Текст книги "Отель с привидениями"
Автор книги: Уильям Уилки Коллинз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
На ступенях церкви составился клубный конклав. Начали с барона:
– Чертовски мерзкий вид у этого афериста!
Потом досталось Монтбарри:
– Он собирается везти эту ужасную женщину в Ирландию?
– Ну что вы! Как он посмотрит в глаза своим арендаторам? Они все знают про Агнес Локвуд.
– Понятно. Тогда куда же он направляется?
– В Шотландию.
– И она согласилась?
– Это всего на пару недель. Они вернутся в Лондон и уедут за границу.
– И уже никогда не вернутся в Англию?
– Как знать! Вы заметили, как она посмотрела на Монтбарри, когда подняла вуаль в начале службы? На его месте я бы дал тягу. Вы ее видели, доктор?
Но к этому времени доктор уже вспомнил про своих пациентов, и с него было достаточно клубных сплетен. Он последовал примеру барона Ривара и удалился.
«Видите, еще один шаг на пути к концу», – повторял он про себя, направляясь домой.
К какому концу?
Глава 4
В тот день, когда те двое вступили в брак, в маленькой гостиной своей лондонской квартиры Агнес Локвуд в одиночестве сжигала письма, которые в минувшее время писал ей Монтбарри.
Тот язвительный портрет, что набросала графиня в разговоре с доктором Уайбрау, и близко не передавал обаяния, составлявшего самую примечательную черту Агнес, – безыскусного выражения доброты и чистоты, привлекавших всякого, кто ее видел. Она выглядела много моложе своих лет. Светлолицая и застенчивая, она легко сходила за девочку, хотя на самом деле приближалась уже к тридцати. Она жила с преданной няней на скромный доход, которого хватало как раз на них двоих. Ни следа понятной грусти не было на ее лице, когда она медленно рвала письма и бросала обрывки в огонь, специально для того разведенный. К несчастью для себя, она была из тех женщин, которые слишком глубоко чувствуют, чтобы выплакаться. Бледная и спокойная, она холодными подрагивающими пальцами уничтожала одно письмо за другим, не отваживаясь напоследок перечесть их. Она как раз рвала последнее, чтобы бросить его в прожорливое пламя, как вошла старая няня и спросила, желает ли она видеть «мастера [4]4
Вежливое обращение слуги к сыну хозяина.
[Закрыть]Генри», имея в виду самого младшего из семейства Уэствиков, того самого, кто публично порицал своего брата в курительной клуба.
Агнес помедлила в нерешительности. Слабый румянец выступил у нее на лице.
Много воды утекло с тех пор, как Генри Уэствик признался ей в своей любви. Она же призналась ему в том, что сердце ее отдано старшему брату. Он примирился с порушенными надеждами, и с тех пор они общались дружески и по-родственному. Никогда прежде он не связывался у нее с неприятными воспоминаниями. Но сегодня, когда его брат, обвенчавшись с другой женщиной, окончательно предал ее, ей почему-то было неприятно его видеть. Помнившая их еще малыми детьми, старая няня терпеливо выжидала. Она, конечно же, симпатизировала Генри и потому поспешила ему на помощь:
– Он говорит, что уезжает, дорогая, и просто пришел проститься.
Эта простая причина возымела свое действие. Агнес решила принять кузена.
Тот вошел так стремительно, что обрывки последнего письма Монтбарри она бросила в огонь уже при нем. Она поспешила заговорить первой.
– Ты так неожиданно уезжаешь, Генри. Дела? Или развеяться?
Вместо ответа он ткнул пальцем в догоравшее письмо и черный пепел, устилавший дно камина:
– Ты жжешь письма?
– Да.
– Его письма?
– Да.
Он мягко взял ее за руку.
– Я не знал, что вторгаюсь, когда тебе надо побыть одной. Прости, Агнес. Я навещу тебя, когда вернусь.
Слабо улыбнувшись, она показала ему на кресло.
– Мы знаем друг друга с детства, – сказала она. – Чего ради я буду играть в самолюбие перед тобой? Зачем мне иметь от тебя секреты? Некоторое время назад я отослала твоему брату все его подарки. Мне посоветовали сделать больше – ничего не оставлять, что могло бы напомнить о нем. Словом, сжечь его письма. Я последовала этому совету, но, признаться, когда я рвала это последнее письмо, у меня дрогнула рука. Нет, не потому, что оно последнее, а потому, что в нем было вот это.
