Текст книги "Среди океана"

Автор книги: Уильям Джейкобс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Вильям Джекобс
Среди океана

* * *

Общедоступная библиотека, № 241-242

Отдел художественной литературы

Издательство «Сеятель»

Ленинград

Перевод с английского Марианны Кузнец

СРЕДИ ОКЕАНА

– Да, сэр, – проговорил ночной сторож, усаживаясь на тумбу на дальнем конце мола и запихивая себе за щеку громадную щепотку табаку, – да-с, будучи мальчиком и взрослым мужчиной, я сорок лет провел на море до поступления на свою теперешнюю должность и не могу сказать, чтобы мне когда-нибудь довелось видеть настоящее, неподдельное привидение.

Это меня огорчило, и я высказал вслух свое разочарование. На основании прежнего знакомства со свойствами Билля я ожидал другого.

– Все же мне приходилось встречаться с очень странными вещами, – продолжал Билль, уставившись глазами на берег графства Сэррей. Он, повидимому, впадал в состояние, напоминавшее транс.

Я терпеливо ждал дальнейшего; взор Билля, остановившись некоторое время на берегах Сэррея, медленно пересекал реку и вдруг на середине ее застыл в ожидании столкновения

между буксиром с целой флотилией барж и грошовым пароходишком, и затем уже остановился на мне.

– Слышали ли вы сказку, которую рассказывал на днях старый капитан Гаррис, – как один его знакомый шкипер однажды ночью услышал голос, советовавший ему переменить направление; шкипер повиновался, и, действительно, ему попалась лодка; в ней было три скелета и пятеро живых, которых он и спас.

– Сказка эта в разных вариантах не нова, – заметил я, утвердительно кивнув головой.

– Основанием для нее служит случай, который я ему однажды рассказал, – продолжал Билль, – я вовсе не хочу обвинить капитана Гарриса в том, что он берет чужую правдивую историю и портит ее; нет, у него просто плохая память. Он забывает, что слышал эту историю от другого, и берет и искажает ее.

Я сочувственно промычал что-то. Честнее Гарриса нет старика на свете, но сюжеты его рассказов всегда заимствованы у кого-нибудь другого; что же касается рассказов Билля, то они созданы исключительно его собственным воображением.

– Случилось это лет пятнадцать тому назад, – начал Билль, протолкав жвачку в такую часть рта, где она не мешала ему говорить, – я служил тогда на "Ласточке". Это была баржа; плавали мы то туда, то сюда в зависимости от того, где можно было купить товар.

В тот раз мы шли из Лондона в Ямайку с разным грузом. Начало у нас было превосходное; буксир, который вывел нас от пристани св. Екатерины, оставил нашу баржу при таком сильном ветре, что он мигом прогнал нас по Ламаншу и выгнал в Атлантический океан. Все говорили о том, как удачно мы идем и как быстро достигнем места назначения; помощник капитана был в таком чудесном настроении, что с ним можно было сделать почти все, что угодно. Шли мы этак припеваючи дней десять, когда вдруг все изменилось. Я стоял однажды у руля со вторым помощником, когда к нам снизу поднялся капитан, – звали его Брауном. Вид у него был какой-то сконфуженный; он простоял несколько минут возле нас, не говоря ни слова, затем, подумав, начал:

– М-р Мак Миллан, я сейчас пережил нечто очень странное и не знаю, что делать.

– Да, сэр? – проговорил Мак Миллан.

– Три раза сегодня ночью меня будил чей-то громкий голос, кричавший мне в ухо: „Держи норд-норд-вест", – торжественно продолжал капитан, – "держи норд-норд-вест" – и больше никаких! Сначала я подумал, что кто-нибудь шутки ради влез в мою каюту; я обшарил ее с палкой в руке; три раза раздавался голос, – но в каюте не было никого.

– Это сверх'естественное предупреждение, – сказал второй помощник. У него был дядя

ясновидящий, которого вся семья ненавидела за то, что он всегда предвидел события и соответственно этому устраивал свои дела.

– Мне тоже так кажется, – проговорил капитан, – верно, какие-нибудь несчастные потерпели кораблекрушение и нуждаются в помощи.

