Текст книги "Драконоборец из Меребартона (ЛП)"

Автор книги: Том Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Мы установили капкан на вершине невысокого холма, посреди большого луга, возле старой глиняной ямы. Идея Мархауза, который рассчитал, что это как раз то самое место, над которым пересекаются все полётные линии. Хм, полётные линии? Ну да, сказал он, и принялся чертить прутиком на забрызганной грязью стороне повозки направления, с которых совершались все зафиксированные атаки. Выглядело, надо сказать, довольно убедительно. Признаться, я не копал так глубоко, просто решил, что если мы бросим кровоточащую тушу на землю, эта бестия учует запах съестного и совершит посадку. Глупый план, конечно, если подумать. И я ещё называю себя охотником…

Моддо снабдил капкан четырьмя хорошими, толстыми цепями, прикреплёнными к стальным колышкам восемнадцати дюймов длиной, которые мы вбили в землю. Опять же придумка Мархауза. Эти цепи должны были быть разнесены (его слово) по сторонам так, что как бы этот ни тянул, в какую бы сторону ни дёргал, всегда было бы три цепи, оказывающие максимальное сопротивление – ну, в общем, когда он так говорил, это выглядело умно. Такие у него мозги – он изобретает разные машины и устройства для фермы. Большинство из них не работает, но некоторые весьма полезны.

Капкан стал планом А. Планом Б был скорпион, спрятанный в семидесяти пяти ярдах под сломанным каштаном и прикрытый дроком и вереском. Идея с каштаном состояла в том, что у нас будет прямая линия для прицеливания, а если мы всё–таки промахнёмся и он нападет на нас, то не посмеет подлететь слишком близко, из–за страха переломать крылья о ветви. Идея была моя.

Мы подпёрли бедную дохлую козу палками, чтобы туша не давила на платформу капкана, и бегом вернулись к скорпиону. Лютпранд был назначен добровольцем, призванным отогнать повозку обратно на ферму. Он стал ныть, что окажется на открытом пространстве, но я выбрал его, потому что он был самый молодой среди нас, и мне хотелось, чтобы парень оказался в безопасности, когда дракон появится.

Семьдесят пять ярдов были примерно тем расстоянием, на котором, как я прикидывал, скорпион сможет бить прямо, не вынуждая нас делать поправку на высоту, ведь ясное дело, у нас не было времени на пристрелку. И каким же безумно маленьким казалось мне это расстояние! Сколько времени займёт у гада, чтобы перепорхнуть через эти семьдесят пять ярдов? Разумеется, я понятия не имел.

Итак, мы взвели скорпион – ах какой обнадёживающе тугой оказалась его тетива! – вложили болт (ну или то, что по разумению Моддо являлось болтом) в направляющую, после чего максимально углубились в заросли вереска и крапивы и стали ждать.

Он не показывался. Когда стемнело настолько, что видимость упала, Мархауз сказал:

– Какой, по вашему разумению, яд сгодится, чтобы убить эту тварь?

Я подумал и сказал:

– У нас такого наверняка нет.

– Уверен?

– Да ладно тебе, – сказал я. – Не знаю, как ты, но я не храню в доме широкий выбор ядов. На то есть причины.

– Может, корень стрельца подойдёт, – предположил Эбба.

– Пожалуй, – кивнул Мархауз. – Эта штука способна убить кого угодно.

– Конечно, – согласился я. – Но ни у кого во всей округе…

– Мерсель, – сказал Эбба. – У него было немного.

Это стало новостью для меня.

– Что ты сказал?

– Мерсель. Мальчишка Лидды. Он использует его, чтобы убивать вепрей.

Остался ли у него яд? Я задумался. Мне пришло в голову, что вепрей становится найти всё трудней. Я знал, что можно смазать соком из корня стрельца кусок колючей проволоки, прибитый к забору – кабан любит чесаться обо что ни попадя. И да, они действительно наносят большой урон побегам кукурузы. Вот за что я выплачиваю вознаграждение. Конечно, корень стрельца вне закона, как и множество других полезных вещей.

– Будет лучше, если я сам спрошу у него, – сказал Эбба. – Он не захочет влипнуть в неприятности.

Похоже, решено единогласно. Ладно, всё равно от нашего сидения в кустах пока никакой пользы. Мне пришло в голову, что если дракон не заметит тушу козы с капканом под нею, никаких гарантий, что он заметит точно такую же тушу, набитую корнем стрельца. Я подавил эту мысль как неконструктивную.

