Текст книги "Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка)"

Автор книги: Томас Майн Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава XV
ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД

Всякий знакомый с планировкой «Оушн Хаус» и его служебных помещений, знает, что конюшня расположена на востоке. К ней ведет широкая дорога, проходящая вдоль южной стороны здания.

В тот самый вечер ровно в половине восьмого из конюшни выехала карета и остановилась у входа в отель. Поскольку на экипаже не было герба отеля, а кучер был не в форме, очевидно, экипаж был наемный, а время его вызова говорило о назначении. Из далекой гавани слышался свисток парохода, призывавшего пассажиров на борт. Экипаж должен был отвезти туда кого-то из постояльцев отеля.

Карета не обогнула все здание, а остановилась у южной стороны, где также был выход и ведущие к нему ступени.

Две леди, стоявшие вверху на балконе, видели, как подъехал экипаж, но не придали этому значения. Их занимал разговор, гораздо более интересный, чем зрелище пустой кареты или даже рассуждения о том, кого она отвезет на пароход. Леди были Джули Гирдвуд и Корнелия Инскип; предмет разговора – «затруднение», возникшее накануне между капитаном Мейнардом и мистером Суинтоном. В отеле весь день только об этом говорили, и новость, конечно, проникла и в номер Гирдвудов.

Корнелия сожалела о случившемся. Джули тоже – по-своему.

Однако втайне она считала себя причиной случившегося и потому в глубине души была благодарна. Джули предполагала, что когда мужчины ссорились за выпивкой, они помнили о ней. Впрочем, думала она преимущественно не о Суинтоне, а о Мейнарде.

Однако мисс Гирдвуд не настолько заинтересовалась, чтобы встревожиться из-за этого происшествия. Сердце Джули нелегко завоевать или потерять за час.

– Ты думаешь, у них будет дуэль? – дрожа, спросила робкая Корнелия.

– Конечно, будет, – ответила более смелая Джули. – Они не могут от нее отказаться – вернее, не может мистер Суинтон.

– А что, если один из них убьет другого?

– А что, если они убьют друг друга? Это не наше дело.

– О Джули! Ты считаешь, не наше?

– Я в этом уверена! Какое мы к нему имеем отношение? Мне, конечно, будет жаль их обоих, как и любого другого джентльмена, который по глупости слишком много выпил. Вероятно, в этом вся причина.

Но она лишь делала вид, и равнодушие ее было напускным.

Хотя и не очень тревожась, она была далеко не равнодушна. Только вспоминая холодность, которую проявил капитан Мейнард в конце бала, она старалась сделать вид, что ей безразличны последствия.

– Кто уезжает в этой карете? – спросила она, заметив, что выносят багаж.

Кузина, перегнувшись через перила, посмотрела вниз. На кожаном чемодане, повидавшем немало переездов, обе смогли прочесть имя «КАПИТАН МЕЙНАРД», а внизу хорошо знакомые буквы «США».

Возможно ли это? Или они ошибаются? Надпись видна неотчетливо, и расстояние велико. Конечно, они ошибаются.

Джули продолжала смотреть на чемодан. Корнелия побежала к себе в комнату за лорнетом. Но прежде, чем она успела вернуться, надобность в этом инструменте отпала.

По-прежнему глядя вниз, мисс Гирдвуд увидела капитана Мейнарда, который спустился по ступенькам, подошел к экипажу и сел в него.

С ним был еще один человек, но на него девушка бросила лишь беглый взгляд. Глаза ее были устремлены на бывшего офицера, знаменитого участника мексиканской войны и ее спасителя.

Куда он уезжает? Багаж и сигнал парохода давали ответ на этот вопрос.

А почему? На этот вопрос ответить гораздо труднее.

Поднимет ли он голову?

Поднял – в то мгновение, когда садился в карету.

Глаза их встретились – полунежно, полуукоризненно, и в обоих взглядах был вопрос.

