Текст книги "Шесть футов земли истлевшей (ЛП)"

Автор книги: Тим Каррэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Но я остался.

Я переступил порог и последовал за удаляющейся фигурой в кабинет – просторную комнату, в которой Крофт проводил большую часть времени.

Там было темно; помещение освещала единственная, догорающая на заваленном книгами столе свеча.

Крофт обогнул стол, и в дрожащем пламени я рассмотрел его сгорбленную, прихрамывающую фигуру.

– Ты в порядке? – спросил я.

Он опустился в кресло, и я даже засомневался, что из них двоих хрустнуло: кресло или сам Крофт.

Дыхание старика было хриплым, клокочущим.

– В порядке, в порядке, дружище. Хотя, стоит признать, что меня знобит... Слишком много ночей мы с тобой провели на промозглых кладбищах, да?

Это была наша с ним частая шутка.

Я и не сомневался, что Крофт ответит именно так и, как всегда, отшутится.

Но вот его интонация, ударения на определённых гласных... У меня холодок пробежал вдоль позвоночника.

– От тебя ничего не было слышно, – всё, что я смог выдавить.

Крофт кивнул, и мне показалось, что даже для этого ему пришлось приложить немало усилий.

– Я же сказал, мне нездоровилось. Не сомневаюсь, что миазмы этого старого дома ядовиты для лёгких... И конечности постоянно коченеют... Не важно, скоро я поправлюсь, и тогда...

– Что "тогда"?

Но Крофт покачал головой, словно это не стоило обсуждения.

Он сидел в кресле, подальше от света, сгорбившись от усталости.

Это был Крофт. И не был.

Наступившая тишина, мягко говоря, нервировала.

Мой разум был подобен пустому барабану, и я не мог придумать, о чём заговорить.

А Крофт, казалось, был занят лишь тем, чтобы дышать, словно сам процесс дыхания был утомительным и выматывающим. Всё его тело поднималось со вдохом и сдувалось с выдохом.

Ему всегда было, что сказать: он либо болтал о какой-то чепухе, либо отстаивал свои теории, либо критиковал недавно прочитанную статью.

Но он никогда не молчал.

В доме стоял запах, который мне не нравился.

Не обычный запах плесени и древних книг, а что-то невыносимо застойное, вроде запертых подвалов и влажных грибниц, разрушенных склепов и прогнившей шёлковой обивки гроба.

Я попытался откашляться, но это оказалось совсем непросто... С каждым дрожанием пламени свечи я ловил случайные проблески лица и рук Крофта, и то, что я видел, очень напоминало слизь.

– Тебе надо выбраться на воздух, хоть ненадолго, – произнёс я. -

Здесь плохо пахнет, Крофт. Несвеже. Тебе это на пользу не пойдёт.

– Я буду жить, как жил, -

прохрипел он.

– Подожди, я сейчас зажгу ещё свечу, чтобы получше тебя рассмотреть, – я быстро двинулся ко второй свече на столе, начиная думать, что на самом деле не очень-то и хочу видеть лицо Крофта.

Старик издал хриплый, горловой звук.

– Нет... Не надо. Мне не нужен свет, Криг.

Крофт начал тяжело и шумно дышать.

– Видишь ли... Из-за болезни мои глаза стали чувствительны к свету. Я не могу переносить яркий свет. И меня это тревожит и настораживает.

И с этими словами он отодвинулся подальше в тёмный угол комнаты, как червь, прячущийся от солнечных лучей.

И стоило ему двинуться, как я осознал, что отвратительный запах в доме исходил от самого Крофта, словно нечто внутри него разлагалось.

Он сидел в темноте.

А я снова заметил, что его плоть была желеобразной и пористой.

Что-то произошло. Или даже происходит прямо сейчас.

Крофт переносил какие-то чудовищные расстройства души и тела.

В моей голове крутились сотни мыслей, которые мне хотелось прокричать, но я не рискнул даже чуть-чуть повысить голос и спокойно спросил:

– Чем ты занимался, Крофт?

Смутная фигура не двигалась, просто дышала.

