Текст книги "Избранное"

Автор книги: Уильям Блейк

 
Люблю я летний час рассвета.
Щебечут птицы в тишине.
Трубит в рожок охотник где-то.
И с жаворонком в вышине
Перекликаться любо мне.
 
 
По днем сидеть за книжкой в школе —
Какая радость для ребят?
Под взором старших, как в неволе,
С утра усаженные в ряд,
Бедняги-школьники сидят.
 
 
С травой и птицами в разлуке,
За часом час я провожу.
Утех ни в чем не нахожу
Под ветхим куполом науки,
Где каплет дождик мертвой скуки.
 
 
Поет ли дрозд, попавший в сети,
Забыв полеты в вышину?
Как могут радоваться дети,
Встречая взаперти весну?
И никнут крылья их в плену.
 
 
Отец и мать! Коль ветви сада
Ненастным днем обнажены
И шелестящего наряда
Чуть распустившейся весны
Дыханьем бури лишены —
 
 
Придут ли дни тепла и света,
Тая в листве румяный плод?
Какую радость даст нам лето?
Благословим ли зрелый год,
Когда зима опять дохнет?
 

Стихи разных лет

* * *

 
Словом высказать нельзя
Всю любовь к любимой.
Ветер движется, скользя,
Тихий и незримый.
 
 
Я сказал, я все сказал,
Что в душе таилось.
Ах, любовь моя в слезах,
В страхе удалилась.
 
 
А мгновение спустя
Путник, шедший мимо,
Тихо, вкрадчиво, шутя,
Завладел любимой.
 

Золотая часовня

 
Перед часовней, у ворот,
Куда никто войти не мог,
В тоске, в мольбе стоял народ,
Роняя слезы на порог.
 
 
Но вижу я: поднялся змей
Меж двух колонн ее витых,
И двери тяжестью своей
Сорвал он с петель золотых.
 
 
Вот он ползет во всю длину
По малахиту, янтарю,
Вот, поднимаясь в вышину,
Стал подбираться к алтарю.
 
 
Разинув свой тлетворный зев,
Вино и хлеб обрызгал змей…
Тогда пошел я в грязный хлев
И лег там спать среди свиней!
 

Песня дикого цветка

 
Меж листьев зеленых
Ранней весной
Пел свою песню
Цветик лесной:
 
 
– Как сладко я спал
В темноте, в тишине,
О смутных тревогах
Шептал в полусне.
 
 
Раскрылся я, светел,
Пред самою зорькой,
Но свет меня встретил
Обидою горькой.
 

Снег

 
Зимою увидел я снежную гладь,
И снег попросил я со мной поиграть.
 
 
Играя, растаял в руках моих снег…
И вот мне Зима говорит: – Это грех!
 

* * *

 
Разрушьте своды церкви мрачной
И катафалк постели брачной
И смойте кровь убитых братьев —
И будет снято с вас проклятье.
 

Меч и серп

 
Меч – о смерти в ратном поле,
Серп о жизни говорил,
Но своей жестокой воле
Меч серпа не покорил.
 

* * *

 
Коль ты незрелым мигом овладел
Раскаянье да будет твой удел.
А если ты упустишь миг крылатый,
Ты не уймешь вовеки слез утраты.
 

Летучая радость

 
Кто удержит радость силою,
Жизнь погубит легкокрылую.
На лету целуй ее —
Утро вечности твое!
 

Вопрос и ответ

 
Расскажите-ка мне, что вы видите, дети?
 – Дурака, что попался религии в сети.
 

Богатство

Веселых умов золотые крупники,

Рубины и жемчуг сердец

Бездельник не сбудет с прилавка на рынке,

Не спрячет в подвалы скупец.

Разговор духовного отца с прихожанином

 
Мой сын, смирению учитесь у овец!..
– Боюсь, что стричь меня вы будете, отец!
 

* * *

 
К восставшей Франции мошенники Европы,
Kaк звери, отнеслись, а после – как холопы.
 

Искательнице успеха

 
Вся ее жизнь эпиграммой была,
Тонкой, тугой, блестящей,
Сплетенной для ловли сердец без числа
Посредством петли скользящей.
 

