Текст книги "Двенадцать детей Парижа"
Автор книги: Тим Уиллокс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]
Доминик тем временем указал на забияку:
– Бенедикт…
– Оставим его имя тому, кто будет делать надпись на его надгробии, – перебил его Матиас.
Подобная неучтивость еще больше разъярила братьев.
– Господин Бенедикт, – продолжил Ле Телье, – утверждает, что вы нанесли ему травму бесчестным, коварным и унизительным способом. Поэтому он имеет право без всяких обсуждений и расследований вызвать вас на поединок – если только вы не откажетесь от дуэли, возместив причиненный ущерб.
Тангейзер подумал о Карле – она бы это не одобрила. Если официальное извинение, пусть неискреннее, разрешит конфликт, он должен извиниться, ради нее. Рыцарь сглотнул:
– И какая же сатисфакция нужна благородному дворянину?
В его устах «благородный дворянин» прозвучало как «дерьмо», и это не укрылось от присутствующих.
Бенедикт шагнул вперед:
– Отрубить себе указательный палец правой руки.
Тангейзер почувствовал облегчение, словно сбросил с плеч тяжелый груз.
– А если я откажусь? – поинтересовался он.
– Отказ будет означать, что я лжец, – ответил Бенедикт. – А поскольку жить с таким клеймом невозможно, смерть должна забрать одного из нас.
Вперед выступил другой брат.
– Однако, – заговорил он, – поскольку вышеупомянутая бесчестная травма не позволяет моему брату участвовать в дуэли, то я, Октавьен, заявляю о своем праве драться вместо него.
Тангейзер вновь посмотрел на Доминика:
– И это жульничество считается законным?
– Младшие братся часто дерутся вместо старших, – пожал тот плечами.
– Подумайте о предложении моего брата, – сказал Октавьен. – Я убил пятерых на дуэлях.
– Пятерых? – иоаннит повернулся к Бенедикту. – Я, конечно, весь дрожу от страха, но позволь всем взглянуть на твое увечье, а то кое-кто может ошибочно посчитать тебя трусливым сукиным сыном.
Пострадавший помахал указательным пальцем перед лицом Матиаса. Палец распух до размеров шпульки с нитками и посинел. Тангейзер схватил его и вывернул. Громкий треск вместе с воплем Бенедикта эхом отразились от стен вестибюля. Госпитальер почувствовал, как под его рукой рвутся сухожилия. Его жертва рухнула на колени, стуча зубами, а сам он посмотрел на Октавьена:
– Этот глупец получил сатисфакцию, которую заслуживает. Ты не глуп и понимаешь, что все это ерунда. Уходи, или я тебя убью. Подумай о пареньке.
Тангейзер кивком указал на охваченного ужасом белокурого подростка.
Гугенот, только что хваставшийся победой в пяти дуэлях, тоже посмотрел на мальчика. Решимости у него явно поубавилось.
– Октавьен!
Ярость Бенедикта была сильнее боли. Матиас ударил его коленом в подбородок, и он распластался на полу. Октавьен побледнел, и его ладонь легла на рукоять рапиры.
– Хотите все прослыть трусами? – спросил Доминик. – Или вызов остается в силе?
Тангейзер перевел взгляд на него, и он отступил за спины своих гвардейцев.
– Вызов остается в силе, – подтвердил Октавьен.
– Тогда выбор времени, места и оружия за мной, – сказал госпитальер.
Никто не стал возражать против этого правила дуэльного кодекса.
– Сию минуту, во дворе, вон тем оружием, – Тангейзер указал на две прикрепленные над дверью булавы – шары на цепи, с обитой железом рукояткой. Октавьен что-то пробормотал и побледнел еще больше.
– Я не владею таким оружием, – выговорил он с трудом.
– Значит, я тебя научу.
Во дворе толпа освободила квадратную площадку, на которой дуэлянтам предстояло сражаться за свою жизнь.
Тангейзер отдал меч и кинжал своему малолетнему слуге.
– Будешь моим секундантом, Грегуар. – Он указал на Октавьена, который совещался с братьями. – Я собираюсь убить этого человека, понимаешь?
Мальчик кивнул и провел языком по своей раздвоенной губе.
– Если кто-то еще войдет в квадрат, ты должен принести мне меч. Беги изо всех сил. Держи его крепко за ножны, рукояткой ко мне. Покажи, как ты будешь это делать.
Грегуар скинул новые башмаки. Из дыр в чулках на его ногах торчали пальцы с кровавыми мозолями. Набрав воздуха в грудь, он взял меч за ножны и протянул рукоятку Тангейзеру:
– Так?
