Текст книги "Океания. Остров бездельников"

Автор книги: Уилл Рэндалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Да, каждый день нам приходилось выполнять свои обязанности, но это было счастливое время.

– Но что именно произошло, Лута? Почему плантация прекратила свое существование? Что случилось после отъезда Капитана? Неужто никто не смог перенять его дело?

– Плантацию выкупило правительство, но, когда Капитан уехал, вместо него так никто и не появился. И вот уже двадцать лет здесь ничего не происходит.

– Так, значит, вы вернулись к своей первозданной жизни, – весело констатирую я. (В Англии все поголовно стремились именно к этому.)

– Да, но теперь времена не те, что раньше. У людей появились другие потребности: керосин, бензин, масло… Да и церковь находится в плачевном состоянии. Иногда в засушливое время года в цистерне заканчивается вода, и нам приходится обходить остров на каноэ, чтобы почерпнуть ее из реки. Мы хотим кое–что усовершенствовать, однако это довольно трудно.

И действительно, хотя островитяне на первый взгляд вели идиллическую жизнь, внешний мир уже догадывался об их существовании. И сколь бы неприятной ни была для меня такая мысль, жители островов настойчиво хотели попробовать, каков же этот неизведанный материальный мир. И даже если они крайне неразумно расходовали свои деньги на всякую ерунду, таков был их выбор. Да и сколько денег у меня вылетело в трубу или было спущено на ветер (именно в этих двух направлениях).

Имперская навязчивая забота, несмотря на все ее недостатки, позволила создать определенные правовые и политические инфраструктуры, защищавшие островитян от внешней интервенции. Однако пришло время, когда западный мир должен был разомкнуть свои нежные объятия и, продолжая оказывать помощь, предоставить островитянам возможность самостоятельно решать свои проблемы; пусть даже найденные решения и окажутся, с точки зрения многоопытной цивилизации, нелепыми.

Позднее мне рассказали о вожде из соседней деревни, который на протяжении нескольких лет копил деньги, получаемые за продажу ракушек и резных сосудов, чтобы съездить в Хониару. Вернувшись, он привез с собой генератор, телевизор и видеоустановку с коллекцией кровавых фильмов, созданных, что характерно, в Америке и Японии. Он мгновенно превратился в самого известного человека на Рандуву, и перед его домом постоянно останавливались каноэ. Однако его слава длилась недолго. Генератор через несколько месяцев сломался, а видеокассеты во влажном тропическом климате покрылись густым зеленым налетом плесени. Когда генератор развалился окончательно, его разобрали на части и стали использовать их как якоря на каноэ. Телевизор превратили в столик, а видеопленку привязали к высоким шестам в саду, чтобы ее шорох отпугивал птиц.

Капитан, несомненно, пришел бы в ярость, узнай он об этом, но я не он и вовсе не собирался указывать окружающим, как следует жить. Однако и мне было ясно, что необходимо отремонтировать церковь и водопровод, расширить помещение школы, а возможно, и провести электричество для освещения тропической тьмы. Наконец я понял, что надо делать, причем незамедлительно.

– Попробуем организовать что–нибудь, приносящее доход. Надо попытаться. Только вот что было бы лучше всего?.. – осторожно спрашиваю я.

Но Лута лишь пожимает плечами. Мы молча направляемся обратно к Мендали, и я вдруг ощущаю весь груз ответственности, которую взвалил на свои плечи.

У школы стоит, вероятно наказанный, Стэнли, который тут же начинает махать нам рукой. Как выясняется, Смол Смол Том уже успел сбежать. Школа располагается между церковью и площадью, где много лет назад околдованный островитянин совершил свое чудовищное убийство; это низкое здание с отверстием в крыше для проветривания, обнесенное изгородью для предотвращения попыток побега. Доска, установленная на мольберте, служит одновременно местом для записей и способом установления порядка, для чего Этель стучит по ней указкой, которой никогда не пользуется для телесных наказаний.

