Текст книги "Двойная игра"

Автор книги: Уильям Конгрив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Конгрив Уильям
Двойная игра

Уильям Конгрив

Двойная игра

Перевод М. А. Донского

1693

Interdum tamen, et vocem Comoedia tollit.

Horat. Ars Poet

{Но иногда и комедия голос свой возвышает.

Гораций. "Наука поэзии", 93.

(Перевод М. Дмитриева)}

Syrus. Huic equidem consilio palmam do:

hiс me magnifice effero,

Qui vim tantam in me, et potestatem habeam

tantae astutiae,

Vera dicendo ut eos ambos fallam.

Terent. Heaut.

{Сир. Пальма первенства за этим планом у меня. Я горд,

Что имею столько силы, так способен к хитрости.

Правду говоря, обоих сразу обману я так.

Теренций. "Самоистязатель" (IV, 3, 709-711).

(Перевод А. В. Артюшкова)}

ПОХВАЛЬНОЕ СЛОВО

МОЕМУ ДОРОГОМУ ДРУГУ МИСТЕРУ КОНГРИВУ

ПО ПОВОДУ ЕГО КОМЕДИИ ПОД НАЗВАНИЕМ "ДВОЙНАЯ ИГРА"

Итак, в комедии взошло светило,

Что звезды века прошлого затмило.

Длань наших предков, словно божий гром,

Врагов мечом разила и пером,

Цвел век талантов до потопа злого {1}.

Вернулся Карл {2},– и ожили мы снова:

Как Янус {3}, нашу почву он взрыхлил,

Ее удобрил, влагой напоил,

На сцене, прежде грубовато-шумной

Верх взяли тонкость с шуткой остроумной.

Мы научились развивать умы,

Но в мощи уступали предкам мы:

Не оказалось зодчих с должным даром,

И новый храм был несравним со старым {4}.

Сему строенью, наш Витрувий {5}, ты

Дал мощь, не нарушая красоты:

Контрфорсами усилил основанье,

Дал тонкое фронтону очертанье

И, укрепив, облагородил зданье.

У Флетчера {6} живой был диалог,

Он мысль будил, но воспарить не мог.

Клеймил пороки Джонсон {7} зло и веско,

Однако же без Флетчерова блеска.

Ценимы были оба всей страной:

Тот живостью пленял, тот глубиной.

Но Конгрив превзошел их, без сомненья,

И мастерством, и силой обличенья.

В нем весь наш век: как Сазерн тонок он,

Как Этеридж галантно-изощрен,

Как Уичерли язвительно умен.

Годами юн, ты стал вождем маститых,

Но не нашел в соперниках-пиитах

Злой ревности, тем подтверждая вновь,

Что несовместны зависть и любовь.

Так Фабий {8} подчинился Сципиону,

Когда, в противность древнему закону,

Рим юношу на консульство избрал,

Дабы им был обуздан Ганнибал;

Так старые художники сумели

Узреть маэстро в юном Рафаэле {9},

Кто в подмастерьях был у них доселе.

Сколь было б на душе моей светло,

Когда б мой лавр венчал твое чело!

Бери, мой сын, – тебе моя корона,

Ведь только ты один достоин трона.

Когда Эдвард отрекся, то взошел

Эдвард еще славнейший на престол {10}.

А ныне царство муз, вне всяких правил,

За Томом первым Том второй возглавил {11}.

Но, узурпируя мои права,

Пусть помнят, кто здесь истинный глава.

Я предвещаю: ты воссядешь скоро

(Хоть, может быть, не тотчас, не без спора)

На трон искусств, и лавровый венец

(Пышней, чем мой) стяжаешь наконец.

Твой первый опыт {12} говорил о многом,

Он был свершений будущих залогом.

Вот новый труд; хваля, хуля его

Нельзя не усмотреть в нем мастерство.

О действии, о времени и месте

Заботы нелегки, но все ж, по чести,

Трудясь упорно, к цели мы придем;

Вот искры божьей – не добыть трудом!

Ты с ней рожден. Так вновь явилась миру

Благая щедрость, с каковой Шекспиру

Вручили небеса златую лиру.

И впредь высот достигнутых держись:

Ведь некуда уже взбираться ввысь.

Я стар и утомлен, – приди на смену:

Неверную я покидаю сцену;

Я для нее лишь бесполезный груз,

Давно живу на иждивенье муз.

