Текст книги "Последний пир Арлекина"

Автор книги: Томас Лиготти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Томас Лиготти
Последний пир Арлекина

Памяти Г. П. Лавкрафта

I

Интерес к городу Мирокав появился, когда я услышал, что там проводится ежегодный фестиваль, в котором, помимо прочих, должны участвовать клоуны. Бывший коллега, сейчас работающий на факультете антропологии одного из далеких университетов, прочитал мою недавнюю статью «Фигура клоуна в американских средствах массовой информации», опубликованную на страницах «Журнала популярной культуры», и написал мне, что то ли читал, то ли слышал о городе, где каждый год проводится своеобразный «Пир дураков». Он решил, что меня это заинтересует. Информация оказалась намного актуальнее, чем он мог предположить. Причем как для моих академических, так и для личных целей.

Кроме преподавательской деятельности, я уже несколько лет принимал участие в различных антропологических проектах с честолюбивым намерением подчеркнуть важность фигуры клоуна в различных культурных контекстах. Последние двадцать лет я регулярно посещал фестивали и праздники, которые устраивали в южных штатах Америки перед началом поста. И каждый год узнавал что-нибудь новое о секретах празднеств. В своих исследованиях я был весьма активен – не только выполнял работу антрополога, но и надевал клоунскую маску. Я наслаждался этой ролью, как ничем другим в жизни. Звание клоуна всегда казалось мне благородным. Как ни странно, я был прекрасным шутом и гордился своим мастерством, которое усердно оттачивал.

Я написал в государственный департамент отдыха и развлечений, объяснив, в какой информации нуждаюсь, и продемонстрировав восторженное нетерпение, которое естественным образом возникало у меня в связи с этой темой. Много недель спустя я получил коричневый конверт с государственной символикой. В конверте лежал буклет с перечислением всех сезонных празднеств, о которых было известно правительству. Для себя я отметил, что поздней осенью и зимой представлений не меньше, чем в более теплое время года. В сопроводительном письме пояснялось, что согласно имеющимся сведениям в городе Мирокаве никакие фестивали официально не зарегистрированы. Однако, если в рамках какого-то проекта я пожелаю провести собственное расследование этого или других подобных вопросов, мне готовы предоставить необходимые документы. К тому времени, как ко мне поступило это предложение, я буквально изнемогал под грузом профессиональных и личных проблем, поэтому сунул конверт в ящик стола и напрочь о нем забыл.

Но несколько месяцев спустя я сделал импульсивный рывок в сторону от своих привычных обязанностей и все-таки взялся за проект в Мирокаве. Это произошло в конце лета, когда я поехал на север с намерением просмотреть кое-какие журналы в библиотеке тамошнего университета.

Стоило выехать из города, и пейзаж изменился. Кругом – залитые солнцем поля и фермы. Это отвлекало от дорожных знаков, но живущий в моем подсознании ученый все же внимательно за ними следил, поэтому название городка бросилось в глаза. Внутреннее ученое «я» мгновенно извлекло из памяти обрывки информации, и мне пришлось торопливо сделать кое-какие подсчеты, чтобы понять, хватит ли сил, времени и желания на непродолжительную исследовательскую экспедицию. Но указатель поворота возник еще быстрее, и очень скоро я обнаружил, что уже покинул автостраду и вспоминаю дорожный знак, обещавший город на расстоянии не более семи миль на восток.

Эти семь миль состояли из нескольких сбивающих с толку поворотов и вынужденного съезда на временную трассу. Пункт назначения не был виден до тех пор, пока я не поднялся на самую вершину крутого холма. На спуске еще один полезный знак сообщил о том, что я нахожусь в городской черте Мирокава. Сначала показалось несколько отдельно стоящих домов; за ними шоссе плавно перетекло в Таунсхенд-стрит – главную улицу города.

Мирокава впечатлил. Он оказался гораздо больше по размеру, чем я предполагал. Холмистость окрестностей была внутренней особенностью города, но внутри него эффект получался другим. Казалось, районы не очень хорошо соединены друг с другом. Должно быть, винить в этом следовало неравномерную топографию города.

