Текст книги "В дебрях Борнео"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава XVI. КРЫЛАТЫЙ ВРАГ

Старая самка птицы-носорога, просидевшая к тому же столько времени в замурованном гнезде, не могла, конечно, считаться лакомым кусочком, однако наши герои рады были даже этому скромному пополнению своего вконец истощившегося запаса провизии. Темнокожий лоцман тотчас же принялся ощипывать птицу, а Муртах стал разводить костер.

И вот, пока они были заняты хозяйством, Генри, восхищенный сообразительностью и ловкостью малайца, задумал и сам попробовать взобраться на построенную Сэлу бамбуковую лестницу. Это намерение было вызвано не столько желанием взобраться на дерево, сколько свойственной всем мальчикам его лет страстью обшаривать птичьи гнезда. Ему казалось, что Сэлу недостаточно внимательно осмотрел гнездо и в нем остались еще птенчики или яйца. Генри был плохим натуралистом, иначе он должен бы знать то, чему давным-давно научил малайца жизненный опыт, а именно: что самка носорога кладет всего-навсего одно яйцо и что, следовательно, у нее не может вывестись более одного птенца. Как бы там ни было, но мальчик решил осмотреть гнездо.

Итак, не спросив разрешения и не сказав никому о своем намерении, Генри полез.

Никто этого и не заметил. Капитан Редвуд занят был чисткой ружья, Эллен помогала отцу, Сэлу возился с птицей, Муртах собирал на опушке леса хворост для костра.

Переступая с одной бамбуковой ступеньки на другую, мальчик вскоре добрался до вершины лестницы. А так как ростом он был чуть пониже малайца, то без труда просунул руку в гнездо и стал его обшаривать. Разумеется, он не нашел там ничего, кроме осколков скорлупы и высохшего помета, оставшихся от недавних обитателей гнезда.

Генри задумался над странным обычаем птиц-носорогов замуровывать на несколько недель свою подругу в гнезде. Он понимал, что самец делает это не из желания причинить ей зло. Но почему же тогда? Поразмыслив минуту-другую, но так и не найдя объяснения занимавшему его вопросу, мальчик решил спуститься и расспросить обо всем малайца.

Он уже свесил было ногу, нащупывая вторую от верха ступеньку, как вдруг на него налетела огромная птица, буквально оглушив его пронзительным криком и хлопаньем крыльев. И она его не только оглушила. Мальчик видел, что птица так и норовит выклевать ему глаза своим огромным острым клювом. И как ни был поражен и испуган Генри столь неожиданным нападением, он сразу понял, что имеет дело с самцом-носорогом.

Когда разоряли гнездо его подружки, он был, очевидно, где-нибудь далеко в лесу в поисках пищи для нее и птенчика и не слыхал ее криков. Увы, он вернулся слишком поздно! Гнездо было уже разрушено, заботливо построенная стенка взломана, а милые его сердцу существа исчезли – наверно, похищены и убиты юным грабителем, который все еще стоит перед отверстием опустошенного жилища.

А если бы несчастный носорог взглянул вниз, под дерево, он увидел бы там еще более душераздирающую картину. Но он был слишком взволнован, чтобы смотреть по сторонам.

С пронзительным криком, многоголосое эхо которого прокатилось далеко по лесу, разъяренный самец набросился на дерзкого разрушителя.

К счастью для Генри, на нем была толстая матерчатая, подбитая ватой шапка; она, как шлем, защитила голову от крепкого клюва, первый удар которого пришелся как раз по тулье. Не будь на мальчике шапки, этот удар продолбил бы ему череп.