Но ты, младой любимец муз и граций,

Ты, кто рожден для лавров и оваций,

Будь добр ко мне: когда во гроб сойду,

Ты честь воздай и моему труду,

Не позволяй врагам чинить расправу,

Чти мной тебе завещанную славу.

Ты более, чем стоишь строк,

Прими ж сей дар любви: сказал – как мог.

Джон Драйден

ДОСТОПОЧТЕННОМУ ЧАРЛЗУ МОНТЕГЮ,

УПРАВЛЯЮЩЕМУ ФИНАНСАМИ {13}

Сэр!

Я желал бы от всего сердца, чтобы эта пиеса обладала наивозможнейшими совершенствами, дабы она была более достойна вашего благосклонного внимания, а мое посвящение ее вам было бы соразмерно с тем глубочайшим почтением, каковое всякий, кто имеет счастье быть с вами знакомым, испытывает к вашей особе. Сия комедия снискала ваше одобрение, быв еще в безвестности; ныне, представленная публике, она нуждается в вашем покровительстве.

Да не подумает кто-либо, что я почитаю свою пиесу лишенною недостатков, ибо иные из них очевидны для меня самого. Не стану скрывать, что намеревался (побуждаем к сему то ли тщеславием, то ли честолюбием) сочинить комедию искусную и при том правдивую; однако таковое предприятие привело мне на память поговорку Sudet multum, frustraque laboret ausus idem {Пусть он много потеет и напрасно трудится, решившись на то же самое (лат.).}. И ныне, наказуя себя за гордыню, я вынужден покаяться: и замысел был дерзок, и выполнение его несовершенно. Однако же смею полагать, что не во всем постигла меня неудача, ибо в том, что относится к развитию действия, комедия построена правильно. Это я могу утверждать с некоторой долею самодовольства, подобно тому, как зодчий может утверждать, что дом построен по плану, начертанному им, или как садовник – что цветы посажены им в соответствии с таким-то рисунком. Поначалу мною была замыслена мораль, а уж потом к этой морали я сочинил басню и не думаю, чтобы воспользовался хоть в чем-нибудь чужой мыслью. Сюжет я сделал насколько мог ясным, ибо он в пиесе единственный; а единственным я его сделал потому, что хотел избежать путаницы и положил соблюдать три сценических единства. Впрочем, сэр, моя речь является большой дерзостью в отношении вас, чья проницательность лучше распознает ошибки, чем я сумею в них оправдаться, вас, чья благожелательная зоркость, подобно зоркости влюбленного, обнаружит скрытые здесь красоты (буде они имеются), о коих мне самому не пристало распространяться. Полагаю, что не совершил неприличия, назвав вас влюбленным в поэзию: весьма широко известно, что она была благосклонной к вам возлюбленной, – не умея отказать вам ни в каких милостях, она принесла вам многочисленное и прекраснейшее потомство... Я обрываю себя здесь на полуслове по причине понятной, надеюсь, каждому: дабы не сбиться на поток восхвалений, которые мне было бы столь легко расточать о ваших трудах, а вам было бы столь тягостно выслушивать.

С тех пор как комедия была представлена на театре, я прислушивался ко всем сделанным ей упрекам, ибо отдавал себе отчет, в каком месте тонкий критик мог бы приметить слабость. Я был готов отразить нападение; признаю с полной искренностью, что в иных местах предполагал настаивать на своем, в иных – оправдываться; а если бы уличен был в явных ошибках, то чистосердечно бы в них покаялся. Однако я не услышал ничего такого, что требовало бы публичного ответа. Самое существенное, что могло быть истолковано как упрек, следовало бы отнести не на счет сей пиесы, но на счет всех или большей части пиес, которые вообще были когда-либо написаны: речь идет о монологе. И потому я хочу ответить на этот упрек не столько ради самого себя, сколько для того, чтобы избавить от хлопот своих собратьев, коим могут сделать подобный же упрек.

