Текст книги "Ковёр"

Автор книги: Тимофей Сергейцев

Открывая шкаф

 
Носите старые одежды,
Забытый всеми макинтош —
Как поручительство надежды,
Что слух по-прежнему хорош,
Что дух силён и остр разум,
Что сердце видит всё насквозь,
Что мы способны вместе, разом
Намного более, чем врозь.
 
 
Носите старые ботинки
Как память пройденных дорог,
Чтоб легким шагом, без запинки
Переступить любой порог,
Где любят нас и жаждут видеть,
А если нужно уходить —
То не цепляясь за обиды,
За мысли: «что там впереди?»
 
 
Носите, джентльмены, шляпы,
Их не заменит нам ничто,
Без шляп мы не годимся в папы,
А жизнь без пап – совсем не то.
И галстук-бабочка уместен —
Ведь он не ниспадает в суп,
Да просто галстук, если честно,
Тому поможет, кто не глуп.
 
 
Носите и несите судьбы,
Что нам оставили отцы:
Им всем кресты – ещё на грудь бы,
Страну водившим под уздцы.
Но звёзды, звёзды на могилах,
На башнях, крыльях и плечах,
И в этих звёздах – наша сила
И недругов животный страх.
 

Сирени

 
Сирени, умытые ливнем,
Над серым асфальтом парят,
И серое небо над ними —
Их свадебный вдовий наряд.
 
 
А воздух цветным ореолом
Вбирает и пламя, и дым;
Расплавленным оловом слово
Смывает остатки беды.
 
 
Дышите грозою, сирени,
Питайте воздушный заряд.
Вы лечите мир от мигрени,
А он и не очень-то рад.
 
 
Резиной чадит и бензином.
Уверен, что долго не жить.
Полны бельевые корзины
И жадно горят этажи.
 
 
Умрите со мною, сирени.
Лучитесь в тумане, во мгле.
Я буду питать вам коренья,
Я вас пронесу по земле.
 
 
Забудутся кисти и листья,
Закроется наш календарь,
Поднимется ветер, неистов,
И страны исчезнут, как встарь,
 
 
Но свет ваш останется прежним,
Сияя жемчужным пятном
На латаной улиц одежде,
Где к почте примкнул гастроном.
 

Сердце июня

 
Дни покатились назад.
Сердце июня трепещет.
Отгромыхала гроза.
Стали волшебными вещи.
 
 
Лето долиной лежит
перед глазами июня.
Тают его миражи.
Голос теряется юный.
 
 
Я виноват, как всегда,
что не услышал призыва.
Тихо мерцает звезда.
И улыбается ива.
 

Конец дождя

 
Не за славу мирскую
и посмертную блажь
я рассветов взыскую
и закатов гуашь.
 
 
Акварельное небо
расплывётся дождём.
Мы со встречи на Эльбе
продолжения ждём
 
 
под мечами дамоклов,
на обрывах судеб —
участь наша промокла
и раскисла, как хлеб.
 
 
Тучи, рваные тучи,
рваный лист на станке.
Холодочек ползучий
сжат в моём кулаке.
 
 
Кто-то ходит над лесом
и вершины ершит,
и капелью отвесной
воздух насквозь прошит,
 
 
и в далёких просветах
на окраинах дня
сквозь сплетения веток
луч встречает меня.
 

На потолке подслеповатом

 
На потолке подслеповатом
Ищи во сне седьмое небо,
Пока играем в аты-баты,
Пока заботимся о хлебе.
 
 
Пока насущное бормочет,
Неистребимое щебечет.
Во флюгеры поднялся кочет.
Со службы не вернулся кречет.
 
 
Эх, родились бы – были б братья.
Да не у тех воды спросили.
А в детсадах стоят кровати —
Рядами, ждут прихода сильных.
 
 
Бреди к рассвету, полуночник,
Сквозь тьму и топкое болото.
Пусть бьёт ключом первоисточник
И облезает позолота.
 
 
Оставь пустое благородство.
Оно не лучше самозванства.
Медвежество на воеводстве
Не хуже ханжества на ханстве.
 
 
У колобков учись потерям,
У щук – веления искусству.
Идёт на куроногах терем
И выражается изустно.
 
 
И ты за ним. Мол, за дровами.
Глядишь, пробьёшься на опушку.
Пусть где-то в сумраке, над вами,
Стреляет пушка, врёт кукушка.
 
 
Не избегая сердца чащи
К живым добраться много проще.
Чем ледовитее, тем чаще
Священные встречаешь рощи.
 
 
Кого оберегает берег
И как – узнаешь, лишь отчалив.
Вот злой чечен и мутный Терек.
Преодолеешь их печалью.
 
 
До дома радости неблизко,
Но неба светится полоска,
Как поминальная записка
В лучах сгорающего воска.
 

