Текст книги "Ганнибал"

Автор книги: Томас Харрис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

ГЛАВА 21

Христианский мученик Сан-Миньято подобрал свою отрубленную голову с песка римского амфитеатра во Флоренции и понес ее, зажав под мышкой, в горы за рекой, где теперь он и покоится с миром в своей прекрасной церкви. Так утверждает легенда.

По пути туда тело Сан-Миньято – самостоятельно или с чужой помощью – несомненно, проходило по этой вот улице, где мы сейчас стоим, Виа де Барди. Уже опустился вечер и улица пустынна, выложенные веером камни мостовой блестят под зимним дождем, недостаточно холодным, чтобы уничтожить кошачью вонь. Мы стоим среди дворцов, построенных шесть столетий назад князьями-банкирами, делателями королей и покровителями художников флорентийского Возрождения. На расстоянии полета стрелы отсюда, за рекой Арно, торчат острые шпили Пьяццы делла Синьория, где был повешен, а затем сожжен монах Савонарола, и этого огромного мясного рынка, битком набитого распятым Христом, – Галереи Уффици.

Эти родовые дворцы, спрессованные воедино вдоль древних улиц, замерзшие в атмосфере современного итальянского бюрократизма, снаружи выглядят как образчики тюремной архитектуры, но внутри таят огромные и великолепно оформленные пространства, высокие молчаливые залы, которые никто никогда не видит, задрапированные полусгнившими шелками с потеками от дождя, где годами висят во мраке менее известные работы великих мастеров Возрождения, которые освещают лишь вспышки молний, да и то, если портьеры на окнах уже упали от старости.

Здесь рядом расположен палаццо рода Каппони, семейства, знаменитого на протяжении тысячи лет, семейства, давшего миру человека, который разорвал ультиматум француз-ского короля и швырнул обрывки прямо ему в лицо. И еще одного, ставшего Папой Римским.

Окна Палаццо Каппони, забранные железными решетками, сейчас темны. Держатели для факелов пусты. В огромном, сплошь покрытом трещинками оконном стекле – дырка от пули, оставшаяся еще с 40-х годов. Подойдите поближе. Приложите ухо к холодному железу, как это только что проделал следователь Квестуры, и прислушайтесь. Вы услышите слабые звуки клавесина. Бах. «Вариации Гольдберга». Исполнение не блестящее, но очень неплохое, в нем чувствуется глубокое понимание музыки. Исполнение не блестящее, но очень неплохое; только вот в левой руке ощущается некоторая скованность.

Если вы считаете, что вам ничто не угрожает, тогда, может быть, вы войдете внутрь? Хватит ли у вас духу войти во дворец, столь знаменитый в кровавые и славные времена, и последовать туда, куда влекут глаза, сквозь затянутый паутиной мрак, навстречу изящным звукам клавесина? Камеры слежения нас не видят. Промокший полицейский следователь у дверей нас не видит. Войдем…

В вестибюле почти абсолютная тьма. Длинная каменная лестница, ледяные железные перила под скользящей рукой, неровные ступени, сточенные сотнями лет и тысячами шагов; мы поднимаемся навстречу музыке.

Высокие двустворчатые двери большого зала непременно заскрипят, если попытаться их открыть. Но сейчас, для вас, они открыты. Музыка доносится из дальнего, дальнего угла палаццо, в этом углу виден только единственный источник света, света множества свечей, красноватого, пробивающегося в щель под дверью, ведущей в часовню рядом с залом.

Пересечем зал, приблизимся к источнику музыки. Мы понимаем при этом, что проходим мимо множества предметов мебели, запрятанных в чехлы, чьи неясные силуэты еле видны в тусклом свете свечей и напоминают спящее стадо. Высокий потолок над нами теряется во мраке.

Огни свечей отражаются красноватыми отблесками на инкрустированном клавесине и на человеке, известном ученым-специалистам по Ренессансу как доктор Фелл; доктор элегантен, спина прямая, он чуть наклонился навстречу музыке, свет отражается от его волос и спины, обтянутой стеганым шелковым халатом, который блестит как кожа.