Но не было времени отвечать на него. Карета покатила, и два человека, которые так необычно встретились, столь же необычно расстались – может быть, навсегда!

* * *

Был еще один свидетель отъезда, наблюдавший с гораздо большим интересом, чем даже Джули Гирдвуд, хотя и без ее горечи. Для него это была радость, потому что говорим мы о Суинтоне.

Стоя у окна своего номера на четвертом этаже и выглядывая сквозь спущенные жалюзи, он видел, как подъехала карета, и жадно смотрел, как в нее садятся. Он видел и двух женщин внизу, но в тот момент о них и не думал.

С его груди словно сняли камень. Когда Мейнард сел в карету, Суинтон испытал огромное облегчение. Когда щелкнул хлыст и застучали колеса, все его страхи исчезли.

Расстроенный вид Джули Гирдвуд его нисколько не заинтересовал, не обратил он внимания и на ее вздох.

Как только карета тронулась, он вскочил на ноги, повернулся спиной к окну и позвал:

– Фэн!

– Ну что еще? – был ответ «слуги».

– Относительно этого дела с Мейнардом. Пора мне посылать к нему. Я весь день думал и понял, что могу найти секунданта.

Не очень ловко придуманный предлог – попытка спасти себя от дальнейшего унижения в глазах жены.

– Ты его нашел? – спросила она почти равнодушно.

– Да.

– И кто же это?

– Один из двух, с которыми я вчера познакомился за обедом. На балу мы снова встретились. Зовут его Луис Лукас.

Говоря это, он протянул ей свою карточку.

– Что мне с этим делать?

– Узнай, какой у него номер. Если ты покажешь карточку, тебе скажет дежурный за стойкой. Пока это все. Погоди. Можешь спросить, у себя ли он.

Ни слова не ответив, она взяла карточку и отправилась выполнять поручение. Не проявляла никакого рвения и действовала, как автомат.

Как только она вышла, Суинтон подвинул к столу стул, достал листок бумаги и написал на нем несколько строк.

Потом торопливо свернул листок, вложил в конверт и на конверте написал: «Луису Лукасу, эсквайру».

К этому времени его посыльная вернулась, доложив, что поручение выполнено. Мистер Лукас занимает номер 90; он у себя.

– Номер 90. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фэн, и передай это мое письмо. Передай ему в руки и подожди, пока он не прочтет. Он либо придет сам, либо пришлет ответ. Если он вернется с тобой, оставайся снаружи и не показывайся, пока не увидишь, что он уходит.

Фэн вторично ушла в роли посыльной.

– Кажется, я выпутался из этого нелегкого положения, – рассуждал Суинтон, когда она ушла. – Получилось даже лучше, чем было раньше. Игра моя не испорчена, напротив, мои шансы лишь улучшились. Как все-таки мне повезло! Кстати, любопытно, куда это отправился Мейнард, да еще так поспешно? Ха! Кажется, я знаю! Должно быть, связано с тем, что было в нью-йоркских газетах. Эта немецкая революция, с которой в Европе покончили в сорок восьмом году, кажется, возвращается. Теперь я вспоминаю, что в связи с этим упоминали имя графа. Да, это был Рузвельдт! Должно быть, тот самый человек. И Мейнард? Несомненно, отправляется с ним. Еще в Англии он был известен как отъявленный радикал. Так вот в чем его игра? Ха-ха! Великолепно, клянусь Юпитером! Направляет все мне в руки, словно я дергаю за ниточки. Ну, Фэн! Передала мою записку?

– Да.

– И какой ответ? Он придет?

– Да.

– Когда?

– Он сказал – сразу. Наверно, это его шаги в коридоре.

– Тогда выйди! Быстрей, быстрей!

Не возражая, переодетая жена выполнила приказ, хотя и чувствовала унижение из-за той роли, которую обещала играть.

