Текст книги "Зримая тьма"

Автор книги: Уильям Голдинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ГЛАВА 6

Пока Мэтти находился в Австралии, мистер Педигри вышел из тюрьмы и был взят под опеку несколькими обществами. Он получил немного денег по завещанию своей матери – старуха умерла во время его заключения. Деньги обеспечили ему не столько свободу, сколько определенную мобильность: он сумел скрыться от тех, кто безуспешно пытался помочь ему, и перебрался в центр Лондона. Оттуда он очень скоро вернулся в тюрьму и на этот раз вышел на свободу сильно постаревшим, словно прибавил больше лет, чем провел в камере. Сам он объяснял это, плача от жалости к себе, тем, что сокамерники против него снюхались. Он никогда не мог похвастаться избытком плоти, а теперь даже та, что осталась, была изрядно потрепана. Его лицо покрыли морщины, спину согнуло, а в поблекшей соломе волос уже явно проступала седина. Сперва он обосновался было на лондонском вокзале, на скамейке, но в час ночи ее перевернул под ним полицейский, и, может быть, именно из-за этого инцидента Лондон лишился для него всякой привлекательности: он отправился в Гринфилд. Все-таки именно там жил Хендерсон. Умерев, Хендерсон навсегда остался в сознании мистера Педигри вожделенным и совершенным. В Гринфилде нашлась гостиница, о которой мистер Педигри раньше не знал, за ненадобностью. Она была чистой до невозможности, с большими комнатами, разделенными на отдельные каморки с узкой кроватью, столом и стулом в каждой. Здесь он поселился и отсюда совершал вылазки, в том числе – к школе, где смотрел сквозь решетку ворот на место, куда упал Хендерсон, на пожарную лестницу и на край свинцовой крыши. Закон не запрещал ему подходить ближе; но он уже приобрел привычку двигаться по стенке, подобно другим опустившимся изгоям, которые все время держатся поближе к стене, чтобы знать, что хоть с одной стороны им ничего не грозит. Сейчас он стал одним из тех, кого полицейские инстинктивно причисляют к подозрительным типам; в результате, он и самому себе начал казаться подозрительным типом и, завидев полисмена, старался побыстрее отойти подальше или скрыться за углом.

Все же у него оставался небольшой доход, и на него он жил, вполне законопослушно, если не считать его желаний – которые во многих странах не грозили бы никакими неприятностями. Не имея почти ничего, он тем не менее не чувствовал тягот своего нищенского существования. Всю его собственность составляло то, что было на нем надето. Викторианские пресс-папье он давно продал – увы, еще до того, как цены на них взлетели. Были распроданы и все его нэцкэ; за них он выручил побольше. Осталась одна-единственная, кусочек гладкой слоновой кости размером с пуговицу – собственно, это и была пуговица, с вырезанными на ней двумя мальчиками, слившимися воедино так увлеченно и увлекательно! Мистер Педигри считал безделушку своим амулетом и носил в кармане, где ее всегда можно было потрогать. Иногда нэцкэ жгла ему пальцы. Именно после одного из таких прикосновений он совершил поступок, который в очередной раз привел его в тюрьму. Ему предложили сделать операцию; но он в ответ завопил так безумно и пронзительно, что даже полицейский психиатр отступил. Выйдя на свободу, мистер Педигри вернулся в Гринфилд; казалось, его разум теперь замкнулся в рамках простейших схем, ритуалов, управляющих его действиями и убеждениями. В день приезда он шел по Хай-стрит, замечая, как много вокруг цветных. Через какое-то время он оказался перед усадьбой Спраусона, между книжным магазином и магазином Фрэнкли по одну сторону и горбом Старого моста – по другую. У входа на мост стоял допотопный общественный туалет – колоритное чугунное сооружение, не то чтобы вонючее, но с душком, не то чтобы грязное по своей сути, скорее выглядевшее таковым благодаря черному креозоту. Бачки наполнялись и сливались, наполнялись и сливались день и ночь (техническое чудо шестидесятых годов прошлого века), с неизменностью движения звезд и приливной волны. Именно здесь мистер Педигри одержал скромную победу, которая и привела его в последний раз в тюрьму; но сейчас его призвала сюда не расчетливая надежда и не похоть. Он завернул сюда просто потому, что бывал здесь раньше.