Я допускаю, что когда человек разговаривает сам с собой, это может показаться нелепым и противоестественным; так оно и есть по большей части; но порою могут представиться обстоятельства, в корне меняющие дело. Так нередко бывает с человеком, который вынашивает некий замысел, сосредоточась на нем, и когда по самой природе сего замысла исключается наличие наперсника. Таково, конечно, всякое злодейство; есть и менее вредоносные намерения, которые отнюдь не подлежат передаче другому лицу. Само собою разумеется, что в подобных случаях зрители должны отчетливо видеть, замечает ли их сценический персонаж или нет. Ибо если он способен заподозрить, что кто-то слышит его разговор с самим собой, он становится до крайности отвратительным и смешным. Да и не только в таком случае, но и в любом месте пиесы, когда актер показывает зрителям, что знает об их присутствии, это невыносимо. С другой же стороны, когда актер, произносящий монолог, взвешивает наедине сам с собою pro и contra {За и против (лат.).}, обдумывая свой замысел, нам не следует воображать, что он говорит с нами, ни даже с самим собой: он лишь размышляет, и размышляет о том, о чем было бы непростительно глупо говорить вслух. Но поскольку мы являемся незримыми для него свидетелями развивающегося действия, а сочинитель полагает необходимым посвятить нас во все подробности затеваемых козней, то персонажу вменяется в обязанность уведомить нас о своих мыслях; а для того он должен высказать их вслух, коль скоро еще не изобретен иной способ сообщения мыслей.

Другой весьма неосновательный упрек был сделан теми, кто не удосужился разобраться в характерах действующих лиц. По их мнению, герой пиесы, как им было угодно выразиться (имелся в виду Милфонт),– простофиля, которого легче легкого вставить в дураках, обвести вокруг пальца. Но разве каждый, кого обманывают, непременно простак или глупец? В таком случае я боюсь, что мы сведем два различных сорта людей к одному и что самим мошенникам будет затруднительно оправдать свое звание. Неужели же чистосердечного и порядочного человека, питающего полное доверие к тому, кого он полагает своим другом, к тому, кто ему обязан всем, кто (подтверждая это мнение) соответственно себя ведет и проверен в ряде случаев, неужели – говорю этого человека, оказавшегося жертвой предательства, следует поверстать тотчас же в дураки по единственной причине, что тот, другой, оказался подлецом? Да, но ведь Милфонта предостерег в первом акте его друг Беззабуотер. А что собственно означало это предостережение? Оно всего лишь должно было пролить некоторый свет зрителям на характер Пройда до его появления, но никак не могло убедить Милфонта в измене; этого Беззабуотер сделать был не в состоянии, ибо не знал за Пройдом ничего предосудительного, тот просто ему не нравился. Что же до подозрений Беззабуотера о близости Пройда с леди Трухлдуб, то следует обратить внимание, как на это отвечает Милфонт, и сопоставить ответ с поведением Пройда на протяжении всей пиесы.

Я снова просил бы своих оппонентов глубже заглянуть в характер Пройда, прежде чем обвинять обманутого им Милфонта в слабости. Ибо, подводя итоги разбору этого возражения, могу сказать, что, лишь недооценив хитрость одного персонажа, можно было прийти к выводу о глупости другого.

Но есть одно обстоятельство, которое задевает меня более, чем все кривотолки, которые довелось мне слышать: это утверждение, что на меня обижены дамы. Я душевно скорблю по сему поводу, ибо не побоюсь заявить, что скорее соглашусь вызвать неудовольствие всех критиков мира, чем одной-единственной представительницы прекрасного пола. Утверждают, что я изобразил некоторых женщин порочными и неискренними. Но что я мог поделать? Таково ремесло сочинителя комедий: изображать пороки и безумства рода человеческого. А коль скоро существуют лишь два пола, мужской и женский, мужчины и женщины, из коих и состоит человеческий род, то если бы я не касался одной из его половин, мой труд был бы заведомо несовершенным. Я весьма рад представившейся мне возможности низко склониться перед обиженными на меня дамами; но чего иного они могли ждать от сатирической комедии? ведь нельзя ждать приятной щекотки от хирурга, который пускает вам кровь. Добродетельным и скромным не на что обижаться: на фоне характеров, изображенных мною, они лишь выиграют, а их достоинства станут более заметны и лучезарны; особы же другого рода могут тем не менее сойти за скромных и добродетельных, если сделают вид, что сатира нисколько их не задела и к ним не относится. Поэтому на меня возводят напраслину, якобы я нанес вред дамам, тогда как на самом деле я оказал им услугу.

Прошу прощения, сэр, за ту вольность, с какою я излагаю свои возражения другим лицам в послании, которое должно бы быть посвящено исключительно вам; но коль скоро я намереваюсь посвятить вам и свою пиесу, то полагаю, что имею известное право привести доводы в ее пользу.