Поднятая крышка клавесина украшена сценами пиршеств, и маленькие фигурки на ней, толпясь над струнами, сияют в отблесках свечей. Он играет с закрытыми глазами. Ноты ему не нужны. Перед ним на лирообразном пюпитре клавесина экземпляр американского макулатурного таблоида «Нэшнл Тэтлер». Он сложен таким образом, что видно только лицо на первой полосе – лицо Клэрис Старлинг.

Наш музыкант улыбается, завершает пьесу, еще раз исполняет сарабанду – для собственного удовольствия, – и как только в пространстве комнаты замолкает звук последней струны, задетой пером толкателя, открывает глаза. В центре каждого зрачка – красная точка света. Он склоняет голову на бок и смотрит на стоящую перед ним газету.

Он беззвучно поднимается и несет американский таблоид в маленькую, изысканно отделанную часовню, построенную еще до открытия Америки. Разворачивает газету, держа ее поближе к свету, и старинные иконы над алтарем словно читают таблоид из-за его плеча, как покупатели, стоящие в очереди в бакалейной лавке. Заголовок набран жирным готическим шрифтом в 72 пункта. «АНГЕЛ СМЕРТИ: КЛЭРИС СТАРЛИНГ – МАШИНА ДЛЯ УБИЙСТВ ИЗ ФБР» – вопит этот заголовок.

Лица, застывшие в муке и блаженстве вокруг алтаря, меркнут, когда он задувает свечи. Он пересекает огромный зал – здесь ему свет не нужен. Легкое движение воздуха доктор Ганнибал Лектер проходит мимо нас. Огромная дверь скрипит, закрывается со стуком, который отдается в полу. Тишина.

Шаги, ведущие в другую комнату. Во дворце мощный резонанс, поэтому стены кажутся ближе, но потолок все так же высоко, резкие звуки, отражаясь от него, доходят с опозданием – а неподвижный воздух хранит запахи веленевой бумаги и пергамента и потушенных свечей.

Шуршание бумаги в темноте, скрип и стук кресла. Доктор Лектер сидит в огромном кресле в знаменитой библиотеке Каппони. Его глаза красными отблесками отражают свет, но они не горят красным в темноте, как не раз уверяли его тюремщики. Темнота вокруг полная. Он раздумывает…

Это правда, что доктор Лектер сам создал вакансию во дворце Каппони, устранив его прежнего куратора – простая операция, требующая всего нескольких секунд и скромных расходов на два мешка цемента – но как только путь освободился, он получил эту должность честно, продемонстрировав Комиссии по изящным искусствам свои исключительные лингвистические способности, переводя прямо с листа средневековые тексты на итальянском и латыни из написанных почти неразборчивой готикой манускриптов.

Он обрел здесь мир и покой, который хотел бы сохранить – в течение всего своего пребывания во Флоренции он практически никого не убил, исключая своего предшественника.

Его назначение переводчиком и куратором библиотеки Палаццо Каппони – значительная победа для него. По нескольким причинам.

Огромные пространства, высокие потолки во дворце очень важны для доктора Лектера после многих лет заключения в тесной камере. Еще более важно то, что он ощущает, как сам он резонирует в унисон с дворцом; это единственное частное здание из всех, что ему встречались, которое по размерам и деталям приближается к образу того Дворца памяти, который он хранит в своем сознании с юношеских лет.

В библиотеке, в этом уникальном хранилище манускриптов и писем, восходящих к началу тринадцатого века, он может предаться удовлетворению собственного любопытства.

Доктор Лектер считал, основываясь на фрагментарных семейных преданиях, что ведет свой род от некоего Джулиано Бевисангуэ, исторической личности, в XII веке наводившей страх на всю Тоскану, а также от Макиавелли и от Висконти.

Здесь было идеальное место для его исторических изысканий. Данная проблема вызывала у него чисто абстрактное любопытство, в этом не было ничего, связанного с его собственным «эго». Доктор Лектор не нуждался в столь примитивных способах самоутверждения. Его «эго», бездну его интеллекта, степень его рациональности невозможно измерить обычными средствами.

По правде сказать, в среде психиатров так и не сложилось единого мнения относительно того, можно ли называть доктора Лектера человеком. Его коллеги по профессии, многие из которых опасаются его ядовитых статей в профессиональных журналах, долгое время считают его явлением потусторонним, исчадием ада, самим Дьяволом. Для удобства они именуют его «монстр».