Однако, несмотря на то, что Этель, как и мистер Томас до нее, одновременно преподает в двух классах, ее работу нельзя назвать неблагодарной. Старшие ученики сидят на песчаном полу спереди и переписывают цифры и буквы на свои дощечки кусочками мягких кораллов. Затем они зачитывают алфавит и таблицу умножения. Малыши тем временем резвятся сзади, бросая друг в друга и проходящих мимо грубо отесанные деревянные кубики. Не бывает и недели, чтобы кому–нибудь не раскроили скулу или не поставили красочный синяк. В одиннадцать занятия заканчиваются. Они завершаются общим исполнением жизнерадостной версии «Старого Макдональда» (ей островитян обучил какой–то проезжий менестрель), естественно, за исключением куплетов о коровах и овцах, которых никто здесь никогда не видел. А потом, как и повсюду в мире, ученики с криками свободы выбегают «за ворота» школы. В отсутствии парков, кондитерских, телевизоров, каруселей и электронных транквилизаторов, эти дети взлетают на деревья, сбрасывают с себя одежду и ныряют в теплые воды лагуны, где могут резвиться по нескольку часов.

Пока я наблюдаю за тем, как весело брызгается ребятня, из–под пальм, зевая, появляется Кисточка.

– А теперь идешь со мной рыбачить и ловить хорошую рыбу.

После этого безапелляционного заявления он отправляется за своей снастью, оставив меня любоваться его каноэ, выдолбленным из ствола дерева.

Каноэ, вырезавшиеся теслами вручную из цельных стволов, неизменно вызывали у меня благоговейный трепет. Лишь обладая высоким мастерством, можно было создать с помощью резака столь совершенную по своей форме и отделке лодку. В зависимости от размеров ствола такие каноэ вмещали от одного до сорока человек. Естественно, это не означало, что они не были шаткими и неустойчивыми, однако уже после первого выхода в море я перестал волноваться и начал испытывать к ним полное доверие. Почти не цеплялся за отполированные скошенные борта и лишь изредка тревожился, не опрокинемся ли мы. Поэтому предстоящая поездка меня совершенно не беспокоила.

Рыбная ловля была на Соломоновых островах таким же обычным делом, как дорожные пробки где–нибудь в другой стране. Дети учились ловить рыбу с малолетства и с годами не мыслили свою жизнь без этого. Море кишело от невиданного количества разнообразных видов – от восхитительных до чудовищных. И каждый островитянин мужского пола (от трехгодовалого ребенка до зрелого мужчины) делал все возможное, чтобы завлечь их.

Я был полон энтузиазма: мне не терпелось добавить рыбалку к длинному списку моих хобби. Однако в отличие от других занудных способов времяпрепровождения, которые я постепенно забрасывал вместе с почти новеньким, недавно приобретенным спортивным инвентарем, уныло отправлявшимся на чердак, карьера рыбака оборвалась для меня быстро и стремительно, едва успев начаться.

Мы отходим от мыса почти прямоугольного острова Пао, где за коралловым рифом начинается открытый океан, и я с восторгом неофита под руководством Кисточки начинаю вытравливать леску, пока она не растягивается чуть ли не на сто ярдов. Всматриваясь в слепящую голубизну воды, я размышляю, кого могут привлечь белые кусочки кальмара, закрепленные на большом, почти неразличимом крючке.

Нас овевает легкий ветерок, и мне так приятно рассматривать острова, рассеянные вдоль побережья Рандуву.

Жду. Снова жду. Ничего не происходит.

Мы лениво перебрасываемся фразами, подобно людям, направляющимся за покупками, убивая время, перед тем как наступит по–настоящему увлекательная часть нашего путешествия. Кисточка спрашивает меня о самочувствии королевы. И я вспоминаю, что, хотя острова обрели независимость, она по–прежнему является главой государства. Королева посещала острова, когда Кисточка был совсем маленьким. И Капитан отправил Старого Лаки с приветственным письмом в Гизо, где стоял на якоре ее корабль. Но в тот самый момент, когда Лаки передавал письмо одному из членов экипажа, спустившемуся по трапу, оно вылетело у него из рук и упало в воду. Старый Лаки тут же прыгнул за ним и достал его из воды, но, когда он вновь протянул письмо, с него голубыми каплями стекали расплывшиеся чернила. Никто так и не рискнул рассказать об этом Капитану, зато все гадали – удалось ли королеве все–таки прочитать письмо.

– Ты видел ее?

– Только по телевизору, – отвечаю я.

– Гм, телевизор – это, наверное, здорово?

– Ну…

– А вот теперь кое–что есть, – уверенно заявляет он, скручивая очередную самокрутку.

Не могу себе представить, откуда Кисточка это знает – лески у него нет, и он лежит на дне каноэ, закрыв глаза. Однако я нахожусь в состоянии полной готовности. Облизываюсь, предвкушая события, и набираю чуть ли ни полный рот крема для загара. К моей радости, мне удается не проглотить его; я перегибаюсь через борт, чтобы выплюнуть содержимое, и тут ощущаю мощный рывок лески, словно к ней привязали трактор. Изогнувшись как неопытный лыжник, я изо всех сил стараюсь остаться внутри каноэ.