– Я думал о всякой всячине, друг мой. О вещах, которым научился. О горизонтах, которые лишь промелькнули вдали. Ведь есть такие силы в этом мире, которые нам никогда не постичь. Предзнаменования. Вероятности. Зловещий ужас, с которым не справиться...

– Возможно... да, возможно, произошедшее со мной за всю жизнь ослепило меня, я отказался от социальных обязательств... Приношу свои извинения. Но я боюсь, что судьба поручила мне такое и показала такие великие откровения, что весь остальной мир доставляет мне лишь скуку и повергает в апатию. Я не могу притворяться, что мне интересно что-то помимо того, чем я занимаюсь.

– Ты же видишь, мои исследования полностью поглощают меня, требуют больших умственных усилий и концентрации внимания. Я пошёл непроторенной дорогой. И сейчас стою на пороге необъятного космоса, о котором не могу говорить, но вскоре, друг мой, ты обо всём узнаешь... Есть вещи, которыми я хотел бы поделиться с тобой первым. Не стоит их бояться. А затем... затем я покажу тебе, что твой маленький, замкнутый мирок великих истин и больших тайн – лишь капля в море.

Я сидел и смотрел на Крофта.

Да, он был любителем старины, что иногда сказывалось на его манерах и речи, но это всегда было шутки ради.

А сейчас... Сейчас мне было не до смеха. Человек, сидящий напротив меня, был для меня абсолютно чужим.

Мне были незнакомы как его замыслы, так и сама его личность.

Его слова были зловещими и угрожающими, будто он планировал поставить весь мир на колени.

– Твои исследования... они включают в себя Руку Славы? -

уточнил я.

Крофт рассмеялся, хотя больше это походило на пронзительный гогот, чем на смех.

Неискренний, пустой звук, эхом отразившийся от стен дома.

– Рука Славы? Ох, это такая дешёвая и примитивная проделка по сравнению с тем, что я делаю и что собираюсь ещё сделать!

Я тяжело сглотнул.

– О чём ты?

И снова этот сухой смех.

Он загудел в комнате, ринулся в темноту коридоров и там замер.

– Ты можешь спрашивать сколько угодно, Криг, но тебе могут не понравиться ответы. Ведь это искривление самого пространственного континиума, извращение всего, что ты знал до этого. Криг, мой милый Криг, я говорю о тех, кто гложет и терзает, о тех, чьё хищное касание высасывает костный мозг самих звёзд, о тех, кто вопит и ползает в прерывистой тьме.

– Безнравственный дух, гниющее бытие, ползущая зараза из плоти, крови и мяса. В звёздах над нашими головами есть дыры, Криг... Ты слышишь это клацанье зубов? Станешь ли ты слушать и услышишь ли прежде, чем станет уже поздно?

Он был безумен.

"Какое-то психическое расстройство помутило его разум", – подумал я, поднимаясь на ноги и намереваясь уйти из дома, пока Крофт ещё позволяет мне это сделать.

Ведь я чувствовал в сжимающейся вокруг меня тьме нечто омерзительное, нечто сумасшедшее, и оно хотело высосать досуха мою душу.

– Я... Я должен уйти, -

пробормотал я, пытаясь во мраке нащупать дверь.

– Да, – ответил Крофт резким, срывающимся голосом. – Думаю, должен.

И я ушёл.

К входной двери я направлялся уже почти бегом.

Тогда я ни капли не сомневался: Крофт был одержим.

-7-

Когда я вернулся в свою квартирку в Бад-Дюркхайме, меня ждал конверт.

От Крофта.

По почтовому штемпелю я определил, что он отправил письмо пару дней назад.

Я поспешно разорвал его, не зная, чего ожидать.

Я всё ещё был на нервах после посещения того проклятого дома. Я пытался рационально оценить то, что видел, и чему стал свидетелем, но получалось у меня плохо.

На меня давил суеверный ужас.

Я понимал, что связался с тем, что выходит далеко за пределы понимания нормального человека.

Что бы ни случилось в том доме, и что бы ни завладело Крофтом, я не мог это списать на простое бредовое расстройство.

Первым делом я вытащил из конверта письмо.

"Криг.

