Текст книги "По следам Адама"

Автор книги: Тур Хейердал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Тринадцатого января 1950 года в Стокгольме состоялась мировая премьера нашего фильма. Среди почетных гостей были шведская королевская семья, Свен Гедин и Улаф Селлинг. Я присутствовал только на нескольких самых первых представлениях, но французы проявили к нему неслыханный, интерес. Некая фирма выторговала право торжественно провезти наш плот по дорогам Франции, и через некоторое время он закончил свой триумфальный путь на Елисейских полях. По дороге его тащили через какие-то фруктовые сады, и он приехал в Париж с яблоками, застрявшими между бревен. Тем временем в Осло мы заканчивали строительство музея, в котором почтенному путешественнику предстояло найти вечное пристанище.

Я прибыл в Париж за день до премьеры и, несмотря на торжественную встречу в аэропорту, был не в лучшем расположении духа. Альфред Метро развязал против меня очередную кампанию. Снова на страницах одного Французского научного журнала я предстал в качестве банального авантюриста. Какой-то журналист показал мне газету, в которой Метро обозвал меня лжеученым. Меня попросили прокомментировать заявление французского ученого, на что я ответил, что с удовольствием это сделаю, но только в присутствии самого Метро.

На следующее утро меня привезли в его офис в здании ЮНЕСКО. Он встретил меня в обществе доктора Уолтера Лемана, ведущего специалиста парижского Музея человека в области южноамериканской археологии. Там же сидел газетчик с блокнотом и ручкой наготове.

Как только мы покончили с формальностями, я открыл портфель и извлек на свет божий авторский экземпляр своей научной работы под названием «Американские индейцы на Тихом океане». В книге было восемьсот двадцать одна страница, библиография из более чем тысячи названий и множество иллюстраций. Мои оппоненты явно смутились и растерялись. После того как они задали заранее заготовленные заковыристые вопросы и получили на них ответы, наступила моя очередь. Я достал толстую пачку фотографий, сделанных на Маркизских островах, на острове Пасхи и в Андах на всем протяжении от Сан-Агустина в Колумбии до Тиауанако в Боливии. В свое время Метро неоднократно утверждал, что статуи в этих местах ничем не похожи друг на друга. Я положил фотографии на стол и попросил их отделить полинезийские статуи от южноамериканских.

Доктор Леман начал было их сортировать, но вскоре заколебался и передал всю пачку Метро. В конце концов, это было по его части. Метро взял фотографии с покровительственной ухмылкой.

– Вот эта – из Полинезии, – отложил он одну из фотографий.

– А вот и нет, – злорадно перебил я. – Из Сан-Агустина!

– И эта тоже из Сан-Агустина, – невозмутимо продолжил Метро.

– Нет, – снова вмешался я. – Я сам ее сделал на Маркизских островах.

И добавил, что если два крупнейших специалиста не видят между ними разницы, то, возможно, они согласятся признать наличие некоторого сходства?

Они согласились. Метро взглянул на часы и вежливо предложил пройти в бар. Так мы и сделали, и признаться, никогда еще я не пил ничего вкуснее.

В тот вечер кинотеатр был забит до отказа и дышал атмосферой ожидания. Среди собравшихся оказались самые знаменитые путешественники и альпинисты Франции, в том числе полярный исследователь Поль Эмиль Виктор и покоритель вершины Аннапурна Морис Герцог. Перед началом сеанса с кратким представлением картины выступил Поль Эмиль, и с того вечера в моей жизни стало на два верных друга больше.

Проснувшись утром, я обнаружил у дверей своего номера свежую газету. «Репортаж о поединке Давида с Голиафом», – подумал я, глядя на статью о вчерашней встрече в здании ЮНЕСКО. В верхнем левом углу – большая фотография Метро с большим бокалом в руках. В нижнем правом – моя, поменьше, и с маленьким бокальчиком. «Хейердал почти убедил Метро», – гласил заголовок. Далее автор статьи рассказал, как два крупнейших специалиста раз за разом ошибались, пытаясь отличить полинезийские статуи от южноамериканских. Более того, Метро официально опроверг свои слова и признал, что я являюсь настоящим ученым.

Когда Адам Хелмс собрался с мужеством и издал мою объемную рукопись, Метро выступил с очень благоприятной рецензией, причем в той же самой шведской газете, со страниц которой он некогда обрушился на меня.

