Текст книги "По следам Марко Поло"

Автор книги: Тим Северин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

В Топкали мы находились на границе с Малой Арменией и недалеко от одного из самых необыкновенных памятников, характеризующих все многообразие средневековой Анатолии. Когда-то в самом центре этой мусульманской провинции, укрывшись от посторонних глаз, процветала замечательная христианская отшельническая секта. Члены ее жили в двух поселениях, Ургупе и Гореме. Сейчас Ургуп – крохотный, но оживленный городишко, центр местной торговли. Его глиняные, окрашенные в белый цвет домики карабкаются по склону холма, и городок странно напоминает марокканские поселения. Горем производит на гостя большее впечатление, здесь многое сохранилось в том виде, в каком было тогда, когда он был населен, между IX и XIII веками. В XIV столетии христиане бежали отсюда, оставив в мертвой долине свои причудливые памятники.

Собираясь в Горем, мы свернули с главной дороги и осторожно поехали по песчаной неширокой дороге, так как к югу, не очень далеко отсюда, лежит южная турецкая пустыня, и тропа, по которой мы следовали, напоминала северо-африканскую вади. Холмы вдоль высохшего русла реки подступили вплотную и приняли какой-то жуткий, сверхъестественный вид. Легионом искаженных муравейников вырастали колоссальные конусообразные скалы, обработанные ветром и водой. Красные, желтые и коричневые пирамиды из известняка возвышались над нами, когда дорога, извиваясь, прокладывала свой путь между ними. Слева от нас лежала гора Аржент, позади – древний вулкан Хассандаг, и в этом лунном ландшафте мы могли думать только о вечности и космосе.

Горем находится на дне большого кратера. Подъехав к его краю, мы увидели на дне нагромождения каменных пирамид довольно странной формы, чуть далее было видно поросшее травой высохшее русло реки. Дорога круто запетляла, спускаясь вниз, и на дне кратера мы оставили мотоциклы, чтобы исследовать прибежище, в котором в страшной отъединенности от мира отшельники предавались размышлениям о спасении души.

В известняковых скалах Горема предположительно триста шестьдесят пять святилищ; верхушка каждой скалы испещрена входами и похожа на гнилой зуб. Мы ползали от пещеры к пещере, поднимались по истершимся ступеням, ходили по бесчисленным переходам и гротам, пока наконец не вылезли на маленькую ровную площадку на самой вершине скалы. Кругом были другие скалы с такими же пещерами, надписями на греческом языке, глубоко врезанными, мы видели даже фрески, цветные, выцветшие и исчезающие. Все фрески были религиозного содержания. Пыль оседает на них и набивается в линии со времен таинственного исчезновения христиан из Горема, когда те бежали отсюда, оставив свои пещеры и святилища ящерицам и голубям под жарким белым ослепительным светом все уничтожающего солнца. Только в одной части кратера есть жизнь. Здесь живет крохотная мусульманская община, заняв оставленные пещеры и ведя существование троглодитов. У входа в каждую пещеру – аккуратный маленький почтовый номер.

Когда мы уезжали из Горема, навстречу нам по гладкой тропе спускался бородатый всадник. Он восседал на небольшом, но пропорционально сложенном гнедом коне, который выглядел странно холеным и нарядным среди голой пустыни. Всадник хорошо управлялся с лошадью. Когда он поравнялся с нами, мы остановились и спросили его, какой породы лошадь. «Это, – гордо ответил он, – турецкая арабская лошадь, потому что я староста этого селения». Эти несколько слов с поразительной простотой установили тот факт, что мы идем по пути Марко Поло. Марко говорил о «прекрасных туркменских лошадях», и мы тоже сразу обратили внимание на величественность животного. Турецкие султаны любили добрых коней, и по всей стране специальные люди отыскивали лучших лошадей каппадокийской породы и приводили на конные заводы султана, где их скрещивали с привозившимися для этой цели отборнейшими арабскими скакунами, многих из которых дарили султанам иностранные правители. Недалеко от того места, где мы встретили гордого горемского старосту, в Султании, был один из упомянутых конных заводов, и мы начали понимать, почему после двадцати трех лет путешествия, томясь в заключении в генуэзском замке, Поло все еще помнил турецких лошадей.