Позади старых магазинов в деловых кварталах под каким-то странным углом возвели дома с крутыми крышами; их пики неожиданно вздымались над более низкими строениями. Из-за того что фундаменты этих зданий были не видны, они казались парящими в воздухе и близкими к обрушению. Встречались и неестественно высокие по отношению к массе и ширине «архитектурные шедевры», что создавало впечатление причудливого нарушения перспективы. Два уровня строений накладывались один на другой, не давая ощущения глубины, поэтому дома (из-за высоты и близости к зданиям на переднем плане) словно не уменьшались в размерах, как полагается стоящим на заднем плане объектам. Соответственно все здесь казалось плоским, как на фотографиях. Мирокав можно было сравнить с альбомом старых снимков, таких, где фотоаппарат во время съемок дернулся, из-за чего на снимке возник угол: башенка с конической крышей, похожая на остроконечную, кокетливо сбитую набок шляпу, выглядывала из-за домов на соседней улице; рекламный щит с изображенными на нем ухмыляющимися овощами чуть накренился на запад; автомобили, притулившиеся к крутым бордюрам, словно взлетали в небо, отражаясь в перекошенных витринах магазина «Все за пять и десять центов»; неторопливые пешеходы на тротуарах апатично клонились набок…

В тот солнечный денек башня с часами, которую я поначалу принял за церковный шпиль, отбрасывала немыслимо длинную тень и сопровождала меня во время прогулки по городу в самых невероятных местах. Следует сказать, что дисгармония Мирокава гораздо больше действует на мое воображение сейчас, когда я оглядываюсь назад, нежели в тот первый день, когда меня больше интересовало, где находится мэрия или какой-нибудь центр информации.

Я завернул за угол и припарковался. Передвинувшись на пассажирское сиденье, открыл окно и окликнул прохожего:

– Извините, сэр!

Очень старый мужчина в потрепанной одежде остановился, не приближаясь к машине. Вроде бы он отреагировал на мое обращение, но выражение его лица оставалось безучастным, словно он меня вообще не замечает. На мгновение я подумал, что он случайно остановился у обочины в тот самый миг, как прозвучало мое обращение. Его усталый, туповатый взгляд сосредоточился на чем-то у меня за спиной. Через несколько секунд он двинулся дальше. Я не стал его окликать, хотя в какой-то момент его лицо показалось мне знакомым. К счастью, вскоре появился другой прохожий, и удалось выяснить, как добраться до мэрии Мирокава и общинного центра.

Мэрией оказалось то самое здание с часовой башней. Я вошел внутрь и остановился у перегородки. Там стояли письменные столы, за которыми сидели и работали люди, иногда удалявшиеся в коридор и возвращавшиеся оттуда. На стене висел постер, рекламирующий государственную лотерею: чертик-из-коробки обеими лапками сжимал зеленые билеты.

Через несколько секунд к конторке подошла высокая женщина средних лет.

– Могу я вам чем-то помочь? – спросила она сухим, бюрократическим тоном.

Я объяснил, что слышал про их фестиваль (не упоминая свою профессию), и поспросил снабдить меня нужной информацией или направить к тому, кто ею обладает.

– Вы имеете в виду тот, что проводится здесь зимой? – спросила она.

– А сколько их здесь проводится?

– Только один.

– В таком случае, полагаю, это он и есть. – Я улыбнулся, словно мы только что обменялись шуткой.

Не сказав больше ни слова, женщина исчезла в дальнем конце коридора. Дожидаясь ее, я обменялся взглядами с некоторыми служащими за перегородкой, время от времени отрывавшимися от работы, чтобы посмотреть на меня.

– Вот, пожалуйста, – произнесла она, вернувшись, и протянула мне листок бумаги, напоминавший копию, сделанную на дешевом ксероксе.

«Пожалуйста, приходите повеселиться». – Заголовок был написан большими буквами. «Парады, – продолжался текст, – уличные маскарады, оркестры, зимняя лотерея» и «Коронация Королевы Зимы». Перечислялись и другие развлечения. Я снова перечитал написанное: слово «пожалуйста» в самом начале листовки придавало мероприятию оттенок благотворительности.

– И когда фестиваль проводится? Тут ничего не сказано о времени.

– Как правило, люди это знают. – Женщина резко выхватила листок у меня из рук и написала что-то в самом низу зеленовато-синими чернилами. Получив бумагу обратно, я прочел: «19–21 дек.». Меня удивили даты. Тот факт, что фестиваль проводится во время зимнего солнцестояния, является серьезным антропологическим и историческим прецедентом, и все-таки непрактично устраивать подобное именно в эти дни.

