Текст книги "Черный горизонт. Красный туман"

Автор книги: Томаш Колодзейчак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Томаш Колодзейчак
Черный горизонт. Красный туман

Tomasz Kołodziejczak

CZARNY HORYZONT

Copyright © 2010 by Tomasz Kołodziejczak

CZERWONA MGŁA

Copyright © 2012 by Tomasz Kołodziejczak

© С. Легеза, перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Черный горизонт

Пролог

Красное солнце уже скрылось за горой, чья карминная тень опрокидывалась на растущий у подножия лес и спрятавшийся в нем поселок.

Это было довольно крупное поселение. Угрюмые дома с трех сторон обступали центральную площадь. Уцелевшие бетонные стены послевоенных руин обшили деревом и камнем, небрежно и без особого умения. Большая часть домов была без окон, а немногочисленные отверстия в стенах закрывали деревянные ставни. Четвертая сторона площади выходила на поля, сюда вела широкая дорога, остатки асфальтового шоссе старых времен: посыпанная шлаком, чернившим босые стопы путников.

Именно этим трактом пришел конвой: черный червяк, воняющий потом, калом и кровью, состоящий из нескольких десятков взрослых и такого же числа детей в возрасте четырех-пяти лет.

– Стоять! – хриплый крик прорезал воздух, долетев до идущих в две шеренги людей.

Резкий удар боли прошил их спины, словно удар бичом. Почти одновременно все они упали на колени, повернувшись в сторону йегера и непроизвольно склонив головы. Дети плакали, пытаясь придвинуться к родным, но те не реагировали. Девочка, маленькая и худая блондинка со спутанными волосами, вместо того, чтобы упасть на колени, подбежала к матери. Но дождалась только удара по лицу. Кровь брызнула у нее из носа, ребенок покачнулся, упал, заревел в голос. Женщина даже не взглянула на дочку, лишь еще сильнее скорчилась, согнулась в поклоне, впиваясь пальцами в землю. Не помогло.

– Ты! – Скакун йегера даже не шевельнулся, но на миг показалось, будто слуга балрогов приблизился к женщине, склонился над нею, вырос.

Черная немезида вынесла приговор.

Женщина затряслась, пала лицом вниз, изо рта ее потекла пена, из ушей – кровь. Корчилась на земле, но, даже умирая, она не отважилась произнести ни слова.

– Плохо воспитывала. Слишком ласково.

Йегеры редко говорили длинно. Не давали они и хороших советов. Порой, как этот вот ваффенриттер, они поучали. Не слишком часто – похоже, любили, когда люди нарушают правила, поскольку тогда их можно было наказывать.

Как эту мать, которая не научила свою дочь покорности и послушанию. Дальше на западе детей отбирали у рабынь сразу после родов, но тут, в Восточной Марке, система все еще не работала как должно.

Но заработает. Ordnung muss sein[1]1
  Порядок должен быть (нем.).


[Закрыть].

Но пока что йегеру нужно было доставить этих людей в указанное место. Детей проверят, а потом – отдадут. Родители погибнут, а смерть их насытит кожу транспортов, ежедневно уходящих отсюда к столице. Боль умирающих даст силу охранным фагам и выстроит вокруг экипажей магические барьеры, Миражи, охраняющие их от шпионских глаз, да будут они прокляты.

Ваффенриттер уже чувствовал силу этого места, странную и чуждую магию Горы. Он хотел как можно быстрее вернуться на запад, где логова Владык наполнят его сознание наслаждением. Чтобы успокоиться, он несколько раз хлестнул плетью магии своих пленников. Помогло.

Потом он махнул рукой. Местные рабы, до того времени ожидавшие в стороне, прошли меж стоящими на коленях людьми. Они были скорее подростками, чем взрослыми, с изуродованными лицами, со следами ужасных ран, некогда им нанесенных. Левые глазницы их заслоняли грязные и потрепанные полотняные повязки. Они поднимали детей, всматривались в их лица, порой били по щекам, следя за реакцией. Приближали к себе головки малышей, и тогда из-под повязки на глазу проскакивала вспышка, искра яркого света, на миг конденсируясь в воздухе в тонкую, жилистую ветку, прикасавшуюся ко лбам и глазам детей.