После этой истории мы стали с пристрастием отыскивать и прекрасных мулов, которых, по словам Марко, можно было встретить в Малой Армении. Вдоль дороги в Кайсери мы видели превосходные образчики мулов, почти все белые, с гладкой глянцевитой шерстью. Потом, уже в Кайсери, нам посчастливилось встретить ветеринара, которых немного в провинции, и он рассказал кое-что о «прекрасных мулах, за которых выручают хорошие деньги». Мы узнали, что в этой части Турции никогда во множестве не держали мулов, животные же, которыми мы восхищались, были в действительности особенной породой ослов, которую называют кипрской. Эта порода ослов, которых легко спутать с мулами, высоко ценится до сего дня по причине выносливости и силы вкупе с низкими затратами на корм и, конечно, вследствие способности давать приплод. Невозможно сказать, ошибся ли Поло, приняв, как и мы, кипрского осла за «прекрасного мула», но несомненно то, что кипрский осел с его длинными ногами, более подходящими пропорциями и тем, что прокормить его дешевле, чем мула, в течение веков был в этих местах самым ценным из животных, назначение которых – перевозить тяжести, и ценился гораздо более, чем мул или обычный маленький осел. К несчастью, распространение автотранспорта ведет к непрерывному уменьшению числа кипрских ослов, потому что те, кто в состоянии купить их, все больше и больше отдают предпочтение грузовикам, приобретаемым посредством ссуд и кооперативов. Но беднейшие крестьяне все еще держат обыкновенного коричневого осла, который стоит недорого и удовлетворяет их довольно ограниченные потребности, и мы часто видели огромные стада этих печальных маленьких животных. Торговцы возят их сотнями из деревни в деревню.

Кайсери был первым довольно крупным городом, к которому привела нас дорога с тех пор, как мы выехали из Анкары. От времен былой славы Кайсери, когда город был столицей империи Сельджуков (главными городами, кроме Кайсери, были тогда Сивас и Кония), остались только несколько мечетей и мавзолеев. Называвшийся ранее Мазака и потом, после захвата в семнадцатом году до н. э. Тиберием, переименованный в Кейсарию Каппадокийскую, Кайсери, когда Марко Поло приехал сюда, все еще сохранял свое торговое значение, как это видно из замечания относительно шелков и прочих тканей, выделывавшихся здесь армянами и греками. Мы, однако, не сумели отыскать никаких следов былой богатой текстильной промышленности, исключая несколько туник в городском музее, пыльных, но все еще роскошных. Туники из парчового шелка, цвета богатые, но отделка чеканного золота оплечий и ременных пряжек относится к позднейшему времени, не к тому, когда путешествовал здесь Поло. Единственным утешением было то, что, по словам хранителя музея, выделка тканей демонстрировала искусство и тонкость, подразумевающие занятие местными жителями ткачеством и прядением задолго до времени создания нарядов.

Когда Поло остановились в Лайасе на северном побережье Малой Армении, к их каравану примкнули два святых брата, которые были отправлены папой Григорием X к великому хану в ответ на его несоразмерное требование прислать «сотню человек, знающих христианскую религию и искушенных в семи искусствах». Этими последними в средние века были риторика, грамматика, арифметика, астрономия, музыка и геометрия. Марко отмечает, что монахи были братьями-доминиканцами: Николай из Виченцы и Вильям из Триполи, везли «несколько красивых шкатулок из кристалла в дар великому хану» и получили полномочия ставить священников и епископов, а кроме того, обладали правом отпускать грехи столь же тяжкие, какие мог отпускать папа. Брат Вильям был уже известен ученым трудом о магометанстве и о сарацинах, и, вероятно, поэтому Марко говорит об обоих братьях, что «они, несомненно, мудрейшие люди во всей этой провинции». Но, каковы бы они ни были, монахи, конечно, не обладали необходимым мужеством для совершения опасного путешествия по всей протяженности Азии. Здесь, в этом диком краю Армении, братья пали духом и, спасая свои жизни, возвратились в пределы христианского мира, оставив дары в обозе Поло, чтобы последние довезли их до Пекина.

Причиной внезапного бегства братьев был слух относительно того, что Великий Шелковый путь перерезан диверсионными отрядами Бейбарса Бундукдари, султана египетских мамелюков. Этот храбрый воитель, выдающийся мусульманский вождь своего времени, вырвался из Египта, опустошительным ураганом прошел по Сирии и взял Иерусалим. Бейбарс, человек необыкновенно энергичный, о котором говорили, что он на одной неделе играет в теннис в Каире и в Дамаске, прежде уже завоевывал Армению (в 1266 году) и перед тем, как его армии потрясли христианский мир, рассеял войска Антиоха. В ту пору он опустошал города и веси на севере от своих сирийских лагерей, и то, что перед лицом этой угрозы Поло продолжали свой путь, много говорит об их храбрости и самоуверенности.