Я почитаю своим долгом, сэр, объявить во всеуслышание, какую благожелательность вы явили к моим стараниям: ибо во имя хорошего замысла вы отнеслись со снисхождением к дурному его исполнению. Я уповаю, что, следуя той же методе, вы примете и сие посвящение. За то великодушие, с коим вы взяли под свое покровительство мое новорожденное чадо, я не могу воздать вам ничем иным, как только определив его к вам на службу теперь, когда оно возмужало и вышло в свет. Иными словами, благоволите принять сие, как знак памяти об оказанных мне милостях и как свидетельство истинного почтения и благодарности от бесконечно вам обязанного вашего, сэр, покорного слуги

Уильяма Квнгрива

ПРОЛОГ,

КОТОРЫЙ ЧИТАЕТ МИССИС БРЕЙСГЕРДЛ

У мавров способ был такой в дни оны

Определять, верны ль им были жены:

Младенцев, появившихся на свет,

Бросали в море – выплывет иль нет;

Законный – выплывет, считали люди,

А кто утонет, – тот зачат во блуде.

Вот так же и поэт, сомнений полный,

Свой труд в неверные бросает волны,

Не зная – к славе труд сей поплывет

Или безвестно канет в бездну вод,

Ублюдок он иль вдохновенья плод.

Прочь, критики! В неистовстве разбойном

Вы, как акулы, зрителей мутя,

Готовитесь пожрать мое дитя.

Да будет море тихим и спокойным.

Коль детище мое обречено,

Пусть раньше, чем пойти ему на дно,

Еще с волной поборется оно.

А мы, – могли бы мы без спасенья

Ручаться за свое происхожденье?

Отнюдь ничью я не намерен мать

В супружеской измене уличать,

Однако ж тьма почтенного народу

При испытанье канула бы в воду.

Но мы, блюдя сохранность брачных уз,

Ввели сей искус лишь для детищ муз;

Мужья же в нашем городе – не мавры,

Здесь принято носить рога, как лавры,

Равно лелеять чад своей жены,

Неважно, от кого те рождены.

Но что б ни претерпела пьеса эта,

Одно есть утешенье у поэта:

Он сохраняет право на развод,

Коль Музой будет порожден урод.

Итак, от вас он приговора ждет.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА {14}

Мужчины

Пройд – мошенник; лжедруг Милфонта, притворный воздыхатель леди Трухлдуб, тайно влюбленный в Синтию.

Mилфонт – влюбленный в Синтию и помолвленный с нею.

Лорд Трухлдуб – дядя Милфонта.

Беззабуотер – друг Милфонта.

Лорд Вздорнс – напыщенный фат.

Брехли – развязный фат.

Сэр Пол Слайбл – старый дурень в рыцарском достоинстве, под башмаком у своей жены; брат леди Трухлдуб и отец Синтии.

Псалм – капеллан лорда Трухлдуба.

Женщины

Леди Трухлдуб – влюблена в Милфонта.

Синтия – дочь Сэра Пола от первого брака, невеста Милфонта.

Леди Вздорнс – жеманница; мнит, что обладает поэтическим даром, остроумием и ученостью.

Леди Слайбл – помыкает своим мужем и податлива на ухаживания.

Мальчик, лакеи, слуги.

Действие происходит в доме лорда Трухлдуба.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Сцена первая Галерея в доме лорда Трухлдуба.

Входит Беззабуотер, пересекает сцену; в руках у него шляпа, шпага и

перчатки – он только что из-за стола. Милфонт догоняет его.

Милфонт. Нед!.. Нед, куда ты устремился? Что, бьешь отбой? В самом деле, не думаешь ли ты нас покинуть?

Беззабуотер. Где дамы? Мне надоело дуть вино, и я рассудил, что женское общество будет приятнее.

Милфонт. Стало быть в мозгах у тебя кавардак, видно ты и впрямь выпил лишнего.

Беззабуотер. Ничуть. Но эти твои дураки чересчур расшумелись; и если уж приходится терпеть бессмысленный галдеж, то женские голоса, по-моему, куда музыкальнее и делают чепуху более сносной.

Милфонт. Пожалуй. Они в том конце галереи предаются чаепитию и сплетням, как издревле повелось у них после обеда. Но я выдумал предлог, чтобы нагнать тебя: мне надо сообщить кое-что наедине, а нынче вечером, полагаю, для этого едва ли представится много возможностей.

Беззабуотер. Ну вот, пожалуйста! Этот назойливый хлыщ все равно не оставит тебя в покое.

