Текст книги "Пешком через Ледовитый океан"

Автор книги: Уолли Херберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

4 РЕКОГНОСЦИРОВКА

Наш перелет в Гренландию в одном отношении не отличался никакими событиями, в другом – был слишком полон ими. В самолете нас так часто кормили, что не давали времени поспать, и Гренландский ледяной щит, над которым мне впервые пришлось пролетать в 1960 году, не привлек моего внимания. Я чувствовал себя совершенно измученным. Даже когда нам пришлось совершить непредвиденную посадку у Сондре Штром-фьорда и мы резко пошли на снижение, я был слишком уставшим, чтобы проявить какой-нибудь интерес. Шесть лет назад я плыл по этому фьорду на пароходе, везя собак, закупленных в поселках на западном побережье; здесь я выскакивал на берег и привязывал собак. Я видел и пыльную трассу, которая вела из гавани на военно-воздушную базу. На этом пути мне был знаком каждый фут.

Американская воздушная база в Туле теперь стала значительно больше, улицы в поселке просторнее, по ним свободно гулял ветер, а окрестные холмы, напротив, приняли более жалкий вид. Солнце зашло, и в полдень в Туле царили сумерки. Огоньки такси и грузовиков и огни электростанции выглядели желтыми светлячками на синевато-сером фоне, который казался промозглым, холодным и очень унылым. Перед штабом стояла металлическая елка; огни на ней были торжественно зажжены в тот день, когда по календарю солнце окончательно скрылось. Через одинаковые промежутки времени из репродукторов, установленных на крыше часовни, неслись записанные на пленку мелодии гимнов, исполняемых колоколами деревенской церкви. Люди, закутанные в огромные парких,[7]7
  Парка (эским.) – верхняя эскимосская одежда из необработанных шкур. – Прим. перев.


[Закрыть] брели по улицам, заходя то в одно, то в другое отапливаемое помещение. Снегоочистительная машина проползла мимо автомобилей, опутанных электрическими проводами, по которым поступает ток для подогрева двигателей. Каждое здание соединялось с соседним кабелями высоковольтного напряжения и спасательными тросами, под которыми стремглав пробегали полярные лисицы. Вся база грохотала, из вентиляционных отверстий и дымовых труб пар поднимался вверх или уносился ветром вдаль. Однако, войдя в переднюю офицерского клуба, сняв тяжелую парку с меховым капюшоном, можно почувствовать себя, как в фешенебельном клубе где-нибудь в Америке. Там, в тонко благоухающей атмосфере, сидели за стойкой эллиптической формы молодые офицеры, попивая перед обедом аперитив, или же они собирались группами в четыре-пять человек за столиками и, закусив крабами и салатом, смотрели, как девицы танцуют «гоу-гоу».

На протяжении недели я каждый вечер несколько часов отдыхал в компании летчиков военно-воздушной спасательной эскадрильи, а днем пропадал в штабе базы, где мои планы изучались с величайшим интересом. Предложенная мне великодушная помощь глубоко тронула меня. Роджер и Аллан с частью нашего запаса жидкого топлива и с хижиной уже улетели в поселок Канак. Утром 10 ноября наступила моя очередь. Еще молодой (ему было около тридцати восьми лет) инспектор Орла Саннборг провел в Гренландии большую часть своей жизни и занимал здесь несколько влиятельных постов; он пользовался репутацией энергичного, но до щепетильности честного администратора. Он уже давно отделался от идеалистического и слегка покровительственного отношения к гренландцам, которое было свойственно менее опытным датским администраторам, и придерживался правил, внушенных ему искренней любовью к эскимосам, его подопечным, на языке которых он свободно разговаривал и чьи нравы и обычаи хорошо понимал.