Глава XVI
БЕЗОПАСНЫЙ ВЫЗОВ

С того момента, как карета тронулась, и до возвращения торопливо отосланного лакея мистер Суинтон вел себя, как человек, вполне владеющий собой. Выпитое за день словно вернуло его уму обычную остроту; письмо мистеру Луису Лукасу с приглашением он писал в здравом рассудке. Встречу он назначил в своем номере, сопроводив просьбой простить его за то, что сам не пришел к мистеру Лукасу. Причина в том, что он «перебрал» накануне.

Все это он мог бы написать твердым почерком и хорошим стилем, ибо мистер Суинтон не тупица и не невежда.

Однако, напротив, написал неразборчивым почерком и едва подбирая слова – очевидно, чтобы произвести впечатление сильно выпившего.

Все это было не случайно. Не случайно было и поведение мистера Суинтона, когда он услышал в коридоре приближающиеся шаги своего предполагаемого посетителя. Оно снова стало эксцентричным, каким было в течение всего дня.

Можно было ожидать, что бывший королевский гвардеец, в соответствии со своими прошлыми привычками, попытается привести в порядок туалет перед встречей с гостем. Напротив, мистер Суинтон проделал нечто совсем противоположное: пока мистер Лукас приближался, Суинтон попытался придать себе как можно более беспорядочный вид. Сбросил сюртук, который в забывчивости проносил весь день, жилет, скинул помочи, смял рубашку и привел в беспорядок волосы.

В таком виде Суинтон стоял в ожидании посетителя. Выглядел он как человек, только что пробудившийся от сна или протрезвевший.

И такое поведение, которое лишь утром не было подделкой, он сохранял в течение всего времени, пока гость оставался у него в номере.

Мистер Лукас не подозревал, что англичанин его разыгрывает. Он сам был в таком состоянии, что готов был поверить. Чувствовал себя, как он признался, «побитым, как дьявол». Таков был его ответ на приветствие Суинтона.

– А, клянусь Юпитейом! Навейно, так и есть! Я себя точно так же чувствую! Ах… я словно пуоспал целую неделю!

– Ну, вы пропустили три еды, а я две. Смог показаться только за ужином.

– Ужин! Вы хотите сказать, что я и на него опоздал?

– Конечно. У нас мы это называем ужином, хотя, мне кажется, в Англии вы в это время обедаете. Сейчас уже девятый час.

– Клянусь Небом! Это плохо! Мне кажется, вчеуа вечеуом что-то пуоизошло. Вы ведь были со мной?

– Конечно, был. Я дал вам свою карточку.

– Да, да. Она у меня. Меня оскоубил какой-то тип – мистеу Мейнауд. Если я пуавильно помню, он меня удауил по лицу.

– Верно, ударил.

– И если не ошибаюсь, вы, сэу, обещали сыгуать уоль моего… дууга.

– Совершенно верно, – согласился Лукас, радуясь возможности получить удовлетворение за свою обиду, и притом так дешево. – Совершенно верно. Готов выполнить свое слово, сэр.

– Спасибо, мистеу Лукас, множество буагодайностей! А сейчас не вйемя уазговайивать! Клянусь Юпитеуом! Я спал так долго, что мог бы пуослыть невежливым. Мне написать вызов или вы сделаете это сами? Вы знаете все, что пуоизошло, и можете писать, как захотите.

– Ну, в оформлении не будет трудностей, – сказал избранный секундант, который, действуя уже в этой роли в прошлом, был хорошо знаком с «кодексом». – В вашем случае все обстоит очень просто. Этот мистер, или капитан Мейнард, как он себя называет, оскорбил вас очень сильно. Я слышал, как об этом говорят в отеле. Вы должны вызвать его на дуэль, если он не извинится.

– Да, конечно. Я так и сделаю. Напишите за меня, а я подпишу.

– Может, вам лучше написать самому? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я его только передам.

– Веуно, веуно! Будь пуоклята эта выпивка! Заставляет меня обо всем забыть. Конечно, я сам напишу.