Его представления подверглись эволюции. Прежде он чувствовал щедрую радость от юношеской сексуальной ауры, теперь начал ценить возбуждение, которым сопровождается нарушение табу, если результат достаточно непригляден. Разумеется, общественные уборные имелись и в парке, еще в большем количестве – около центральной автостоянки, да и на рынке. Уборные были разбросаны по всему городу, их было гораздо больше, чем мог бы предположить человек, не предпринимавший, подобно мистеру Педигри, специальных изысканий. Доступ в школы был ему закрыт навсегда, но уборные тоже, в своем роде, вели к цели. Он уже собирался выйти из-под укрытия стены, когда из дверей усадьбы Спраусона появился человек и зашагал по улице. Мистер Педигри долго смотрел ему вслед, оглянулся на туалет, снова посмотрел на удаляющуюся фигуру и, решившись, поспешил за ней, сутулясь и покачиваясь на ходу. Обогнав человека, он выпрямился и обернулся.

– Белл, кажется? Эдвин Белл? Значит, вы до сих пор здесь? Белл?

Белл застыл на месте и проблеял фальцетом:

– Кто вы? Кто?

Годы, целых семнадцать лет, изменили Белла гораздо меньше, чем Педигри. Хотя у Белла были свои неприятности, мучительная проблема избыточного веса в их число не входила. Белл сохранил неповторимый облик студента конца тридцатых годов, и все, кроме широких брюк, было при нем: вздернутый нос, легкий налет властности и непререкаемость суждений.

– Я – Педигри. Вы должны меня помнить! Себастьян Педигри. Помните?

Белл резко выпрямился, глубоко засунул в карманы пальто стиснутые кулаки, затем в панике сдвинул их на самом интимном месте.

– При-ивет! – проскулил он. – Я…

И Белл, с низко опущенными кулаками, задранным носом и раскрытым ртом, начал подниматься на цыпочки, как будто такая простая тактика могла поднять его над собственным замешательством. Тем не менее он понимал, что перейти на другую сторону улицы было бы недостойно человека с либеральными взглядами, поэтому встал нормально, при этом слегка покачнувшись.

– Педигри, дружище!

– Понимаете, я долго отсутствовал, растерял все знакомства. А как вышел на пенсию, подумал… да, я подумал, почему бы мне не заглянуть…

Они стояли лицом друг к другу среди плывущей мимо разноцветной толпы. Белл смотрел на лицо старика, глупую морщинистую маску, уставившуюся на него в тревожном ожидании.

– Почему бы не заглянуть в нашу старую школу, – глупо и жалко бормотала морщинистая маска. – Я думал, что вы – единственный, кто остался с моих времен. Со времен Хендерсона…

– Послушайте, Педигри… вы… понимаете, я женат…

Он чуть было не задал необдуманный вопрос, не женился ли Педигри тоже, но вовремя остановился. Педигри ничего не заметил.

– Я просто подумал, не заглянуть ли в нашу старую школу…

В воздухе между ними повисло совершенно ясное и точное понимание того, что если нога Себастьяна Педигри когда-нибудь переступит порог школы, его задержат за преступные намерения; но если он придет об руку с Эдвином Беллом, закон окажется бессилен, однако это не принесет ничего хорошего ни тому, ни другому, что бы там Педигри ни думал. Провести Педигри в школу мог бы только святой – или Иисус, или может быть Гаутама, наверняка Магомет, нет, не надо сейчас думать о Магомете, это заведет меня слишком далеко, о боже, как мне от него избавиться?!

– И если вы идете в ту сторону…

Эдвин снова рывком встал на цыпочки и судорожно сомкнул погруженные в карманы кулаки.

