Текст книги "Железная поступь свободы (СИ)"

Автор книги: Тимофей Печёрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Почувствовав приближение Эдвардса, дель Гадо отвлекся и поднял на него взгляд – мутный и печальный.

– Ваше Превосходительство, – по-испански обратился к нему генерал-полковник. Обратился с иронией… как самому казалось. На деле же получилось грубая и презрительная насмешка.

– Я дерьмо, – прохрипел дель Гадо и вновь уставился на рюмку с коньяком.

А генерал-полковник Эдвардс аж слегка опешил от такой прямолинейности. Но быстро собрался с духом; не умел старый вояка утешать – потому и перешел сразу к делу.

– Хорошо же ты тратишь деньги американских налогоплательщиков! Замечательно! – Эдвардс обвел рукой банкетную залу, – знаешь, если бы Белому Дому понадобилось резко увеличить дефицит бюджета – они бы могли на тебя рассчитывать?

– Это… не за ваш счет, – огрызнулся дель Гадо, – за наш. Могу я распоряжаться казной хотя бы этой страны? А насчет траты вашей гребанной «зелени» – обращайтесь к министру финансов.

– Черта с два! – не выдержал Эдвардс, – к министру твоему я еще не обращался! Да чтоб у тебя был министр финансов – для начала должны быть сами финансы. А у вас? Тебе известен размер дефицита бюджета Маньяды?

Дель Гадо в ответ лишь промолчал и стыдливо потупил взор.

– Все это оплачивается, как ты сказал, «гребанной зеленью». Гребанный придурок…

– Я дерьмо, – вновь изрек дель Гадо и попытался снова вернуться к своему прежнему занятию. Но Эдвардс не дал – ухватил своего собеседника за подбородок.

– Окей! – сказал он не без удовлетворения, – раз уж ты считаешь себя недостойным… эта проблема решится быстро. Ты переедешь в… другое помещение, а на твое место найдем кое-кого потолковее. Думаешь, мало желающих – хотя бы в вашем… Совете?

Эдвардс хотел сказать «клоповнике», но вовремя поправился. Все-таки понятия «военный» и «язык как помело» синонимами не являются.

– Не надо… другого помещения, – пробубнил дель Гадо, – что нужно делать?

Несмотря на свое состояние, он не утратил сообразительности. И без труда понял более чем прозрачный намек патрона.

– Покончить с бардаком, – отчеканил Эдвардс, – с бардаком, который творится в твоей стране. В стране, которую тебе доверили… и не для того чтоб ты сорил деньгами. Устраивая пирушки для шлюх.

– Это танцовщицы, – виновато и крайне неуверенно возразил дель Гадо, покосившись в сторону спящей девки.

Генерал-полковник Эдвардс презрительно хмыкнул.

– …и, что конкретно я должен сделать? – переспросил его собеседник.

– Я же сказал – покончить с бардаком. И прекратить жить за счет дотаций. Это тебе понятно?

– Не совсем. В чем вы видите этот… бардак.

– Да ты еще и потешаешься, щенок! – Эдвардс рассвирепел, – или не в курсе? Мозги пропил? Так я тебе объясню.

Деньги, которые выделил Конгресс… выделил мне на эту чертову операцию, должны были давным-давно дать результат. А где он, этот результат? Наши компании, имевшие интересы в Маньяде, уже понесли убытки. Многомиллионные убытки! Они не могут обустроиться здесь, а если обустраиваются – их собственность уничтожают, а в сотрудников стреляют.

Я ясно выражаюсь? Если да – тогда какой вообще был смысл во всей операции? Легче было с Валадесом договориться – он хоть и сукин сын… был, зато надежный.

– А что же ваши солдаты? – осведомился дель Гадо с толикой ехидцы, – ваша хваленая армия? Вы что – не можете защитить своих граждан?

– Ублюдок… – вполголоса прорычал Эдвардс, – тупое дерьмо… Да ты понимаешь, что в солдат тоже стреляют – какие-то ублюдки из джунглей? Не одну сотню уже положили… И что прикажешь делать? Джунгли пожечь?..

