Текст книги "Еврейская рубашка"

Автор книги: Тимур Литовченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Литовченко Тимур
Еврейская рубашка

Тимур ЛИТОВЧЕНКО

Еврейская рубашка

Я вертелся на сидении электрички и так, и сяк. Но дело было не только в его жёсткости и в душной жаре, несмотря открытые окна стоявшей в вагоне. Просто-напросто позади меня сидели две старушонки, яростно обсуждавшие положение на Ближнем Востоке. Из-за похвал, расточаемых израильскому премьеру Ариэлю Шарону, и нелицеприятных эпитетов, которыми они награждали и слишком мягкого, по их мнению, экс-премьера Шимона Переса, и слишком зарвавшихся арабов, начиная от террористов движения "Хамаз" вообще вплоть до лидера ООП Ясера Арафата в частности, а также судя по произношению "эр", то были еврейки.

По сути своей я в достаточной степени космополит, как все нормальные интеллигентные люди, и национализм в любой форме мне претит. Так что когда вздорные бабульки направились к выходу, поддерживая друг дружку и хватаясь за спинки сидений, я облегчённо вздохнул и сказал в пространство, ни к кому, собственно, не обращаясь:

– Ф-ф-фу-у-у, слава те, Господи! Убрались наконец-то, дуры старые, чтоб вас разорвало с вашим Израилем вместе!

Ну, устал я от этой специфической политинформации! Понимаете: устал до изнеможения...

– Вы что-нибудь имеете против Израиля? – тотчас же раздалось справа. Я подскочил как ужаленный и обернулся в сторону говорившего. При самом горячем желании в этом благообразном седом старичке нельзя было заподозрить еврея по причине его типично славянской внешности. Но почему тогда тон его голоса так категоричен? Какого лешего ему надо?

– Ну, знаете, уважаемый! От них, от этих евреев вечно одни неприятности! – словно выражая мои мысли, заметила сидевшая напротив тётка с округлыми, словно караваи, формами. От волнения она поправила горловину цветастого платья, стащила с головы соломенную шляпу и принялась обмахиваться ею, словно веером.

– Это точно! – подтвердили с сидения, расположенного по диагонали через проход. Тут возмущённо загалдел весь вагон, причём говорили все сразу. В общем, пошло, поехало! Оно понятно: летний зной, мухи, цены опережают рост курса доллара, в стране который год порядка навести не можем – а тут нашли, на какую тему языки почесать.

Минут через двадцать, когда самые ярые крикуны начали постепенно выдыхаться, а у записных острословов кончился запас плоских шуточек насчёт обрезания и ребе, невозмутимый старичок обратился с пышной даме:

– Так. Интересно. Очень интересно. Поскольку вы ответили вместо молодого человека (кивок в мою сторону), не скажете ли, какие же неприятности евреи причинили конкретно вам?

– Какие?! Что за вопрос! Нас же нагло ограбили все эти Суркисы и Бродские, разве вы не знаете?! – выпалила дама и ещё интенсивнее замахала шляпой.

– Во-во, они на твоих харчах жируют, дедуля, – сидевший рядом с дамой длинношеий небритый тип ткнул в старичка пальцем, чтобы тот ни в чём не сомневался.

– Это они-то жируют, женщины эти, которые вышли? Бросьте! – усмехнулся старичок. – Судя по внешнему виду, у них пенсия сорок одна гривня, как и у меня.

Почувствовав, что сказал явную нелепицу, длинношеий безуспешно попытался втянуть голову в плечи.

– Им есть куда ехать, а нам здесь загибаться, – прозвучало из дальнего конца вагона, – вот пусть и убираются отсюда, в Израиль свой горячо любимый.

– То есть, будь ваша воля, вы бы прогнали двух старых женщин под пули и бомбы террористов? Неплохо, неплохо, – ничуть не смутился старичок. В дальнем конце вагона не нашлись с ответом, зато с другой стороны прохода привстал плечистый пузатый дядька и заглушая стук колёс, заорал:

– Да они Бога распяли, ты что, папаша, не знаешь?! – и в распахнутой рубашке на косматой груди возмущённо блеснул немаленький золотой крест.

– Неужели! – развеселился старичок. – А я думал, это сделали римские солдаты по приказу Понтия Пилата – слыхали про такого?

Видя, сколь успешно он отбивает атаки, пассажиры растерялись и уныло приумолкли. Но когда всем казалось, что в словесной дуэли старик вышел победителем, кто-то зловещее вопросил:

– Послушайте, а вы-то сами не еврей случайно?

Всю весёлость словно бы сдуло со старичка, и он ответил размеренно и торжественно, словно клятву давал:

– Нет, к глубокому сожалению, я не еврей. Ни случайно, ни намеренно.

Всех так и покоробило от этого "к сожалению".

