Текст книги "Какая гадость эта ваша рыба-фугу (ЛП)"

Автор книги: Том Бойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

На плите же у него стоял один маленький сотейник. А в сотейнике этом яростно кипели три грубых сморщенных картофелины с их нетронутыми глазками и девственно-грязной кожурой, вместе с которыми в бурлящем кипятке танцевало всё содержимое полукилограммовой банки дисконтного зелёного горошка «Мазер-Хаббард». За работой Элберт что-то бубнил себе под нос, обжаривая кусочки морского окуня с креветками, крабами и морскими гребешками в большой сковороде, шинкуя чеснок и лук-порей, как следует разглаживая лопаткой слой паштета из гусиной печени по поверхности круглого куска бифштекса. Когда минут через двадцать всё ещё не отдышавшийся Эдуардо ввалился в дверь с заказом Уиллы и Джока, Элберт взял у него желтую бумажную полоску и ничтоже сумняшеся разорвал её надвое. Грянул момент истины.

– Мари! – заорал он. – Мари, быстро! – он скорчил в её адрес свою безумнейшую гримасу, гримасу человека, цепляющегося за клок травы на самом краю пропасти.

Мари остолбенела. Поставив на стол свой коктейль-шейкер она вытерла руки о фартук. В воздухе запахло бедой. – Что такое? – охнула она.

Проблема была в том, что у него закончилась икра морского ежа. И рыбное фюме для соусов. А Уилла Франк заказала филе морского окуня в икре морского ежа. Дорога была каждая секунда – Мари должна была сгонять в японский ресторан Эдо-Суши-Хаус и занять у Грега Такэсью достаточно продуктов, чтобы продержаться этим вечером. Элберт предварительно позвонил туда и договорился. – Гони, гони! – взывал он, заламывая свои большие бледные руки.

На долю секунды она опешила. – Но это же на другом конце города – на это уйдёт час, если повезёт.

Тут его взгляд наполнился мольбой: «Вопрос жизни и смерти». – Лети, – умолял он. – Я задержу её.

Как только за Мари захлопнулась дверь, Элберт взял Фульхенсио за локоть. – Я хочу, чтобы ты ушёл на перерыв, – крикнул он сквозь шипение спрея. – На сорок пять минут. Нет, на час.

Фульхенсио уставился на него из темных щёлочек его ацтекских глаз. Затем он расплылся в широкой улыбке. – No entiendo (Не понимаю), – отозвался он.

Элберт жестами объяснил ему, что надо сделать. Затем он указал на часы, после чего Фульхенсио закивал утвердительно и ушёл. Насвистывая мелодию одной из любимых песен покойной матушки «Core ‘ngrato» (Неблагодарное сердце), Элберт неспешно отправился к мясному морозильнику, откуда извлёк глубоко замороженный, испещрённый серыми прожилками хряща и жира кусок, который купил сегодня днём в местном филиале торговой сети «Сейфуэй» – огузочный стейк, как они называли это, – по цене чуть более пяти долларов за кило. Он содрал с него полиэтиленовую обёртку, выбрал самую крупную свою сковороду и, включив под ней на всю катушку жар, бесцеремонно кинул мёрзлый кусок мяса в её распалённые черные недра.

Эдуардо как заведенный сновал между кухней и залом, даже не имея времени спросить о причинах одновременного отсутствия Мари и Фульхенсио. Он вынес в зал бифштекс Россини, филе морского окуня в икре морского ежа, телячий филейный край, натертый шалфеем и кориандром, угорь по-венециански, и финиковый суп Элберто; занёс в кухню грязные тарелки, набитые объедками вилки, замазанные сливочным маслом и губной помадой винные бокалы. Из сковороды на передней конфорке валил огромный столб дыма, а Элберт всё насвистывал.

И тогда, в момент очередного неистового забега Эдуардо через кухню, Элберт поймал его за руку. – Вот, – сказал он, сунув тарелку ему в руку. – Отнеси-ка это спутнику мисс Франк.