Она раскрыла ладонь и показала ему локон Монтбарри, перевязанный золотой нитью:
– Что ж, пусть сгорает заодно со всем.
Она бросила локон в огонь. С минуту она стояла спиной к Генри, держась за каминную доску, и глядела в огонь.
Он сел в кресло, выражая лицом противоречивые чувства: в глазах у него стояли слезы, а брови сердито хмурились. Он пробормотал себе под нос:
– Черт бы его взял!
Она собралась с духом и свой вопрос задала, уже повернувшись к нему лицом:
– Так почему ты уезжаешь, Генри?
– У меня скверное настроение, Агнес, и я хочу сменить обстановку.
Она не сразу продолжила разговор, по его лицу она явственно видела, что, отвечая на ее вопрос, он думал о ней. Она чувствовала к нему благодарность, но ее душа была не с ним: ее душа еще была с человеком, который ее оставил. Она снова отвернулась и уставилась в огонь.
– Это правда, – спросила она после долгого молчания, – что они поженились сегодня?
Его односложный ответ прозвучал резко:
– Да.
– Ты был в церкви?
Он возмутился вопросу.
– «В церкви»? – повторил он. – Да я бы скорее пошел… – Он вовремя сдержался. – Как ты можешь спрашивать? – продолжал он тише. – Я не разговаривал с Монтбарри, не виделся с ним с тех пор, как он выказал себя перед тобой подлецом и дураком, кем он и является на деле.
Она молча вскинула на него глаза. Он понял ее и попросил прощения, однако ярость его не унялась.
– Расплата, – сказал он, – настигает иных еще в этой жизни. Он еще раскается в том, что женился на этой женщине.
Агнес села в соседнее кресло и поглядела на него с легким удивлением.
– Можно ли так сердиться на нее лишь потому, что твой брат предпочел ее мне? – спросила она.
– Тебе совсем некого защищать в этом мире, кроме графини? – резко оборвал ее Генри.
– А почему не защищать ее? – удивилась Агнес. – Я ничего дурного про нее не знаю. В тот единственный раз, что мы виделись, она была такая растерянная, неспокойная, у нее был совершенно больной вид, и она действительно была нездорова настолько, что потеряла сознание, хотя там было не жарче, чем в моей комнате. Почему не отдать ей справедливость? Мы знаем, что у нее не было никакого намерения сделать мне плохо; ей ничего не было известно о моей помолвке…
Генри нетерпеливо поднял руку, призывая ее к молчанию.
– Так можно оправдать и простить все что угодно, – перебил он ее. – Мне не по душе твоя терпимость, когда с тобой обошлись самым безобразным образом. Постарайся забыть их обоих, Агнес. Господи, если бы я мог тебе помочь в этом!
Агнес взяла его за руку.
– Ты очень добр ко мне, Генри. Но ты не совсем правильно понимаешь меня. Я сама и мои неприятности представлялись мне совсем в ином свете, когда ты вошел. Неужели мое чувство к твоему брату, задавала я себе вопрос, которое без остатка заполняло мое сердце и востребовало все лучшее во мне и истинное, – неужели оно может пройти и не оставить о себе никакой памяти? Я уничтожила последние свидетельства, напоминавшие мне о нем. В этой жизни я его больше не встречу. Но неужели узы, которые некогда связывали нас, распались окончательно? И я отторгнута от его жизни со всеми ее радостями и огорчениями, как если бы мы никогда не знали и не любили друг друга? Что ты об этом думаешь, Генри? Я не могу в это поверить.
– Если бы ты могла его наказать, как он того заслуживает, – твердо ответил Генри Уэствик, – я бы, пожалуй, мог согласиться с тобой.
Едва он кончил говорить, как в дверях появилась старуха няня с известием о новом госте.
– Простите, что тревожу вас, милая. Миссис Феррари хочет узнать, когда она сможет сказать тебе несколько слов.
Задержав ее, Агнес повернулась к Генри:
– Ты ведь помнишь Эмили Бидуэлл, мою любимую ученицу в деревенской школе, хотя это было давно? Потом она была у меня горничной. Она ушла, когда вышла замуж за итальянца Феррари, курьера [5]5
Здесь: агент, обслуживающий путешественников.
[Закрыть], и, боюсь, у них не очень хорошо обстоят дела. Ты не будешь возражать, если я минуту-другую поговорю с ней?