– Какая досада! Только что вспомнил! Ох, ох, мне нужно немедленно вернуться. Понимаете, Педигри…

И он развернулся, задев плечом проходившую мимо негритянку.

– Простите, пожалуйста, какой я неуклюжий! Ладно, Педигри, увидимся.

И поспешил на цыпочках вниз по улице, затылком чувствуя, что Педигри идет следом. Попавший в нелепую ситуацию Эдвин Белл, по-прежнему прикрывая интимные места засунутыми в карманы кулаками, нырял и петлял среди спешащих на рынок женщин в сари. За ним по пятам упорно следовал Педигри, и оба они непрерывно говорили, словно боясь услышать в тишине что-то ужасное. Впрочем, так оно и получилось: когда они дошли до усадьбы Спраусона и возникла угроза, что Педигри поднимется наверх, мимо адвокатской конторы, прямо в квартиру, – Эдвин Белл не выдержал: выставив руки ладонями наружу, он выкрикнул фальцетом явный запрет:

– Нет, нет, не-ет!

Он рванулся, словно отрывая плоть от плоти, и взлетел по лестнице, оставив в холле Педигри, все еще бормотавшего о возвращении в школу и о Хендерсоне, будто мальчик по-прежнему был там. Замолчав, Педигри сообразил, что находится в частном доме со стеклянной дверью, выходящей в сад, двумя лестницами по обеим сторонам холла и дверями, одна из которых вела в адвокатскую контору. И мистер Педигри, снова двигаясь по стенке, выбрался наружу и спустился по двум ступенькам на каменные плиты перед усадьбой Спраусона, пересек улицу, торопясь укрыться в относительной безопасности витрин, и оглянулся. В верхнем окне он заметил Эдвина, а рядом – Эдвину, но тут же занавеску торопливо задернули.

Таким образом, мистер Педигри по возвращении стал проблемой не только для полиции, знающей о нем если не все, то многое, не только для паркового смотрителя и молодого человека в сером плаще, обязанностью которого было пресекать поползновения мистера Педигри, но еще и для Эдвина Белла, единственного человека, оставшегося в Гринфилде со старых времен. Вопреки всякому здравому смыслу мистер Педигри считал Белла близким человеком. Возможно, ему была нужна связь с чем-то общепринято нормальным, чтобы противостоять назойливым ритуалам, шаг за шагом одолевающим его. Покинув Белла, или, вернее, покинутый Беллом, мистер Педигри направился к соблазнительной будке на Старом мосту и уже вошел было туда, но из-за моста высунулся нос полицейской машины, и Педигри с несвойственной для его возраста прытью скатился по ступенькам и укрылся под мостом, словно от дождя. Он даже наигранным жестом выставил ладонь и убедился, что на ней нет капель, прежде чем пойти по тропинке вдоль воды. Идти по тропинке ему не хотелось, хотя глаза смотрели как раз в ту сторону, а возвращаться на виду у полицейской машины было слишком мучительно. И мистеру Педигри пришлось описать круг против часовой стрелки – точнее, прямоугольник. Он прошел по тропинке, мимо старых конюшен за усадьбой Спраусона, мимо нагромождения крыш на задах магазина Фрэнкли, мимо длинной стены, отгораживающей богадельню от опасностей открытой воды; свернул через калитку налево, оставив по правую руку Комстокский парк, тропинкой вышел в переулок, снова налево, в обратном порядке мимо богадельни, магазинов Фрэнкли и Гудчайлда и усадьбы Спраусона; в последний раз налево, и, втайне торжествуя победу над полицейской машиной, к Старому мосту и в черную будку туалета.

