Текст книги "Последние дни. Том 1"
Автор книги: Тим Пауэрс
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Анжелика вдруг осознала, что в старом красном грузовичке находится кто-то еще, кто-то, занимающий центральное положение во всей этой истории (больной, или раненый, или даже мертвый), и тут же ей очень захотелось, чтобы никто из этих пришельцев не попал внутрь «Солвилля». Судя по всему, они не могут это сделать без прямого позволения… и она открыла было рот, чтобы отказать…
Но Кути заговорил раньше.
– Я господин этого дома, – сказал подросток. – И я даю вашей компании позволение войти.
Анжелика резко повернулась к Кути; она почувствовала, что ее щеки краснеют.
– Кути, что ты… – Тут она осеклась и молча, удрученно выдохнула.
Лицо Кути под лохматой шапкой черных волос сделалось худощавее и взрослее, но извиняющаяся улыбка, адресованная ей, была теплой, полной сыновней любви и детской печали.
Мавранос жестко ухмыльнулся.
– Мэм, что вы собирались мне сказать, я знал заранее, – пророкотал он. – Ну, ладно… К мальчику уже вернулись силы, и он, наверно, сможет помочь мне и этому джентльмену с переноской. – Он поднял с мостовой банку, допил пиво и бросил пустую банку в траву. Потом тихо, пожалуй, обращаясь к самому себе, сказал: – Но почему мальчик не мог спросить меня, чья это машина?
И снова Анжелика открыла рот, чтобы что-то сказать, но Мавранос жестом попросил ее помолчать.
– Спорное положение и риторический вопрос, – сказал он. – Но, полагаю, так всегда бывает.
– По крайней мере, дайте мне сорок девять центов, – сказала Анжелика.
«Если эти люди заплатят мне и, таким образом, станут моими клиентами, – думала она, – нас могут защитить ориши, если, конечно, здесь остались хоть какие-нибудь ориши и если после всего, что случилось сегодня, мое ita хоть что-нибудь значит».
Мавранос сонно улыбнулся и вытащил из кармана горстку мелочи.
– Смотрите-ка, – сказал он, – точно, – и бросил четвертак, два десятицентовика и четыре пенни в ее дрожащую протянутую руку. Потом посмотрел мимо Анжелики на Кути и Пита: – Не поможете, парни? Дайте-ка я открою заднюю дверь.
Он тяжелой походкой побрел вдоль машины, побрякивая ключами в кармане джинсовой куртки, а Кути и Пит тревожно переглянулись и направились за ним.
Книга первая
Добраться до лодок
Это видение мелькнуло перед ним и пропало, словно исчез след горячего дыхания с потускневшего зеркала, стоявшего за нею, в резной раме из черного дерева, изображавшей целый лазарет убогих черных купидонов (иные были без голов, и все калеки), предлагавших черные корзины с обгорелыми фруктами каким-то черным божествам женского пола…
Глава 3
– Словом, – сказал Сидни, – время теперь такое отчаянное, что приходится играть в азартные игры и ставить отчаянные ставки. Пускай доктор играет наверняка, а я буду играть на проигрыш.
Чарльз Диккенс, «Повесть о двух городах»
В конце концов Дженис Корделия Пламтри очутилась в кресле, стоявшем в телевизионном фойе.
Ей случалось навещать людей в больницах, где линии на линолеумном полу вели куда-то – «Идите по желтой линии, и попадете в акушерское отделение», ну или куда-то еще, – но черные линии на сером линолеуме медицинского центра «Роузкранс» водили вокруг по большой неровной петле, в которой зияли удручающие прогалы на перекрестках коридоров. Может быть, здесь суть была в том, чтобы можно было самостоятельно выбрать место назначения – телевизионное фойе, пост дежурного медика или твоя «комната» с двумя незаправленными кроватями, без ванны и даже умывальника и с незапирающейся дверью.
В коридорах и фойе имелись окна из армированного стекла, но из них были видны только огороженные дворики, покрытые в это предвечернее время густой тенью и совершенно пустые, если не считать легких столиков и мусорных контейнеров с куполообразными крышками и распашными дверями; туда по большей части было невозможно попасть.