За первым налетом птицы последовал второй, третий и так далее… Удары так и сыпались. Но теперь уже мальчик не был беззащитен. Придерживаясь одной рукой за вертикальную палку – перила, он другой изо всех сил отбивался от носорога. Однако это ничуть не уменьшило опасности. Птица не испугалась и не улетела, а, наоборот, все больше и больше разъярялась. Генри прекрасно понимал грозившую ему опасность. Понимали ее и все остальные, которые при первом же крике птицы сбежались к дереву, где и стояли теперь беспомощно, не в силах ничем помочь мальчику. Они не могли даже посоветовать ему спуститься; он, конечно, и сам бы догадался. Но в том-то и беда, что спуститься с лестницы было нельзя; для этого пришлось бы действовать обеими руками, а тогда лицо и голова остались бы незащищенными, и птице ничего не стоило бы своим крепким, как долото, клювом выклевать мальчику глаза или продолбить череп. Таким образом. Генри оставалось лишь, не сходя с места, отбиваться свободной рукой от бешеных атак своего крылатого врага. Из пальцев его уже сочилась кровь, потому что при каждом ударе птица больно щипала ему руку.

Трудно сказать, чем бы кончился этот поединок, окажись Генри предоставленным своей судьбе. Верней всего, птица действительно выклевала бы ему глаза или продолбила череп, а может быть, ослабев от долгой и напряженной борьбы, мальчик упал бы с лестницы и разбился насмерть.

Этот печальный конец казался неизбежным и последовал бы, наверно, очень скоро… Однако Сэлу спешил на помощь; он уже подскочил к лестнице и начал взбираться по ней. Но ведь он мог опоздать или у него, как и у Генри, не хватило бы сил для борьбы с разъяренной птицей. Все эти опасения возникли в душе встревоженного отца, который с отчаянием глядел на смертельно опасную борьбу своего ребенка, чувствуя себя бессильным помочь ему. Вдруг его осенила мысль, благодетельная уже тем, что она вывела его из состояния мучительного бездействия. У ствола дерева стояла только что прочищенная и, к счастью, заряженная им винтовка. Он быстро схватил ее. Секунда – и приклад винтовки уже покоился у его плеча, а дуло было направлено вверх в сторону птицы. Шаг рискованный и страшный – это напоминало эпизод из «Вильгельма Телля» note 31Note31
  «Вильгельм Телль» – драма немецкого поэта Фридриха Шиллера (1759—1805), названная по имени ее главного героя.


[Закрыть] , когда Телль стреляет из лука в яблоко, лежащее на голове сына. Но, не решись капитан на этот шаг, Генри подвергся бы еще большей опасности. А потому, выждав, когда птица удалилась от лица ребенка, Редвуд спустил курок.

Блестящий выстрел! Он перебил носорогу крыло. Огромная птица закувыркалась в воздухе и грузно шлепнулась на землю, продолжая кричать и барахтаться. Муртах, однако, быстро усмирил ее несколькими ударами багра.

Глава XVII. ДИЧЬ НА ВЕРТЕЛЕ

Сэлу взобрался тем временем на самый верх лестницы, чтобы помочь Генри спуститься с нее, что тот благополучно и сделал и без каких-либо дальнейших приключений. Нельзя сказать, чтобы мальчик сильно пострадал в борьбе. Ему посчастливилось отделаться несколькими царапинами и небольшими поверхностными ранками, которые благодаря заботам и некоторым медицинским познаниям его отца очень скоро зажили. Немало способствовали этому и собранные Сэлу целебные травы.

Все обитатели лагеря вновь обрели спокойствие духа и, вероятно, вскоре совсем забыли бы о небольшом, но так сильно взволновавшем их происшествии, если бы о нем не напоминали тушки двух крупных птиц. Носороги, самка и самец, явились неожиданным и обильным подспорьем в их питании, не говоря уже о жирном неоперившемся птенце. Его нежное мясо было бы лакомым кусочком даже для самого разборчивого любителя поесть.

Как мы уже сказали, Сэлу в тот день не полез больше за дурианами. Да и спутники его не настаивали на этом.