Входит Брехли.

Брехли. Друзья, друзья, мальчики, где вы? Прозакладываю бутылку: вы сдаетесь! Да? Беззабуотер, это твои шутки: вечно расстраиваешь компанию, исчезая не вовремя.

Беззабуотер. А ты вечно расстраиваешь компанию, являясь некстати.

Брехли. Ишь ты! Ха-ха-ха! Я знаю, ты мне завидуешь. Злоба, чванная злоба, клянусь богами, – и жгучая зависть. Вот пусть Милфонт будет судьей: кто лучше сможет сострить и оценить чужую остроту – ты или я. Полно, приятель! Если я сказал, что ты, уходя, расстраиваешь компанию, то разумел лишь одно: когда ты уходишь, компания расстраивается – ей будет не над кем посмеяться. А, Милфонт?

Милфонт. Клянусь, Брехли, ты попал не в бровь, а в глаз. Ему и ответить нечем.

Брехли. О дражайший Милфонт! Пропади я пропадом, если ты не душа общества, не субстрат остроумия, не дух... винный! Провалиться мне в тартарары, если хоть три стоющих словца было сказано, или хоть одно оценено по достоинству с того мгновения, как ты был отсечен от тела нашего сообщества. Ха-ха! По-моему, изысканная метафора. Ей-богу, такого мне в твое отсутствие не придумать. А, Беззабуотер?

Беззабуотер. Гм... Ты, собственно, о чем?

Брехли. О mon coeur {О душа моя! (франц.).}! О чем? Ну нет, я тебя накажу за тупоумие: провалиться мне, если я стану тебе растолковывать.

Mилфонт. Да бог с ним, он в этом не силен. Но, милый Брехли, прости, тут у меня есть дело.

Беззабуотер. Будь добр, ступай: ты видишь, мы не расположены шутить.

Mилфонт. Мы тотчас же вернемся, а ты пока иди и поддерживай в компании бодрость и веселье. Пожалуйста, не то ведь они уснут.

Брехли. И то ведь правда – уснут!.. Ну, я пойду, пойду, ты просто веревки из меня вьешь... Но провалиться мне, если я отмочу хоть что-нибудь стоящее до твоего прихода. А уж ты, пожалуйста, канашка ты моя, поторопись, пожалуйста, поторопись, не то меня разорвет. Да еще там тебя ждут твой дядя лорд Трухлдуб, он клянется лишить тебя наследства, и сэр Пол Слайбл, этот грозится не принять тебя в зятья, и лорд Вздорнс, который отказывается танцевать завтра на твоей свадьбе, а я, провалиться мне в тартарары, не сочиню тебе эпиталаму {15},– вот и пораскинь-ка, чем ты рискуешь.

Mилфонт. Да, да, нам только перемолвиться двумя словами, и я последую за тобой.

Брехли. Ладно, ладно. А ты, Беззабуотер, можешь остаться вместе со своим тупоумием. (Уходит.)

Беззабуотер. Назойливый хлыщ!

Mилфонт. Говоря по чести, он – добродушный хлыщ, и выходки его порою весьма забавны; будь к нему поснисходительней: в нынешних обстоятельствах это сослужит мне службу. Сказать откровенно, я хотел бы, чтобы сегодня веселье продолжалось любой ценой: даже если за терпенье воздадут глупостью, а внимание вознаградят трескотней. Иной раз бывает, что здравый смысл неуместен, равно как и сама истина. Прошу тебя, смотри нынче на все сквозь пальцы: позволь Брехли острить, даже если ему заблагорассудится тебя вышучивать.

Беззабуотер. Вот те на! С чего это вдруг столь необычная просьба? Милфонт. О, никаких оснований для особенного беспокойства нет: я неотступно слежу за интригой. Но мне бы хотелось, чтобы шум и гам притупили ум леди Трухлдуб; ведь сам дьявол не превзойдет ее мозг в изобретательности, а фантазию в способности порождать злых духов.

Беззабуотер. А я-то думал, что твой страх перед ней уже миновал. Разве не завтра твоя свадьба с Синтией? Разве ее отец, сэр Пол Слайбл, не явился нынче с целью подписать брачный контракт?