– Кисточка, Кисточка, скорей, скорей! Там что–то огромное!

Под лодкой явно движется что–то неимоверно большое. Я хватаюсь за борт и готовлюсь к схватке.

Демонстрируя свое превосходство, левиафан, находящийся подо мной, снова дергается с силой дюжего молотобойца. И прозрачная леска врезается мне в пальцы. К счастью, откромсать их окончательно мешает кость, но, поскольку меня совершенно не радует мысль о том, что пальцы будут отваливаться точно свиные сардельки, я поспешно отпускаю леску. Страшно даже подумать, как они один за другим станут опускаться на дно, укоряюще указывая вверх, пока не будут сожраны разнообразными морскими тварями, как это бывает с закусью, выбрасываемой после многолюдных вечеринок. Вздрогнув при столь чудовищной мысли, я засовываю травмированные пальцы в рот. И совершенно забываю о снасти.

Но Кисточка не дремлет, он садится и хватает палку, на которую намотана леска, когда та уже готова сорваться. Затем, встав, начинает тянуть, наматывая леску на брусок и не обращая внимания, что каноэ сильно раскачивается. Я невозмутимо свешиваюсь с другого борта, чтобы Кисточка мог лучше рассмотреть леску, уже натянутую до предела. В столь узком пространстве лучше не поворачиваться, и я, обернувшись, просто смотрю на ухмыляющуюся физиономию Кисточки. На ярком солнце хорошо видна его щетина на подбородке, стоящая дыбом от возбуждения.

– Хорошая, мистер Уилл, очень большая и хорошая. – Он снова тянет, но тут дрожащая от напряжения леска обмякает, и лицо Кисточки вытягивается.

Он делает еще десять–пятнадцать оборотов, и, проскакав по воде, в каноэ шмякается огромная голова удивленного тунца. Я с неменьшим удивлением поднимаю глаза на Кисточку:

– А где все остальное? – спрашиваю я.

– О горе, горе, – вздыхает он, внезапно посерьезнев. – Его забрал дьявол. Дьявол.

– Дьявол? – Кажется, солнце опускается на несколько градусов. – Что это… э–э… за дьявол?

Кисточка садится в каноэ спиной ко мне.

– Акул. Думаю, большой.

– Акул? Где? Здесь водятся акулы? – Я наклоняюсь вперед и поспешно убираю локти с бортов.

– Паки.

– Паки? Пачки? То есть много?

И тут же под нами проскальзывает что–то огромное, и волны начинают биться о днище.

– Что это было?

Однако мой вопрос оказывается неуместным, потому что водная поверхность с шипением разверзается, и ответ становится самоочевидным. Настоящий акулий плавник, точно такой, как показывают в фильмах, почти на фут вздымается над водой и с невероятной скоростью проскальзывает вдоль каноэ. Наше суденышко настолько маленькое, что вода обливает мои плечи, и каноэ начинает яростно раскачиваться, прежде чем акула исчезает за кормой. Затем она вновь возникает с другой стороны, и я невольно различаю ее зловещие контуры, которые отчетливо видны в прозрачных водах. Длина ее тела составляет пятнадцать–двадцать футов, и она, несомненно, гораздо больше нашего каноэ. Потом акула внезапно отплывает и бесшумно скрывается из виду. На какое–то время.

Мы поспешно разворачиваемся обратно в сторону деревни. Когда добираемся до берега, я чувствую себя абсолютно измотанным и мне приходится несколько раз потопать ногами по земле, чтобы вернуть чувствительность своим затекшим конечностям.

– О горе, горе! – восклицает Смол Том при виде нашего улова, повергая меня в некоторое изумление. Я–то считал, что нам повезло.

Вряд ли стоит упоминать, что Гримбл также встречался с акулами. Всякий раз обращаясь к его книге, я убеждался в том, сколь опасна и увлекательна была жизнь Гримбла, какой она требовала отваги. Зачастую рассказанные им истории выглядели откровенно сфабрикованными. Впрочем, это никоим образом не распространялось на его неприязнь к акулам. Более того, ему удалось спастись от одной из них лишь благодаря сопровождавшему его островитянину, которому пришлось выпрыгнуть за борт, – бедняга!