Висевшие по стенам блеклые репродукции акварельных изображений цветов были забраны плексигласом, а не обычным бьющимся стеклом. Она не могла припомнить, каким образом выяснила это, вроде бы она ни разу не прикасалась ни к одной из этих картинок за… девять дней – столько времени она уже провела здесь.
– Думаю, что он похож на вас, – продолжал доктор Арментроут. Тучный седовласый психиатр подтащил свое кресло к тому, в которое рухнула она, когда все же сошла с петли, прочерченной на полу, и ввалилась в телевизионное фойе. Он говорил с ней уже минуту или две, но она смотрела мимо него.
За спиной Арментроута, в подвешенном к стене (выше человеческого роста) прикрытом прозрачным плексигласовым щитом телевизоре Хамфри Богарт, сверкая зубами, безжалостным тоном говорил толстяку: «Нам не обойтись без козла отпущения». Цвета на экране не было, и все персонажи – и Толстяк, и Богарт, и Джоэл Кэйро, и «стрелок» – были черно-белыми, как воспоминания о ком-то.
Пламтри пошевелилась в кресле, обитом клеенкой, и плотнее закутала колени джинсовой курткой, но не отводила глаз от экрана. Убийство, судя по всему, уже свершилось, и козел отпущения должен был смениться.
– Ну что еще? – спросила она и рассеянно добавила: – Кто похож на меня?
– Кокрен, тот мужчина, которого доставили из норуолкской больницы, – сказал Арментроут. – Его жена погибла в минувшее воскресенье, в первый день Нового года, – на рассвете завернулась в простыню, обмотала голову плющом и выбежала прямо под машины на 280-м шоссе, в округе Сан-Матео. – Пламтри не повернула головы и не сказала ни слова, и доктор продолжил после короткой паузы: – Она была беременна, и плод тоже погиб; как вы думаете, это важно? На прошлой неделе он отвез прах в ее родовое поместье, во Францию. Судя по всему, у него там случился острый приступ паранойи, а потом еще раз, когда он сошел с самолета уже в Лос-Анджелесе.
– Вот-вот-вот! – сказала Пламтри.
– Что случилось тем воскресным утром? – спросил психиатр таким непринужденным тоном, будто задавал ей этот вопрос по меньшей мере ежедневно.
– Жена этого парня бросилась под автобус, – резким тоном бросила Пламтри, – сами же сказали. Кокошка.
– Как вы меня назвали, Дженис? – осведомился доктор, чуть повысив голос.
– Да не вас, а его. Разве вы сами не так его назвали?
– Кокрен.
Арментроут пошевелился, клеенчатое сиденье его кресла громко скрипнуло, и Пламтри ухмыльнулась, не отрывая взгляда от экрана.
– Кокрен, – громко повторил Арментроут. – А почему вы сказали, что это был автобус? Ведь я не говорил, какая ее сбила машина. Почему же вы решили, что это был автобус?
Телеэкран померк было, но тут же вспыхнул снова.
Показывали фильм с Хамфри Богартом; по-видимому, «Мальтийский сокол» – Пламтри узнала Элайшу Кука, Мэри Астор и Сидни Гринстрита. Она удивилась тому, что фильм шел в цвете, но быстро сообразила, что теперь чуть ли не все старые кинофильмы раскрасили. Она не могла вспомнить, сколько времени просидела тут, глядя на экран, и растерялась, когда, посмотрев в сторону, увидела в соседнем кресле доктора Арментроута. Распрямила согнутые ноги и вытянула их вперед – так, чтобы пятки тапок упирались в пол, а носки торчали вертикально вверх.
– Так, что вы говорили, доктор? – бодро спросила Пламтри. Не в последнюю очередь для того, чтобы оттянуть продолжение разговора; она вынула из кармана рубашки пластиковый флакон листерина, отвинтила крышку и сделала глоток.
На высоко подвешенном экране Богарт соглашался на предложение Питера Лорре сдать героиню Мэри Астор полиции. «В конце концов, – сказал Богарт, – это же она убила его». Потом он промямлил что-то насчет миль и лучника. «Неужели жертву убили издалека стрелой? Разве она находилась так далеко, что ее нельзя было достать копьем?»
Но Пламтри уже видела этот фильм, и действие должно было развиваться совсем не так: они ведь решили повесить всех собак на героя Элайши Кука. Наверно, по телевизору показывали другую версию, какой-нибудь режиссерский перемонтаж.
