Текст книги "Фантастика и будущее"

Автор книги: В. Золотавкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Золотавкин В Д
Фантастика и будущее

В. Д. ЗОЛОТАВКИН

ФАНТАСТИКА И БУДУЩЕЕ

Художественная фантастика, имеющая за собой многовековую историю, за последнее столетие поднялась на новую качественную ступень, приобрела облик, не свойственный ей ранее, ее преображение связано с широким использованием научных проблем и гипотез для решения художественных задач. Мифологический, сказочно-волшебный арсенал этого вида литературы обогатился художественным осмыслением научных открытий и достижений. Возник термин "научная фантастика", обозначивший вид литературы, в котором сочетались типы познания, прежде считавшиеся исключающими друг друга как по своему предмету, так и по методу. Возникновение этого нового вида литературы не произошло по воле чистого случая. Оно явилось реакцией художественной мысли на те существенные перемены в жизни человека, которые произвело практическое использование научных достижений. XIX век, как никакой из предшествующих, убедил наглядно, что наука превращается в один из решающих факторов человеческого бытия, что она меняет сложившийся уклад жизни, что в будущем она приведет к еще более чудесным переменам. Тогдашние, на взгляд современного человека, неуклюжие, примитивные паровозы и пароходы, электрическое освещение и телефон, воздушные шары и первые самолеты казались, не могли не казаться, чудесами. Отрочество и юность науки порождали светлые, оптимистические надежды на будущее, которое окрыляло людей волнующими картинами благополучия, бытовых удобств, избавлением от изнурительного физического труда. Правда, уже в XIX в. появились луддиты, на себе почувствовавшие отрицательные последствия капиталистического применения машин и увидавшие в них своих злейших врагов, уже тогда появились ученые и псевдоученые, сулившие большие бедствия в будущем. Но в основном новейшая наука и техника восхищали и удивляли людей, а не пугали. Неблагоприятные стороны научного и технического прогресса осознавались сравнительно небольшим числом людей. В науке безраздельно господствовала классически ясная и гармоничная ньютоновская механика. Она вполне удовлетворяла существовавшим потребностям понимания мира. Литература XIX в. откликнулась на новый фактор человеческой жизни светлым жюль-верновским романтизмом. Диковинные технические достижения, идеи которых носились в воздухе и были как бы на подходе, представляли всеобщий интерес. Они были настолько занимательны сами по себе, что Жюль Верн на десятках страниц описывал их как реально существующие. Мечта о том, что с помощью необыкновенных машин человек все больше и больше будет становиться хозяином природы, существом более могучим и совершенным, чем он был раньше, водила пером писателя. Мужественные и благородные исследователи природы, поборники добра и человеческого счастья – эти люди стали любимыми героями Жюля Верна и его читателей. Благо, и ничего, кроме блага, – такой представлялась цель научного и технического развития. Радужные перспективы поначалу почти не давали оснований опасаться, что наука и техника таят в себе и нечто другое, что может принести человеку немалые бедствия. Великий романтик не сомневался, что научно-технический прогресс и прогресс нравственный пойдут бок о бок, что успехи науки и техники приумножат человеческую добродетель, освободят человека от многих пороков. В этом мироощущении – источник его оптимистического, жизнерадостного творчества. Но история отвела не так уж много времени ничем не омраченному взгляду на перспективы науки и техники. Дело оказалось не таким уж ясным и безмятежным. Это понял и сам Жюль Верн на склоне своего жизненного и творческого пути. Интенсивное развитие капитализма порождало новые и более острые противоречия в применении научных открытий и изобретений. Все большее количество людей воочию убеждалось, что наука и техника в чем-то облегчают жизнь людей, а в чем-то другом и осложняют ее. Обогащая предпринимателей, наживающих на новой технике многомиллионные состояния, машины несут рабочим потогонную систему Тейлора, полную или частичную безработицу, производственный травматизм, новые способы массовых убийств в войнах. Научно-техническая революция XX в. породила не только идеалистические шатания в философии, сущность которых раскрыл В. И. Ленин в "Материализме и эмпириокритицизме", но и обострила опасения за судьбы человечества. Стало ясно, что войны с применением новейших технических средств будут самыми разрушительными в истории, что сами условия жизни людей могут невероятно осложниться, что узкие социальные группки или даже авантюристы-одиночки, опираясь на мощь разрушительной техники, способны ввергнуть миллионы людей в пучину невиданных прежде бедствий. Теория относительности, научные открытия конца XIX и начала XX вв. неопровержимо доказали, что на их основе возможно создание таких технических средств, значение которых трудно охватить даже самому прихотливому воображению. Начало зарождаться отношение к науке, как к джинну, выпущенному из бутылки, от которого в равной мере можно ожидать как добра, так и зла. В фантастике стал меняться характер предвидения. Если Жюлю Верну на протяжении почти всего творческого пути рисовались совершенно определенные перспективы логичного развития науки и техники, то в новое время самые неправдоподобные предсказания уже не казались несбыточными. Первым писателем-фантастом, осознавшим негативную сторону научно-технической революции и сумевшим в яркой художественной форме выразить свои тревоги, стал Г. Уэллс. В его творчестве, рзностороннем и противоречивом, как сама эпоха, только временами находит место представление о единстве нравственного и научно-технического прогресса. В основном же его герои, живущие в мире фантастической техники будущего, являются носителями всех пороков современного писателю общества, пагубность которых во сто крат усугублена мощью открытий, находящихся в их распоряжении. Уже не светлый взгляд в будущее, а тревога за него, за судьбы мира движет пером писателя, видящего, как современный мещанин получает в свои руки необычайную силу техники. Творческий метод критического реализма служит Г. Уэллсу средством разоблачения пороков и противоречий капиталистического общества. Новый характер приобрел союз фантастики и науки в последние десятилетия. То, что в начале XX в. можно было только теоретически предполагать исходя из тогдашних научно-технических представлений, стало во многом фактом реальности. Мир стал свидетелем двух истребительных мировых войн, ужасов Хиросимы и Нагасаки, бесчеловечности фашизма, с одной стороны, первых атомных электростанций, первых полетов в космос, первых успехов генетики и кибернетики – с другой. Минувший период XX в. подтвердил как оптимистические, так и пессимистические прогнозы будущего. Появились невообразимые технические достижения, а наука обещает новые, еще более грандиозные. Наука достигла небывалого расцвета. Сейчас на земле одновременно работает столько ученых, сколько их не было за всю историю человечества. Недавно распространенное представление о том, что количество научных достижений умножается в геометрической прогрессии, многим ученым уже кажется недостаточным. Произошел важнейший сдвиг в понимании роли науки в обществе. Теперь мало у кого вызывает сомнение истина, положенная Г. Уэллсом в основу своего творчества, истина о том, что наука развивается и используется в практике не только по имманентным, присущим ей изнутри законам. Ее прогресс неразрывно связан с прогрессом общества. Понять роль науки в общество возможно только на основе науки о законах развития самого общества. Рождение первого в мире социалистического государства, а затем и целой системы социализма стало важнейшим фактором. Не учитывая этого, нельзя представить себе будущее научного прогресса без применения его новейших достижений в интересах народов. История показала, что социализм явился не только могучим стимулятором развития науки, которая в новых социальных, условиях стала непосредственной производительной силой, но и доказала, что только передовой общественный строй может быть гарантией от бесчеловечного использования научных достижений. Два мира, в которых наука служит противоположным целям, породили две тенденции в художественной фантастике, ставшие очевидными и у нас, и на Западе. Та действительность, в условиях которой живет художник и которая повседневно воздействует на него, в значительной степени определяет его взгляд на будущее. Он может быть безысходным или оптимистическим, утверждающим или отрицающим. Что ждать от будущего, в какой мере воплотится в нем эстетический идеал писателя? – этот главный вопрос влечет за собой массу дополнительных проблем, влияет на жанры научной фантастики, на изображение человека, на понимание конфликтов. Фантастика в ее лучших образцах перестала быть только занимательным чтением. Она служит выражением размышлений писателя о судьбах человечества, о путях прогресса, о смысле жизни; она отражение его тревог и надежд. Лучшие научно-фантастические романы – это романы социально-философские. Уходит в прошлое понимание фантастики как средства развлечения или популяризации науки. Ее обращенность к острым социальным проблемам, волнующим буквально каждого человека, философский подход к их осмыслению в сочетании с увлекательностью изложения – не в этом ли секрет миллионных тиражей фантастических книг и все еще не утоленного спроса на этот вид литературы? Практика социалистического строительства и марксистско-ленинская теория вот тот фундамент, на котором строится здание советской научной фантастики. На этой основе наши писатели-фантасты доказали свою способность представить картину будущего с наибольшей степенью вероятности, вскрыть диалектику дальнейшего движения человеческой истории, убедительно воплотить в своих произведениях передовой эстетический идеал. "Заглянуть в будущее, – писал А.