На последней фразе Эдвардса передернуло. Он вспомнил молодость, вспомнил другие джунгли – вьетнамские, а также все «радости» пребывания в них.

– Слушай и мотай на ус, – начал он злобно, – американские войска находятся здесь исключительно с одной целью – прикрывать твой властных зад. Для полномасштабных боевых действий они не предназначены. Поверь: нам бы хватило сил втоптать вашу жалкую страну в пыль. Уничтожить половину населения, а другую половину посадить на баржи и выдворить к черту.

Но в Вашингтоне не пойдут на это – потому что до-ро-го. Гораздо дороже, чем поддерживать вас… вашу шайку лакированных ублюдков. Да и не поймут… даже союзники. Не говоря про ваших братьев-латиносов.

Оно нам нужно – война с половиной континента?

Именно поэтому, а не из любви и уважения, мы контактируем с тобой. И этим вашим Советом. Мы привели вас – сюда. В Президентский Дворец… а при Валадесе вас бы сюда и на выстрел не подпустили. Сидели бы по своим гасиендам, да чесали бы… одно место.

Эдвардс не стал уточнять, о каком именно «месте» идет речь.

– И что сделали вы? Вся ваша надутая братия? Что угодно – только не то, что нужно.

– А что нужно? – тупо переспросил дель Гадо.

– А я сказал – что. Очистить страну от отморозков с «калашами». Очистить… и я подчеркиваю: сделать это собственными силами. Чтоб все выглядело, как внутренние дела Маньяды… наведение порядка и прочее. Теперь ясно?

– Более чем. Только… насколько я помню, указ о создании Национальной гвардии был подписан еще…

– Отставить! – грубо оборвал его Эдвардс, – что мне с этих указов? Нужны результаты! Как продвигается дело – ты можешь мне сказать?

С мученической гримасой на лице дель Гадо покачал головой.

– А может… завтра утром? – робко и с надеждой почти что взмолился он, – я соберу министров… членов Совета… они все доложат…

– Сейчас, – отрезал генерал-полковник Эдвардс, – сейчас – или, самое большее, через час. Собирай этих пьяных свиней, которых ты называешь «министрами» и… я вас слушаю.

Хорхе дель Гадо неожиданно резко поднялся из-за стола, выпрямился во весь свой немалый рост и одним махом опрокинул в себя давешнюю рюмку с коньяком. Затем он поправил оттопыренный ворот рубахи (с расстегнутой верхней пуговицей) и обратился к патрону – на хорошем английском.

Причем, удивительно ясным голосом:

– А вы не могли бы… повежливее? Я все-таки аристократ и Президент… хоть и и.о. Вы же – просто военачальник.

И, не дожидаясь ответа, легким стремительным шагом председатель Совета Национального Возрождения двинулся прочь из залы. Генерал-полковник Эдвардс последовал за ним… но явно отставал. Вынужден был неуклюже семенить – и испытывал унижение.

«Мальчишка… – процедил он сквозь зубы, – аристократ гребанный…»

Как ни крути, а дель Гадо и впрямь оставался аристократом. И умудрялся-таки унижать даже своего патрона – невзирая на де-факто подчиненное положение.

* * *

У этого человека было много имен. В родном Пуэрто-Рико его нарекли Пабло Хименесом, после эмиграции он стал гражданином США Полом Хьюмэном. На Балканах его знали, как Ибрагима Горановича, на Кавказе – как Ильхама Заглоева. На Ближнем Востоке, за точность и эффективность он был прозван Скальпелем. И, наконец, для очередного формирования профессиональных ниспровергателей власти в очередной «банановой республике» этот человек именовался просто Инструктором.

На вопрос о профессии или роде занятий Хьюмэн-Хименес хранил многозначительное молчание, либо не без юмора именовал себя «свободным художником». Тем самым он совершал двойной обман – потому как не имела его деятельность ни малейшего отношения искусству… да и свободы в ней, по большому счету, не было.