Мы оставили капкан и скорпион наготове, на всякий случай, и двинулись на нашей развалюхе обратно в Касл—Фарм.

Всё началось с того, что, когда мы добрались до вершины Кабаньей Спины и начали спускаться к Касл—Лейн, я принял ярко–красное свечение на горизонте за последний отблеск заходящего солнца. Пока мы приближались, я продолжал думать, что так оно и есть. Однако к тому времени, когда мы миновали айвовый сад, моя гипотеза уже не выглядела соответствующей действительности.

Лютпранда мы нашли в гусином пруду. Дурень, он прыгнул в воду, чтобы спастись от палящего огня. А там на дне трёхфутовый слой ила. Я мог бы ему сказать.

Между делом: я думаю, что Лютпранд был моим сыном. Во всяком случае, семнадцать лет назад я достаточно близко знал его мать. Естественно, я ничего не мог ему рассказать. Но он очень напоминал мне меня самого. Во всяком случае, в нём было пополам ума и дури, как и во мне. Броситься в пруд, чтобы избежать пламени – именно так я и поступил бы в его возрасте. Само собой разумеется, он не присутствовал при том, как двадцать один год назад мы выкапывали этот проклятый пруд, так что не мог знать, что мы выбрали это крайне топкое место, не найдя ему более полезного применения.

Слава Богу, больше никто не пострадал, но сенник, под завязку набитый соломой, поленница – всё превратилось в пепел. Тростниковая кровля выгорела, а стропила чудом уцелели. Но потеря такого количества сена означала, что с наступлением зимы, которая не за горами, мы вынуждены будем забить много совершенно здорового скота, поскольку я не могу позволить себе закупать для него корма. Беда одна не ходит.

Жена Ларкана, Опито, билась в истерике, несмотря на то, что её жилище огонь не тронул. Ларкан сказал, что это была большая ящерица – футов двадцать длиной. Он мельком увидел её как раз перед тем, как затащить жену и сына под телегу. Он смотрел на меня так, будто это я был во всём виноват. Только этого мне и не хватало после долгого дня, проведенного в зарослях вереска.

Лютпранд играл на флейте, не очень хорошо. Я подарил ему ту, что привёз из Аутремера. Я не обнаружил её среди его вещей, так что думаю, он её продал.

♜♜♜

В общем, что тут скрывать, я был обеспокоен. Чем бы ни был этот ублюдок, откуда бы он ни явился, с ним нужно было кончать, и как можно быстрей. По дороге от фермы Мархауз опять ударился в путаные рассуждения о полётных линиях, мол, надо бы нам переместить приманку. По его выходило, что нам нужно подержать её два дня здесь, пока ветер южный, потом, если толку не будет, два дня там, а если и тогда ничего, значит мы уже будем знать наверняка, что этот гад летает вдоль реки, так что или здесь, или там, или где–нибудь ещё, рано или поздно, но наша уловка сработает. Я улыбался и кивал. Уверен, он был совершенно прав. Он хороший охотник, этот Мархауз. В конце охотничьего сезона он всегда совершенно точно знает, в каких норах скрывалась вся та дичь, которую мы не смогли найти. В следующем году, говорит он… Проблема в том, что сейчас у нас не было времени ждать следующего года.

♜♜♜

К полуночи (мне не спалось, вот же странность) я совершенно точно знал, как всё провернуть.

Прежде чем вы станете смеяться над моей самонадеянностью, скажу, что у меня не было никакого логического объяснения моим выводам. Полётные линии, модели поведения, жизненные циклы, покровные культуры, брачные сезоны, роза ветров – сложите всё это вместе, и вам неизбежно откроется истина, которая затем ускользнёт от вас шустрой змейкой и затеряется в корнях бесконечных переменных. Я же – просто знал.

Я знал, потому что когда–то охотился вместе с отцом. Он, конечно, всегда был в ответе за всё, всё знал, во всём был лучшим. Добычи у нас никогда не бывало много. И я просто знал – пока он рисовал линии загонщиков, рассчитывал для них время (трижды прочитать «Славу» и дважды «Малый катехизис», потом выходить и шуметь вовсю), располагал засады, гончих, всадников, потом, наконец, трубил в горн – всё это время я совершенно точно знал, где бедное животное найдёт лазейку, чтобы уйти от всей этой бестолковой шумной компании ничем не рискуя и без особых усилий. Чистая интуиция, которая никогда меня не подводила. Естественно, я никогда ничего не говорил. Не моё дело.