– Тогда почему ты их так защищаешь? А, плесень водяная? полюбопытствовали слева.

– А что, может быть, он и видел от них добро, – дама презрительно усмехнулась.

– Да-да, ему сам Суркис на прошлые выборы мэра аж полкило гречки подарил, наверное, – воспрянул духом длинношеий.

– Или путёвка в Израиль заготовлена. От "Моссада"...

Вопреки этим одиночным стараниям, на этот раз вагон не поддержал нападения. Все ожидали, что ещё скажет старик. И он сказал:

– Нет, не на выборах от Суркиса, но от других евреев я видел очень много добра, – тут голос старика словно бы треснул, и он сказал гораздо тише: – Они мне, можно сказать, жизнь сохранили.

– Чего-чего? – не поняли в дальнем конце вагона.

– Жизнь ему оставили, вот чего, – загалдели те, кто поближе.

– Не оставили, а сохранили, – строго и гораздо громче уточнил старик.

– Ну, знаете, уважаемый, вы уж тут не сочиняйте, понимаешь ли, – вновь возмутилась округлая тётка. – Что некоторые идиоты во время войны головой рисковали, спасая этих от Бабьего Яра – такое я слышала. Но чтоб кого-то спасали евреи!..

– Жизнь сохранили...

– А, всё равно! Это уж слишком! Не выдумывайте.

– Не верите? Хотите, расскажу? – спросил старик.

– А что, это идея! Ладно, давай, заливай! Расскажи, как тебя облагодетельствовали. Поделитесь, будем знать, – зашумели пассажиры, но быстро смолкли и приготовились слушать. Старичок обвёл их внимательным взглядом и поведал следующую историю:

– Дело было в начале войны. Не здесь было, в Кизляре.

– Это где ж такая дыра? – усмехнулся кто-то, но на него зашикали.

– На Кавказе это, в Дагестане. Сиротствовал я: мать моя умерла весной сорок первого, отца в первый же день войны на фронт забрали – так я его больше и не видел никогда. Ну, по тем временам дело обычное. Жил с бабушкой, с маминой матерью то есть, и было мне на тот момент лет девять, ей восемьдесят. В общем, если на двоих разделить, по сорок каждому получается. Нормально. Как война началась, пришлось мне оставить школу и заняться заготовкой дров.

– И вы в том возрасте работали на лесоповале? – отозвался всё тот же шутник, но его опять утихомирили. Непонятно почему, однако совсем недавно столь шумные пассажиры электрички слушали молча и очень внимательно. Некоторые из дальнего конца вагона даже подошли поближе и сгрудились около старого рассказчика.

– Не на лесоповале совсем. Просто самые слабые горемыки, которые нигде не могли работать, собирали в лесу сушняк и затем продавали его на базаре. На вырученные таким образом гроши да на бабушкину пенсию мы и жили. Опять же, пополам хватало.

Но я не об этом, я про евреев... Да. Так годике уже, значит, в сорок втором наш Кизляр наводнили беженцы. Особенно много было среди них москвичей. Нам, дровоносам, вроде бы и лучше: то люди городские, к жизни в горах неприспособленные, а топливо брать где-то нужно. Поэтому сушняк под видом дров стали брать охотнее. Одна беда: деньги у эвакуированных не всегда водились, иногда они вещами расплачивались. Ну, это не беда: в нашей дыре, как здесь кое-кто выразился, хорошей столичной вещи были рады...

– Да ты давай про жи... то есть, про евреев трави, – попросил один из стоявших мужчин. И опять странность: обычно в таких случаях это вполне литературное слово не исправляют. Но вагон электрички наполняла какая-то странная атмосфера, и она странным образом воздействовала на присутствующих.

– А я про них и говорю. Однажды ко мне на базаре подошла пожилая уже еврейка, чистенькая такая, сухонькая, словно бы из накрахмаленных салфеток слепленная, судя по манерам – москвичка. Подошла и спросила, почём продаётся вязанка моих дров. Я ответил, а она говорит, приятно этак картавя и слегка коверкая слова: "Ты знаешь, мальчик, у меня нет денег расплатиться с тобой мы эвакуированные. Но если ты таки согласный отнести твои дрова прямо к нам домой, так я тебе дам что-нибудь из вещей. Обещаю, тебе понравится". Согласен ли я?! Понравится ли мне?! Хо-хо! Да я готов был тащить за ней хворост хоть в Махачкалу и обратно!