Монстр сидит в темной библиотеке, мысленно расцвечивая мрак яркими красками, а в уме у него веет средневековый ветер. Он раздумывает об этом следователе.

Щелкает выключатель, и загорается низко стоящая лампа.

Теперь мы видим доктора Лектера возле длинного узкого стола шестнадцатого века в библиотеке Каппони. Позади него в разделенном на ячейки стенном шкафу – манускрипты и огромные, переплетенные в холст хроники, возраст которых насчитывает восемьсот лет. Перед ним стопой лежат письма из переписки четырнадцатого века с одним из министров Венецианской Республики, стопа придавлена небольшой отливкой, изготовленной Микельанджело в качестве этюда к его знаменитой «рогатой» статуе Моисея, а перед ним, рядом с чернильным прибором – портативный компьютер, подсоединенный к исследовательской сети Миланского университета.

Яркие красные и синие пятна посреди сероватых и желтоватых стопок пергамента и старинной бумаги – это экземпляр газеты «Нэшнл Тэтлер». А рядом с ним – выпуск флорентийского издания «Ла Национе».

Доктор Лектер берет итальянскую газету и читает последние нападки на Ринальдо Пацци, вызванные отказом ФБР подтвердить результаты его работы по делу Il Mostro. «Разработанный нами психологический профиль преступника не имеет ничего общего с Токка», – заявил представитель ФБР.

«Ла Национе» вновь пересказала историю Пацци, упомянув о его стажировке в Америке в знаменитой Академии ФБР в Квонтико, и в конечном итоге заявила, что ему «надо было быть умнее».

Дело Il Mostro доктора Лектера не интересовало совершенно, а вот информация о Пацци – да. Какое же все-таки несчастливое стечение обстоятельств, что ему теперь придется противостоять полицейскому, прошедшему стажировку в Квонтико, где дело Ганнибала Лектера используется в качестве учебного пособия!

Когда доктор Лектер смотрел в глаза Пацци в Палаццо Веккьо, когда стоял достаточно близко, чтоб ощущать его запах, он знал совершенно точно, что Пацци ничего не подозревает, хотя он и спрашивал о шраме на руке доктора. Пацци даже не выказал никакого серьезного интереса к нему в связи с исчезнувшим куратором.

Полицейский видел его и на выставке орудий пытки. Лучше было бы встретиться с ним на выставке орхидей.

Доктор Лектер был уверен в том, что все составляющие элементы для «божественного откровения» уже есть в голове у следователя Квестуры, совершают броуново движение, сталкиваясь с миллионами других сведений и данных.

Должен ли Ринальдо Пацци составить компанию покойному куратору Палаццо Каппони во сырой земле? Или лучше, если тело Пацци обнаружат с признаками явного самоубийства? «Ла Национе» будет просто счастлива, что загнала его в угол и довела до смерти.

Нет, еще не время, решил монстр и обратился к огромным свиткам старинной бумаги и пергаментным манускриптам.

Доктор Лектер не беспокоится. Ему доставляет наслаждение стиль письма Нери Каппони, банкира и посланника при правительстве Венеции в XV веке. Доктор до поздней ночи читает его письма, время от времени вслух, просто для собственного удовольствия.

ГЛАВА 22

Еще до рассвета Пацци держал в руках фото доктора Лектера, которое тот сделал для получения разрешения на работу, приложенное вместе с негативами к его permesso di soggiorno из архива Carabineri, жандармерии. У Пацци также имелись прекрасные тюремные снимки доктора с плаката Мэйсона Верже. Лица были схожи по общим очертаниям, но если доктор Фелл действительно был Ганнибалом Лектером, он, несомненно, проделал кое-какую работу над носом и щеками, может быть, с помощью инъекций силикона.

Уши выглядели весьма многообещающе. Пацци, подобно Альфонсу Бертильону за сто лет до него, изучал эти уши с помощью увеличительного стекла. Уши как будто были одинаковые.