В своей рецензии он отметил, что для постороннего человека может показаться невероятным, как мог такой молодой ученый собрать такое количество важного научного материала, к тому же относящегося к разным областям науки, и затем объединить разрозненные факты в одну стройную теорию.

Его партнер по экспедиции на остров Пасхи, бельгийский археолог доктор Анри Лавашери, никогда не присоединял свой голос к травившему меня хору, а после того как я вернулся из первой поездки на остров Пасхи, он навестил меня в Осло, чтобы ознакомиться с привезенными мной материалами. В 1975 году он написал предисловие к моей работе об искусстве островитян.

Итак, во Франции установился мир, но боевые действия продолжались. Чем большую популярность у широкой аудитории завоевывали мои книга и фильм, тем теснее сплачивали ряды их противники. Многие ученые неверно понимали суть конфликта – будто бы неграмотная публика бешено аплодирует неучу, осмелившемуся вторгнуться в храм науки – и чувствовали, будто их выставили на посмешище. План профессора Биркет-Смита замолчать экспедицию «Кон-Тики» не сработал. И тогда организаторы следующего, тридцатого Международного конгресса американистов предприняли более радикальный шаг. Они послали мне приглашение прочитать на конгрессе лекцию перед аудиторией из самых знаменитых специалистов со всего мира. К тому времени «Американские индейцы на Тихом океане» уже неделю как вышли из печати, но, разумеется, за такой короткий срок никто еще не успел ознакомиться с моей работой.

Приглашение звучало как вызов. По регламенту любой участник конгресса имел право прочитать до трех лекций. Я послал заявку на все три.

Через некоторое время мне по почте пришла программа конгресса. Руководителем секции, на которой мне предстояло выступать, был назначен не кто иной, как профессор Биркет-Смит.

Никогда я так не волновался, как в августе 1952 года по пути в Кембридж на конгресс американистов. Меня ждал важнейший в жизни экзамен, а в роли экзаменаторов будут выступать крупнейшие антропологи мира. На конгресс съехались двести ученых из тридцати стран мира, и в момент нашего с Ивонной появления многие из них уже стояли, разбившись на кучки, и приятельски беседовали. В портфеле у меня лежали тезисы трех лекций. Судя по любопытным взглядам, которые мы ловили на себе, меня узнали, но, кроме нескольких холодных улыбок, я не дождался никаких приветствий.

Ивонну, напротив, никто не знал. Я оставил ее в коридоре и пошел искать, где бы оставить тяжелый портфель. Когда я возвращался, она услышала, как кто-то сказал: «Не поворачивайся. Там идет Хейердал». Через некоторое время Ивонна о чем-то заговорила со шведским антропологом Зигвальдом Линнеем. В разгар беседы к ним подошел какой-то пожилой ученый и сказал Линнею: «Простите, что я раньше с вами не поздоровался. Я принял вас за Хейердала».

Ожидая своей очереди подняться на трибуну, я испытывал какие угодно чувства, кроме чувства уверенности. Я записался на три лекции, в то время как остальные участники редко читали больше одной. Я кожей ощущал атмосферу злорадного ожидания. Журналисты и телевизионщики, как правило, не баловавшие конгресс своим вниманием, толпились в коридорах. Их присутствие не добавило мне популярности в глазах ученых, которые с еще большей страстью желали, чтобы этот авантюрист был унижен и уничтожен у всех на глазах.

Согласно программе, моей лекции предшествовало два других выступления, но они были посвящены столь узкоспециальным темам, что послушать их пришло лишь несколько человек. Остальные ждали в коридоре и явно предвкушали нечто захватывающее. После первой получасовой лекции мы с Ивонной в числе маленькой группы слушателей честно ждали второго лектора, но он по неизвестной причине так и не появился. Обычно в таких случаях объявлялся получасовой перерыв, но на сей раз Биркет-Смит вышел к трибуне и, глядя в практически пустой зал, предложил мне начинать.

Я поднялся на авансцену и произнес первые фразы своего выступления. В зале не было никого, кроме Ивонны и нескольких случайных и совершенно не заинтересованных слушателей. С точно таким же успехом я мог бы читать в пустой комнате. Я тщательно готовился к сегодняшнему дню, а те, для кого предназначался мой труд, гуляли в коридоре.

