Текст книги "Двенадцать часов тьмы (Врата Анубиса - 2)"

Автор книги: Тим Пауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Кес ку сехер сер сат... – шептала пустота, – тук кемху а пет...

Огненный шарик погас, когда свеча, сбитая кулаком Ромени, ударилась о полог. Он поднялся в холодном поту, дрожа и пошатываясь, выбрался из шатра.

– Ричард! – рявкнул он злобно. – Куда ты провалился, окаянный? А ну...

– Акай, руа! – откликнулся старый цыган, спеша на его голос.

Доктор Ромени оглянулся. Солнце уже клонилось к закату, прочерчивая на вересковой пустоши длинные тени; оно явно было слишком занято неизбежным погружением в Дуат и последующим плаванием на ладье сквозь двенадцать ночных часов, чтобы оглядываться на то, что происходит на этом лугу. На траве возвышалась высокая поленница, похожая на двадцатифутовый пролет моста, и резкий запах бренди в вечернем воздухе не оставлял сомнений в том, что его угрозы подействовали и цыгане все-таки вылили на дрова весь бочонок, не оставив себе ни капли.

– Когда вы вылили бренди? – спросил он.

– Минута назад, руа, – отвечал Ричард. – Мы бросать жребий, кто помогать тебе.

– Отлично. – Романелли протер глаза и глубоко вздохнул, пытаясь выбросить из головы шепот, который слышал только что. – Принеси мне жаровню с углями и ланцет, – произнес он наконец. – И мы попробуем вызвать эти духи огня.

– Аво. – Ричард поспешил прочь, бормоча охранительные заклинания, и Ромени снова обернулся к солнцу, которое уже коснулось тьмы. И пока его страж погружался во тьму, слова, что он слышал, все громче звучали в его голове: "Кес ку сехер сер сат, тук кемху а пет..." ...Кости твои падут на землю, и не увидеть тебе небес...

Он услышал шаркающие шаги Ричарда за спиной, пожал плечами и, приняв решение, начал нащупывать пальцами вену на левой руке.

Будем надеяться, что они удовольствуются кровью ка, подумал он.

***

Старик в побитом молью халате по-обезьяньи нахмурил седые брови, когда Дойль отважился наполнить свой маленький стакан дешевым шерри из графина.

– Наливайте, наливайте, милорд, – с кислой улыбкой сказал старик, когда Байрон потянулся за графином во второй раз.

– Да... гм... так о чем это мы? – дребезжащим голосом продолжал он. – Ах, да! Так вот, помимо... э-э... тихих радостей приятного общения, основной целью нашего Братства является, как бы это сказать, искоренение ростков скверны в старой доброй Британии. – Трясущейся рукой он высыпал на тыльную сторону ладони изрядную порцию табака, втянул ее ноздрей, и Дойлю показалось, что старик вот-вот рассыплется от сокрушительного чиха.

Байрон неодобрительно скривился и поболтал остатками шерри в стакане.

– Спасибо! Прошу – апчхи! – прошу прощения, милорд. – Старик вытер слезы носовым платком. Дойль нетерпеливо подался вперед.

– И как именно вы искореняете эту, как вы выразились, скверну, мистер Мосс? – Он огляделся по сторонам: пыльные шторы, гобелены, картины и книги надежно ограждали комнаты Братства Антея от свежего осеннего ветра на улице. Его начинало мутить от запахов свечного воска, шотландской нюхательной смеси и истлевших кожаных переплетов. – А? О, ну, мы... мы пишем письма. В газеты. Мы протестуем... э-э... против смягчения иммиграционных законов, мы выдвигаем предложения касательно... запрета цыганам, неграм и... э-э... ирландцам появляться в крупных городах. И мы печатаем и распространяем... э-э... памфлеты, что, – он бросил неприязненный взгляд на Байрона, – приводит, как вы, должно быть, понимаете, к значительным расходам средств из нашего банка... то есть фонда. И мы спонсируем пьесы морального содержания...

– Но почему Братство носит имя Антея? – перебил Дойль в страхе, что слабая надежда, затеплившаяся в нем при упоминании о Братстве, окажется беспочвенной.