– Превосходно. Из тебя выйдет отличный секундант.
– Вы умрете, сударь?
– Не сегодня.
Госпитальер взял булаву и проверил надежность звеньев позвякивающей цепи. Шарнир на верхнем конце рукояти был прочным, но тугим от долгого бездействия. Соскоблив немного парижской грязи с сапога, Тангейзер смазал соединение. На поверхности тусклой железной сферы размером с крупное яблоко торчали тупые пирамидальные шипы. Такую разновидность булавы применяли против пластинчатых доспехов. Это оружие не было особенно популярным, поскольку требовало специального навыка.
Матиас ни разу в жизни им не пользовался. Он выбрал булаву только потому, что сам выбор, а также видимость, что он умеет с ней обращаться, сокрушат Октавьена еще до того, как начнется поединок. Братья окружили его противника, громко жалуясь на несправедливость, что еще больше подрывало его дух. Бенедикт всхлипывал, и на этот раз не от боли. Он просил прощения.
Солнце опустилось за крышу восточного крыла, окрасив новую черепицу и дымоходы в кроваво-красный цвет. Тангейзер взял булаву в левую руку и сделал круговое движение. Шарнир провернулся. Затем иоаннит повернулся спиной к заходящему солнцу и шагнул вперед. Толпа смолкла. Он опустился на одно колено, перекрестился и снова встал. Почувствовав, что все смотрят на него, рыцарь медленно повернул голову и окинул взглядом собравшихся во дворе гугенотов:
– Октавьен хочет драться в темноте?
Противник Матиаса отделился от братьев, которые похлопали его по спине. Слова их последних напутствий утонули в сгущающемся сумраке. Приблизившись, он взмахнул булавой снизу вверх, а когда она описала дугу за его головой, слегка наклонился вперед для большей устойчивости. Стало ясно, что Октавьен будет целить в ноги – лучшая тактика из возможных. Он обошел Тангейзера справа, пытаясь маневрировать, в чем, вероятно, был мастером, однако теперь едва не споткнулся.
Госпитальер продолжал идти вперед, держа булаву в левой руке у груди. В этой схватке он имел преимущество и поэтому смотрел Октавьену прямо в глаза. Будь он слабой стороной – а такое с ним случалось, и не раз, – то смотрел бы на губы противника, потому что глаза того, кто сильнее тебя, подобны затягивающей черной пропасти. Октавьен, как видно, не усвоил этого урока и пытался выдержать взгляд Тангейзера. Матиас приблизился к противнику – теперь их разделяло не больше трех ярдов. Гугенот по-прежнему пытался зайти с фланга, вращая свое оружие: похоже, в данном случае булава управляла человеком, а не человек булавой, и этого человека все больше и больше озадачивал тот факт, что иоаннит не поднимал собственное оружие.
Тангейзер продвигался мелкими шагами, левая нога впереди правой.
– Сдавайся, – предложил он.
Октавьен моргнул. Губы его сжались, указывая на то, что он готовится нанести удар. Он целил в бедро противника, как и ожидалось, но начал движение слишком рано, не сумев сделать так, чтобы цепь все время оставалась натянутой. Цепь звякнула, и удар получился медленным. Госпитальер убрал левую ногу, так что булава пролетела в нескольких дюймах от нее, и перехватил железный шар своего оружия правой рукой. Правая рука Октавьена, увлекаемая инерцией тяжелого снаряда, опустилась к животу. Он раскрылся, словно проститутка на кишащем вшами матрасе.
Матиас перенес вес тела на левую ногу и ринулся вперед, удерживая железный шар у основания шеи – так артиллеристы иногда соревнуются в бросании пушечных ядер. Октавьен все видел, но ничего не мог сделать. Вложив в удар вес всего тела, Тангейзер обрушил шар булавы на лицо противника.
Удар был такой силы, что рука дрогнула, но госпитальер напряг мышцы плеча и довел движение до конца. Октавьен глухо вскрикнул и рухнул на землю. Тангейзер наклонился над ним. Железный шар раскроил левую половину лица гугенота от челюсти до лба. Глаз, похоже, был вдавлен в череп. Тупые шипы разорвали кожу и мышцы щеки, сквозь остатки которой виднелись окровавленные зубы.
– Хирурги зашивали и не такое. Сдавайся, – снова посоветовал иоаннит.
Раненый покачал головой. Матиас оглянулся на кольцо из стоявших рядом суровых мужчин. Все молчали. Братья, похоже, были в шоке. Тангейзер взял рукоятку булавы правой рукой и поднял оружие.