Так я читал вхолостую минут пять, а затем краем глаза увидел, что Ивонна встала и выскользнула из зала. Мгновением позже массивная дверь широко распахнулась, и в аудиторию буквально хлынул людской поток. Мне пришлось сделать паузу, чтобы переждать топот ног и скрип стульев. Наконец все, кому достались места, уселись, а опоздавшие выстроились вдоль стен, и я продолжил чтение. Но меня тут же перебили и потребовали начать сначала. Биркет-Смит присоединился к просьбе.

Многие в аудитории смотрели на меня с удивлением. Вместо бородатого дикаря перед ними стоял свежевыбритый молодой человек в аккуратном синем костюме. Газетчики потом напишут, что он скорее походил на банковского служащего, чем на отчаянного мореплавателя. Уж не знаю, кто был удивлен больше, слушатели или сам лектор, но меня просто поразило молчание, воцарившееся после первой лекции. Ни одного ехидного замечания, только несколько вполне дружелюбных и достаточно простых вопросов.

На следующий день, после второй и третьей лекций, лед отчуждения между мной и слушателями окончательно растаял. Более того, серьезно обсуждался вопрос о возможной финансовой помощи коренному населению Полинезии со стороны Америки. Никто не выступил со сколько-нибудь серьезной критикой моей теории, а известный канадский специалист профессор Раглс Гейтс даже заявил, что последние анализы образцов крови, взятых в различных уголках тихоокеанского, региона, говорят в пользу гипотезы Хейердала. Полностью опустошенный, но торжествующий, я в сопровождении Ивонны проложил себе дорогу на выход через переполненную аудиторию. Репортер из Осло передал в редакцию норвежской газеты новость о том, что я не только выжил, но даже удостоился слов благодарности от моего главного противника профессора Биркет-Смита. Те же самые финские газеты, которые недавно обвиняли меня в мошенничестве, теперь опубликовали благоприятные отчеты о моих научных достижениях и отметили, что мои критики теперь вынуждены замолчать.

Спустя некоторое время я узнал имя пожилого ученого, который не поздоровался с Линнеем, приняв его за меня, – Поль Риве, знаменитый французский этнограф. Я так с ним и не встретился. Он демонстративно отказался побывать на моих лекциях, а затем выступил с проектом резолюции конгресса, в которой теория Хейердала признавалась несостоятельной. Резолюция не прошла, поскольку конгресс не мог принять точку зрения человека, лично не присутствовавшего на лекциях.

Однако до победы было еще далеко. Сразу за конгрессом в Кембридже следовал IV Международный съезд антропологов и этнологов в Вене.

Как и многие участники кембриджского форума, мы с Ивонной собрались ехать в Вену на поезде прямо из Англии. Но перед самым отправлением один дружелюбно настроенный коллега рассказал мне, что вице-президентом венского съезда назначен один из самых яростных моих противников, профессор Роберт фон Гейне-Гелдерн. Он издал листовку, содержащую резкую критику моей теории, и собирался бесплатно распространить ее среди всех участников конгресса.

Мы тут же сдали железнодорожные билеты и вылетели в Вену самолетом.

В Вене я оставил Ивонну в отеле, а сам помчался на такси в офис фон Гейне-Гелдерна. Меня встретил сутулый, но вполне бодрый пожилой профессор с живым взглядом спрятанных за линзами очков глаз. Он охотно дал мне экземпляр листовки. Когда же я попросил предоставить мне возможность выступить в свою защиту, профессор со злорадством в голосе ответил отказом. На выступления надо было записываться при получении приглашения, а теперь слишком поздно.

Два студента случайно услышали, как мне отказали в праве на защиту, и пришли в яростное негодование. К профессору отправилась делегация от студентов с просьбой провести открытые дебаты в рамках съезда. Им тоже отказали.

В тот же вечер студенты, в условиях строжайшей конспирации, организовали мне встречу с их любимым преподавателем Домиником Вёльфелем. Встреча происходила в заброшенном винном погребе, потому что им небезопасно было появляться в обществе опального профессора. В научных кругах Вёльфель пользовался репутацией ученого старой закалки, обладающего отличной интуицией в вопросах контактов различных культур. Я не раз цитировал его работы о культуре первопоселенцев Канарских островов. Мы сидели в полумраке, при тусклом свете газового фонаря, словно первые христиане, скрывающиеся в катакомбах от римских гонителей веры. Как выяснилось, Венский этнографический музей планировал раздать свой годовой отчет всем участникам конгресса. Ни директор музея, ни редактор-составитель отчета небыли замечены в тесной дружбе с вице-президентом съезда.