Да, люди наподобие Пабло Хименеса вроде бы никому конкретно не служили, не давали присягу, не обязаны были хранить верность. Никому – кроме собственного кармана. Их называли «солдатами удачи», хотя удача в их делах решала не так уж много – гораздо меньше, чем опыт, умение и, разумеется, экипировка. Более правильным, наверное, было бы именовать таких людей «солдатами без армии» – с нанимателями вместо командиров и Золотым Тельцом, в качестве эквивалента «чувства долга».

И все же это была не свобода.

Наемничья стезя могла показаться веселой боевой вольницей разве что прыщавому подростку – насмотревшемуся кинобоевиков, наигравшемуся в компьютерные «стрелялки» и начитавшемуся комиксов… ну или книжек – примерно того же качества. Именно оттуда выходили и въедались в неокрепшие юные мозги такие категории, как «приключения», «путешествия» и, конечно же «никто никому ничего не должен». Хьюмэн-Хименес знавал немало «коллег», пришедших в профессию с такой вот требухой в голове. Да с нею, кстати говоря, и ушедших – навсегда и вперед ногами.

Хименес же уходить не собирался, поэтому вынужден был усвоить ряд несложных, но важных, истин. И перво-наперво осознать свою истинную роль – не супергероя, всесокрушающего и неуловимого, а лишь «винтика» в непостижимом для ума механизме.

Понял он и тот факт, что свобода в этом мире, по большому счету, отсутствует – существует лишь терпение. Терпение обладателей «слесарных инструментов» – способных, в случае надобности, закрутить любой из «винтиков» поплотнее, а то и вовсе выдернуть его и выбросить подальше. Во избежание же такой участи следовало, как минимум, не вызывать недовольства этих глобальных слесарей.

К своему ремеслу Хьюмэн-Хименес относился как к обычной работе – не больше и не меньше. Без лишних эмоций, избегая явных промахов и с пониманием, что умение приходит с опытом.

Как и любая работа, «скорбный труд» наемника большей частью состоял из рутины – и находчивый пуэрториканец давно смирился с этим обстоятельством. Ибо работал он не ради этой «большей части» – но для тех приятных моментов, что бывают в жизни любого профессионала.

Когда очередная «невыполнимая миссия» все-таки выполнена, заказчик расплатился, а новое задание еще не замаячило на горизонте – вот тогда для «солдата удачи» и наступали поистине «золотые дни». Дни, когда он мог жить в свое удовольствие. Ради этих-то дней (какими бы короткими они не были) Пабло Хименес был готов рисковать собственной жизнью. И рисковал – хоть в джунглях, хоть в пустыне, хоть в горах Кавказа. Рисковал – и еще ни разу не имел повода считать этот риск неоправданным.

Не должна была стать исключением и эта миссия – невесть какая по счету в послужном списке Хименеса. Именно за ней Скальпель прибыл в аэропорт Сан-Теодореса – обычным рейсовым самолетом и без экипировки… пока. Последняя должна была прибыть в качестве груза – при условии положительного решения.

Вышеназванного решения ждала не только бездушная амуниция – ибо Хьюмэн-Хименес не собирался участвовать в этой операции в одиночку. Ему в помощь ожидалось прибытие целого взвода «коллег» – проверенных и опытных парней, со многими из которых Скальпель побывал не в одной «заварушке». Теперь они ждали своего часа… точнее, сигнала о том, что контракт подписан.

В аэропорте Сан-Теодореса Хьюмэн-Хименес не вызвал ни тени подозрений. Отчасти он добился этого благодаря своему покамест цивильному облику, отчасти… заурядностью. Да-да – ибо Скальпель не был единственным наемником, прибывшим в тот день в столицу Маньяды.

Представители данной (довольно-таки древней) профессии слетелись в беспокойную республику словно мухи к куче свежего навоза. И если мух привлекал запах, то наемников – дух наживы, что кружился над этой страной. Предстоящая операция сулила немалые барыши – судя по сумме транша, что США перечислили Маньяде «для содействия в поддержании правопорядка».