Милфонт. Так-то оно так. Но суди сам, есть ли у меня повод для тревоги: на всем свете лишь ты и Пройд посвящены в тайну пламенной страсти дядиной жены, леди Трухлдуб, ко мне. С той поры как изъявление ее чувств натолкнулось на мой отказ, она постоянно сеяла раздор между мною и дядюшкой; и делала это так тонко, что он ни разу не усомнился в ее ко мне благожелательности. Ее злоба, как потайной фонарь, отбрасывала на меня свой луч лишь в том направлении, в каком ей хотелось. Однако мне было куда легче сопротивляться натиску ее неприязни, чем домогательствам ее любви: из этих двух зол я почитал меньшим ее вражду. И вот, то ли побуждаема отчаянием и видя, как уплывает время и сокращает возможности осуществления ее замыслов, то ли надеясь на отмщение, то ли уповая на ответную любовь, – не знаю, но нынче поутру она нагрянула ко мне, когда я был в постели.

Беззабуотер. Какое безумие! Хорошо еще, что природа не дала ее полу способности совершать насилие. Господи помилуй!.. Ну, продолжай. Что было дальше?

Mилфонт. А то, что удивило меня всего более: я ожидал встретиться с неистовством отвергнутой женщины, обуреваемой жаждой мести, но не услышал громовых раскатов в ее голосе и не увидел молний в ее глазах, она истекала слезами и исходила вздохами. Долгое время ни один из нас не мог вымолвить ни слова: ее язык был скован страстью, мой – изумлением... Вслед за сим, говоря кратко, она не упустила ничего из того, на что ее толкала необузданная страсть и чего не описать в деликатных выражениях. Когда же она увидела, что все тщетно и что я продолжаю стоять на страже своей чести и родственного долга по отношению к дядюшке, тут-то и поднялась буря, которой я опасался с самого начала. Соскочив, как фурия, с постели, она схватила мою шпагу, и немалые усилия потребовались, чтобы она не поранила меня или себя самое. Когда же удалось ее обезоружить, она ретировалась, пылая яростью, извергая угрозы, подкрепленные тысячью клятв, что не сомкнет, мол, глаз, пока не увидит воочью мою погибель.

Беззабуотер. Умопомрачительная женщина! Но какого черта, неужели она считает тебя таким простаком, чтобы с твоей помощью сделать наследника, который тебя самого лишит наследства? Ведь насколько мне известно, завещание составлено в твою пользу при условии, что у дядюшки не будет детей?

Mилфонт. Совершенно верно. Так вот, услуга, о которой я прошу, окажется для тебя сущим удовольствием: я поручаю тебе весь вечер занимать леди Слайбл, чтобы моя почтенная тетушка не могла прибегнуть к ее помощи для осуществления своих целей. И если тебе случится завоевать благосклонность леди Слайбл, то можешь перетянуть ее на мою сторону. Она хороша собой и знает это, непроходимо глупа, но считает себя умницей, и у нее старый муж, который в ней души не чает.

Беззабуотер. Признаюсь, отличный фундамент для того, чтобы на нем строить куры.

Mилфонт. Лорд Вздорнс и его супруга будут достаточно заняты: будут восхищаться друг другом и светскостью Брехли – как они это называют. За дядей я буду наблюдать сам, а Джек Пройд обещал неотступно следить за тетушкой и при малейшем подозрении предупредить меня. Что же до сэра Пола, моего будущего тестя, то он, переполненный отцовской нежностью к Синтии, будет оберегать дочь от малейших неприятностей на пороге ее счастья.

Беззабуотер. Итак, ты составил диспозицию. Боюсь только, как бы оборона не оказалась всего слабее там, где у противника главные силы.

Mилфонт. Ты имеешь в виду Пройда? Почему, скажи на милость, ты не доверяешь ему?

Беззабуотер. Честно говоря, объяснить не берусь. Как ты знаешь, он всегда мне не нравился; я ведь в некотором роде приверженец физиогномики.

Mилфонт. Его связывает со мною долг благодарности: не ради ли меня оказывает Пройду милости мой дядюшка?

Беззабуотер. Твоя тетушка, ты хочешь сказать.

Mилфонт. Тетушка?

Беззабуотер. При всем том, что она пылает к тебе страстью, я очень заблуждаюсь, если меж ними нет близости, о которой ты не подозреваешь.

Mилфонт. Да бог с тобой! Он попросту хочет услужить мне – и для пользы дела войти к ней в доверие.