На следующее утро я нанес визит директору музея и получил разрешение включить в отчет свою статью. Очевидно, директор не знал, что отчет уже вышел из печати, и направил меня к одному из соредакторов, доктору Этте Беккер-Доннер. Дружелюбная дама, известный специалист по культуре южноамериканских индейцев, продемонстрировала мне груду отпечатанных отчетов, но тем не менее согласилась вложить в них листовку с моим ответом.

Был вечер пятницы, а конгресс открывался в понедельник.

К счастью, мои немецкие издатели, семья Ульштайнов, оказались тоже в Вене, а после огромного успеха книги о «Кон-Тики» наши отношения были безоблачными. Меня заверили, что если к воскресному утру я предоставлю готовый текст, то к вечеру воскресенья листовка будет готова.

В тот вечер я лег рано, чтобы хорошенько выспаться. Гейне-Гелдерн не удосужился прочитать мою недавно вышедшую работу. В субботу я занимался тем, что отыскивал в своем тексте цитаты, напрочь опровергающие аргументы противника – это было легко, поскольку в них не было ничего нового. Единственная свежая мысль заключалась в том, что Гейне-Гелдерн привел множество примеров того, что в определенные дни ветер над Тихим океаном менял направление и дул в сторону, противоположную той, куда плыл «Кон-Тики». На этот новый и, признаться, неожиданный довод я ответил только одно: если уж пользоваться подобным методом, то куда проще составить список пронесшихся там ураганов и на этом основании доказать, что в районе Тихого океана жизнь в принципе невозможна.

Утром в понедельник мы с Ивонной одними из первых вошли в украшенный флагами зал конгресса. Нас тепло поприветствовали слегка смущенные президент и вице-президент съезда и пробормотали нечто комплиментарное относительно моей статьи.

Бледный как смерть Гейне-Гелдерн поднялся на трибуну и объявил конгресс открытым. До самого окончания съезда он так ничего мне и не ответил, потому что он с первого захода израсходовал все свои боеприпасы, а после его попытки доказать, что <тихоокеанские ветра дуют совсем не так, как все думают, аргументов у него не оставалось вовсе.

Следующая возможность отомстить представилась ему восемь лет спустя, в 1960 году. В Вене проходил XXXIV Международный конгресс американистов, и на сей раз Гейне-Гелдерна назначили президентом конгресса. Получив приглашение, я взвесил все за и против и решил не только участвовать, но и прочитать лекцию. На сей раз я выбрал тему из области биологии, где я имел заведомое преимущество над Гейне-Гелдерном и его учениками.

Потом я нередко задавался вопросом, нарочно или случайно Гейне-Гелдерн рассадил всех своих учеников в первом ряду. Когда я вышел на трибуну, я просто физически ощутил волны неприязни и даже ненависти. Если бы взгляды могли убивать, я упал бы замертво прежде, чем произнес первое слово. Я зачитывал свое выступление, словно в тумане, в перекрестье враждебных глаз. Никто из них даже не вслушивался в мои аргументы. Но затем произошло невероятное. Когда я произносил заключительные фразы, то краем глаза увидел, что Гейне-Гелдерн встал со своего места и быстрым шагом направляется к трибуне. Он схватил меня за руку, словно я был его лучшим другом, и рассыпался в таких комплиментах, каких я не слышал ни до того, ни после. Его ученики на первом ряду, наверное, были так же поражены не менее меня. Только потом я понял, в чем дело. Моя лекция содержала доказательства контактов между Полинезией и Южной Америкой и камня на камне не оставляла от изоляционистской теории злейшего врага Гейне-Гелдерна, Е. Д. Меррила. Вне себя от радости, что я припер к стене американского ботаника, он совершенно забыл, что я переплыл Тихий океан в «неправильном» направлении. Ветер дул в мои паруса с такой силой, что мне до сих пор кажется, будто он меня обнимал прямо на трибуне, хотя все свидетели в один голос утверждают, что дальше рукопожатий дело не зашло.

Скоттсберг тоже зачехлил свой меч. Он пересмотрел собственные взгляды на флору острова Пасхи и первым признал, что единственные пресноводные растения, встречающиеся на острове, камыш тотора и лекарственная трава тавари, происходят из Южной Америки и могли быть занесены сюда только на судах древних мореплавателей. Камыш тотора играл очень большое значение на безлесном острове Пасхи. А на побережье Перу из него строили лодки и дома. Все попытки доказать, что семена камыша могли быть занесены на остров Пасхи перелетными птицами, оказались полностью несостоятельными, поскольку ни одна птица не могла долететь до столь удаленного от южноамериканского побережья острова. Более того, без участия человека на остров не могли бы попасть семена сладкого картофеля, маниоки, тыквы и перца чили, а когда европейцы впервые открыли остров, местное население давно выращивало все эти культуры.