Но гораздо более странным, печальным, хотя и вполне естественным обстоятельством была не тягостная встреча с Беллом – тот, удрав от Педигри, принял все меры к тому, чтобы она не повторялась, – а то, что он больше вообще ни с кем не встретился. За книгами в витрине своего магазина смутно маячил Сим Гудчайлд. Во второй раз проходя мимо усадьбы Спраусона, Педигри услышал переходивший в крик женский голос – Мюриэль Стэнхоуп затеяла ссору с мужем, благодаря которой она в конце концов уедет к Альфреду в Новую Зеландию. Высокие стены, более непроницаемые, чем кирпич и сталь, прочные, как алмаз, стояли повсюду, отделяя от него всё и вся. Люди размыкали губы и произносили слова, но не получали иного ответа, кроме эха от стен. Удивительно, почему, столкнувшись с этим явственным и мучительным обстоятельством, принимая его, но не понимая его мучительности, они не кричали в полный голос. Один лишь Сим Гудчайлд в своем магазине нет-нет да и начинал скулить. Остальные – Мюриэль Стэнхоуп, Роберт Меллион Стэнхоуп, Себастьян Педигри – думали, что мир только к ним несправедлив, а к остальным относится иначе. Хотя для пакистанцев – мужчин в строгих костюмах и женщин в кричаще-пестрых одеяниях, закрывающих пол-лица, – и негров мир вправду был другим.

Итак, мистер Педигри вышел из уборной и пошел по Хай-стрит, стараясь держаться поближе к любой подходящей стене. Он взглянул на верхнее окно в усадьбе Спраусона, но Беллов, конечно, уже не увидел. Он направился в парк, прошел мимо стенда со списком запретов, напустив на себя как можно более уверенный вид. Все-таки кривая его жизни подходила к своей низшей точке. Он нашел свободную скамейку, уселся на железное сиденье и, ощупывая нэцкэ в кармане, стал украдкой оглядываться по сторонам. Он, по его собственному выражению, приценивался. Дети играли группами – одни с мячом, другие с воздушными шариками, третьи не слишком успешно пытались запустить по легкому ветерку змея. Взрослые располагались на скамейках – три пенсионера, влюбленная парочка, которой было некуда идти, и молодой человек в сером плаще, чье присутствие не стало для мистера Педигри неожиданностью. В дальнем углу парка находился туалет. Мистер Педигри знал, что, если встанет и направится туда, молодой человек пойдет за ним следом.

С тех пор как к возможности пойти на Старый мост добавилась возможность встретить там Белла, мистер Педигри начал регулярно, день за днем, кружить по городу. У него установился определенный маршрут. Именно в это время Гринфилд поразила странная эпидемия, – впрочем, люди стали называть ее эпидемией, только когда она, миновав верхнюю точку, пошла на спад. Задним числом те, кто полагал, будто знает виновного, восстановили в памяти все события, начиная с первого дня, а первый день наступил вскоре после того, как мистер Педигри встретил, вернувшись после последней отлучки, Белла. Молодая женщина – белая женщина – выбежала с Паддинг-лэйн на Хай-стрит. Туфли на платформе придавали ее спешке особую комичность, тем более что она была из тех женщин, что бегают растопырив руки и брыкая ногами во все стороны – способ, вообще не допускающий ускорения. Рот у нее был открыт, и она бормотала «Помогите, помогите!» угасающим голосом, как будто говорила сама с собой. Но затем она увидела около магазина коляску с ребенком и вроде бы успокоилась. Присмотревшись к ребенку и чуть-чуть покачав коляску, женщина покатила ее прочь, без единого слова и только нервно и как-то глуповато оглядываясь. В тот же день причина почувствовать себя в глупом положении появилась у сержанта Филипса – возле магазина редких книг Гудчайлда он обнаружил коляску с ребенком, но ни Сим Гудчайлд, ни его жена Рут не имели понятия, как она там оказалась. Пришлось инспектору Филипсу катить коляску вдоль всей Хай-стрит до патрульной машины и оттуда сообщить о ней по рации. Мать ребенка скоро нашлась; она оставила коляску у входа в Старый супермаркет, по соседству со Старой зерновой биржей. Прошло несколько дней, и все повторилось. Чуть ли не целый месяц коляски исчезали в одном месте и находились в другом, словно это был язык жестов, которым некто пытался привлечь к себе внимание. За мистером Педигри установили наблюдение; он так ни разу и не попался, а потом похищение колясок прекратилось, а этот месяц запомнился людям как время, когда нельзя было оставлять коляску без присмотра. Постепенно забылась и весьма неприглядная стычка между мистером Педигри (он пришел в Старый супермаркет в поисках крупы, с горшочком «Услада джентльмена», который купил в Универмаге Джорджа) и несколькими дамами, видевшими, как он робко пробирается между колясками, оставленными у супермаркета наподобие лодок у причала. Как заметила миссис Алленби, обсуждая этот инцидент с миссис Эпплби за чашкой кофе в кофейне «Тадж-Махал», мистеру Педигри повезло, что он живет в Англии. Конечно, она называла его не мистером Педигри, а гнусным старикашкой.