– ...которые... что? О! Ах да, мы считаем, что сила Англии, подобно Антею из... э-э... античной мифологии, основана на неразрывной связи с землей... с почвой... так сказать, с истинно британской... э-э...

– С почвой, – яростно кивнул Байрон, отодвигая стул и вставая. Замечательно. Благодарю вас, мистер Мосс, это весьма вдохновляет. Вы, Эшблес, можете остаться – вдруг услышите чего-нибудь еще не менее ценное на случай, если нам придется отбиваться от диких негров или ирландцев. Я лучше подожду у галантерейщика. Поскучаю немного, ничего страшного. – Он повернулся на пятках, сдержавшись, чтобы не поморщиться от боли, и вышел. Звук его шагов, приглушенный коврами, становился все тише, потом хлопнула входная дверь.

– Простите нас, – сказал Дойль окаменевшему от подобного неуважения Моссу. – Лорд Байрон – человек порывистый.

– Я... ну, конечно, молодость... – пробормотал Мосс.

– Но послушайте, – продолжал Дойль, подавшись вперед, что вызвало у Мосса нескрываемую тревогу, – вы никогда не были более... более воинственными? Я хочу сказать, лет сто назад, когда обстановка... ну, не знаю... была серьезнее, что ли... тогда вы тоже ограничивались письмами в "Таймс"?

– Ну, тогда действительно имели место... э-э... силовые меры, – осторожно отвечал Мосс. – Тогда Братство размещалось на Лондонском мосту, у его южной оконечности. В наших архивах сохранились упоминания...

– Архивах? Скажите, а я мог бы ознакомиться с ними? Прошу вас. Гм, лорд Байрон особо подчеркивал, что хотел бы лучше знать историю Братства, прежде чем решиться вступить в него, – поспешно добавил он, заметив, что Мосс снова начинает хмуриться. – В конце концов, должен же он хорошо представлять себе организацию, в которую готов вложить немалое состояние?

– Что? Ну да, конечно, – проскрипел Мосс, с усилием отрываясь от стула. Правда, вы не член Братства, но, полагаю, мы можем сделать исключение из... э-э... правил. – Опираясь на трость, он наконец выпрямился, насколько это ему удалось, и заковылял к двери в дальней стене. – Если вы захватите лампу и... э-э... последуете за мной, – пригласил он, и упоминание о немалом состоянии заставило его нехотя добавить, обращаясь к Дойлю, "сэр".

Дверь отворилась со скрипом, не оставляющим сомнений в том, что в последний раз ее открывали довольно давно, и когда Дойль переступил порог следом за Моссом, он понял почему.

От пола до потолка комната была заполнена штабелями тетрадей в кожаных переплетах, частично уже обрушившихся, рассыпав по полу обрывки пожелтелой от времени бумаги. Дойль протянул руку к ближайшему бумажному сталагмиту, доходившему ему только до груди, но оказалось, что протекшая крыша превратила всю стопку в пресованную массу трухи. Вторжение Дойля вспугнуло колонию пауков, так что он на всякий случай отошел в сторону и решил удовольствоваться осмотром полки с несколькими парами старинных башмаков. На одном башмаке что-то блеснуло, и, приглядевшись, он увидел золотую цепь около трех дюймов длиной, прикрепленную к рассохшейся коже каблука. Оказалось, что такие же цепи есть на всех башмаках, хотя в основном не золотые, а медные, давно позеленевшие от времени.

– А цепи зачем?

– А? О, это просто... э-э... старая традиция, прикреплять к правому каблуку цепь. Право, не знаю, откуда она взялась. Скорее всего это просто причуда вроде... э-э... пуговок на манжетах, лишенная...

– Что вам известно о происхождении этой традиции? – рявкнул Дойль; это, как и слова Байрона насчет босых ног и грязных полов, снова напомнило ему о чем-то важном. – Подумайте!

– Но послушайте, сэр... зачем так... не надо кричать... дайте подумать. Кажется, члены Братства времен Карла Второго постоянно носили цепи... ну да, конечно, только они не просто цепляли их к каблуку, как... э-э... теперь, но пропускали их через отверстие в башмаке... и в чулке... и обматывали верхнюю часть ее вокруг... э-э... лодыжки. Бог знает зачем. Разумеется, с годами все... э-э... упростилось... и ногу не натирает...