Осталось совсем немного.

Я постараюсь писать как можно быстрее, потому что не знаю, что может принести любое последующее мгновение.

Я хочу извиниться перед тобой, дружище, за то, что втянул тебя во всё это.

Ты был мне верным спутником, и я сожалею о содеянном.

Прости за то, что заставил тебя сделать, и за то, о чём сейчас попрошу.

Ты знаешь меня. Знаешь, каким скрытным я бываю.

И будучи хорошим другом, ты никогда не требовал от меня большей информации, чем я готов был тебе предоставить.

Но я оказался неправ. Ты должен знать правду.

Всю правду.

Правду о том, что мы извлекли из могилы Алардуса Вердена.

Знаешь, я видел в древних манускриптах предупреждения о том, какие опасности подстерегают в той могиле.

Ох, Криг, тот гроб... Зачем, ну зачем, во имя всего святого, я его открыл?!

Почему не оставил те старые кости лежать в земле?

Те древние секреты и ужасы могли разрушить весь мир, и я знал это.

Но что-то у меня мысли скачут.

Ты, наверно, думаешь, что я сошёл с ума. Боюсь, так и есть.

Но прежде чем ты выбросишь это письмо, прошу тебя, в память о нашей дружбе... Если она для тебя хоть что-то значит... Сделай то, о чём я тебя сейчас попрошу.

Я никогда ещё не просил о чём-то настолько важном.

Пожалуйста, потерпи меня ещё чуть-чуть.

В этом конверте ты найдёшь ксерокопию, которую я сделал несколько лет назад из чрезвычайно редкого полного издания «Компендиума ведьм Вюрцбурга», который сейчас хранится в Особой Исторической Коллекции Гёттингенского университета.

Я тебе уже говорил, что это издание бесценно.

Оно содержит многочисленные рукописные записи, начиная от Кепплера и заканчивая Фон Шредером. Сейчас их больше нигде нельзя найти, как и некоторые сохранившиеся в «Компендиум» письма XVII века времён гонения ведьм.

Прежде чем продолжишь читать это письмо, просмотри ксерокопию.

Это очень важно..."

Я не знал, что думать, и что делать.

То существо в доме Крофта не было Крофтом.

В этом я был уверен.

Это было нечто высохшее, морщинистое, притворявшееся Крофтом, а вот это письмо... В нём я чувствовал личность своего старого друга.

В нём был тот Крофт, которого я знал.

Я не мог должным образом описать, что же скрывалось под маской Крофта в том жутком доме.

Но я сделал то, о чём просил меня Крофт: достал из конверта ксерокопии страниц, исписанных убористым, мелким почерком на древнегерманском.

Я расшифровывал записи дольше, чем ожидал, но не столько из-за устаревшего языка, сколько из-за почерка: буквы сливались одна с другой, лист покрывали кляксы, словно автор писал письмо в спешке или под воздействием стресса.

Вот расшифровка:

"Моя дорогая Мадлен.

Я прошу прощения за спешность и за длительный промежуток времени, прошедший с моего последнего письма, но ты ведь знаешь: работа, которую я выполняю, угодна Богу и требует от меня большой концентрации сил и верности.

Точнее, требовала.

Ибо я больше не считаю себя странствующим солдатом-охотником на ведьм, благословлённым самим епископом.

Я больше не стану маршировать и подчиняться приказам Гундрена, этого печально известного вюрцбургского монстра.

Я сбежал, и теперь за мной охотятся мои же бывшие единомышленники, обвиняя в колдовстве, как и я некогда обвинял других в порывах бредовой духовной непорочности.

Да поможет мне Бог, и ныне и присно, и во веки веков!

Я тебе уже много раз говорил, что мы с единомышленниками выполняли богоугодные, правильные дела.

Это же я повторял и себе, раз за разом, ибо как ещё я смог бы совершать те зверства, которые мне приказывали совершать?

Многие высказывались против нашей работы по истреблению ведьмовских сект.

В нашей семье ты противилась этому сильнее остальных, поэтому именно тебе, моя милая сестра, я и отправляю это письмо.

В некоторой степени ты была права.