Округ Туле, находившийся в его ведении, чрезвычайно отдаленный: это последний аванпост полярных эскимосов, чьи предки пришли сюда из Северной Америки несколько тысяч лет назад. Пройдя по льду через пролив Смита, они двигались вдоль западного берега Гренландии, обогнули южную ее оконечность и направились на север вдоль восточного берега. Эскимосы, живущие в Туле, отрезанные от остальных западнобережных гренландцев заливом Мелвилл – царством бурной погоды и предательски опасных льдов, – оказались до некоторой степени в стороне от перемен, которые произошли на юге. Конечно, им известны эти перемены, так как вопреки укоренившемуся мнению они народ грамотный и прилежно читают газеты на своем языке. Для них ведутся радиопередачи, и чуть ли не во всех эскимосских домах есть радиоприемники. Не говоря уже об этих новых средствах связи, редко случается, чтобы они больше года не имели известий с юга, ибо, несмотря на опасности залива Мелвилл, всегда находятся смельчаки, которые пересекают его на собачьих упряжках, чтобы побывать в гренландских поселках Упернавик и Уманак. Из новостей, привозимых ими по возвращении, а также из газет все остальные узнают о происходящих переменах в образе жизни в других местах. Традиционное охотничье хозяйство эскимосов уступает место более доходной отрасли – рыболовству. Однако в округе Туле эскимосов поощряют заниматься охотой, хотя едва ли есть в этом необходимость: по природе они склонны к охоте; это народ гордый, вольнолюбивый.

Эту традиционную гордость мы вначале ошибочно приняли за надменность. Мы, правда, были предупреждены такими писателями, как Питер Фрейхен, что эскимосы считают белых людей, зимующих у них, несдержанными детьми, но все же они часто вызывали у нас недоумение. Однажды мы обосновались в поселке, и они без всякого на то повода пришли к нам в гости. Но их в сущности едва ли можно хулить за то, что они нарушили наше уединение, ведь мы, несомненно, служили для них неиссякаемым источником развлечения; и в самом деле, лишь немногие из них могли хранить серьезное выражение лица больше нескольких минут.

Местных датчан встречи с нами тоже забавляли, но они были более сдержанны и серьезны. Мы буквально как с неба свалились: прибыли без предварительного извещения. Правда, Орла Саннборг знал о нашем приезде, но инструкции, присланные из Копенгагена, предписывали ему сохранять наши планы в тайне. Клети, в которые была упакована наша разборная хижина, подвешенные на канатах внизу к вертолетам, осторожно сбросили на краю поселка при свете косых, уже прощальных лучей заходящего солнца, и наша красная хижина, несколько похожая на палатку, была спешно поставлена.

Вся обстановка, в которой происходила подготовка к нашему походу, должна была казаться датчанам весьма таинственной. Так, электромонтеру, который предложил провести в нашу хижину электричество, двое из наших вежливо сказали, что они предпочитают пользоваться керосиновыми фонарями; по поселку распространились слухи, что эти двое спят на упаковочных ящиках и готовят пищу на примусах. Они редко выходили из дому днем; но иногда, когда темнело, жители замечали, как эти два таинственных человека расхаживают по морскому льду и вдоль берега с какими-то связками под мышками и какие-то предметы торчат из их карманов. Через некоторое время в миле от поселка заметили небольшой костер, а спустя час или два эти двое, крадучись, возвратились к себе в хижину. Датчане пришли к заключению, что Роджер и Аллан, по-видимому, преступники, поэтому они редко посещают кого-нибудь и их почти не видно в поселковой лавке.

Я полагал, что ко времени моего прибытия мои товарищи подружатся с нашими соседями и завоюют некоторый авторитет. Но проблемы, с которыми они столкнулись, оказались неразрешимыми. Оба они по природе своей были малообщительны, а при покупке продуктов в местной лавке они не знали, как себя вести. Ни Роджер, ни Аллан не могли набраться мужества и смело спросить нужный им товар по-английски, а их попытки объясняться по-датски или с помощью коротких пантомим заставляли всех эскимосских дам смеяться до колик. Поэтому, когда я приехал, оба мои спутника были голодны, как волки, и образ жизни, который они вели, смертельно им надоел. У них было мало собственных продуктов, так как основную часть нашего груза доставил тот же вертолет, с каким прилетел я.

