Текст книги "Отшельник бонус"
Автор книги: Ульяна Соболева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
БОНУС. ОТШЕЛЬНИК
Я обладал тобой, как в сновиденьи,
И был царем – до мига пробужденья.
(с) Уильям Шекспир
Я отпустил ее? Нееет. Отпускать – это не то слово. Я ее оторвал от себя с кусками своего мяса, сухожилий, обрывками оголенных нервов. И стоял там у окна, истекая кровью, потому что выковыривал ее из своей грудной клетки голыми руками, разодрал плоть, обхватил пальцами дико пульсирующее сердце, наполненное ею, и вышвырнул в распахнутое окно. Думаете, это было просто? Вам когда-нибудь приходили в голову мысли о суициде? Неважно какие? Пусть даже просто мимолетные? Что они вызывают… вот эти жуткие мысли о собственной смерти от своих же рук? Панику? Ужас? Боль?
Считаете, самоубийца решается на этот шаг спонтанно? Нееет! Этому предшествуют месяцы боли, взвешивание всех плюсов и минусов, попытки себя уговорить, прислушаться к уговорам других, справиться с дикой агонией, найти причины остаться в живых, смысл этой самой жизни. Пресловутый и воспетый всеми психиатрами, считающими, что его можно отыскать во всем, стоит лишь захотеть. Грязная ложь, призванная обчистить ваши карманы и накормить вас пилюлями. За которые фармацевтические компании будут класть себе монетки в карманы чистеньких пиджаков и отутюженных рубашек. Иногда он исчезает этот смысл и нет его, сука, больше ни в чем. Весь мир изменяет цвет на черно-серый, даже солнце кажется тусклым, как с негатива. Вот тогда смерть представляется каким-то сказочным избавлением от панической тоски по тому, чего никогда не случится.
Но это все не то… я не покончил жизнь самоубийством, отпустив ее. Потому что самоубийство – это слишком просто и трусливо. А я любил ощутить всю меру боли, монстра надо наказать за то, что посмел мечтать о слишком многом и тянуть свои лапы к свету. Все было намного хуже, я перебил себе хребет, вывернул себя наизнанку раздробленными костями и остался жить вот в этом несовместимом с жизнью состоянии. Без кожного покрова, с оголенными проводами нервов под обугленным от ожогов мясом. Больно? Да, мне больно, но, оказывается, в этом и был весь смысл – болеть ею.
Понять, что я ничтожный червь, недостойный ползать и извиваться у ее ног обычным куском дерьма.
Я сделал этот первый шаг в самое пекло – приехал к ней домой. Словно вошел в иной мир и увидел его ее глазами. Чистыми, не замутненными грязью, ложью и лицемерием. Глазами, умеющими смотреть на мир с состраданием и любовью. Это как чудовищное откровение – вдруг увидеть то, чего у тебя никогда не было, и понять, что значит истинное и абсолютное обожание матери своего ребенка, что значит фанатично ценить свою семью, даже если она тебе не дала ничего кроме куска хлеба, стакана воды и ЛЮБВИ. Именно так. Заглавными буквами. Все блага мира меркли перед этим несметным богатством – быть кому-то нужным и, да, быть чьим-то смыслом жизни. Тем самым, который я с кровью и мясом отдал этой худенькой, поседевшей и осунувшейся женщине, похоронившей сына.
Я, как самая грязная тварь, выползшая на свет, начала щуриться и верить, что не так уж она и отвратительна, если солнце и ее греет. А потом вдруг понял, что я и Надя – это два разных мира, и я не имею никакого права тащить ее за собой в мою липкую и вонючую реальность. Смотрел ее фотографии, где она такая юная, чистая… где она, в жизни до меня, искренне смеется, радуется просто тому, что живет, а перед глазами стоит ее заплаканное лицо с неизгладимой грустью в огромных глазах. И я вдруг понял… понял, что готов сдохнуть, лишь бы она улыбалась и была счастливой… даже не со мной. Хочу знать, что солнечная девочка больше никогда не заплачет. А я… я без нее сколько смогу, столько и проживу, просуществую, проползаю в своей тьме наощупь. Ведь у меня света больше не будет.
Самое сложное было не отпустить ее, а заставить поверить, что я ее использовал, заставить поверить, что я и есть то самое чудовище из ее кошмаров, которое обглодало ее душу. Слышать ее рыдания, мольбы и проклятия и не ответить на них. Молчать и проклинать себя. Но я верил, что душа Нади исцелится. Она еще не успела испачкаться и испортиться из-за меня. К ней не пристало ни одно пятно от моих лап, которыми я осквернял ее чистоту и марал ее сердце. Она сможет. Моя девочка очень сильная, и я, скорее всего, ей и на хрен не нужен.
Когда она кричала и звала меня, я делал то же, что когда-то делал после очередного ухода отца из дома – я срезал кожу на запястье. Ровными полосками сдирал ее, и эта боль все равно не могла заглушить ту, что причинял ее уход. Оказывается, остаться одному в своей замогильной клетке было до дикости страшно… ведь я успел поверить, что и у монстров есть шанс стать человеком.