Генри стал прощаться.
– В другое время я бы с удовольствием повидал Эмили, – сказал он, – а сейчас мне лучше уйти. У меня душа не на месте, Агнес. Задержись я у тебя, не дай бог, наговорю такого, чего лучше сейчас не говорить. Вечером на почтовом я переберусь через Ла-Манш – и посмотрим, как-то мне помогут несколько недель в другой обстановке. – Он взял ее за руку. – Хоть что-нибудь я могу для тебя сделать? – настоятельно спросил он.
Поблагодарив, она постаралась тихо высвободиться. Он удержал ее подрагивающей рукой.
– Благослови тебя Бог, Агнес, – сказал он запнувшимся голосом, не в силах поднять на нее глаза.
Ее лицо вспыхнуло и в следующую секунду покрылось смертельной бледностью. Она знала его сердце так же хорошо, как он сам его знал, и от переживаний не могла вымолвить ни слова. Он поднес ее руку к губам, жарко поцеловал ее и, по-прежнему не глядя на нее, вышел из комнаты. Хромавшая следом няня проводила его до лестницы. Она не забыла о неудавшемся соперничестве младшего брата за руку Агнес.
– Не падайте духом, мастер Генри, – шепнула старуха со здравой бесцеремонностью простолюдинки. – Попытайте ее еще разок, когда вернетесь.
Оставшись одна, Агнес прошлась по комнате, стараясь успокоиться. Она остановилась перед маленькой акварелью на стене, доставшейся ей от матери. Там была она сама, маленькой девочкой. «Насколько бы мы были счастливее, – грустно подумала она, – если бы никогда не вырастали».
Вошла, почтительно приседая и часто покашливая, жена курьера – кроткая, понурая пигалица со светлыми ресницами и слезящимися глазами. Агнес приветливо пожала ей руку.
– Ну, Эмили, что я могу для тебя сделать?
На это жена курьера дала странный ответ:
– Даже боюсь говорить вам, мисс.
– Что, такая обременительная просьба? Садись, я хочу послушать, как ты живешь. Может, за разговором просьба сама собой выскажется. Как с тобой обходится муж?
Светло-серые глаза Эмили совсем заволоклись слезами. Она покачала головой и обреченно вздохнула:
– Пожаловаться, мисс, вроде бы и не на что, только, боюсь, не думает он обо мне. И к дому потерял интерес, даже, могу сказать, скучно ему дома. Для нас обоих было бы лучше, мисс, если бы он уехал куда с путешественниками, не говоря уж про деньги, которых с грехом пополам хватает. – Она поднесла к глазам платок и вздохнула совсем безнадежно.
– Я не очень понимаю, – сказала Агнес. – По-моему, твой муж подряжался везти нескольких дам в Италию и Швейцарию?
– Тут ему не повезло, мисс. Одна леди заболела, а другие без нее не поехали. Они заплатили ему месячное жалованье как компенсацию, а нанимали ведь на осень и зиму, так что он много потерял.
– Сочувствую, Эмили. Будем надеяться, что скоро ему представится другой случай.
– Теперь не его очередь, мисс, когда в контору придут новые заявки на курьеров. Их там столько сейчас сидит без работы. Вот если бы его рекомендовали в частном порядке… – Она многозначительно смолкла.
Агнес поняла ее без лишних слов.
– То есть вам нужна моя рекомендация, – сказала она. – Что же ты сразу не сказала?
Эмили залилась краской.
– А как бы ему это было кстати! – сказала она, смущаясь. – Сегодня в контору пришло письмо, интересуются хорошим курьером. Договор на шесть месяцев, мисс. А на очереди другой, и секретарь, конечно, будет его рекомендовать. Если бы муж мог отправить с той же почтой свои рекомендации с одним-единственным словечком от вашего имени, мисс, то чаша весов, как говорится, может, и склонилась бы в его пользу. Для господ частная рекомендация большое имеет значение.
Она снова замолчала, снова вздохнула и уставилась в ковер, словно имела причину стыдиться за себя.
Агнес стала утомлять таинственность, с которой высказывалась ее гостья.
– Если ты хочешь, чтобы я повлияла на кого-нибудь из моих друзей, почему ты не назовешь имя?
Жена курьера пустила слезу:
– Мне стыдно, мисс.
– Что за чушь, Эмили! Либо назови имя, либо оставим этот разговор.