* * *

 
Я слышу зов, неслышный вам,
Гласящий: – В путь иди! —
Я вижу перст, невидный вам,
Горящий впереди.
 

[Утро]

 
Ища тропинки на Закат,
Пространством тесным Гневных Врат
Я бодро прохожу.
И жалость кроткая меня
Ведет, в раскаянье стеня.
Я проблеск дня слежу.
 
 
Мечей и копий гаснет бой
Рассветной раннею порой,
Залит слезами, как росой.
И солнце, в радостных слезах,
Преодолев свой тяжкий страх,
Сияет ярко в небесах.
 

* * *

 
Есть улыбка любви
И улыбка обмана и лести.
А есть улыбка улыбок,
Где обе встречаются вместе.
 
 
Есть взгляд, проникнутый злобой,
И взгляд, таящий презренье.
А если встречаются оба,
От этого нет исцеленья.
 

Мэри

 
Прекрасная Мэри впервые пришла
На праздник меж первых красавиц села.
Нашла она много друзей и подруг,
И вот что о ней говорили вокруг:
 
 
«Неужели к нам ангел спустился с небес
Или век золотой в наше время воскрес?
Свет небесных лучей затмевает она.
Приоткроет уста – наступает весна».
 
 
Мэри движется тихо в сиянье своей
Красоты, от которой и всем веселей.
И, стыдливо краснея, сама сознает,
Что прекрасное стоит любви и забот.
 
 
Утром люди проснулись и вспомнили ночь,
И веселье продлить они были не прочь.
Мэри так же беспечно на праздник пришла,
Но друзей она больше в толпе не нашла.
 
 
Кто сказал, что прекрасная Мэри горда,
Кто добавил, что Мэри не знает стыда.
Будто ветер сырой налетел и унес
Лепестки распустившихся лилий и роз.
 
 
«О зачем я красивой на свет рождена?
Почему не похожа на всех я одна?
Почему, одарив меня щедрой рукой,
Небеса меня предали злобе людской?
 
 
– Будь смиренна, как агнец, как голубь, чиста, —
Таково, мне твердили, ученье Христа.
Если ж зависть рождаешь ты в душах у всех
Красотою своей, – на тебе этот грех!
 
 
Я не буду красивой, сменю свой наряд,
Мой румянец поблекнет, померкнет мой взгляд.
Если ж кто предпочтет меня милой своей,
Я отвергну любовь и пошлю его к ней».
 
 
Мэри скромно оделась и вышла чуть свет.
«Сумасшедшая!» – крикнул мальчишка вослед.
Мэри скромный, но чистый надела наряд,
А вернулась забрызгана грязью до пят.
 
 
Вся дрожа, опустилась она на кровать,
И всю ночь не могла она слезы унять,
Позабыла про ночь, не заметила дня,
В чуткой памяти злобные взгляды храня.
 
 
Лица, полные ярости, злобы слепой
Перед ней проносились, как дьяволов рой.
Ты не видела, Мэри, луча доброты.
Темной злобы не знала одна только ты.
 
 
Ты же – образ любви, изнемогшей в слезах,
Нежный образ ребенка, узнавшего страх,
Образ тихой печали, тоски роковой,
Что проводят тебя до доски гробовой.
 

Хрустальный чертог

 
На вольной воле я блуждал
И юной девой взят был в плен.
Она ввела меня в чертог
Из четырех хрустальных стен.
 
 
Чертог светился, а внутри
Я в нем увидел мир иной:
Была там маленькая ночь
С чудесной маленькой луной.
 
 
Иная Англия была,
Еще неведомая мне, —
И новый Лондон над рекой,
И новый Тауэр в вышине.
 
 
Не та уж девушка со мной,
А вся прозрачная, в лучах.
Их было три – одна в другой.
О сладкий, непонятный страх!
 
 
Ее улыбкою тройной
Я был, как солнцем, освещен.
И мой блаженный поцелуй
Был троекратно возвращен.
 
 
Я к сокровеннейшей из трех
Простер объятья – к ней одной.
И вдруг распался мой чертог.
Ребенок плачет предо мной.
 
 
Лежит он на земле, а мать
В слезах склоняется над ним.
И, возвращаясь в мир опять,
Я плачу, горестью томим.
 