Конечно, дурианы – превосходный десерт после дичи. Но, имея вкусную пищу в количестве, вполне достаточном, чтобы утолить голод, никто из них не думал о разнообразии стола. Жаркое из носорогов, по одной птице на каждый обед, обещало весьма солидное подкрепление, а нежный и жирный птенчик, которого хватило бы только на закуску, сулил оказаться вкуснейшим лакомством.

Герои наши не стали задумываться над тем, как поступить с этой столь неожиданно доставшейся им дичью. Самка была уже начисто ощипана Муртахом; а вслед за ней и самец под ловкими пальцами Сэлу также лишился своего наряда. После чего ему связали крылышки, и оставалось только насадить его на вертел и жарить. Из самки, которая была жестковата, решили сварить суп, а птенца запечь в золе и отдать детям. Жареный птенец послужил бы для них не только вкуснейшим лакомством, но и значительно подкрепил бы их силы. Птенца не пришлось и ощипывать – он был гладок, как яичная скорлупа. А его нежное мясо не стало бы хуже, как его ни приготовь.

Ощипав птиц, все увидели, что они гораздо меньше, чем можно было предположить, судя по их оперению. Причем самка оказалась больше и жирней самца. Последнее, впрочем, было вполне естественно и объяснялось как ее полом, так и вынужденной неподвижностью во время долгого заключения в темном и тесном гнезде.

Но и самец был достаточно велик – во всяком случае, ничуть не меньше хорошей курицы. Его мяса достаточно было бы для всех. А потому, с общего согласия, птенца и самку отложили на завтра.

Итак, самца-носорога насадили на вертел и водрузили над костром, откуда вскоре послышалось аппетитное шипенье и донесся восхитительный запах жареной дичи.

Самку же изрубили на мелкие куски и, положив в наполненную водой раковину и приправив зеленью, которую малаец набрал в лесу, оставили томиться на тихом огне до следующего дня. Тем более что спешить с готовкой было некуда.

А когда со всеми приготовлениями было покончено и оставалось только приглядывать за жарящимся на вертеле самцом да время от времени повертывать его, завязалась беседа. Разумеется, зашел разговор о птицах-носорогах, о которых Сэлу рассказал много интересного.

Капитан Редвуд также знал немало любопытного об этих странных птицах. Он их не только много раз наблюдал во время своих путешествий по островам Малайского архипелага, но и читал о их жизни и повадках в книгах других путешественников.

Так, например, он знал, что птица-носорог встречается и на Африканском континенте, где его называют корвэ. Доктор Ливингстон рассказывает об этой птице следующее: «Нам случилось однажды проходить мимо гнезда корвэ, которое было совсем готово для кладки яиц. В отверстии дупла, уже замазанном с обеих сторон, был оставлен проход, точно соответствующий величине птицы, а внутренность дупла простиралась значительно выше прохода, где самка могла прятаться, если бы у отверстия появилось что-либо угрожающее».

Первый увиденный Ливингстоном корвэ был пойман туземцем, который и рассказал ученому о странном обычае самцов этой породы птиц замуровывать подругу. Заключенная в дупле самка устраивает гнездо из собственных перьев, откладывает яйцо и, высидев птенца, остается с ним до полного его оперения. Все это время, то есть целых два-три месяца, самец носит им корм. За время сиденья в гнезде самка сильно жиреет – у туземцев ее мясо считается деликатесом, – несчастный же супруг ее становится настолько тощим, что при внезапном понижении температуры, которое наступает иногда после периода дождей, он умирает.

В заключение всего рассказа капитан добавил, что характерной чертой внешности птицы-носорога является его слегка изогнутый с заостренным концом клюв.

А так как приятно потрескивающая на костре дичь все еще не была готова, Сэлу тоже успел сообщить кое-что об этих птицах, которых он часто ловил в лесах Суматры.

