Текст книги "Геринг, брат Геринга. Незамеченная история праведника"

Автор книги: Уильям Берк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Военные мгновенно заполонили дом, но быстро выяснили, что злоумышленники – всего лишь пара девочек. Когда стало ясно, что это баловство детей, причем из почтенного семейства, приютившего чужого ребенка, Герман превратил все в шутку: дети есть дети. Он, наверное, даже почувствовал в них родственные души – известно, что, будучи мальчишкой, он и сам был склонен к подобным не совсем безобидным выходкам. Наигранно шокированный тон герра Хоэнзинна постепенно сменяется смехом, но тут он вдруг резко останавливается и проводит руками по столу, как бы жестом приглашая нас приблизиться. Притихшим голосом он сообщает нам, что местные деятели партии отнеслись к инциденту без юмора и так никогда и не простили его семью. Он специально добавляет, что как раз эти люди никогда не брали к себе детей – беженцев из городов воюющего рейха.

Хоэнзинн – прирожденный рассказчик, с большим воодушевлением и артистизмом разыгрывающий всевозможные памятные случаи. Он умело пользуется руками, размахивая ими над головой, когда нужно передать масштаб или значительность события, или складывая их перед собой для пущей искренности и проникновенности. Он точно знает, когда нужно остановиться или сбавить темп, чтобы подчеркнуть какую-то мысль. За несколько предложений энтузиазм и торжественность в его манере и облике могут смениться грустью и отчаянием. Это вообще стало особенностью всех моих бесед с живыми свидетелями войны. Их, переживших столь эмоционально тяжелые времена, запросто бросает то вверх то вниз, и мне приходится кататься на этих эмоциональных американских горках вместе с ними.

Хоэнзинн снова проводит руками по столу, и наша беседа неожиданно для меня приобретает более серьезный тон. “И когда моего отца отправили в концлагерь, потому что он отказывался вступать в партию… Тогда это считали достаточной причиной. Оскорбление фюрера. Мой отец был противником нацистов и, наверное, не очень умно себя повел. Он не представлял всей жестокости режима. Тогда это мало кто понимал, – объясняет Хоэнзин, после чего добавляет: – А гестапо всегда приходило по ночам… Вы, наверное, о таком слышали: бросали камень в окно, ты выглядывал посмотреть, в чем дело… Моего отца как раз так и взяли!”

Его отца отправили в Дахау, где он делил нары с доктором Горбахом, который впоследствии стал канцлером Австрии и часто приезжал гостить к Хоэнзиннам. Хоэнзинн-старший оказался на каторге в Дахау, но тогда семья, оставшаяся без главы в бедственном положении, не имела представления о его судьбе. Хоэнзинны “дружили домами” с другой местной семьей – Ригеле, главой которой была фрау Ольга Ригеле, в девичестве Геринг, старшая сестра Германа и Альберта. Поэтому фрау Хоэнзинн поспешила обратиться к ней за помощью, и через несколько месяцев Хоэнзинн-старший чудесным образом был освобожден. Возвратившись в семью, он ни словом не обмолвился о том, где был. Его молчание было продиктовано не только душевной травмой, но и страхом: на выходе у ворот лагеря ему сказали, что если он “скажет хоть слово о том, что здесь было, скоро они снова встретятся”. Только через много лет после войны его отец смог рассказать о том, что пережил в Дахау.

“А Альберт, этот Альберт! – шумно восклицает, как бы не веря, Хоэнзинн. – Я только потом узнал, из этого интервью, что мой отец был в списке у Альберта!” Список, о котором он говорит, это тот самый “список тридцати четырех”, а интервью – беседа с создателями британского документального фильма, по которому я его вспомнил. Это для меня такой же сюрприз, как и для Хоэнзинна. В фильме не говорилось, что фамилия Хоэнзинна в списке, и не говорилось, что Альберт за него вступался.

“Здесь только одна возможность: фрау Ригеле позвонила Альберту, и тот посодействовал через Германа, – поясняет Хоэнзинн. – Эта семья в нацистах не состояла”. “Герман всегда слушал, что ему говорили родные”, – добавляет он потом. Итак, согласно рассказу Хоэнзинна, фрау Хоэнзинн довела информацию об аресте мужа до сведения фрау Ольги Ригеле, которая затем связалась с Альбертом, работавшим на “Шкоду” в Бухаресте. После этого Альберт, либо сам, либо с помощью Германа, сделал так, чтобы Хоэнзинна-старшего отпустили из Дахау.