Итак, в Европе моя битва с Голиафом пришла к победоносному завершению. Но ее отголоски долго еще бушевали на другом берегу Атлантического океана, за Берлинской стеной и поту сторону «железного занавеса».

В США книга и фильм о путешествии на «Кон-Тики» были встречены с таким же энтузиазмом, как и в Старом свете. Президент Трумэн принял участников экспедиции в Овальном кабинете Белого дома. Он произнес речь, в которой высоко оценил наше мужество, и показал альбом, куда он собственноручно вклеивал газетные вырезки, посвященные этому событию.

Но американские ученые отнюдь не спешили разделить всеобщий восторг, хотя и не нападали на нас столь яростно, как их европейские коллеги. Именно в Соединенных Штатах возникло устойчивое мнение, что плот из южноамериканского бальсового дерева никак не может доплыть до Полинезии. Ведущий специалист по вопросам мореплавания в доисторическом Перу доктор С. К. Лотроп из Гарвардского университета даже написал специальную диссертацию, в которой доказывал, что бальсовый плот не продержится в океане и двух недель. Следовательно, древние перуанцы не могли с его помощью достичь берегов Полинезии. Все ученые, включая сэра Питера Бака, неоднократно цитировали его выводы. К их числу принадлежал и милый пожилой профессор Герберт Спинден, у которого я когда-то останавливался в Нью-Йорке. Безуспешно я пытался уговорить его или кого-нибудь из его коллег прочитать мою неопубликованную рукопись. Я утверждал, что Полинезию заселили выходцы из Южной Америки, а он в ответ лишь улыбнулся и сказал: «Вот сами и попробуйте доплыть из Перу до Полинезии на бальсовом плоту».

Я принял его вызов.

Самым большим удивлением для меня стало, что после завершения нашего путешествия профессор Лотроп пригласил меня с женой к себе в гости. На пианино в его нью-йоркской квартире стояла точная копия нашего «Кон-Тики». Как выяснилось, он сделал ее сам. Не дожидаясь никаких других доказательств, он первым признал правоту моей теории.

В те дни, когда мы еще только строили наш плот на верфи Кальяо, в Перу проводил раскопки знаменитый американский археолог доктор Ричард П. Шедел. Журналисты спросили его, есть ли у нас шансы выжить, и он, как и все остальные, ответил отрицательно. После успешного завершения экспедиции ему задали другой вопрос: что же именно доказали участники экспедиции. «Ничего, – был ответ. – Кроме того, что норвежцы – хорошие моряки».

Через много лет мы с ним встретились в Перу. Теперь он был настолько убежден, что древние жители этой страны являлись опытными мореплавателями, что сам предложил мне провести совместные археологические изыскания на островах вдоль побережья. В девяностых годах его коллега и мой близкий друг доктор Даниэль Сэндвайс обнаружил следы древней культуры, существовавшей в прибрежных районах Перу в IX–X веках до нашей эры. Основным продуктом питания древних перуанцев была рыба, которую они ловили в океане.

– В пылу научных баталий как ты удовлетворял свою вечную любовь к приключениям?

– Приключения добавляют остроты в рассудочный мир научных исследований, особенно если ты изучаешь древние цивилизации. После триумфа на XXX Конгрессе американистов в Кембридже я получил приглашение побывать на XXXI Конгрессе в Бразилии уже в качестве его почетного вице-президента. Конгресс состоялся в 1954 году, и на нем я продемонстрировал результаты моей первой археологической экспедиции на Галапагосские острова, предпринятой двумя годами раньше. Всем участникам конгресса предложили совершить путешествие в центральные районы Бразилии, и мы с Ивонной записались одними из первых. К сожалению, в связи с самоубийством президента Жетулиу Варгаса поездку пришлось отменить.

Тогда я арендовал маленький одномоторный самолетик и вместе с женой и местным гидом полетел в Санта-Изабель, крохотную индейскую деревушку на берегу реки Арагуаи в юго-западной Амазонии. С самого начала поездка пошла не так, как задумывалась.