Сев за стол, рукой, которая нисколько не дрожала, мистер Суинтон написал:

«Сэр, относительно инцидента прошлым вечером, я требую у вас удовлетворения, как джентльмен, чью честь вы затронули. Удовлетворение должно быть в форме дуэли или вашего извинения. Предоставляю это вашему выбору. Мой друг мистер Луис Лукас будет ждать вашего ответа.

Ричард Суинтон».

– Как вы думаете, подойдет? – спросил бывший гвардеец, протягивая листок секунданту.

– То, что нужно! Коротко и резко. Мне особенно нравится – без «ваш покорный слуга». Кажется более вызывающим и скорее вызовет извинение. Куда мне его отнести? Если не ошибаюсь, у вас есть его карточка. Там разве нет его номера?

– Веуно, веуно! Есть кауточка. Посмотйим.

Подняв сюртук с пола, куда он его бросил, Суинтон поискал карточку. Номера не было, только имя.

– Неважно, – сказал секундант, сжимая кусочек картона. – Доверьте это мне. Я вернусь с ответом, прежде чем вы выкурите сигару.

И с этим обещанием мистер Лукас покинул комнату.

Мистер Суинтон сидел, курил сигару, и на лице его было выражение, которое никто, кроме него самого, не смог бы истолковать. Это была сардоническая усмешка, достойная Макиавелли.[44]44
  Макиавелли Никколо (1469–1527) – итальянский политический мыслитель. Считал, что для упрочения государства допустимы любые средства.


[Закрыть]

Сигара догорела едва до половины, когда в коридоре показался торопливо идущий мистер Лукас.

Он ворвался в комнату с выражением, свидетельствующим о каком-то странном событии.

– Ну что? – спросил Суинтон намеренно хладнокровным тоном. – Что он сказал?

– Что он сказал? Ничего.

– Навеуно, обещал пйислать ответ с дуугом.

– Он ничего мне не пообещал; по той простой причине, что я его не видел.

– Не видели?

– Да. И, наверно, не увижу. Трус «смылся».

– Клянусь Юпитеуом! Мистеу Лукас, я вас не понимаю!

– Поймете, когда я вам скажу, что ваш противник отправился в Нью-Йорк. Уплыл с вечерним пароходом.

– Клянусь честью, мистеу Лукас! – с деланным изумлением воскликнул англичанин. – Вы, должно быть, шутите.

– Нисколько, уверяю вас. Дежурный сказал, что он оплатил счет и взял с собой все вещи. К тому же я видел кучера, который его отвез и только что вернулся. Он сказал, что высадил мистера Мейнарда и помог отнести на борт его багаж. С ним был еще один человек, какой-то иностранец. Будьте уверены, сэр, он сбежал.

– И не оставил никакой записки, никакого адйеса, где бы я мог его найти?

– Ни слова, насколько мне известно.

– Клянусь Господом!

Человек, о котором они говорили, в этот момент стоял на палубе парохода, быстро шедшего по волнам океана. Рядом работали на корме матросы. Мейнард смотрел на огни Ньюпорта, пробивавшиеся сквозь тьму.

Его внимание привлек огонек на верху утеса. Он знал, что это светится окно в южной части «Оушн Хаус».

Он совсем не подозревал, что сейчас о нем говорят в этом кишащем муравейнике красоты и моды, иначе пожалел бы о своем спешном отъезде.

Не думал он и о том деле, которое увлекало его. Мысли его были полны сожалений. Даже пылкая любовь к священному делу свободы не избавила его от этих сожалений.

Рузвельдт, стоявший рядом и видевший тень на лице друга, легко догадался о ее причине.

– Послушайте, Мейнард, – сказал он фамильярным тоном, – надеюсь, вы не вините меня за то, что я вас вырвал оттуда. Я вижу, вы что-то там оставили.

– Оставил что-то? – изумленно повторил Мейнард, хотя и понимал, что имеет в виду граф.

– Конечно, оставили, – оживленно ответил Рузвельдт. – Разве вы можете провести на одном месте шесть дней подряд, не оставив возлюбленную? Верно, повеса?