Наш хозяин предполагает, что Альберт, когда составлял свой список, знал, что его отец помог бы Альберту, если б его вызвали свидетелем защиты. Его отец мог понять Альберта, ибо у них было одно дело и похожий опыт: их обоих терроризировало гестапо. Как и Альберта, Хоэнзинна-отца арестовывали неоднократно. Местное гестапо не могло смириться с тем, что после освобождения из Дахау он сохранил свой статус авторитетного коммерсанта и противника партии.

После того как Хоэнзинна-отца отпустили из гестаповской тюрьмы в Зальцбурге, Герман Геринг пожаловал в гости. Во время визита он, всемогущий рейхсмаршал, спросил хозяина, как было в Дахау, и доверчивый Хоэнзинн рассказал все как видел. “Геринг вообще-то был шокирован! – сообщает Хоэнзинн-младший интересничающим тоном. – Но то была не его забота. Нужно помнить, что такие люди, как Геринг, занимались в первую очередь войной. Им приходилось много о чем другом беспокоиться – о фронте, например. А еще были преступники, которые как раз все это и устроили, – Гиммлер и прочие. Лагерные коменданты – эти были главные преступники!”

* * *

Сидя в машине на пути обратно во Фрайбург, я не могу выкинуть из головы последние слова Хоэнзинна. Герман Геринг, человек, который принес само понятие концлагеря на немецкую почву, был шокирован тем, что происходило в Дахау?

В 1933 году, будучи главнокомандующим прусской полиции и гестапо, Герман создал первые концентрационные лагеря в Германии. Они родились в период после поджога рейхстага (27 февраля 1933 года) в качестве места, где было необходимо разместить тысячи внезапно возникших политических заключенных. Вину за поджог удачно свалили на конкурентов в борьбе за власть – коммунистов. Лагеря и дальше продолжали функционировать подобным образом – в качестве грубого, но важного инструмента избавления от политических противников (или вообще любого, кто не соглашался с идеологией режима) и консолидации власти. Герман, хорошо знавший историю бурских войн, позаимствовал идею лагерей у британцев, а именно у лорда Китченера, который учредил лагеря еще во время Второй бурской войны.

Я пытаюсь оценить позицию Хоэнзинна, хотя она и кажется такой неправдоподобной. У Германа и правда дел было невпроворот: он был рейхсмаршалом, президентом рейхстага, главнокомандующим люфтваффе, уполномоченным по “четырехлетнему плану”, главой собственной промышленной империи под названием Reichswerke Hermann Göring AGи вдобавок имперским лесничим и имперским егерем. Правда и то, что Геринг еще в 1934 году передал бразды правления гестапо Гиммлеру вместе с контролем за концлагерями.

Правда и другое: Геринг был участником режима, существенной чертой которого было жесткое разграничение власти, внутрипартийные конфликты и атмосфера секретности, здесь не было недостатка в параноиках, которые остервенело защищали свои полномочия от всякого внешнего посягательства. Постоянно сталкивавшиеся друг с другом Гиммлер и Геринг вели непрекращающуюся и беспощадную борьбу за власть. Все, что связывало их, – ничего не значащие любезности. Сделай кто-нибудь из них малейший шаг навстречу, это немедленно было бы использовано против него же. Поэтому Гиммлер и не вздумал бы делиться какой-либо информацией о делах СС с Германом, а Герман никогда не стал бы посвящать Гиммлера в положение люфтваффе или экономики.

И все же трудно представить, что Герман при всем своем всемогуществе и политической опытности мог не знать из каких-то других источников, что в действительности происходило в лагерях. Имея в личном подчинении ведомство прослушки телефонной связи, Forschungsamt, он не мог не знать о делах Гиммлера. Его собственный брат Альберт часто делился с ним своим недовольством. С другой стороны, Альберту не нужны были документальные подтверждения или прослушка разговоров, чтобы понимать, что необходимо что-то делать.