Как прежде

 
Таинственный туман бумажного листа
Змеится в темноте и тает в круге света.
В пугающем ничто – не тлен, не пустота —
Вопросов произвол и острый шок ответов.
 
 
Сквозь мутное стекло невыходного дня
Прорублено окно в другой конец Вселенной,
И за пером бежит, предчувствием маня,
Чернильная строка судьбы обыкновенной.
 
 
Один среди людей, среди миров и звёзд,
Не признавая лет, преград и расстояний,
Он – ласточкин кузен, случайный певчий дрозд,
Колдует в тишине, инь смешивая с яном.
 
 
Ночная светотень, продлив проёмы штор,
Уходит вглубь кулис, очерчивая сцену:
Там призраки берут внаём таксомотор,
Под жёлтым фонарём втроём сбивая цену.
 

Рождение

 
Кого спасать – ребёнка или мать?
Господь, спасёшь Рубцова Николая?
Усталый доктор сядет на кровать.
Да не ложится. И не засыпает.
 
 
Сгущенье гроз перечеркнёт июнь
Косым дождём, и в нём не будет снега.
Вот так внезапно снова станешь юн,
Не ощущая горечи побега.
 
 
От прядей тонких, слипшихся волос
На жаркий лоб прольётся струйка пота.
Но жизнь решит поставленный вопрос,
Поскольку в том и есть её работа.
 
 
А день расправит света полотно
Над всей деревней, над рекой и пашней,
Чтоб переполнить детское окно
И незаметно сделаться вчерашним.
 

На южном севере

 
На южном севере не жарко по утрам.
Сквозняк приносит сырость и разлуку,
и свежий холод из открытых рам,
и тёмную листву, и сон мне в руку.
 
 
Привычен нам июньский неуют,
когда надолго запоздает лето
и звёзды – умирающий салют, —
не могут выбрать правильного цвета.
 
 
И серый город с медленной рекой
под хмурым небом ёжится в ознобе.
А ты, прижавшись к облаку щекой,
не думаешь о тёплом гардеробе.
 

Элегия

 
Как холодны ноябрьские аллеи…
Судьбой отца сквозит стальная даль.
Молчи, как прежде, белая лилея.
Не расцветай, ван-гоговский миндаль.
 
 
Беря в расчёт и знаки, и намёки,
На перемены ставя невпопад,
Добрейший ангел перепутал сроки
И, не посеяв, выкорчевал сад.
 
 
Когда растает едкий дым сражений,
И возвратится невозможный мир,
Мой alter ego, добрый друг и гений,
Последнее продав, закатит пир.
 
 
Я брошу в нашу складчину немного.
Но всё, что есть. И более того.
Веди меня, вечерняя дорога,
Осенним полем сердца моего.
 

Не совсем по Шекспиру

 
На высокое небо апреля,
На весенний немыслимый день
Променяйте стремление к цели
И познания бледную тень.
 
 
Почки липы готовы взорваться
Юным клейким зелёным листом.
Вы бессмертны, когда вам пятнадцать.
И неважно, что будет потом.
 
 
Не прервётся дыханье Джульетты.
Не погаснет её поцелуй.
Что бы там ни твердили поэты,
Смерть влюблённым совсем не к лицу.
 
 
А когда всё пройдёт и очнётесь
В совершенно иных временах,
То споёте, что нету, мол, тёти —
И не надо в житейских волнах.
 

Птицы

 
Воробей, снегирь, синичка —
Что им русская зима?
Просто чистая страничка.
Просто истина сама.
 
 
Не прокормишься, покуда
Не истопчешь белый снег.
А какого ждал ты чуда,
Бестолковый человек?
 
 
Прикупил билеты в лето?
Чемоданы? Так лети.
Журавлиного совета
Не получишь по пути.
 
 
Жаль. Они-то точно знают —
Шутки в сторону и прочь:
Непреклонна ось земная,
Беспощадны день и ночь.
 
 
Эмигранты-оккупанты
Возвратятся по весне.
А тебе служить атлантом,
Как преставишься. Во сне
 
 
Понежнее с нашим небом.
Не ворочай. Не тряси.
Не глуши нектара с Фебом,
Не ругайся на фарси…
 
 
Это завтра. А сегодня
Вместе с нами – прыг да скок.
Снег растает. Половодье
Стрельнет звёздами в висок.
 

Горшок

 
Вот обычный горшок.
Лишь бы вырос цветок.
Да хоть самый простой ноготок.
А упиться ершом
И скакать нагишом
Не дано мне.
И так хорошо.
 
 
Сунешь палец – земля.
Ей цена три рубля.
Под ногтями чернее угля.
То ли есть в ней зерно,
То ли нет – всё равно
Поливаешь.
Вода не вино.
 