– Вы несправедливы ко мне, граф. Заверяю вас, я никого…

– Ну, ну, – прервал его революционер, – даже если оставили, забудьте, будьте мужчиной! Пусть теперь сабля будет вашей возлюбленной! Подумайте о том, какие перед нами великолепные перспективы. Как только мы прибудем в Европу, вы примете на себя командование целой студенческой армией. Так решила Директория. Отличные ребята, уверяю вас, эти немецкие студенты, подлинные сыны свободы – a la Schiller,[45]45
  Подобно Шиллеру (фр.).


[Закрыть] если хотите. Можете с ними делать все, что захотите, пока ведете их против деспотизма. Хотел бы я иметь такую возможность!

Слушая эти волнующие слова, Мейнард постепенно забывал о Ньюпорте – Джули Гирдвуд уходила из его мыслей.

«Может, это и к лучшему, – думал он, глядя на фосфоресцирующий след. – Если бы даже я завоевал ее, что сомнительно, из нее бы не получилась такая жена, какая мне нужна. Конечно, я никогда больше ее не увижу. Возможно, оправдается еще раз пословица: «Свет клином не сошелся». Впереди не менее великолепное сияние!»

Глава XVII
«ТРУС!»

Не успел пароход, несущий капитана Мейнарда из залива Наррагансет, обогнуть мыс Юдифь, как имя его многими стало произноситься с презрением. Два десятка джентльменов видели, какое оскорбление он нанес англичанину, и все, кто это видел, пересказывали остальным. Конечно, будет вызов и дуэль. После такого оскорбления нельзя ожидать ничего другого.

И когда было сделано открытие, что оскорбитель исчез, все удивились и начали соответственно интерпретировать его исчезновение.

У многих такие разговоры вызывали раздражение. О капитане Мейнарде было мало что известно, кроме сообщений в газетах, которые называли его имя в связи с мексиканской войной.

Однако это доказывало, что он служил в американской армии. Как только стало известно, что оскорбленный – английский офицер, неизбежно сказались национальные пристрастия и чувства.

– В конце концов, – говорили некоторые, – Мейнард не американец!

Несколько смягчило представление о его трусости известие, что он весь день провел в отеле и что противник послал вызов только после того, как капитан уехал.

Однако вскоре эта задержка получила удовлетворительное объяснение, и больше всех для этого постарался Суинтон. Со стыдливым видом он излагал обстоятельства своего «похмелья», полагая, что никому не известно о письме, которое он получил от Рузвельдта.

И так как о нем действительно как будто никто не знал, общий вердикт был таков: герой М., как назвали его некоторые газеты, сбежал с поля битвы, на котором нельзя так нарочито демонстрировать свою храбрость.

Однако были и такие, кто не считал, что отъезд Мейнарда объясняется трусостью. Эти люди полагали или подозревали, что есть какой-то иной мотив – однако, в чем он заключается, они не догадывались.

Все же происшествие оставалось необъяснимым, и если бы капитан Мейнард покинул отель утром, а не вечером, его называли бы гораздо более презрительными именами. Он все же оставался в отеле достаточно времени, что в какой-то степени защитило его от поношения.

Тем не менее, он оставил поле боя мистеру Суинтону, который, благодаря бесчестному исчезновению противника, приобрел репутацию почти героя.

Лорд инкогнито кротко принимал свою славу. Он опасался, что Мейнард вернется, или что они встретятся в каком-нибудь уголке мира: в любом случае придется отвечать за торжествующее хвастовство. Поэтому он демонстрировал скромность, отвечая на расспросы:

– Пуоклятый тип! Ускользнул от меня, и я не знаю, где его найти! Ужасно неловко!

В таком виде рассказ распространился по всему отелю и, конечно, достиг номера, занятого семейством Гирдвуд. Джули была среди первых узнавших об отъезде Мейнарда: она сама была его удивленным свидетелем.

Миссис Гирдвуд только обрадовалась его отъезду, и причина ее не интересовала. Достаточно знать, что ее дочь в безопасности от его домогательств.