– На нас ложится очень большая ответственность, – заметил м-р Мак Миллан, – я бы советовал пригласить сюда старшего помощника.

– Билль, – сказал капитан, – поди вниз и передай м-ру Сэмену, что у меня есть к нему важное дело.

Я вызвал старшего помощника и об'яснил ему, в чем дело. Он разразился невероятной руганью, ударил меня и побежал на палубу, как был, в одних носках и кальсонах. Появляться перед капитаном в подобном виде – крайне непочтительно, но помощник был в состоянии запальчивости и раздражения, так что ему было не до того.

– М-р Сэмен, – торжественно начал капитан, – я только что получил важное сообщение и хочу…

– Знаю, – пробурчал помощник.

– Как? Вы слышали его? – воскликнул удивленный капитан, – три раза?

– Я услышал это от него, – ответил помощник, указывая на меня, – дурной сон, сэр, кошмар!

– Вовсе не кошмар, – обиделся капитан,

и если я еще раз услышу голос, то изменю направление.

Положение помощника было тяжелое. Ему хотелось обозвать капитана таким словечком, которое – как ему было известно – не согласовалось с дисциплиной. Я же чувствовал, что именно было на языке м-ра Сэмена; знал я также и то, что если он ничего не предпримет для облегчения своего гнева, то заболеет: такой уж он был человек – все бросалось ему в голову.

Наконец он отошел и простоял несколько минут, склонившись над бортом; когда он вернулся, то был сравнительно спокоен.

– Вы не должны больше слышать эти слова, сэр, – сказал он, – не ложитесь сегодня спать. Мы сыграем с вами в карты, а утром вы примете хорошую крепкую дозу ревеня. Неужели вы пожалеете ревеня на пенни и испортите одно из наиболее удачных плаваний, которые нам когда либо выпадали?

Он проговорил это как бы с мольбой.

– М-р Сэмен, – возразил разгневанный капитан, – я не желаю итти наперекор провидению и буду спать как всегда, а что касается до вашего ревеня, – продолжал капитан, все более и более выходя из себя, – то, чорт меня побери, сэр, если я не угощу им всю команду от помощника до юнги, если замечу в ком-нибудь непочтительность

М-р Сэмен, начинавший терять голову от злости, спустился вниз; капитан последовал за ним, а м-р Мак Миллан был так взволнован, что даже заговорил со мной обо всем этом. Через полчаса на палубу снова прибежал капитан.

– М-р Мак Миллан, – крикнул он, – держите норд-норд-вест впредь до новых распоряжений. Я опять слышал голос; на сей раз так громко, что у меня чуть не лопнула барабанная перепонка.

Мы взяли новое направление; старик, проверив его, опять ушел спать; вскоре пробило восемь склянок и меня сменили. Я не был на палубе, когда туда пришел помощник, но те, которые там находились, рассказывали потом, что он принял известие с большим спокойствием.

Он не проговорил ни единого слова, только сел на корму, раздувая щеки.

Как только наступил рассвет, на палубу поднялся капитан с биноклем. Он приказал взобраться на мачту, чтобы лучше видеть, а сам все утро плясал, как кот на раскаленных кирпичах.

– Сколько времени будем мы держаться этого направления, сэр? – спросил его м-р Сэмен в десять часов утра.

– Я еще не решил, – с важностью возразил капитан, но мне показалось, что вид у него довольно таки глупый.

С двенадцати часов помощник капитана стал покашливать, и каждое его покашливание как-то странно действовало на капитана; он с каждым разом становился все возбужденней и возбужденней. М-р Сэмен был спокойнее, чем вчера, а капитан, повидимому, искал только малейшего предлога, чтобы вернуться к прежнему курсу.

– Какой у вас гадкий, скверный кашель, – проговорил он наконец, в упор глядя на своего помощника.

– Да, скверный, мучительный кашель, – ответил тот, – он меня очень беспокоит. Это скверное направление действует мне на глотку.

Капитан проглотил что-то, отошел, но через минуту вернулся и сказал:

– М-р Сэмен, мне было бы крайне жаль потерять такого ценного сотрудника, как вы, даже ради чьего-бы то ни было блага. В вашем кашле звучит что-то жесткое, очень неприятное, и если вы действительно думаете, что это из-за скверного направления, то я готов взять прежний курс.