Хижина, которую мы испытывали, представляла в сущности подбитую войлоком палатку, натянутую на дюралюминиевый каркас и обогревавшуюся керосиновой печкой. Она была цилиндрической формы, с одной стороны ее находилось небольшое крыльцо, а с другой – дымовая труба. Мы прикрепили ее оттяжками к шести шестидесятигалонным бочкам с жидким топливом. Размеры пола равнялись 16 на 12 футов; когда мы обосновались внутри, поставив три походные койки и кухонный стол, то на этом пространстве почти негде было повернуться. Когда она больше не понадобится нам в Канаке, я предполагал разобрать ее и отправить морем в Резольют-Бей, конечно, если она оправдает наши надежды (впоследствии ее сбросили на парашюте, и она послужила нам убежищем в зимнем лагере во время дрейфа через полюс). Так же мы намеревались поступить со всем остальным нашим оборудованием: все сначала должно быть испытано, в случае необходимости видоизменено и вновь использовано во время трансарктического путешествия. Через несколько дней я уже внес первое видоизменение: для зимнего дрейфа через Северный Ледовитый океан площадь нашего жилища надо увеличить до 16 на 16 футов. Тут же я заказал дополнительную секцию и договорился, что она будет прислана в Резольют-Бей – наш главный промежуточный склад запасов, которые потребуются нам во время трансарктического перехода.

Мы поставили койки и кухонный стол; один конец этого стола стал моим «оффисом». Сколотили полки для продуктов и для небольшой библиотеки, а рядом с хижиной разбили палатку, чтобы хранить в ней экспериментируемые продукты, бесплатно полученные нами от находящихся в Натике лабораторий армии Соединенных Штатов. По стенам развесили снаряжение, и наша хижина мгновенно приняла вид экспедиционной базы. На двери мы повесили карту, на которой был вычерчен наш предполагаемый маршрут от Канака до Резольют-Бей. Выставив таким образом напоказ все наши пожитки, мы дали повод для разговоров. Кое-кто из местных датчан думал, что это лишь «дорогостоящая забава», но эскимосы в своей критической оценке оказались более решительными и отметили крестами на карте то место, где, по их предсказаниям, наша экспедиция должна была погибнуть.

Если их мнение о нас еще не успело окончательно сложиться до того времени, как мы начали покупать у них собак, то уж после этого они, конечно, решили, что мы беремся за дело, в котором ничего не смыслим. В течение нескольких недель с дюралюминиевых ребер нашей хижины свисали тюленьи туши; чтобы кормить наших собак, мы должны были сначала оттаять замороженные туши тюленей, а затем выпотрошить их и разрубить на куски. Пол стал таким скользким и грязным от ворвани и крови, что практически было почти невозможно не поскользнуться на нем. В Антарктике мы привыкли все делать сами, и теперь ошибочно полагали, что потерпим неудачу, если обратимся за помощью к эскимосам. Однако проблемы, стоявшие перед нами в Гренландии, были несхожи с теми, с какими мы встречались на Юге. В Канаке мы жили в обществе двухсот эскимосов и двадцати пяти датчан, сильно отличавшемся от общества совершенно изолированно живших четырех человек. В Гренландию мы прибыли для подготовки к полярной экспедиции и попали до некоторой степени в затруднительное положение: нас часто звали на вечеринки, на которые датчане с официальной любезностью приглашают друг друга. Сколько мы ни чистились, мы выглядели неопрятными в их присутствии, а в обществе эскимосов, с которыми надеялись провести зиму, чувствовали себя одетыми слишком нарядно. С большой неохотой мы примирились с нашим положением и изменили обычный образ жизни.