Совсем иными были мысли дочери. Только сейчас начала она чувствовать, как сильно хочется ей обладать тем, чем не суждено владеть. Орел слетел к ее ногам, позволил погладить себя. Но лишь на мгновение. Она отдернула руку. И теперь гордая птица с негодованием улетела и никогда не вернется к ней!

Она слушала толки о трусости Мейнарда и не верила им. Знала, что у его внезапного отъезда должна быть другая причина, и встречала сплетни презрительным молчанием.

Тем не менее, она не могла не сердиться на него. Гнев смешивался с раздражением.

Уехал, даже не поговорив с ней, не ответив на ее унизительное признание, которое она сделала, выходя из бального зала! Она опустилась перед ним на колени, а он ни словом на это не отозвался!

Она ему совершенно безразлична.

Когда она снова вышла на балкон, спустилась ночь. Джули стояла, глядя на океан. Молчаливая и одинокая, она видела огни парохода, которые, словно блуждающие огоньки, летели над потемневшей водой и наконец исчезли за укреплениями форта.

– Уехал! – говорила она про себя, подавляя тяжелый вздох. – Может быть, я его больше никогда не увижу. О, я должна постараться забыть его!

Глава XVIII
ДОЛОЙ ДЕСПОТОВ!

Было время – и совсем не «давным-давно», – когда каждое прибытие парохода из Европы в Нью-Йорк и его отправление становились большими событиями. Только «кунарды» приходили и уходили регулярно каждые две недели. Позднее они стали совершать плавания еженедельно.

Всякому, кто пересекал Атлантический океан на пароходе линии «Кунард», не нужно говорить, что место прихода и отправления находится на берегу Джерси.

В дни, когда каждое такое событие становилось праздником, на пристани «кунардов» собиралась толпа, привлеченная присутствием огромных левиафанов.[46]46
  Левиафан – в Библии огромное морское чудовище. В переносном смысле нечто огромное, чудовищное.


[Закрыть]

Иногда зрителей привлекало другое – не сам пароход, а какая-нибудь известная личность: принц, патриот, певица или куртизанка. Веселый, легкомысленный Нью-Йорк не делает различий и одинаково почитает любую известность, все события вызывают у него одинаковое любопытство.

Одно из таких событий было особым. Уходила «Камбрия», самый медлительный и в то же время самый комфортабельный пароход на линии.

Теперь он уже давно с нее убран; если не ошибаюсь, его киль бороздит более спокойные воды Индийского океана.

А его капитан – храбрый, дружелюбный Шеннон! Он тоже на другом месте, где заботы о пароходе и атлантические бури его больше не тревожат.

Но о нем не забыли. И многие, читая эти строки, вспомнят его. У многих нью-йоркцев сердца забьются при воспоминании об этом отплытии.

Хотя толпа собралась на американской земле, здесь почти не было американцев. Физиономии были европейского типа, в основном тевтонские, хотя встречались и латинские. Рядом с северянином-немцем, с его светлой кожей и огромными рыжими усами, стоял смуглый уроженец Дуная; а дальше еще более смуглый сын Италии, со сверкающими черными глазами и блестящей черной шевелюрой. Тут и там было много французов того доблестного класса ouvrier,[47]47
  Рабочие (фр.).


[Закрыть] который за год до этого и через два года после вышел на баррикады Парижа.[48]48
  Речь идет о восстании рабочих в Париже в июне 1848 г. и о волнениях 1851-52 гг., предшествовавших установлению Второй империи во Франции.


[Закрыть]

Лишь изредка встречалось американское лицо или слышались слова на английском языке – произносил их зевака, случайно оказавшийся на этом месте.

В основном толпа состояла из других людей – тех, кто пришел сюда не просто из любопытства. Были здесь и женщины – молодые девушки, светловолосые, голубоглазые, вспоминающие свой родной Рейн; и другие – южанки, со смуглой кожей, но с такими же прекрасными лицами.