Современная дорога от Кайсери идет большей частью там же, где шел Великий Шелковый путь, и, как и караван Поло, проект «Путь Марко Поло», выехав из города, направился к Сивасу, когда-то называвшемуся Себастой. Это – Себастополь Птолемея. По пути мы хотели заехать в деревню Баньян, ибо на базаре в Кайсери нам говорили, что, если мы хотим увидеть производство ковров, мы должны ехать сюда. Мы отнеслись к сообщению с известной долей недоверия, так как полковник сэр Генри Йул, вероятно наиболее авторитетный из всех исследователей маршрута Марко Поло, уверял, что в этих местах ковры более не производятся. Тем не менее в поисках «прекраснейших и роскошнейших ковров в мире» мы свернули с главной дороги примерно в сорока километрах от Кайсери и ехали еще двенадцать километров по скверной дороге, посыпанной гравием, пока наконец не увидели деревню. Дома деревни, тоже глиняные, стоят на склоне холма. Мы не помнили, как по-турецки «ковер», так как уже потеряли наш турецкий словарь. В деревне не было никаких признаков производства ковров, поэтому мы попытались объясниться жестами. Жестикулируя так, чтобы, по нашему мнению, нас могли понять, мы были очень рады, когда мужчины, обступившие через некоторое время после того, как мы приехали, наши мотоциклы, закричали «тамум, тамум», что означает «хорошо, отлично», и один из них, тоже жестами, показал нам, что укажет, куда ехать, и влез на заднее сиденье мотоцикла. Мы поехали прочь из деревни, дорога здесь была еще хуже, нежели та, по какой мы ехали перед этим. Через какое-то время эта дорога привела нас к потоку, весьма приятному на вид, и здесь наш проводник соскочил с мотоцикла и, широко размахивая руками, с энтузиазмом устремился в воду. Нам стало ясно, что наши превосходные ткаческие жесты были приняты за плавательные упражнения, а изящно представленные нити, основы и челноки были истолкованы как страстное желание искупаться, вкусив после жары прохлады и смыв с себя дорожную пыль. Опять наш дилетантизм сыграл с нами шутку, но, нисколько не обескураженные, мы прекрасно искупались и возвратились в Баньян.

Когда мы приехали, нас пригласили в один из маленьких квадратных домов, и, зайдя внутрь, мы поняли, почему о производстве ковров в Баньяне известно столь немного. Всякий, приезжающий в деревню так, как приехали мы, мог проехать ее, ни на мгновение не заподозрив, что упустил редкостную удачу. Почти в каждом из домов, слепленных из глины, есть комната, больше обыкновенной, хорошо освещенная просторным окном, находившимся в верхней части стены. В комнате стоит тяжелый и громоздкий деревянный ткацкий станок с поднимающимися вертикально нитями основы, в нижней части вал, этот вал ограничивается специальной защелкой, и вокруг него наматывается вытканный ковер. Станок, сделанный вручную, едва ли изменился за тысячи лет, ибо мы знали, что ковры производили в Баньяне задолго до Марко Поло. Промышленность маленькой деревни, несомненно, хорошо известна торговцам коврами в Смирне, Стамбуле и Кайсери, но мы, по крайней мере, сумели поместить «прекраснейшие и роскошнейшие ковры в мире» в контекст, который дал Поло, и поняли, что наша вера в повествование Марко и в неизменную природу Азии не была неуместной.

Баньян был живым памятником необыкновенной точности описания Марко Поло, и мы со все увеличивающимся возбуждением ходили из дома в дом, жадно изучая ковры и наблюдая древний способ их производства. Помимо затейливых конструкций из хитроумно придуманных деревянных соединений, брусов и поперечных частей в станках, сделанных без единого гвоздя, работа по выделыванию ковров исполнялась женщинами и детьми. Пока мужчины трудились в поле, остальная часть семьи сидела, скрестив ноги, на полу перед большим станком, и, покуда было довольно дневного света, проворные пальцы крутили пряжу и завязывали узелки. Рядом с каждым ткачом – крошечная кучка окрашенной шерсти, над каждым работником висит образец узора, нарисованный цветными карандашами на куске потрепанной и старой жесткой бумаги, хотя в действительности на образец глядят редко: рисунок давно и хорошо известен. Даже ковер средних размеров, всего семи футов площадью, занимает три месяца кропотливого труда, при условии, что женщина и две ее дочери работают над ним девять часов в день. Самый тонкий, искуснейший рисунок умеют делать только дети до двенадцати лет, по причине гибкости их пальцев, и мы не заметили, сколько ни приглядывались, искривленных пальцев у молодых женщин, глаза которых уже выцвели от непрерывного напряжения.