Помощник горячо поблагодарил его и собрался уже дать соответствующее распоряжение, как вдруг один из людей закричал с мачты:

– Ahoy! Лодка с правого борта!

Капитан вздрогнул, точно подстреленный,

и взбежал по такелажу со своим биноклем. Он почти тотчас же спустился обратно к нам; лицо его горело от волнения и радости.

– М-р Сэмен, – воскликнул он, – здесь, среди Атлантического океана, находится маленькая лодочка с люгерным парусом[1]1
  Люгерный парус – один из видов косого паруса, верхняя сторона которого крепиться к маленькому рейку (второе название – рейковые паруса)


[Закрыть]; на дне ее лежит какой-то несчастный. Что вы теперь скажете о моих голосах?

Сначала помощник не сказал ничего, но когда он вернулся к нам, поглядев в бинокль, каждому из нас было ясно, что его уважение к капитану сильно возросло.

– Это – чудо, сэр, – проговорил он, – и я век его не забуду. Ясно, что вы избраны свыше для это доброго дела.

Никогда не приходилось мне слышать от помощника подобных вещей, кроме одного раза, когда он после обеда вывалился через борт и завяз в илистом дне Темзы. Он сказал тогда, что его спасло провидение, но так как в то время, согласно таблице, был отлив, то по-моему, провидение было не при чем.

Сейчас он волновался не менее других, сам взял руль и направил пароход к лодке, а когда мы подошли ближе, то спустили свою шлюпку. Второй помощник капитана, я и еще трое людей прыгнули в нее и стали грести с таким расчетом, чтобы встретиться с той лодкой.

– Не обращайте внимания на лодку! Не стоит с ней возиться, – крикнул нам вдогонку капитан, – спасите только человека.

Могу сказать, что м-р Мак Миллан великолепно управлял рулем, и мы прекрасно подошли к лодке борт к борту, – лучше не надо. Двое из нас положили весла и крепко схватили ее. Мы увидели, что это обыкновеннейшая лодка, частично перекрытая; в отверстие виднелись плечи и голова какого-то мужчины; он крепко спал, и храп напоминал раскаты грома.

– Бедняга, – сказал м-р Мак Миллан, поднимаясь на ноги, – посмотрите, как он истощен.

Он схватил его за шиворот и пояс, и, будучи человеком могучего сложения, перетащил и бросил его в нашу лодку, которая подпрыгивала на волнах и терлась бортом о чужую. Тогда мы отпустили ее. Спасенный нами открыл глаза в то время, как м-р Мак Миллан переваливался с ним через скамейку и, заревев как бык, попытался перепрыгнуть обратно в свою лодку.

– Держи его! – крикнул второй помощник, – держи крепко! Он помешался, бедняга!

Судя по тому, как он дрался и орал, мы думали, что помощник прав. Это был приземистый, крепкий как железо человек; он кусался, бил ногами и руками изо всех сил, пока не удалось нам свалить его на дно, где мы его и удержали со свесившейся со скамейки головой.

– Полно, полно, бедняга, – успокаивал его второй помощник, – вы в хороших руках и спасены.

– Чорт побери! – воскликнул тот, – что это за штуки? Где моя лодка, а? Где моя лодка?!.

Ему удалось приподнять голову; когда он увидел, что его лодка летит стрелой на расстоянии двух-трех сот ярдов от нашей, то им овладел страшный гнев, и он закричал, что если м-р Мак Миллан не прикажет догонять ее, то он зарежет его.

– Мы не можем возиться с вашей лодкой, – ответил помощник, – довольно было у нас хлопот вас-то спасти.

– Какой чорт просил вас спасать меня? – ревел тот, – я заставлю вас заплатить мне за это, несчастные тупицы. Если только есть законы в Америке, вы познакомитесь с ними!

К этому времени мы уже подходили к кораблю, на котором были убавлены паруса; капитан стоял у борта и смотрел вниз на незнакомца с широкой, доброй улыбкой на лице, которая чуть не довела того до бешенства.