Эмили предприняла последнюю отчаянную попытку. Она судорожно скомкала платок и выпалила:
– Лорд Монтбарри.
Агнес поднялась и взглянула на нее.
– Ты меня огорчаешь, – сказала она ровным голосом, хотя такого лица жена курьера у нее никогда прежде не видела. – Ты достаточно знаешь, чтобы понимать невозможность для меня сношений с лордом Монтбарри. Я всегда предполагала в тебе некоторую чуткость. Очень жаль, что я ошиблась.
При всей своей потерянности Эмили как должное восприняла упрек. Она понуро скользнула к двери.
– Простите меня, мисс. Ей-богу, я не такая дурная, как вы думаете. Все равно простите меня. – Она открыла дверь.
Агнес позвала ее. Это извинение с оговоркой смутило ее честное и великодушное сердце.
– Погоди, – сказала она. – Нельзя так расставаться. Я не хочу обмануться в тебе. Что, по-твоему, я должна сделать?
На сей раз Эмили у хватило ума отвечать без околичностей:
– Мой муж отошлет свои рекомендации лорду Монтбарри в Шотландию, и я хотела, чтобы вы позволили ему приписать в письме, что, мол, знаете его жену с детства, что благополучие в нашей семье вам не безразлично. Сейчас я уже этого не прошу, мисс. Я теперь вижу, что я плохо придумала.
– Да так ли уж плохо? – Нахлынувшие воспоминания и нынешние горести заступались перед Агнес за эту женщину. – Не бог весть что ты просишь, – сказала она с отзывчивостью, на которую всегда была готова. – Но вряд ли я могу допустить, чтобы в письме твоего мужа упоминалось мое имя. Повтори еще раз, что именно он хочет сказать.
Эмили повторила и еще подала совет, в глазах людей непишущих исполненный особого значения:
– Может, вы проверите, мисс, как это смотрится в письме?
Смешная мысль, но Агнес уступила.
– Если я позволю вам упомянуть мое имя, то нужно решить, что именно вы должны сказать.
И она набросала несколько простых и ясных слов: «Осмелюсь доложить, что мою жену ребенком знала мисс Агнес Локвуд, которая по этой причине отчасти заинтересована в моем благосостоянии». Упоминание ее имени в одной-единственной фразе даже не предполагало, что Агнес могла это позволить или вообще об этом знала. Поборов последние сомнения, она передала листок Эмили.
– Твой муж должен переписать это в точности, ничего не меняя, – предупредила она. – Только на этом условии я выполню твою просьбу.
Эмили была растрогана до глубины души. Агнес поспешила выпроводить ее из комнаты.
– Ступай же, пока я не раскаялась и не забрала записку обратно, – сказала она.
Эмили исчезла.
«Неужели узы, которые некогда связывали нас, распались окончательно? Неужели я отторгнута от его жизни со всеми ее радостями и огорчениями, как если бы мы никогда не знали и не любили друг друга?» Агнес бросила взгляд на каминные часы. И десяти минут не прошло с тех пор, как она задавалась этим же глубокомысленным вопросом. Поразительно, насколько будничным получился ответ на него. Вечерняя почта напомнит Монтбарри о ней, когда он будет выбирать себе слугу.
Через два дня она получила несколько благодарственных строк от Эмили. Ее муж получил это место. Феррари наняли самое малое сроком на шесть месяцев.
Часть вторая
Глава 1
Пробыв в Шотландии всего неделю, милорд и миледи неожиданно вернулись в Лондон. Мельком повидав озера и горы на севере, ее светлость не пожелала углублять знакомство с ними. Когда поинтересовались причиной того, она отвечала с римским лаконизмом:
– Я видела Швейцарию.
Еще неделю молодожены прожили в Лондоне в совершенном затворничестве. В один из этих дней, исполнив поручение Агнес, няня вернулась домой в небывалом возбуждении. Она видела, как из дома с вывеской модного дантиста выходил лорд Монтбарри собственной персоной. Эта добрая женщина не без злорадства расписала его до крайности болезненный вид:
– Щеки, дорогая, впали, а борода совсем стала седая. Надеюсь, дантист его еще помучит!
Зная, с каким жаром ненавидит изменщика преданная ей няня, Агнес сделала скидку на значительную долю преувеличения в представленной картине. Новость была досадна тем, что посеяла в ней тревогу. Если она среди бела дня разгуливает по улицам, покуда лорд Монтбарри остается в Лондоне, то какие могут быть гарантии, что в следующий раз он не столкнется с нею? И следующие два дня, коря себя за недостойное поведение, она безвыходно провела дома.