Они знали: каждое движение их отслеживается йегером, и если совершат ошибку, то и сами присоединятся к колонне. Отбор должен дать Дракону лучшую кормежку, чтобы попадалось как можно меньше похожих на них: клейменных, но отринутых.

Родители ожидали в молчании, а ваффенриттер время от времени стегал их болью, чтобы заглушить зуд чужой силы, проникающей под его черный доспех, да еще чтобы дать себе предчувствие лукуллового пира, который начнется одновременно с вечерними убийствами.

Глава 1

Тропинка шла параллельно реке, обычная земляная насыпь, со слоем щебенки, облицованная вязанками хвороста. Достаточно широкая, чтобы между деревьями хватило места коню и всаднику, сильно заросшая; ею пользовались только военные патрули, что присматривали за этими землями, и геоманты, ухаживавшие за поставленными на берегу пограничными столпами. За рекой начиналась ничейная земля.

Ночь была ясной: почти полная луна золотистым сиянием расцвечивала небосвод, гладкий, словно зеркало темного стекла с впаянными желтыми крошками звезд. Когда Каетан поднимал глаза, то видел над собою ленту этого бескрайнего свода, совпадающую с ходом лесной тропы. Ветки деревьев, вырастающие над ней, казались царапинами и трещинами на черной поверхности неба.

Конъюнкции были хорошими, время Рака, что звался также Вратами Человечества. Марс лучился силой, Юпитер прекрасно виден. Подходящий момент для начала опасных предприятий.

Конь ступал неспешно, словно с осторожностью, а то и неохотой. В какой-то момент даже тряхнул головой, фыркнул, дернул шеей. Каетан склонился в седле, похлопал скакуна, тихо шепнул:

– Что, старый друг? Снова я беру тебя в место, где не найдется уже хорошего овса из армейских складов. Ха, это и вправду будет небезопасное путешествие. Но не покидай меня, прошу. Один за всех, все за одного.

Титус снова дернул головой, но на этот раз уже спокойней.

– Ну, конек, мы справимся. Всегда справлялись.

«Всегда» означало последние пару лет. К счастью, новые кони удобней новых любовниц: они не спрашивают, что случилось с предыдущими. А Каетан не смог бы рассказать им ничего веселого. Булат сгорел живьем. Гед, со сломанными ногами, добит выстрелом в голову. Майор пропал без вести. И Крак, и Герильяс, и множество прочих. Четырнадцать имен, вытатуированных на правой руке, четырнадцать составных частей силы, которая позволяет вести очередных скакунов сквозь огонь, туман магии, сквозь залпы, смрад йегеров. На смерть.

– Ты вернешься, Титус. Я обещаю, что вернешься. Пусть бы и без меня.

Заверение это, похоже, успокоило коня, и хотя он фыркнул снова, теперь в этом звуке слышались спокойствие и доверие. Каетан не обманывал. Верил, что удастся. Верил, как и все прошлые разы.

Поворот к реке был засажен деревьями, что поросли светящимися в темноте трутовиками. Сияние их было тошнотворным, зеленовато-синим, многие из путников его и не заметили бы среди сплетенных ветвей и густой листвы. Вскоре тропа чуть раздалась, а деревья начали редеть. К шуму леса, нарушаемому только перекличкой ночных созданий, добавился монотонный звук – мелодия текущей реки. Некоторым людям кажется, что шумят только горные ручьи и что гремят лишь падающие с высоты водопады. Что широкие реки долин, усыпленные своим неспешным течением, беззвучно несут воды к предназначению, к нирване пресной Н₂О, растворенной в космосе океана. Возможно, так когда-то и было – когда мир казался простым и безопасным, описанным квантовой физикой и теорией эволюции, четко очерченным Эйнштейном, Банахом[2]2
  Банах Ст. (1892–1945) – польский математик, один из лидеров Львовской математической школы.