– Добро пожаловать, бедняга, – проговорил капитан, протягивая ему руку, как только он взобрался на борт.

– Вы – организатор этого безобразия? – свирепо спросил капитана незнакомец.

– Я вас не понимаю, – проговорил капитан с достоинством, вытягиваясь во весь свой рост.

– Вы послали своих людей утащить меня с моей лодки, пока я дремал? – проревел тот, – чорт побери! Это ли еще не по-английски сказано?

– Неужели, – спросил капитан, – неужели вы жалеете, что мы не дали вам погибнуть в вашей маленькой лодке? Я слышал сверх'ественное предупреждение взять именно это направление, чтобы спасти вас, и вот ваша благодарность!

– Вот что, – сказал незнакомец, – мое имя – капитан Наскетт, и я делаю рекордное плавание Нью-Йорк – Ливерпуль на самом маленьком судне, которое когда-либо переплывало через Атлантический океан, а вы вдруг со своей проклятой назойливостью вмешиваетесь в это дело и губите его. Если вы думаете, что я позволю вам похитить себя для того, чтобы сбылись ваши идиотские предсказания, то вы ошибаетесь. Для таких, как вы, существует закон. За похищение людей полагается наказание.

– Для чего же вы явились сюда в таком случае? – спросил капитан.

– Явился? – проревел капитан Наскетт, – какой то парень под'езжает к моей лодке с бандой уличных подонков, переодетых матросами, схватывает меня во сне, и вы меня спрашиваете, зачем я сюда явился?! Вот что, – будьте любезны на всех парусах догонять мою лодку и спустить меня в нее, и я сочту, что мы квиты, а если нет, то я пред'явлю к вам иск судебным порядком и сделаю вас в придачу посмешищем двух полушарий.

Делать было нечего. Пришлось капитану итти за этой паршивой лодкой, а м-р Сэмен, который считал, что времени и без того потеряно достаточно, напал на капитана Наскетта. Оба они в карман за словом не лезли, так что для любого матроса, который ходит в плавание, эта сцена была бы крайне поучительна. Мы подошли так близко к ним, как только позволяло наше мужество; должен сказать, что капитан Наскетт одержал верх. Это был человек саркастический. Он говорил, будто пароход для того и снаряжен, чтобы подбирать утопающих, и будто бы мы спасенные им потерпевшие кораблекрушение подонки общества, и уверял, что каждому с первого взгляда ясно, что мы вовсе не моряки; по его мнению, м-р Сэмен – мясник, унесенный морем в тот момент, когда он бродил в воде около Маргэйта для укрепления щиколоток. Много подобных вещей говорил он, пока мы гнались за его мерзкой лодкой; восхищался ее ходом, пока помощник возражал на его замечания, так что, пожалуй, наш капитан был рад даже более, чем м-р Сэмен, когда мы наконец поймали ее и водворили Наскетта во-свояси. До самого последнего момента он проявлял свою неблагодарность и, перед тем как сходить с корабля, имел дерзость подойти к капитану Брауну и посоветовать ему закрыть глаза, три раза обернуться и поймать то, что удастся.

Никогда не приходилось мне видеть капитана таким расстроенным. В ту ночь я слышал, как он говорил м-ру Мак Миллану, что если он когда-нибудь изменит направление, чтобы догонять какое-нибудь судно, то только с тем, чтобы загнать его. Люди обычно не любят рассказывать о своих сверх'естественных приключениях; ну, а капитан Браун больше всех, и даже заставил всех нас остальных молчать об этой истории. После этого, если ему и случалось брать норд-норд-вест, то он делал это весьма неохотно.

Трудно себе представить человека более огорченного, чем капитан Браун, когда он впоследствии узнал, что капитан Наскетт прибыл в Ливерпуль цел и невредим.