Некоторые из саманных построек служили складами для шерсти, свисающей с потолка тысячами мотков всех цветов, и удивителен контраст между радугой оттенков и бледно-желтыми и охряными цветами глины, покрывавшей стены. Все, имеющее отношение к производству ковров, находилось в ведении старосты и глав нескольких семейств, хотя в действительности продукция закуплена на несколько лет вперед продавцами ковров из больших городов. Несомненно, прообразом этих торговцев были те армянские и греческие купцы, которые, по словам Марко, «добывали себе средства к жизни торговлей и ремеслами». Стэн, эксперт экспедиции по коврам, был, в частности, поражен тем фактом, что рисунки на коврах являлись копиями прославленных исфаганских работ. Когда мы глубже исследовали вопрос, нам сказали, что чужеземный рисунок появился вследствие просьбы торговцев, которые надеялись выручать за такие ковры большую прибыль, нежели та, которую они получали от ковров с местным рисунком. Поэтому для того, чтобы ковры маленького Баньяна могли идти наравне с продукцией далекого Ирана, кто-нибудь из жителей время от времени совершает длинное паломничество в иранские центры производства ковров, где некоторое время изучает узоры, которые в настоящий момент популярны. Потом, крепко запомнив их, он проделывает долгий и тяжелый обратный путь. Явившись в Баньян, он должен на деревенском совете описать узоры, которые видел, и новые образцы зарисовываются и раздаются ткачихам.

Мы страстно желали купить ковер с баньянским рисунком, но наша отчаянная ограниченность в средствах не позволяла нам это сделать. Стэн, однако, преуспел, таинственно отделившись от нас с Майклом, а когда мы уже начали беспокоиться относительно его затянувшегося отсутствия, он появился с маленьким ковриком. Коврик был не самого лучшего качества, но, бесспорно, был настоящим баньянским. Позади Стэна гордо шагал невысокий турок, одетый в зеленую фуфайку, из тех, которыми снабдил экспедицию один добросердечный фабрикант, выглядевшую на новом владельце несколько странно. В одной руке спутник Стэна нес маленький транзисторный приемник, пожертвование японского посольства, дар, который замолчал, потому что кончилась энергия батареек. Стэн торопливо объяснил нам, что обменял фуфайку и приемник на равноценный коврик, несколько застенчиво добавив, что, так как его фуфайка была слишком велика для маленького турка, пришлось обменять мою. Торговля ради торговли, обмен ради обмена, и дух Марко Поло, вероятно, издал сочувственное восклицание после семисот лет молчания.

На следующий день мы были в Сивасе, городе, в котором, по словам Марко Поло, прославленный мессер Блейс претерпел мученичество. Блейс был епископом в Себасте Каппадокийской в конце II века и был умерщвлен во время владычества Диоклетиана обезглавливанием после бичевания и скобления плоти железными когтями. Во времена Поло Сивас был одним из главнейших религиозных центров империи Сельджуков, богословские школы и мечети города славились во всем мусульманском мире. Быть может, это упоминание о Блейсе принадлежит перу одного из позднейших редакторов, имевшему в виду заместить им более вероятные слова Марко о магометанстве. Но редактору не нужно было трудиться, ибо после нашествия Тамерлана от былой славы Сиваса мало что осталось. Город просил мира, выслав к Тамерлану посольство, состоявшее из тысячи невинных отроков, каждый из них нес перед собой Коран. Когда же Тамерлан послал на этих детей отряд конницы и дети почти все погибли под копытами коней, защитники поняли, что пощады не будет и что пришел последний час прославленного города. Взяв город штурмом, варвары оставили в живых только четыре тысячи солдат гарнизона. Это все, что осталось от фанатичной султанской гвардии, и, как и обещал Тамерлан, все они умерли, закопанные живьем.