[Закрыть] и Хокингом. Но не теперь. Нынче река рассекает не только скалу, но и геомантические поля, несет песок и частички растворенной магии, дает дом как щуке, так и созданиям куда опасней. Река может плакать и спать, может рассказывать, если кому хватит сил ее расслышать. Даже когда она течет медленно, равнинно-сонная, меж-ивово-сентиментальная, сторожкое ухо все равно выхватит ее шум и прочтет подаваемые знаки.

Каетан реку сначала услышал, а увидел ее, лишь выехав из леса прямо на песчаный пляж. Темная вода была мутной, отражала свет звезд, но бледно, размыто, так, что лишь слабый отблеск скользил волнами. Круглый диск луны превращался в размытое овальное пятно, рябящее в ритме движения воды. Но благодаря этим отблескам удавалось заметить, как меняется течение. Оно было неровным, плоским, привычным для равнинных рек. О нет! Раз за разом здесь вставали волны, иногда широкие, от берега до берега. Внезапные преграды бугрили ее течение, волна росла, двигалась, чтобы через десяток секунд расточиться и уступить место новой. Одновременно на поверхность прорывались и поперечные потоки, неритмичные и пугающие. Эти рождались реже, но неожиданней; вода тогда вставала почти вертикальной стеной, на миг недвижно замерев, а потом резко неслась к противоположному берегу. Порой такие фронты рождались одновременно по обе стороны реки, бежали друг к другу, будто фаланги двух армий, чтобы столкнуться, разбиться и рассеяться посреди потока. Возможно, так оно и было – возможно, это напряжение геомантической магии, хранящей польский берег, отражало атаки хаоса, как боевые отряды защищают отчизну от орд варваров.

Столь же внезапно в реке возникали и водовороты, способные проглотить лошадь вместе с всадником, то и дело здесь слышались всплески, когда нечто огромное било хвостом по воде; растопыренные тени выныривали и проходили под поверхностью.

Все эти водовороты, волны, водопады раз за разом взблескивали отраженным светом, перекрывали друг друга, погружаясь в тень, сплетались и расточались. Порой блеск на поверхности, казалось, складывался в сложные узоры, изменяясь согласно ритму неясных, но реальных правил. Матрицы эти сливались в огромные световые пятна, чтобы через миг вновь распасться на тысячи дробинок. Пятна света и тьмы, казалось, строили и размывали картины, множась и погибая в столкновениях с более сильными узорами. Словно они были частями мгновенного эволюционного процесса, слишком быстрого для человеческого взгляда и его инструментов познания, но при этом подобного идущей миллионы лет эволюции живых существ.

Каетан глядел на реку молча. Наконец он сдвинулся с места, направив коня вправо, к вырисовывающейся в темноте высокой сглаженной форме. Геомантический монолит стоял, вдавленный в поросший редкой травой песок, примерно на половине расстояния между лесом и берегом. Его окружала низенькая ограда из медных прутьев, покрытых усиливающими заклинаниями. Да и сам камень, параллелепипед высотой метра в четыре, был исписан охранительными рунами и надписями. Геоманты позволили себе несколько без малого агрессивных заклятий, которые сумели бы – при благоприятных асцедентах – даже атаковать пришельцев на другом берегу. На верхушке монолита стоял каменный крест, а на каждой из граней был вырезан орел в короне.

Каетан остановился у камня. Не сходил с коня, просто склонил голову, произнося молитву перед последним отчим ларом. Уже через миг он ощутил мурашки на коже – словно по ней бежали миллионы мушиных лапок. Но это не было неприятным – скорее, ласковым, мягким. Камень одарял его накопленной силой. Каетан чувствовал, как воздух вокруг него и коня сгущается от нанокадабр. Он завершил «Отче наш» и плавно перешел к защитным мантрам, желая усилить воздействие монолита.