На третий день светская хроника оповестила читателей газет, что лорд и леди Монтбарри отбыли в Париж и далее проследуют в Италию.
Зашедшая в тот же вечер миссис Феррари рассказала, что муж распрощался с ней самым нежным образом; маячившая заграница сильно смягчила его нрав. Из слуг, ехавших с путешественниками, была еще только горничная леди Монтбарри, женщина замкнутая, необщительная, как передавала Эмили. Брат ее светлости, барон Ривар, был уже на континенте. По договоренности он должен был ждать сестру и зятя в Риме.
Скучные недели сменяли одна другую в жизни Агнес. Она с замечательным мужеством переносила свое положение; в часы вынужденного досуга читала или рисовала, не упуская ни единой возможности отвлечься от печальных воспоминаний. Но она так преданно любила, так глубока была ее рана, что вся ее духовная работа не приносила нужного утоления. Общаясь с ней в будничной обстановке, люди обманывались насчет ее внешнего спокойствия и заключали, что мисс Локвуд, похоже, справляется со своими невзгодами. Однако старая, еще со школьных лет, подруга, повидав Агнес в свой краткий наезд в Лондон, несказанно расстроилась перемене в ней. Эта дама была миссис Уэствик, жена второго брата лорда Монтбарри, в «Книге пэров» названного предполагаемым наследником. Сам он был в отъезде, присматривал за своими рудниками в Америке. Миссис Уэствик настаивала, чтобы Агнес поехала с ней к ним в Ирландию.
– Поживи со мной, пока нет мужа. Побудешь за старшую у моих троих девчушек; из чужих в доме только гувернантка, и я заранее знаю, что она тебе понравится. Собирай вещи, и завтра я заеду за тобой перед поездом.
Приглашение было сделано от чистого сердца, и Агнес с благодарностью его приняла. Она провела три счастливых месяца под кровом у своей подруги. Девочки висли на ней в слезах, когда она уезжала, младшенькая просила взять ее с собой в Лондон. Наполовину в шутку, наполовину всерьез она сказала старой подруге при прощании:
– Если от вас уйдет гувернантка, придержи место для меня.
Миссис Уэствик рассмеялась. Умные же ребятки приняли эти слова всерьез и обещали держать ее в курсе.
Едва мисс Локвуд вернулась в Лондон, как прошлое, которое она так старалась забыть, напомнило о себе. Она облобызала старушку няню, оставшуюся приглядеть за квартирой, и та сразу выложила ошеломляющую новость:
– Приходила миссис Феррари, дорогая, она в ужасном виде, спрашивала, когда ты вернешься. Ее муж без всякого предупреждения ушел от лорда Монтбарри – и никто не знает, где он и что.
Агнес удивленно глянула на нее.
– Ты отвечаешь за свои слова? – спросила она.
– Господь с тобой! Эта новость пришла из конторы курьеров на Голден-сквер, от самого секретаря – вот так-то!
Услышанное поразило и встревожило Агнес. Вечер был ранний. Она сразу послала к миссис Феррари – сказать, что приехала.
Через час явилась плохо владевшая собой от тревоги жена курьера. Ее рассказ, как скоро она обрела связную речь, целиком подтвердил слова няни. Достаточно быстро получив письма из Парижа, Рима и Венеции, Эмили затем писала ему дважды – он не отвечал. Тревожась за него, она пошла в контору на Голден-сквер: может, там что знают? Как раз в то утро секретарь получил письмо из Венеции от одного их курьера. В нем содержалась ошеломляющая новость касательно Феррари. Его жене разрешили снять копию с письма, и сейчас она передала ее Агнес.
Автор письма сообщал, что в Венецию он прибыл совсем недавно. Прежде он слышал, что Феррари живет с лордом и леди Монтбарри в одном из старинных венецианских палаццо, которое те сняли на срок. С Ферарри они были друзья, и он пошел проведать его. Безрезультатно позвонив в дверь, он узкой венецианской улочкой прошел к боковому входу. У этой двери, словно уверенная, что он сюда неминуемо придет, стояла бледная женщина с выразительными темными глазами. Оказалось, что это не кто иной, как леди Монтбарри.