В. Луначарский, – постараться, хотя бы в форме научной догадки, показать, каков будет этот мир через несколько лет, во что оформится наш социалистический город, в какие конфликты вступят принципы буржуазного мира и принципы социалистические в различных пунктах земного шара, словом, постараться приподнять завесу будущего – это задача прекрасная. Конечно, совершать полеты в безвоздушном пространстве и просто предаваться гаданиям сейчас было бы смешною Но в туманное еще будущее мы бросаем могучие снопы лучей нашего марксистского прожектора." (1) Мировоззрение художника и действительность, питающая его творчество, вот те исходные позиции, на основе которых сформировались два направления в современной фантастике, принципиально различные как в своей идейной основе, так и в самых существенных художественных особенностях. Противоречия капиталистического общества, с последствиями которых западные фантасты сталкиваются на каждом шагу, находят специфическое отражение в их творчестве, определяя собой отношение к будущему. Многотомная библиотека западной фантастики – это огромная, ни с чем не сравнимая коллекция страхов перед опасностью атомной войны, автоматизацией производства, перенаселенностью планеты, истощением природных ресурсов, стандартизацией жизни. Далеко не всегда эти опасения являются произвольной выдумкой авторов и вызываются примитивным желанием пощекотать нервы обывателю. Как правило, они навеяны обстоятельствами реальной жизни капиталистического общества и выражают обоснованную тревогу писателей за будущее. Противоречивость произведений прогрессивных западных фантастов заключается в том, что они, видя и талантливо изображая тупик, в который зашло буржуазное общество, одновременно не могут представить себе пути к лучшему будущему. Их социальная практика обеднена, а расширить ее за счет изучения и осмысления реального прогресса, достигнутого социалистическим обществом, большинство из них не может. Действительность капиталистического мира не дает западным фантастам прочной опоры для позитивных гипотетических построений. В лучшем случае им приходится опираться на теории буржуазных экономистов и социологов, уже сегодня в значительной мере скомпрометированные жизнью. Вот почему в западной литературе крайне беден жанр художественной утопии, выражающий положительное представление о будущем. Излюбленный жанр буржуазно фантастики – романы-предупреждения, предостерегающие о грядущих бедствиях, угрожающих человечеству, если неблагоприятные тенденции современной жизни возьмут верх. Только социалистической фантастике, ориентирующейся по надежному компасу марксизма-ленинизма и опирающейся на действительность социалистического общества, оказалось по плечу создание цельных в своей образной системе, художественно убедительных, оптимистических концепций будущего мира. Не обходя противоречия социального и научно-технического прогресса, не упрощая сложности проблем, стоящих на пути человечества, советская фантастика выражает веру в светлое завтра. Жанр, условно именуемый утопическим, наша литература обогатила рядом ярких произведений, получивших широкую известность. Два направления в фантастике отражают две концепции будущего и человека. Литераторы Запада редко предпринимают попытку предугадать облик людей, которым предстоит жить через века. Они рисуют впечатляющие картины научно-технического прогресса, освоения Земли и других планет, изображают технику, которая существует пока лишь в смелых прогнозах ученых или даже превосходит их. Внешняя обстановка, в которой действуют герои их фантастических книг, разительно отличается от современной, но сами герои нам хорошо знакомы. На фоне грядущей техники мы видим современного человека капиталистического общества со всеми его сегодняшними противоречиями и пороками, подчас изменившегося в худшую сторону, отброшенного назад в своем нравственном развитии. Лучшим произведениям советской фантастики, наоборот. свойственно стремление предвидеть те реальные сдвиги в сознании и психике человека, которые произойдут под влиянием социального и научно-технического прогресса. Если сравнивать героев советской фантастики с нашими современниками, то с определенной долей условности можно сказать, что они напоминают нам лучших людей нашего времени, прекрасные качества которых обогатились в ходе исторического развития и стали нормой для большинства населения. Вместе с тем новый облик мира порождает в людях такие черты характера и поведения, которые могут возникнуть только в иную эпоху. Наши писатели не освобождают своих героев от противоречий, но это не современные противоречия, механически перенесенные в будущее. Если основой для воплощения человека в западной фантастике зачастую служит представление о вечности и неизменности его природы, то советские фантасты утверждают способность человека к совершенствованию, к освобождению от пороков, порожденных прежними общественными отношениями. Чем человечнее станут обстоятельства, тем совершеннее будет человек. Закономерно, что различие в понимании действительности ведет и к коренным различиям в воплощении эстетического идеала. Не ожидая от будущего ничего хорошего, многие западные писатели ищут выход в идеализированном или даже реальном прошлом, которое представляется им более привлекательным, чем грядущее. Другие верят в возможность освобождения капитализма от присущих ему противоречий или по крайней мере в их сглаживание. В том и другом случае эстетический идеал носит иллюзорный характер, он несбыточен. Книги советских фантастов проникнуты убежденностью, что пет оснований искать золотой век в прошлом или возлагать надежды на "улучшенный" капитализм. Счастье людям принесет только тот общественный строй, которому чужды все формы подавления личности, который способен дать человеку материальное изобилие и богатство духовной жизни. Когда-то мечта об этом прекрасном будущем была сказкой, затем стала утопией и наконец из утопии превратилась в науку. Ныне весь мир является свидетелем того, как научное предвидение воплощается в реальность. Путь в будущее не идеально гладкая дорога без рытвин и ухабов. Но он открыт, и человечество пойдет по нему, преодолевая все барьеры. Подтверждение сказанному выше мы найдем, обратившись к рассмотрению наиболее заметных явлений в современной художественной фантастике. В потоке книг, посвященных будущему, много таких, которые не претендуют на серьезное осмысление общественного прогресса. И не по ним следует судить о проблемах жанра. Одно из типичных произведений современной американской фантастики повесть Ф. Поола и С. М. Корнблата "Операция "Венера"" (2) (в американском издании – "Торговцы космосом"). Писатели задались целью представить будущее Америки при условии сохранения капиталистического строя. Их тревожат те возможные перемены, которые произойдут в жизни людей, если численность населения будет безгранично возрастать, а природные ресурсы истощаться. В острой гротескной форме, которая органично вытекает из самой специфики фантастики, они показывают, что капиталистическая Америка не справится с этими проблемами. В обществе, где принципы жизни диктуются могущественными фирмами, жестоко конкурирующими между собой, утверждают авторы, материальная и духовная жизнь не может не принять противоестественного, уродливого характера. Ф. Поол и С. М. Корнблат создают сатирическую, карикатурную картину разительных противоречий между высоким уровнем научно-технического развития страны и убогими условиями жизни людей. В изображаемое время оказалось возможным освоить Антарктиду для целей туризма, построить поселок колонистов на Луне, выдвинуть в повестку дня заселение Венеры. Вместе с тем жизнь людей катастрофически ухудшается. Поскольку страна перенаселена, только самые обеспеченные люди в состоянии иметь квартиру. Писатели не скупятся на выразительные подробности в описании условий жизни. Что же представляет собой индивидуальное жилье? Вот характерный штрих. "Даже Кэти с се точными скупыми движениями хирурга не смогла уберечься от боевых шрамов – следов жизни и тесной городской квартире. На ночь вы раскладываете кровать, утром убираете ее, затем устанавливаете столик для завтрака, потом его надо убрать, иначе вам не протиснуться к двери". Подавляющее большинство людей способно позавидовать даже такой квартире. Ибо единственное, чем они располагают для ночлега, – это ступеньки лестниц служебных зданий фирм. Пресная вода, бифштексы из натурального мяса, "настоящие" картофелины по карману только власть имущим. Запасы нефти истощены, и поэтому исчезли автомобили. К услугам любителей индивидуальных поездок педальные кэбы, которые водят рикши. Итак, самые высокие технические достижения и одновременное движение вспять, к истокам цивилизации. Накопление технических богатств не только не прибавило людям счастья, но даже уменьшило его. Как справедливо заметил И. Ефремов в предисловии к повести Ф. Поола и С. М. Корнблата, в основу книги положено утверждение писателя Оруэлла, что с развитием общества предметы роскоши становятся более доступными, чем самые необходимые вещи. Крупные предприниматели, деятельность которых носит глобальный характер, извлекают доходы, используя бедственное положение населения. Они наводнили рынки всевозможными суррогатами, продолжая хищнически эксплуатировать природу. Вокруг так называемых консервационистов, борющихся за бережливое расходование природных ресурсов, создана атмосфера травли и преследований. Само слово "конс", обозначающее этих людей, благодаря пропагандистской обработке народа стало символом крайней степени презрения. Выразительными деталями писатели характеризуют парадоксальную сущность капиталистической деятельности. В стране, страдающей