* * *

1923 год – значимая дата для семьи Герингов. В этом году случились две свадьбы, выпуск из университета, похороны, развод, провалившийся путч и изгнание. Первое бракосочетание произошло 3 февраля в Стокгольме между Германом и его шведской возлюбленной Карин фон Канцов – еще одной женщиной, как понятно из имени, аристократического происхождения.

После войны в Германии начался период политического и общественного брожения. Улицы заполонили разочарованные бывшие герои войны – солдаты с судьбой как у Германа. И посреди катаклизма Герман – человек, который когда-то не питал к политике и политикам ничего, кроме презрения, – вдруг сам превратился в политика. Он вступил в ряды берлинского фрайкора (полувоенных отрядов, формировавшихся повсюду в Германии после Первой мировой) и сделал так, чтоб его голос услышали. Хотя его речи воспринимались на ура, на том этапе до карьеры политика Герману было еще далеко. Фрайкор развалился после беспорядочного и неудачного Капповского путча 1920 года, и о политических устремлениях пришлось на время забыть.

В отсутствие дела жизни, в отсутствие кайзера и кайзеровской армии Герман оказался предоставлен сам себе. Однако посреди всего разброда и шатания судьбе было угодно вмешаться, чтобы вновь поставить его на ноги и вернуть на знакомое место – за штурвал самолета. Агентом судьбы выступил голландский гений авиастроительного дела Антон Фоккер. Фоккеру в тот момент позарез требовались пилоты уровня Геринга – люди, способные извлечь максимум из его самолетов, чтобы впечатлить перспективных заказчиков из Скандинавии, в тот момент самого быстроразвивающегося рынка. Летом 1920 года Герман оставил место консультанта при Фоккере, поддавшись более свободолюбивой стороне своей натуры. Он взял в помощники четырех бывших сослуживцев-истребителей, и вместе они стали показывать северянам самые отчаянные летные трюки, которыми прославились во время войны. Их снова заметили, их лица снова появились на обложках. [46]46
  Frischauer, W. (1951) Ein Marschallstab Zerbrach: eine Göring-Biographie.Ulm: Münster Verlag. P. 36–37.


[Закрыть]Герману удалось вернуть себе гордость.

С приближением скандинавской зимы Герман стал подумывать о постоянном месте со стабильным доходом. Он нашел работу в Стокгольме, в шведской авиакомпании Svenska Lufttrafik, где ему нужно было катать богатую и знаменитую публику. В одну слишком непогожую шведскую ночь Герману пришлось заночевать в замке своего зажиточного пассажира, графа Эрика фон Розена. Именно здесь, в средневековом замке фон Розена Роккелстад-слотт, так напоминающем Маутерндорфский и Фельденштайнский замки его детства, наш тевтонский рыцарь нашел свою нордическую принцессу Карин фон Канцов. [47]47
  Там же. P. 37.


[Закрыть]Несмотря на мужа и даже восьмилетнего сына, принцесса с рыцарем мгновенно увлеклись друг другом. Любовь сказала свое слово: в декабре 1922 года Карин развелась с Нильсом фон Канцовом, своим мужем-офицером, и вскоре отправилась на юг, чтобы в Мюнхене воссоединиться с новым кавалером.

После свадьбы случился выпуск из университета. Проведя три семестра, ассистируя профессору Крелю в изучении устройства кранов и подъемников, Альберт в 1923 году закончил курс со степенью инженера-механика и суммарной оценкой “очень хорошо”. [48]48
  Доктор Марго Фухс (Leitung Historisches Archiv, Technische Universität München), электронное письмо автору, 23 ноября 2006 года.


[Закрыть]Теперь он был волен уехать из Мюнхена, рассадника национал-социализма, на востоке, в Вольфене, его ждало место на заводе компании I. G. Farben. [49]49
  “Протокол допроса Альберта Геринга”, составлен в Министерстве внутренних дел в Праге, 17декабря 1946; Ls V 242 / 47, Чешский народный архив в Праге.


[Закрыть]Это та самая компания, которой было суждено оставить огромное пятно на всемирной истории в качестве поставщика газа “циклон Б” в нацистские лагеря уничтожения. Но, когда там работал Альберт, единственное, в чем можно было обвинить I. G. Farben, – это раскрашивание мира своими многочисленными красителями.