Между мистером Педигри и похищением колясок не было обнаружено никакой связи, но Сим Гудчайлд и Эдвин Белл сошлись во мнении, что люди, подобные Педигри, для достижения своих извращенных желаний нередко способны на известное хитроумие, порождаемое их неспособностью думать ни о чем ином. Они были правы. В этом отношении, не считая мимолетных интересов, навязанных мистеру Педигри его дорогостоящим образованием, он, подобно Мэтти, стремился к одной-единственной цели. Но в отличие от Мэтти он слишком хорошо знал, какова эта цель, какой она должна быть, и следил за ее приближением, точнее, вынужден был двигаться ей навстречу с каким-то постоянно гложущим беспокойством, которое старило его гораздо сильнее, чем течение времени. Нигде не отмечено, жил ли в Гринфилде хоть один человек, который бы жалел его. Разумеется, те дамы, которые едва не выцарапали ему глаза в супермаркете, осыпали бы упреками любого, кто осмелился бы только предположить, что Педигри вовсе не дотрагивался до колясок. Не случайно же после того, как Педигри спасся от мстительных дам, на гринфилдские коляски никто больше не посягал.

Итак, мистер Педигри некоторое время держался поодаль от Хай-стрит, не подходя ближе здания интерната находившегося за углом, откуда он надеялся увидеть Эдвина Белла, – но тот очень старался остаться незримым. Можно было подумать, что старика заело, как граммофонную пластинку: он стоял за оградой, оплакивая идеализированный образ юного Хендерсона и проклиная мальчишку с изуродованным лицом, который к тому времени уже сошел с греческого судна на берег в Фалмуте, на полуострове Корнуолл, и поступил на службу в местный магазин скобяных товаров, поскольку Библия, к которой он обратился за советом, ограничила его перемещения субботними прогулками. И в тот самый день, когда дамы пытались изувечить мистера Педигри, в Корнуолле Мэтти начал, по весьма неординарной причине, вести приводимый ниже дневник.

ГЛАВА 7

17/5/65

Я купил эту тетрадь и эту ручку из-за того что случилось и буду теперь вести дневник чтобы было ясно что я не сошел с ума. Они были не такие как призрак которого я видел в Гладстоне ведь то действительно был призрак. Они явились прошлой ночью. Я прочел свой урок из Библии потом повторил по памяти и сидел на кровати и снимал башмаки. Было одиннадцать сорок когда это началось. Сперва я подумал что для мая холодновато потом что у меня комната холодная а холод все усиливался и усиливался. Из меня ушло все тепло как будто высосалось. Каждый мой волос то есть все короткие волосы а не длинные волосы на голове те только покалывали а каждый короткий волос встал дыбом. Это то что люди называют испугом и теперь я знаю как это ужасно. Я не мог ни дышать ни кричать и думал что умру. Потом они явились передо мной. Точно не знаю как. Попытка вспомнить все меняет. Точно не знаю. Но я не сошел с ума.