Это теперь кажется диким, варварским, и тем не менее на анатолийском высокогорье образ жизни крестьян мало чем отличается от того образа жизни, какой вели их предки в упомянутое время или даже тогда, когда десять тысяч Ксенофонта жестоко страдали здесь. Новая автострада, протянувшаяся от Сиваса до Эрзинджана, идет по прямой линии через Анатолийское плато, но мы повернули наши мотоциклы на другую, старую дорогу, по которой когда-то между голых вершин и горных кряжей ползли караваны. Дорога была и правда запоминающейся, голые скалы, содержащие минералы, зимой закрытые снегом, а летом обжигаемые яростным солнцем, переливались красным, багряным, серым и коричневым. Дорога, в сущности, представляла собой каменистую тропу, на которой мы крутились и вертелись на своих мотоциклах, оставляя шлейфы пыли вдоль крутого подъема и огибая острые выступы скал. Время от времени мы неслись вниз в долины, и дорога внезапно устремлялась в бушующий поток.

Тогда мы влетали в этот поток под дикий рев двигателей, надеясь, что доедем по инерции до противоположного берега прежде, нежели вода целиком наполнит булькающие трубы.

Когда мы проезжали через уединенные деревни, крестьянки, веявшие зерно на плоских крышах, замирали, чтобы разглядеть нас, и мгновенно натягивали чадру на нижнюю часть лица. Маленькие дети бежали к нам. Их старшие братья смотрели на нас издалека, сидя на маленьких санках, которые тащила вокруг снопа зерна пара ослов и которые отделяли острыми полозьями колосья от стеблей. В углах дворов лежали большие груды кизяка, на нем вечером будут готовить пищу, и в чистом воздухе поплывет тонкий, вызывающий воспоминания о прошлом едкий дымок. В этих деревнях, но по преимуществу в поселениях еще более диких и отдаленных, наш приезд приводил в движение огромных полудиких мастифов, на которых были крепкие кожаные ошейники с торчащими из них длинными заржавленными гвоздями. Эти свирепые псы, приученные защищать стада не только от волка, но и от человека, устремлялись на нас и прыгали, в их глазах можно было прочесть наш приговор. Требовались серьезные усилия, чтобы увернуться от их зубов. В конце концов мы придумали возить в сапоге тяжелый рычаг, которым надеваются шины на колесо, и, когда в какой-нибудь деревне эти псы устремлялись на нас, мы одной рукой били по мордам самых свирепых, а другой управляли мотоциклом. Так, высоко в холодных горах, мы пересекли границу Великой Армении Марко Поло.

Глава 5. Великая Армения Марко Поло

«Великая Армения – очень большая провинция. У въезда в нее стоит город, называемый Эрзинджан, в котором вырабатывают лучший в мире бакрэм и в котором есть бесчисленное множество других ремесел. Здесь прекраснейшие горячие бани и натуральные источники, какие едва ли можно сыскать где-нибудь в другом месте».

Так Марко Поло открывает свое описание восточной оконечности Турции XIII века и, продолжая, замечает, что, когда он посетил Эрзинджан, это был великолепнейший из городов и городков провинции. Едва ли можно это сказать об Эрзинджане наших дней, хотя город все еще является столицей провинции и имеет некоторое значение; он развлекает путешественника чуть более, чем перекресток на утомительно однообразной главной дороге, которая ведет на восток, в Персию.

У главного перекрестка единственный знак близости города – некоторое улучшение дорожного полотна, справа длинный пыльный бульвар ведет к горстке белых домиков, перед которыми переливается марево. Линия Великого Шелкового пути призывно манит в Персию, но проект «Путь Марко Поло» свернул, так как у нас была веская причина, чтобы посетить Эрзинджан.

Когда Марко Поло сказал, что Эрзинджан славится более всего «горячими банями» и «бакрэмом», он загадал две загадки, которые из всех вопросов, касающихся Марко, занимают более всего. Над этими загадками упражняли изобретательность и воображение ведущие специалисты по путешествиям Поло. Но так и не могли решить, что привлекло внимание венецианца.