Длинный Джон Браун и малютка Мэри Бэлл

 
Была в орехе фея у крошки Мэри Бэлл,
A y верзилы Джона в печенках черт сидел.
Любил малютку Мэри верзила больше всех,
И заманила фея дьявола в орех.
 
 
Вот выпрыгнула фея и спряталась в орех.
Смеясь, она сказала: «Любовь – великий грех!»
Обиделся на фею в нее влюбленный бес,
И вот к верзиле Джону в похлебку он залез.
 
 
Попал к нему в печенки и начал портить кровь.
Верзила ест за семерых, чтобы прогнать любовь,
Но тает он, как свечка, худеет с каждым днем
С тех пор, как поселился голодный дьявол в нем.
 
 
– Должно быть, – люди говорят, – в него забрался волк! —
Другие дьявола винят, и в этом есть свой толк.
А фея пляшет и поет – так дьявол ей смешон.
И доплясалась до того, что умер длинный Джон.
 
 
Тогда плясунья-фея покинула орех.
С тех пор малютка Мэри не ведает утех.
Ее пустым орехом сам дьявол завладел.
И вот с протухшей скорлупой осталась Мэри Бэлл.
 

* * *

 
Мой ангел, наклонясь над колыбелью,
Сказал: «Живи на свете, существо,
Исполненное радости, веселья,
Но помощи не жди ни от кого».
 

* * *

Всю жизнь любовью пламенной сгорая,

Мечтал я в ад попасть, чтоб отдохнуть от рая.

О благодарности

 
От дьявола и от царей земных
Мы получаем знатность и богатство.
И небеса благодарить за них,
По моему сужденью, – святотатство.
 

Взгляд амура

 
На перси Хлои бросил взор крылатый мальчуган,
Но, встретив Зою, он глядит украдкой на карман.
 

* * *

 
Я встал, когда редела ночь.
– Поди ты прочь! Поди ты прочь!
О чем ты молишься, поклоны
Кладя пред капищем Мамоны?
 
 
Я был немало удивлен.
Я думал, – это Божий трон.
Всего хватает мне, но мало
В кармане звонкого металла.
 
 
Есть у меня богатство дум,
Восторги духа, здравый ум,
Жена любимая со мною.
Но беден я казной земною.
 
 
Я перед Богом день и ночь.
С меня оп глаз не сводит прочь.
Но дьявол тоже неотлучен:
Мой кошелек ему поручен.
 
 
Он мой невольный казначей.
Я ел бы пищу богачей,
Когда бы стал ему молиться.
Я не хочу, а дьявол злится.
 
 
Итак, не быть мне богачом.
К чему ж молиться и о чем?
Желаний у меня немного,
И за других молю я Бога.
 
 
Пускай дает мне злобный черт
Одежды, пищи худший сорт, —
Мне и в нужде живется славно…
А все же, черт, служи исправно!
 

* * *

 
Что оратору нужно? Хороший язык?
– Нет, – ответил оратор. – Хороший парик!
– А еще? – Не смутился почтенный старик
И ответил: – Опять же хороший парик.
– А еще? – Он задумался только на миг
И воскликнул: – Конечно, хороший парик!
 
 
– Что, маэстро, важнее всего в портретисте?
– Он ответил: – Особые качества кисти.
– А еще? – Он, палитру старательно чистя,
Повторил: – Разумеется, качество кисти.
– А еще? – Становясь понемногу речистей,
Он воскликнул: – Высокое качество кисти!
 

Вильяму Хейли о дружбе

 
Врагов прощает он, но в том беда,
Что не прощал он друга никогда.
 

Ему же

 
Ты мне нанес, как друг, удар коварный сзади,
Ах, будь моим врагом, хоть дружбы ради!
 

Моему хулителю

 
Пусть обо мне ты распускаешь ложь,
Я над тобою не глумлюсь тайком.
Пусть сумасшедшим ты меня зовешь,
Тебя зову я только дураком.
 

Эпитафия

 
Я погребен у городской канавы водосточной,
Чтоб слезы лить могли друзья и днем и еженочно.
 

Из «Пророческих книг»

Книга Тэль

Известно ль орлу, что таится в земле?