Пламтри посмотрела по сторонам (куда бы сплюнуть), ничего не нашла и неохотно проглотила полоскание.
– Извините, я отвлеклась, – сказала она Арментроуту. Посмотрела еще раз на экран и добавила: – Я люблю фильмы с Богартом, а вы?
Арментроут нахмурился в явном замешательстве.
– Но почему же вы сказали об автобусе?
– «Не спрашивайте – почему», – весело ответила Пламтри, процитировав недавний рекламный слоган «Будвайзера».
Все персонажи фильма всполошились, услышав стук в дверь. Пламтри вспомнила, что действие происходит в Сан-Франциско, – стук в дверь мог означать что угодно. Она вскинула палец, призывая к молчанию, и уставилась на экран.
Раскрашенный Богарт поднялся и открыл дверь – в коридоре стояла Мэри Астор, игравшая, по-видимому, собственную сестру-двойняшку. Нет, сегодня определенно показывали какую-то необычную версию фильма. Впрочем, не исключено, что она хорошо известна: возможно, альтернативные версии имеются у самых разных фильмов. У двойняшки Мэри Астор, остановившейся в дверях, на голове была капитанская фуражка, бушлат был испещрен пятнами засохшей крови, на бледном лице застыло напряженное выражение – по всем признакам, она была мертва, но она открыла рот и бесполым монотонным голосом произнесла: «Прошу прощения. Мадам позабыла, что мы договорились нынче вечером играть вместе».
Богарт на мгновение застыл, но тут же повернулся и взял двумя руками газетный сверток, лежавший на столе, похожем на алтарь; Гринстрит и Лорре ничего не сказали, когда Богарт вручил его мертвой Мэри Астор: они явно не хотели оставлять отрезанную голову убитого короля у себя. Живая Мэри Астор сидела на диване и остановившимся взглядом созерцала своего мертвого двойника, застывшего в дверях.
Новые наручные часы Пламтри бибикнули три раза. Она даже не взглянула на них.
Арментроут усмехнулся:
– Дженис, вы обзавелись пейджером?
Пламтри повернулась к нему и улыбнулась.
– Это мой zeitgeber, – сказала она. – Его дал мне доктор Мьюр. Zeitgeber в переводе с немецкого означает «податель времени». Доктор Мьюр считает, что…
– Он не доктор, а всего лишь интерн. И ваш лечащий врач не он, а я. – Доктор Арментроут резко наклонился вперед и посмотрел на ноги Пламтри. – Скажите-ка, Дженис, это Мьюр привязал зеркало к вашему колену? – Его добродушного настроения как не бывало. – Это для того, чтобы он мог заглядывать вам под юбку?
Пламтри немного задержалась с ответом, и изображение в телевизоре задрожало, но уже в следующий миг она укоризненно улыбнулась ему.
– Конечно, нет, какая глупость! – Она наклонилась и размотала пластиковую ленту, которой к колену был привязан двухдюймовый металлический диск. – Утром у меня была дюжина таких; наверно, я просто забыла отцепить это. Они нужны для… – Она умолкла на секунду, а потом горделиво произнесла: – …для инфракрасной системы анализа движения. Доктор Мьюр посадил меня перед компьютером и велел выполнить тест, и, пока я занималась этим, компьютер измерял… сколько я двигаюсь. У меня были движения даже по пятьдесят миллиметров за секунду! Докт… мистер Мьюр полагает, что у меня разлажены циркадные ритмы. Zeitgeber настроен так, чтобы подавать сигналы каждые пятнадцать минут и таким образом поддерживать у меня… чувство времени. Когда «сейчас».
Арментроут откинулся в кресле.
– Когда «сейчас», – повторил он и через несколько секунд указал на телевизор. – Вы за разговором пропустите ваш фильм с Богартом.
– Все равно он уже кончается, – ответила она.
Он открыл было рот, но передумал и сказал явно не то, что собирался:
– Но, Дженис, ведь у вас и так есть разные zeitgeber. Я заметил, что вы берете с собой в кровать первую страницу газеты, так что наутро знаете, какой наступил день, и редко говорите «привет» или что-то в этом роде, не взглянув на часы или в блокнотик, который носите в своей сумке.