– Я в третий раз предлагаю ему сдаться. – Он повернулся к Октавьену. – Сдавайся.
Тот снова покачал головой.
Тангейзер прикидывал, какой силы должен быть удар, чтобы пробить череп упрямца. Но его мышцы неожиданно отказались это делать. Мораль тут была ни при чем – просто рука решила, что с нее хватит. И с ее хозяина тоже. Матиас повернулся к Грегуару, но мальчик вдруг сорвался с места и побежал к нему.
Мальтийский рыцарь оглянулся. К нему с искаженным яростью лицом неуклюже бежал Бенедикт, держа оружие в левой руке. Из его горла вырвался рев. Услышав этот звук, остальные братья присоединились к нему.
– Позор! – крикнул кто-то из толпы.
Тангейзер повернулся на шлепанье босых ног Грегуара, который уже протягивал ему меч.
– Храбрый мальчик. Беги назад, – быстро сказал он и резко развернулся, готовясь отразить атаку Бенедикта. Тот мчался сломя голову. Рапиру он держал в вытянутой руке, собираясь пронзить врага. Матиас подпустил его ближе, шагнул в сторону и парировал удар – его более тяжелый меч отбросил рапиру к туловищу гугенота. Тот по инерции проскочил мимо. Госпитальер развернулся вслед за ним, так, чтобы его движение совпадало с направлением вращения булавы, и обрушил железный шар на внутреннюю сторону левой лодыжки своего нового противника. От удара кость раскололась, словно фарфор, и Бенедикт, вес тела которого приходился на эту ногу, упал лицом вниз.
Тангейзер оглянулся на третьего брата, который приближался к нему сзади с мечом в правой руке и кинжалом в левой. Ни ярости, как у Бенедикта, ни сноровки, как у Октавьена, у этого человека не было. А может, он знал, что поступает подло, и колебался. Иоаннит шагнул влево, защищаясь и парируя выпад, и взмахнул булавой, вложив в удар всю свою силу. Железный шар описал дугу и угодил третьему брату в ухо. Череп его треснул, и глаз вывалился из глазницы вместе с кровавыми сгустками. Под одобрительные крики и свист толпы безжизненное тело рухнуло на землю. Тангейзер повернулся к четвертому брату.
Это был подросток, не старше четырнадцати лет. Он стоял, сжимая в руке меч, и широко раскрытыми глазами смотрел на смерть братьев. У него было красивое лицо. Потом паренек посмотрел на Матиаса, не зная, что ему делать. Госпитальер подошел к Бенедикту, который сидел в луже крови и тяжело дышал, словно раненый зверь:
– Умри в крови своих братьев, которую ты пролил.
Удар булавой был страшен – от такого могло расколоться бревно, но на этот раз рука Тангейзера не дрогнула. Шипы глубоко вонзились в череп гугенота, и железный шар застрял в его голове, словно рос прямо из нее. Тангейзер отпустил рукоятку булавы, и Бенедикт, падая, потянул ее за собой.
Октавьен захлебывался кровью, лившейся в горло из раздробленного лица. Матиас заколол его ударом в сердце. Потом он повернулся к подростку. Ему не хотелось причинять парню вреда: наоборот, иоаннит стремился проявить уважение, приличествующее ситуации.
– Для тебя в этом нет бесчестья, – объявил он. – Заключим мир?
Подросток не отвечал. Ошеломление вытеснило его горе.
– Скажи, как тебя зовут? – спросил Тангейзер.
– Юстус. – Голос парня дрогнул. – Они, мои братья, называли меня Юсти. Я младший.
– Вложи меч в ножны, Юсти. И возвращайся к своим гугенотам.
Юноша сжал губы, борясь со своими чувствами. Его меч с лязгом упал на землю.
– Подними, – сказал госпитальер. – Покажи им, что у тебя есть гордость. И иди.
Плечи юноши дрожали. Тангейзер кивком указал на упавший меч. Юсти поднял его и вложил в ножны. Потом он повернулся и, спотыкаясь, пошел прочь. Матиас сплюнул подкатившую к горлу желчь и посмотрел на приближавшегося к нему Доминика Ле Телье, которого сопровождали два гвардейца. Гугеноты начали расходиться. Доминик остановился перед ним.
– По правилам дуэльного кодекса тела принадлежат вам. Можете поступить с ними, как пожелаете.
– Скормите их собакам.
– Воля ваша.