 
Может, что и взойдёт.
Знает всё наперёд,
Но не скажет упрямый народ.
Чем волшебнее боб,
Тем железнее лоб,
Герметичнее
Цинковый гроб.
 
 
То ли ключик в замке,
То ли пуля в виске,
То ли пепел и соль в кулаке.
Покраснеет восток,
И пробьёт потолок
Самый первый
И смелый росток.
 

Обещание

 
Я приду, как подобает ветру,
Свистнув диким посвистом в трубу.
Подари мне вязаные гетры,
Плед походный, пенковый чубук.
 
 
Остальное сам возьму по праву,
Что ни у кого ещё не брал.
Обещай мне нарожать ораву,
Чтоб в ней каждый славно поорал.
 
 
Я стою на пожелтевшем фото —
Тот же самый, что и век назад.
Под защитой старого киота
Я не в силах отвести глаза.
 

Ласточки

 
Часы секут из времени кубы —
Прозрачные отёсанные глыбы.
В немом движении внутри застыли рыбы
И гривы лошадей, встающих на дыбы.
 
 
Часы идут завоевать объём,
Они ведут сверкающие грани
И, синеву рубя сухою дланью
На плиты и кубы, возводят дом.
 
 
И вширь, и вверх растёт сверкающий чертог
Расчётом воплощённого стремленья —
Размеренно и неподвижно строг.
В нём, как в воде, отражены растенья.
 
 
Но твой, о небо, не принизишь свод,
Как вдох не пресечёшь на половине —
В безмерной вышине ты и поныне
Безудержно, как ласточек полёт.
 

* * *

 
О, узкий серп крыла! Дрожание ресницы,
Неровный взмах и резкий поворот,
Парение в струе и в глубине глазницы
Сквозь око неба нескончаемый полёт.
 
 
И так остроконечна гибкость чёрных тел —
Их детский крик я мог расслышать где бы,
Как не в такой просторной пустоте?
О, ласточки, – зрачок бездонный неба!
 

* * *

 
Стихи мои! Какие клети
Построил беспощадный век…
Красивые, беспомощные дети,
Вам умереть в пыли библиотек.
 
 
На полуслове, промокнув бумагой,
Вас жадно пил иссушенный песок.
А были вы живительною влагой,
Как стискивали нежностью висок!
 
 
Ваш путь высок, вы – ласточкины крылья,
И было время – не сходили с губ.
Ах, зелень, синева… Но пахнет пылью,
Бумага шелестит и тянет свой раструб.
 
 
Кто в полумрак ворвётся, хлопнув дверью?
И вмиг – к окну, и полетят листы
Над миром по ветру, все – ласточкины перья.
Кто б это был? Спроси у пустоты…
 

* * *

 
Я день был ласточкой.
Натружены ключицы.
Лопатки помнят боль крыла.
Шарахаюсь испуганною птицей,
Встречая стены из стекла.
 
 
Пора за край лететь —
Испить водицы,
Что утренней росой
В цветки стекла…
Ты говоришь:
Мне это только снится.
Но я – был ласточкой.
И если б ты была…
 

Южный оракул

 
Крымское лето лучится
в царской короне июля.
Что напоследок случится?
Белогвардейская пуля?
 
 
Или лихая испанка,
бред по мотивам корриды?
Гордая наша осанка
станет судьбою Тавриды.
 
 
В Чёрном рассерженном море
бегством подстёгнуты волны.
Станешь ли заново спорить,
чашу терпенья наполнив?
 
 
Южнобережной лозою
будут отмечены будни.
Слёзы прольются грозою.
Жгучий медузовый студень
 
 
вместе с отливом отчалит.
Острые запахи йода
несовместимы с печалью
этого времени года.
 
 
Надо бы точно проверить.
Нужно во всём убедиться.
Кошки тут вовсе не серы
и не замучены птицы.
 
 
От городского уюта
тают в прибое ошмётки.
Памятью давних салютов
звёзды нависли над лодкой.
 

Партенит

 
Вино и сыр, и дым простых жилищ,
и тень вечерняя от жгучих кипарисов —
что мне шуршание бумажных тыщ,
и что тебе – судилище Париса?
 
 
Забудемся среди немых забот.
Пустые промыслы оставим финикийцам.
Их подберёт случайный пароход,
но пусть доставит не сюда, а в Ниццу.
 
 
Когда под море рыли котлован,
нашли и клад – и им и оплатили:
подводных гад, прибрежный ресторан
и воздух с явным привкусом ванили.
 
 
Естественна, как речь в кругу мужчин,
нисходит ночь, минуя час собаки —
утихнет лай, настанут лад и чин,
и всё утонет в первозданном мраке.
 

* * *

 
Предпочитаю вечернее солнце