Ее часы снова запищали, и телевизионный экран потемнел.
Пламтри напряженно выпрямилась; ее часы почему-то производили шум – она чувствовала вибрацию на запястье. Она не прикасалась к ним и не смотрела на них. Возможно, им полагалось производить шум. Нужно будет проследить.
Доктор Арментроут все так же сидел рядом и испытующе разглядывал ее.
– Итак, – сказал он, – чувствуете ли вы какой-нибудь прогресс после двух лет лечения?
У нее похолодело в животе, но, глубоко вздохнув и быстро поморгав, она удержала наворачивавшиеся на глаза слезы. «Все в порядке, – сказала она себе. – Это все равно что повторно пережить похороны тети Кейт».
– Кажется, да, – невозмутимо ответила она.
– Дженис, я обманул вас, – сказал на это Арментроут. – Вы находитесь здесь всего девять дней. Но ведь вы поверили мне, да?
– Мне послышалось, что вы сказали «длительного», – прошептала она. Ее часы продолжали пищать. Доктор ничего не говорил по этому поводу. Может быть, сегодня всем пациентам раздали эти дурацкие пищащие часы – как часть терапии по выправлению мозгов. Чтоза чушь!
В конце концов Арментроут перевел взгляд с лица Пламтри куда-то за ее плечо.
– А вот и мистер Кокрен, – сказал он и, деловито поднявшись на ноги, расправил полы своего длинного белого халата. – Как раз вовремя, для того чтобы провести групповое занятие по самооценке. Возможно, он расскажет нам что-нибудь забавное о своем пребывании во Франции. – И спросил, не опуская взгляда: – Дженис, вам доводилось бывать во Франции?
Она пожала плечами.
– Не удивлюсь, если да.
Она повернулась в кресле и, прищурившись, взглянула на мужчину, стоявшего рядом с доктором Мьюром возле сестринского поста. Ей показалось, что новый пациент немного похож на Богарта, донельзя утомленного Богарта: рослый, но заметно сутулящийся, неловкий, встревоженный на вид, с темными волосами, небрежно зачесанными назад так, что вдоль пробора торчали вихры.
Она улыбнулась, и телевизор снова включился, и она задумалась о том, кем может быть незнакомец, стоящий около сестринского поста. Ожидали ли психиатры нового пациента? Останется ли он здесь?
– Не удивлюсь, – сказала она, смутно сознавая, что повторила слова, которые кто-то произнес здесь совсем недавно.
– Костыль? – произнес доктор Арментроут.
Кокрен опустился в кресло и, моргая, смотрел на доктора, который подсел к столу и листал бумаги в папке сопроводительных документов, доставленных вместе с Кокреном из Норуолкской психиатрической больницы.
Сначала Кокрен отправился вместе с ним якобы в зал для собеседований, который оказался попросту каким-то подсобным помещением, где громоздились один на другом множество пластмассовых стульев, стояла классная доска и огромная устаревшая микроволновая печь, а за столом сидел один из пациентов, лысый, круглолицый однорукий пожилой человек, который, когда Арментроут попросил его уйти, начал ухмыляться и цитировать куски из Безумного чаепития «Алисы в Стране чудес», так что доктор сдался и увел Кокрена по коридору к своему запертому кабинету.
Теперь же Арментроут вздернул кустистые брови и постучал пальцем по стопке бумаг:
– Почему здесь написано «Костыль»?
– О, это прозвище, – ответил Кокрен. – Еще с тех пор, как я ребенком сломал ногу.
– Значит, у вас одна нога короче другой?…
– Нет, доктор. – Арментроут не сводил с него глаз, и Кокрен беспомощно продолжил: – Э-э… я просто прихрамываю немного в плохую погоду.
– Значит, прихрамываете в плохую погоду… – Арментроут перевернул листок. – В воскресенье на Вигнс-стрит вас, похоже, хромота не донимала. Разбив витрину в винном магазине, вы помчались прочь, как олимпийский чемпион, и полицейским пришлось потрудиться, чтобы поймать вас. – Он вновь посмотрел на Кокрена и улыбнулся. – Наверно, погода тогда была хорошей.
Кокрен умудрился изобразить слабую улыбку:
– В ментальном смысле – плохой. Я подумал, что увидел человека в винном магазине.