– Позвольте поинтересоваться, а разве эта дата не вступает в некоторое противоречие с привычными зимними праздниками? Я имею в виду – у большинства людей в это время и так хлопот хватает.

– Такова традиция, – ответила она, и за ее словами мне почудилось некое древнее наследие.

– Весьма интересно, – сказал я скорее себе, чем ей.

– Что-нибудь еще? – спросила она.

– Да. Не могли бы вы сказать, имеет ли данный фестиваль какое-нибудь отношение к клоунам? Здесь упоминается маскарад.

– Да, разумеется, там бывают люди в… костюмах. Я-то сама никогда этого не делала… В общем, да, там есть своего рода клоуны.

Мой интерес возрос, но пока я не знал, насколько сильно стоит его проявлять. Поблагодарив служащую за помощь, я спросил, как мне лучше выехать на автостраду, чтобы не возвращаться на ту, похожую на лабиринт, дорогу, по которой въезжал в город, и направился обратно к машине. В голове вертелось множество плохо сформулированных вопросов и столько же расплывчатых и противоречивых ответов.

Следуя указаниям служащей мэрии, я проехал через южную часть Мирокава. В том районе города на улицах было не много людей. Те, кого я видел, вяло брели по кварталу, застроенному обветшалыми магазинами; на их лицах было такое же выражение безысходности, как у того старика, с которым я пытался поговорить в самом начале пути. Вероятно, я ехал по центральной магистрали города. По обеим сторонам длинной улицы квартал за кварталом стояли покосившиеся от времени и равнодушия дома, окруженные плохо ухоженными дворами. Когда я остановился на перекрестке, перед моей машиной прошел один из обитателей трущоб. Тощее, угрюмое, бесполое существо обернулось в мою сторону и негодующе фыркнуло что-то сквозь плотно сжатые губы, хотя вроде бы ни на кого конкретно не смотрело. Миновав еще несколько улиц, я выехал на дорогу, ведущую к автостраде. Снова оказавшись на шоссе, бегущем среди обширных и залитых солнцем полей, я почувствовал себя значительно лучше.

До библиотеки я добрался, имея запас времени более чем достаточный для своих изысканий, поэтому решил поискать материалы, проливающие свет на зимний фестиваль в Мирокаве. В одной из старейших библиотек штата имелась полная подшивка «Курьера Мирокава». С него я и начал. Однако вскоре обнаружил, что никакого справочного аппарата (указателя и т. п.) в газете нет, а высматривать статьи о фестивале во всех номерах подряд не хотелось.

Тогда я обратился к газетам более крупных городов, расположенных в том же округе, кстати носящем аналогичное имя Мирокава. О городе информации почти не было, о фестивале – тоже. Только одна статья с обзором ежегодных событий округа, ошибочно ссылавшаяся на Мирокав как на «крупную средневосточную общину», каждую весну устраивающую что-то вроде этнического слета. Из доступных источников удалось выяснить, что его жители относятся к среднезападным американцам и вероятным потомкам предприимчивых жителей Новой Англии прошлого столетия, причем по прямой линии. Встретилась короткая заметка, посвященная мероприятию в Мирокаве. Однако она оказалась некрологом: некая старая женщина спокойно почила в бозе перед самым Рождеством. В общем, я вернулся домой с пустыми руками.

Прошло совсем немного времени, и я получил еще одно письмо от своего бывшего коллеги – того самого, что в свое время подтолкнул меня заняться Мирокавом и тамошним фестивалем. Он разыскал статью в неприметном сборнике антропологических исследований, изданном в Амстердаме двадцать лет назад. Большинство публикаций были на голландском языке, несколько – на немецком и лишь одна – на английском: «Последний пир Арлекина: предварительные заметки о местном фестивале». Разумеется, возможность прочитать эту статью меня порадовала, но еще больше взволновало имя автора – доктор Реймонд Тосс.