Эдуардо ошарашенно уставился на блюдо в своей руке. На тарелке, сервированной со всей изысканностью дешевого комплексного обеда, вместе с тремя вареными картошками в мундире и кучкой дисконтного зеленого горошка возлежал огромный шмат мяса, по форме сильно смахивающий на толстую доску, с виду столь же твёрдую и гладкую как рубочная колода и чёрную как дно сковороды.

– Просто доверься мне, – сказал Элберт, провожая огорошенного официанта к двери. – Да, и вот ещё что, – добавил он, сунув в руку Эдуардо бутылочку кетчупа, – непременно подай блюдо с этим.

Как ни сильно было его искушение прильнуть к дверному окошку, Элберт подавил его. Вместо этого он убавил огонь под своими сотейниками, пригладил волосы у висков и начал считать – медленно, как в игре на школьном дворе – до пятидесяти.

Не успел он дойти и до двадцати, как в дверь ворвалась Уилла Франк, неотразимая в своём итальянском трикотажном томатно-красном платье. За ней со страдальческой миной на лице и умоляюще разведенными руками плёлся Эдуардо. Вскинув голову, Элберт выпятил грудь и подтянул своё бочкообразное пузо под белоснежными просторами фартука. Легким взмахом руки он отпустил Эдуардо и повернулся к Уилле Франк с натянуто-постной улыбкой кандидата в президенты. – Прошу прощения, – обратилась она к нему каким-то невыразительным брюзжащим голосом, когда Эдуардо исчез за дверью. – Это вы здесь шеф-повар?

Он молча продолжал считать: двадцать восемь, двадцать девять.

– Я лишь хотела вам сказать, – она так волновалась, что еле выговаривала слова, – что я ещё никогда, никогда в жизни не …

– Ш-ш-ш, – зашипел он, приложив палец к губам. – Всё нормально, – проворковал он голосом не менее расслабляющим и проникновенным, чем массаж спины. Затем, осторожно взяв её за локоть, он подвел к столу, который поставил между плитой и рубочной колодой. Стол этот был застелен белоснежной скатертью и украшен посудой из первоклассного хрусталя, фарфора и серебра высшей пробы, которые он одолжил у своей матери. У стола стоял один стул, на скатерти была одна салфетка. – Садитесь, – пригласил он.

Она отстранилась от него. – И не подумаю! – ответила она резко и её чёрные очи сверкнули подозрением. В движении трикотажное платье облегло её тело туго словно леотард, а каблуки застучали по линолеуму. – Вы же знаете, да? – спросила она, отодвигаясь от него. – Знаете, кто я?

По-медвежьи громадный, неуклюжий и невозмутимый Элберт стал двигаться вместе с ней словно бы в танце. Он ответил ей кивком головы.

– Тогда зачем вы ..? – Ему легко было представить себе мерзкий образ осквернённого им бифштекса, витающего перед её взором. – Ведь это ... это же равносильно самоубийству.

Словно из ниоткуда в руке Элберта возник сотейник. Он настолько приблизился к ней, что сквозь тонкую эластичную ткань своего фартука стал осязать рельеф её платья. – Тихо, – промурчал он. – Не думайте об этом. Не думайте вообще. Вот, – сказал он, приоткрыв крышку сотейника, –понюхайте это.

Она уставилась на него так, словно не понимала, где находится. Бросив взгляд на дымящийся сотейник, она снова глянула ему в глаза. Он заметил лёгкий непроизвольный импульс в её горле.

– Кольца кальмара в чесночном соусе, – нашёптывал он. – Попробуйте хоть одно.

Аккуратно, не сводя с неё глаз, он поставил сотейник на стол, выудил из соуса одно колечко и поднес его к её лицу. Её губы – полные чувственные, как он теперь увидел, а вовсе не те тонкие скудные полоски кожи, как ему казалось раньше, – затрепетали. Затем она чуть вздернула подбородок и её ротик приоткрылся. Он стал кормить её как птенчика.

Сначала кальмарами: первый, второй, третий кусочек. Следующим был сотейник с лобстером и лапшой тортеллини в густом масляном шафрановом соусе. Она чуть ли не слизывала соус с его пальцев. На этот раз, когда приглашая её сесть, он взял своей большой рукой её за локоть и подвёл к столу, она повиновалась.