Дойлю удалось-таки найти более или менее сохранившуюся стопку тетрадей и перелистать несколько верхних. Он обнаружил, что они лежат строго в хронологическом порядке и что содержание их, датированное восемнадцатым веком, ограничивается записками сугубо светского характера: обед, на котором ожидался, но так и не появился Сэмюэль Джонсон, недовольство плохим качеством портвейна, протест против введения золотых и серебряных галунов... Впрочем, ближе к семнадцатому веку записи стали более редкими, но зато более загадочными; по большей части они велись не на страницах, а на вклеенных явно позже отдельных листках. Дойль никак не мог уловить смысл этих записей, то зашифрованных, то похожих на планы с неразборчиво сокращенными названиями улиц, но в конце концов нашел тетрадь, целиком посвященную событиям одной ночи, четвертого февраля 1684 года. Вложенные в нее листки были нацарапаны наспех на относительно внятном английском: похоже, что у писавших не было времени зашифровать записи.

Хотя писавшие, видимо, рассчитывали на то, что читатель в курсе событий и интересуется только подробностями:

"...и мы последовали за ним и за его диавольской свитой по льду, там, где Порк-Чопп-лейн переходит в Саутварк-сайд, – читал Дойль на одном из обрывков бумаги. – Наш отряд поспешал на лодке, несущейся на колесах по льду аки посуху, направляемой Б. и нашим безымянным Информатором, и хотя мы всеми силами избегали стычки на реке, стремясь единственно вытеснить их на земную твердь... ибо нет смысла в Связи над замерзшей водой... и все же им удалось завязать схватку". Другой фрагмент гласил: "...уничтожены все до последнего, и предводитель их пал, сраженный пулей в лицо..." Дойль перевернул листки и прочитал первую страницу: "Но стоило нам собраться за столом, дабы вкусить сосисок и отменной говяжьей вырезки, как – увы! – ворвались они внутрь, ставши причиною того, что нам пришлось покинуть сей гостеприимный кров и то, что заслуженно могло бы стать прекраснейшей трапезой".

Так что же, черт возьми, там произошло, думал Дойль. "Диавольская свита" звучало зловеще... и как, скажите на милость, понять упоминание о некоей "Связи"? Да еще с большой буквы? Он беспомощно перерыл страницы до самого конца тетради, и взгляд его привлекла короткая надпись на внутренней стороне обложки.

Дойль вчитался в нее, и в первый раз с начала всех его приключений и невзгод он действительно усомнился в здравости своего рассудка.

Запись гласила: "Ихей, энданбрей, анкей уйяй игит-дай?" – и была написана его собственным почерком, хотя чернила выцвели, как и на всех других записях в этой тетради.

Голова его вдруг закружилась, и он без сил плюхнулся на соседнюю стопку тетрадей, которая под его весом рассыпалась в прах, и он с размаху врезался в следующую стопку, обрушившуюся на него лавиной отсыревшей бумажной и кожаной трухи вперемешку с пауками и мокрицами.

Потрясенный Мосс в ужасе бежал, когда из груды трухи подобно Пятому Всаднику Апокалипсиса, олицетворяющему Тлен, восстал рыжебородый, безумно кричащий великан, украшенный в довершение всего клочками бумаги и паутиной.

Человек, в данный момент уже не знавший, кто он – Дойль, Эшблес или давно уже почивший член Братства Антея, – вскочил, на ноги и, не прекращая кричать и на ходу выбирая из бороды пауков, выскочил из архива, пронесся через гостиную и оказался в прихожей. На стене висели часы с кукушкой, и, повинуясь неожиданному импульсу, он подскочил к ним, ухватился за цепь, сорвал с нее гирю в форме еловой шишки и рывком вытащил из часового механизма, потом скатился по лестнице, оставив часы навеки неподвижными.

***

Жар от горящего помоста все усиливался, и когда доктор Ромени отвернулся и отошел от костра на несколько шагов, ночной воздух обжег холодом его вспотевшее лицо. Он сжал кулак и снова разжал его, поморщившись от скользкой крови, продолжавшей струиться из вскрытой вены. Он глубоко вздохнул и подавил желание сесть на траву. В эту минуту ему казалось, что свобода сесть на траву – самая ценная из всех вещей, от которых он отказался ради магии.