Итак: я знал, что произойдёт, и знал, что я ничего не могу с этим поделать, а мои шансы на успех и выживание были… ладно, не будем об этом. Под Аутремером я получил стрелу в лицо. По идее, я должен был быть убит на месте, но каким–то чудом стрела угодила в скулу, и вражеский лекарь, которого мы взяли накануне, вытащил её клещами. Ты должен быть умереть, сказали мне с таким видом, будто я обещал и не сделал. Никаких моральных принципов…

С тех пор я иногда с содроганием думал о том, каким станет поместье под руководством моего братца. Утешало лишь то, что оно пережило управление моего отца и деда, а это уже само по себе свидетельствует о его прочности. Кроме того, мы все когда–нибудь умрём. И на мне свет клином не сошёлся.

♜♜♜

Мархауз настоял на том, чтобы отправиться с нами. Я говорил ему, чтобы он остался, что здесь понадобится мудрое и опытное руководство, если гад решит подпалить замок. В какое–то мгновение я почти поверил, что он купился на это, но не тут–то было.

В общем нас было трое: я, Эбба и Мархауз. Идея состояла в том, чтобы мы ехали по Риджуэй верхом, глядя по сторонам. Как только увидим дым, Эбба возвращается в замок за снаряжением, чтобы встретить нас на следующем месте предполагаемого нападения. Согласен, идея совершенно дурацкая. Но я знал, что всё случится не так, потому что я знал, как всё будет на самом деле.

Мархауз нарядился во всё чёрно–белое – нагрудник, наплечники, наручи, набедренники. Я сказал ему, что он изжарится во всей этой массе железа. Мархауз ответил мне хмурым взглядом. А ещё он притащил копьё в полный вес, такие дела. Тебе это не понадобится, сказал я ему. У меня было копьё на кабана, а Эбба вооружился стальным арбалетом, на который мой отец угрохал деньги от продажи яблок за целый год, за год до смерти.

– Ну, это просто для успокоения, – сказал я.

Он посмотрел на меня уж совсем мрачно. Какой–то не очень правильный взгляд на жизнь.

Полдень; нигде ничего. Я осмелился взлелеять в себе надежду, что этот чёртов гад решил оставить нас в покое, или, может, он подцепил какую–нибудь болячку, или вздёрнулся на ближайшем дереве… Потом я увидел ворону.

Я думаю, Эбба увидел её первым, но он не ткнул в ту сторону пальцем и не сказал: «Глядите, ворона». Как раз в это время Мархауз объяснял некоторые тонкости охоты с применением ложной цели, ну, там как её правильно установить и какая ось является главной поворотной точкой на эллиптической рекурсивной модели полёта. Я подумал: это не ворона, вороны так не парят. Должно быть, ястреб.

Эбба смотрел через плечо. Нет, не ястреб, не тот контур. Мархауз замолчал, посмотрел на меня, сказал:

– На что это вы уставились?

Я подумал: «О!»

Я так редко бываю прав, что когда бываю, получаю подлинное удовольствие. Не в этот раз.

Вы, пожалуй, скажете, что «О» – довольно забавный способ выразить свои чувства. В данном конкретном случае – более чем подходящий, отвечу я: ни радости, ни сожаления, ни смирения и, к моему великому удивлению, никакого страха. Просто: «О» – ну, вроде: «Ага, вот как, стало быть». Назовём это полной неспособностью что–либо чувствовать. Дважды под Аутремером, единожды, когда умер отец, и вот сейчас. Я бы предпочел обмочиться, но в таком деле решаешь не сам. О, подумал я, и это было всё.

Мархауз сыпал проклятьями, что вообще–то ему не свойственно. Он ругается, только когда напуган, или когда что–то застряло или сломалось. Крепкое словцо, считает он, смазывает мозги, избавляя от страха или гнева.

Эбба побелел, как молоко. Его лошадь волновалась, и ему приходилось прикладывать немало усилий, чтобы она не понесла. Удивительно, откуда эти клячи знают.

На вершине Риджуэй, конечно, негде укрыться. Нам оставалось либо скакать вперёд, либо развернуться и нестись назад, но в любом случае при той скорости, с какой двигалась эта чёртова штука, она была бы над нами задолго до того, как мы найдём подходящее укрытие. Я слышал, как кто–то отдал приказ спешиться. Не Мархауз, потому что он продолжал сидеть на лошади. И не Эбба. Так что, скорей всего, это был я.