Или крот вам скажет о том?

Как мудрость в серебряном спрятать жезле,

А любовь – в ковше золотом?

I

 
В долине дщери Серафимов пасли своих овец.
Но Тэль, их младшая сестра, блуждала одиноко,
Готова с первым дуновеньем исчезнуть навсегда.
Вдоль по течению Адоны несется скорбный ропот,
И льются тихие стенанья, как падает роса.
– О ты, бегущая вода! Зачем твой лотос вянет?
Твоих детей печален жребий: мгновенный смех
                                                                        и смерть.
Ах, Тэль – как радуга весны, как облако в лазури,
Как образ в зеркале, как тени, что бродят по воде,
Как мимолетный детский сон, как резвый смех
                                                                       ребенка,
Как голос голубя лесного, как музыка вдали.
Скорей бы голову склонить, забыться безмятежно
И тихо спать последним сном и слышать тихий голос
Того, кто по саду проходит вечернею порой.
 
 
Невинный ландыш, чуть заметный среди
                                                             смиренных трав,
Прекрасной девушке ответил: – Я – тонкий стебелек,
Живу я в низменных долинах; и так я слаб и мал,
Что мотылек присесть боится, порхая, на меня.
Но небо благостно ко мне, и тот, кто всех лелеет,
Ко мне приходит в ранний час и, осенив ладонью,
Мне шепчет: «Радуйся, цветок, о лилия-малютка,
О дева чистая долин и ручейков укромных.
Живи, одевшись в ткань лучей, питайся божьей
                                                                        манной,
Пока у звонкого ключа от зноя не увянешь,
Чтоб расцвести в долинах вечных!» На что же
                                                                   ропщет Тэль?
О чем вздыхает безутешно краса долины Гар?
 
 
Цветок умолк и притаился в росистом алтаре.
 
 
Тэль отвечала: – О малютка, о лилия долин,
Ты отдаешь себя усталым, беспомощным, немым,
Ты нежишь кроткого ягненка: молочный твой наряд
С восторгом лижет он и щиплет душистые цветы,
Меж тем как ты с улыбкой нежной глядишь ему
                                                                         в глаза,
Сметая с мордочки невинной прилипший вредный
                                                                              сор.
Твой сок прохладный очищает густой янтарный мед.
Дыша твоим благоуханьем, окрестная трава
Живит кормилицу-корову, смиряет пыл коня.
Но Тэль – как облако, случайно зажженное зарей.
Оно покинет трон жемчужный, и кто его найдет?
 
 
– Царица юная долин! – промолвил скромный
                                                                        ландыш, —
Ты можешь облако спросить, плывущее над нами,
Зачем на утренней заре горит оно и блещет,
Огни и краски рассыпая по влажной синеве.
Слети к нам, облако, помедли перед глазами Тэль!
 
 
Спустилось облако, а ландыш, головку наклонив,
Опять ушел к своим бессчетным заботам и делам.
 

II

 
– Скажи мне, облако, – спросила задумчивая Тэль, —
Как ты не ропщешь, не тоскуешь, живя один лишь час?
Но час пройдет, и больше в небе тебя мы не найдем.
И Тэль – как ты. Но Тэль тоскует, и нет ответа ей!
 
 
Главу златую обнаружив и выплыв на простор,
Сверкнуло облако, витая над головою Тэль.
 
 
– Ты знаешь, влагу золотую прохладных родников
Пьют наши кони там, где Лува меняет лошадей.
Ты смотришь с грустью и тревогой на молодость
                                                                            мою,
Скорбя о том, что я растаю, исчезну без следа.
Но знай, о девушка: растаяв, я только перейду
К десятикратной новой жизни, к покою и любви.
К земле спускаясь невидимкой, я чашечек цветов
Касаюсь крыльями и фею пугливую – росу
Молю принять меня в прозрачный, сияющий шатер.
Рыдает трепетная дева, колени преклонив
Перед светилом восходящим. Но скоро мы встаем
 
 
Соединенной, неразлучной, ликующей четой,
Чтоб вместе странствовать и пищу вести цветам
                                                                          полей.
 