Большинство пассажиров поднялись на верхнюю палубу, как обычно при отплытии. Вполне естественно желание посмотреть, как убирают трап – обрывают последнюю нить, связывающую с землей, на которой они жили и испытывали самые разные чувства.

Но какие бы чувства – печали или радости – ни волновали пассажиров, все с любопытством разглядывали море лиц, собравшихся на пристани.

Стоя на палубе семейными группами или выстроившись в ряд у поручня, они спрашивали друг друга, в чем причина такого большого собрания и кто эти люди, составляющие толпу.

Всем было очевидно, что собрались не американцы; столь же очевидно, что собравшиеся не уплывают на пароходе. У них не было багажа, хотя, конечно, его уже могли отнести на борт. Но большинство было из того класса, представители которого не плавают на «кунардах». К тому же никаких примет прощания, никто не обнимается, не пожимает руки, как бывает, если друзья уплывают за море. Они не на той стороне Атлантики.

Стояли они тесными группами, мужчины курили сигары, а многие – большие пенковые трубки, серьезно разговаривали друг с другом или более оживленно – с женщинами.

Очевидно, привлекал их не пароход. Большинство смотрело в сторону от него, бросало вопросительные взгляды на пристань, как будто ожидало кого-то с этого направления.

– Кто они? – спрашивали друг друга пассажиры.

Джентльмен, который как будто все знал – такой всегда находится, – охотно делился информацией.

– Это беженцы, – говорил он. – Французы, немцы, поляки и все прочие, изгнанные сюда после последней революции в Европе.

– Они возвращаются? – спросил один из тех, кто заинтересовался полученными сведениями.

– Наверно, некоторые, – ответил первый говорящий. – Хотя не на пароходе, – добавил он. – Бедняки не могут себе это позволить.

– Тогда зачем они здесь?

– Уплывают их предводители. Один из них, по имени Мейнард, прославился в последней мексиканской войне.

– О, капитан Мейнард! Но он не один из них! Он не иностранец.

– Нет. Но иностранцами было большинство его людей, которыми он командовал в Мексике. Поэтому они и выбрали его своим предводителем.

– Капитан Мейнард, должно быть, глупец, – вмешался третий. – Восстание в Европе не имеет никаких шансов на успех. Он только сует свою шею в петлю. Разве американцы принимают участие в этом движении?

Тот, кто обладал особыми сведениями, считал, что нет.

Считал он верно, и это не делает чести его стране, которая, судя по его речи, могла быть только «Штатами».

В этом кризисе, который мог принести Европе свободу, единственным американским участником-добровольцем был Мейнард; и он был американским ирландцем! Тем не менее, этой великой стране – жизни среди ее народа и изучению ее институтов – обязан он вдохновением, которое сделало его таким пылким сторонником свободы.

Среди прислушивавшихся к разговору была группа из трех человек: мужчина лет пятидесяти, девушка едва ли четырнадцати и женщина – возраста среднего между ними.

Мужчина – высокий, с наружностью и манерами, которые обычно называют аристократическими. Не строгий, скорее такой, который подходит под определение почтенного – это впечатление усиливалось почти белоснежными волосами, выбивавшимися из-под кромки его дорожной шляпы.

Девочка была интересным созданием. Все еще ребенок, в детской одежде – в платье с короткими рукавами, с короткой юбкой, с волосами, распущенными по плечам.

Но фигура под одеждой свидетельствует о приближающейся зрелости, а обильные локоны, особенно красивые из-за своего богатого золотистого цвета, так и просятся под гребень и булавки.

Хотя трудно сопоставлять внешность пятидесятилетнего мужчины и четырнадцатилетней девочки, их явное сходство создавало представление об отце и дочери. Это впечатление подтверждала и поза: мужчина по-отечески держал девочку за руку.

Отношения между ними и женщиной были совсем иного толка, и чтобы определить это, достаточно было одного взгляда. Темная кожа женщины и белый тюрбан у нее на голове говорили о том, что она служанка.