Ле Телье кивнул гвардейцам. Но вместо того, чтобы заняться трупами, они встали по обе стороны от Тангейзера, с алебардами на изготовку. К их удивлению, рыцарь отступил назад и, описав дугу, занял позицию на одной линии с ними. По сравнению с мечом алебарда – медленное оружие, и ее лучше всего использовать при совместных действиях или против нескольких противников. Оба гвардейца не производили впечатления искусных или даже относительно опасных бойцов. Со своей позиции Матиас мог без труда достать колени первого, а затем обрушиться на второго. Первый, похоже, это понимал.
– Объясните, в чем дело, или вам придется отвечать за последствия, – заявил им госпитальер.
– Стоять, – приказал Доминик, и гвардейцы застыли в своей невыгодной позиции.
Тангейзер описал полукруг, надеясь, что гвардейцы не двинутся с места, и его расчет оправдался. Когда он приблизился к Ле Телье на расстояние атаки, тот понял свою ошибку, но отступать ему уже было некуда.
– Вы арестованы, – громко сказал он.
– Я не нарушал закон, – возразил иоаннит.
– Это ради вашей защиты.
– Защиты от кого?
– Эти люди отведут вас в помещение – уверяю вас, вполне удобное.
Матиас взмахнул мечом, кровью Октавьена прочертив полосу на груди Доминика. Тот поморщился. Гвардейцы напряглись, но Ле Телье проглотил оскорбление. Его хозяин, кем бы он ни был, мог с полным правом гордиться самообладанием своего подчиненного. Тангейзер же хотел, чтобы его самого считали вспыльчивым человеком.
– Я не сдам оружие никому, кроме своего господина Анжу, – заявил он.
Этот намек на знакомство с братом короля заставил Доминика задуматься.
– Благородному человеку даже под арестом можно оставить меч. Лакея тоже. Даю слово – больше никакого кровопролития.
– Скажите, кому вы служите.
– Не могу.
Госпитальер поднял меч и приставил его к горлу Ле Телье.
– Вам достаточно знать, что на ваше милосердие я надеюсь больше, чем на его, – с усилием выговорил тот.
Тут явно плетется какая-то интрига, понял рыцарь. Но кем и с какой целью? Доминик – лишь средство. Как и Малыш Кристьен. Тангейзер может убить всех гвардейцев – это даже проще, чем братьев-протестантов. Сомнительно, чтобы кто-то из свидетелей попытался преградить ему путь со двора. Но тогда он станет беглецом. Жаркой ночью, в незнакомом городе, где его единственные друзья – это мальчишка-конюх и две девочки-подростки. Может, обратиться к Арнольду или Рецу? Но у них собственных дел по горло, и на их помощь рассчитывать не стоит. К тому времени Ле Телье успеет собрать столько гвардейцев, что со всеми Тангейзеру не справиться.
Кроме того, его побег автоматически поставит под удар Карлу – ее разыщут и будут допрашивать. Что такое допрос в Париже, лучше даже не представлять. Они знают, где искать его супругу, и вряд ли он сумеет найти ее раньше, чем преследователи. Матиас видел, что Кристьен наблюдает за ним из дверей. Если убить этих троих, уродец драматург поднимет тревогу.
Госпитальер подавил инстинкт, побуждавший его ринуться в драку. Нужно делать то, что лучше для жены. Если они задержат его, хотя бы на некоторое время, Карла будет в безопасности. По крайней мере, в таком же положении, как теперь – что бы это ни означало. Мысль об Алтане Савасе немного успокоила иоаннита.
– Где меня будут содержать? – сдался он наконец.
– Благородных арестантов содержат в восточном крыле, – с облегчением отозвался Доминик.
Тюрьма оказалась роскошнее, чем дом Тангейзера, – целая квартира с гостиной, кабинетом и спальней. У короля были причины для ареста многих знатных людей. Одни отправлялись отсюда на эшафот, других отпускали, возвращая им высокие должности. Самого Колиньи один раз приговорили к смертной казни, прежде чем он добился благоволения короля. Нет смысла озлоблять врага, который однажды может стать союзником, бросая его в темницу вместе с чернью. Таков естественный порядок вещей.