Надо сказать, что туземцы Малайского архипелага обладают некоторыми познаниями – по крайней мере, практическими – в области естествознания. Это объясняется тем, что голландцы, многочисленные поселения которых разбросаны по всем островам архипелага, – большие мастера по набивке чучел и выделке шкур. И вот среди туземцев, поставляющих белым людям за известное вознаграждение птицу и животных, возникла своего рода профессия сборщиков.

Сэлу, до того как стал профессиональным моряком, был птицеловом.

Он рассказал, что на его родном острове живут два вида птиц-носорогов, но в руках чучельщиков он видел и другие породы этих птиц, привезенных из Кохинхины, Индии и с Малакки. Они хотя и различной величины, но все очень крупные, черного цвета с белыми пятнами. Сэлу рассказал также, что все виды носорогов строят свои гнезда таким же образом: самец неизменно замазывает вход в него, оставляя лишь небольшое отверстие, из которого самка может высунуть только клюв и взять приносимую ей пищу. Делает он это тотчас же, как только самка усядется на свое единственное яйцо. «Штукатурку» самец приносит в клюве из ближайшего пруда или реки.

Самки сидят в заточении не только до того, как выведутся птенцы, но и много времени спустя, пока птенцы не оперятся и не смогут вылететь из гнезда. И все это время не только она сама, но и птенчик целиком зависят от супружеской верности и забот самца, который никогда не изменяет своему долгу. Носороги, подобно орлам и некоторым другим хищным птицам, отнюдь не отличающимся нежностью, хранят нерушимую верность священным узам брака. Так, хотя и в несколько иных выражениях, закончил Сэлу свой рассказ.

– А если самца убьют или он почему-нибудь не сможет вернуться к гнезду, тогда как же? Погибать самке? – спросил Муртах.

Сэлу не смог ему ответить. Он никогда над этим не задумывался, и ему не приходилось наблюдать подобного случая. Возможно, самка действительно умерла бы; однако, учитывая добровольность ее заточения, правильней предположить, что она разрушила бы свою темницу и улетела.

Это предположение всех удовлетворило, и беседа по естественной истории окончилась. Главной причиной окончания послужило то, что дичь была готова, а наши изголодавшиеся герои не могли в этот момент думать ни о чем, кроме еды.

Самца сняли с вертела, и все с жадностью на него набросились. Сэлу взялся резать и распределять жаркое; более нежные части были отданы детям.

Скоро, однако, мы увидим, что столь счастливо начавшийся ужин окончился очень печально.

Глава XVIII. ОТРАВЛЕНИЕ

Ужинать начали на закате. Костер был разложен под большим деревом, не под тем, куда они перебрались из-под дуриана, а еще более густым и развесистым. Его широко раскинувшиеся ветви с ярко-зелеными глянцевитыми листьями образовали сплошной шатер. Капитан и его спутники решили провести здесь ночь. Тем более что единственным укрытием, заменявшим палатку, был натянутый на четыре воткнутые в землю подпорки брезент; а под ним едва ли поместились бы даже Генри с Эллен.

Костер тушить не стали; наоборот, подкинули еще веток и решили поддерживать его всю ночь: не для защиты от диких зверей – их, как мы уже говорили, здесь не было, – а от холода и сырости, наступающих в тропиках после полуночи.

К тому времени, когда с самцом-носорогом покончили, солнце уже село, и сразу стало темно. Под экватором и вблизи него почти не бывает сумерек, и тотчас же после заката наступает ночь. Так что косточки пришлось обгладывать в полной темноте, при слабом свете чуть тлеющего костра.

Но вот, едва была обглодана последняя кость, все вдруг почувствовали странную дурноту. Начавшись еще во время еды легким головокружением и поташниванием, она постепенно усиливалась и после ужина перешла в сильную рвоту. Понятно, все очень встревожились.

Невольно начали подозревать, что это отравление. Если бы заболел один человек, еще можно бы как-то иначе объяснить дурноту, но теперь, когда все пятеро и одновременно ощутили одинаковые признаки недомогания, которое к тому же совпало с едой, сомневаться не приходилось. Очевидно, в мясе носорога был яд.