Там у окна, когда она посмотрела мне в глаза своим дождливым небом, затекающим каплями слез, я пригвоздил ножом к подоконнику ту руку, что хотела дернуть ручку и распахнуть его настежь, чтобы я, жалкий и ничтожный слабак, не заорал ее имя и не позвал обратно, чтобы не упасть перед ней на колени, не вцепиться в ее ноги и не рычать, как безумный: «не пущу… будь оно все проклято – не пущу!». Но ведь тогда все мои чувства к ней не более, чем мой личный эгоизм… а я боготворил солнечную девочку так, как люди не боготворят святых. Я мечтал для нее, о ней. Представлял ее свободной, загибался от боли, но не смел даже подумать о том, чтобы лишить свободы снова.
Уехала к озеру, где мы так часто гуляли верхом. Бросила машину и, скинув туфли, пошла к воде. Это был один из тех дней, когда меня накрывало воспоминаниями, когда уносило в наше прошлое, и я не могла контролировать этот водоворот сумасшедшего желания вернуться туда. Пусть ненадолго. Пусть на какие-то мгновения, минуты, часы. И тогда мне хотелось остаться одной, точнее, хотелось остаться наедине с НИМ в моем прошлом. Там, где все было так просто, привычно, так невероятно болезненно прекрасно. Когда мои мысли читаются им на подсознательном уровне, а я угадываю, о чем он думает, лишь по оттенку его глаз. Я все еще их сравнивала. Иногда так беспощадно, что мне хотелось орать от разочарования.
Ветер треплет мне волосы, играясь ими, подбрасывая, словно впивается в них пальцами, и я, закрыв глаза, вспоминала, как много лет назад он привез меня сюда…привез, когда я очнулась от комы и не помнила нашего прошлого, как и он сейчас. Наверное, только в сравнении можно понять боль кого-то другого. В сравнении с собственной болью. Как же часто я вспоминала именно эти дни, когда он смотрел на меня с таким же разочарованием и отчаянием, как я на него.
«– Нет, я не боюсь тебя, Николас. Я просто хочу уехать. У меня болит голова.
Он усмехнулся.
– Раньше ты никогда не лгала.
– Я не знаю, кем я была раньше.
– Я помогу вспомнить.
– Не нужно, я сама.
Он сделал еще один шаг в мою сторону, и я бросилась к коню, вскочила в седло и пришпорила Люцифера. Он догнал меня через несколько секунд. Поравнялся со мной.
– От кого ты бежишь, Марианна? От меня или от себя?
Я резко повернулась к нему.
– Я не помню, кто ты. Я не помню, что между нами было. Ты сказал, что мы были врагами, почему я должна тебе доверять?
Он взял поводья Люцифера и заставил его идти медленнее.
– Мы не были врагами…
Господи… пожалуйста… не нужно продолжать.
– Люцифера тебе подарил я. Мы были…
– Я не хочу этого знать!»
Словно вчера. Словно вживую вижу его глаза, подернутые дымкой ярости и бессилия. Я часто думала о том, сколько боли он причинил мне, но еще чаще я думала о том, сколько боли ему причинила я. Да, я. Иногда не намеренно, а иногда специально, потому что я всегда знала, куда бить. Единственная, кто знал все болевые точки и знал, куда следует колоть так, чтоб насмерть, чтоб истекал кровью. Потому что Ник доверял мне настолько, что позволил видеть свои слабые места, видеть, где болит сильнее всего, знать, где прячется его смерть. Нет. Я не жалела его никогда. Как и он меня. Мы причинили друг другу страдания в равной степени. И нельзя сказать, кто больше, а кто меньше. Иногда он выдерживал от меня то, что я, наверное, не смогла бы…Необязательно бить физически, чтобы твой противник вытирал тыльной стороной ладони кровь с лица или держался руками за развороченную грудную клетку.
Сейчас у меня было много времени, чтобы вспоминать. Когда ждешь, то пытаешься заполнить минуты ожидания. Перебирать собственную жизнь, как страницы книги, которую вроде бы знаешь наизусть и в тот же момент, перечитывая некоторые главы, вдруг начинаешь их видеть совсем по-другому. Слова, жесты, поступки обретают какой-то совершенно противоположный смысл, и хочется швырнуть книгу и закричать, зажимая уши руками потому что все, что говорила сама, звучит в голове болезненными ударами и выкручивает нервы…Ты вдруг осознала, что все это время читала именно этот кусок на каком-то другом языке. Я ЕГО читала как-то иначе. В те моменты своих сравнений…когда убивала нас обоих неприятием и поисками истины среди лжи самой себе. Как и тот день на берегу озера недалеко от ипподрома. День, который сплелся с теми счастливыми днями, когда мой муж дрался насмерть с самим собой за право обладать мною. ДА! Сейчас я понимаю, какими счастливыми были те дни. Какими счастливыми были мы с ним. Я – С НИМ. Не важно, с каким. Прошлым. Настоящим. Просто с ним. Истинную ценность мгновениям понимаешь лишь тогда, когда они ушли безвозвратно. И я снова там…на берегу озера всматриваюсь в две синевы: воды и неба. Но они проигрывают другой синеве, которая, как самая непредсказуемая стихия, меняет свои оттенки для меня одной.
«– Где ты? – вспышкой в голове, заставляя на секунду забыть, зачем приехала сюда. Заставляя отвлечься на требовате
...
конец ознакомительного фрагмента