от перенаселения, казалось бы, неразумно активизировать дальнейший рост населения. Между тем капиталисты поступают именно так. Корысть – вот регулятор их деятельности. Главный герой повести Митчсл Кортней, один из руководителей рекламной фирмы, рассуждает: "Нас всегда радовал прирост населения. Чем больше потребителей, тем больше товаров можно продать. Радовались мы и тогда, когда снижался уровень грамотности. Чем невежественнее население, тем легче всучить ему ненужный товар". Повесть изображает предприимчивых воротил как подлинных хозяев Америки. Сам президент выглядит маловесомой пешкой в их азартной игре. Мощь их стесняется только столь же мощными конкурентами. В борьбе друг с другом они используют весь арсенал средств, накопленных капитализмом. Шпионаж, убийства, угрозы – самые обычные, рядовые меры. В обществе, где магнаты приобрели гипертрофированную власть, нет места для нормальной духовной жизни человека. Само понятие "человек" в их устах заменяется слотом "потребитель". "Херера представил меня низкорослому флегматичному потребителю в костюме служащего" – такие фразы, мелькающие на страницах новости, в конце концов начинают казаться естественными и мире, где человек фактически утратил свою человеческую ценность. С помощью изощренных методов рекламы и новейших технических средств (реклама проецируется даже на иллюминаторы летящих самолетов) дельцы получили практически неограниченную возможность оболванивать людей. Идеи, незаметно внушаемые людям, постепенно "расчеловечивают" человека. Разум, то главное, что отличает человека от животного, становится нежелательным, обращение к нему – опасным. "Разуму доверять нельзя. Мы давно изгнали разум из нашей рекламы, и нам еще ни разу не пришлось об этом пожалеть" таково кредо Митчела Кортнея. Куда надежнее для него инстинкты: "Не секрет, что, если в рекламе опираться на великие первобытные инстинкты, не только сбываешь товар, но целишься и подальше. Реклама помогает укрепить эти инстинкты в людях, дает им возможность полнее проявиться, привлекает к ним внимание". У хозяев этого мира есть свое представление об идеальном человеке. Идеальный человек – это идеальный потребитель. Тот самый, кто, проснувшись утром, выпивает чашку эрзац-кофе, выпускаемого такой-то фирмой, закуривает сигарету, произведенную ею же, закурив, вспоминает о напитке "попси", которого надо выпить стаканчик, а выпив, тянется к галете, после которой опять же хочется закурить... Что касается требований к духовным качествам человека, то они сводятся к одному – к благонадежности. Потребляй и будь всем доволен – больше от тебя ничего не требуется. Само собой разумеется, что в этом мире нечего делать искусству, призванному облагородить, возвысить душу человека, помочь ему осознать жизнь. Да и кому создавать искусство? Наиболее одаренные литераторы привлечены на службу рекламными фирмами. Искусство, созданное в эпоху своего расцвета, предается забвению. Единственный культивируемый вид искусства – киногипнозы, под воздействием которых люди перед телевизорами впадают в забытье, чтобы в нем пробыть несколько часов. Здесь сознательно извращается суть святого слова "подвиг". Теперь подвигом считается преступление, совершенное в интересах одной фирмы против другой или продиктованное низменными инстинктами, На страницах повести представлен человек, действительно совершивший подвиг. Это космонавт Джек О'Ши, первым осуществивший полет на Венеру. На его примере авторы повести показывают, как обрисованное ими общество уродует душу человека. Пока Джек О'Ши был нужен фирме для рекламных целей, выполнялись все его прихоти, раздувалась его популярность. Его поставили в условия, в которых он начал чувствовать себя так, что будто бы для него нет ничего невозможного, что ему все позволено. Постепенно он опускается морально все ниже и ниже и сам начинает понимать, что образ его жизни, оплачиваемый фирмой, медленно убивает его. И как горький совет человека, умудренного жизнью, звучат его слова, сказанные другу: "Выслушай мое предсмертное слово – никогда не становись героем. Ты для этого слишком хороший парень..." Безотрадную картину будущего написали Ф. Поол и С. М. Корнблат. Ее, конечно, нельзя воспринимать ни как претендующий на достоверность прогноз, ни тем более как выражение авторского идеала. Их книга ценна прежде всего решительной критикой противоречий капиталистического общества, которые присущи ему ныне и которые могут проявиться в дальнейшем с еще большей остротой. Совершенно верно указывает И. Ефремов, что авторы повести смешали реальные детали настоящего времени с придуманными особенностями грядущего, создав композицию из знакомого и незнакомого. Эту характеристику можно с полным правом отнести к большинству произведений современной западной фантастики. Повесть "Операция "Венера"" весьма показательна для англо-американской фантастики и с точки зрения воплощения идеала. Критическое отношение к наиболее острым противоречиям капитализма вовсе не связано у авторов повести с неприятием этого строя по существу, с попытками представить себе будущее на основе иного, более совершенного строя. Авторский идеал выражен в книге довольно смутно, неопределенно. Тем не менее повесть дает некоторое основание составить о нем представление. Как уже указывалось выше, авторы рисуют членов некоей Всемирной Ассоциации Консервационистов. Эта организация видит причину неоправданной нищеты и бедствий народов в хищнической эксплуатации природных богатств. Она ставит своей целью "добиваться планового роста народонаселения, восстановления лесных массивов и плодородия почвы, рассредоточения больших городов и, наконец, контроля над производством ненужных обществу товаров и запатентованных частными фирмами пищевых продуктов, которые не пользуются спросом". Что же консервационисты предполагают сделать для достижения этих целей? Вести пропаганду, устраивать демонстрации протеста и акты саботажа на предприятиях, производящих ненужные населению товары. Сочувствие авторов книги целиком отдано "консервационистам". Их цели благородны, их действия решительны и самоотверженны. Им удается склонить на свою сторону такого видного представителя частного предпринимательства, каким является главный герой повести Митчел Кортней. И все же их конечная победа представляется весьма проблематичной. Ф. Поол и С. М. Корнблат решительно протестуют против крайностей капитализма. Они прозорливо увидели, что нынешние противоречия при условии своего дальнейшего обострения принесут народам новые тяжелые страдания, что технический прогресс автоматически, сам по себе не создаст царства всеобщего благоденствия. Но выход им видится в сглаживании этих крайностей, во внесении большой разумности в существующую капиталистическую структуру. Авторский идеал вступает в противоречие не только с доводами разума, но и с художественно яркой картиной всесилия монополий, нарисованной воображением писателей. В том, что возможно сгладить коренные противоречия капиталистической системы до такой степени, чтобы были решены кричащие проблемы, стоящие в центре книги, повесть не убеждает и убедить не может. Отсутствие твердой, надежной опоры для создания позитивных конструкций будущего мира – самое слабое звено в творчестве даже наиболее талантливых представителей западной фантастики. "Большая часть современной западноевропейской и американской фантастики отнюдь не реально предвидимому будущему, а будущему, каким оно не должно быть" (3). Ф. Поол и С. М. Корнблат, Р. Брэдбери и А. Азимов, Р. Хайнлайн и П. Андерсон гораздо яснее видят несовершенства капиталистического мира, чем способы их исправления. В этом смысле они типичные представители современного критического реализма. Фантастика по самой своей сути дает большие возможности для выражения эстетического идеала. Писатель-фантаст вправе показать свой идеал человека и человеческих отношений как реально осуществившийся в будущем обществе. Жанры художественной фантастики позволили Т. Мору и Т. Кампанелле, У. Моррису и Э. Беллами, а в России И. Чернышевскому выразить в форме утопии свои представления о желаемом будущем. Многие современные западные фантасты, не видящие благоприятных перспектив, предпочитают утопиям "антиутопии". Боясь будущего, они противопоставляют ему прошлое. Пусть в прошлом люди не владели некоторыми благами цивилизации, доступными сегодня, но они и не страдали от чрезмерного ее развития. Со страниц иных книг веет патриархальной стариной, безмятежным существованием на лоне природы. Дань уважения прошлому отдал и такой видный писатель, как Р. Брэдбери. В его "Марсианских хрониках" (4), бескомпромиссно осуждающих современную социальную структуру Запада, новелла "Апрель 2000. Третья экспедиция" посвящена описанию идиллической жизни в условиях менее развитой цивилизации. Рассказ подкупает богатством творческой фантазии. Марсиане увидели, что к их планете приближается космический корабль с жителями Земли. Еще раньше они убедились, что каждая экспедиция землян чревата для них насилиями и убийствами, поэтому они решают уничтожить земных пришельцев. Но так как люди вооружены атомным оружием, то марсиане обращаются к хитроумному способу. С помощью телепатии они извлекают из сознания капитана корабля, самого старого члена экипажа, воспоминания 1926 г., когда все было иначе: архитектура и интерьер домов, портьеры и предметы быта, песни и обычаи, и создают город того времени, населив его родными и близкими космонавтов. План марсиан блестяще удался. Это случилось потому, что воплощенный городок соответствовал мыслям и желаниям всех членов экипажа, включая даже тех, кто родился и вырос позже этого времени. Идеал патриархальной старины в крови у каждого землянина, утомленного слишком быстрым темпом жизни и технической перенасыщенностью быта, и поэтому марсианам удается разъединить