В общем, взвалил я вязанку на плечи, и мы отправились через весь город на самую окраину. Там был домик, на крыльце которого сидела женщина помоложе, лет двадцати пяти-тридцати. Впрочем, вполне возможно, и купившая дрова женщина не была такой уж старой, просто по малолетству такой мне показалась... Так вот, она позвала сидевшую на крыльце: "Эмма, Эмма!" Женщина встала, а моя покупательница затараторила, заговорила с ней быстро-быстро да этак непонятно. Я и разобрал-то всего одно слово: то ли "амейдл", то ли "мейделе". Это она говорила, поглаживая меня по волосам. Эмма быстренько сбегала в дом и вернулась оттуда, держа за плечики ослепительно-белую шёлковую рубашечку с короткими рукавчиками и нагрудным кармашком. Я аж рот разинул: неужели такая богатая вещь – для меня?! Да на такую рубашку мне нужно было перетаскать кто знает сколько хвороста – и то бы не заработал! Однако покупательница приняла у Эммы рубашечку и дала мне со словами: "Мальчик, спасибо тебе за дрова! Вот, бери и носи на здоровье. И пусть эта вещь бережёт тебя, что бы с тобой ни случилось. Благослови тебя Всевышний!"

Не помня себя от радости и боясь, как бы она не передумала, я бросился бегом на Красноармейскую (мы с бабушкой жили на той улице). В тот вечер у нас царил настоящий праздник: я же получил целое богатство! Но я так торопился, что даже не поинтересовался у еврейки, откуда у неё эта замечательная рубашка, какой мальчик носил её до меня и что с ним стало.

– И вы не сходили в тот дом ещё раз? – спросил длинношеий.

– Во-во, эти жи... евреи то есть только и ждали, чтоб ты к ним вернулся! – криво ухмыльнулся стоявший рядом мужчина. А тот, который с крестом, поддакнул:

– Они в свою мацу кровь христианских младенцев подмешивают, это всем известно. Вот и заманивали...

– Не говорите ерунды, – поморщился старичок. – Какой из меня христианский младенец был?! В те-то годы, когда кругом воинствующий атеизм, комсомол да партия! Да ещё в Дагестане... А не пришёл я потому, что мне нужно было с утра до вечера хворостом заниматься. Но подаренную еврейкой рубашку я носил с тех пор не снимая аж до сорок седьмого года. Уж и вырос я из неё, уже и изорвалась ткань – только всё равно таскал на теле вместо поддёвки. Это уже в сорок восьмом, как меня колхоз одел с головы до ног тогда только снял. И знаете, рубашка взяла да вдруг словно исчезла! Куда задевалась – кто его знает. Так жалко мне потом было, что ни клочка от неё не сохранил.

– А чего тут жалеть! Вы что, носовые платки из неё собирались делать? спросила округлая тётка.

– Да не рубашка это была, а настоящее чудо! – старик вздохнул. – Верите ли, не маралась она совершенно. В жару в ней было прохладно, в самый лютый мороз – тепло. Вот словно грело что-то душу, честное слово...

– Это колдовство ихнее такое, – авторитетно заметил мужчина с крестом, но ему возразили:

– Нет, просто такое свойство у натурального шёлка: в жару холодит, в холод согревает.

– Рубашка не только грела, – продолжал старичок, не обращая внимания на дискуссию по поводу свойств шёлка. – Через некоторое время немцы бомбить нас начали, тогда бабушка искупала меня, накормила, в последний раз поцеловала и отдала в какой-то детдом, который собирались эвакуировать. С тех пор до конца войны я по разным приёмникам да детдомам шатался. И конечно же жутко завшивел. Вши у меня везде были: и в голове, и в трусах. Но верите или нет на той самой рубашке я ни одну никогда не видел!

– Это их птички ночью склёвывали, потому как на белом виднее, – сострил кто-то, однако повисшее в вагоне молчание показало, насколько шутка неуместна.

– Говорю же, вещь заколдованная, – прошептал мужчина с крестом и осенил себя знамением.

– Но вы говорили про то, что евреи вам жизнь спасли, – робко напомнила совсем юная девушка.

– Спасли. Вот через ту самую рубашку и спасли, – подтвердил старичок. Дело было уже в январе сорок четвёртого в Карачаево-Черкессии. Однажды глубокой ночью в наш детдом, где мы спали, ворвались бандиты, то ли черкесы, то ли карачаевцы – уж и не знаю...

– Бандиты! – возмутился "крестоносец". – Герои они, а не бандиты! Борцы за независимость Родины, как и палестинцы из "Фатха", которых твои обожаемые еврейки ненавидят лютой ненавистью. А ты, папаша, заладил: "Злой чечен ползёт на берег... Точит свой кинжал..." Эх ты! Ты такой же точно великорусский шовинист, как и Миша Лермонтов.

Провозгласив безапелляционный приговор, мужчина с крестом принялся пробираться к выходу: электричка подъезжала к очередной остановке. Вагон недовольно загудел: видно, остальные пассажиры не разделяли точку зрения "крестоносца".

– Везде своих подонков предостаточно, – заметила одна из женщин.