– Наверно, так оно и было.
– Я имею в виду – определенного человека, которого уже встречал в Париже. Всего за пару дней до этого. Его звали Мондар… если только мне все это не померещилось – встреча с ним и все прочее. И он превратился в быка, то есть у него голова стала бычьей, как у минотавра. Я отразил все в этих записках и рассказал доктору в «Метрополитен». И я подумал, что эта женщина-полицейский, – он невесело усмехнулся, – хочет убить меня, разорвать на куски и отдать ему мою голову. – Он тяжело вздохнул. – Как она?
– Вы выбили ей два зуба. Следовательно, ативан и галоперидол… я вам отменю, если вы будете хорошо себя вести.
– Скажу честно, доктор, я не знаю, смогу ли хорошо себя вести. В воскресенье на Вигнс-стрит я совершенно не намеревался впадать в безумие.
– Итак, в промежутке между рейсами вы покинули аэропорт. Ведь вы же планировали пересесть на рейс в Сан-Франциско, верно? А сами выбросили все свои документы.
– М-м… тогда это показалось мне очень важным. Полагаю, я решил, что он может найти меня… что он нашел меня в том винном магазине.
Арментроут кивнул:
– И вы, значит, уже видели этого человека.
– Да, во Франции. В Париже. В пятницу.
– Нет, я имел в виду… да где же это? – Доктор отлистал назад несколько страниц. – Четыре года назад, в конце апреля 1990 года. И тоже на Вигнс-стрит – н-да… как раз после «припадка», случившегося с вами во время медового месяца.
Сердце Кокрена вдруг заколотилось, он захотел вцепиться в подлокотники, но руки не повиновались.
– И это тоже был он? – прошептал он. – Тогда, в тот раз, на нем была деревянная маска. Но… да, пожалуй, и тогда это был он. Вот это да! – Он помотал головой и повторил дрожащим голосом: – Вот это да… Вы, ребята, тут сильны. Я и забыл, что это случилось на той же самой улице Лос-Анджелеса. Наверно, и полицейский протокол с того раза сохранился, да?
– Что случилось во время вашего медового месяца?
– Я… я спятил. Мы поженились шестого апреля девяностого года в одном заведении на Стрип, и…
– Стрип? Вы имеете в виду Сансет-бульвар?
– Нет, это Стрип в Лас-Вегасе, Лас-Вегас-бульвар. Мы…
– Правда? Ну-ну-ну! А я решил, что вы поженились в Лос-Анджелесе!
– Нет, в Лас-Вегасе. И…
– Во «Фламинго»?
– Нет. – Кокрен снова поморгал, глядя на доктора. – Нет, в некой венчальной часовне под названием «Трой и Кресс».
– О, еще лучше! – радостно воскликнул Арментроут. У толстячка-психиатра был такой вид, будто ему хотелось захлопать в ладоши. – Но я лучше помолчу. Продолжайте.
– Я не выдумываю. Это должно быть в ваших бумагах.
– Не сомневаюсь, что вы говорите чистую правду. Дальше, пожалуйста.
«Психиатры!» – сказал себе Кокрен, пытаясь придать своей мысли оттенок насмешливой бесшабашности.
– И наутро, прямо на рассвете, в субботу, под самой нашей дверью заревел автомобильный сигнал – оглушительно заревел; при часовне был мотель, и комнаты располагались прямо за ней. Это потом мне сказали, что всего-навсего гудел автомобиль. Но я был с тяжелого похмелья, и, может быть, не протрезвел еще, и увидел во сне громадного мужчину в маске, который ревел, как лев, и разрушал дом, где был заперт, одной только силой воли. Оглушительный шум. А потом он вырвался на свободу и мог сделать что угодно.
Арментроут кивнул и вскинул брови.
– И мы покинули Вегас. Я был в панике. – Он посмотрел на психиатра. – У меня случилась паническая атака… – добавил он, жалея, что не удалось произнести эти слова более решительным тоном. – Нине пришлось вести машину всю дорогу через пустыню Мохаве. – Он поднял правую руку. – Я боялся, что мы, если за руль сяду я, заедем бог знает куда. Когда мы добрались до Калифорнии, я все же сел за руль… и нас занесло в Лос-Анджелес… на, как я теперь понимаю, Вигнс-стрит.