Но так ли это? Может ли птичье мясо быть ядовитым? И ядовито ли мясо носорогов? Все взволнованно задавали друг другу эти вопросы, и, конечно, чаще всего эти вопросы были обращены к Сэлу. Малаец думал, что дело не в самой птице. Ему не раз приходилось есть мясо носорогов и видеть, как его едят другие, но до сих пор никогда ни с кем не случалось ничего подобного.

Но, может быть, именно эта птица наелась чего-нибудь такого, что, не причинив вреда ей самой, вызвало рвоту у людей, поевших ее мясо? Некоторое время так и думали; трудно было найти иное объяснение столь внезапно возникшей болезни. Они надеялись, что, если не будут больше есть носорогов, ни в жареном, ни в сыром виде, болезнь ограничится легким недомоганием и скоро пройдет. На птиц теперь и глядеть не хотелось. Решено было выбросить их на съедение зверям и питаться одними дурианами.

Но время шло, а облегчения не наступало. Голова продолжала кружиться, а приступы рвоты даже участились и раз от разу становились сильней. В конце концов наши герои стали не на шутку тревожиться, как бы отравление не оказалось смертельным. Ведь они были так беспомощны! У них не было никакого противоядия. Впрочем, окажись в их распоряжении сейчас хоть целая аптека, они все равно не знали бы, что с ней делать. Если бы то был укус ядовитой змеи или другого ядовитого животного, Сэлу, понимавший кое-что в народной медицине, отыскал бы в лесу лекарственные растения, хотя в окружающей их кромешной тьме трудно было что-либо найти. Ночь была безлунной и очень темной. Капитан и его спутники не различали даже друг друга, и только стоны и тяжкие вздохи говорили им о присутствии товарищей.

По мере того как мучительно медленно текло время, тревога людей росла. В самом деле, разве не досадно умереть от такой, казалось бы, ничтожной причины, избегнув стольких поистине страшных, смертельных опасностей? Кораблекрушение, голод, жажда, все ужасы блуждания в утлом суденышке по океану, дуриан, чуть не пробивший мальчику череп, птица-носорог – преодолеть все эти невзгоды и вот теперь погибнуть от мяса какой-то птицы! Это могло показаться смешным, если бы не было так ужасно. Часы шли за часами, не принося людям никакого облегчения. Никто из пострадавших уже не сомневался, что они серьезно отравлены и скоро умрут.

Глава XIX. ТРЕВОЖНАЯ НОЧЬ

Люди так страдали, что в конце концов у них помутилось сознание и начался бред. Они чувствовали примерно то же, что чувствует человек при сильнейшем приступе морской болезни, и прежде всего полнейшее равнодушие к смерти, столь характерное для этого мучительнейшего, хотя и не смертельного недуга. Если бы океан, ревущий и беснующийся у бухты, совсем недалеко от того места, где они лежали, вдруг хлынул на берег и устремился к ним, они, пожалуй, и тогда не шелохнулись бы, чтобы спастись от затопления. Любая смерть казалась им желанной, лишь бы избавиться от невыносимых страданий. Время от времени то один, то другой, не находя себе места, поднимался с земли и брел куда-то.

Но и это не помогало. Тошнота, то и дело переходившая в рвоту, продолжалась, голова кружилась, а ноги так дрожали и подкашивались, что, сделав несколько шагов, человек в изнеможении падал, моля Бога о смерти, которая положила бы конец всем их страданиям.

Однако даже и в этих страшных мучениях капитан Редвуд больше заботился о детях, чем о себе самом. Он охотно отдал бы жизнь, лишь бы спасти их. Но смерть равно грозила им всем. Зная это, капитан желал, чтобы хоть Муртах или Сэлу умерли после того, как похоронят Генри и Эллен. Он никак не мог примириться с мыслью, что его дети так и останутся лежать на песке непогребенными.