18/5/65

Сегодня они не приходили. Нет, теперь уже надо написать вчера. Я ждал до двенадцати и когда пробило полночь понял что они не придут. Что все это значит спрашиваю я себя. Один был в синем а другой в красном и в шляпе. Тот что в синем тоже был в шляпе но не такой дорогой. Они появились в одиннадцать сорок и просто стояли глядя на меня не знаю сколько. Это было ужасно. Тот призрак был вообще бесцветным но эти были в красном и синем как я уже написал. Не могу сказать какими я видел их когда видел я просто видел но когда вспоминаю все представляется по-другому. Я себя спрашиваю может это предупреждение может я чего-то не доделал. Я поискал в прошлом но ничего не нашел кроме конечно того огромного ужасного греха который я бы искупил если бы знал как но Библия послала меня сюда а его здесь нет так что же я могу поделать. Все это скрыто от меня. Два года назад я на Северной территории подавал много знаков но ничего не случилось. Это испытание моей веры.

17/5/66

Я продолжаю спустя год чтобы сказать что они приходили снова. Я понял что это случится как только почувствовал холод и тепло стало вытекать из меня. Я ждал но они только смотрели на меня и ничего не говорили только смотрели на меня. Я не знаю когда они ушли. Они пришли после одиннадцати и ушли прежде чем пробили часы как и год назад. Может быть они приходят раз в год. Я думаю это как-то связано с моим ощущением что я нахожусь и всегда находился в центре чего-то важного. Большинство людей еще до тридцати лет узнает страх и большинство людей боится призраков и не видит духов.

21/5/66

Я читал за столом Откровение и вдруг все понял. И мне сразу же стало так как тогда когда появляются духи но они не пришли. Стало холодно я задрожал и все короткие волосы встали дыбом. Я увидел по календарю что грядет Роковой День. Сперва я не знал что делать. Наверное духи за этим и приходили. Они должны прийти снова и сказать мне что делать. Мое служение им это жертва. Я должен принести в жертву что-нибудь существенное но у меня так мало всего и трудно найти существенную жертву.

22/5/66

Я думал в магазине что бы мог принести в жертву но это так ужасно что я стараюсь забыть.

23/5/66

Я обязуюсь возлагать на алтарь большую часть того что ем и пью. Я обязуюсь ничего не говорить кроме того что необходимо. Времени почти не осталось. Все свободное время я молюсь.

30/5/66

Я ем так мало что сперва испытывал сильную боль и слабость но потом стал следить чтобы все что я не съел возлагалось на алтарь и это помогло. Вполне можно пить одну холодную воду но я никак не могу забыть о чае горячем чае с молоком и сахаром как в Мельбурне. Иногда я даже чувствую запах чая и какой он горячий. Тогда я думаю что должно быть мне оказывают поддержку. Мистер Торнбери говорит что мне нужно сходить к врачу но он не понимает. Пожертвовав речью я не вправе ему ничего объяснить.

31/5/66

Я побывал у баптистов методистов квакеров и плимутских братьев но нигде нет ни ужаса ни света. Я не нахожу нигде понимания разве что когда повторяю про себя мой урок из Библии. Когда я бываю у всех этих разных людей они задают мне вопросы. Тогда я закрываю рот руками и вижу по их улыбкам что они кое-что понимают. Сегодня при мысли какое число на календаре меня охватывал холод. Я думал может быть в этих исключительных обстоятельствах духи снова придут но сейчас уже за полночь и хотя я почувствовал озноб когда пробило двенадцать ничего не случилось потому что я сказал себе чаша полна но еще не упала последняя капля которая переполнит ее. Еще я сказал себе возможно все начнется в Австралии но потом вспомнил что было сказано «в мгновение ока» и значит это произойдет в Мельбурне, Сиднее, Гладстоне, Дарвине, Сингапуре, Сан-Франциско, Нью-Йорке, Гринфилде, и здесь в Корнуолле в один и тот же момент.

1/6/66

Ужасно видеть что дни проходят, а чаша уже полна и ждет только последней капли. Я ничего не ем и только пью немного холодной воды. Сегодня поднимаясь в свою комнату я спотыкался от слабости но это уже неважно раз осталось так мало времени. Когда я писал эти последние слова ко мне вспышкой пришло великое просветление. На меня была возложена длань и я понял что должен делать в ЭТОТ ДЕНЬ. Я должен – дать Корнуоллу ПОСЛЕДНИЙ ШАНС!!