In Mid-Atlantic (1896)

ПОМЕШАТЕЛЬСТВО М-РА ЛИСТЕРА

Два беса владели Джемом Листером (с «Сусанны») – бес алкоголя и бес скупости. Единственно, на чем сходилась эта пара, – было стремление к бесплатной выпивке. Когда м-р Листер платил за вино, то бес скупости под видом совести проповедовал о воздержании; если же м-р Листер начинал проявлять признаки исправления под влиянием этой проповеди, то бес алкоголя посылал его бродить вокруг кабаков и выклянчивать себе рюмочку такими способами, которые, по мнению его товарищей матросов, бросали тень на весь экипаж. Не раз уже пресекалась здоровая жажда матросов, жажда, вызванная солониной, раздраженная крепким табаком, – при виде м-ра Листера, стоящего у двери с молящей улыбкой на устах в надежде, что его пригласят разделить угощение; однажды его видели – его, Джема Листера, трудоспособного матроса – с явно меркантильной целью держащим у дверей кабака чью-то лошадь под уздцы вместо конюха.

Наконец ему было поставлено на вид, что его поведение накладывает позорное клеймо на людей, которые сами не без греха, так что совсем не желают отвечать еще и за него.

Переговоры были поручены Биллю Хеншоу; речь его не оставляла желать лучшего в смысле натиска (неправильно именуемого твердостью); – что же касается непечатных выражений, то Билль впоследствии мог с удовлетворением вспоминать, что, по мнению товарищей матросов, вполне исчерпал и эту область.

– Тебе следовало бы быть членом парламента, Билль, – сказал Гарри Ли, когда тот кончил.

– На это нужны деньги, – проговорил Хеншоу и покачал головой.

М-р Листер рассмеялся старческим, но не лишенным яда, смехом.

– Вот что мы имеем тебе сказать, – вдруг снова набросился на него Хеншоу, – если я что-нибудь ненавижу, так это сочетание пьяницы со скрягой. Теперь когда ты знаешь наше мнение, тебе остается лишь начать новую жизнь.

– Пригласи нас всех в "Козел и Компас", – предложил Ли, – да вытащи несколько золотых фунтиков из тех, что ты скопил.

Мистер Листер взглянул на него с холодным презрением и, решив, что разговор угрожал окончательно сосредоточиться на его недостойной особе, отправился на палубу, где и уселся, чувствуя себя глубоко оскорбленным.

Он чуть не заплакал от бессильной злобы, когда неотступно следовавший за ним Билль разоблачил его перед одним пьяницей. Дело в том, что Листер уговорил было этого суб'екта проявить себя истинным христианином (с его, Листера, точки зрения), т.-е. угостить его рюмочкой.

Пришлось ему вернуться на борт с сухой глоткой и воспаленными глазами.

Можно с уверенностью сказать, что целый месяц после этого случая он платил за каждую рюмку вина, которую заказывал. Глаза его прояснились, цвет лица посвежел; однако, когда самодовольный Хеншоу обратил на эти факты внимание своих товарищей, всецело приписывая их своему вмешательству, то Листер встретил комплимент не так радостно, как это сделала бы особа женского пола.

Если б на пароход не поступил новый повар, то возможно, что мистер Листер постепенно изжил бы свою страсть к крепким напиткам.

Новый повар был высокий бледный молодой человек; он был так поглощен заботами о своем материальном благополучии, что естественно не мог снискать расположение своих товарищей матросов. Вскоре было замечено, что по части скупости он имел много общего с мистером Листером, вследствие чего последний, обрадовавшись, что нашел близкого по духу человека, завладел им и, несмотря на жару, большую часть времени проводил на кухне.

– Держись, брат, крепко, – внушительным тоном проговорил однажды седобородый Листер, – деньги для того и созданы, чтобы их беречь. Если не тратишь своих денег, то всегда имеешь их. Я, например, всегда копил и что же получилось в результате?

Повар, терпеливо выждав несколько минут, робко спросил его, что именно?

– Вот я сижу перед тобой, – продолжал м-р Листер, добродушно помогая повару крошить капусту, – мне шестьдесят два года, и у меня там, внизу, есть банковская книжка, в которой записано что-то около ста девяноста фунтов стерлингов.

– Сто девяносто фунтов! – воскликнул повар благоговейно.

– Не говоря уже обо всем прочем, – добавил м-р Листер, чрезвычайно обрадованный произведенным эффектом, – в общем я имею четыреста фунтов с лишним.

Повар ахнул и с осторожной решимостью отобрал у Листера капусту, считая, что столь состоятельный человек не должен заниматься такой недостойной работой.