Беззабуотер. Ну, я бы рад ошибиться. Но мстительная ненависть твоей тетушки как нельзя лучше могла бы проявиться в том, чтобы произвести на свет младенца, который тебя обездолит. Она красива и ловка и, разумеется, распутна, а Пройд явный охотник до мирских утех, и благоприятных возможностей у них предостаточно. Его привязанность к тебе, ты сам сказал, зиждется на интересе; но интерес можно пересадить, и если он пустит корешок в миледи, то уж не знаю, чего ты дождешься от плода.

Mилфонт. Если твои подозрения справедливы, то признаюсь, что в последствиях трудно сомневаться... Но я вижу, что компания расходится, пойдем-ка им навстречу.

Уходят.

Сцена вторая

Там же.

Входят Беззабуотер, Mилфонт, лорд Трухлдуб, лорд Вздорнс, сэр Пол Слайбл, Брехли.

Лорд Трухлдуб. Стыдись, племянник! – сбежать и оставить нас с твоим тестем отбиваться от молодых людей!

Mилфонт. Прошу прощения у вашей светлости, мы возвращаемся.

Сэр Пол. Возвращаетесь, зятек? Боженька ты мой, вот и отлично... Странность какая! Клянусь, я немножко того... последняя бутылка была уже для меня чересчур, – все, конечно, так оно и было. Мы без вас скучали; но мистер Брехли – где он? – я подтвержу под присягой, что он остроумнейший человек и отличный собутыльник. И милорд Вздорнс, ваша светлость тоже весельчак, ха-ха-ха!..

Лорд Вздорнс. О сэр Пол! Что вы имеете в виду? Весельчак! Какая дикость! Вы бы еще назвали меня шутом гороховым!

Сэр Пол. Отнюдь. Я заявлю под присягой, что это истинная правда: разве не смешат вас шутки мистера Брехли? То-то, ха-ха-ха!

Лорд Вздорнс. Это ни с чем не сообразно! Сэр Пол, вы впали в странное заблуждение, думаю, на вас повлияло шампанское. Смею вас заверить, сэр Пол, что я не смеюсь ничьим шуткам, кроме шуток дам и моих собственных, смею вас заверить, сэр Пол.

Брехли. Как? Как, милорд? Вы наносите обиду моему остроумию. Пропади я пропадом, да неужели из всего, что я говорю, ни над чем нельзя посмеяться?

Лорд Вздорнс. О! Не понимайте меня превратно, я этого не сказал, ваши умозаключения зачастую вызывают у меня улыбку. Но особе высшего круга менее всего приличествует смеяться: это столь низменное выражение чувств! Смех доступен любому {16}. Пред ставьте только, что вы смеетесь шуткам человека не вашего круга, или смеетесь тогда, когда кому-то из вашего круга вовсе не смешно – это ни с чем не сообразно! Увеселяться тем, что веселит толпу! Нет уж, если я и смеюсь, то всегда в одиночку.

Брехли. Наверно потому, что смеетесь собственным остротам, ей-богу, ха-ха-ха!

Лорд Вздорнс. Ха-ха! Признаю тем не менее, что ваши остроты способны вызвать у меня улыбку.

Брехли. Ну да, милорду нежелательно скалить зубы, чтобы я ему не стал зубы заговаривать.

Лорд Вздорнc. Ха-ха-ха! Признаю, сказано так славно, что я не мог сдержаться.

Беззабуотер. Мне кажется, что игра слов скорее вызовет перемену в лице вашей светлости, чем простая острота.

Лорд Трухлдуб. Сэр Пол, не присоединиться ли нам к дамам и не выпить ли по чашке чаю, чтобы привести мысли в порядок?

Сэр Пол. С превеликим удовольствием. Мистер Брехли, пойдемте с нами, или позовите меня, когда вздумаете сострить, я похохочу незамедлительно.

Лорд Трухлдуб и сэр Пол Слайбл уходят.

Милфонт. И ваша светлость никогда не смотрит комедий?

Лорд Вздорнс. О да, случается. Но я никогда не смеюсь.

Милфонт. Неужели?

Лорд Вздорнс. Нет, сэр, никогда не смеюсь.

Беззабуотер. Неужели? Зачем же тогда ходить в театр?

Лорд Вздорнс. Затем, чтобы выделяться из публики и досаждать сочинителям {17} эта братия так заносится, если какая-либо из их дурацких острот имеет успех у зрителей боковых лож {18}; признаюсь – ха-ха-ха! – я сплошь и рядом заставляю себя подавить позыв к смеху – ха-ха-ха! – только бы они не слишком о себе воображали.