4/6/66

Никаких приготовлений не нужно. Завтра я буду бодрствовать всю ночь «чтобы сон не объял нас». Кажется, 1/6/66 голос сказал мне что делать но я не уверен. Все перепуталось как в тот раз когда огромная собака перевернула лоток с товарами.

6/6/66

Я всю ночь бодрствовал приготовив все накануне. Резать себя оказалось гораздо труднее чем я думал но я принес эту жертву. С первыми лучами запела птица и я с трепетом думал что она поет в последний раз. Я написал кровью на бумаге ужасное число 666 цифрами размером с мой большой палец. Листок как было приказано я засунул под ленту на шляпе числом наружу. Я повторил урок из Библии подумав что потом у меня не будет такой возможности до самого суда и эта мысль привела меня в ужас. Затем я вышел. Было так пусто что сперва я решил суд уже свершился и я остался один во всем мире но потом я увидел людей везущих на рынок продукты и понял что это не так. Мне кажется многие были поражены а иные даже начали задумываться когда увидели меня с ужасным написанным кровью числом на голове. Я вошел во все церкви и часовни в городе не снимая шляпу кроме тех что были заперты. В каждую из запертых я стучал трижды затем отрясал прах порога со своих ног и шел дальше. Было так тяжело и страшно я едва переставлял ноги. Но когда стемнело я вернулся в свою комнату заполз по лестнице на четвереньках и дождавшись полуночи начал писать так что если соблюдать точность сейчас уже 7/6/66. Многие люди проживут этот день в плотских и земных радостях и не предстанут перед Божьим судом. И только я скорблю оттого что правосудие не свершилось и я не вознесся на небо.

11/6/66

Я искал следы правосудия свершившегося шестого числа но ничего не нашел. Умерла Сара Дженкинс да упокоится она с миром у жены доктора в деревенской больнице родился сын. У подножия Фиш-Хилл случилось небольшое происшествие. Мальчик (П.Вильямсон) упал с велосипеда и сломал левую ногу. Да свершится Воля Твоя.

15/6/66

Мне легче оттого что у всех этих людей теперь есть время для раскаяния. И все же вместе с облегчением я чувствую печаль а если не печаль то опустошенность, и ко мне снова приходит тот же вопрос. Для чего я существую спрашиваю я себя. Если чтобы нести знамения то почему же не следует суд. Я буду продолжать потому что ничего иного не остается но чувствую пустоту внутри.

18/6/66

Они снова приходили. Я понял как только почувствовал холод и волосы у меня встали дыбом. На этот раз я был лучше подготовлен потому что работая в магазине обдумал что делать. Я спросил шепотом чтобы мистер Торнбери не услышал через перегородку служат ли они НАШЕМУ ГОСПОДУ. Я думал они либо ничего не ответят либо ответят громко или может быть шепотом но вместо этого свершилось таинство. Прошептав вопрос я увидел что они держат большую раскрытую книгу с ЕГО ИМЕНЕМ написанным сверкающим золотом. Так что тут все в порядке но конечно все равно ужасно. Мои волосы стояли дыбом пока они они не ушли.

19/6/66

Они разговаривают не как люди. Они держат красивые белые листы со словами или целые книги и листают их быстрее, чем печатаются газеты, я это видел по телевизору. Я спросил зачем они приходят ко мне и они показали: Мы не приходим к тебе. Мы призываем тебя к себе.

2/7/66

Сегодня они снова пришли, красный дух в дорогой шляпе и синий дух тоже в шляпе но не такой дорогой. Не могу толком объяснить почему но это форменные шляпы. Красные одежды и синие одежды тоже. Не знаю как я вижу их. И по-прежнему боюсь когда они приходят.

11/7/66

Сегодня я спросил почему из всех людей на свете они выбрали меня. Они показали: Ты около центра вещей. Именно так я всегда думал и меня обуяла гордость но я тут же увидел что они оба начали тускнеть. Тогда я принизил себя как только мог и простерся в смирении. Но они ушли вернее удалили меня от себя. Сейчас мой страх не просто озноб он другой. Он глубже и повсюду. Я холодею когда они приходят но не так как при их первом появлении и волосы у меня только чуть покалывают.