космонавтов и усыпить их бдительность. "Густая зеленая трава поглощала звуки их шагов. Пахло свежескошенным сеном. Капитан Джон Блэк ощутил, как вопреки его воле им овладевает чувство блаженного покоя. Лет тридцать прошло с тех пор, как он последний раз побывал вот в таком маленьком городке; жужжание весенних пчел умиротворяло и убаюкивало его, а свежесть возрожденной природы исцеляла душу". В этом городке в домах у людей нет телевизора и холодильников, мебели из пластмасс; улицы его не забиты автомашинами, но именно поэтому жизнь в нем кажется привлекательнее. "В гостиной старого дома было прохладно; в одном углу размеренно тикали, поблескивая бронзой, высокие дедовские часы. Мягкие подушки на широких кушетках, книги вдоль стен, толстый ковер с пышным цветочным узором, а в руках – запотевшие стаканы ледяного чая, от которого такой приятный холодок на пересохшем языке". Непритязательная обстановка старого американского быта в описании Р. Брэдбери обладает неизменной, вечной прелестью. Оказавшись в ней, люди словно забывают, что они представители нового времени. Неведомо куда исчезают их потребности, порожденные более высокой ступенью материальной культуры. С внешней стороной патриархального быта Брэдбери связывает духовную гармонию людей. Патриархальная жизнь идиллична, она лишена социальных и нравственных противоречий. Люди начала XXI в., вернувшиеся почти на век назад, избавляются от внутренней смятенности и душевной неустроенности. Идеал Р. Брэдбери, как бы привлекательно он ни выглядел, исторически несостоятелен. Дело не только в том, что писатель, идеализируя прошлое, не хочет видеть в нем теневых сторон. Дело еще и в том, что явления исторического прогресса необратимы. Как бы ни были милы сердцу иных людей прошедшие времена, нельзя заставить человечество вернуться к булыжным мостовым, тарантасам и стеариновым свечам. Сам Р. Брэдбери отлично сознает эту необратимость прогресса. В рассказе "И грянул гром" он выразил эту мысль с фантастической заостренностью. Писатель рассказывает о том, как одна из туристских фирм организует поездки в далекое прошлое для охоты на животных, которые давно уже вымерли. При этом фирма точно рассчитывает минуту естественной гибели зверя, чтобы охотник убивал его не раньше и не позже, иначе последствия для эволюции живого мира, а значит, и для человечества могут быть катастрофическими. Во время одной из поездок охотник случайно раздавил бабочку, которая в процессе исторической эволюции животного мира в тот момент не должна была еще погибнуть. Вернувшись в современность, охотник узнает, что его неосторожность, в далеком прошлом, привела в его дни к избранию в Америке ультрареакционного президента, который до отъезда охотника к истокам жизни на Земле не имел никаких шансов быть избранным. В истории ничто не случайно, ничто не проходит бесследно, как бы утверждает своим рассказом Р. Брэдбери. Люди должны чувствовать ответственность за каждый твой шаг. Необдуманные, ложные действия могут привести если не теперь, то в будущем к катастрофическим последствиям. Нельзя не согласиться с этим выводом Р. Брэдбери. Что касается его увлеченности старой провинциальной Америкой, то она объясняется не желанием писателя вернуть прошлое, давно ушедшее, а стремлением найти хотя бы в нем некое духовное утешение. Создавая своим воображением мир будущего, некоторые зарубежные фантасты задумываются и над вопросом, не несет ли бесконечное совершенствование машин само по себе непосредственную угрозу человечеству, никак не связанную с социальной структурой общества? Эта проблема возникла с первыми внушительными успехами новой науки XX в. – кибернетики, реально подтвердившей возможность создания мыслящей машины. Авторитетные ученые разных стран считают эту идею вполне возможной. Именно кибернетику и вычислительную технику имел в виду Норберт Винер, когда предостерегал, что общество может уподобиться человеку, который выпустил джинна из бутылки и не знает, как загнать его обратно. Разве вычислительная машина, став мыслящей, не может проявить свободную волю, с которой человеку уже трудно будет справиться? Среди западных фантастов, писавших на эту тему, выделяется А. Азимов автор талантливой книги "Я, робот" (5). В основу произведения положена идея, что, совершенствуя мыслящих роботов, человек может предотвратить возможность попытки их выхода из-под контроля людей с целью занять господствующее положение. Писатель наделяет роботов качествами, которые всегда рассматривались как привилегия человека. Его роботы человекообразны по внешнему виду, владеют речью, способны не только мыслить, но и чувствовать. Они примитивнее человека по своему душевному складу, но зато имеют неоспоримые физические преимущества. Один из роботов, размышляя над своим происхождением, приходит к выводу, что человек менее совершенное существо, чем он. Обращаясь к ученому, он говорит: "Я не хочу сказать ничего обидного, но поглядите на себя! Материал, из которого вы сделаны, мягок и дрябл, непрочен и слаб. Источником энергии для вас служит малопроизводительное окисление органического вещества вроде этого, – он с неодобрением ткнул пальцем в остатки бутерброда. – Вы периодически погружаетесь в бессознательное состояние. Малейшее изменение температуры, давления, влажности, интенсивности излучения сказывается на вашей работоспособности. Вы суррогат! С другой стороны, я – совершенное произведение. Я прямо поглощаю электроэнергию и использую ее почти на сто процентов. Я построен из твердого металла, постоянно в сознании, легко переношу любые внешние условия". Придя к мысли, что его, такого совершенного, человек как менее разумное существо создать не мог, робот становится религиозным. По его убеждению, бог сначала создал людей – "самый несложный вид, который легче всего производить". А затем начал постепенно заменять их роботами. И отныне он, робот, вместо людей должен служить Господину. Так возникает бунт мыслящей Мишины, которого постоянно опасаются герои А. Азимова. Чтобы этого не случилось, на Земле разрешено изготавливать части робота, но категорически запрещено собирать из них мыслящую машину. Роботов используют либо на космических кораблях, либо на отдаленных планетах. Бунт мыслящей машины, изображенный А. Азимовым, и меры предосторожности, предпринимаемые против нее людьми, особенно примечательны тем, что уже в самую конструкцию роботов закладываются три закона роботехники, которые исключают возможность неподчинения машины человеку. Эти законы гласят: "1. Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был причинен вред. 2. Робот должен повиноваться командам, которые ему дает человек, кроме тех случаев, когда эти команды противоречат Первому Закону. 3. Робот должен заботиться о своей безопасности, поскольку это не противоречит Первому и Второму Законам". Поэтому каждый случай открытого неповиновения робота человеку представлен Азимовым как результат какой-либо технической неисправности. Обнаружив и устранив ее, исследователи возвращают роботу облик исполнительного, послушного и доброжелательного существа. Не затушевывая противоречий научно-технического прогресса и не преуменьшая сложности проблемы, А. Азимов выражает в своей книге убежденность в силе человеческого разума, в его способности преодолевать трудности, которые могут возникнуть на пути безграничного развития науки и техники. Однако значение рассказов А. Азимова не исчерпывается одной лишь проблемой предотвращения "бунта машин". Три закона роботехники, заложенные в основу поведения роботов, придали книге новый неожиданный аспект, рассмотрение которого ведет к прояснению эстетического идеала писателя. Высказываясь о книге "Я, робот", советский фантаст Б. Стругацкий подчеркнул, что роботы А. Азимова – это "модели людей с абсолютной совестью, не отягощенной первобытными инстинктами" (6). Для такого умозаключения у Б. Стругацкого есть все основания. В число новелл, напечатанных в книге "Я, робот", мы находим рассказ "Улики", который особенно убедительно подтверждает правоту Б. Стругацкого. В этом рассказе А. Азимов представляет читателю робота, тайно действующего на Земле среди людей. Внешне Байерли ничем не отличается от других обитателей планеты. В нем подозревают робота лишь потому, что он в отличие от людей не ест и не пьет. И еще потому, что он не совершает неблаговидных поступков, отличается гуманностью, честным выполнением своих обязанностей. По убеждению одной из героинь рассказа, разница между психологией человека и робота состоит в том, что "роботы глубоко порядочны". Робот Байерли занимает пост окружного прокурора и "ни разу не возбуждал дела против невиновного". Он высказывается "за отмену смертной казни и щедро финансирует исследования в области судебной нейрофизиологии", считая, что преступников надо не казнить, а лечить! Три закона роботехники, которыми руководствуется Байерли, совпадают с основными принципами большинства этических систем, существующих на Земле. Роботу органически чуждо желание причинять людям зло. Наоборот, смысл своего существования он видит в том, чтобы делать добро. Доктор Кэлвин признается: "Я люблю роботов. Я люблю их гораздо больше, чем людей. Если бы был создан робот, способный стать общественным деятелем, он был бы самым лучшим из них. По Законам роботехники, он не мог бы причинять людям зла, был бы чужд тирании, подкупа, глупости или предрассудков. И, прослужив некоторое время, он ушел бы в отставку, хотя он и бессмертен, ведь для него было бы невозможно огорчить людей, дав им понять, что ими управляет робот. Это было бы почти идеально". "Улики" отражают мечту А. Азимова о честном, благородном человеке, но одновременно и горькое разочарование в человеке современного капиталистического общества. Далекий от путей революционного преобразования общества на справедливых началах, азимовский