II

Прежде чем продолжить свой рассказ, я должен сказать несколько слов о Тоссе и, неизбежно, – о самом себе. Больше двадцати лет назад в моей alma mater в Кембридже, штат Массачусетс, Тосс был моим профессором. Задолго до того, как он сыграл свою роль в событиях, которые я хочу описать, Тосс уже был одной из самых важных фигур в моей жизни. Выдающаяся личность, он неизменно оказывал влияние на любого человека, вступившего с ним в контакт. Я помню его лекции по социальной антропологии и то, как он превращал тусклое помещение в яркий и впечатляющий цирк знаний. Он передвигался в сверхъестественно энергичной манере. Когда Тосс взмахивал рукой, чтобы указать на какой-нибудь обычный термин из написанных на доске у него за спиной, казалось, речь идет о предмете с фантастическими качествами и невероятной тайной ценностью. Когда он запихивал руку в карман старого пиджака, все ждали, что эта мимолетная магия, спрятанная в потертом мешке, будет мгновенно извлечена по желанию волшебника. Мы понимали – он учит нас большему, чем мы в состоянии постичь, и что сам он обладает знаниями более обширными и глубокими, нежели в состоянии передать. Однажды я набрался смелости и предложил свое (некоторым образом противоположное его собственному) толкование вопроса о клоунах племени индейцев хопи. Подразумевалось, что мой личный опыт в качестве клоуна-любителя и особая преданность этому предмету наделили меня пониманием более ценным, чем профессорское. Тогда он открыл нам, небрежно и как бы между прочим, что сам исполнял роль одного из замаскированных шутов племени и вместе с ними танцевал kachinas.[23] Открывая эти факты, он тем не менее как-то умудрился не заставить меня испытать более сильное унижение, чем то, которое я сам на себя навлек. За это я был ему благодарен.

Иногда Тосс становился объектом сплетен и романтических домыслов. Он был гениальным полевым работником и прославился умением проникать в любую экзотическую культуру или ситуацию, получая взгляд изнутри там, где другим антропологам приходилось довольствоваться сбором данных. В различные периоды его карьеры возникали слухи, что он «ушел жить к аборигенам», как легендарный Фрэнк Гамильтон Кашинг. Поговаривали, что эти разговоры не всегда были безосновательными, и что он принимал участие в довольно эксцентричных проектах, большая часть которых сосредоточивалась в Новой Англии. В частности, хорошо известен факт, когда Тосс шесть месяцев провел в клинике Западного Массачусетса под видом пациента, собирая данные о «культуре» душевнобольных. Когда вышла его книга «Зимнее солнцестояние: самая длинная ночь общества», общественное мнение объявило ее разочаровывающе субъективной и очень импрессионистской. Якобы, помимо нескольких трогательных, но «поэтически туманных» наблюдений, в ней нет ничего ценного. Сторонники Тосса утверждали, что он в некотором роде суперантрополог; пусть его работы опираются в основном на его собственное мнение и чувства, опыт ученого действительно помогает проникнуть в кладезь достоверных сведений, которые он раскрывает во время дискуссий.

Будучи студентом Тосса, я старался поддерживать это мнение о нем. По целому ряду разумных и неразумных причин я верил в способность профессора открыть до сих пор неизведанный пласт существования человека. Поэтому сначала я обрадовался, решив, что статья под названием «Последний пир Арлекина» подтверждает загадочность репутации Тосса, причем в области, которую я находил захватывающей.

С первого раза большую часть статьи я не понял – из-за специфичной характеристики автора и множества стратегических неясностей. Но я сразу уловил самый интересный аспект этого краткого (на двадцати листах) исследования – общее настроение покоя. Вне всякого сомнения, на этих страницах ощущалась эксцентричность Тосса как внутренняя борющаяся сила, которая была заключена в торжественной ритмике его прозы и в некоторых мрачных ссылках. Две ссылки были на одну и ту же тему. Одна – цитата из «Червя завоевателя» Эдгара По, которую Тосс использовал в качестве блестящего эпиграфа. Однако смысл эпиграфа не нашел в тексте дальнейшего отражения, за исключением еще одной случайной ссылки. Тосс коснулся современного праздника Рождества, берущего начало в римских сатурналиях. Затем, дав понять, что он еще не видел фестиваля в Мирокаве, а только собрал сведения о нем из различных источников, он доказывал, что в него включено много еще более откровенных элементов сатурналий. Далее Тосс сделал замечание, на мой взгляд, тривиальное и исключительно лингвистического порядка, которое имело еще меньшее отношение к общей линии его доводов, чем столь же второстепенный эпиграф из По. Он мельком упомянул, что ранняя секта сирийских гностиков называла себя «сатурнианцы» и верила (помимо других религиозных ересей) в то, что человечество создали ангелы, которые, в свою очередь, были созданы Высшим Неизвестным. Однако ангелы не обладали могуществом, позволявшим сделать их творение прямоходящим, поэтому какое-то время человек ползал по земле, как червь. Позже Создатель изменил эту гротескную позу на более подобающую. В тот момент я предположил, что символическая аналогия происхождения человечества и исходного условия, ассоциирующегося с червями, в сочетании с фестивалем конца года, обозначающего зимнюю смерть земли, и есть истинный смысл «откровения» Тосса, – поэтическое наблюдение, но без всякой ценности.