Милфонт. В этом, милорд, не менее жестокости к самому себе, чем ехидства по отношению к ним.

Лорд Вздорнс. Вначале, не скрою, мне приходилось совершать над собою изрядное насилие; но теперь я научился владеть собой.

Брехли. Пропади я пропадом, милорд, но вы совершили открытие в сфере юмора! Воистину это удар по острословию и мне жаль моих пишущих друзей, но, клянусь, я люблю ехидство! Нет, черт меня побери, до чего ловко: остроумие побивается остроумием. Алмаз гранится алмазом – клянусь, никак иначе!

Лорд Вздорнc. О, я так и полагал, что от вас-то остроумие не укроется,

Беззабуотер. Остроумие? Где же оно? Какое к дьяволу остроумие в том, что удерживаешься от смеха, когда тебе смешно?

Брехли. О господи, а вам это невдомек? Вот именно в том, что удерживаешься от смеха. Не улавливаете? (Тихо Вздорнсу.) Милорд, Беззабуотер славный малый, но, знаете ли, тугодум. Туповатый, не слишком сообразительный, что-то в этом роде. (Вслух.) Сейчас я объясню. Предположим, ты подходишь ко мне – нет, постой, Беззабуотер, я же тебе хочу пояснить предположим, говорю я, ты подходишь ко мне и хохочешь во все горло, держась за бока... Так. А я серьезно на тебя смотрю и осведомляюсь о причине столь неумеренной веселости, а ты себе хохочешь и не можешь слова вымолвить... А я продолжаю серьезно смотреть, ну разве слегка улыбаюсь.

Беззабуотер. Улыбаешься? Вот те на, какого черта тебе улыбаться, когда по твоему предположению я ничего тебе не мог сказать?

Брехли. Постой, постой! Сделай милость, не перебивай меня... Я вот и говорю, что в конце концов ты мне скажешь, только не сразу.

Беззабуотер. Послушай, а нельзя ли сразу, а то мне все это очень уже надоело.

Брехли. Так вот, ты мне выкладываешь забавнейшую шутку или отличный каламбур и при этом лопаешься от смеха, а я слушаю и гляжу на тебя вот так... Разве ты не будешь обманут в своих ожиданиях?

Беззабуотер. Нисколько: если это поистине остроумная вещь, то я готов к тому, что ты ее не оценишь.

Лорд Вздорнc. Как можно, мистер Беззабуотер! В свете единодушно почитают мистера Брехли остроумцем, и моя супруга отзывается о нем в этом смысле весьма лестно, надеюсь, вы можете положиться на ее суждение.

Брехли. Ба, милорд, он в этом ничего не смыслит! Вы не можете себе представить, до чего трудно ему растолковать. (Беззабуотеру.) Возьмемся за дело с другого конца: вообрази, что я скажу тебе нечто остроумное...

Беззабуотер. Вот тут я действительно буду обманут в своих ожиданиях.

Mилфонт. Оставь его, Брехли, он упорствует в невежестве.

Брехли. Жаль его, провалиться мне в тартарары!

Mилфонт. Не присоединимся ли к дамам, милорд?

Лорд Вздорнc. С превеликой охотой, без них мы как в пустыне.

Mилфопт. A может быть еще бутылочку шампанского?

Лорд Вздорнс. Да ни за какие блага мира, ни капли более, умоляю вас!.. О невоздержанность! У меня и без того лицо раскраснелось. (Вынимает карманное зеркальце и глядится в него.)

Брехли. Дайте-ка и мне взглянуть, дайте-ка, милорд! Я разбил зеркальце, что было вделано в крышку моей табакерки, (Хватает зеркальце и глядится.) Гм... Провалиться мне, а у меня прыщ вскочил.

Лорд Вздорнc. Тогда вам необходимо наклеить мушку. Моя супруга вам поможет. Пойдемте, джентльмены, allons, пойдемте все вместе.

Уходят.

Сцена третья

Комната в доме лорда Трухлдуба.

Входят леди Трухлдуб и Пройд.

Леди Трухлдуб. И слышать не хочу! Вы вероломный и неблагодарный человек. Да, да, мне известно ваше вероломство.

Пройд. Признаюсь, мэдем {19}, я проявил слабость, но лишь потому, что стремился услужить вам.

Леди Трухлдуб. Чтобы я доверилась тому, кто, как мне известно, предал своего друга!