общечеловеческий идеал утопичен. Вот почему от его противопоставления мыслящих машин человеку веет таким пессимизмом. Предпочитая романы-предупреждения и "антиутопии" утопиям, западные фантасты, как уже говорилось, сравнительно редко берутся за перо с целью образно выразить представление о желаемом будущем или хотя бы начертить его контуры. Наиболее плодотворно работал в жанре утопии Г. Уэллс. Принадлежащая ему утопическая картина жизни "Люди как боги" (7) – явление в известной мере исключительное, вызвавшее в свое время ряд откликов и споров. Сама эта книга, как и полемические отклики на нее, чрезвычайно показательна для понимания борьбы идей в современном миро, споров об идеальном мире будущего. Как известно, на творчестве Г. Уэллса сказались идеи социализма. Английский писатель ненавидел власть частной собственности, сочувствовал борьбе трудящихся. На протяжении ряда лет он был активным членом фабианского общества, которое пыталось утвердить свой вариант социализма. Увлечение фабианством помешало Уэллсу воспринять марксизм. По его собственным словам, его мысль развивалась параллельно марксистской. Сочувствие социализму и неспособность воспринять социализм в его научной сущности определили плюсы и минусы утопических построений Уэллса. Мир будущего, изображенный в романе "Люди как боги", – это мир без богатых и бедных, без крупной собственности и нищеты. Опираясь на справедливый общественный строй и безграничную мощь науки, люди переделали свою планету, сделали ее удобной для жизни. На утопической планете мягкий климат, богатая растительность, нет хищных животных. Промышленность размещена в районах, отдаленных от мест жизни людей. Люди красивы, умны, энергичны. Принцип гуманизма лежит в основе их отношений друг с другом. Им неведомы насилие и принуждение. Во главе общества нет ни правительства, ни парламента. "Взрослые утопийцы не нуждаются ни в контроле, ни в правительстве, потому что их поведение в достаточной мере контролируется и управляется правилами, усвоенными в детстве и ранней юности". Вместе с тем жизнь в уэллсовской утопии носит печать некоей монотонности. Обитатели планеты словно раз и навсегда решили все проблемы и противоречия, и им осталось только поддерживать существующий порядок. Научные опыты с четвертым измерением, проводимые на планете, выпадают из общей картины жизни утопийцев, и кажется, что они продиктованы не необходимостью, а лишь желанием загрузить себя работой. Создав коллективный образ человечества, Г. Уэллс не смог вычленить из него отдельных людей, индивидуализировать их облик. Поэтому они производят впечатление одноликих, не отличающихся богатством духовной жизни существ. И в самом дело, в утопическом миро Уэллса принято узко специализировать людей выявлять и развивать одну-единственную способность человека. Все это делает утопию Уэллса слишком приглаженной и поэтому в чем-то малопривлекательной. "Выхолощенный целлофановый мир Уэллса вызывал проклятия и презрение Хаксли..." (8) – указывает английский исследователь А. Мортон. Хаксли усвоил "тон презрительного превосходства по отношению к Уэллсу..." (9). Сам О. Хаксли в своей антиутопии "Новый прекрасный мир" издевается над идеей будущего гармоничного общества. Его страшит возможность того, что будущее приведет к унификации общественной жизни, к стандартизации человека. В стране, где господствует диктатор Мустафа Монд, личность унифицируется с единственной целью обеспечить устойчивость диктатуры. "Фабрикация" личности происходит у Хаксли еще до рождения человека, чему служат достижения науки. Поточным методом производятся существа с ограниченными мыслительными способностями, с заранее обусловленными профессиональными навыками, с подавленной волей рабов, в которых нуждается диктатура. Для каждого "вида" предписывается свой режим жизни. Хаксли противопоставляет этому миру своеобразный идеал – прошлое со всеми его несовершенствами, страданиями и муками. Некий молодой человек говорит Мустафе Монду: "-Я не хочу комфорта. Я хочу бога, хочу поэзии, я хочу подлинной опасности, свободы, добра. Я хочу греховности. – В сущности, – ответил Мустафа Монд, – вы хотите быть несчастным. – Отлично, – сказал тогда Дикарь вызывающим топом. – Я требую права быть несчастным. – Не говоря уже о праве стать старым и отвратительным импотентом; праве болеть сифилисом и раком; праве не иметь достаточно еды; праве быть вшивым; праве жить в вечном страхе того, что может случиться завтра; праве подхватить тиф; праве испытывать невыразимые муки всевозможного рода. Последовало долгое молчание. – Я хочу всего этого, – сказал наконец Дикарь" (10). Антиутопия О. Хаксли направлена даже не против слабых сторон концепции Уэллса, а против самого ее существа. Не веря в гуманность технического прогресса, Хаксли дошел до крайне реакционных представлений о будущем человечества. Роман Уэллса "Люди как боги", по признанию И. Ефремова, был своего рода отправной точкой для его "Туманности Андромеды" (11). Советский писатель увидел в этом романе много рационального, но одновременно в своем гипотетическом построении будущего счел необходимым преодолеть слабости представлений Уэллса. "Туманность Андромеды" полемична не столько по отношению к роману "Люди как боги", сколько к тем из западных фантастов, кто не видит в будущем выхода из современных противоречий, чей идеал обращен в прошлое. Советский писатель предпринял попытку не просто создать картину желаемого будущего. Он стремится реально предугадать существенные моменты грядущего, насколько это возможно сделать сегодня. "Очевидно, что научная фантастика, – писал И. Ефремов, – не является и не может являться пророческим предвидением целостной картины грядущего. Писатель-фантаст в своих попытках увидеть будущий мир необходимо ограничивает себя, подчиняет свое произведение какой-то одной линии, идее, образу. Затем, подбирая из настоящего, из реальной окружающей его жизни явления, кажущиеся ему провозвестниками грядущего, он протягивает их в придуманный мир, развивая их по научным законам. Если произведение построено так, то фантастика научна. Если главное в ней – только научное открытие, тогда фантастика становится узкой, технической, неемкой. Если главное – человек, тогда произведение может стать сложным и глубоким" (12). Эстетический идеал Ефремова не доброе пожелание, но сказка о молочных реках в кисельных берегах, а мечта, родившаяся из уверенности, что она осуществима. Реальность мечты писателя основана на глубоком постижении тенденций современной жизни, развитии науки и техники (13). Роман И. Ефремова вызвал множество критических откликов, в которых отмечалось, что сила писательской мечты – в возможности ее осуществления. "Осознавая неточность и условность частных предположений, писатель уверен в направлении своей гипотезы, в реалистичности ее основ" (14). Обстановка, представленная в романе, "заставляет мысленно вступить в новый прекрасный мир с убежденностью, что он должен быть именно таким, каким рисует его писатель" (15). Сам И. Ефремов в публичных выступлениях не раз высказывался в защиту своей мечты, логически обосновывая, что люди и общественная атмосфера грядущего в своих главных чертах вероятнее всего будут именно такими. Эстетический идеал И. Ефремова покоится на марксистско-ленинской основе. Он вбирает в себя все ценное, что вынашивали великие утописты прошлого, обогащается представлениями, отражающими современную ступень прогрессивного общественного сознания. В классическом смысле слова роман "Туманность Андромеды" не является утопией, если под ней понимать несбыточность, ненаучность мечты. В отличие от утопий прошлого он дает научно обоснованную картину коммунистического общества. Воссоздавая несуществующий ныне мир будущего, И. Ефремов руководствуется принципами социалистического реализма, творчески преломляя их в соответствии с закономерностями избранного им вида литературы. Вопрос о методе научной фантастики только с недавних пор начал привлекать внимание исследователей и пока еще далек от своего окончательного решения. В докладе, представленном на юбилейную сессию ИМЛИ 1967 г., М. Б. Храпченко писал: "Заметное место как в советской, так и в некоторых других социалистических литературах занимают произведения собственно приключенческого, научно-фантастического жанров. Они также нередко вызывают большой интерес различных слоев читателей. Произведения такого рода удовлетворяют определенные духовные и эстетические потребности, о которых вовсе не следует говорить в сколько-нибудь скептическом тоне. Но разумеется, оценивать с позиций социалистического реализма научно-фантастическую и приключенческую литературу было бы и невозможным, и ненужным" (16). Исключая фантастику из социалистического реализма, М. Б. Храпченко не говорит определенно, какой же метод лежит в ее основе. Думается, нет оснований предполагать, что автор не считает возможным оценивать ее с точки зрения метода вообще, что вполне допустимо по отношению к слабым, малохудожественным книгам. В этом высказывании ясно имеются в виду не низкопробные произведения, а научная фантастика как вид литературы, к которому М. Б. Храпченко относится всерьез, осуждая тот скептический тон, который проскальзывает иной раз по ее адресу в критических статьях. Резюме о научной фантастике в докладе примыкает к рассуждениям о романтизме А. Грина. Не хочет ли М. Б. Храпченко сказать, что в методе научных фантастов и А. Грина есть много общего? На наш взгляд, исключать научную фантастику целиком из социалистического реализма неправомерно, так же как относить ее к какому-либо одному художественному методу. Выше мы говорили о романтической фантастике Жюля Верна, о критическом реализме Г. Уэллса в ряда современных западных фантастов. Различия в творческом методе Жюля Верна и Г. Уэллса очевидны, и оценка одного как романтического