Остальные замечания, сделанные профессором по поводу фестиваля в Мирокаве, тоже были строго этическими и базировались на заимствованных источниках и слухах. Но я сразу почувствовал, что Тосс знает гораздо больше, чем готов открыть. Как выяснилось позднее, он действительно включил в статью информацию о некоторых аспектах фестиваля в Мирокаве, позволявшую понять, что у него уже имелось несколько ключей-разгадок, которые он предпочитал держать при себе. К тому времени я и сам обладал в высшей степени разоблачающими крохами знания. В примечании к «Арлекину» читателям сообщалось, что эта статья – необработанный фрагмент более солидной работы, находящейся в стадии написания. Но мир так и не увидел сей труд. После того как мой бывший профессор удалился из академических кругов около двадцати лет назад, он больше ничего не издал. Теперь я знал, куда он делся: человек, у которого я спрашивал дорогу на улицах Мирокава, тот самый, с тревожаще апатичным взглядом, напоминал глубоко состарившегося доктора Реймонда Тосса.

III

А теперь я должен кое в чем признаться. Несмотря на все попытки испытать энтузиазм к Мирокаву и его тайнам, особенно во взаимосвязи с Тоссом и моим собственным глубочайшим интересом как ученого, я размышлял о предстоящем в состоянии равнодушного оцепенения и даже глубокой депрессии. Впрочем, оснований удивляться такому эмоциональному фону, обусловленному моими внутренними обстоятельствами, не было. Много лет, еще с университетских дней, я страдал от мрачного расстройства, этого периодически повторяющегося уныния, в которое погружался, когда земля обнажалась и остывала, а небеса тяжелели от туч. Все равно, хоть и несколько механически, я планировал поехать в Мирокав на фестиваль в надежде, что эта поездка поможет мне немного развеять сезонный упадок духа. В Мирокаве будут проходить парады и вечеринки, а у меня появится возможность снова сыграть клоуна.

За несколько недель до поездки я начал репетировать, оттачивать ловкость рук при исполнении фокусов, бывших когда-то моей фишкой. Я отдал в химчистку костюм, купил грим и теперь был полностью готов. Даже получил разрешение из университета отменить кое-какие лекции перед праздниками, объяснив администрации суть проекта и сказав, что в город необходимо приехать за несколько дней до фестиваля, чтобы провести кое-какие исследования, отыскать информаторов и все такое. На самом деле мой план заключался в том, чтобы отложить официальные расспросы на время после фестиваля, а сначала погрузиться, насколько это будет возможно, в подготовку и организацию праздника. Разумеется, я собирался вести дневник.

С одним источником я хотел проконсультироваться заранее. Я вернулся в ту далекую библиотеку, чтобы просмотреть выпуски «Курьера Мирокава», датированные декабрем два десятилетия назад. Одна найденная история подтвердила мысль, высказанную Тоссом в его статье «Арлекин», хотя само событие, видимо, произошло после того, как Тосс написал статью.

История, описанная в «Курьере», произошла через две недели после окончания фестиваля двадцать лет назад. В заметке шла речь об исчезновении женщины по имени Элизабет Бидл – жены Самюэля Бидла, владельца отеля в Мирокаве. Власти округа предполагали, что это был один из случаев «праздничного суицида», которые каждый сезон происходили в окрестностях Мирокава. Тосс задокументировал это в своем «Арлекине», хотя я подозревал, что в наши дни эти смерти были бы аккуратно отнесены к разряду «сезонных эмоциональных расстройств». Как бы там ни было, полиция провела поиски у наполовину замерзшего озера на окраине Мирокава, где в предыдущие годы были найдены трупы многих успешных самоубийц. Однако в том году тело не нашли. В газете имелась фотография Элизабет Бидл. Даже на зернистой пленке микрофильма бросались в глаза энергичность и жизнелюбие миссис Бидл, поэтому гипотеза «праздничного самоубийства», с такой готовностью предложенная, чтобы объяснить ее исчезновение, показалась мне странной и в некотором роде несправедливой.