– Как хорошо, – медленно проговорил он, – как хорошо! Вы сможете жить на эти деньги, когда состаритесь.

М-р Листер горестно покачал головой, глаза его покрылись влагой.

– Не придется мне дожить до этого времени, – с грустью сказал он, – но не говори им (он мотнул головой по направлению фордека[2]2
  Фордек – носовая часть палубы


[Закрыть]) об этом.

– Нет, нет, – пообещал повар.

– Я никогда не принадлежал к числу людей, которые любят говорить о себе, – тихим голосом продолжал мистер Листер, – ни к кому не чувствовал я еще достаточной симпатии для этого. Да-с, голубчик, – я просто коплю для кой-кого.

– А на что же вы в таком случае будете жить, когда не сможете работать? – спросил тот.

М-р Листер осторожно потянул повара за рукав и с кротостью сказал, понизив голос, как того требовала торжественность момента – У меня совсем не будет старости.

– Не будете жить! – повторил повар, с беспокойством поглядывая на лежавший около него нож, – откуда вы знаете?

– Я был в больнице, в Лондоне, – сказал м-р Листер, – даже в двух или трех, а на докторов потратил в общем столько, что и вспомнить неприятно. Все они удивляются, что я еще жив. Я так полон всяких болезней, что, по их словам, проживу не более двух-трех лет и даже могу в любой момент умереть.

– Так ведь у вас же есть деньги, – сказал повар, – отчего бы вам не бросить работу и не провести на суше закат вашей жизни? Чего ради копить деньги для родственников?

– У меня нет родственников, – возразил м-р Листер, – я одинок и предполагаю завещать свои деньги какому-нибудь симпатичному молодому человеку. Надеюсь, что они принесут ему пользу.

В голове повара пронеслись мысли столь ослепительные, что капуста, выпав из его рук в таз, обдала обоих мелкими, освежающими брызгами.

– Вы, наверное, принимаете лекарство? – спросил он наконец.

– Немножко рому, – слабым голосом ответил м-р Листер, – доктора говорят, что только этим я и поддерживаю себя. Правда, наши ребята (он опять кивнул головой по направлению фордека) обвиняют меня в том, что я принимаю его слишком много.

– Зачем обращать на них внимание? – воскликнул тот возмущенно.

– Это, пожалуй, глупо, – согласился м-р Листер, – но мне неприятно, когда мои поступки истолковываются в дурную сторону. Я стараюсь не хныкать о своих неприятностях. Сам не понимаю что побудило меня так разболтаться с тобой. Кстати, я на днях слышал, что ты ухаживаешь за какой-то барышней.

– Есть грех, – пробормотал кок, склонившись над огнем.

– И прекрасно, братец, – с жаром проговорил старик, – лучше, не свихнешься и в кабак не пойдешь;– хотя, по правде говоря, если не злоупотреблять кабаком, то это тоже вещь не плохая. Желаю тебе счастья.

Кок поблагодарил его. Ему очень хотелось знать, что за бумажку крутит в руках м-р Листер.

– Эту штучку я на днях написал, – об'яснил старик, поймав взгляд повара, – я бы показал тебе ее, если б ты обещал мне не рассказывать о ней никому и не благодарить меня.

Заинтригованный кок дал обещание, и так как старик, видимо, приписывал этому большое значение, то еще и подтвердил все это присягой собственного изготовления и притом чрезвычайной силы и торжественности.

– Ну-с, а теперь – вот!

Кок взял бумажку и принялся было читать ее, но буквы вдруг запрыгали перед его глазами. Он протер глаза и начал с начала, помедленней. Черным по белому (не считая отпечатков пальцев неопределенного цвета), после краткого упоминания о зрелом уме и твердой памяти, на бумажке было написано, что м-р Листер оставляет все свое состояние коку. Завещание было надлежащим образом засвидетельствовано и датировано. Голос кока дрожал от растроганности и волнения.

– Не знаю, чем заслужил я это, – проговорил он, – протягивая м-ру Листеру бумагу.

М-р Листер жестом руки отклонил ее.