Мы воспользовались предложенной нам Гренландским техническим управлением маленькой хижиной и в ней поместили наш запас тюленьих и моржовых туш. К этому времени цель нашего пребывания в Канаке стала широко известна во всем округе Туле, и у нас появилось много друзей среди датчан и эскимосов, помогавших нам. Моржовые туши за небольшую плату оттаивали и рубили в доме одного из наших эскимосских соседей, и мы через день имели по четыре фунта размороженного мяса для каждой из наших двадцати собак. Собачью упряжь сделал для нас другой из наших соседей эскимосов, а убирали мусор и доставляли воду в молочных бидонах еще два человека.

Нам провели электричество и дали ключ от душевой на электрической станции. Примерно через месяц эскимосы достаточно смягчились и стали давать нам полезные советы, что и было главной целью нашего пребывания в Гренландии и последовавшего затем санного похода. Они часами просиживали в нашей хижине и своими безыскусными диаграммами и рисунками изображали картины своей охоты на тюленей во время полярной ночи. Они печально покачивали головами, когда наблюдали, как мы собирали наши нарты. Одни нарты были точной копией тех, которые уцелели после последнего путешествия Пири по полярному плавучему льду, другие были сделаны по образцу тех, которыми пользовался Стефансон во время своих продолжительных путешествий по полярному паку в 1914–1918 годах. Ширина и тех и других составляла около 20 дюймов; эскимосам они казались слишком узкими для перевозки тяжелых грузов, которые нам предстояло везти. Они говорили нам, что ни первые, ни вторые нарты не выдержат путешествия в Резольют-Бей, и советовали воспользоваться эскимосскими нартами шириной три фута. Мы считали немыслимым сменить наши изящные, изготовленные в Англии нарты на грубые эскимосские. Вскоре, однако, оказалось, что они правы: наши нарты разбились, пройдя не больше 40 километров от Канака. К концу нашего тренировочного перехода мы пользовались уже эскимосскими нартами, и впоследствии для трансарктического путешествия взяли более широкие нарты, сделанные в соответствии с советами эскимосов.

Мы приняли еще один совет эскимосов – стали пользоваться меховой одеждой. В антарктических экспедициях, имевших пятидесятилетний опыт, мехами не пользовались, там в сущности в них не было необходимости. Антарктическому исследователю редко бывает нужна столь теплая одежда, так как он почти никогда не пускается в путь при температуре ниже минус 45 С, а при более высокой температуре легких, непроницаемых для ветра анораков, надеваемых поверх шерстяной одежды, обычно вполне достаточно. В Гренландии, как нам говорили, без парки из меха карибу и штанов из меха белого медведя не обойтись; поэтому с нас сняли мерку и сшили нам меховую одежду. Впрочем, через несколько месяцев мех на парках совершенно вылез. В Арктике распространена старинная поговорка: вы не можете считать себя полярником, пока не проглотите ворох волос карибу, равный вашему весу. Однако, почерпнув ума-разума из этой поговорки и проверив ее на собственном опыте, мы во время нашего трансарктического перехода пользовались волчьими шкурами, тщательно выдубленными и искусно выделанными меховщиком в Фербенксе (Аляска).

Наши нарты, меховую одежду и купленные нами накануне нового 1967 года две собачьи упряжки мы испытывали во время полярной зимы при санных поездках в соседние гренландские поселения. Во время одной из таких поездок Роджер и Аллан встретили Кали Пири, сына известного американского полярника Роберта Э. Пири и отца Питера, который впоследствии стал одним из наших проводников, когда мы направились к северу вдоль берега Гренландии и через пролив Смит в Канаду.