 
– Неужто, облачко? Я вижу, различен наш удел:
Дышу я тоже ароматом цветов долины Гар,
Но не кормлю цветов душистых. Я слышу щебет птиц,
Но не питаю малых пташек. Они свой корм в полях
Находят сами. Я исчезну, и скажут обо мне:
Без пользы век свой прожила сияющая дева,
Или жила, чтоб стать добычей прожорливых червей?..
 
 
С престола облако склонилось и отвечало Тэль:
 
 
– Коль суждено тебе, о дева, стать пищей для червей,
Как велико твое значенье, как чуден твой удел.
Бее то, что дышит в этом мире, живет не для себя.
Не бойся, если из могилы червя я позову.
Явись к задумчивой царице, смиренный сын Земли!
 
 
Могильный червь приполз мгновенно и лег на
                                                                      влажный лист,
И скрылось облако в погоне за спутницей своей.
 

III

 
Бессильный червь лежал, свернувшись, на маленьком
                                                                                    листке.
– Ах, кто ты, слабое созданье? Ты – червь? И только
                                                                                     червь?
 
 
Передо мной лежит младенец, завернутый в листок.
Не плачь, о слабый голосок! Ты говорить не можешь
И только плачешь без конца. Никто тебя не слышит,
Никто любовью не согреет озябшее дитя!..
 
 
Но глыба влажная земли малютку услыхала,
Склонилась ласково над ним и все живые соки,
Как мать младенцу, отдала. И, накормив питомца,
Смиренный взгляд спокойных глаз на деву устремила.
 
 
– Краса долин! Мы все на свете живем же для себя.
Меня ты видишь? Я ничтожна, ничтожней в мире всех,
Я лишена тепла и света, темна и холодна.
Но тот, кто любит всех смиренных, льет на меня елей,
Меня целует, и одежды мне брачные дает,
И говорит: «Тебя избрал я, о мать моих детей,
И дал тебе венец нетленный, любви моей залог!»
Но что, о дева, это значит, понять я не могу.
Я только знаю, что дано мне жить и, живя, любить.
 
 
Тэль осушила легкой тканью потоки светлых слез
И тихо молвила: – Отныне не стану я роптать.
Я знала: друг всего живого не может не жалеть
Червя ничтожного и строго накажет за него
Того, кто с умыслом раздавит беспомощную тварь.
Но я не знала, что елеем и чистым молоком
Червя он кормит, и напрасно роптала на него,
Страшась сойти в сырую землю, покинуть светлый мир.
 
 
– Послушай, девушка, – сказала приветливо земля, —
Давно твои я слышу вздохи, все жалобы твои
Неслись над кровлею моею, – я привлекла их вниз.
Ты хочешь дом мой посетить? Тебе дано спуститься
И выйти вновь на свет дневной. Перешагни без
                                                                          страха
Своею девственной ногою запретный мой порог!
 

IV

 
Угрюмый сторож вечных врат засов железный поднял,
И Тэль, сойдя, узнала тайны невиданной страны,
Узрела ложа мертвецов, подземные глубины,
Где нити всех земных сердец гнездятся, извиваясь, —
Страну печали, где улыбка не светит никогда.
 
 
Она бродила в царстве туч, по сумрачным долинам,
Внимая жалобам глухим, и часто отдыхала
Вблизи неведомых могил, прислушиваясь к стонам
Из глубины сырой земли… Так, медленно блуждая,
 
 
К своей могиле подошла и тихо там присела,
И услыхала скорбный гул пустой, глубокой ямы:
 
 
– Зачем всегда открыто ухо для роковых вестей,
А глаз блестящий – для улыбки, таящей сладкий яд?
Зачем безжалостное веко полно жестоких стрел,
Скрывая воинов бессчетных в засаде, или глаз,
Струящий милости и ласки, червонцы и плоды?
Зачем язык медовой пылью ласкают ветерки?
 
 
Зачем в круговорот свой ухо втянуть стремится мир?
Зачем вдыхают ноздри ужас, раскрывшись и дрожа?
Зачем горящий отрок связан столь нежною уздой?
Зачем завеса тонкой плоти над логовом страстей?..
 
 
Тэль с криком ринулась оттуда – и в сумраке, никем
Не остановлена, достигла долин цветущих Гар.
 