– Держи ее при себе, – сказал он просто, – раз завещание будет у тебя, то ты будешь за него спокоен.

С этой минуты между ними возникла дружба, весьма удивившая всю команду. Кок относился к старику, как сын к отцу; благожелательность же м-ра Листера была достойна удивления. Замечено было, что он отказался от своей дурной привычки и теперь уже не околачивался возле кабаков, а заходил внутрь и пил за здоровье кока.

В течение первых шести месяцев кок, несмотря на скромные средства, не возражал против состоявшегося между ними негласного соглашения относительно порядка уплаты за выпивку м-ра Листера, но постепенно и он стал разбираться в духовном облике м-ра Листера. Облик этот был далек от идеала и полон хитрости. Когда кок узнал, что любое завещание легко может потерять силу, для чего достаточно на следующий день сделать другое, то он стал похож на сумасшедшего. Мистер Листер, оказывается, во время пребывания на суше, пользовался бесплатной квартирой и харчами у своей замужней племянницы. Кок сидел часами, стараясь придумать, как бы ему заполучить капитал, вложенный в предприятие, которое, повидимому, не приближалось к ликвидации.

– Опять у меня шалит сердце, – проговорил старик однажды вечером в Сиколе, сидя с ним вдвоем на фордеке.

– Вы слишком много двигаетесь, – ответил кок, – вы бы пошли к себе и отдохнули.

М-р Листер, который не ожидал такого совета, заерзал на стуле.

– Мне, пожалуй, лучше бы пройтись и подышать свежим воздухом, – многозначительно начал он, – дойду-ка я до "Вороного Коня" и назад. Недолго уж буду я с тобой, мой мальчик.

– Да, я знаю, – сказал кок, – это-то меня и волнует.

– Не волнуйся за меня, – проговорил тот, положив ему руку на плечо, – я этого не стою. Не огорчайся, сынок.

– Есть у меня на душе одна вещь, Джем, – сказал кок, пристально глядя в одну точку.

– Какая такая вещь? – спросил мистер Листер.

– Вы помните, как рассказывали мне о своих болях? – начал кок, не глядя на него.

Джем со стоном схватился за бок.

– И что смерть была бы облегчением, продолжал тот, – но что у вас не хватает мужества покончить с собой?

– Ну? – промычал м-р Листер.

– Это долго мучило меня, – продолжал кок с некоторой торжественностью, – я часто говорил себе: "Бедный Джем! Зачем ему страдать, если ему хочется умереть? Как это несправедливо!"

– Это, действительно, несправедливо, – согласился м-р Листер, – но что же из этого?

Тот не ответил, но, впервые подняв глаза, посмотрел на него с озабоченным выражением лица.

– Что же из этого? – многозначительно повторил м-р Листер.

– Ведь вы говорили, что хотите умереть, правда? – спросил кок, – ну, а если… если…

– Если… что?! – резко переспросил старик, – почему не говоришь ты прямо, раз начал?

– Если бы, – сказал кок, – если бы кто-нибудь, кто любил бы вас, Джем, – понимаете? – любил бы вас, – слышал бы, что вы много раз повторяете это, и видел бы, как вы страдаете и стонете, – и не мог бы ничем облегчить ваши страдания – если не считать нескольких шиллингов на лекарства и нескольких стаканов рома, – если б такой человек имел приятеля аптекаря…

– Ну и что же, – прервал его тот, бледнея.

– …Приятеля, который бы знал разные яды, – продолжал кок, – такие яды, которые можно незаметно принимать в пище; как, по-вашему, было ли бы грешно, если б такой близкий друг положил вам в пищу яд, чтобы кончились ваши страдания?

– Грешно?! – взревел мистер Листер со стеклянными глазами, – грешно! Вот что, повар…

– Ничего такого, что доставило бы ему боль, – сказал кок, – Ответьте на мой вопрос. Страдали ли вы последнее время, Джем?

– Неужели ты хочешь сказать, что…

– Ничего я не хочу сказать, – ответил повар. – Ответьте мне на вопрос: были ли у вас последнее время боли?

– Ты клал яд в мои харчи? – дрожащим голосом спросил м-р Листер.