Тосс в своей короткой статье писал, что ежегодно происходят изменения в душевном или духовном состоянии, которые, видимо, действуют на Мирокав наряду с зимними метаморфозами. Он не уточнял их происхождение, но утверждал, в своей привычно загадочной манере, что влияние «подсезона» на город весьма отрицательно. Вдобавок к суицидам в этот период прослеживался всплеск «ипохондрических» состояний – так характеризовали заболевание тамошние медики в беседах с Тоссом двадцать лет назад. Положение дел ухудшалось, достигая пика в дни проведения фестиваля в Мирокаве. Тосс предполагал, что с учетом скрытности жителей маленьких городов ситуация, возможно, была еще более серьезной, чем могло выявить небрежное расследование.

Взаимосвязь между фестивалем и коварным подсезонным климатом – вот вопрос, по которому Тосс так и не сумел сделать четких выводов. Но все же он написал, что эти два «климатических аспекта» существуют в городе параллельно и очень давно, если судить по доступным архивным документам. Если посмотреть историю округа Мирокав за девятнадцатый век, можно выяснить, что тогда город назывался своим первоначальным именем – Нью-Колстед, а жители подвергались осуждению за то, что устраивали «непристойные и бездушные пиры» вместо нормальных рождественских ритуалов. (Тосс в своей статье замечает, что историк перепутал два различных аспекта сезона, фактическая взаимосвязь которых в высшей степени антагонистична.) В заметке «Арлекин» фестиваль не прослеживается до его ранних проявлений (это в принципе невозможно), однако Тосс подчеркивает новоанглийское происхождение основателей Мирокава. Следовательно, фестиваль был когда-то перенесен из этого региона и вполне мог существовать не меньше столетия – если, конечно, его не привезли из Старого Света. В этом случае его корни не будут ясны до тех пор, пока не удастся провести более глубокие исследования. Ссылка же Тосса на сирийских гностиков явно намекает на то, что такую возможность нельзя исключить полностью.

Но скорее всего, рассуждения Тосса основаны на том, что фестиваль берет начало в Новой Англии. Он написал об этом географическом отрезке так, словно он – самое подходящее место для окончания изысканий. Складывалось впечатление, что сами слова «Новая Англия» были лишены для него традиционного смысла и означали ни больше ни меньше как доступ ко всем землям, известным и неизвестным, и даже к эпохе доцивилизованной истории региона. Получив часть образования в Новой Англии, я некоторым образом мог понять это сентиментальное преувеличение, потому что там и в самом деле существуют места, которые кажутся архаическими вне всяких хронологических мерок, превосходя сравнительные стандарты времени и достигая своего рода абсолютной античности, которую невозможно постичь логикой. Но я был не в силах понять, как это туманное предположение соотносится с маленьким городком Мирокавом. Тосс и сам заметил, что в жителях Мирокава не прослеживается какое-либо загадочное примитивное сознание; напротив, внешне они производят впечатление людей, ничего не знающих о происхождении их зимнего развлечения. Однако то, что традиция прошла испытание временем, сумев затмить даже традиционные рождественские праздники, говорит о том, что они прекрасно понимают значение и смысл фестиваля.

Не буду отрицать, что все, узнанное про фестиваль в Мирокаве, действительно вызвало у меня ощущение «руки судьбы», в особенности из-за вовлеченности в это столь значимой фигуры из моего прошлого, как Тосс. Впервые за время своей академической карьеры я понимал, что лучше, чем кто-либо другой, подхожу для разгадывания истинного значения скудных разрозненных данных. Пусть даже я обрел эту уникальность благодаря случайным обстоятельствам.

И все-таки, сидя в той библиотеке утром в середине декабря, я на какой-то миг усомнился в мудрости своего решения. Стоит ли ехать в Мирокав, вместо того чтобы вернуться домой, где меня дожидался куда более привычный rite de passage[24] зимней депрессии? Сперва мне просто хотелось избежать цикличной тоски, наступавшей со сменой времен года, но, похоже, она также являлась и частью истории Мирокава, только в гораздо большем масштабе. Впрочем, моя эмоциональная нестабильность как раз и была той самой особенностью, которая делала меня наиболее пригодным человеком для полевой деятельности. Хотя я не мог ни гордиться этим, ни искать в этом утешения. Пойти на попятную значило лишить себя шанса, который вряд ли появится снова. Оглядываясь назад, я понимаю, что мое решение было отнюдь не случайным. Вот как случилось, что я поехал в Мирокав.