писателя, а другого как критического реалиста не вызывает разногласий в нашем литературоведении. Тем самым мы признаем, что установить единый метод для всей научной фантастики невозможно. То же самое можно сказать и о советской литературе. Есть много оснований видеть, например, романтика в А. Беляеве – авторе "Головы профессора Доуэля", "Человека-амфибии" и других произведений, но "фантастика" И. Ефремова или братьев Стругацких иная – в ней яснее ощущается научная основа. Почему, собственно говоря, полагать, что социалистический реализм и научная фантастика несовместимы? Потому ли, что это, как принято говорить, литература мечты, что она преимущественно о мире будущего? В свое время в статье "Социалистический реализм" приведенный аргумент рассмотрел А. В. Луначарский. Призывая заглядывать в будущее, он писал: "Это открывает доступ элементам, строго говоря, выходящим за формальные рамки реализма, по нисколько но противоречащим реализму по существу, потому что это не уход в мир иллюзий, а одна из возможностей отражения действительности – реальной действительности в ее развитии, в ее будущем" (17). Луначарский по праву обращает наше внимание на отношение мечты к действительности. Это коренной вопрос, без решения которого нельзя правильно подойти к определению метода художественной фантастики. Мечта мечте рознь. Еще В. И. Ленин, говоря "надо мечтать", ссылался на слова Д. И. Писарева о том, что мечта может вести вперед, но и уводить в сторону тоже. Когда мы видим в Жюле Верне, Г. Уэллсе, И. Ефремове представителей трех различных художественных методов, мы исходим из характера их отношений их мечты к действительности. В "Туманности Андромеды" И. Ефремов изображает отдаленное будущее, о котором мы, естественно, многого не знаем. Инструментом постижения этого грядущего для писателя является мечта. Она не развивается произвольно. Картина, нарисованная в романе, подчинена не только строгим законам художественной логики, но и продиктована принципами социалистического реализма. И. Ефремов следует специфически истолкованному принципу исторической конкретности. В предисловии к роману он указывает, что первоначально время действия было отнесено им на три тысячи лет вперед, но первые полеты в космос заставили его приблизить срок. В вышедших изданиях вообще не упоминаются никакие даты. Тем не менее по содержанию романа читатель вправе предположить, что речь идет не о близких нам веках, но и не о времени, отдаленном от нас на многие тысячелетия. И уровень развития техники, и облик людей, и общественные отношения соответствуют друг другу, создавая впечатление картины совершенно определенной эпохи, которая является результатом предшествующего этапа развития и в свою очередь подготавливает новый исторический этап. Фантастика социалистического реализма изображает будущий мир в постоянном движении. Ей чуждо представление о том, что когда-либо остановится процесс исторического развития и начнется застой. Пока существует жизнь, противоречия неизбежны. Но они не будут копией современных. Наша фантастика исходит из того, что на каждом этапе грядущей человеческой истории противоречия станут носить характер, присущий именно данному этапу. Покончив с антагонистическими противоречиями, человечество не избавится от необходимости совершенствовать себя и свои общественные отношения, бороться с силами природы. На этом пути возможны и ошибки, и трагедии. Следуя принципам социалистического реализма, наши фантасты рассматривают проблему героев и обстоятельств в плане их взаимозависимости и взаимообусловленности. Сила воздействия человека будущего на обстоятельства сравнительно с возможностями нашего современника, бесспорно, возрастет, так как наши далекие потомки будут свободны от оков старого общества, станут опираться на многократно умноженную мощь знания и иметь в своем распоряжении колоссальные производительные силы. Но и они не смогут совершенно устранить свою зависимость от обстоятельств. В основе лучших произведений советской научной фантастики положена мысль о том, что человек есть совокупность общественных отношений. Человек будущего изображается как результат тех общественных условий, в которых он находится. Рисуя грядущее, фантастика верна марксистско-ленинскому учению, которое составляет идейно-эстетическую базу литературы социалистического реализма. Подчеркивая трудности при написании исторического романа, Луи Арагон использовал для примера роман фантастический. Действительно, фантаст сталкивается с трудностями, которых не знает художник, пишущий о современности. Его жизненный материал вынужденно ограничен. Типизируя человека будущего, фантаст не может привлечь все богатство жизни современного общества, он опирается главным образом на его тенденции. Поэтому среди героев фантастических книг мы встречаем образы немногограные, построенные на какой-либо одной черте характера или прямо выражающие свою философскую сущность. До "Туманности Андромеды" никогда фантасты не поднимались до такой глубокой разработки проблемы будущего человека. Не только Мор и Кампанелла, но и Г. Уэллс в романе "Люди как боги" не выделяли отдельного человека из общей массы. Они дали собирательный портрет идеального человека, описывая жизнь всего общества. Их не занимала проблема индивидуального характера, особенности отдельно взятой личности. Поэтому жизнь людей выглядит стандартной, унифицированной. Яркие, рельефные характеры удалось вылепить А. Н. Толстому в "Аэлите" и "Гиперболоиде инженера Гарина", но это характеры его современников. И. Ефремов предпринял смелую попытку создать образы разнохарактерных людей в рамках общих принципов их поведения. Писатель выразительно представил моральные нормы, которые в будущем станут законом для всех людей вместе и для каждого в отдельности. И первая из них – самозабвеный труд на общее благо. Труд как самая большая радость, самая насущная потребность! Невозможность заниматься им – наказание. Писатель стоит на той точке зрения, что количество труда, выполняемого человеком, никогда не уменьшится. В романс разоблачается миф о "машинном рае", о кнопочном управлении техникой. Труд будет меньше всего состоять из нажатия кнопок. Он станет подлинным творчеством. Познание и преобразование природы бесконечно. Решив одну задачу, человечество поставит перед собой другую, еще более грандиозную. Освоена наша Галактика – на очереди полеты между галактиками. И чем величественнее задача, тем больше усилий потребуется от многомиллионного населения Земли. Люди сумеют освободиться от "черного", физического труда. Его могут взять на себя машины. Но Ефремов глубоко убежден, что люди будущего не захотят расстаться с физическим трудом вообще. Физический труд – биологическая потребность. Как и спорт, он служит физическому и нравственному совершенствованию человека. Ученый Дар Ветер, заведующий внешними космическими станциями Земли, временами испытывает необходимость поработать то в археологической экспедиции раскопщиком, то на рудниках Южной Америки. Профессии, связанные с физическим трудом, время от времени будут сменять занятия умственной деятельностью. "В эпоху Великого Кольца считалось неполезным держать людей подолгу на одной и той же работе. Притуплялось самое драгоценное – творческое вдохновение, и только после большого перерыва можно было вернуться к старому занятию". Чувство высокой ответственности перед людьми исключит необходимость принуждения. Честолюбие, корыстолюбие, ревность сделаются редкими явлениями. Вся общественная атмосфера и тщательно продуманная система воспитания станут формировать людей высокой нравственной чистоты. Картина человеческих отношений, нарисованная И. Ефремовым, покоряет воображение. Она выглядит очень убедительной, так как вполне согласуется с идеями научного коммунизма, с представлениями современной науки о будущем. Она убеждает всей логикой повествования. Споры вызвала не столько эта сторона романа, сколько степень индивидуализации и психологической характеристики отдельных героев книги. Мы различаем их по преимущественной наклонности (художественный или научный склад психики – Чара Нанди и Эрг Hoop), по темпераменту (рассудительность, хладнокровие Дара Ветра отличают его от порывистого, пылкого Мвена Маса), по жизненному опыту (тот же умудренный астронавигатор Эрг Hoop и юная Низа Крит). Но писателю не удалось достичь в психологической характеристике героев уровня обычной реалистической литературы. Это обстоятельство, с одной стороны, вызвало серьезные упреки по его адресу, а с другой – попытки доказать, что законы научной фантастики не позволяют добиться большего. "Можно ли в научно-фантастическом романе, насыщенном таким огромным количеством научных и мировоззренческих проблем, – пишут Е. Брандис и Вл. Дмитревский, – в романе, устремленном в далекое будущее, изображать человека с такой же полнотой и теми же способами, как в обычной реалистической прозе? Если бы автор не стремился выдерживать большую историческую дистанцию между нами, читателями романа, и людьми эры Великого Кольца, его книга утратила бы пленительный колорит необычности и снизилась до уровня фантастики "ближнего прицела"". И далее: "Если бы автор подробно, с тончайшими психологическими нюансами стая описывать любовь и дружбу своих героев, то "Туманность Андромеды" не только разрослась бы до нескольких томов, но и утратила бы, по-видимому, жанровые признаки научно-фантастического романа". Затем следует вывод: "Как бы ни был прозорлив и талантлив писатель, он не в силах создать полнокровные реалистические образы людей, которых он только пытается предвидеть в дали веков. Даже в лучших утопических романах образы людей новой формации всегда более или менее абстрактны. В этом отношении "Туманность Андромеды" не составляет исключения" (18). Более категорично высказывается В. Турбин: "... не судим же