– Где вы и увидели его.
– Совершенно верно. На противоположной стороне улицы. На нем была деревянная маска, и он… манил к себе, как Грегори Пек со спины Моби Дика. – Кокрен поднял взгляд, увидел, что психиатр смотрит на него, и пояснил: – В кино.
– И тогда вы тоже ударили кулаком по стеклу витрины и поранили запястье осколком. Полицейские решили, что вы сделали это намеренно, и написали в своем заключении о попытке самоубийства в состоянии психического обострения.
– Я не пытался покончить с собой, – возразил Кокрен. – Прошло, правда, почти пять лет, и я не поручусь за точность, но думаю, что я хотел отрезать себе правую руку.
– О, достаточно.
Арментроут отодвинул папку с бумагами, встал и перешел к шкафу, стоявшему у дальней стены. Он выдвинул верхний ящик и вернулся к столу, держа в руках блокнот на пружине и две изящные шкатулки, обтянутые пурпурным бархатом. Вновь усевшись за стол, он положил шкатулки возле телефона так, чтобы Кокрен точно не смог дотянуться до них, и резко откинул крышку блокнота.
– Вы женились шестого апреля, – сказал он.
– Д-да, – растерянно ответил Кокрен.
– Очень интересно! Неделей позже там многие сошли с ума… Вернее, на плотине Гувера, но это совсем недалеко оттуда. К большинству из них рассудок вернулся уже на следующий день, но два джентльмена упали с нижнего фаса плотины и разбились насмерть. – Он откинулся в кресле и улыбнулся Кокрену. – У нас тут проживает женщина, у которой в апреле 1990 года в Лас-Вегасе тоже случился нервный припадок (пятнадцатого числа, в Пасхальное воскресенье).
– Э-э… она тоже лишилась рассудка в Лос-Анджелесе?
– Да. Вернее, неподалеку, в Лейкадии… Впрочем, это уже почти Сан-Диего. Но девять дней назад она позвонила в полицию и сообщила, что убила человека. Сказала, что это был король и что она убила его стрелой для гарпунного ружья. Вы верите в призраков?
– Черт возьми, конечно, нет! – сердито бросил Кокрен и покачал головой. – Извините… я думал, что вы будете показывать мне пятна Роршаха или заставите истолковывать пословицы, как делали в Норуолкской больнице. Нет, я не верю в призраков.
– Вам случалось видеть что-нибудь такое, что вы сочли бы сверхъестественным?
– Ну, не далее как позавчера я видел на Вигнс-стрит, как человек превратился в быка.
Арментроут несколько секунд смотрел на него без всякого выражения.
– Вы перешли ко враждебному настрою.
– Нет. Извините, я…
– Только что вы были готовы к сотрудничеству. С вашей нынешней повышенной лабильностью вы не сможете плодотворно работать в группе.
– Чем? – спросил Кокрен, не понимая, почему его сочли дерзким.
– Вам показали вашу «комнату»? Рассказали, где кафетерий, душевая?
– Да.
– Тот однорукий человек, которого я не мог уговорить выйти из переговорной, – ваш сосед по комнате. Джон Бич, но мы все называем его Лонг-Джон. Я почти уверен, что это не настоящее его имя; вероятно, он выбрал его лишь потому, что его нашли в Лонг-Биче. Он у нас с ноября девяносто второго года.
Кокрен чувствовал себя опустошенным; оставалось надеяться, что однорукий не станет цитировать «Алису в Стране чудес» непрерывно.
– Он будет с вами в группе. И Дженис Пламтри – та самая женщина, с которой случился приступ в Вегасе в девяностом и которая считает, что девять дней назад убила короля. Вы можете тоже принять участие. Если вы проявите излишнюю импульсивность или разрезвитесь, я попрошу вас уйти.
«Разрезвлюсь?» – подумал Кокрен, невольно представляя себе звериные головы с клыками и рогами на каменном полу старой коптильни.
Арментроут повел его обратно по коридору в телевизионное фойе, но Кокрен приотстал в дверях, а доктор прошагал по блестящему навощенному полу и опустился в одно из покрытых чехлами кресел, стоявших вокруг стола для заседаний близ окна. За столом уже сидели четверо мужчин и две женщины; от входа в зал можно было рассмотреть только их силуэты, и Кокрен подумал, что, пожалуй, пора уже включить свет или задернуть занавески, потому что предвечернее солнце заливало комнату горизонтальными оранжевыми лучами сквозь кусты, вившиеся за армированными стеклами.