Когда он решил, что готов, то легким толчком пяток заставил коня развернуться. Направил его чуть в сторону, к маленькому каменному столбу у самого берега, тому, что обозначал брод. Титус не протестовал, тоже, видимо, чувствуя, что он в безопасности. И только когда вода намочила его копыта, тихо заржал. Что-то плеснуло неподалеку справа, гладь реки впереди забурлила, газовый пузырь тихо лопнул чуть ли не под ногами. Но конь шел спокойно. Казалось, вода отодвигается от всадника, создает углубление, ровик, идущий от берега к берегу. Неспокойная река зло зашумела, принужденная к движению против своей воли, но не решилась атаковать броню нанокадабр, охраняющих человека и его коня.

Когда они добрались почти до середины потока, там, где власть менгиров резко ослабевала, река вскипела, приподнялась, хаотическая магия пыталась захлестнуть пришельцев. Встала высокой волной, будто брызгами от водопада, бьющего снизу, наперекор силам гравитации. Усиливаясь с каждым мгновением, та перла на всадника, уже превосходя его ростом.

Каетан не подгонял коня. Он привстал в седле, отпустив повод, прошептал заклинание. Пальцы его выплетали сложные знаки боевых ката, двигаясь в беззвучном ритме, будто играя на невидимой арфе. А потом человек резко оборвал эту игру, поднял руки. Между его ладонями появилась светящаяся лента, которую он резко швырнул в сторону волны. Сверкающая полоса на лету сформировала петлю, та перерезала водяную гору, а потом захлестнулась на ней, словно на шее огромного монстра.

На миг все замерло, а река утихла. А потом волна распалась с громким плеском, в брызгах, заливая коня и всадника струями воды.

На другой берег они выехали мокрыми, но в безопасности. По крайней мере, на время.

Позади осталась Речь Посполитая, перед ними раскидывались дикие, почти безлюдные земли Зоны.

Он оставил позади далекую Польшу, мир стабильной географии, удерживаемой в неподвижности магией эльфов, мегалитами и церквями – гвоздями, прибивающими горизонт к основаниям мира. Теперь же он покидал и Западные Кресы[3]3
  «Кресами» в польской традиции назывались восточные окраинные регионы Второй Речи Посполитой, находящиеся сейчас в границах Украины.


[Закрыть], пояс земли, шириной примерно километров в сто, что тянулся вдоль границы – куда едва-едва вернулась власть людей. Здесь ставили крепости, здесь геоманты стабилизировали географию, здесь почти каждый день велись битвы с тварями и силами, насылаемыми балрогами. Но все же это была уже Польша: возвращаемая с трудом и в постоянных стычках, но – Польша, земля людей и эльфов. Вокруг военных твердынь вырастали пригороды, вставали фермы и фабрики по переработке пищи, малые биоперегонные заводы, водные электростанции и ветряные мельницы. За армией шли гражданские: поляки, беженцы из Украины и Венгрии, русские и финны. Оседали здесь и немногочисленные беглецы с запада, которым удавалось выбраться из-под власти Черных.

И вот эту наполовину безопасную, все еще отравленную магией землю нынче и покинул Каетан. Он не впервые пересекал пограничную реку, чтобы открывать новую Европу, лежащую под властью балрогов. Он, Каетан Клобуцкий, королевский географ.

Он въезжал в Зону – пространства дикие и безлюдные, анойкумену[4]4
  Незаселенная земля, пустоши (древнегр.).


[Закрыть], прочесываемую разведчиками и контролируемую из космоса через ясенево-мифрильные спутники, но по большей части неописанную и неисследованную. Обитатели этих мест, кто сумел, годы назад сбежали на польскую сторону, а прочих балроги угнали на запад, в рабство. И теперь это была ничейная земля, которой лишь иногда проходили военные отряды: йегеров – на восток, людей и эльфов – на запад. Но было ясно, что какое-то время спустя именно за эти пустоши начнется очередная война, потому как тот, кто их захватит, получит кусок земли и базу для дальнейшей экспансии. Дальше на запад лежала зараженная балрогами Марка. А еще дальше – их царство, Геенна.