Радость уступила место горю: 15 июля 1923 года в шестьдесят четыре года от воспаления легких скончалась Фанни Геринг. Повзрослевшие, обзаведшиеся женами и закаленные войной братья снова встретились у могилы на семейном участке. Только на это раз они не обнимались. Они стали расходиться политически и идейно. Альберт прекрасно знал о политических симпатиях своего брата, его знакомстве с этим австрияком с усами щеточкой, его членстве в Национал-социалистической партии. Несколько лет спустя в Австрии Альберт скажет своему другу Альберту Бенбассату: “Знаешь, у меня есть брат в Германии, который водится с этой сволочью Гитлером, и если он будет продолжать в том же духе, ничем хорошим это для него не кончится”. [50]50
  Интервью с Жаком Бенбассатом, The Real Albert Goering,3BM TV, 1998.


[Закрыть]Этот конфликт интересов приведет к двенадцати годам молчания между братьями. Как объяснял потом Герман, “мы перестали разговаривать из-за того, как Альберт относился к партии. Никто ни на кого не злился. Просто пошли каждый своим путем, как и должно было быть”. [51]51
  Goldensohn, L. (2004) The Nuremberg Interviews.Ed. R. Gellately 19th ed. New York: Alfred A. Knopf. P. 132.


[Закрыть]

Вскоре последовало раннее окончание двухлетнего брака Альберта с Мари фон Аммон. Причиной развода стала еще одна дама с частицей “фон”, однако, в отличие от молодой первой жены Альберта, она была тридцатисемилетней, на девять лет его старше. Сразу после развода, 10 сентября 1923 года, Альберт женился на Эрне фон Мильтнер. Учитывая близость развода и второй свадьбы, можно не без оснований утверждать, что отношения с Эрной начались у Альберта задолго до того, как Мари сняла с руки его кольцо. Это было только начало череды непредсказуемых, а иногда и скандальных романов Альберта.

Примерно в то же время, когда Альберт стоял у алтаря, клянясь в любви к Эрне, Герман находился в мюнхенской пивной и клялся в любви к Гитлеру и национал-социализму. Поселившись в Мюнхене с новой женой, Герман сам собой вернулся в политику. И Карин, и Германа интересовал этот невысокий человек, который так наэлектризовал мюнхенскую политическую сцену. Герман так описывал свои первые встречи с Гитлером американскому психиатру Леону Гольдензону в Нюрнберге:

Я был против Версальского договора, я был против демократии, которая не смогла покончить с безработицей и вместо того, чтобы сделать Германию сильной державой, превратила ее в страну мелкую и незначительную. Я немецкий националист, у меня есть высокий идеал Германии… Я познакомился с Гитлером в 1922 году на митинге, он меня поначалу не очень впечатлил. Он мало говорил в тот раз, как и я. Через несколько дней я услышал его выступление в мюнхенской пивной – он говорил о величии Германии, отмене Версальского договора, оружии для Германии и будущей славе немецкого народа. Поэтому я объединил с ним силы и вступил в Национал-социалистическую партию. [52]52
  Там же. P. 21–22.


[Закрыть]

На том этапе у Гитлера и национал-социалистов было совсем мало последователей, и их не воспринимал всерьез никто из крупных игроков – ни военные, ни промышленники, ни чиновники. Гитлеру нужно было привлечь человека с громким, знакомым в каждой немецкой семье именем, именем, на которое обратит внимание элита, именем, с которым можно будет проникнуть в рейхстаг. Имя Германа Геринга отвечало всем условиям. Герман в свою очередь наконец-то повстречал человека, с энтузиазмом и надеждой смотрящего в будущее, человека, который разделял его взгляды и не боялся их высказывать, человека, которого он считал способным принести долгожданное обновление. В Адольфе Гитлере Герман нашел себе того, за кем можно следовать.