Так и не поворачиваясь к огню, глядя в круг темноты, соединявшийся с ним его длинной тенью, он достал из кармана испачканный кровью ланцет и липкую чашу, чтобы попытаться еще раз.

Прежде чем он успел еще раз вскрыть истерзанную вену, голос, похожий на пение скрипки, пропел у него за спиной:

– Я вижу башмаки! – Нечеловеческий голос казался веселым, но диким.

– Я тоже, – отозвался другой такой же. Ромени вздохнул, благодаря давно уже мертвых богов, собрался с духом – вид ягов всегда действовал на него удручающе – и обернулся.

Столбы огня приобрели некоторую схожесть с человеческими фигурами, так что на первый взгляд их можно было принять за огненных великанов, размахивающих руками.

– Башмаки повернулись к нам, – зазвенел третий голос, заглушая треск пламени. – Мне кажется, они принадлежат нашему невидимому чародею.

Ромени облизнул пересохшие губы; его всегда раздражало то, что духи не могут его видеть.

– Эти башмаки и впрямь принадлежат вашему чародею, – холодно сказал он.

– Я слышу собачий лай, – заявил один из огненных великанов. – Ах, так, значит, собака? – рассердился Ромени. – Ну что ж, отлично. Собака не сможет показать вам ту замечательную игрушку, что скрыта за моей спиной, верно?

– У тебя есть игрушка? А что она делает?

– Какой смысл спрашивать собаку? – огрызнулся Ромени.

Несколько секунд огненные фигуры молча размахивали руками, потом одна из них произнесла:

– Мы просим прощения, господин чародей. Покажи нам игрушку.

– Я покажу ее вам, – сказал Ромени, поворачиваясь на своих пружинах к прикрытой покрывалом игрушке, – но не включу ее до тех пор, пока вы не пообещаете выполнить мою просьбу. – Он сдернул покрывало и перевел дух при виде свечей, горевших, как и положено, за окнами миниатюрных домов. – Как видите, – продолжал он, надеясь, что механизм сработает, а яги выполнят данное ими слово, – перед вами баварская деревня. Когда игрушка работает, все эти человечки ходят, а эти сани едут, запряженные этими лошадьми, – обратите внимание: их ноги действительно сгибаются! А эти девушки танцуют под... гм... бодрящие звуки аккордеона.

Огненные столбы склонились над ним, словно от порыва ветра, и их силуэты утратили схожесть с людскими – верный признак того, что они возбуждены.

– В-включи-и-и ее! – заикаюсь, взмолился один из них.

Доктор Ромени осторожно дотронулся до выключателя.

– Я дам вам посмотреть всего одну секунду, – объявил он. – Потом мы обсудим то, что мне нужно от вас. – Он повернул рычажок.

Машина как бы вздохнула, потом заиграла веселая музыка, и крошечные фигурки задвигались – зашагали, закружились в танце. Он выключил ее и беспокойно оглянулся на ягов. Теперь это были просто столбы бешеного огня, языки которого то и дело вырывались во все стороны.

– Иааах! – ревели они. – Иааах! Иаааааах!

– Она выключена! – крикнул Ромени. – Видите, она выключена, она остановилась! Хотите, чтобы я включил ее снова?

Огненные языки несколько угомонились и снова обрели человеческие очертания.

– Включи ее снова! – попросил один.

– Включу, – ответил доктор Ромени, вытирая лоб рукавом, – но не раньше, чем вы выполните то, о чем я вас попрошу.

– Чего ты хочешь?

– Я хочу, чтобы вы появились завтра ночью в Лондоне – костры с бренди и кровью будут вам маяками, – и тогда я хочу, чтобы вы вспомнили эту игрушку и представили себе, каково это будет, когда вы сможете любоваться на нее столько, сколько пожелаете.

– Лондон? Ты уже просил нас об этом.

– Тогда, в 1666-м? Да, – кивнул Ромени. – Но это не я тогда просил вас об этой услуге. Это был Аменофис Фике...

– Это была пара башмаков. Какая нам разница?