Всю заранее закупленную провизию и снаряжение пришлось оставить в аэропорту. Из боязни перегрузить самолет пилот согласился взять на борт только удочки и ружье. Сначала полет проходил нормально. Под нами, насколько хватало глаз, тянулась сплошная зеленая крыша сельвы. Внезапно летчик резко развернул самолет в обратном направлении, и в ту же секунду мотор заглох.

– Не бойтесь, – сказал пилот. – Мне уже двадцать раз приходилось делать вынужденную посадку.

В аэропорту он поменял все свечи, и мы снова взлетели. В полете пилот ориентировался по старой школьной карте, на которой деревни были отмечены красными кружками на зеленом фоне. Через несколько часов самолет приземлился на просеке посреди джунглей. Взлетно-посадочная полоса больше напоминала картофельное поле. В непосредственной близости располагался бар, за стойкой которого стояла местная красотка. По каким-то совершенно необъяснимым причинам пилот заявил нам, что дальше лететь нет никакой возможности.

Возле берега стояло длинное каноэ, вырезанное из ствола дерева. Я решил, что другого шанса выбраться из джунглей может и не представиться. Два индейца-карайя согласились довезти нас до Амазонки. Мы взяли удочки и ружье, забрались в каноэ, и быстрое течение подхватило наше суденышко. Несколько следующих дней мы не видели ничего, кроме зеленых джунглей, бурой воды, цветастых попугаев и отчаянно орущих обезьян. Ночевали мы на берегу, либо на песке, либо на матрасе из веток. Опасаясь незваных гостей, мы жались поближе к воде, но на ее поверхности попарно горели маленькие огоньки, внимательно изучавшие нас, и сонливость пропала как-то сама собой. Огоньками были глаза кайманов.

Они бесшумно скользили по воде, не отводя от нас взгляда. Днем стояла невыносимая жара, а единственный источник воды плескался за бортом нашего каноэ. Сперва мы пытались фильтровать мутную воду через носовые платки, но вскоре оставили эти попытки и пили прямо из реки.

Так прошло несколько недель. А потом произошла незабываемая встреча с цивилизацией. Первым мы увидели абсолютно голого мужчину. Он стоял на песчаной косе и смотрел на нас. Когда наши взгляды встретились, он повернулся и скрылся в хижине. Через мгновение он появился снова, по-прежнему голый, но с поясом на животе. В глубине леса стояли другие хижины, и вскоре нас угощали жареной рыбой, печеными черепаховыми яйцами и корнями маниоки. С наступлением темноты мы заснули в гамаках под открытым небом, но посреди ночи проснулись и стали свидетелями странных событий. Через регулярные промежутки времени мимо наших гамаков попарно пробегали обнаженные молодые девушки и исчезали в джунглях. После этого из леса доносилось причудливое заунывное пение. На песчаном берегу танцевали четыре фигуры в высоких головных уборах и длинных соломенных накидках. Мы так никогда и не узнали, что означал этот ритуал.

Зато мы почерпнули много нового об искусстве выживания посреди дикой природы – как искать съедобные коренья и черепашьи яйца, как ночью с помощью топора охотиться на крокодила. Мы видели дельфинов и летучих рыб в озере, которое теряет сообщение с рекой во время засухи.

Блистающие небоскребы Сан-Паулу казались отсюда чем-то совершенно нереальным, а ведь совсем еще недавно мы бродили по улицам шумного города: какой контраст с непроходимыми джунглями и убогими хижинами индейцев!

Не говоря уж о сухом мире науки, куда нам вскоре предстояло вернуться.

Переворот в общественном сознании произошел на X Конгрессе по проблемам Тихоокеанского региона, состоявшемся на Гавайях в 1961 году. Мы отправились туда вместе с Улафом Селлингом – он в качестве официального представителя Академии наук Швеции. Сейчас многие друзья Улафа пополнили собой ряды Академии. Но Форест Браун не дожил до дней триумфа, и Питер Бак тоже. Все члены экипажа «Кон-Тики» давно уже приняли Улафа в почетные члены своей команды, а теперь ему предстояло рассказать о результатах пыльцового анализа, проведенного на острове Пасхи. Я же представил Конгрессу итоги наших совместных с американскими археологами раскопок на этом острове, а также на других островах Полинезии и на Галапагосах.

В завершение Конгресса все три тысячи участников единогласно проголосовали за резолюцию, согласно которой основными источниками информации о народах и культуре тихоокеанских островов являются Южная Америка и Юго-Восточная Азия.