О Кали Пири существует немало рассказов, и часть из них, без сомнения, правдоподобна. Его считают очень богатым человеком; говорят также, что он как-то написал письмо президенту Соединенных Штатов, в котором настаивал, чтобы ему, как сыну знаменитого американского полярника, выплачивали пенсию. О нем рассказывают также, что он единственный эскимос, силой помешавший представителю гренландской администрации написать номер на его доме. Сын слуги Роберта Пири от эскимоски, Мэтью Хенсон, также живет в округе Туле; у доктора Фредерика Кука не было детей от эскимосок, но брат и дети Этукисхука, одного из двух сопровождавших Кука эскимосов, часто посещали нас. Если бы мы умели говорить на их языке, то было бы очень интересно разузнать у них подробности различных событий, которые им рассказывал этот прославленный старый охотник, так как, несмотря на языковые преграды, мы могли из их жестов и ругательных слов прийти к выводу, что они считают Кука обманщиком. Большинство эскимосов, с которыми мы обсуждали притязания Кука, полагали, что доктор и два его спутника-эскимоса после пересечения острова Элсмира направились не на северо-запад, а на юго-запад, и вместо того, чтобы двигаться с нартами по проливу Нансен к северной оконечности острова Аксель-Хейберг и оттуда по полярному плавучему льду к Северному полюсу, они провели лето 1908 года, охотясь в районе фьорда Хелл-Гейт-Блу. Эскимосы умеют прекрасно читать карты; мы убедились в этом, наблюдая, как безошибочно они водили пальцами по карте, висевшей на внутренней стороне двери нашей хижины, оживленно описывая какие-либо охотничьи похождения в тех или иных местах или прослеживая путь, который мы собирались проделать до того места, где, по их предсказаниям, мы обретем гибель. Они, конечно, знали, что Кук и его спутники-эскимосы направлялись на северо-запад, – вряд ли рассказы, много лет передававшиеся из уст в уста, могли быть так искажены. Поэтому нам оставалось только предположить, что эскимосы рассказывали нам (как их отцы рассказывали Пири и Мак-Миллану) то, что, по их мнению, мы хотели услышать.

В отношении маршрута, который мы сами предполагали избрать, и техники, которую мы намеревались использовать, мы услышали от эскимосов немало искренних критических замечаний; несколько откровенных соображений высказал также Орла Саннборг. Он чувствовал свою ответственность за нас, пока мы находились на его территории. Командование военно-воздушными силами США на базе в Туле также чувствовало себя ответственным за нашу безопасность, и, хотя Орла и ВВС США верили в наш успех, они, несомненно, вздохнули с облегчением, когда получили от меня с берегов фьорда Александры (где на западной стороне пролива Смит когда-то был пост канадской конной полиции) радиограмму о том, что у нас все в порядке.

Последние недели перед нашим отъездом из Канака проходили в точно такой же лихорадочной спешке, как и те дни, когда мы готовились к вылету из Лондона. К этому времени мы стали своими людьми во всем поселке, и у многих почтенных эскимосов появилось обыкновение заходить к нам. Все это было очень приятно, так как при их дружбе и известной доле уважения к нам, которое будет закреплено, если мы успешно завершим наше путешествие, у нас появилось гораздо больше шансов уговорить их, чтобы они снабдили нас собаками для трансарктической экспедиции. Теперь нас признала также и датская община в Канаке, у нас завязалась и личная дружба с Ордой Саннборгом, без помощи которого нам было бы чрезвычайно трудно выполнить нашу программу.

Орла познакомил нас с Киссунгуаком, веселым, но самонадеянным эскимосом, который без особого удовольствия, скорее в порядке какого-то одолжения, согласился быть нашим проводником и предпринять все возможное, чтобы, отправляясь из Туле, мы благополучно перебрались через пролив Смит в Канаду. Он пользовался прекрасной репутацией как каюр и охотник и был очень честолюбив. Я несколько раз приглашал его зайти к нам в хижину, но у него не было ни времени, ни желания, и лишь в начале нового года он с Питером Пири и его женой наконец удостоил чести посетить нас. Тогда он предложил Питеру заменить его во время нашего путешествия в Канаду.