– Я думаю, это не так важно, – пробормотал доктор Ромени, чувствуя смертельную усталость. – Но это должно произойти завтра ночью, ясно? Если вы спутаете время или место, вы не получите этой игрушки, вы даже не увидите ее больше никогда.

Огни беспокойно заколыхались – как правило, яги не отличались особой пунктуальностью.

– Н-никогда б-больше? – переспросил один голосом наполовину просительным, наполовину угрожающим.

– Никогда, – заверил Ромени.

– Мы хотим, чтобы игрушку включили.

– Отлично. Тогда следите за сигнальными кострами, ступайте и оживите их. Я хочу, чтобы вы постарались.

– Мы уж постараемся на славу, – самодовольно откликнулся яг. Ромени повел плечами, снимая напряжение, – самое тяжелое позади. Теперь оставалось ждать только, пока яги уйдут и огонь превратится в обычный костер. Кругом все тихо и только треск огня, редкие хлопки взрывающихся головешек, да изредка, когда ветер задувал с севера, – далекое бормотание древесных лягушек.

И вдруг откуда-то из темноты крик:

– Где ты прячешься, Ромени, или как тебя там? Выходи, сукин сын, если только твое чародейство не превратило тебя в трусливого евнуха!

– Иа-а-ах! – взвыл один из ягов, мгновенно вспыхнув и утратив человеческий облик. – Башмаки – трусливый евнух! – Из столба вырвался с ревом, похожим на хохот, длинный язык пламени.

– Хо-хо! – завопил другой, – Молодой и кудрявый хочет укокошить нашего господина! Слышите, как он зол?

– Может, он включит нам игрушку? – предположил третий и от возбуждения превратился в бесформенный клубок.

Доктор Ромени в панике пытался срочно что-то придумать, иначе из-за этого буяна яги вот-вот выйдут из-под контроля – окончательно и бесповоротно.

– Ричард! – крикнул он. – Уилбур! Черт бы вас побрал, поймайте этого, кто там орет на южном конце лагеря – и заткните ему пасть!

– Аво, руа, – вяло отозвался из темноты старый цыган.

– Если вы все сейчас успокоитесь, – заорал Ромени ягам, протягивавшим во все стороны огненные псевдоподии, – я включу игрушку еще раз! – Ромени был здорово напуган, но еще больше зол – зол не столько на само наглое вторжение, сколько на то, что яги почему-то видели смутьяна и даже отчасти читали его мысли.

– Подождите-ка, – крикнул один огненный столб другим. – Башмаки хочет снова включить игрушку! – Огненные сгустки медленно и неохотно восстановили человеческие очертания.

С края лагеря больше не доносились крики, и Ромени чуть перевел дух; голова его – как всегда, когда опасность уже позади, – казалась легкой-легкой. Поворачиваясь к "Village Bavarois", он уже почти полностью овладел собой.

Ричард подоспел в тот самый момент, когда Ромени собирался поворачивать выключатель. Старый цыган в страхе скалил зубы на пляшущих ягов, но подошел к доктору Ромени и зашептал ему на ухо:

– Этот ч-человек, что кричать, руа, – это есть твой джорджо лорд, он рано вернуться домой.

Ромени вздрогнул, и его уверенность исчезла, как непросохшие чернила с листа под струей воды.

– Байрон? – прошептал он, не в силах поверить в поражение.

– Аво, Байрон, – торопливо прошептал Ричард. – Теперь на нем другой одежда, и чемоданчик с два пистолеты, Он хотеть стреляться с тобой, руа, но мы его связать. – Цыган поклонился и поспешно ретировался в темноту.

"Вот и все, – подумал Ромени, машинально схватившись за рычажок выключателя. – Должно быть, он встретил кого-то, хорошо знакомого с подлинным Байроном, и – кто бы это ни был – это пробудило его, вывело из-под моего контроля".

Он повернул рычажок, подержал его несколько секунд, пока куклы двигались, а музыка играла, разносясь над ночными полями, а яги колыхались и ревели, потом выключил.

– Я передумал! – крикнул он. – Я решил, что вы получите игрушку сегодня, забудьте про Лондон. – Мастер, вспомнил он с досадой, говорил, что поджог Лондона, взятый отдельно – без крушения британской денежной системы и скандального убийства монарха, – все равно ничего не даст, это только пустая трата сил и средств, глупая провокация. – Вам только придется немного подождать, пока мои люди погрузят ее на телегу и отвезут на опушку, где вы сможете без помех любоваться ею сколько влезет.