Бакрэм, пожалуй, самая интересная из этих двух загадок, потому что слово время от времени встречается в литературе средних веков, однако мы не знаем в точности, что оно означает. Некий брат Иоанн, францисканец, на которого ссылается Плано Карпини, отправленный в посольство к великому хану в 1245 году папой Иннокентием IV, замечает, говоря о головных уборах татарских женщин, что эти уборы делаются из деревянных решеток, «покрытых бакрэмом, бархатом или парчой». Другой средневековый путешественник, араб Ибн Батута, писал, что «в Эрзинджане вырабатывают прекрасную материю, называемую этим именем». Но в XV и в XVI веках этим словом называли набивной материал, использовавшийся для шитья камзолов. Сам Марко Поло употребляет слово «бакрэм» несколько раз, но совершенно невозможно понять, что он имеет в виду. Ясно только, что это слово значило не то, что оно означает сейчас. Сейчас оно указывает на грубый проклеенный материал, который часто изготавливается из пеньки и вставляется в детали платья как прокладка. Общее заключение, которое можно вывести из слов Поло, напротив, указывает на прекрасно выработанную материю самого высокого качества, и ясно, что эта материя пользовалась большим спросом. Целью нашего визита в Эрзинджан было исследовать, есть ли здесь или в окрестностях традиционное текстильное производство, которое, быть может, восходит ко времени Поло и которое, в свою очередь, прояснило хотя бы отчасти вопрос о загадочном бакрэме.

Никто из нас не знал турецкий язык так, чтобы объясниться без помощи переводчика, мы учли опыт в Баньяне и поэтому, въехав в Эрзинджан, спросили дом городского доктора. Здесь мы потерпели неудачу, доктор не мог нам помочь, ибо он полагался в медицинских изысканиях более на немецкий язык, нежели на английский и на французский. Мы, однако, не устрашились и отправились на поиски школьных преподавателей Эрзинджана; последние, в конце концов, должны были сносно владеть французским, потому что турецкая система образования находится под известным французским влиянием.

Мы нашли преподавателей в учительской местной школы. Шли каникулы, у учителей не было работы, и они с пользой проводили время за бесчисленными стаканами чая и обсуждением новостей, выуженных из газет недельной давности. Школа была одноэтажным облезлым строением с глиняными стенами, а общая комната с испачканными столами и тяжелыми деревянными стульями имела вид запущенного кафе. Но, благодаря пониманию, которое, кажется, всегда возникает между людьми, стоящими на известной ступени развития, мы скоро завязали с учителями дружбу. Нам было в некотором смысле жаль преподавателей Эрзинджана, потому что в Турции выпускники высшей школы распределяются центральным правительством в разные районы страны, и для преподавателя быть отправленным на службу в высокогорную Анатолию означает изгнание из культурных центров и бесцветную жизнь в интеллектуальной пустыне. Тем не Менее такие провинциальные школы – единственная возможность продвинуть дело образования в медвежьих углах.

Вероятно, учителям Эрзинджана, существующим на отчаянно мизерное жалование и тоскующим в пустой школе, было странно слышать, что кто-то проделал огромный путь из Англии для того, чтобы посетить их город в поисках необходимых сведений о неизвестном им Марко Поло. Во всяком случае, к тому моменту, когда мы в общих чертах обрисовали вопросы о горячих банях и о бакрэме, перед нами был отряд заинтересованных помощников. Воззвали к совету, мальчиков из числа учеников послали возможно быстрее призвать к обсуждению наиболее осведомленных и заслуживающих доверия горожан и торговцев тканями.

Скоро в комнате собралось заинтересованное общество, члены которого, рассевшись, потягивали кей и обстоятельно обсуждали проблему неуловимого бакрэма.

Одним из главных затруднений было то, что старый Эрзинджан, о котором говорил Марко Поло, полностью разрушен ужасным землетрясением в 1939 году. После был построен новый город, на некотором расстоянии от старого. Члены собрания один за другим высказывали свои мнения относительно бакрэма, но почти во всех случаях предположения касались современной промышленности, которая, скорее всего, не могла навести нас на след. Никто из собравшихся не слыхал о бакрэме, или о прекрасно выделанной роскошной ткани, которую мы отыскивали, однако через некоторое время один из преподавателей вспомнил, что, по слухам, мать одного из его учеников занимается дома ткачеством. Случайное упоминание вызвало интерес, и мы попытались расспросить подробнее. Но преподаватель больше ничем не мог помочь нам: до него дошли лишь неопределенные слухи, сам же он никогда не бывал в этой семье, поскольку последняя живет в пригороде, и к тому же это семья не турецкая, а армянская. Опять на сцену выступили анатолийские армяне, и мне сразу вспомнилось, что Марко все время отводил им роль ремесленников. Ремесленничество, разумеется, могло предполагать ткачество. Принимая это во внимание, мы спросили, возможно ли поговорить с мальчиком.