мы спектакли кукольного театра по законам театра психологического... Логика развития характеров и действия научной фантастики – логика театра кукол" (19) Все это сказано, конечно, не без резона. На стороне критиков аргумент, с которым не посчитаться нельзя, – многовековой опыт утопической и научно-фантастической литературы. Вместе с тем в этих высказываниях есть по крайней мере два уязвимых места: 1) их авторы негласно исходят из того, что развитие научно-фантастической литературы достигло вершины и ничего принципиально нового в смысле углубления психологической характеристики героев дать не может; 2) особенности философского романа "Туманность Андромеды" рассматриваются как типичные особенности всех жанров научной фантастики. Думается, что нельзя полагать, будто одним романом возможности научно-фантастической литературы целиком исчерпаны. В наше время она переживает бурное развитие, и естественно ожидать, что поиски новых путей к более полнокровному изображению человека будущего увенчаются новыми открытиями и достижениями. Роман "Туманность Андромеды", для которого характерны широкий охват проблем, масштабность в изображении перспектив человеческой цивилизации, постановка кардинальных вопросов общественного устройства, не давал автору простора для "тончайших психологических нюансов" в обрисовке героев. Но это вовсе не означает, что в другом жанре фантастики (не таком многоплановом) писатель не получит дополнительных возможностей для проникновения в глубь человеческой души. Не станем гадать о том, что даст фантастика в плане разработки психологической характеристики героев в ближайшие годы, а обратимся к уже существующим явлениям литературы. Нам кажутся плодотворными попытки братьев А. и Б. Стругацких представить полнокровные образы наших далеких потомков, не отступая от философской сущности фантастики. Правда, философская сторона их произведений по так многопланова, как в романе И. Ефремова. В этом смысле "Туманность Андромеды" – уникальное явление в нашей литературе. В понести "Далекая Радуга" Стругацкие рассказывают о жизни земных людей на вымышленной планете Радуга, которая превращена в колоссальную лабораторию для исследования "нуль-транспортировки". Действие происходит четыре века спустя после нашего времени. Перед нами большой коллектив ученых, состоящий из самых различных людей. Разные специальности, возрасты, темпераменты, способности, наклонности, увлечения – все это делает коллектив многоликим, разнохарактерным, по единым в общих трудовых усилиях, направленных на достижение объединяющей всех цели. Повесть сюжетно разделяется на две части. В первой мы видим будни ученых. Во второй – их действия в чрезвычайных обстоятельствах. В результате непредвиденных сторон эксперимента на планету надвигается катастрофа, угрожающая жизни всего населения. Авторы как бы проверяют своих героев, ставя их в необычные условия. Сохранят ли они свои прекрасные качества, или в них возобладает жажда самоспасения любой ценой, пробудятся свойства, не присущие им повседневно? Перед лицом опасности герои Стругацких ведут себя по-разному. У одних появляется растерянность, некоторое замешательство, другие сохраняют собранность, волю. Поведение каждого в тревожный момент раскрывает новые, неизвестные нам ранее черты характера, но они не противоречат, а соответствуют тем представлениям, которые складываются о каждом из героев повести до наступления катастрофы. Большинство из них с честью выдерживает испытание. Героям книги Стругацких свойственно подлинное человеческое обаяние. Они жизнерадостны, остроумны, интеллектуальны. Их характеры раскрываются через поступки, размышления, споры. С редкой для фантастики выразительностью авторы используют речевую характеристику. В повести нашлось место и для "психологических нюансов". Почти каждому из героев доводится испытывать разнообразные психические состояния. Перед нами люди с богатой эмоциональной жизнью. Конечно, не обходится у писателей и без издержек. На наш взгляд, критика справедливо упрекала их в чрезмерной приверженности к вульгаризмам. Не избежали они этого недостатка и в повести "Далекая Радуга". Но в целом эта книга красноречиво свидетельствует, что и научная фантастика располагает большими изобразительными средствами для выявления внутреннего мира своих героев – людей будущего. Но вернемся к "Туманности Андромеды". "Золотой век" впереди, утверждает своим творчеством советский фантаст, его нельзя искать в прошлом. Только коммунистическое будущее принесет человеку счастье, долголетие, победу над пока что необузданными силами природы. Роман "Туманность Андромеды" развенчивает идеалы, устремленные в прошлое. На его страницах мы находим художественное опровержение модных на современном Западе руссоистских концепций, основанных на идеализации минувшего. Они чаще всего реакция на обострение противоречий социального и научно-технического прогресса, поэтому в руссоизме не всегда правильно видеть только одну негативную сторону. Зачастую возрождение тяги к природе свидетельствует не об отрицании цивилизации, как таковой, а о неприятии ее отрицательных сторон, пагубно влияющих на социальный прогресс. Руссоисты озабочены реальными проблемами, они видят, как "вторая природа", созданная человеком, лишает людей естественности, уютной жизни в окружении лесов, в тиши сельских местностей. И вот за неимением лучшего эстетического идеала фантасты обращаются к идеализации прошлого. Идеалы И. Ефремова – органическое единство природы и материальной культуры. Рисуя сказочно прекрасный мир будущего, И. Ефремов показывает, что наслаждение природой станет непременной составной частью человеческого счастья. Грядущее даст людям не только чудеса звездоплавания и освобождение от материальных забот. Оно вернет им и очарование природы, которого их лишает сейчас урбанизация. Природа тоже предстанет в обновленном, облагороженном виде. Люди будут наслаждаться не той природой, за которую держатся поклонники патриархальной старины. Но от этого человек только выиграет. На месте бесплодных пустынь возникнут вечнозеленые сады. Теплый пояс продвинется далеко на север. Ослабнут ураганы и бури. Люди расселятся в удобных для. жизни районах. Исчезнут и следствия хищнического отношения к природе. Очистится атмосфера, загрязняемая ныне промышленностью. "Океан прозрачный, сияющий, не загрязняемый более отбросами, очищенный от хищных акул, ядовитых рыб, моллюсков и опасных медуз, как очищена жизнь современного человека от злобы и страха прежних веков". Люди будущего, но мысли И. Ефремова, не станут завидовать своим далеким предкам, проводившим всю жизнь на лоне природы. Сознавая их разобщенность и слабость перед се стихиями, они будут иметь право отнестись к ним с сочувствием. Героиня романа Веда Конг провела некоторое время на затерянных среди океана островках Полинезии. Пребывание там вовсе не вызывает у нее восхищения отдаленностью от очагов цивилизации. "Там в часы одиночества перед морем, – говорит она, – тебя всю охватывает бесконечная печаль, как растворяющаяся в однотонной дали тоскливая песня. Должно быть, древняя память о первобытном одиночестве сознания говорит человеку, как слаб и обречен он был прежде в своей клеточке-душе. Только общий труд и общие мысли могут спасти от этого – приходит корабль, казалось бы, еще меньший, чем остров, но необъятный океан уже не тот. Горсточка товарищей и корабль – это уже особый мир, стремящийся в доступные и покорные ему дали". Покорная и покоряемая, а не подчиняющая человека природа – вот что привлекает людей будущего. Они хотят наслаждаться ею как хозяева. Было бы противоестественно жалеть об исчезновении тех ее сил, которые несут бедствия, неурожаи, разрушения. Примечательны чувства, охватившие Дара Ветра при посещении преобразованной Западно-Сибирской низменности. Он видит перед собой бесконечные степи, поросшие густыми цветущими травами. На них мирно пасется стадо черно-белого скота. От всей картины веет покоем и простором. Мог ли он предпочесть то, что было здесь несколько веков назад бесконечные унылые болота и редкие чахлые леса сибирского Севера? Ему вспоминается картина "древнего мастера", изображающая серую от старости деревянную церковь над рекой, низкие тяжелые тучи, маленькое кладбище, мокрое от назойливого осеннего дождя холодных и неуютных северных широт. В ней тоже покой и простор, но как чужды они Дару Ветру! "И вся гамма синевато-серо-зеленых красок картины говорила о просторах неурожайной земли, где человеку жить трудно, холодно и голодно, где так чувствуется его одиночество, характерное в давние времена людского неразумия". Людям прошлого, жившим в окружении природы, чаще всего было не до того, чтобы любоваться ею. Только в условиях развитого коммунистического общества становится доступно подлинное наслаждение природой. И человек будущего окажется в состоянии оценить все великолепие природы, избавленной от игры необузданных сил. Он не отгородится от нее комфортом благоустроенного быта. Не случайно Дар Ветер размышляет над одним из положений древнеиндийской философии, которое говорит, что человек только тогда становится велик, когда понимает всю ценность и красоту другой жизни – жизни природы. Дар Ветер разделяет глубокий смысл этого изречения, но он склонен добавить, что одному лить человеку доступны мечта и желание сделать жизнь лучше. Весьма важна для понимания отношения будущего человека к природе глава, рисующая остров Забвения. В будущем мире, утверждает И. Ефремов, человек избежит той регламентации и стандартизации жизни, о которой твердят недруги коммунизма в скептики. Коммунизм не будет иметь ничего общего с той мрачной картиной, которую представил в романе "Прекрасный новый мир" уже упоминавшийся нами О. Хаксли. Будут учтены самые разнообразные вкусы и склонности людей. И. Ефремов допускает, что