В первый раз он пронёсся низко над нашими головами – примерно на высоте шпиля Синего храма – и полетел дальше. Мы застыли. Мы смотрели. Этот гад был как голубь, который скользит над полем ячменя и прикидывает, опуститься или лететь дальше. Он шёл на небольшом попутном ветре, так что если бы решил вдруг познакомиться с нами поближе, ему пришлось бы заложить вираж, повернуть против ветра, чтобы немного сбросить скорость, потом сделать круг, и, выпустив закрылки, начать снижение. Честно говоря, я подумал: «Слишком далеко ушёл, не собирается по нашу душу». Но тут он стал набирать высоту, и я всё понял.

Звучит странно, но я не особенно рассматривал его в первый раз, когда он прошёл над нами на бреющем полёте. Отметил только чёрную, какую–то птичью фигуру, шею, длинную, как у цапли, длинный же фазаний хвост, и никакой чешуи. Когда же он зашёл на нас во второй раз, я не мог не пялиться на него, разинув рот: настоящий дракон, обалдеть, теперь будет о чём рассказать внукам. Ну, возможно.

Я бы сказал, что тело у него было размером с лошадь, и к нему была приделана непропорционально маленькая голова – примерно как у оленя. Крылья нелепо большие, без перьев, как у летучей мыши, кожа натянута перепонками меж напряжённо растопыренных длинных пальцев. Хвост примерно в половину длины тела, шея, как у лебедя, если можете представить такое. Цвет, пожалуй, серый, но на расстоянии он казался скорее зелёным. Массивные задние лапы, в сравнении с которыми маленькие передние выглядели дурацки, будто он украл их у белки. Рыло гораздо более круглое, чем я себе представлял. Честно говоря, он не казался таким уж опасным.

Мархауз всегда был одним из тех людей, у которых страх порождает действие; под действием страха он становится храбрей. Со многими так. Без предупреждения – а было бы неплохо сначала сообщить о своих намерениях – он яростно пришпорил лошадь. Смотреть на него было одно удовольствие: копьё положено на упор, посадка и положение тела, как на картинке в справочном руководстве. И он скакал прямо на…

А потом…

Мархауз был в пяти ярдах от зверя и продолжал нестись полным ходом. Дракон, вероятно, не смог бы замедлиться, даже если бы и захотел. Но он, похоже, и не собирался. Вместо этого открыл пасть и с громким хлопком изрыгнул пузатый огненный шар, после чего взял чуть выше, чтобы пролететь в пяти футах над головой Мархауза. Который на всём скаку въехал прямо в эту огненную штуку и пронёсся сквозь неё.

Потом остановился и развалился на куски. В смысле, от него ничего не осталось. Ни от него, ни от лошади. Даже пепла. И только дюжина кусков брони, что осы́пались на землю – вишнево–красные, будто только что вышли из кузнечного горна. Под Аутремером я видел вещи и похуже, но ничего и в половину столь же удивительного.

Я был так ошарашен, что совсем забыл о драконе. Это Эбба толкнул меня вниз, когда ящер зашёл для новой атаки. Понятия не имею, почему он просто не испарил нас обоих, когда проносился над головами – может быть, для нового извержения ему требовалась подзарядка. Так или иначе, он пронёсся над нами и снова набрал немного высоты. У меня было ощущение, что он просто красуется. Понятно, что ж. Наверняка это здо́рово – уметь летать.

Эбба кричал на меня и размахивал арбалетом, он хотел, чтобы я взял его.

– Сними эту тварь, – кричал он.

Как по мне, бессмысленная затея, но почему бы и нет? Я взял арбалет, расставил ноги на ширину плеч, левый локоть плотно прижал к груди, чтобы фиксировать ложе, пальцы на спусковой скобе. Правильная стойка, похоже, имела сейчас столько же смысла, как игра в шары во время землетрясения, но я хороший стрелок, поэтому не мог не сделать всё как полагается. Я поймал дракона в прицел, взял чуть выше, чтобы попасть наверняка, и нажал на скобу.

Чисто для протокола – я попал в эту чёртову штуку. Болт вошел дюйма на четыре выше сердца. Хороший выстрел. Будь арбалет раз в пять мощней, ему бы наверняка конец.

Думаю, он был хорошо ранен; по крайней мере, вместо того, чтобы дать нам прикурить и набирать высоту, он содрогнулся, выгнул спину, затем вытянулся во весь рост, как собака со сна. И продолжил нестись, прямо на меня. Думаю, я действительно попытался прыжком уйти с его дороги; просто немного запоздал. Наверно, он зацепил меня головой.