Даже я бы сказал, в большей степени.

Здесь и сейчас я обнажаю пред тобой душу свою.

Мои грехи тяжки и многочисленны.

Как мне рассказать о тех зверствах, коим я стал свидетелем? Они были совершены добровольно, и да простит меня Бог, но я считал, что совершал всё во имя Его.

Как рассказать обо всех погибших невинных? А они были невинным, в этом у меня сейчас нет сомнений.

Мужчины, женщины, дети.

Я видел, как детей трёх-четырёх лет вели на костёр. Какую выгоду можно извлечь из убийства сих агнцев божьих?!

Но близится судный день, и все мы ощутим гнев Его и Его карающую длань.

А моё время уже убегает.

Вот моё признание в том, что я сделал, что видел, и кого судил ошибочно.

Должен признать, что мрачную деятельность ведьмовского суда остановила именно протестантская армия короля Густава, и если бы шведы не захватили наши города и провинцию, охота на ведьм бушевала бы бесконтрольно.

Сейчас я расскажу о наших методах. Они безупречны.

Не сомневаюсь, сестра моя, что тебе известны наши инструменты для выбивания признания: тиски для пальцев, «испанские сапожки», дыбы, жаровни, клинья...

Мы легко рубили руки предполагаемым еретикам и разрывали калёными крюками груди девушек и женщин.

Колесование, подвешенная к потолку клетка, виселица, «испанские башмачки», «ведьмино кресло» – вот наши самые мерзкие инструменты.

В минуту тяжёлой меланхолии признаюсь тебе, что я принимал участие в массовых сожжениях в Вюрцбурге и Бамберге.

Скольких мы поджарили на костре и в печах? Я даже не могу сосчитать.

Целые деревни были уничтожены и сейчас опустели, а в других, где раньше были сотни жителей, осталось по пять-семь человек.

Вот она – суть истерии с охотой на ведьм, сестра моя.

И те, кого мы притаскивали в тюрьму, должны были либо сами признаться в колдовстве, либо сделать это под пытками.

Таков приказ Епископа Дорнхайма, и все охотники на ведьм следуют ему.

А если проявить к заключённым сочувствие, то тебя осудят за пособничество.

Поэтому пойми, прошу тебя, пойми хорошенько, что все ужасы и мерзости, о которых ты слышала, не лишены оснований.

А ты помнишь рассказы дяди Конрада о зверствах в Силезии?

Как он стал свидетелем того, что за крепостными стенами Шлюсберга были вкопаны сотни столбов, и на каждом из них качался труп сожжённой или зарубленной ведьмы?

Истерия с охотой на ведьм – это зараза, чума невежества, которая должна быть искоренена, хотя пока я не вижу для этого ни единого способа.

За исключением нескольких редких случаях не существует никаких доказательств дьявольщины и колдовства.

Но поскольку время моё уходит, ровно как и свобода с жизнью, и я боюсь, что больше никогда не увижу тебя, я чувствую, что должен рассказать тебе об одном редком, невообразимом и до крайности жутком случае.

Надеюсь, ты мне поверишь.

Две недели назад отряд из шестнадцати человек под предводительством комиссара по охоте на ведьм Гундрена Вюрцбургского напал на деревеньку Кобольддамм, о которой ходили ужасные, внушающие серьёзное беспокойство слухи.

Поселение находилось глубоко в лесу, среди древних холмов и курганов, которые, если верить местным легендам, некогда населяли тролли и эльфы.

Дома в деревне стояли кучно, и мимо них пролегали лишь вытоптанные тропинки и редкие дорожки, вымощенные битым камнем.

Дома были наполовину сделаны из дерева, наполовину – из соломы; чудно вытянутые вверх, их скрывали от посторонних глаз зловонные, сырые туманы.

Кобольддамм был тихим, скрытым местом, от которого развивалась клаустрофобия, и не отпускало предчувствие чего-то ужасного.

Над деревушкой витала необъяснимая аура гнили и вырождения, и при первом взгляде на неё мне показалась, что деревня заброшена.

Покосившиеся дома, покорёженные двери, провисшие крыши...