Порой пограничную реку Зоны пересекали отважные купцы и искатели довоенных сокровищ. Бывало, что в глубь неизведанной территории отправлялись монастырские и гуманитарные экспедиции. Разведка поддерживала контакты с немногочисленными живущими здесь людьми, у нее были свои укрытия и схроны с амуницией. В случае необходимости можно было обеспечить вылазку вертолетов и на двести километров в глубь этой территории.

Как оно и произошло однажды, более двадцати лет назад… Когда он потерял сестру и мать, но нашел отца. В тот проклятый и благословенный день, который принес ему свободу и лишил всего, что он знал.

Он въезжал в землю текучей географии и пространства. Туда, где дороги меняли направления, а взгорья выпирали в местах, где всего год назад лежали равнины. Реки здесь исчезали, а на месте лесов раскидывались озера. Карты, сделанные на основе смазанных спутниковых данных, менялись чуть ли не еженедельно, словно земля и покрывающий ее ковер растительности, человеческих селений и вод были текучей массой, постоянно меняющейся под воздействием геомантических сил.

Он исследовал эти изменения. Регистрировал. Порой ему даже казалось, что он понимает, как все это действует. Случалось, он пытался растолковывать это другим.

– Не понимаю, – сказала ему как-то Лучия, – как это возможно? Как география может меняться? Как город однажды может быть на этом месте, а на следующий день – в другом?

Они сидели в ее квартире, на кухне, за вечерним чаем. Обычно, когда ему случалось навещать Варшаву, ночевал он именно у тетки. Некогда он бывал в столице чаще.

– Это еще ничего, – отвечал он. – В марте через тот город течет река, а в июле – уже нет.

– Вот именно.

– Вот именно, – согласился он, посматривая на нее прищуренными глазами.

– Не делай так, – сказала она резко.

– Это как же?

– Не таращись на меня этим своим телячьим взглядом.

– Телята щурятся? Впервые слышу. Большинство телят, каких я знавал в своей жизни, обладали большими, черными, распахнутыми глазами – конечно, не считая тех, которых я знавал на тарелке, при помощи ножа и вилки.

– Не задавайся, паренек. Молодые человеческие телятки именно так и глядят – молодые самцы то есть. На старых коров, таких, как я, на самок то есть. Если так вот прищурятся, то лица женщин после сороковника становятся красивее. Не видны морщинки, редеющие волосенки превращаются в легкую дымку, а поскольку глаза твои слезятся, то и глаза женщин, за которыми наблюдаешь, начинают словно бы блестеть. Женщины после пятидесяти такого не любят. Таких взглядов то есть.

– Но тебе, тетя, еще нет пятидесяти.

– Но будет, увы. Так что?

– Что – так что?

– Эта география. Как она работает? Не понимаю. – Она поднялась с кресла, чтобы прикрутить радио.

– Тетя, ты понимаешь, как действует компьютер? Как он устроен, и что такое транзистор? Ты ведь пользуешься компьютером ежедневно.

– Хотела бы я ежедневно. Но в институте такая очередь в зал с терминалами, что мне удается туда пролезть в лучшем случае дважды в неделю. – Тетка имела привычку перескакивать с одного на другое, отступала от темы, вводила новые сюжеты, касалась личных проблем. Но ей, как правило, удавалось найти обратную тропку к главной теме, словно, даже произнося очередные фразы, она удерживала Тезееву нить беседы. Порой переходы бывали внезапны, и Каетану требовалось некоторое время, чтобы понять, о чем теперь у них идет речь. Как сейчас, например. – А ты, юноша, слишком-то не задавайся. Понятное дело, я, конечно, не понимаю, как работает транзистор, хотя и использую радио. Но я знаю, что кто-то знает, потому как он же его создал. А ты у нас – географ, а стало быть – специалист по географии. А потому я готова поспорить, что ты сумеешь мне объяснить, как оно действует. В смысле – подвижки местности, а не компьютеры.

– Это как плодовый кисель.

– Разверни метафору, юноша.