На давно устаревшем компьютере Квестуры Пацци набрал свой интерполовский код доступа к сети ФБР и к ПЗОП, Программе задержания опасных преступников, а затем вызвал огромный по объему файл доктора Лектера. Проклиная свой медленный модем, он попытался читать плохо набранный текст прямо с экрана, пока буквы не начали прыгать перед глазами. Он знал большую часть информации по этому делу. Но сейчас две вещи заставили его задержать дыхание. Одна старая информация, другая новая. Самое последнее дополнение к файлу содержало упоминание о рентгеновском снимке, указывающем на то, что доктор Лектер, видимо, перенес хирургическую операцию на левой руке. Старая информация, копия отпечатанного на пишущей машинке рапорта полиции штата Теннесси, была о том, что во время убийства охранников в Мемфисе доктор Лектер слушал пленку с записью «Вариаций Гольдберга».

Плакат, распространенный Мэйсоном Верже, богатым американцем, жертвой доктора Лектера, рекомендовал любому информанту позвонить по указанному номеру ФБР. Он также давал стандартные предупреждения о том, что доктор Лектер вооружен и очень опасен. Сообщался еще и частный номер телефона – чуть ниже абзаца об огромном вознаграждении.

Авиабилет на рейс от Флоренции до Парижа стоил чудовищно дорого, а Пацци должен был оплатить его из собственного кармана. Он не доверял французским полицейским, подозревая, что если те и дадут ему возможность поговорить отсюда по телефону, то сами обязательно вмешаются в игру, но у него не было иного выхода. Он позвонил по частному номеру, указанному на плакате Мэйсона, из телефона-автомата возле Оперы, где оплата производилась карточкой «Америкен Экспресс». Он был уверен, что номер звонящего будет обязательно определен. Пацци вполне сносно говорил по-английски, но понимал, что акцент тут же выдаст его итальянское происхождение.

Голос был мужской, очень спокойный, акцент американ-ский.

– Не могли бы вы сообщить, по какому делу вы звоните?

– У меня может быть информация относительно Ганнибала Лектера.

– Хорошо. Спасибо, что позвонили. Вам известно, где он сейчас находится?

– Я полагаю, да. Положение о вознаграждении все еще в силе?

– Да. Какие у вас имеются неопровержимые доказательства, что это действительно он? Вы же понимаете, мы получаем множество звонков от всяких психов…

– Я могу вам сообщить, что он сделал пластическую операцию лица и операцию на левой руке. Он по-прежнему играет «Вариации Гольдберга». И у него бразильские документы.

Пауза. Затем:

– А почему вы не позвонили в полицию? Я обязан предупредить, что вы обязаны это сделать.

– Вознаграждение будет выплачено при любых обстоятельствах?

– Вознаграждение выплачивается за информацию, которая приведет к аресту и осуждению.

– А будет ли оно выплачено… при особых обстоятельствах?

– Вы хотите сказать, будет ли оно выплачено лицу, которое при обычных условиях может не иметь права получить это вознаграждение?

– Да.

– Мы все работаем над решением одной и той же проблемы. Не вешайте трубку, пожалуйста, я хочу вам кое-что предложить. Это ведь противоречит международным соглашениям и американскому законодательству, сэр – предлагать награду за чью-либо смерть. Не вешайте трубку, пожалуйста. Могу я узнать, вы звоните из Европы?

– Да, но больше я ничего не могу вам сообщить.

– Очень хорошо, тогда слушайте меня – я вам предлагаю связаться с адвокатом и обсудить с ним юридическую сторону получения вознаграждения. Не предпринимайте никаких незаконных действий против доктора Лектера. Я мог бы порекомендовать вам нужного адвоката. Такой есть в Женеве, он прекрасный специалист в подобных вопросах. Хотите, я вам дам его номер? Звонок бесплатный, за счет абонента. Я вам настоятельно рекомендую позвонить ему и быть с ним полностью откровенным.

Пацци приобрел карточку на международный телефонный разговор и позвонил еще раз – из телефонной будки в универмаге «Бон Марше». И поговорил с человеком, отвечавшим ему сухим, совершенно швейцарским голосом. Разговор занял менее пяти минут.