Мы очень обрадовались такому обороту дела, так как Питер был уже знаком с привычками и странными претензиями чужестранцев. Он сопровождал норвежца Бьерна Стауба до самого Алерта, откуда Стауб в 1964 году предпринял попытку совершить трансарктический переход. Цель этого штурма, которому оказало поддержку Национальное географическое общество, – пересечение Северного Ледовитого океана одним стремительным броском. Экспедиция потерпела неудачу, насколько я мог выяснить, не из-за недостатка мужества этих людей или слабой финансовой поддержки. Она началась слишком поздно и встретилась с огромными трудностями еще на исходном пункте, у края Северного Ледовитого океана, где в это время образовалось чудовищное нагромождение ледяных торосов. По счастливой случайности американская дрейфующая научная станция «Арлис-2» на льдине, которая впоследствии была вынесена из Северного Ледовитого океана, встретилась со Стаубом примерно на полпути между Гренландией и Северным полюсом. Норвежец добрался до нее и был оттуда вывезен на самолете. Участие Питера Пири в этом «смелом вызове» заключалось в том, что он изготовил эскимосские нарты, чтобы заменить нарты Стауба, которые сломались после первых нескольких миль пути. С тех пор, не успев еще состариться, Питер был свидетелем того, как ломалось множество таких нарт.

Питер и его жена Имангуак перестали относиться к нам критически, и у них не возникало никаких сомнений (или по крайней мере они не высказывали их) в том, что мы будем готовы к выходу в путь 26 февраля. Гораздо более характерными типами эскимосов по этническим чертам и темпераменту были Каунгуак и его жена Нивикингуак, которые должны были присоединиться к нам в Сьорапалуке, поселке, отстоявшем в двух днях пути к западу от Канака. При посредстве Орлы Саннборга мы договорились, что четверо этих эскимосов будут сопровождать нас до фьорда Александры на западной стороне пролива Смит; они должны быть нашими проводниками и охотниками и на своих нартах везти часть нашего продовольствия. Мы обязались заплатить Питеру и Каунгуаку по 90 долларов каждому – сумму отнюдь не чрезмерно высокую, даже если принять во внимание, что они все равно собирались пересечь пролив Смит для предстоящей сезонной охоты на белых медведей.

Первоначально мы намеревались отправиться из Канака 8 февраля – за десять дней до появления солнца на этой широте; однако нам пришлось на несколько недель отложить выход в путь, чтобы заснять на кинопленку ритуальные танцы и праздничное веселье, которыми, по нашим предположениям, должно было быть ознаменовано окончание полярной ночи. Но нас ждало разочарование. Эскимосы не особенно веселились, когда за четыре месяца солнце впервые показалось над южным горизонтом, и, насколько нам было известно, ни один эскимос не лег спать в этот день позже обычного.

А в 2 часа дня 25 февраля мы всерьез принялись за разборку своей хижины, и меньше чем через два часа она бесформенной грудой лежала на земле. При разборке хижины и уборке мусора у нас не было недостатка в помощниках, немало оказалось и просто зрителей; однако в 7 часов вечера все эскимосы разошлись и упрятались в свои маленькие деревянные хижины.

Но на следующий день рано утром они снова явились, боясь упустить случай посмотреть на этих трех «краслунов» (то есть людей с юга, стоящих ниже, чем «иноуиты» – настоящие люди, эскимосы), одетых по-эскимосски в штаны из меха белого медведя, в камики и в огромные парки из шкур северного оленя. Стараясь всячески не привлекать к себе внимания, мы с двумя своими нартами, на которых было по 900 фунтов груза, вышли на морской лед. У нас были с собой фотографические аппараты, магнитофоны, радиопередатчики, корм для собак, продовольствие для людей, большое количество топлива, так как во время перехода до острова Элсмира нам доведется испытать температуры значительно ниже минус 45° С. Мы тащили с собой лагерное оборудование и такой разнообразный ассортимент одежды, что можно было не страшиться любых климатических условий, какие могли встретиться к северу от тропика Рака. Едва ли столько груза мы тащили когда-нибудь раньше, отправляясь в санные путешествия. К тому же значительное количество нашего имущества тащила великолепная собачья упряжка Питера Пири.