Голос Ромени звучал ровно и бесцветно от огорчения, зато яги сияли, как фейерверк.

– А теперь потише, – предупредил он. – Подождите, пока не окажетесь в лесу – вот там и повеселитесь всласть. Да слушайте же, черт подрал, или не получите игрушки!

Ну что же, все-таки еще остаются эти путешествия во времени, сказал он себе. По крайней мере можно не докладывать о полном провале.

***

– Они уже укладываются на ночь, – в третий раз повторил кебмен. – Точно вам говорю. А то подумайте, я вас живо свезу к одной моей знакомой леди, та по руке читает.

– Нет, спасибо, – ответил Дойль, отворяя узкую дверцу. Он вытащил из кеба свое долговязое тело и осторожно ступил на землю – полупьяный кебмен не укрепил тормоз. Воздух был, пожалуй, чересчур свеж, и горевшие вдали огни делали цыганские шатры почти привлекательными .

– Я подожду, что ли, сэр? – предложил кебмен. – До Флит-стрит путь неблизкий, а другого кеба вам здесь век не поймать. – Как бы в подтверждение этих слов лошадь шумно вздохнула и переступила с ноги на ногу.

– Нет, поезжайте, я пройдусь пешком.

– Ну, раз так... покойной ночи. – Кебмен щелкнул кнутом, и кеб, раскачиваясь, загромыхал прочь по булыжнику Хэкни-роуд в сторону слабого свечения на юго-западе, там, где был город.

Со стороны лагеря Ромени слышались далекие голоса. Байрон, наверное, уже здесь, подумал он. Галантерейщик сказал, что тот ушел из его лавки за полчаса до появления там Дойля и что, получив новую одежду и обувь, тот задержался ровно настолько, чтобы спросить, где находится ближайшая оружейная лавка; ко времени же, когда Дойль нашел оружейника, Байрон ушел и оттуда, успев на золотые соверены, которыми в изобилии снабдил его Ромени, приобрести набор дуэльных пистолетов. И потом, Дойлю пришлось несколько раз останавливаться, чтобы спросить у полисменов дорогу к цыганскому табору доктора Ромени, в то время как Байрон наверняка знал ее сам.

"Чертов идиот, – подумал Дойль, – говорил же я ему, что от пистолетов толку мало, когда имеешь дело с такими, как Ромени".

Дойль сделал два шага к черным силуэтам шатров, видневшихся на фоне большого костра, и остановился. "Ну и что я собираюсь здесь делать? Спасти Байрона, если тот еще жив? На то есть полиция. Заключить что-то вроде сделки с доктором Ромени? Ах, да, конечно: хорошо бы узнать координаты окна в 1814 году, через которое Дерроу и его люди собираются вернуться в 1983 год, чтобы я мог дождаться их там и схватить кого-нибудь за руку в последний момент перед тем, как окно закроется... впрочем, если Ромени считает, что у меня есть все необходимые знания, он просто схватит меня, обойдясь без торгов".

Дойль расправил плечи и хрустнул сложенными на груди руками, ощупывая сквозь ткань сорочки мощные бицепсы. Ну-ну, подумал он не без самодовольства, на этот раз меня не так-то просто будет одолеть. Интересно, как поживает в моем теле Джо – Песья Морда? Впрочем, вряд ли он будет сокрушаться по поводу моей лысины, Дойль опять почувствовал головокружение, резко тряхнул головой, несколько раз глубоко вдохнул свежий ночной воздух и зашагал вперед. "Я только разведаю, что там творится, – сказал он себе. – Разнюхаю. Мне даже не обязательно подходить к шатрам".

Вдруг ему пришла на ум неожиданная мысль, и он замер. Потом, как-то странно улыбнувшись, пошел дальше и снова остановился. А почему бы и нет? Уже не раз подтверждались и куда более безумные предположения, так что почему бы не попробовать?