Мэйсон выплатит один миллион американских долларов за голову и руки доктора Ганнибала Лектера. Он выплатит ту же сумму за информацию, которая приведет к аресту доктора. Он в частном порядке выплатит три миллиона долларов за живого доктора, не задавая никаких вопросов и гарантируя соблюдение полной тайны. Еще одно условие – сто тысяч долларов авансом. Чтобы получить этот аванс, Пацци необходимо представить легко идентифицируемые отпечатки пальцев доктора Лектера, отпечатки, оставленные на каком-либо предмете и взятые in situ. Если он это сделает, то в любое удобное для него время сможет сам убедиться, что остальная сумма положена на условный депозит в ячейке банковского сейфа в Швейцарии.

Перед тем, как ехать из «Бон Марше» в аэропорт, Пацци приобрел для жены потрясающий муаровый шелковый пеньюар персикового цвета.

ГЛАВА 23

Как вы ведете себя, если уже поняли, что все обычные почести – не более, чем суета сует? Если вы уже пришли к тому, что считаете – вслед за Марком Аврелием – что мнение грядущих поколений будет стоить не больше, чем мнение нынешнего? Возможно ли при этом, что вы будете вести себя лучше? Желательно ли при этом вести себя лучше?

Теперь Ринальдо Пацци, истинный Пацци из знаменитого рода Пацци, главный следователь флорентийской Квестуры, должен был решить, чего стоят все почести и не cуществует ли соображений более глубоких и значительных, нежели соображения чести.

Он вернулся из Парижа к ужину и немного поспал. Он хотел бы посоветоваться с женой, но не мог заставить себя это сделать, хотя всегда находил у нее утешение. Потом, когда ее дыхание успокоилось, он еще долгое время просто лежал без сна. Совсем поздно ночью он сдался на милость бессонницы и вышел из дому пройтись по улицам и подумать.

Жадность – вещь в Италии распространенная и хорошо известная, и Пацци впитал в себя немалую ее толику, дыша воздухом родины. Но его врожденные качества – жажда наживы и карьеризм – получили новый мощный толчок именно в Америке, где любое влияние ощущается более быстро, включая крушение христианских заповедей и торжество маммоны.

Когда Пацци вышел из тени Лоджии на Пьяцца делла Синьория, остановился на том месте, где был сожжен Савонарола, и поднял взгляд на окна освещенного Палаццо Веккьо, он полагал, что все еще раздумывает. Но это было не так. Он уже пришел к окончательному решению – он шел к нему постепенно, но неотвратимо.

Мы обычно считаем, что решение принимается в конкретный момент времени, стремясь облагородить его как временной результат рационального и сознательного мышления. Однако решения принимаются на основе смешанных, противоречивых чувств; по большей части это просто масса ощущений, но не их сумма.

Когда Пацци снял телефонную трубку в Париже, он уже принял это решение. И еще раз утвердился в нем час назад, после того, как его жена в новом пеньюаре была всего лишь покорно-исполнительной. Некоторое время спустя, когда он протянул руку, чтобы погладить ее по щеке и поцеловать на ночь, он ощутил на ладони слезы. Именно в тот момент, сама не подозревая об этом, она «вкусила от его сердца».

Еще раз те же почести? Еще одна возможность стоять и нюхать, как дурно пахнет изо рта архиепископа, пока с помощью священных кремней поджигают запал в заднице у тряпичного голубя? Снова слушать похвалы из уст политиков, о частной жизни которых он прекрасно осведомлен? Кому все это нужно – прославиться как полицейский, который поймал доктора Ганнибала Лектера? Слава, этот кредит любого полицейского, имеет очень короткий период полураспада. Гораздо лучше ПРОДАТЬ ЕГО.

Мысль эта словно ударом молнии пронзила Ринальдо Пацци, поразила его прямо в сердце, оставив его бледным и решительным, и когда реальный Ринальдо бросил свой жребий, он ощущал два запаха – запах, исходящий от его жены, и запах, доносимый ветром с Чесапикского залива.

ПРОДАТЬ ЕГО. ПРОДАТЬ ЕГО. ПРОДАТЬ ЕГО.