Но у нас почти не было другого выхода. Лежавший перед нами путь в 1500 миль был длинным на любой взгляд, а на пути нам встретятся только два населенных пункта, где мы сможем пополнить запасы продовольствия из заранее подготовленных складов. Да, груз небывалый. Если бы нам пришлось возвращаться с этим грузом с полдороги, это было бы позором и мы испытали бы финансовые затруднения, слишком неприятные, чтобы даже подумать о них.

Мы почувствовали небывалое облегчение, когда начали наконец наш поход. Теперь наши нарты двигались к западу, и только что прожитая зима казалась нам каким-то беспокойным сном, пантомимой колоритных фигур, действовавших в обстановке слишком нелепой, чтобы принимать ее всерьез. Прошло несколько часов, прежде чем я ощутил холод и почувствовал себя очень неуютно. Скрип нарт был столь убаюкивающим, а поверхность морского льда такой ровной, что я погрузился в сны наяву, от которых очнулся, лишь когда передние нарты свернули к берегу и остановились.

Ночь мы провели в маленькой хижине для путешественников и на следующее утро двинулись в Сьорапалук. Путь был легкий, погода не слишком ветреная. Когда мы добрались до поселка, то были очень голодны, но нас там не накормили. Все отнеслись к нам довольно дружелюбно, но и на следующее утро нам не предложили поесть. Проснулся я рано от голода. Однако хозяева и сами целый день ничего не ели, и, когда наконец наступил вечер, они подогрели кусок тюленьего мяса, которого едва хватило бы, чтобы насытить одного здорового взрослого человека, не говоря уже о том, чтобы накормить полную хижину эскимосов и вдобавок трех прожорливых европейцев.

Первый день в Сьорапалуке мы посвятили проверке нашего снаряжения и распределению его на трое нарт. Даже за время короткого перехода от Канака стало очевидно, что наши нарты довольно узки, неудобны для перевозки таких громоздких грузов, и я решил купить третьи, эскимосские нарты и переложить часть груза на них. Из Канака мы вышли с двадцатью двумя собаками; я купил еще трех, заплатив за каждую по пятнадцать долларов.

Утром 1 марта Роджер, Питер и Имангуак вышли раньше Аллана и меня: мы условились, что встретимся дальше на побережье в крошечном поселке из трех хижин, носившем название Неки. Аллан и я снимали эскимосов двумя кинокамерами, когда они готовились в путь. После их отправки мы занимались приведением в порядок третьих нарт. Я уже трижды видел пьяных эскимосов – 1 декабря, 1 января и 1 февраля. По установленной системе нормирования, жителям округа Туле (включая датскую администрацию и британские экспедиции) полагается на человека одна бутылка крепких спиртных напитков или две бутылки вина, или двадцать маленьких бутылок пива в месяц.

В полдень я шел по поселку со старым охотником Инутасуаком, в юности путешествовавшим с Эдвардом Шеклтоном. Он спешил, тонкий луч света от его электрического фонарика ни на мгновение не дрогнул. Старик ни разу не поднял глаз. Он был возмущен своими пьяными односельчанами и стыдился того, что я был свидетелем слабости «иноуитов» (настоящих людей). «Выпивка и эскимосы – нехорошо, нехорошо, нехорошо», – твердил он. Когда-то Инутасуак восхищался решительностью Эдварда Шеклтона и получал огромное удовольствие от общения с ним. В маленькой хижине, стоявшей в стороне от поселка и так занесенной снегом, что я, споткнувшись, очутился в ведущем к двери туннеле, прежде чем сообразил, где мы находимся, он показал мне свои драгоценные реликвии: экземпляр книги «Юг» с автографом, в которой описана экспедиция Эрнеста Шеклтона на «Индьюренсе», и множество фотографий, снятых во время путешествий Инутасуака с сыном Шеклтона.