Позже, когда он достал из духовки маленькие круглые тосты, покрытые кусочками вяленых томатов и запеченным козьим сыром Атаскадеро, Элберт всё-таки заглянул через окошко в обеденный зал. Голова Джока нависала низко над тарелкой, рядом с которой стоял полуопорожненный бокал пива, а на зубья его вилки был насажен крупный клиновидный объедок обугленного мяса. Его массивная челюсть вкалывала на всю катушку, а щека так сильно надулась словно за ней была пачка жевательного табака. – А вот и сюрприз, – промурлыкал Элберт, вернувшись к Уилле Франк и закрывая ей глаза своей теплой ароматно пахнущей ладонью.

Вот тут-то, после того, как она уже доела лапшу, обжаренную в оливковом масле, и домашнюю колбасу с фенхелем и шинкованными томатами, и начала снимать первую пробу с его десерта из глазированных грейпфрута и лимона Мейера, он и спросил её о Джоке. – А почему, собственно, он?

Она зачерпнула миниатюрной серебряной ложечкой фруктовые льдинки и слизнула одну из них из уголка своего рта. – Не знаю, – ответила она, пожимая плечами. – Наверное, потому, что я не доверяю своему собственному вкусу, вот и все.

Он удивленно поднял брови. Склонясь над ней со всей благожелательностью и теплотой он поднёс к ней сотейник со своим очередным блюдом: «русская кулебяка» – сёмга в булочке с жирным осетровым костным мозгом и икрой.

Она наблюдала за его руками, когда он, убрав десерт, поставил на его место глянцевую кулебяку. – Дело в том, – продолжила она, на миг прервавшись, когда он отломил кусочек и сунул его ей в рот, – что когда я пробую какое-то блюдо, то, если честно, чаще всего я, видимо, просто не способна его распробовать, – сейчас она жевала и когда проглатывала, то кожа её прелестной шейки двигалась то вверх, то вниз. – Что до Джока, то ему вообще всё не нравится. Но я хотя бы знаю, что он будет последователен. – Откусив еще кусочек, она помолчала в раздумье. – Ну и кроме того, в том случае, когда тебе понравилось какое-то блюдо, реально понравилось, то, сообщая об этом в прессе, ты ведь ужасно рискуешь. В смысле, а что если я ошиблась? Что, если на деле это блюдо было совсем не вкусно?

Элберт всё ещё суетился вокруг неё, когда пошёл дождь. Было слышно, как на переулке он скворчит словно кипящий жир на сковороде. – Отведайте вот это, – потчевал её он, ставя перед ней тарелку шашлыка.

Она разомлела. Он разомлел. На кухне горела плита, шипел гриль, а вокруг них витали ароматы его творений, амброзии и манника. – О-о, вкусно! – сказала она, рассеянно покусывая ветчину с сыром моцарелла. – Надо же! – сказала она спустя мгновение, её пальцы почернели от анчоусного соуса. – Такое ощущение, как будто я сейчас пробую моё любимое фугу.

– Фугу? – Элберт где-то уже слышал об этом блюде. – Это что-то японское, да?

Она кивнула. – Да, это рыба-иглобрюх. Её готовят в виде суши или жареных ломтиков. Но самый цимус – это её печень. Правда, в нашей стране фугу нелегальна, вы в курсе?

Нет, Элберт не был в курсе.

– Она ядовита и смертельно опасна. Поев её вполне реально получить паралич. Но если кусочек её лишь прикусить, едва-едва прикусить, то ощутишь только, как занемеют губы, зубы, весь рот.

– Как это, «занемеют» – как у стоматолога? – Элберт содрогнулся. Наслаждаться онемением своих губ, своего рта? Это ж мазохизм какой-то. – Какой ужас! – воскликнул он.

Она мигом накинула на лицо застенчиво-виноватую мину.

Он метнулся к плите и вернулся с очередным сотейником в руке. – Ещё один кусочек, – уговаривал он.

Она похлопала себя по животу и одарила его широчайшей лучезарной улыбкой. – О, нет, нет, Элберт. Можно я буду называть вас по имени? Нет, я не в силах.

– Вот, – уговаривал он нежным как у воздыхателя голосом. – Вот, откройте-ка ротик.