– По крайней мере, те были самыми настоящими бандитами, это уж точно, сказал старик. – Они схватили человек семь или восемь детей, в том числе меня, выволокли на улицу и отвели в полуразрушенную мечеть, стоявшую неподалёку. И там нас расстреляли.

– Как это – расстреляли?! – ужаснулся весь вагон.

– А вот так: поставили к стенке и открыли огонь! Я потерял сознание после первого же выстрела, упал. А когда очнулся, кругом стояла темень, и бандитов не было. Вытянул руку – и наткнулся прямо на лицо лежавшего рядом. Был январь, и тело уже успело остыть, но моя ладонь сразу измазалась чем-то липким...

Кто-то взвизгнул, а длинношеий спросил:

– Это правда? Вы ничего не выдумали?

– Такими вещами не шутят, – старик был серьёзен, как на исповеди.

– А за что вас... стреляли? – робко спросила округлая тётка.

– Это у тех бандитов следовало бы спросить. Наверное, они как патриоты и борцы за Родину занимались очисткой территории от чуждого элемента в нашем лице.

– А куда же власть смотрела?

– Война была. За всем не углядишь...

– Но при чём тут еврейская рубашка? – спросили сзади.

– Так она же на мне была! А та женщина сказала: вещь будет хранить тебя. Да вот знаете, что затем случилось? Я как понял, что кругом валяются трупы моих товарищей по несчастью, на ощупь выбрался из мечети и помчался, куда глаза глядят. Через некоторое время услышал позади цокот копыт: понял, гонятся за мной. Потом грянул выстрел. Я как раз до берега речки добежал кажется, речушка та Зеленчук называлась. Так когда стрелять начали да пуля над ухом просвистела, я и прыгнул в речку. Представляете? В январе, в самую стужу – и в реку! Там, в горах и летом вода холодная, а тут просто до костей мороз прожёг. Но ничего, отплыл подальше, вылез и по дороге пошёл. В мокрой-то одёжке! Да если бы не рубашка, я бы запросто закоченел насмерть. А так добрался до жилья, постучался. Открыла какая-то женщина, добрая душа. Увидев, что у меня зуб на зуб не попадает, впустила, накормила горячим супом, вещи мои постирала и ночевать оставила. Так я и не заболел даже. Каково, а?! Нет, не зря всё это приключилось со мной, не зря! Евреи – это очень, очень особый народ. И кто к ним по-доброму относится, того и они благословляют. А в благословении их – особая сила.

Никто не сказал ни слова. Только откуда-то с другой стороны прохода прозвучал женский голос:

– А я когда молодой была и с ребёнком сидела, а муж мой девяносто рублей получал, меня сосед наш Айзек Абрамович, который завмагом был, в подсобку кооперативного магазинчика меня запускал и в долг продукты давал. Да ещё про возврат денег никогда не напоминал. Как бы мы без него в начале шестидесятых протянули – просто не знаю...

Зря эта женщина вставила свои пять копеек! Шокированные рассказом старика граждане с удовольствием переключились на неё и опять с облегчением вспомнили, что евреи всю страну разворовали, а за это мы им ещё и спасибо говорить обязаны. И в то же время никто прямо не возражал старику, который взирал на галдевших пассажиров с понимающе-мягкой улыбкой повидавшего виды человека.

Но тут электричка подошла к конечной станции, и все ринулись в тамбуры. В сутолоке я попытался не потерять старика из виду, время от времени оглядываясь через плечо и проверяя, где он. На платформе остановился и задержался возле дверей. Мне очень хотелось расспросить обо всём старика поподробнее. Мне казалось, что в его рассказе были некоторые досадные пробелы и странности, которые не терпелось прояснить. А главное – было ли это всё правдой? Если да... то я не знал, что и думать обо всём услышанном.

Пассажиры выходили один за другим. Вот появился длинношеий, вот на платформу ступила гружённая торбами тётка в цветастом платье... А старичка всё не было!!! Когда поток пассажиров иссяк, я заскочил обратно в вагон, убедился, что там никого нет, вновь выбежал на улицу, догнал сгибающуюся под своей ношей тётку и спросил:

– Послушайте, вы не видели, куда делся этот дедушка? Ну, который сидел рядом со мной, напротив вас и про рубашку рассказывал.

– А на кой вам сдался этот обожатель евреев! – зло сказала тётка, поправила торбы и шаркающей черепашьей походкой поплелась к расположенной неподалёку автостанции.

А я остался стоять на сожжённой яростным солнцем пыльной привокзальной площади. Один на один со съедавшими меня сомнениями.

Примечание автора. Рассказ основан на свидетельстве ныне проживающего в Харьковской области Леонида Силича, изложенного в письме руководителю представительства "Меноры" в Украине Михаилу Гринбергу.