Удар, который нанес Франческо де Пацци в 1478 году, тот самый удар, который швырнул Джулиано Медичи на пол кафедрального собора, вряд ли был сильнее; да и потом, когда Франческо в бессильной ярости пронзил себе кинжалом бедро, едва ли он бил сильнее…

ГЛАВА 24

Дактилоскопическая карта доктора Ганнибала Лектера – это достопримечательность и своего рода объект культа. Оригинал вставлен в рамку и висит на стене в Отделе идентификации личности ФБР. В соответствии с принятой в ФБР практикой снятия отпечатков пальцев людей, у котороых больше пяти пальцев, отпечатки большого пальца и четырех следующих находятся на лицевой стороне карты, а шестого пальца – на обороте.

Копии дактилокарты были разосланы по всем странам сразу же, как только доктор сбежал, а отпечаток его большого пальца, должным образом увеличенный, являет себя миру с плаката Мэйсона Верже, причем на нем отмечено достаточно точек идентификации, чтобы их мог сравнить и опознать даже минимально подготовленный специалист.

Простое снятие отпечатков пальцев – задача нетрудная, так что Пацци и сам мог бы проделать все необходимое, чтобы получить такие отпечатки, и даже сам смог бы провести первичное сравнение, чтобы быть полностью уверенным в результате. Но Мэйсону Верже требовались свежие отпечатки, взятые in situ, оригинальные, а не переведенные с какого-нибудь вещдока, чтобы его эксперты провели независимое опознание; Мэйсона не раз обманывали в прошлом старыми отпечатками, снятыми многие годы назад в местах первых преступлений доктора Лектера.

Но как получить отпечатки пальцев доктора Фелла, не возбудив его подозрений? Самое главное, его нельзя спугнуть. Он слишком хорошо умеет скрываться, и тогда Пацци останется ни с чем.

Доктор не слишком часто покидал Палаццо Каппони, а до следующего заседания Комиссии по изящным искусствам нужно ждать целый месяц. Слишком долго, чтобы подсунуть ему стакан воды, а ведь придется всем поставить такие стаканы, поскольку на заседаниях подобная роскошь никогда не предусматривалась.

Раз уж Пацци решил продать Ганнибала Лектера Мэйсону Верже, ему приходилось действовать в одиночку. Он не мог себе позволить привлечь внимание Квестуры к доктору Феллу, затребовав ордер на обыск Палаццо Каппони, а здание слишком хорошо охранялось системами сигнализации, чтобы решиться на взлом и взять отпечатки пальцев.

Отбросы в мусорном баке доктора Фелла были гораздо чище и свежее, чем в других баках в этом квартале. Пацци купил новый бак и темной ночью заменил крышку на баке в Палаццо Каппони. Оцинкованный металл крышки – отнюдь не идеальная поверхность для отпечатков пальцев, и после целой ночи трудов Пацци получил огромное количество фрагментарных отпечатков – сущий кошмар для любого художника-пуантилиста, которые он был совершенно не в состоянии идентифицировать.

На следующее утро он стоял с красными от бессонницы глазами возле Понте Веккьо. В одном из ювелирных магазинов на этом мосту он купил широкий полированный серебряный браслет, а также оклеенную бархатом подставку, на которой тот был выставлен на витрине. В ремесленном квартале Флоренции, что находится к югу от Арно, в узких улочках напротив дворца Питти, другой ювелир по его просьбе сточил с браслета марку изготовителя. Ювелир предложил также покрыть браслет специальным лаком против окисления, но Пацци отказался.

Жуткая тюрьма Солличано, на дороге из Флоренции в Прато.

На втором этаже женского корпуса, нагнувшись над глубокой лоханью для стирки белья, Ромула Ческу намыливает себе груди, потом тщательно обмывается и вытирается, прежде чем надеть чистую свободную хлопчатобумажную рубашку. Другая цыганка, только что вернувшаяся из зала для посетителей, проходя мимо, что-то сказала ей по-цыгански. У Ромулы между бровями пролегла еле заметная складка. В остальном ее красивое лицо сохраняло обычное серьезное выражение.

Как обычно, в 8-30 ей разрешили выйти из камеры, но когда она подошла к залу для свиданий, ее перехватил тюремщик и направил в комнату для допросов на первом этаже тюрьмы. В комнате вместо обычной няньки сидел Ринальдо Пацци и держал на руках ее ребенка.