Он сел на траву, снял правый башмак и ножом Джо – Песьей Морды – а может, Беннера – надрезал задний шов. Потом закатал носок, вытащил из кармана цепь от часов, завязал один конец вокруг лодыжки и надел башмак. Остальное было проще: концом лезвия он подцепил цепь и вытащил ее через отверстие так, чтобы она фута на полтора волочилась по земле. Покончив с этим, он встал и пошел дальше к шатрам.

***

Яги вспыхнули ярче и изогнулись в южную сторону, к шатрам.

– Гляньте-ка на этого несмышленыша! – пропел один из них. – Идет сюда, даже не зная, чего он хочет.

– Даже того, кто он, – добавил другой с явной заинтересованностью.

Доктор Ромени покосился в ту сторону, но увидел только Уилбура и Ричарда, запрягавших телегу. Нет, яги говорят не о них, подумал он. Должно быть, это они про ка Байрона, голова которого полна противоречивых воспоминаний и приказов. Если его эмоции и дальше будут возбуждать ягов до такой степени, придется заставить Уилбура оглушить его – или лучше убить; все равно от него уже никакого проку.

***

Дойль почувствовал, как в мозгу что-то вспыхивает ярким светом, пробуя его сознание, – словно малолетние проказники, обнаружив, что дверь в библиотеку не заперта, с хихиканьем проскальзывают внутрь пощупать переплеты и поглазеть на пыльные обложки.

Он снова тряхнул головой. "Что я делаю? Ах, да... иду на разведку в лагерь, чтобы узнать, где здесь красивая игрушка... нет! Байрон и Ромени. Почему, – в смятении думал он, – я подумал об игрушке? Замечательной игрушке с маленькими человечками и лошадками, спешащими по узеньким дорожкам..." Его сердце готово было выпрыгнуть из груди от возбуждения, и ему хотелось разбрасывать во все стороны огненные шары...

– Иа-а-ах! – раздался впереди дикий вопль, и огни за шатрами вспыхнули ярче.

Он прислушался и услышал более нормальный голос:

– Ричард! Поворачивайся быстрее!

Что бы там ни происходило, решил Дойль, оно наверняка привлекает всеобщее внимание. Он поспешил вперед и спустя несколько мгновений уже прятался за ближайшим шатром, радуясь, что не успел запыхаться.

Его сознания снова коснулось что-то трепещущее и нечеловеческое, и он услышал, как дикий, ревущий голос произнес:

– Его новое тело действует лучше! "Боже, – подумал Дойль, неожиданно вспотев, – что-то читает мои мысли!"

– Ну его к черту! – заорал голос, в котором, как понял Дойль, присутствовало все-таки больше человеческого, чем в предыдущем реве. – Он связан! Да угомонитесь вы наконец, а то не видать вам игрушки!

– Башмаки совсем скучны! – пропел другой нечеловеческий голос.

Надо убираться отсюда, подумал Дойль, распрямляясь и делая шаг назад, к дороге.

– Ричард! – позвал голос, принадлежавший, как понял Дойль, доктору Ромени. – Скажи Уилбуру, чтобы оставался с Байроном и был готов убить его по моему приказу!

Дойль остановился. "Я не должен ему ровным счетом ничего, – подумал он. Ну, заплатил он за мой ленч и дал пару своих соверенов... Но, черт, если уж на то пошло, это деньги Ромени... его ведь никто не просил помогать мне... и говорил же я ему, чтобы он не возвращался сюда... черт, ведь с ним все в порядке – он не умрет до 1824 года... но это согласно истории, а согласно истории, Байрона не было в Лондоне в 1810 году... ну ладно, пожалуй, я могу хотя бы посмотреть, как он там".

В нескольких ярдах справа от него рос старый конский каштан, к которому тянулись растяжки от нескольких шатров. Дойль обошел его кругом. Посмотрев, он увидел ветку, которая, как ему показалось, могла выдержать его вес. Он подпрыгнул, схватился за ветку и подтянулся.

Цепь, волочившаяся за его правой ногой, повисла в воздухе, не касаясь земли.

***

– Он исчез! – воскликнул яг, даже охрипнув от изумления.

– Уилбур! – крикнул Ромени. – Что Байрон, на месте? В сознании?

– Аво, руа!