Даже воздух там казался испорченным, гнилостным, заразным, как в поражённых чумой поселениях.

Этот запах висел между домами на узких улочках, словно деревенька гнила изнутри.

Уверен, что все мы без исключения ощущали эти миазмы зла, властвующего над хутором.

Скорей всего, мы все рванули бы прочь, если бы не одержимость Гундрена ведьмами.

И мы остались, потому что помешательство Гундрена лишь усилилось из-за того, что мы видели перед собой явные, чёткие знаки ведьмовства.

Пентаграммы, пентакли, руны заклинаний. На стенах домов.

Многие из знаков были нам знакомы и имели такие жуткие толкования, что у меня холодок пробежал по спине.

Среди этих знаков были нацарапаны самые ужасные языческие символы: руны, глифы, целые слова то ли на арабском, то ли на латинском, а может и на другом, неизвестном нам языке (позже Гундрен назвал это «шифром Кобольддамма»).

Да, на всех постройках этой гнусной деревни были выгравированы цифры, слова и символы загадочного и жуткого происхождения.

Мы не сомневались, что здесь творится чародейство, и что эта деревушка отдала себя в мерзкие лапы самого дьявола.

Мрачная, пустая, заброшенная, гибнущая – не это ли признаки безбожия и кощунства?

О таких местах нам часто рассказывали, но мы никогда ещё не сталкивались с ними лично.

Здесь не надо было фабриковать обвинения, сестра моя, ибо всё было и так очевидно.

Был ли Кобольддамм заброшен?

Едва ли.

Ведь спустя пару минут нас вышли поприветствовать крестьяне с бледными, безумными лицами в чёрных, рваных рясах.

Большинство из них страдали от какой-то мерзкой заразы: их лица и тела покрывали опухоли, язвы и наросты, которые омерзительно деформировали их конечности и туловище.

Они окружили высокого и мрачного мужчину с горящими глазами и вытянутым, неприятным лицом, которого мы все знали: это был Алардус Верден, чародей и алхимик, которого прозвали «Колдун из Кобольддамма».

Никто из нас не спешил приближаться к проклятым жителям. Все боялись, что их болезнь заразна, как жёлтая лихорадка, бубонная чума или золотуха.

Мы остались сидеть на лошадях, сжимая в руках мушкеты и сабли, а прокажённая, покрытая язвами толпа сгрудилась вокруг нас.

С каждой минутой мы замечали всё больше и больше признаков болезни, которая вызывала у нас отвращение.

Сам воздух в этой деревне кишел ядовитыми парами и неизвестными болезнями.

Наконец, Гундрен произнёс:

– Не вы ли, сэр, Алардус Верден? Не вы ли в ответе за это мракобесие? – Гундрен обвёл рукой отвратительные символы и отталкивающие руны заклятий. -

Не вы ли, сэр, и есть создатель сего кощунства?

Верден захохотал, скрестив пальцы в знаке лукавого. От любого другого этот жест показался бы оскорбительным, но от Алардуса Вердена... таинственным и угрожающим.

Меня переполнял ужас, как малодушного труса.

– Либо говорите, зачем пришли, либо уходите. Или, возможно, вы пришли за тем, что у нас называют «поисками ведьм»? -

обратился он к Гундрену.

В этот момент Гундрен издал боевой клич и выстрелил из мушкета. Пуля угодила прямо в грудь Вердена.

Мы все последовали его примеру, разряжая мушкеты, и жители деревушки бросились врассыпную, таща за собой раненого Вердена.

Мой рассказ невероятен и ужасен, не так ли, сестра моя?

Но он ещё не окончен.

Видишь ли, если верить одному из сказаний о Вердене и его роде, они призвали некое чудовище не из нашего мира и скрещивались с ним.

И семя его находилось в них.

Я знал, что это правда, ибо я видел их гротескные лица.

После того, как разредили свои мушкеты, мы ускакали в город, чтобы на следующий день вернуться с подмогой в пятьдесят всадников.

По сути, мы пришли, чтобы сравнять Кобольддамм с землёй и захватить Вердена, чтобы надлежащим образом казнить его.