– Привет, Ромула, – сказал он.

Она направилась прямо к этому высокому полицейскому, но он вовсе не выказал никакого желания сразу же передать ей ребенка. А ребенок хотел есть и уже искал ротиком ее грудь.

Пацци указал ей кивком на ширму в углу комнаты:

– Там есть стул. Мы можем поговорить, пока ты его кормишь.

– Поговорить? О чем, Dottore? – Ромула вполне прилично говорила по-итальянски, так же как по-французски, по-английски, по-испански и по-цыгански. Она говорила без всякой аффектации – в прошлый раз никакие ее артистические ухищрения не помогли избежать трехмесячного тюремного заключения за карманные кражи.

Она зашла за ширму. В пластиковом пакете, спрятанном в пеленках младенца, было сорок сигарет и шестьдесят пять тысяч лир, чуть больше сорока одного доллара, все в потрепанных банкнотах. Если бы этот полицейский обыскал ребенка, он мог бы предъявить ей дополнительные обвинения прямо в тот момент, когда она достала контрабанду, и лишить ее всех послаблений. Она с минуту раздумывала, глядя в потолок, пока ребенок сосал грудь. Зачем ему это? Он все равно в более выгодном положении. Она достала пакет и спрятала его под одеждой. Из-за ширмы донесся его голос:

– Ты тут уже всем надоела, Ромула. Кормящая мать в тюрьме – это сплошные неприятности. Здесь полно больных людей, у сестер и без тебя хватает забот. Тебе самой-то не осточертело каждый раз отдавать ребенка, когда кончаешь кормить?

И что ему от нее нужно? Она знала, кто он такой – начальник, Pezzo da novanta, мерзавец самого большого пошиба.

Обычным «бизнесом» Ромулы было гадание по руке на улицах – этим она зарабатывала на жизнь; карманные кражи были побочным промыслом. В тридцать пять она была уже достаточно потрепана жизнью, но у нее теперь были очень чувствительные усики-антенны, прямо как у бабочки «сатурния луна». Этот полицейский – она продолжала рассматривать его, глядя поверх ширмы, – весь такой аккуратный, на руке обручальное кольцо, ботинки начищены, ясно, что у него есть жена, да еще и хорошая прислуга – косточки в воротничок рубашки вставлены правильно, сам воротничок отутюжен. Бумажник – в кармане пиджака, ключи – в правом кармане брюк, деньги – в левом, сложены в пачку, видимо, перетянуты резинкой. Между карманами висит член. Сам поджарый, очень мужественный, уши, правда, как цветная капуста, шрам от удара, на лбу возле волос. Нет, ему от нее нужен не секс – если б он хотел ее завалить, он бы не принес ребенка. Он, конечно, не подарок, но, как ей показалось, не из тех, кто станет заниматься сексом с заключенными женщинами. Лучше не смотреть в его черные злые глаза, пока ребенок сосет грудь. Зачем он принес ребенка? Потому что хочет показать ей свою власть, намекнуть, что может его у нее отнять. Что бы это могло значить? Ему нужна информация? Ну, она ему все расскажет, все, что угодно – хоть про пятнадцать цыган, которых никогда и на свете-то не было. Так, хорошо, а что я могу получить взамен? Ладно, посмотрим. Можно ведь и надуть его…

Она следила за его лицом, когда выходила из-за ширмы. Над головой младенца полумесяцем сияло нечто вроде нимба.

– Жарко там, – сказала она. – Может, окно откроете?

– Я мог бы сделать для тебя и больше, Ромула. Например, открыть двери. И ты знаешь это.

Тихо в комнате. За стенами обычный шум тюрьмы Солличано, как надоевшая тупая головная боль.

– Скажите, что вам надо. Я могу для вас кое-что сделать и сделаю с удовольствием, но не все, что угодно. – Инстинкт подсказал ей (и совершенно правильно), что он будет уважать ее за это предупреждение.

– Ничего особенного, la tua solita cosa, то, чем ты всегда занимаешься, – ответил Пацци. – Но мне нужно, чтобы на этот раз ты это дело провалила.