Книга
«Бракосочетание Неба и Ада»

 
Ринтра ревет, потрясая огнями
В обремененном воздухе.
Тучи голодные носятся низко
Над бездной.
 
 
Некогда, кроток душой,
По опасной тропе
Праведный шел человек,
Пробираясь долиною смерти.
 
 
Розы цветут,
Где недавно росли только тернии,
И над степным пустырем
Поют медоносные пчелы.
 
 
Так над бездной тропа расцвела,
И река и ручей
На скалу, и на камень могильный,
И на белые груды костей
Влажной, красной земли нанесли.
 
 
И тогда отказался злодей
От привычных тропинок покоя,
Чтоб ходить по опасной тропе
И того, кто кроток душой,
Выгнать снова в бесплодные степи.
 
 
И теперь перед нами змея
Выступает в невинном смирении,
А праведный человек
Буйным гневом бушует в пустыне,
Там, где ночью охотятся львы.
 
 
Ринтра ревет, потрясая огнями
В обремененном воздухе.
Тучи голодные носятся низко
Над бездной.
 

Мильтон

I

 
На а этот горный склон крутой
Ступала ль ангела нога?
И знал ли агнец наш святой
Зеленой Англии луга?
 
 
Светил ли сквозь туман и дым
Нам лик господний с вышины?
И был ли здесь
Ерусалим Меж темных фабрик сатаны?
 
 
Где верный меч, копье и щит,
Где стрелы молний для меня?
Пусть туча грозная примчит
Мне колесницу из огня.
 
 
Мой дух в борьбе несокрушим,
Незримый меч всегда со мной.
Мы возведем Ерусалим
В зеленой Англии родной.
 

II

 
Ты слышишь, первый соловей заводит песнь весны —
Меж тем как жаворонок ранний на земляной
                                                                    постели
Сидит, прислушиваясь молча, едва забрезжит свет.
Но скоро, выпорхнув из моря волнующейся ржи,
Ведет он хор веселый дня —
Трель-трель, трель-трель, трель-трель, —
Взвиваясь ввысь на крыльях света —
                                                 в безмерное пространство.
И звуки эхом отдаются, стократ отражены
Небесной раковиной синей. А маленькое горло
Работает, не уставая, и каждое перо
На горле, на груди, на крыльях трепещет от
                                                                прилива
Божественного тока. Вся природа,
Умолкнув, слушает. И солнце на гребне дальних гор
Остановилось и глядит на маленькую птичку
Глазами страха, удивленья, смиренья и любви.
Но вот из-под зеленой кровли свой голос подают
Все пробудившиеся птицы дневные – черный дрозд,
Малиновка и коноплянка, щегол и королек —
И будят солнце на вершине от сладостного сна.
А там уж снова соловей зальется щедрой трелью,
Защелкает на все лады с заката до утра.
И всюду – в рощах и полях – с любовью, с изумленьем
Перед гармонией его умолкнет птичий хор.
 

Ill

 
Ты замечаешь, что цветы льют запах драгоценный.
Но непонятно, как из центра столь малого кружка
Исходит столько аромата. Должно быть, мы забыли,
Что в этом центре – бесконечность, чьи тайные врата
Хранит невидимая стража бессменно день и ночь.
 
 
Едва рассвет забрезжит, радость всю душу распахнет
Благоухающую. Радость до слез. Потом их солнце
До капли высушит.
                           Сперва тимьян и кашка
Пушистая качнутся и, вспорхнув
На воздух, начинают танец дня
И будят жимолость, что спит, объемля дуб.
 
 
Вся красота земли, развив по ветру флаги,
Ликует. И, глаза бессчетные раскрыв,
Боярышник дрожит, прислушиваясь к пляске,
А роза спит еще. Ее будить не смеет
Никто до той поры, пока она сама,
Расторгнув пред собой пурпурный полог,
Не выйдет в царственном величье красоты.
 
 
Тогда уж все цветы – гвоздика, и жасмин,
И лилия в тиши – свое раскроют небо.
Любое дерево, любой цветок, трава
Наполнят воздух весь разнообразной пляской.
Но все же в лад, в порядке строгом. Люди
Больны любовью…
 

Афоризмы

Из «Пословиц Ада»

В пору посева учись, в пору жатвы учи, зимою пользуйся плодами.