Один раз под Аутремером у меня был перелом трёх рёбер, так что я сразу понял, что произошло. Мне был знаком этот звук, эта особенная боль и то, что я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Помнится, я думал: «К счастью, это не так уж повредит моему здоровью, потому что через минуту я буду мёртв». Странный способ самоуспокоения, как если бы я плутовал, стараясь избежать всего этого. Плутовал причём уже дважды: один раз оставшись в живых, один раз – умерев. Это называется моральное банкротство.

Я лежал на спине, не мог и не хотел двигаться. Я не мог видеть дракона. Но мог слышать вопли Эббы. Заткнись, старый дурак, подумал я, мне действительно было всё равно, что́ он там орёт. Но он не заткнулся, он кричал: «Держись, приятель, держись, я иду», что не имело вообще никакого смысла…

Потом он всё–таки заткнулся, а я лежал и ждал. Я ждал и ждал. Я не самый терпеливый человек. Я ждал долго, сломанные рёбра начали болеть, или по крайней мере, я начал чувствовать, как они болят. Какого чёрта, когда всё это кончится? – думал я. И снова ждал.

И думал: сейчас, сейчас, через минуту.

Мне было так больно, когда я перевернулся на бок, чтобы оглядеться. Слёзы сами катились из глаз.

Позже я понял, как всё было. Когда Эбба увидел, что я падаю, он схватил копьё на кабана и побежал ко мне. Кажется, если он и смотрел на дракона, то разве что как на временное неудобство. «Держись, я иду к тебе» – весь Эбба в этих словах. Он был на полпути, когда дракон спикировал на него. Когда гад коснулся лапами земли, Эбба, должно быть, упёр копьё тупым концом в землю и занял позицию, как делают во время охоты на кабана, когда вы позволяете ему самому напороться на копьё, ведь инерция его бешеной атаки гораздо более эффективна, чем сила вашего удара. Спикировав, гадина махнула хвостом, подбросив Эббу высоко в воздух. Осознал ли дракон, что сам он в этот момент был уже мёртв – копьё на фут погрузилось в его дыхательное горло, прежде чем древко сломалось под давлением туши, – я не знаю, да мне и всё равно. Если судить по следам на земле, то он ещё какое–то время катался там в агонии, прежде чем свет дня навсегда угас для него. По моим оценкам, он весил чуть меньше тонны. Эбба, который попал под эту махину, пока гад бился в предсмертных судорогах, был раздавлен, как виноградина, так что кишки его полопались, глаза выскочили из глазниц, и практически все кости были переломаны.

♜♜♜

Вряд ли он думал: я убью дракона. Он думал, что нужно упереть копьё в землю, как при охоте на кабана, а потом этот проклятый хвост ударил его, а следом навалилась невыносимая смертоносная тяжесть. В общем, ничего такого, никаких героических мыслей, ничего, что могло бы стать основой для песни или героического сказания. Просто: «В принципе, это напоминает охоту на кабана, надо бы упереть копьё». Ну, потом ещё, может быть: «О».

Я думаю, так обычно и случается, всегда и везде, во всём мире.

♜♜♜

Я пытался законсервировать голову в меду. Мы взяли старую глиняную ванну, наполнили её и засунули туда голову, но восемь недель спустя эта дрянь позеленела и начала смердеть как все черти ада. И тогда она сказала: «Бога ради, избавься от неё». Поэтому мы сварили голову, соскребли с неё всё лишнее, а череп повесили на стену. Да, размерами она едва ли превосходит голову большого оленя; через сотню лет никто и не поверит старой–престарой сказке про этого дракона. Будут говорить, что драконов не существует.

Ну а пока ещё я – Драконоборец; в шутку. Сам герцог грозился приехать взглянуть на череп, но, слава богу, государственные дела догнали его на полдороге. Расходы на приём, кормёжку, развлечения для герцога и всей этой придворной своры пустили бы нас по миру, а мы и без того слишком много потеряли.

Я Дважды сплутовал. Мархауз был прямолинеен даже в смерти, его конец, как ни печально, просто курьёзен и нелеп. Я не устаю убеждать себя, что Эбба сделал свой выбор, и его нужно уважать за это. Но у меня не получается. Вместо друга мне остались только ужасные воспоминания, и ещё один долг, который я никогда не смогу вернуть. Люди полагают, что каждый хочет спастись от смерти любой ценой, однако иногда остаться в живых оказывается слишком дорогим удовольствием. Не уверен, что когда–нибудь прощу его за это.

И на этом всё. Я действительно не хочу больше об этом говорить.