Несмотря на жестокие страдания, он нашел силы тайно от детей поговорить об этом с Муртахом и Сэлу, умоляя их выполнить его последнюю, как он думал, волю.

Умирающие, лежа на земле, обменивались время от времени отрывистыми фразами, произнося их чуть слышно угасающим голосом; читали вслух молитвы.

Капитан, после того как объявил свою последнюю волю, стал покорно ждать смерти. Он лежал на спине, обняв одной рукой Генри, другой – Эллен; головы мальчика и девочки покоились на груди отца, а руки сплелись в тесном объятии. Изредка с губ их срывалось шепотом несколько слов, говоривших о силе страдания и о мужестве, с которым они его переносили.

Отец тоже тихо говорил с детьми. Сначала он пытался внушить им надежду и ободрить; однако мало-помалу и он сам и дети почувствовали, что всякая надежда бесполезна – так ухудшилось их состояние.

Костер между тем догорел и угас. Никто и не думал о том, чтобы поддерживать огонь. Потому что, хотя топливо и было заготовлено в изобилии – всего в нескольких шагах от костра лежала целая куча веток, – люди вконец обессилели и не могли их взять. Да и зачем стали бы они поддерживать костер? Не все ли равно, как умирать: в темноте или при свете костра!

Правда, Редвуду очень хотелось хоть на миг осветить лица детей, пока еще смерть не наложила на них своей печати. Быть может, он и попытался бы сам или попросил бы кого-нибудь из матросов разжечь костер, но, взглянув случайно на восток, увидел на горизонте узкую полоску бледного света. То была предвестница утра – заря. А он знал, что в тех широтах, где лежит остров Борнео, тотчас же вслед за своей предвестницей приходит и день.

– Слава Господу! Я еще раз увижу их перед смертью! – угасшим голосом, но с чувством горячей благодарности воскликнул Редвуд.

И будто в ответ на его слова, светло-серая полоска на востоке стала быстро шириться и разгораться, и вскоре весь горизонт был уже залит золотистым сиянием утренней зари. А еще через несколько мгновений над водной гладью Целебесского моря показалось великолепное тропическое солнце.

Когда его веселые лучи коснулись верхушек деревьев и стало светло, несчастные взглянули друг на друга, после чего их взоры обратились в разные стороны.

Капитан с любовью смотрел на дорогие ему лица детей, уже покрывшиеся землистой бледностью приближающейся смерти; Муртах грустно глядел на океан, словно желая вновь очутиться среди его волн и, верно, мечтая о своей зеленой Ирландии; малаец же пристально устремил глаза вверх – не к небу, а на что-то среди ветвей дерева, раскинувшего над ними свою крону. И вдруг выражение его лица чудесно преобразилось. Взгляд запавших от страдания глаз, еще за секунду перед тем выражавший одно тупое отчаяние, мгновенно просветлел и оживился.

Сэлу вскочил на ноги и что-то радостно крикнул по-малайски. Услышав слово «Аллах», которым оканчивалось восклицание, все поняли, что он благодарит Бога.

– Слава больсой Бог! – продолжал малаец уже на своем ломаном языке, чтобы его могли понять товарищи. – Мы все спасаться! Яд сколо нет. Выходить все… Под делевом смелть… И, схватив за руки детей, он силой заставил их подняться с земли и вывел… да нет, просто вытащил из-под дерева и подальше от него, на открытое место.

Муртах и капитан Редвуд, хотя они и не поняли толком, что означают слова и странный поступок малайца, послушно последовали за ним.

Только тогда, когда все уже сидели на прибрежном песке залива и воспаленные лица их обвевал свежий ветер, Сэлу объяснил, в чем дело.

Объяснение было очень простым. Он указал пальцем на дерево и произнес одно-единственное слово – «анчар».