«Островитянин соскользнул за борт и принялся плавать в ожидании, когда его заметят…» Когда его заметят?! Ну да, конечно! «И вскоре он был замечен. Акулий плавник, выводя круги, принялся кружить вокруг него, а потом, как стрела, метнулся вперед; затем чудовище выпрыгнуло вверх, разрезав водную поверхность. Мой друг метнулся в сторону в последний момент и вонзил нож в нависшее над ним брюхо. Акула рухнула в воду, и я увидел ее распоротое нутро, из которого вываливались внутренности и лилась кровь. Это была тигровая акула. На какое–то время она исчезла под водой, а затем всплыла уже мертвая в сотне ярдов от нас. Подобные столкновения случаются довольно часто. Убить здесь акулу – все равно что выиграть пятьдесят очков в крикет в Англии: жители аплодируют, но особым подвигом это не считается».

Гримблу явно довелось жить в деревне, где обитали придурки и преступники. Лично у меня эта история надолго отбила охоту плавать на каноэ, не говоря уж о купании.

Я угрюмо удаляюсь в свою хижину, чувствуя, что нуждаюсь в отдыхе и двух больших порциях виски (которого у меня нет). К несчастью, выясняется, что именно это время отведено под занятия. Очень серьезный, хотя и доброжелательный человек по имени Имп, когда–то отправленный Капитаном в римско–католический колледж, расположенный в нескольких милях к северу от Рандуву, не только считался местными обитателями знахарем и колдуном, но и слыл бесстрашным педагогом. Я все еще сижу, обливаясь холодным потом и обмахиваясь «Робинзоном Крузо», когда приходит Имп и сообщает, что отныне будет обучать меня, как «бум–бум на пиджине».

Каждый день в течение часа между молитвой и ужином мне надлежало, по его настоянию, овладевать этой странной, искаженной формой английского. Изначально она была почерпнута у торговцев сандаловым деревом и китобойцев, заплывавших сюда в 1700–е годы, получила название лингва франка и стала применяться сотней разнообразных племен, говоривших до этого на восьмидесяти разных наречиях.

Вскоре мне самому захотелось овладеть этим языком, поскольку даже Гримбл научился ему, хотя и добавлял в конце каждой фразы «старик» или «дружище». Р. Л. Стивенсон, будучи человеком более смышленым, также заговорил на одном из местных наречий, но я убедил себя, что пиджин полезнее, поскольку на нем можно разговаривать с представителями самых разных племен. Хорошо было Робинзону Крузо – ему не пришлось учить языки.

Вначале все представляется довольно простым. Я должен читать вслух на первый взгляд кажущиеся непроизносимыми сочетания звуков, которые Имп записывает своим идеальным почерком, а затем те же слова и фразы, словно по мановению волшебной палочки, превращались в исковерканный вариант английского. Однако, увы, как и со многими другими занятиями в этой жизни, овладеть основами труда не составило, а вот научиться пользоваться ими было гораздо труднее.

И тем не менее каждый вечер мы вели с Импом воображаемые беседы по составленным им сценариям.

– Добр утрен с ты. Ты хор? (Доброе утро. У тебя все в порядке?)

– Мой хор. (Все хорошо, спасибо.)

– Какая день в неделе сейчас сегодня? (Какой сегодня день недели?)

– Меня не знает. Станция полиции около здесь? (Не знаю. А где здесь ближайший полицейский участок?)

– Хочешь платить за этого пацана кокорако? (Не хочешь ли купить этого цыпленка?)

– Может, дай меня посмотреть. Меня не любит свин–свин. (Может, дашь мне взглянуть еще на что–нибудь? Я не очень люблю свинину.)

– Прости, но он счур стар. (Прости, но он слишком старый.)

(«Счур», как ни странно, обозначает не «чересчур», а «очень». Поэтому фразу «Капитан он едет назад в Англию. Ему стар счур» не следовало понимать как констатацию дряхлости Капитана, а всего лишь как указание на его возраст.)

– Ой, простите, у меня есть животное недержание. (Прошу прощения, но я страдаю от диареи.)

– Он хорошо. Предположим меня дать двигатель принадлежать ты. (О не извиняйся. Можно у тебя одолжить двигатель?)

– Ой, прости, он накрылся конец. (Боюсь, он непоправимо сломан.)

И вот так эта беседа, приобретая все больше сюрреалистических оттенков, затягивалась до ужина, захватывая, ко всеобщему замешательству, и время трапезы.