Тогда о ком, удивился Ромени, говорят яги? Может, просто случайный бродяга шатается вокруг? Если так, похоже, он убрался.

Ричард, сжавшись от страха, подогнал телегу к "Village Bavarois", слез с козел и подобрался к игрушке.

– Можешь погрузить ее один? – не оборачиваясь, спросил Ромени.

– В-вряд ли, руа, – заикаясь, ответил Ричард, стараясь не глядеть на огненных великанов. – Нам надо убрать их наконец из лагеря. Уилбур! Кончай Байрона и иди сюда!

Ричард вздрогнул. За свою долгую жизнь ему приходилось убивать людей, но раньше он убивал в отчаянном и более или менее равном поединке, и от одной мысли о том, что его самого могли бы убить, уступи он хоть немного, ему становилось дурно. Но даже представить, что он способен хладнокровно убить безоружного и связанного человека... Нет, это невозможно. Более того, он с ужасом понял, что не в состоянии даже стоять и смотреть на такое.

– Погоди, Уилбур! – крикнул он, и, когда разгневанный Ромени повернулся к нему, он протянул руку, включил "Village Bavarois", повернув рычажок – и отломал его.

***

Услышав, как доктор Ромени приказывает Уилбуру убить Байрона, Дойль пополз по почти горизонтальной ветке в надежде увидеть этого Уилбура и сбросить что-нибудь ему на голову, однако его новое тело сыграло с ним злую шутку: ветка, которая под весом его старого тела лишь слегка прогнулась бы, наклонилась, скрипнула и со страшным треском обрушилась вниз.

Тяжелый сук вместе с цеплявшимся за него Дойлем прорвал крышу шатра и разгромил то, что, судя по всему, служило цыганам кухней. С оглушительным звоном во все стороны полетели чайники, миски, кастрюльки и горшки, внося свой вклад в общую какофонию.

Дойль на карачках выбрался из-под рухнувшего шатра. Высокие костры за шатрами раскачивались и ревели, как горящая бензоколонка, и – Дойль решил, что это ему померещилось, – напоминали по форме людей.

Он вскочил на ноги и собрался удирать, но, как только его нога с цепью коснулась земли, чужое сознание снова коснулось его мыслей, и он услышал, как нечеловеческий голос проревел:

– Он снова здесь!

– Привет! – отозвался похожий голос. – Брендан Дойль! Посмотри, какая у нас игрушка!

– Дойль здесь? – услышал он крик Ромени.

– Иа-а-ах! – взревел кто-то низким до боли в зубах басом, и один из огненных столбов вытянулся на немыслимые тридцать ярдов, превратив ближайший шатер в пылающий факел. Дойлю показалось, что сквозь вопли выбегающих из шатра цыган ему слышатся веселые звуки игрушечного пианино и аккордеона.

Шатаясь и оскальзываясь на своих сандалиях-пружинах, доктор Ромени сделал несколько шагов от огней, но застыл при виде Дойля, стоявшего у горящего шатра.

– А это кто? – поперхнулся он и тут же здобно ухмыльнулся: – Какая разница? – Он протянул руку с растопыренными пальцами к ближайшему огненному столбу, словно всасывая его энергию, и нацелил указательный палец другой руки на Дойля. – Умри! – скомандовал он.

Дойль почувствовал, как какая-то неведомая сила сковала холодом его сердце и желудок, но в то же мгновение эта ледяная энергия потоком схлынула по его правой ноге и ушла в землю.

Ромени ошеломленно смотрел на него.

– Кто ты, черт тебя подрал? – пробормотал он, сделал шаг назад и вытащил из-за пояса кремневый пистолет с длинным стволом.

Тело Дойля среагировало автоматически – он прыгнул вперед и вверх и ударил пятками в грудь Ромени. Чародей отлетел назад и рухнул на спину футах в шести от места, где только что стоял. Дойль перевернулся в воздухе и приземлился по-кошачьи, на четыре точки, при этом его левая рука легко и небрежно поймала в воздухе падающий пистолет.

– Руа? – послышался голос у него за спиной. – Так убивать мне Байрона или нет?

Дойль круто повернулся и увидел цыгана с ножом у входа в соседний шатер. Увидев, как чародей упал на землю, цыган поспешно скрылся в шатре.