И, хотя Хьюмэн-Хименес понимал, что далеко не вся сумма будет потрачена по назначению, повод для слюноотделения у него все же был. Мысленно разделив сумму транша на примерное число наемников, требуемых для операции, Скальпель сразу смекнул: упускать такой шанс глупо. Глупо до непростительного – все равно как получить богатое наследство и целиком спустить его на выпивку и продажных девок.

Даже в среднем на одного бойца сумма выходила весьма и весьма приличная – чего не скажешь про время, требуемое на операцию. Последнее составляло сутки с момента начала. Данное обстоятельство делало возможный отказ от участия глупым вдвойне.

Посему Хьюмэн-Хименес предпочел не валяться на пляже Майами – откуда, собственно, он и был выдернут известием о выгодном деле. Узнав об оном, наемник немедля сорвался в путь – чтобы в энный раз шагать по аэровокзалу чужой для себя страны… и улыбаться окружающим своей безупречной белозубой улыбкой.

Улыбкой, похожей, скорее, на оскал хищника.

* * *

Обращение председателя Совета Национального Возрождения Хорхе Мануэля дель Гадо к гражданам Республики Маньяда.

Дорогие сограждане! Меньше года прошло с того дня, когда наша страна твердо встала на путь свободы, демократии и открытости. За это время она прошла путь, на который многим государствам мира понадобились десятилетия. Тяжелое наследие прежних режимов – коррумпированных, тираничных и бездарных, сегодня почти преодолено. Наша страна уверено движется по избранному пути и не намерена сворачивать с него.

Но я не могу не упомянуть и о тех тучах, что пытаются застить наши ясные горизонты. Речь идет о людях, так и не нашедших себя в новой жизни. О так называемых «повстанцах» – о бандах вооруженных налетчиков, что скрываются в джунглях, грабят грузы и терроризируют мирных граждан.

Но сколь бы ни были отвратительны их преступления, даже эти люди вправе рассчитывать на понимание и сочувствие. Ибо на путь преступления зачастую встают те, чье положение – безвыходно; те отчаянные, кому, казалось бы, нечего терять. Обедневшие крестьяне, разорившиеся торговцы и наемные работники – которые потеряли работу из-за сложной экономической ситуации. Они взяли в руки оружие лишь для того чтобы добыть себе пропитание и спасти свою жизнь.

Также, многие из тех, кого называют повстанцами, поддались на лживые увещевания своих главарей – а также преступных сообществ, стоящих за ними. Поверили в ту ложь, что приписывала всю вину за их беды нашему Совету, а также иностранцам – особенно гражданам нашего нового союзника США.

И когда эти люди брали оружие в руки, когда убивали своих сограждан и приезжих – они выступали не более чем слепыми орудиями; не более чем марионетками своих главарей. Они верили в то, что творят благородное дело – и этой верой готовы заразить окружающих. Вправе ли мы ненавидеть их за это? Вправе ли желать смерти? Нет – но мы вправе прекратить бессмысленное кровопролитие. И восстановить в нашей стране мир и порядок.

Совет Национального Возрождения принял непростое для себя решение – объявить амнистию участникам повстанческих отрядов. Тем из них, кто твердо решит сойти со своей преступной стези и вернуться к мирной жизни.

Как отец из библейской притчи был рад возвращению блудного сына – так и наш Совет приветствует раскаяние бывших преступников, их готовность вернуться к мирному труду на благо страны. Я официально заявляю: те из повстанцев, кто не совершил тяжкие преступления, будут полностью восстановлены в своих гражданских правах, смогут получить работу и достойный заработок. Всех же остальных ждет суд – справедливый и беспристрастный.

Я обращаюсь к каждому из рядовых участников повстанческого движения – что лично для тебя лучше? Лить кровь, а затем возвращаться в свое неуютное и негостеприимное убежище в джунглях? Или жить нормальной жизнью – той, которую ты потерял и только из-за этого взялся за оружие.