Итак, в 1922 году завязался этот зловещий роман, и, как во всех классических любовных сюжетах, связь должна был пройти испытание на верность. Оно выпало на долю Германа днем в пятницу 9 ноября 1923 года в Мюнхене на Одеонсплац перед Фельдхеррнхалле. Два пулевых ранения, в пах и бедро, стали достаточным доказательством преданности Германа. Пули принадлежали баварским полицейским, которых вызвали для подавления мятежа, получившего название Пивного путча, – первой попытки Гитлера вырвать власть из рук веймарского правительства. Этот день ознаменовал начало четырех очень долгих и мрачных лет в жизни Германа. Скрывшийся с места преступления, с ордером, выписанным на его арест, Герман сделался раненым беженцем, мечущимся между странами: из Германии в Австрию, из Италии в Швецию. Обстоятельства оторвали его от отечества и от действительности. Постоянная физическая и душевная боль превратила его в жалкого морфиниста, знающего только два эмоциональных состояния – отключку и бешенство. Из-за этого он успел несколько раз побывать в шведских заведениях для душевнобольных. Его единственной спасительницей была верная Карин.

Между тем у Альберта все складывалось благополучно. Он только что переехал с женой на север в Дассау, где в 1925 году получил новую работу на Kaloriferwerkпрофессора Юнкерса. Хотя последний прославился достижениями в области авиации, производство котлов и нагревательных приборов было его основной статьей дохода. Именно в этой отрасли подвизался и Альберт. В 1928 году он пошел на повышение: Юнкерс назначил его представителем в Австрии, Венгрии и Южной Чехословакии. [53]53
  “Протокол допроса Альберта Геринга”, составлен в Министерстве внутренних дел в Праге, 17декабря 1946; Ls V 242 / 47, Чешский народный архив в Праге.


[Закрыть]Это означало переезд в Вену и, что важнее, – подальше от СА, штурмовиков его братца и их проникнутых ненавистью выступлений.

* * *

Непрестанно разъезжая между Веной, Прагой и Будапештом, Альберт находился в своей стихии, очаровывая клиентов в лучших ресторанах и кафе, которыми славился каждый из этих городов. “Он всегда говорил, что чувствует себя комфортнее всего в треугольнике между Веной, Прагой и Будапештом – в ту пору самом что ни на есть центре Европы, – вспоминает Эдда Геринг, единственная дочь Германа и племянница Альберта. – Здесь были его интересы, работа, большинство друзей. Это был его мир, и он с его элегантностью, очарованием, умом, чувством юмора встроился в этот мир идеально”. [54]54
  Интервью с Эддой Геринг, The Real Albert Goering,3BM TV, 1998.


[Закрыть]

* * *

Окунувшись в гущу удовольствий кабарешного мира, богемного великолепия кафе и клубов Восточной Европы, Альберт одновременно сбросил свою старую кожу и наконец освободился от нависающей тени брата. Возмужав, он оказался сложной личностью: отчасти герой-призрак, отчасти убежденный гедонист, отчасти безжалостный хам. Именно здесь я чувствую, что могу протянуть руку и ощутить уже не просто нечеткий силуэт-набросок или ворох пожелтевших записок. Из тени Европы 1930-х годов подлинный, состоявшийся Альберт Геринг выступает, чтобы пожать мне руку.

Глава 5
Мальчик и книги

Венская Volksmusikи смех разлетаются по этой в остальном безжизненной улице Бухареста. Ароматы свежеприготовленного кофе и табака выплывают наружу, смешиваясь с густым летним воздухом, дразня завидующих соседей, которым не доступно ничего свыше того, что полагается по карточкам. Вторая мировая охватила весь континент, но сегодня у Бенбассатов весело и празднично. Так бывает всегда, когда к ним заглядывает их самый дорогой друг. Он мог со смехом делиться историями о своих стычках с СС, запевать во весь голос то одну то другую песенку из венского канона, наконец, просто улыбаться своей нахальной, но обнадеживающей улыбкой – Альберт Геринг всегда умел развеять мрачное настроение.

С улицы доносится пение двух мужских голосов. С бокалом в одной руке и сигаретой в другой один из самых известных бонвиванов Европы выходит на балкон, чтобы выяснить, кто помешал его досугу. Источником оказываются два офицера вермахта, слегка подшофе, которые сами пытаются проблеять одну из многочисленных Wienerlied(венских народных песен).