окажутся люди, которые захотят вернуться на лоно девственной природы, в нетронутые человеком леса и степени, где нет современных городов. В их распоряжение предоставлен остров Забвения. Он – убежище для тех, кого не увлекает больше напряженная деятельность Большого Мира. Люди проводят здесь тихие годы, занимаясь рыболовством, скотоводством, земледелием. Природные богатства острова, омываемого теплым океаном, делают его раем. Однако на фоне живописных картин планеты, созданных воображением писателя, этот рай выглядит как одно из самых худших мест на Земле. При слабых производительных силах примитивное сельское хозяйство острова не может застраховать его население от голода. Поэтому Большой Мир отдает часть своих продовольственных запасов жителям острова Забвения. Не могут они обойтись и без помощи врачей, приезжающих из Большого Мира. Сюда направляется молодежь для работы в истребительных отрядах, чтобы остров не стал рассадником древних болезней или вредных животных. Энергичные, деятельные люди Земли считают для себя наказанием жизнь на острове. Такому наказанию добровольно подверг себя ученый Мвен Мас, на свой страх и риск проведший неудачный космический опыт, вследствие чего погибли люди. Он варит теперь черную кашу на угольях в закопченном горшке, добывает в лесу, соревнуясь с обезьянами, съедобные орехи и плоды, пасет стада у подножия громадной горы. Чем не идиллическая картина для писателей, ищущих свой идеал в далеком прошлом. Эта идиллия, однако, для Мвена Маса – худший вид наказания. "Только теперь Мвен Мас почувствовал всю точность названия острова! Остров Забвения – глухая безымянность древней жизни, эгоистических дел и чувств человека! Дел, забытых потомками, потому что они творились только для личных надобностей, не делали жизнь общества легче и лучше, не украшали ее взлетами творческого искусства". Жизнь в примитивных условиях не воспитывает высокой нравственности, о чем свидетельствует пример другого ученого – Бета Лона, попавшего на остров также за тяжелый проступок. Он совершил ошибку вследствие своего гипертрофированного себялюбия. Очутившись на острове, Бет Лон духовно еще больше оскудевает, становится грубым и жестоким человеком, тираном. Тихая и разобщенная жизнь маленьких поселков горной области способствует еще большему моральному падению ученого. И. Ефремов видит в прошлых веках много светлого, героического, видит людей, "вынесших самый трудный подвиг – оставшихся настоящими людьми, когда их окружение способствовало развитию звериного себялюбия". Но он не может не замечать, что прошлая жизнь в своей совокупности была далека от идеала. Только максимальное развитие производительных сил, только самые совершенные общественные отношения могут сделать жизнь человека прекрасной. В книге И. Ефремова получили убедительное решение проблемы, связанные с развитием техники. Иные фантасты опасаются, что она приведет к нравственному и биологическому вырождению человека, избавив его от умственной и физической деятельности. Сравнительно недавно в статье "Безопасна ли техника безопасности?", опубликованной в "Литературной газете", свои сомнения, связанные с развитием техники, выразил известный польский фантаст С. Лем. Не превратится ли человек в слабое, изнеженное существо, когда с помощью машин, все умеющих делать, люди достигнут полного изобилия, изменят климат? Не исчезнет ли из жизни героическое? (20) Роман "Туманность Андромеды" рисует эпоху, когда все эти опасения могли бы сбыться. Но автор выражает твердую надежду, что человечеству, освободившемуся от оков капитализма, такая перспектива не грозит. Техника сняла с людей бремя тяжелого физического труда и служит человеку первым помощником во всех его начинаниях. Без нее он не смог бы преобразить лик планеты, достигнуть отдаленных уголков нашей Галактики. Со страниц книги перед нами предстают не своенравные роботы, от которых можно ожидать чего угодно, а роботы – рабочие аппараты, послушные воле человека. Робот-рулевой на звездолете, разведочная станция-робот, робот-телевизор, универсальный робот. Кстати сказать, И. Ефремов даже не считает необходимым подробно описывать их, ограничиваясь простым упоминанием. И вообще, как верно заметили Е. Брандис и Вл. Дмитревский, "техника будущего для него только средство, помогающее выдвинуть новые моральные проблемы и раскрыть перед читателем сложный духовный мир своих героев" (21). М. Горький называл литературу человековедением, поскольку главный объект ее внимания – человек, его духовный мир. Поскольку фантастика остается литературой, она является человековедением. Каждое гипотетическое научное открытие не может интересовать фантаста само по себе. Технический или экономический аспект открытия – дело самой науки. Писателя занимают аспекты, связанные с человеческой жизнью, с влиянием на нее того или иного изобретения, с раскрытием новых сторон человеческой личности. Технические атрибуты, мир вещей интересуют фантаста главным образом с той точки зрения, что они помогают лучше раскрыть обстановку, в которой действует его герой, помогают охарактеризовать его как человека. Однако на практике мы встречаемся с массой научно-фантастических рассказов, которые мало что говорят нам о человеке. Весь интерес в них сосредоточен на научном достижении самом по себе. До сих пор предпринимаются попытки теоретически "оформить" право фантаста изображать научные достижения как главную цель художественного произведения. В этом видят специфику фантастики, смысл ее существования. Утверждают, что фантастика выполняет свою функцию, пропагандируя науку. По мнению А. Днепрова "можно написать научно-фантастические произведения с единственной целью сообщить читателю определенный объем нетривиальной научной информации. И чем более содержательна и глубока эта информация, чем с большим литературным мастерством она подана, тем больше оправдано появление таких произведений" (22). Мы согласились бы с А. Днепровым, если бы в данном случае речь шла не о художественной, а о той научной фантастике, которая родственна научно-популярной литературе. Но такого разграничения в статье нет, в поэтому мы вынуждены оспорить мысль автора. Художественная фантастика, как и вся художественная литература, призвана воспитывать в человеке его лучшие нравственные качества, а не только образовывать его ум. Обширную статью посвятил В. Лукьянин научной фантастике в журнале "Москва". В первой ее части он задался целью выявить отличие этого вида литературы от научно-популярной и научно-художественной. Вот к какому выводу он пришел: "И научно-популярная и научно-художественная литература популяризирует то, что уже завоевано наукой, отражает сегодняшний день науки. Научно-фантастическая литература – это литература научной мечты. Иными словами, это научно-художественная литература, предметом которой является в основном не сегодняшний день науки, а научные гипотезы, наука в техника завтрашнего дня, как она мыслится сейчас. Только такой подход может объяснить странную жизнь этого жанра" (23). Определяя предмет фантастики, В. Лукьянин ничего не говорит об изображении человека, хотя в конце статьи и сетует на схематизм и обезличенность людей во многих произведениях этого жанра. Если верить его утверждению, предметом научно-фантастической литературы являются "научные гипотезы, наука и техника". Этому пониманию особенностей научной фантастики не противоречат рассуждения автора статьи о "предметном" плане художественного произведения, т. е. о мире вещей и явлений, об обстановке, в которой действует человек. "И если это – обстановка будущего, того далекого будущего, которое вряд ли нам удастся увидеть собственными глазами, то, конечно же, второй, "предметный" план приобретает здесь особую значимость. Научно-фантастическая литература (как и научно-художественная), на наш взгляд, это художественная литература с гипертрофированным вторым, "предметным" планом. Противоречит ли это законам искусства? Думается, напротив, вытекает из его принципов, общих для всех жанров" (24). И хотя дальше В. Лукьянин указывает, что "предметный" план в фантастике "очеловечен", это мало что меняет. Его наблюдения скорее относятся к научно-популярной литературе, чем к научно-фантастической. Именно этот вид литературы популяризирует науку, технику и научные гипотезы. Кстати, можно среди этих книг назвать такие, в которых пишется не о сегодняшнем или вчерашнем дне науки, а о завтрашнем. Сошлемся на "Черты будущего" А. Кларка. Много писал о проблемах будущего и Н. Винер: "Кибернетика и общество", "Творец и робот". В нашей стране два издания выдержал сборник высказываний советских ученых о будущем науки и техники "Репортаж из XXI века". Что касается научной фантастики, то "гипертрофия" вещей и явлений, представленных в ней, совершенно необязательна, а во многих произведениях мы ее не находим. Предметный мир важен не сам по себе, а лишь постольку, поскольку соответствует художественным задачам, которые ставит пород собой писатель. В фантастике, как вообще в художественной литературе, главное человек. Пропаганда науки и техники, научных гипотез – ее побочная, второстепенная задача. Самый трудный вид художественного прогнозирования – предвидение сдвигов в духовной жизни человека. Опыт Ефремова и Стругацких убеждает, что на этом пути фантастику ждут новые завоевания. Эстетический идеал писателя-фантаста становится менее схематичным, обретает выразительность и художественную убедительность. Советская фантастика показывает, что будущее прекрасно, что оно реально, достижимо. Избавившись от капиталистического угнетения, устранив войны, установив самый совершенный общественный строй – коммунизм, человечество откроет новую эпоху своей истории, вступит на путь подлинного процветания. Советская фантастика зовет людей в это будущее, зажигает стремлением всемерно его приближать.