Уже стемнело, и комнату освещали свечи. Матиас обнаружил кувшин с водой и таз. Утолив жажду, он смыл с рук кровь. Рано или поздно объявится тот, кто все это спланировал. А пока нет смысла гадать, кто это такой. Тангейзер очень переживал за Карлу, но до сих пор ей удавалось справляться без него – по крайней мере, он на это надеялся. В кабинете на письменном столе нашлись бумага, перо, чернила и воск. Единственный человек, которому можно хоть немного доверять, – это Гузман. Иоаннит сомневался, что его испанский друг умеет читать, но если волею судьбы письмо попадет ему в руки, он попросит кого-нибудь прочесть. Поразмыслив, Матиас написал записку на итальянском и на французском:
«Гузман, дружище, меня арестовали и заперли на втором этаже восточного крыла. Освободи меня как можно скорее. Буду твоим должником. Твой брат из Кастильского бастиона – Тангейзер».
Он запечатал записку воском, а на внешней стороне написал: «Альберу де Гонди, герцогу де Рецу».
Немногие отважатся вскрыть печать, если письмо предназначено Рецу. Тем лучше.
Затем госпитальер опять подумал о жене. Не следовало ему отправляться в Северную Африку в такие неспокойные времена! Но неужели из-за ребенка земля должна остановить свое вращение? Матиас плохо помнил, как Малыш Кристьен объяснял дорогу к дому Карлы. Он попросил Грегуара напомнить ему описание дороги, но мальчик не присутствовал при том разговоре. Виселицы, церковь, пчелы… Симона, вдова гугенота-подстрекателя, – все это спуталось у рыцаря в голове.
– Грегуар, где находятся виселицы? – спросил он слугу.
– На Гревской площади, сударь.
Гревская площадь. А от нее на север на Рю-дю-Тампль. Он все вспомнил! Красивый дом с двумя фасадами. Три пчелы над дверью. На западной стороне улицы. Симона д’Обре. Иоаннит записал все на листе бумаги, после чего с облегчением отложил перо.
– Грегуар, у меня для тебя поручение, достойное Геркулеса, – позвал он своего лакея.
– Геркулеса?
– Героя огромной силы и храбрости.
– Я не очень сильный.
– В данном случае требуется храбрость, а ее у тебя в избытке. Готов?
– Да.
Мальчик снова надел башмаки. Тангейзер заправил ему рубаху в штаны и разгладил все складки. Потом он вымыл ему лицо и пригладил волосы влажным шейным шарфом. На пажа герцога Анжуйского парень, конечно, и теперь не похож, но и за попрошайку с улицы его тоже не примут.
– Помнишь Гузмана, большого испанца, который ехал на запятках кареты?
Грегуар кивнул.
– Мне нужно, чтобы ты его нашел и передал это письмо. Приведи Гузмана сюда, и он меня освободит.
Тангейзер протянул записку, и ребенок взял ее с таким почтением, словно это была частица Креста Господня.
– Ты должен идти по коридорам с таким видом, будто делаешь это каждый день. Держи письмо перед собой – вот так. Если тебя кто-то остановит, покажи ему имя, написанное снаружи. Рец – очень влиятельный человек, и я надеюсь, никто не захочет вмешиваться в его дела. Если тебе начнут задавать вопросы, читай «Аве Мария».
– «Аве Мария»? Молитву Богородице?
– Совершенно верно. Как можно громче и выразительнее. – Вряд ли собеседник поймет хотя бы слово, был уверен Матиас. – Помнишь первое роскошное здание, через которое мы входили?
– Там, где люди с собаками на шее?
– Да. Это Павильон короля. Скорее всего, именно там находится Рец – наверху, совещается с королем, – и там ты найдешь Гузмана, если вообще его разыщешь.
– Я его найду.
– Если не выйдет, не думай, что подвел меня.
– Я вас не подведу.
– Хороший мальчик.
Заключенный вызвал стражника, дернув за цепочку рядом с массивной дверью – другой конец этой цепочки был прикреплен к колокольчику.
– У моего пажа срочное сообщение для Альбера де Гонди, герцога де Реца.
Стражник хмуро посмотрел на Грегуара, который держал письмо, словно талисман.
– Назови свое имя, – сказал Тангейзер. – Сегодня днем я виделся с Рецем. У него вспыльчивый характер.
Подобно всем низшим чинам, стражник уважал туманные намеки.
– Я прослежу, чтобы вашего пажа немедленно пропустили, – пообещал он.
Иоаннит сунул ему серебряный франк и махнул Грегуару, чтобы тот следовал за стражником.
– Удачи, парень.
Юный лакей поклонился. Дверь за ним закрылась, и в замке́ повернулся ключ.
В спальне было темно. Свечи, горевшие в гостиной, позволяли разглядеть кровать. Тангейзер так устал, что почти обрадовался тюремному заключению. Он отстегнул оружие, снял камзол, лег на кровать и уснул.