“ Grüß Gott!” – приветствуют они друг друга. “Как тебя зовут?” – спрашивает один из офицеров. “Альберт Геринг”, – отвечает он. Узнав известную фамилию, парочка полушутя интересуется: “Уж не родственник ли?..” “Брат”, – невозмутимо сообщает Альберт. Тут же их вялые плечи выпрямляются, лица каменеют, а веселье выветривается – внутренний солдат, привыкший к муштре, заставляет их дружно выпалить: “Хайль Гитлер!” Они ведь, в конце концов, удостоились лицезреть брата самого рейхсмаршала. Однако, будучи человеком, ненавидящим зацикленные на Гитлере ритуалы нацизма, Альберт Геринг просто оттопыривает средний палец и небрежно, на венском диалекте, бросает: “ Leck mich im Arsch!” – “Поцелуйте меня в зад!” [55]55
  Интервью с Жаком Бенбассатом, The Real Albert Goering,3BM TV, 1998.


[Закрыть]

* * *

Я бреду по широкой улице, которая заставлена пикапами и таун-карами, как один подровнявшимися под строгим углом в сорок пять градусов к тротуару. Какой-то прохожий приветственно подносит палец к шляпе: “Доброго здоровьичка!” Глухое буханье хип-хопа заставляет пешеходов оборачиваться вслед проезжающему кадиллаку родом из конца семидесятых. В городе Гринвилл, штат Южная Каролина, стоит липкая послеобеденная жара.

Решив обязательно воспользоваться возможностью немного ознакомиться с местной историей, тем более такой трагической, я по указателям дохожу до городского музея Конфедерации. Некоторые люди, видимо, просто не способны оставить прошлое в прошлом. Здешний экскурсовод средних лет с бородой Стоунуолла Джексона, пивным животиком и в наряде ветерана войны во Вьетнаме – классический тому пример. “Немногим известно, что в Конфедеративной армии служил большой контингент цветных солдат. Нам вдалбливают, что война велась против рабства, но на нашей стороне были свободные рабы, и они сражались за Конфедерацию”, – сообщает он мне тоном человека, продолжающего вести давно проигранную войну. С сумасшедшими глазами, незаметно придвигающийся все ближе, как будто учуял среди нас шпиона северян, он шепчет: “А вы знаете, что Север отменил рабство только в 1865 году? Ведь прокламация Линкольна относилась лишь к восставшим штатам”. Я в самом сердце Диксиленда – от Австрии периода аншлюса, Румынии под Антонеску, Альберта Геринга меня отделяет целый мир. Тем не менее именно здесь, на американском Юге, проживает следующий фрагмент истории Альберта Геринга – Жак Бенбассат, старый друг семьи и номер четвертый в “списке тридцати четырех”. Он один из немногих оставшихся в живых людей, кому Альберт Геринг был другом и наставником.

* * *

– Здра-асте, – женщина с нью-йоркским акцентом приветствует меня, открывая внешнюю дверь-решетку. Это, должно быть, Дорис, жена Жака Бенбассата на протяжении уже более чем сорока лет, миниатюрная, с седым каре и молодыми черными глазами, щурящимися за стеклами очков, как бы оценивающими визитера.

– Здравствуйте, а Жак дома? – спрашиваю я, стоя у подножия крыльца.

– Нет, Жака нет, он сейчас у врача. А вы кто? У вас к нему какое-то дело?

– Я вчера договорился взять у него интервью в 11 утра; наверное, я с вами и говорил, когда вчера звонил.

– Нет, он мне ничего не сказал.

– Хорошо, а вы не знаете, когда он вернется?

– Не знаю, – отвечает она. Наступает неловкое молчание, пока мне не удается получить приглашение войти – в ответ на просьбу позвонить ему по сотовому.

Я следую за хозяйкой по тускло освещенному коридору на кухню, на пути почти спотыкаясь о лестничный подъемник, откинутый под загадочно низким углом. Пахнет бабушкиным домом, и от этого запаха становится уютно. Кухня – белостенное море, по которому мечется косяк тропических рыбок, повторяющих движения друг друга. Рыбки останавливаются у классического пропагандистского плаката времен Второй мировой: дама в рабочем комбинезоне, чья согнутая в локте рука демонстрирует непропорционально большой бицепс, и ниже жирным шрифтом провозглашается: “У нас сил хватит!” Рядом с антикварным холодильником Дорис поднимает трубку столь же древнего телефона и спрашивает, по какому номеру я собираюсь звонить. “На сотовый Жака”, – отвечаю я, сомневаясь, что там, на крыльце, она меня расслышала. Бросая на меня очень необычный взгляд, она хихикает: “Вы что, у Жака и сотового-то нет!” Когда она снова поднимает на меня глаза, я вижу непонимающий взгляд. Это не просто старческие чудачества, это явно Альцгеймер.