Через некоторое время перед нами возник угрюмый малыш восьми или девяти лет, решительно напуганный излишком учителей и тремя странными «инглези», которые так интересовались им. Мальчуган, запинаясь, отвечал на вопросы, которые по-турецки задавал ему один из учителей, И мы дважды услышали слово «ахрэм».

Мы спросили, что означает это слово. Нам пояснили, что ахрэм – покров, в который закутываются турецкие женщины, выходя из дома, чтобы укрыться от чужих глаз. Мы, разумеется, видели повсюду в мусульманских общинах женщин, закутанных в бесформенный кокон, но ткань этих коконов обычно дешевая и, кажется, массового производства. Учителя заметили, что так оно и есть, однако мальчик, стоявший перед нами, сказал, что его мать и сестры ткут особенные ахрэмы, что эти ахрэмы – настоящие эрзинджанские ахрэмы и что о них когда-то говорили, что они «лучшие из всех ахрэмов».

После объяснения ученика торговец тканями, до этого молчавший, сказал, что его отец всегда выручал за эрзинджанские ахрэмы гораздо больше, нежели за какую бы то ни было из материй, продававшихся в лавке. Он прибавил, что эрзинджанские ахрэмы – единственные в своем роде, потому что они вырабатываются особенным способом, который армяне, выделывающие их, держат в тайне, и потому что для их производства используется прекраснейшая и очень тонкая шерсть. Когда он кончил говорить, учителя добавили, что селяне, живущие вокруг города, веками выводили особенную породу овец, великолепная шерсть которых и сейчас составляет их гордость. Нигде в Анатолии не было и нет таких благословенных летних пастбищ, питаемых талой водой с вершин гор. У нас не возникло ни малейшего повода не поверить учителям, потому что – не сказал ли Марко Поло, что «в течение всего лета множество татар Леванта сходятся в эту провинцию, ибо здесь лучшие летние пастбища»?

Нам казалось, мы могли бы подвинуться ближе к разгадке тайны загадочных бакрэмов, если бы сумели взглянуть на материю, которую выделывают мать и сестры мальчика. Учителя еще раз помогли нам, проводив команду проекта «Путь Марко Поло» к дому, где жила семья. По пути мы спросили, почему в Эрзинджане ныне так мало внимания уделяется ткачеству, и узнали, что почти все станки был уничтожены во время землетрясения. Сейчас в городе всего шесть станков, на которых делают ахрэмы, так как древним ремеслом владеют исключительно армяне, число которых неуклонно уменьшается с тех пор, как между ними и туркам были посеяны отвратительные семена расовой ненависти. Весьма вероятно, что, если бы мы приехали хотя бы несколькими годами позже, мы не нашли бы и следа древних ахрэмов Эрзинджана.

Нас привели в домик с маленьким двором, окруженный оградой, и здесь в одной из комнат мы собственными глазами увидели, как делается таинственная материя. Конструкция станков, на которых выделывают ахрэм, такая же древняя, как и конструкция ковровых станков Баньяна. Станки в Эрзинджане тоже помещаются в самой освещенной комнате, и работа тоже исключительно женская. Ткань, выделывавшаяся на станках, была в точности такой, каков был по предположениям исследователей путешествия Марко Поло бакрэм – мягкой, богатой, необыкновенно тонкой выработки. Ахрэм весьма напоминает тончайшее шерстяное покрывало. Края каждого ахрэма укрепляются хлопчатобумажной тесьмой, остальное пространство покрывала делается из местной шерсти самого высокого качества, до сих пор доставляемой с гор пастухами, которые обменивают эту шерсть на товары на местном рынке. Все ахрэмы – или белые с сероватым или желтоватым оттенком, или ровного темно-коричневого цвета. Единственное их украшение – рассыпанные крошечные красные или белые пятнышки очертаниями в виде снежного кристалла. Их называют «зонтичными цветами», и никто не может объяснить, каково происхождение этого рисунка и что он означает, исключая то, что на протяжении всего времени, какое армянки выделывали ахрэмы, этому рисунку при выработке ткани отдавалось предпочтение перед прочими. Важнее же всего то, что, вследствие великого искусства ткачих и полупрозрачности тонко крученой шерсти, мусульманские женщины хорошо видят через ткань и вместе с тем их лица невидимы снаружи.