Первые несколько недель я совершенствовался довольно быстро, радуя своего учителя и сам наслаждаясь новизной ощущений. Поэтому решил отточить свои познания, взяв несколько уроков у Стэнли и его друзей. И они тут же ухватились за возможность раскрыть мне кое–какие секреты.

Сидя рядком в тени одного из перевернутых каноэ, мальчики и девочки делились со мной бесценными сведениями, полученными от «пи–пи человека в длинном плавательном боте» (француза, приплывшего на яхте). Так, они сообщили мне, что если не пользоваться «длинным пластиковым тык–тык» (презервативом), это почему–то неизбежно приводит «к толстой Мэри» (беременности). К несчастью, обстоятельства, при которых надо было ими пользоваться, оставались для детей покрытыми тайной, однако я все равно от души поблагодарил их. Нельзя было не согласиться, что это очень ценные сведения.

Я подумал, а знал ли Гримбл о «длинном пластиковом тык–тык», и решил, что вряд ли. Что же касается Роберта Льюиса, то он был слишком щепетилен, чтобы размышлять о подобных вещах, и поэтому Робинзон Крузо вряд ли продвинулся в этом вопросе дальше фазы размышлений.

Не успеваю поблагодарить Импа за первый урок, а он – объяснить мне всю важность практических занятий и своевременного выполнения домашнего задания, как появляется невероятно возбужденный Смол Том с мешком в руках.

– Хороший подарок для мистера Уилла! – восклицает он, прыгая с ноги на ногу и засовывая руку в мешок, откуда медленно и осторожно вытаскивает гладкую рыжую кошку, которая озирается со злобным видом. – Очень хорошо от крыс!

– Потрясающе, спасибо, – с чувством благодарю я. – А как его… ее зовут?

– Зовут?

– Ну, в Англии животным обычно дают имена.

– Зачем?

– Ну, мы просто… э–э…

– И какие? – с любопытством спрашивает Смол Том.

– Я… – Тут мне на глаза попадается пара штук манго, которые кто–то из детей оставил на моем столе. – Я буду звать ее Чатни.

– Сатни? – Смол Том с запинкой произносит новое слово, пожимает плечами и переключается на свою следующую гениальную идею: – У меня еще есть кое–что хорошее для тебя, мистер Уилл. Мы сегодня играем в карты, и я хочу, чтобы ты был в моей команде.

Чувствуя себя исключительно польщенным, с готовностью соглашаюсь, однако предупреждаю, что не отличаюсь особыми талантами по части карточной игры.

– Не волнуй–волнуйся, – успокаивает он с неисчерпаемым добродушием. – Ты следуй за мной.

К сожалению, я слишком поздно обнаруживаю, что мой новый партнер Дадли Смол Том абсолютно некомпетентен.

И все же с этого дня почти каждый вечер за моим столом рассаживалось шесть игроков в окружении зевак и целой толпы советчиков и болельщиков. Поддерживаемые пинтами горячего сладкого черного чая, непрерывно доставлявшегося с вечного огня Эллен, мы играли в своеобразную форму виста, загадочные правила которого зачастую ставили меня в тупик, а Смол Тома заставляли совершать ошибки. Нашими соперниками были Джордж Лута, Кисточка, деревенский плотник Имп и Толстый Генри, который ребенком явно отличался упитанностью, а теперь представлял собой огромного жизнерадостного детину.

Ходы делались с быстротой молнии. Карты со смехом бросали на стол с такой силой, что детвора, сидевшая внизу и игравшая со своими воображаемыми картами, взвизгивала от восторга и то и дело дребезжал медный чайник.

Имп вел записи и подсчеты на грязно–сером куске картона, Лута непрерывно сворачивал сигареты из маслянистых брусков черного табака и моей любимой почтовой бумаги. Мы играли глубоко за полночь, и, лишь когда слова сменялись зевотой, а мы со Смол Томом были уже как следует выпотрошены, Лута складывал потрепанную колоду и запихивал карты обратно в упаковку.

– Родо диана. (Спокойной ночи!)

Все расходятся, и я поднимаюсь в свой дом, чувствуя себя смущенным, растерянным и невероятно возбужденным после суток, проведенных в Мендали. Чатни с крыши устремляет на меня свои глаза–катафоты, и я улыбаюсь, когда до меня доносится голос моего партнера, беседующего с Эллен. Он искренне недоумевает, как это мы умудрились проиграть последнюю сдачу. А как мы продули предыдущие?

Еще шире расплываюсь в улыбке и забираюсь в постель вместе с Артуром Гримблом.