* * *

Наконец приходит Жак, ковыляющий и опирающийся на трость, хотя поддерживать-то особенно нечего – от него немного осталось. Почти без мышц или жира, его складчатая кожа свисает с костей, как поношенная рубашка, наброшенная на стул. Его лицо и голову покрывает всего лишь несколько отчаянно цепляющихся за жизнь белесых волосков. На лице выгравированы морщины, рассказывающие обо всем: о вынужденном бегстве из двух стран, пережитой мировой войне, оставленных позади двух безжалостных режимах, каждый из которых считал его кровным врагом. Выжить для него означало прожить достаточно долго, чтобы не пропустить ни одного возможного и невозможного ужаса, обрушившегося на него самого, его семью и его народ. Он не поддался никакому человеческому злу, но теперь природа заявила на него свои права там, где человек остановился. Она поразила его раком легких. Жак никогда не был заядлым курильщиком, никогда не работал ни в каких канцерогенных условиях – болезнь просто стала еще одним незаслуженным испытанием, уготованным ему судьбой.

Очень неспешно он садится напротив меня и надевает на оттопыренные уши-очки с линзами-полушариями. После его извинений (будто он лично виноват в своей болезни) я начинаю разговор словами о том, как здесь зелено, – на такого рода обстоятельства австралийцы часто обращают внимание в других странах, где сам факт выпадения осадков почему-то не считается поводом для ликования. Он шутит в ответ: “Поэтому и называется Гринвилл”. Помимо ощущения себя последним ослом я также приятно удивлен: несмотря на тяжесть болезни и мрачные перспективы, Жак по-прежнему способен шутить.

Пока он повествует о разных своих похождениях с Альбертом, я не могу не отметить сходства этих двух характеров. Оба кажутся в глубине души обаятельными озорниками. Возможно, это связано с тем, какое место занимал Альберт в жизни Жака еще в юности последнего. Альберт часто навещал дом Бенбассатов, где играл роль дяди для боготворящего его Жака. Он ездил с Бенбассатами на лыжные каникулы в Австрийских Альпах, развлекая Жака, тогда еще новобранца армии США, дислоцированного в послевоенной Германии, мрачными шутками и байками о любовных приключениях. “Однажды мы сидели, знаете, болтали ни о чем, и он немного хандрил, потому что не мог найти работу, – говорит Жак, вспоминая одну из их послевоенных бесед с Альбертом в австрийском Бад-Гаштайне. – И он [Альберт] говорит: “ Ты знаешь, я тут подумал: наверняка все мои друзья, которым я делал одолжения… Тебе не кажется, что, если бы я умер, они принесли бы мне на могилу дорогие венки?” Я сказал: “Наверное”. Он сказал: “А недурно было бы, если б они отдали мне деньги за них ПРЯМО СЕЙЧАС!”

* * *

Кран – вот что впервые свело вместе двух Альбертов. Альберту Бенбассату – будущему отчиму Жака, подающему надежды молодому венскому бизнесмену – потребовались услуги Альберта Геринга – молодого инженера / торгового представителя компании Юнкерса в дневное время и прожигателя жизни по вечерам – для надзора за работой крана. Но, хотя кран свел их вместе, их отношения сложились благодаря общей любви к хорошему вину, кофе и пышным красавицам – отношения, которые пережили два фашистских режима и мировую войну и продолжались до самой смерти Альберта Геринга. Они оба вращались в кругах богемы в Вене, Праге и Будапеште, являвшихся тогда наряду с Парижем и Берлином культурными и развлекательными центрами Европы. “В нем было море обаяния. И еще у него была особенность: для счастья ему могло быть достаточно чашки кофе и бокала вина, – говорит Жак. – С дамами он легко сходился… Обожал все, в чем было хоть немного экзотики. Но, правда, худосочных не любил… Бывало, глянет на девушку и скажет: “Слишком худая, а мне подавай полненьких!”