Инутасуак рассказал мне также о проходе Свердрупа, а его схематические карты подтвердили сообщение Кука относительно длинного пологого подъема от вершины залива Флаглер по замерзшему руслу реки. Он сказал, что, после того как я миную водораздел, мне придется сделать крюк к северу, так как ледник преграждает речную долину, спускающуюся к заливу Айрен. Об этом же леднике упоминают и Свердруп, и Кук, но ни один из эскимосов, виденных нами в Канаке, почему-то ничего не говорил о нем.

На следующий день мы пустились в путь поздно; Каунгуак и его жена Нивикингуак вышли первыми, за ними следовали Томас и Макток Кивиок и двоюродный брат Питера Пири. Аллан и я, каждый с нартами, двигались последними – всего было шесть нарт, и через четверть часа все удалились за пределы видимости, а мы с Алленом одни едва ползли. Три эскимоса, присоединившиеся к нам, также собирались пересечь залив Смит для охоты на белых медведей. К наступлению ночи мы удалились всего лишь на 4 мили от поселка Неки. Здесь лед был толщиной несколько дюймов и такой черный, как будто бы он образовался на море чернил. Нарты скользили по нему без малейшей тряски. Пройдя 2 мили от Неки, мы заметили впереди свет электрических фонариков наших эскимосских друзей. Если бы не этот свет, мы, вероятно, двигались бы наугад вдоль берега, пока буквально не наткнулись бы на них. Это были памятный переход и приятная встреча, когда мы наконец добрались до неровного льда на берегу, где теперь сидели на привязи шесть собачьих упряжек, а восемь закутанных в меха фигур резали для них моржовое мясо. На следующее утро, впервые после того как мы шесть дней тому назад покинули Канак, наша партия выступила в путь в полном составе: с нами были еще три дорожных спутника – всего восемь нарт. Через первый залив перебрались быстро, но у следующего мыса лед был недостаточно крепким, чтобы выдержать наш груз, а дальше была видна открытая вода. У нас не оставалось другого выхода, как перебраться через всторошенный лед и затем подняться к подножию прибрежных холмов. Путь был нелегкий, так как покрытый снегом уступ имел наклон в сторону моря и нарты все время кренились на бок. Несколько раз они опрокидывались или ломались, ударяясь о валуны, а в одном месте ширина уступа составляла лишь два фута и шесть дюймов. Трудно было пройти здесь с эскимосскими нартами шириной три фута. По одну сторону уступа нависала высокая скала, по другую – тянулся двадцатифутовый скат к морю, которое обдавало холодными брызгами, перелетавшими через ледяной барьер.

Именно при таких обстоятельствах проявляются выдающиеся качества эскимосов. Техника преодоления препятствий была достаточно проста, и, если бы эскимосов не было с нами, мы справились бы с ними точно таким же способом. Но эскимосы все же отличались от нас в подходе к внезапно возникшей перед нами проблеме: они решали ее с маху. Они, как видно, были довольны одной из операций, которая состояла в том, что мы поочередно перевязывали нарты веревками, а затем почти с полным грузом тащили их сами по опасному уступу. В ближайшие несколько недель нам предстояло многому научиться у эскимосов, и это пригодилось не только в тренировочном походе, но и в более трудном и продолжительном путешествии через Северный Ледовитый океан. Некоторые из их уроков сводились к незначительным техническим советам; гораздо большую роль сыграло то впечатление, какое они в целом произвели на нас в пути. В противоположность большинству европейцев они не считают природу Арктики враждебной – скорее, для них это та среда, в которой проходят их жизненные испытания. Эскимосы прекрасно приспособлены к Арктике, и, действуя в этих суровых условиях, они почти никогда не проявляют излишней торопливости.