Не верь своим главарям и самозваным «командирам». Они используют тебя, заставляя делать кровавую и грязную работу – и однажды оставят тебя умирать от пули или от тропической лихорадки. Ты нужен им лишь до тех пор, пока способен стрелять. И убивать тех, на кого они укажут. Убивать и грабить.

Совет Национального Возрождения предлагает тебе выбрать другой путь. Приди к ближайшему лагерю для раздачи гуманитарной помощи, сдай оружие – и тогда, только тогда у тебя появится шанс снова стать полноценным гражданином своей страны.

Вива ля Маньяда!

Шаг четвертый. Мститель

Пако шел по ночному Сан-Теодоресу и подмечал все новые перемены, успевшие произойти с городом. Со времени неудачного бегства прошло меньше года – однако перемены были, причем немалые. И с непривычки особенно бросались в глаза.

В первую очередь внимание Пако привлекли небоскребы – несколько громадин из бетона и стеклопластика. Геометрически правильные, не лишенные определенного изящества… они, увы, совсем не украшали столицу Маньяды. Напротив, своим футуристическим видом эти сооружения словно подчеркивали убожество всего остального города. На их фоне бетонные коробки и старинные малоэтажные здания смотрелись особенно архаично и жалко.

Небоскребы покамест были пусты, огорожены бетонными заборами и освещены лишь водруженными на эти заборы прожекторами. Но Пако знал… интуиция подсказывала ему, что очень скоро внутри этих зданий разместятся офисы крупных штатовских корпораций. Тех, которые, собственно, и оплатили переворот почти годовой давности.

На центральных улицах стало больше света – не только от фонарей, но и от неоновых реклам, а также от вывесок недавно открытых торговых центров – от многочисленных, ярких и красочных надписей на английском языке. На ненавистном Пако языке убийц и захватчиков.

Выглядел центр города не в пример симпатичнее и благополучнее, чем при Валадесе. И все же парадный фасад не мог обмануть Пако – успевшего увидеть и обратную сторону этого благополучия. В виде заброшенных, заколоченных маленьких магазинчиков – во многие из которых Пако захаживал и не по разу. А также в виде пьяных и грязных горожан, спящих подле этих магазинчиков… которые, видимо, когда-то были местом их работы.

А вот кварталов бидонвилей на окраине уже почти не было. Впрочем, Пако не обольщался: ни сами бидонвили, ни их несчастные обитатели, скорее всего, никуда не делись. Наверняка эти постройки – отнюдь не украшающие ни один населенный пункт, просто-напросто перенесли за несколько километров от черты города. А то и еще проще – снесли. Оставив жителей трущоб возводить себе новые жилища подальше от столицы.

Патрулей янки – на «хамвиках» и с пулеметами, видно не было. Зато на городских улицах стало заметно больше обычных машин. Да не абы каких – эти сияли глянцем заводской покраски, а свет уличных фонарей отражался на их тонированных стеклах. Что уж там говорить – к примеру, «железный конь» Пако даже до воздушной атаки выглядел бы на их фоне ржавой развалюхой. А уж теперь… теперь это корыто на колесах наверняка уже разобрали на металлолом. Вкупе с пикапом Мартинеса…

Казалось, эти автомобили, новые и красивые, прямо указывали на благосостояние их владельцев. И Пако вроде бы и не прочь был поверить, что по крайней мере столичные жители в большинстве стали жить лучше. Вот только город уже не был тем Сан-Теодоресом, который Пако знал с детства и который покинул почти год назад.

Прежнего духа маньядской столицы как не бывало. Сан-Теодорес словно превратился во что-то другое, переродился… а может, попросту умер. Умер – а его труп жрали и топтали те, кто еще был жив. Начиная от глупых недалеких людишек в глянцевых машинах – и кончая пресловутым Советом с дель Гадо во главе. Жрали, наслаждались… думая, будто на их век хорошей жизни хватит.

А умер этот город явно не своей смертью. Его убили – те, кто в принципе привык убивать: хоть города, хоть людей.

«Вот только меня вам не убить», – подумал Пако со злостью и зашагал решительнее и быстрее.