– Представь себе миску с густым киселем, в котором есть плоды. Структура упругая, но связная. Пока без движения, но… ложка уже торчит внутри. – Каетан сделал драматическую паузу.

– Ну и?

– Ты начинаешь его мешать. Очень медленно, осторожно. Масса движется, кусочки фруктов изменяют взаимное расположение, сближаются, удаляются, порой слипаются, порой ложка твоя разотрет один из кусочков так, что тот исчезнет или смешается с другим. Но сколь упорно бы ты ни мешала, получаешь тот самый кисель в той самой миске, вот только отдельные плоды теперь в других местах.

– А что с Германией и Францией?

– Если приблизительно, то границу создают Одер, Атлантика, Альпы и Пиренеи. Водоразделы, тектонические плиты, культуросферы. Балроги воткнули в эту миску свои магические пальцы и принялись мешать. Мы тоже приложились во время Великой Войны. Теперь уже поспокойней, но кисельные слои и фрукты продолжают потихоньку менять свое положение.

– А ты? – Теперь она для разнообразия поднялась, чтобы сделать музыку погромче. Радио чуть затрещало, но уступило стараниям. Из динамиков полилась мягкая старая мелодия и хриплый голос вокалиста, что пел о сне в долине. Как видно, Лучия нынче была настроена на тематику странствий, пусть бы даже и в такой олдскульной версии.

– А я – географ. Обладаю силой Ключа Перехода. Нахожу путь напрямик. Создаю лоции. Знаю, где нахожусь, даже если кисель перемещается. Умею читать местность. Есть вероятность, хотя это и не подтверждено, что я локально стабилизирую географию. Как если бы кисель ко мне не приставал.

Он поднялся, подошел к кухонному шкафчику, выдвинул ящик.

– Ну ладно, однако как это возможно, что река один раз протекает через город, а другой – нет. Ведь если один раз уничтожить плод в салатнице – второй раз ему взяться неоткуда.

– Тетя, не знаю. Кисель – это просто упрощенная аналогия. Так оно приблизительно действует. Ну, а сейчас… – пробормотал он, копаясь в плотно втиснутых в ящичек мешочках, коробочках и сверточках из шоколадной фольги.

– Такого я тоже не люблю.

– Э-э… чего, собственно? – Он выпрямился, улыбаясь, держа в руке бумажный кулек.

– Когда роешься в кухонных шкафчиках.

– Ну что ты, тетя. Я бы киселя съел. С фруктами.

Как помнилось, кисель был первоклассный. Малиновый.

Каетан любил вспоминать. Его экспедиции тянулись неделями. Случалось, что большую часть времени он не встречал людей. Потому разговаривал с лошадьми и восстанавливал в памяти беседы с близкими людьми. Порой болтал сам с собой. Но эта привычка всегда, когда он возвращался, исчезала. Будто в мозгу переключалось какое-то реле, приспосабливая работу разума – а в результате и язык с поведением – к новым условиям. Эти подсознательные направляющие разума прорезывались и раньше. Он уяснил их себе еще подростком. С отцом разговаривал совсем другим языком, чем с теткой, с которой не позволял себе никакой вульгарности. Но когда шел на тренировку, входил в раздевалку и встречал приятелей, моментально принимался ругаться как сапожник. Едва лишь заканчивал упражнения и покидал тренировочный зал, снова переключался на образ «культурный подросток».

Кстати сказать, это ведь забавное определение: «ругаться как сапожник». В селе у них был сапожник, одноногий лысый Ян Валюшевич, и от него Каетан ни разу не услышал ни единого непристойного слова. Даже когда йегеры сожгли скотный двор – не проклинал их. Даже когда позже они убили единственного сына сапожника. Он просто повесился у себя в доме, где всегда стоял тяжелый запах, смесь пота, кожи и клея. Вежливый и тихий, как и при жизни.

Нынче, перейдя границу реки, Каетан возвращался в мир сапожника Яна Валюшевича. И других, кого он прекрасно помнил, несмотря на то что они были давным-давно мертвы.