13/7/66

Страх повсюду, и он смешан с печалью и сожалением но сожалением не о себе, а обо всем вокруг. Это не проходит даже когда они скрыты от меня.

15/7/66

Записывать придется очень много но я должен все записать как свидетельство. Грядут великие события. Они приходили четыре раза всегда после того как я повторял свой урок. Когда они в первый раз призвали меня я спросил почему они призывают меня. Они показали: Мы работаем с тем, что у нас есть. Я был очень доволен этим ответом и задал свой старый вопрос, для чего я существую. Они показали: Это прояснится в назначенное время. В следующий раз я задал им самый старый из моих вопросов, что я такое и они показали: Это тоже прояснится. Третий раз когда они призвали меня к себе было очень страшно. Я спросил чего они хотят от меня. Красный дух показал: Выбрось свою книгу. Я решил что он имеет в виду мой дневник приподнялся с края кровати – почему-то именно там я обычно сижу когда они являются – и потянулся за дневником чтобы разорвать его. Но тогда красный недвусмысленно показал: Не тронь записи о наших встречах. Мы хотим чтобы ты выбросил свою Библию. Тогда я кажется закричал и они оттолкнули меня и скрылись. Я так испугался что всю ночь не мог заснуть и на следующий день в магазине мистер Торнбери спросил меня что со мной. Я сказал что плохо спал и это было правдой. Весь день я думал не отвергли ли они меня навсегда как оказавшегося недостойным находиться около центра вещей и решил что если они вернутся или точнее – я должен помнить об этом хотя это сложно – если они призовут меня к себе я испытаю их несколькими вопросами. Сатана может являться в облике светлого ангела и тем паче в виде красного или синего духа в шляпе. И ночью они пришли в четвертый раз подряд. И я спросил их: Вы истинные слуги ГОСПОДА НАШЕГО? И они сразу показали мне большую книгу с ЕГО ИМЕНЕМ, сияющим золотом. Я смотрел очень внимательно зная что Сатану ЕГО ИМЯ поразит и сожжет как кислотой. Но красивая бумага была такой как всегда и золотые буквы тоже. Тогда решив не дать себя обмануть я спросил перемогая ужас и озноб: Кто такой ОН. И они показали: Мы служим ЕМУ, ГОСПОДУ ЗЕМЛИ, СОЛНЦА, ПЛАНЕТ И ВСЕХ СОЗДАНИЙ НА НИХ. Я смирил душу свою и прошептал: Чего ОН хочет от меня? Я готов. Тогда они показали: Подчиниться и выбросить свою Библию. Было без четверти десять. Я надел пальто которое мне дали в благотворительном обществе взял Библию вышел в ночь и шел до самого мыса. Было очень темно, тучи, ветер и все время шумело море – все громче пока я приближался к нему. Я встал на самом краю и ничего не видел в темноте кроме белых полосок внизу где вода омывала камни. Я стоял довольно долго боясь выбросить книгу и боясь упасть хотя думаю упасть было бы проще. Я немного подождал в надежде что приказ будет отменен но не услышал ничего кроме шума ветра и моря. Тогда я зашвырнул Библию в море как можно дальше. Я вернулся очень усталый, хотелось пить, я валился с ног пока поднимался по лестнице. Но я все-таки дополз и сразу же оказался перед ними. Я прошептал: Я сделал это. Тогда они раскрыли свою большую книгу и она была полна слов утешения.

17/7/66

Они призвали меня к себе и показали: Хотя каждая буква в этой книге из вечности пришла и вечно пребудет, большая ее часть выученная тобой наизусть – именно то что нужно тебе в твоем положении и то что было суждено тебе с самого начала. Я сказал что в таких ситуациях очень страшно знать что делать а чего не делать. Все равно что идти по канату высоко над землей. Тогда они показали: Будь послушен и ты не упадешь.