Эта фраза, сказанная про себя, не была ни метафорой, ни бравадой. Уж в чем-чем, а в ее буквальном смысле Пако Торрес был уверен, как в сменяемости дня и ночи.

Равно как и в цели своего прихода к наряженному и подкрашенному трупу Сан-Теодореса.

* * *

Разумеется, в отряде Ларгоса слышали ту злополучную передачу. То обращение, породившее в головах многих повстанцев ложную надежду, а в самом движении – раскол. И принесшее многим участникам этого движения преждевременный конец. Который был отнюдь не «хэппи-эндом» – невзирая на происхождение его «авторов».

Отряд Ларгоса располагал мощным радиоприемником на батарейках. С его помощью повстанцы хоть как-то скрашивали свой досуг между вылазками, а также слушали новости о событиях в мире. Последние редко оставались без комментариев Генерала – саркастических и, порой даже ругательных. Не преминул командир отряда отозваться соответствующим образом и об обращении дель Гадо.

Вот только ситуацию это не спасло ни на йоту.

Участники отряда возроптали – немедленно вспомнив о тяжелых условиях существования, об отсутствии элементарных благ цивилизации, о скудной (и нередко нерегулярной) кормежке. Шквал этих упреков обрушился на командира, как будто именно Ларгос был виноват в тяжелой участи своих бойцов. Как будто по его вине (а не до присоединения к отряду) они были лишены вышеупомянутых благ.

Остаток дня прошел в бессмысленных перебранках – пока наконец Ларгос не объявил о своем решении. Он сообщил, что любой желающий волен в любой момент покинуть отряд и идти на все четыре стороны. Хоть под властную руку дель Гадо с его штатовскими патронами – а хоть и к дьяволу в пасть.

Генерал напомнил, что участие в отряде – дело сугубо добровольное, что он сам никого не принуждал и под дулами к себе не вел. Что те, кто совсем недавно считались его верными соратниками, сами и по собственной воле пришли в отряд. Проще говоря – сами напросились. И коли уж он, Ларгос, не особенно возражал против их принятия – он тем более не будет препятствовать уходу. В конце концов, в таком деле, как нажимание на курок, незаменимых точно не бывает.

В итоге с Генералом осталось лишь несколько человек – тоже бывшие военные, судя по выправке. Остальные (примерно девять из десяти бойцов отряда) отправились к ближайшему лагерю для раздачи гуманитарной помощи. Ушел и Пако – невольно поддавшись общему настроению.

Вышеупомянутые лагеря были организованы под эгидой ООН вскоре после прихода к власти дель Гадо. Предназначались они вроде бы для благородной цели – помощи гражданам Маньяды, страдающим от голода и болезней. Вот только сколь либо заметно облегчить их участь эти лагеря были не в силах.

Положение народа Маньяды становилось день ото дня все более бедственным, к лагерям тянулись все новые толпы страждущих; подачек же, выделяемых ООН, просто не могло хватить на всех. Многие из маньядцев, ставших беженцами в своей стране, даже поселялись подле лагерей гуманитарной миссии. Так что лишь редкий лагерь не был окружен целыми импровизированными поселениями – из палаток и собранных наспех лачуг.

Но в тот день, что удивительно, ни палаток, ни лачуг не было, но бывшие соратники Ларгоса не придали этому значения. Они не знали о проведенной накануне зачистке… а также о трупах – сожженных либо сваленных в ближайшую реку. Равно как и о людях – что провели вышеназванную зачистку и готовились провести еще одну.

Бывшие повстанцы шли покорно и не раздумывая – точно бараны на бойню, а вовсе не разумные существа. Вереницей проходили они через единственные ворота лагеря – за которыми оказывались в ловушке, наедине отнюдь не с профессионально-заботливыми сотрудниками миссии. Ибо ооновских «тюфяков» заблаговременно выдворили и заменили на других людей. На тех, кто способен был заботиться лишь о самих себе, и тех, кто почитал за верх милосердия контрольный выстрел в голову.