– Мои гражданские права грубо нарушены, – резко говорила сидевшая за столом молодая женщина. – Я ничего не подписывала, и меня удерживают здесь против моей воли. Сколько насчитают в Сан-Диего за девять дней на муниципальной автостоянке, а? Могу поручиться, штраф будет больше стоимости самой машины, – это всего лишь «Тойота силери» восемьдесят пятого года, но она нужна мне для работы, и вы за все это ответите, докторишки недоделанные.
– Дженис, это была «Тойота крессида», – сказал Арментроут, и шар его головы, освещенный сзади, повернулся то ли к Кокрену, то ли к окну. – Если только вы не имеете в виду какую-нибудь еще машину – например, автобус.
– Идите в жопу, доктор, – ответила женщина, – вы меня больше не запугаете. Она была припаркована по всем правилам, и…
– Дженис, – резким тоном перебил ее другой мужчина, – переходить на личности нельзя, и это даже не обсуждается. Если хотите остаться, соблюдайте правила. – Он поднял голову. – Вы пришли на группу по самооценке?
Кокрен понял, что вопрос относится к нему, и нерешительно поплелся вперед.
– Проходите и садитесь, Сид, – распорядился Арментроут и сказал, обращаясь к группе: – Это новый пациент Сид Кокрен.
Кокрен ускорил шаг, прищурился от света и направился к ближайшему свободному креслу, которое оказалось в конце стола, рядом с рассерженной молодой женщиной; окно оказалось справа и чуть позади него.
– Здравствуйте, Сид, – сказал мужчина, одернувший сердитую женщину; на нем, как и на Арментроуте, был белый халат, и он, по всей видимости, тоже являлся врачом. – Как поживаете?
Кокрен посмотрел в молодое улыбающееся лицо и ровным голосом ответил:
– Прекрасно.
– Хо-хо! – вставил Арментроут.
– Меня зовут Фил Мьюр, – продолжал молодой врач. – Мы собрались здесь сегодня, для того чтобы обсудить проблему самооценки. Я как раз говорил о том, что нельзя никого полюбить, пока не научишься любить самого себя…
Его перебила все та же женщина:
– А я как раз говорила: «Идите в ж…, доктор». – Она указала на Арментроута. – Ему. «Хо-хо!» Гнусный жирдяй.
Кокрен испуганно взглянул на нее – и поймал себя на том, что ему приходится сдерживать улыбку. Загорелое лицо под шапкой растрепанных белокурых волос, с раздвоенным подбородком, широким ртом и высокими скулами выдавало характер, которому лучше всего подходило французское слово gamin[16]16
Сорванец (фр.).
[Закрыть], а смеховые морщинки под глазами и на щеках заставляли воспринимать ее взрыв как некую ребяческую браваду.
Рассчитывая спасти ее от изгнания с группового тренинга, он снисходительно хохотнул, как будто услышал какую-то нейтральную шутку.
Но стоило ей резко повернуть голову к нему, как он осекся. Ее зрачки были не больше булавочной головки, и вокруг радужек было слишком много белого, и туго натянутая кожа на скулах шла пятнами…
Неожиданно для всех старичок, который только что, как всем казалось, спокойно дремал, подался вперед и стукнул хрупким кулачком по столу, разбросав костяшки забытого кем-то домино.
– Убийцы! – взревел он. – Вот кто вы такие! Врачи-убийцы! Вы убиваете меня своими иголками! – Он резко повернулся в кресле и вдруг стиснул обеими руками горло Мьюра.
Мьюр сумел подняться на ноги, подняв вместе с собой и старичка, но разжать сдавившие горло пальцы не смог, и жилы под напряженным подбородком вздулись, как натянутые канаты.
– Санитары! – взревел Арментроут, вскакивая на ноги, отшвырнув кресло. – Зеленый код! Срочно, инъекцию!
Дверь дежурного поста с грохотом распахнулась, оттуда выскочили двое санитаров, которые с помощью нескольких поднявшихся из-за стола пациентов оторвали старика от Мьюра и уложили на пол лицом вниз.