Она спросила по-итальянски, что ему нужно. Он ответил, что ему нужно видеть курьера Феррари, если это возможно. Та сообщила, что Феррари покинул палаццо, не выставив никаких претензий и даже не оставив адреса, на который ему можно переслать его месячное жалованье (оно тогда ему полагалось). Пораженный курьер спросил:
– Не оскорблял ли кто Феррари? Не было ли какой ссоры?
Дама отвечала:
– Ничего подобного, насколько я знаю. Я леди Монтбарри, и я положительно утверждаю, что в этом доме с Ферарри обращались чрезвычайно доброжелательно. Мы, как и вы, поражены его исчезновением. Если вы про него что-либо услышите, умоляю, дайте нам знать. Мы по крайней мере заплатим деньги, которые ему причитаются.
Спросив еще, в какой день и час Феррари ушел из палаццо, и получив ясные ответы, курьер распрощался и ушел.
Он сразу же повел необходимое расследование – впрочем, без всякого результата. Никто не видел Феррари, никто, похоже, не был облачен его доверием. Даже о таких важных персонах, как лорд и леди Монтбарри, никто не знал ничего, – по крайней мере ничего такого, что представляло интерес.
Говорили, что до исчезновения Феррари от леди Монтбарри ушла ее горничная, уехав к своим родственникам домой, и что леди Монтбарри даже не пыталась подыскать себе новую горничную. Говорили, что его светлость хворает, что он стал совершенным затворником, никого не принимает, даже соотечественников. Отыскали глупую старуху, убиравшую в палаццо, – утром она приходила, а вечером уходила. Пропавшего курьера она не видела. Не видела даже лорда Монтбарри, который из-за болезни не выходил из комнаты. Ее светлость, «любезная и славная госпожа», сама обихаживала своего благородного супруга. Насколько старуха могла судить, других слуг, кроме нее, в доме не было. Еду приносили из ресторана. Лорд, говорили, не любит посторонних. Его зять, барон, обычно запирался где-то в глубине палаццо, производя (по словам любезной госпожи) химические опыты. От этих опытов иногда стоял ужасный запах. Недавно к его светлости вызывали врача – итальянского врача, он старожил Венеции. Расспросили и этого джентльмена (врача знающего и достойного). Оказалось, что он тоже не видел Феррари. Его вызывали в палаццо уже после исчезновения курьера, как о том свидетельствовала его памятная книга. У милорда, сказал доктор, бронхит. И хотя приступ был сильный, оснований для беспокойства пока нет. Если появятся тревожные признаки, он договорился с ее светлостью, чтобы она позвала еще одного врача. А вообще ничего, кроме хорошего, о миледи сказать нельзя. Она круглыми сутками у постели мужа.
Вот и все подробности, которые выведал курьер, друг Феррари. Полиция не забывала о пропавшем, и это была единственная надежда, которая еще оставалась у жены Феррари.
– Что вы думаете об этом, мисс? – нетерпеливо спросила бедная женщина. – Что вы мне посоветуете?
Агнес была в растерянности. Она едва слышала, что говорила Эмили. Упоминание Монтбарри в письме курьера, его болезнь, его затворничество разбередили старые раны. Она забыла думать о пропавшем Феррари; душой она была в Венеции, у постели больного.
– Даже не знаю, что тебе сказать, – сказала она. – Я никогда не сталкивалась с таким серьезным делом.
– А вам не поможет, мисс, если вы прочтете письма моего мужа? Их всего три. Это недолго.
Из сочувствия к ней Агнес прочла эти письма. Они не отличались особой сердечностью. Самыми теплыми в них были обязательные слова: «Дорогая Эмили» и «Целую, твой…». Отзыв о лорде Монтбарри в первом письме был не очень благоприятным:
«Мы уезжаем из Парижа завтра. Мне лорд не очень нравится. Он гордый и холодный человек и, между нами, скуповатый. Мне пришлось поспорить с ним из-за такой чепухи, как несколько сантимов в гостиничном счете; и еще я пару раз слышал, как супруги резко говорили друг с другом, поскольку ее светлость не сдерживает себя в соблазнительных парижских лавочках. „Я не могу себе этого позволить; вам должно хватать вашего содержания,“ – вот такие слова приходится ей выслушивать. Что до нее, то она мне нравится. Она держится легко и приятно, как все иностранцы, она говорит со мной так, словно я тоже человек».
Следующее письмо было из Рима.