Один за другим повстанцы укладывали на землю оружие, называли свои имена… и сами не замечали, как оказывались в прицеле снайперов и под дулами автоматов. И когда загрохотала стрельба – подавляющее большинство пришедших даже понять ничего не успело.

Кто-то упал, изрешеченный пулями. Кому-то пуля досталась всего одна – пущенная снайпером. Но, так или иначе, скопление людей, пришедших в лагерь, очень скоро превратилось в свалку трупов.

Подручные Пабло Хименеса (а за данный конкретный лагерь отвечали именно они) работали четко и слаженно. Работали, как высококлассные профессионалы – без брака и без промаха. Отрабатывали контракт. И ни один из повстанцев не остался обделенным своей порцией свинца. Другое дело, что даже пули способны были отнять не всякую жизнь.

Для кое-кого даже пули были пустяком – по крайней мере, для человека, пережившего удар ракеты «воздух-земля»…

Тогда-то Пако и понял все – когда выбрался из-под трупов боевых товарищей и уполз вон из лагеря-бойни; когда смотрел, как стремительно затягиваются раны от трех боевых пуль. Пако смотрел – и понимал… понимал истинное предназначение немудрящего амулета Колдуна. И причину, по которой он умудрился выжить после того удара; выжить, в то время как бывшая рядом Ирма погибла. И свое прямо-таки чудесное везение во время вылазок («ни единой царапины») – тоже понял.

Лицо стало совсем мокрым от пота. Пако сидел, привалившись спиной к одинокому дереву; сидел, сжимал рукой каменный бублик и тяжело дышал. Он понял – не только почему, но и для чего остался жить; снова выжил там где простые смертные были обречены.

Пако понял – и был готов использовать это открытие сполна.

* * *

Над входом в полицейский участок горел яркий фонарь – словно привлекая ночных гуляк в это не шибко гостеприимное заведение. Пошел на свет и Пако Торрес; не будучи гулякой, он, тем не менее, считал это место наиболее подходящим для себя. Подходящим, правда, не для отдыха, а для исполнения первого пункта своего плана. Проще говоря, Пако почти сразу понял: лучшего места, чтобы найти оружие, в маньядской столице ему не найти.

Не Диего же во второй раз беспокоить?

Дежурный офицер, попивая крепкий кофе из алюминиевой кружки, отвлекся, завидев вошедшего. И расплылся в улыбке – одновременно наглой и насмешливой.

– Сегодня просто… мой день, – произнес он таким же насмешливым голосом, – сам пришел? За-ме-чательно… Что ж, пойдем – я провожу тебя в камеру.

Видимо, внешность у Пако была соответствующая. Заросший, давно не мытый – он казался идеальным «клиентом» полицейского участка. Вот только у бывшего шахтера (а также беженца, крестьянина и повстанца) были совсем другие планы.

– Нет. В камеру я не пойду, – молвил он просто, – лучше дай мне что-нибудь огнестрельное. Пукалку свою… не стоит, а вот дробовик или винтовку…

– А огненной воды тебе не надо? – хмыкнул офицер, вставая из-за стола и протягивая руку к дубинке, – огнестрельное… Пойди проспись… по-хорошему. Не то придется помочь.

– По-хорошему, – повторил вполголоса Пако, – придется помочь… Да, пожалуй, придется помочь.

– Чего ты там бормочешь, забулдыга? – осведомился полицейский с раздражением в голосе.

И в следующее мгновение получил кулаком в ухо.

Пако бил не в полную силу – но у него была тяжелая рука. А полицейский, как видно, изнежился, расслабился на службе в столице. Все-таки жизнь в Сан-Теодоресе – это не существование за городом: не перестрелки с янки и не прогулки по джунглям. Так что от первого же удара дежурный офицер отлетел к стене.

– Сам напросился, – прорычал он, хватаясь за кобуру.

Мозг этого служаки тем временем прокручивал варианты формулировки для рапорта: от «нападения на сотрудника полиции» до «я не я и лошадь не моя».