– Во имя Иисуса, я стану хрустящей отбивной! – хрипел старик, прижатый щекой к клетке линолеума. – Сучьи дети! Хеклы-Джеклы![17]17
Хекл и Джекл – две сороки, персонажи множества мультфильмов 1940–1950 годов.
[Закрыть]
Арментроут стоял у стола.
– Торазин, – приказал он медсестре, – двести миллиграммов внутривенно. «На вязки» в «тихую комнату», пока я не отменю. – Из коридора вбежали двое охранников в форме; быстро оценив обстановку, они прицепили к поясам дубинки, нагнулись к старику, и державшие его пациенты разошлись по своим местам. Во время этой суматохи под потолком зажглись люминесцентные лампы, и врачи с пациентами снова расселись по местам с таким видом, будто групповое занятие только началось.
Тут кто-то дернул Кокрена за рукав, и он чуть не подскочил, поняв, что это та самая женщина, Дженис, но, повернувшись, он вдруг обнаружил, что она улыбается. Ей было не больше тридцати.
– Привязанный за руки и за ноги к кровати в «тихой комнате», – сказала она, – он быстро придет в себя.
Кокрен улыбнулся ей в ответ, тронутый тем, что она взяла на себя труд перевести для него жаргон психиатров, не дожидаясь от него признания в своей неграмотности; на самом-то деле он все понял, так как ему самому довелось в 1990 году полежать «на вязках» в «тихой комнате».
– Ага, – неопределенно отозвался он, – надеюсь, что так и будет.
Двое тружеников психического здоровья вкатили в зал красную каталку, подняли на нее старика и пристегнули ремнями. Кокрен увидел удаляющуюся медсестру с пустым шприцем.
Мьюр потер горло.
– И полагаю, Дженис… – Он поглядел на нее через стол, не договорил и начал снова: – Дженис, может быть, теперь воздержитесь от ненужных выпадов?
– Приношу всем свои извинения, – сказала она и проводила взглядом удалявшуюся каталку. – Надеюсь, мистеру Регеши станет лучше.
– Он просто вспылил, – бросил Арментроут, вновь устраиваясь в кресле. – Совершенно нехарактерно для него.
– Мы ощущаем себя уязвимыми, подверженными различным опасностям, – хрипло сказал Мьюр, – занимаем оборонительную позицию и стараемся перейти в атаку, если не способны быть довольными собой. Мы чувствуем себя наподобие жуков на дороге, на которых в любой момент могут наступить.
Он улыбнулся и подмигнул пациентам:
– Дженис, я думаю, что ваш повторяющийся сон, в котором на вас падает солнце с неба, указывает именно на такой образ мыслей. Что вы об этом думаете?
Кокрен напрягся, но женщина серьезно кивнула:
– Думаю, что это верно подмечено. Я всегда и всего боялась – работы, документов, людей. Всю жизнь провела в страхе. Единственный просвет в моем состоянии – то, что здесь я наконец-то получаю хорошую, заботливую, квалифицированную помощь.
– Что ж, – неуверенно сказал Мьюр, – это хорошо. – Он перевел взгляд на Кокрена: – Э-э… Сид, я посмотрел вашу историю и думаю, что вы боитесь травм. Я заметил, что, когда несчастный мистер Регеши напал на меня, вы не сдвинулись, чтобы помочь мне. Подозреваю, что это характеризует вас, – вы боитесь протянуть руку людям.
Кокрен неловко поерзал в кресле.
– Иной раз, протянув кому-то руку, имеешь все шансы ее лишиться. – Лишь после этой фразы он заметил, что за противоположным концом стола сидит Лонг-Джон Бич. Однорукий оскалился, и костяшка домино на столе перед ним вдруг беззвучно перевернулась, словно он взял ее невидимыми пальцами отсутствующей руки.
Никто другой не заметил этого фокуса, и Кокрен поспешно перевел взгляд обратно на Мьюра. «Наверно, – подумал он, – Лонг-Джон привязал к костяшке волосок и потянул за него оставшейся рукой. У него должна быть прорва подобных трюков. И он мой сосед по палате! А я, похоже, сейчас оскорбил его случайной фразой. Погано!»