– Ну, а если бы так? – проговорил кок с упреком в голосе, – неужели вы хотите сказать, что были бы недовольны?

– Недоволен?! – убежденным тоном воскликнул м-р Листер, – недоволен? Да я бы добился, чтобы тебя повесили!

– Но вы же сами говорили, что хотите умереть, – удивился кок.

М-р Листер разразился необычайно внушительной руганью.

– Тебя бы повесили, – повторял он угрожающе.

– Меня? – невинно спросил повар, – да за что же?

– За то, что ты отравлял меня, – продолжал обезумевший м-р Листер. – Неужели ты надеешься обмануть меня своими обиняками? Ты думаешь, я тебя насквозь не вижу?!

Тот сидел с таинственной улыбкой сфинкса на устах.

– Докажите, – пригрозил он. – Ну, а если бы кто-нибудь давал вам яд, то хотели бы вы принять какое-нибудь противоядие?

– Я бы охотно выпил целый штоф противоядия, – лихорадочно воскликнул м-р Листер.

Кок сидел в глубокой задумчивости, старик с волнением наблюдал за ним.

– Жаль, что вы так непостоянны, Джем, – сказал он наконец, – но это, конечно, ваше дело. Однако, лекарство это очень дорогое.

– Сколько? – спросил тот.

– Они продают не больше, чем на два шиллинга в один прием, – ответил кок, стараясь говорить небрежным тоном, – но еслиб вы дали мне деньги, то я сейчас сбегал бы к аптекарю и купил бы первую порцию.

На лице м-ра Листера ясно отражались следы борьбы противоположных чувств, которые тщетно старался расшифровать кок. Наконец он медленно вытащил из брючного кармана деньги и передал их коку.

– Я сейчас же пойду, – с жаром проговорил последний, – и никогда больше не буду верить слову человека, Джем.

Он весело взбежал на палубу; спустившись на берег, он "на счастье" плюнул на обе монеты и спустил их в карман. А внизу, в баке, сидел м-р Листер, подперев лицо руками, полный бешенства и страха.

Кок не особенно стремился к обществу, поэтому он пропустил два кабака, в которых находились остальные члены команды, и выпил на радостях, забежав на обратном пути, после того, как купил детский порошок, с которого снял этикетку. По гулу голосов, доносившихся с фордека, он понял, что экипаж уже вернулся.

При приближении кока говор сразу прекратился, три пары глаз в угрюмом молчании уставились на него.

– В чем дело? – спросил он.

– Что ты сделал с бедным стариком Джемом? – строго спросил Хеншоу.

– Ничего, – кратко ответил кок.

– Ты его не отравил? – спросил Хеншоу.

– Конечно, нет! – воскликнул тот.

– По его словам, ты сам сознался ему в этом, – сказал Хеншоу, – он говорит, что дал тебе два шиллинга на лекарство. Ну, а теперь уж все равно поздно.

– Что?! – пробормотал кок.

Он с волнением окинул взглядом людей. Все были мрачны, и молчание их становилось тягостным.

– Где он? – спросил кок.

Хеншоу обменялся взглядом с остальными.

– Он сошел с ума, – медленно проговорил он.

– Сошел с ума? – повторил кок с ужасом и, заметив отвращение товарищей, отрывочно рассказал им, каким образом оказался он жертвой Листера.

– Ну, как бы там ни было, – сказал Хеншоу, когда он кончил, – теперь ты доигрался. Он совсем рехнулся.

– Да где же он? – спросил кок.

– Там, куда тебе не войти, – медленно проговорил тот.

– На том свете? – робко спросил несчастный.

– Нет, в капитанской каюте, – пояснил Ли.

– Га! И туда-то мне, по вашему мнению, не войти? – воскликнул кок, поднимаясь, – я его живо оттуда вытащу.

– Оставь его лучше в покое, – сказал Хеншоу, – он так буянит, что мы ничего не можем с ним поделать, – поет, хохочет и плачет, – я был уверен, что он отравлен.

– Клянусь, что я ему ничего не сделал, – сказал повар.

– Ну, во всяком случае он из за тебя сошел с ума, – возразил Хеншоу, – а когда вернется капитан и увидит его в своей постели, то будет скандал.