В последнем случае писать в рапорте следовало, конечно, другими словами. Вот только суть оставалась той же: и данный конкретный сотрудник, и вся полиция сразу, выдвигая подобную версию в качестве официальной, официально же открещивались от найденного подле участка трупа. В конце концов, не в раю живем – в грешном и суровом мире, где люди могут умереть. Причем, как естественным, так и, увы, «искусственным» путем.

Дежурный офицер как раз рассчитывал для Пако на последнее – выпустив в него аж несколько пуль подряд. И почти сразу же пришел в ужас – когда увидел, что незваный ночной гость не думает не то что умирать, но даже шелохнуться. Офицер еще раз, чисто инстинктивно (и в отчаянии) нажал на курок; пистолет ответил лишь бессильным щелчком.

– Повторяю, – терпеливо и спокойно проговорил Пако, – мне нужно оружие, и желательно…

Его дальнейшие слова потонули в нечленораздельном вопле дежурного офицера – который затем бухнулся на колени и принялся скороговоркой читать молитву. Офицер был весьма набожным человеком; в Пако же в тот момент он увидел не больше, не меньше, посланника Преисподней. Потому и молился – дабы прогнать нечистого.

Очень скоро молитва превратилась в истерический плач – достойный скорее женщины, чем мужчины. Хотя куда там: Пако не помнил, чтобы, к примеру, Ирма вела себя подобным образом. О жене Лукаса Мартинеса и говорить было нечего: поведением (а точнее – невозмутимостью) она как две капли воды копировала своего мужа. Наверняка, даже умирала без плача…

Табельный пистолет валялся на полу. Пако не решился ни подобрать его, ни, тем более, пристрелить то жалкое существо, что несколько минут назад было офицером полиции. Бывший шахтер лишь взял один из ключей, что висели на стене, и отправился в арсенал.

Когда он вернулся (разжившись штурмовой винтовкой), дежурный офицер все так же оставался коленопреклоненным. Из всех звуков, что выходили в тот момент из его горла, более-менее членораздельной была всего фраза: «Святая Дева, зачем ты оставила меня?..»

Не раз и не два за прошедший год Пако довелось нажимать на курок. И убивать – в том числе и безоружных. Происходи подобное в джунглях, он бы ни на минуту не сомневался – и судьба несчастного полицейского была бы решена в течение считанных секунд. Но в этот раз Пако с порога отмел такой вариант; он понимал, что уж чего-чего, а недостатка трупов на его совести сегодня не будет. Так что не стоило отягощать свою душу перед собственной встречей с Всевышним.

Посему Пако, подхватив винтовку, и стараясь даже не смотреть в сторону дежурного офицера, молча покинул участок. И решительным шагом направился к Президентскому Дворцу.

* * *

На счастье, территория подле Дворца уже не была огорожена. Пако не встретил там ни янки на «хамвиках», ни КПП, о которых говорил Диего. Видимо, нужда и в тех и в других быстро отпала – как только миновала угроза режиму дель Гадо. Режиму, который, при всех своих недостатках, все-таки придерживался золотого правила не гадить там, где живешь. И, по крайней мере, в столице поддерживал относительное спокойствие и порядок.

Потому, собственно, до сих пор и не слетел.

И все же один КПП перед Дворцом обнаружился – непосредственно у ворот. Дежурили там, правда не янки, а бойцы недавно организованной Национальной гвардии. Это подразделение, набранное из беспринципных типов и отщепенцев вроде Кике Лизоблюда, было обучено штатовскими инструкторами. И обучено, надо сказать, неплохо: во всяком случае, те же охранники «Джаббер Форест» по боеспособности не шли с ним ни в какое сравнение.

Но вот экипировка гвардейцев оставляла желать лучшего: ни бронежилетов, ни пуленепробиваемых шлемов у бойцов не было. В этом Пако убедился, когда уложил одного из этих вояк с первого же выстрела – сделанного в ответ на приказ «стоять!».

Два других гвардейца немедля открыли огонь из автоматов. Нечего сказать – стреляли они метко… вот только сразить Пако были не в силах. Бывший шахтер зашатался, но устоял на ногах; и мало того – начал стрелять в ответ.