Гони свою телегу и свой плуг по костям мертвецов.

Дорога избытка ведет к дворцу мудрости.

Расчетливость – богатая и безобразная старая дева, за которой волочится бессилие.

Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму.

Разрезанный червь прощает свою гибель плугу.

Погрузи в реку того, кто любит воду.

Дурак видит не то самое дерево, что видит мудрый.

Тот, чье лицо не излучает света, никогда не будет звездой.

Вечность влюблена в творения времени.

У занятой пчелы нет времени для скорби.

Время безумия может быть измерено часами, но время мудрости никаким часом не измерить.

Всякая здоровая пища добывается без сети и западни.

Вспомни число, вес и меру в голодный год.

Высший поступок – поставить другого впереди себя.

Если бы дурак был настойчив и последователен в своей глупости, он стал бы мудрым.

Глупость – мантия плутовства.

Стыд – мантия гордости.

Тюрьмы построены из камней закона, публичные дома – из кирпичей религии.

Гордость павлина – слава Божия.

Похоть козла – щедрость Божия.

Гнев льва – мудрость Божия.

Нагота женщины – дело рук Божьих.

Избыток скорби смеется. Избыток радости плачет.

Львиный рык, волчий вой, рев бушующего моря и разрушительный меч – частицы вечности, слишком великие для людского глаза.

Лисица винит западню, а не себя.

Радости оплодотворяют. Скорби рождают.

Пусть мужчина носит львиную шкуру, женщина – овечье руно.

Птице – гнездо, пауку – паутина, человеку – дружба.

Себялюбивого, улыбающегося дурака и надутого хмурого дурака пусть считают мудрыми, чтобы они послужили розгой.

То, что ныне доказано, некогда только воображалось.

Крыса, мышь, лисица, кролик следят за корнями; лев, тигр, конь, слон – за плодами.

Водоем содержит; фонтан переполняет.

Одна мысль заполняет бесконечность.

Всегда будь готов высказать, что у тебя на уме, и негодяй будет избегать тебя.

Все, во что можно поверить, есть подобие истины.

Орел никогда не терял понапрасну так много времени, как тогда, когда согласился учиться у вороны.

Лисица промышляет для себя сама, но Бог споспешествует льву.

Думай утром. Действуй в полдень. Ешь вечером. Спи ночью.

Тот, кто позволил вам обмануть себя, знает вас.

Тигры гнева мудрее, чем клячи наставления.

Жди яда от стоячей воды!

Ты никогда не будешь знать достаточно, если не будешь знать больше, чем достаточно.

Прислушайся к упреку дурака! Это для тебя королевский титул.

Глаза огня, ноздри воздуха, уста воды, борода земли.

Слабый храбростью силен хитростью.

Яблоня не спрашивает у бука, как ей расти, лев у коня, как ему охотиться.

Благодарный пожинает богатый урожай.

Если бы другие не были дураками, мы были бы ими.

Душа чистого наслаждения никогда не может быть загрязнена.

Когда ты видишь орла, ты видишь частицу гения. Подыми голову!

Как гусеница кладет яйца на лучшие листья, так священник налагает проклятие на лучшие радости жизни.

Создание маленького цветка есть работа веков.

Проклятие бодрит, благословение расслабляет.

Лучшее вино – старое, лучшая вода – свежая.

Молитвы не пашут; хвалы не жнут.

Радости не смеются, печали не плачут.

Голова – возвышенное, сердце – пафос, половая сфера – красота, руки, ноги – пропорции.

Что воздух птице, что вода рыбе, то презрение – презренному.

Ворона хотела бы, чтоб все на свете было черным, сова – чтобы все было белым.

Если бы лев слушался совета лисы, он был бы хитрым.

Усовершенствование создает прямые дороги, но кривые дороги без усовершенствования есть дороги гения.

Лучше убить ребенка в колыбели, чем питать неосуществленные желания.

Где нет человека, природа бесплодна.

Истину нельзя рассказать так, чтобы ее поняли; надо, чтобы в нее поверили.

Довольно! – или слишком много.