«Из-за причуд милорда, – писал Феррари, – нам всем не сидится на одном месте. Словно его зуд разбирает. Я думаю, у него неспокойно на душе. Его, скорее всего, мучат воспоминания. Я то и дело застаю его за чтением старых писем, когда ее светлости нет дома. Мы должны были остановиться в Генуе, но он погнал нас дальше. То же самое во Флоренции. Но здесь, в Риме, миледи потребовала остановиться. Здесь нас встретил ее брат. Милорд и барон уже успели поссориться (мне горничная рассказывала). Барон просил денег взаймы. Милорд отказал таким тоном, что барон оскорбился. Миледи их помирила, заставила пожать друг другу руки».
Третье, последнее письмо было из Венеции.
«Милорд продолжает экономить. Вместо того чтобы остановиться в гостинице, мы сняли сырой, весь в плесени, расползшийся во все стороны старый дворец. В отелях миледи требует личных апартаментов, а палаццо на два месяца обойдется дешевле. Милорд хотел снять на больший срок – он говорил, что венецианский покой хорошо действует на его нервы. Но какой-то иностранный архитектор подрядился переделать палаццо в гостиницу. Барон еще с нами, и ссоры из-за денег продолжаются. Барон мне не нравится, и в миледи я разочаровываюсь. Все было гораздо приятнее, пока к нам не присоединился барон. Милорд аккуратный казначей. Для него это вопрос чести. Он ненавидит расставаться с деньгами, но расстается, потому что связан словом. Я регулярно получаю свое жалованье в конце каждого месяца, причем ни франка лишнего, а чего я только ни делал, что не входит в обязанности курьера! Представь, барон пытался занять денег у меня! Он заядлый игрок. Я не поверил, когда мне об этом сказала горничная миледи, но с тех пор я повидал достаточно и знаю, что это правда. И много еще я нагляделся такого, что не прибавило уважения к миледи и барону. Горничная говорит, что собирается уходить. Она англичанка, дама почтенная, строгая, не то что я. Жизнь у нас скучная. В гости не ходим, у себя не принимаем. Милорд не видит ни единой живой души – ни консула даже, ни банкира. Выходит всегда один, и всегда под вечер. Когда дома, запирается у себя в комнате и всячески избегает жены и барона. Я считаю, добром тут не кончится. Если милорд что-нибудь заподозрит, последствия будут ужасные. Монтбарри лучше не искушать, он ни перед чем не остановится. Однако жалованье у меня хорошее, и заговаривать об уходе, как горничная, мне не пристало».
Быстро же приспело наказание изменнику! Стыд и горечь терзали Агнес душу, когда она возвращала письма. Плохая она сейчас советчица.
– Единственно, что я могу предложить, – сказала она в дополнение к словам утешения и надежды, – это посоветоваться с человеком, который гораздо опытнее нас с тобой. Что если я попрошу моего адвоката – он к тому же мой друг и опекун – зайти завтра, как освободится, и что-нибудь посоветовать нам?
Эмили благодарно ухватилась за это предложение. Договорились, когда встретиться завтра. Письма остались у Агнес; жена курьера наконец ушла.
Вымотавшаяся и удрученная Агнес прилегла на кушетку. Заботливая няня принесла чашку бодрящего чая. Ее забавная болтовня, как она тут справлялась без Агнес, действовала успокоительно на сокрушенное сердце ее госпожи. Они мирно беседовали, когда громкий стук во входную дверь заставил их вздрогнуть. Кто-то спешно поднимался по лестнице. Дверь распахнулась, и в гостиную с безумным видом вбежала жена курьера.
– Он мертв! Они убили его! – Выговорив эти дикие слова, она рухнула на колени перед кушеткой, вытянула руку, что-то сжимавшую в кулаке, и потеряла сознание.
Взглядом велев Агнес открыть окно, няня начала приводить женщину в чувство.
– Что это? – воскликнула она. – Да у нее письмо в руке! Взгляните-ка, мисс.
На раскрытом конверте явно измененным почерком было написано: «Для миссис Феррари». На почтовом штемпеле значилось: «Венеция». В конверте был лист иностранной почтовой бумаги и что-то сложенное вдвое.
На бумаге также измененным почерком была выведена единственная фраза: «Пусть это облегчит вам утрату мужа».
Агнес развернула вторую бумагу.
Это был кредитный билет Английского банка на тысячу фунтов.