Хрипение Жака почти не слышно. Из-за лечения он временно потерял голос, и иногда его одолевают приступы икоты, как будто ему трудно элементарно пропускать через себя воздух, которым он дышит. Но, когда он заговаривает о чем-то волнующем, симптомы исчезают, и голос вновь обретает уверенность, лицо оживляется. Как будто заново переживать прошлое для него своеобразная терапия.

До самого аншлюса Альберт регулярно навещал дом Бенбассатов, где к нему всегда было приковано всеобщее внимание – собиравшиеся любили послушать его пение и рассказы. “Я хорошо помню, что он появлялся у нас довольно часто. Мой отец всегда принимал его с удовольствием… Жизнерадостность была ему очень присуща. Ему нравилась музыка: он играл на гитаре, играл на рояле – немножко по-своему, но получалось вполне ничего”, – вспоминает Жак.

* * *

Хотя Жак был еще слишком молод, чтобы об этом знать, именно на том этапе своей жизни Альберт Геринг впервые заступился за человека, пострадавшего от нацистского режима. “Я думаю, впервые он оказал такую услугу, когда Герман Геринг попросил Альберта устроить на работу в Австрии дружка его жены”, – говорит Жак. Не Герман сделал одолжение для Альберта, что станет нормой в ближайшие годы, а Альберт первым сделал одолжение для Германа.

В качестве представителя Юнкерса в Австрии, Венгрии и на юге Чехословакии Альберт постоянно имел дело с австрийским киноконцерном Tobis-Sascha Filmindustrie AG, а именно снабжал его химикатами, необходимыми для хранения фильмов. Естественно, беседы во время его приездов не ограничивались химикатами. Однажды в 1934 году речь зашла о том, чтобы привлечь Альберта в качестве технического директора студии. Альберт с радостью принял это приглашение, правда, сперва заручившись благословением своей прежней фирмы.

В то время Альберт жил в добровольном изгнании в Австрии и недавно стал ее натурализованным гражданином. То, что он пошел на этот смелый шаг, было прямой реакцией на 1933 год – на воцарение нацистов в его родной стране. Имевший возможность пользоваться благами, полагающимися нацистской элите, Альберт бежал от всего, что было хоть как-то связано с партией. Его позиция была не просто фрондерством: среди первых увидевший, чем на самом деле является партия национал-социалистов и какую угрозу она представляет для Германии, он поступил в согласии со своими моральными принципами. Такое было редкостью. Соблазненные посулами полной занятости, экономического процветания, возрождения национальной гордости, многие оставались в Германии, вынужденно закрывая глаза на безжалостную нацификацию немецкого общества и ранние признаки грядущей катастрофы. Оставались даже многие немецкие евреи. Несмотря на заметный первоначальный всплеск в год прихода нацистов к власти (1933), показатели еврейской эмиграции из Германии далее демонстрируют общую тенденцию к снижению: от тридцати семи тысяч человек в 1933 году до двадцати трех тысяч в 1934-м и двадцати тысяч в 1938-м. [56]56
  Schleunes, K. A. (1972) The Twisted Road to Auschwitz: Nazi policy toward German Jews,1933–1939. London: André Deutsch LTD. P. 199.


[Закрыть]

Человеком, который постарался заманить Альберта на работу в Tobis-Sascha, был сам президент компании Оскар Пильцер. Именно Оскар вместе со своими тремя братьями, Куртом, Северином и Виктором, осуществил незадолго до этого слияние Sascha Filmindustrie AGи Tobis-Tonbild-Syndikat AG, купив первый в 1932 году и второй год спустя. После слияния Tobis-Saschaзанял положение крупнейшего киноконцерна в Австрии. Естественно, размер стал вызывать зависть, а из зависти выросли планы – конкретно говоря, планы геббельсовского министерства пропаганды – оторвать себе кусок от этого пирога. Евреи братья Пильцеры хорошо чувствовали эту угрозу и понимали также, что их религиозная принадлежность может в один прекрасный день быть использована против них антисемитским соседом Австрии. Это понимание, несомненно, было мощным фактором в решении нанять Альберта Геринга, закоренелого противника нацизма и младшего брата рейхсмаршала.