Она стояла немного позади.

На разговор как будто обратил внимание только мужчина – девочку и служанку больше интересовали движения людей на пристани.

После окончания короткого разговора мужчина обратился к первому говорившему и полушепотом задал вопрос:

– Вы сказали, что американцы не участвуют в движении. А разве капитан Мейнард не американец?

– Кажется, нет, – был ответ. – Он служил в американской армии, но я слышал, что он ирландец. Конечно, это ничего не говорит.

– Конечно, нет, – ответил джентльмен с внешностью аристократа. – Я спросил просто из любопытства.

Но любопытство, должно быть, было немалое. Немного отступив, мужчина достал записную книжку и сделал в ней какую-то запись, очевидно, касавшуюся предводителя революционеров.

Больше того, полученная информация явно усилила его интерес к собравшейся внизу толпе.

Выпустив руку дочери и пройдя к поручню, он с интересом наблюдал за перемещениями толпы.

К этому времени собравшиеся пришли в явное возбуждение. Мужчины говорили громче и сильнее жестикулировали, некоторые вытаскивали часы и нетерпеливо смотрели на них. Скоро двенадцать – время отплытия парохода. Он уже дал сигнал, призывающий всех на борт.

Но вот разговоры и жестикуляция прекратились, толпа стихла, разговаривали только шепотом. Среди собравшихся распространялись новости.

Все объяснилось, когда с края толпы послышался крик:

– Едет!

Крик повторился сотню раз, донесся до середины толпы и до пассажиров на палубе.

Его сменили громкие возгласы «ура!».

Кто приближается? Чье появление вызвало эти возгласы – проявления патриотизма – на множестве европейских языков?

На пристани показался экипаж. Обычный наемный экипаж, который можно поймать на улицах. Но ему уступали дорогу так, словно это позолоченная карета, везущая короля!

Больше того. В десять, в двадцать раз быстрее расступались люди, а крики их звучали в тысячу раз приветливей. Если бы в карете находился король, мало кто провозгласил бы: «Боже, храни короля!», а кое-кто мог бы и сказать: «Да поможет ему Бог!»

У короля в карете было мало шансов безопасно добраться до парохода.

В экипаже сидели два человека: один лет тридцати, другой постарше. Это были Мейнард и Рузвельдт.

Все смотрели на Мейнарда, это к нему стремились все сердца. Это о его появлении возвестил возглас.

И теперь, когда он появился, его приветствовал крик, который эхом отразился от холмов Хобокена и был слышен на улицах грандиозного Имперского города.

Откуда такой энтузиазм по отношению к человеку, не принадлежащему к их народу и стране? Напротив, он из народа, к которому англичане относятся враждебно.

Все это имело мало отношения к самому человеку. Он представлял принцип – цель, ради которой они сражались и проливали кровь. Он был их избранным предводителем, он шел в авангарде, навстречу опасностям – ради свободы, рискуя тюрьмой и виселицей. Именно за это его так встречали.

Карету, медленно продвигавшуюся среди толпы, едва не подняли на руках в воздух. Казалось, энтузиазм толпы достиг такой степени, что люди готовы поднять карету и лошадей на плечи и отнести прямо на палубу парохода.

Так они поступили с Мейнардом. Бородатые мужчины обнимали его, целовали, словно он прекрасная девушка, а прекрасные девушки сжимали его руки или страстно махали платками.

Какой-то гигант поднял его на руки и отнес на палубу посреди приветственных криков собравшихся.

И под продолжающиеся крики пароход начал выходить из гавани.

– Стоит быть верным таким людям, – сказал Мейнард. Грудь его раздувалась от торжества, он слышал свое имя и крики «ура» на пристани.

Он повторял эти слова, когда пароход проходил мимо Баттери, на котором располагается немецкий артиллерийский корпус – эти солдаты так много сделали для приютившей их земли.

Но наконец приветственные крики постепенно заглушил шум волн.