Наш налёт был быстрым и разрушительным, но, возможно, в итоге именно мы потерпели поражение.

Ибо в тех высоких домах мы отыскали вещи, о которых я не смею говорить. Но должен.

В подвалах и на запертых чердаках мы нашли мерзости, которые никогда не должны увидеть свет божий.

Мы видели мужчин, женщин и детей – живое свидетельство богохульства; они не ходили или бегали, но ползали.

Шершавые, скользкие, они больше напоминали червей или слизняков, чем людей.

Незрячий кошмар; ползающий, извивающийся, хныкающий.

У некоторых я даже не стану пытаться описать неестественность и отвратительные мутации.

А у других я стал свидетелем физического разложения.

Первое существо я увидел, когда его, шипящего, тащили из подвала трое всадников.

Сначала я решил, что это женщина. Затем – что мужчина. А может и женщина, державшая в объятиях двоих или троих детей.

Но это было ни то, ни другое, ни третье... Создание с множеством конечностей и голов, словно слепленное из четырёх или пяти тел, которые срослись, напоминая безумный человеческий грибок.

Существо было бледным, дряблым; оно визжало несчётными беззубыми ртами и пялилось на нас десятком серых, водянистых глаз.

В этой адской сущности не было никакое однородности; сложно было сказать, где заканчивалось одно тело и начиналось другое... Лишь перетекающий сгусток человеческой плоти с бескостными конечностями.

Расплавленный человеческий жир с глазами в тех местах, где их быть не должно, и с рудиментарными конечностями, принадлежащими не понятно кому.

Мы сожгли этот кошмар прямо на улице.

Мы нашли ещё многих подобных. А некоторых и ещё отвратительнее.

В этих мрачных, сгнивших домах мы стали свидетелями детей, поглощавших других детей, и матерей и отцов, поглощавших друг друга.

Но самым худшим – действительно, худшим! – было наше следующее открытие: эти скопления человеческой плоти могли делиться на несколько частей.

Даже те, кто на вид представлял собой одиночное мужское, женское или детское тело.

Когда их касались солнечные лучи, они начинали кричать; от их тел поднимался гнилостный запах и зловонный туман, и они начинали делиться.

Да, они раскалывались, исходили паром, барахтались в грязи и ядовитой жиже, а затем... Затем они начинали расширяться, расплющиваться, выпячиваться, разламываться, словно их мыли или растягивали в противоположных направлениях, пока они не расширялись до величины двух мужских торсов.

А потом от макушки до промежности появлялась кровоточащая демаркационная линия, как на надрезанном фрукте.

И две половины человека медленно, под отвратительные, тошнотворные звуки отделялись друг от друга, связанные лишь тонкими паутинками человеческой ткани, пока полностью не заканчивалась бифуркация, и на земле не оказывались два создания.

Два бесформенных желеобразных существа, быстро застывающих, как охлаждённый жир.

То, о чём я тебе рассказываю, безбожно и гнусно, и я никогда бы не признался в этом, если бы моё время не подходило к концу.

Я не могу притворяться, что понимаю дьявольскую механику этих кошмаров.

Но судя по тому, что все «отпочкования» выглядели похожими на Вердена, я могу предположить, что это именно его семя росло и размножалось на этих несчастных людях, как сорняк бесконтрольно рассеивается на плодородных полях.

Думаю, так оно и есть.

Я уверен, что те существа, слепленные из многих тел, должны были разделиться на нескольких, когда придёт их час.

А дальше...

Господь милосердный, ты хоть представляешь, как скоро эта чума плоти и духа людского могла распространиться от одной деревни к другой, как отвратительная зараза?!

Я признаюсь тебе, что тогда мы предали всех этих проклятых гибридов огню. И правильно сделали.

Как они кричали и бесновались!

И женщина, которую вытащили из погреба. На ней росли трое её детей: безглазые, уродливые, извивающиеся тела; они напоминали недоразвитый плод, пытавшийся самостоятельно выкарабкаться из матки.

И мужчина, который разделился на двух прямо на наших глазах; его половинки вначале ещё соединялись кровавыми тяжами, напоминавшими резину, а затем полностью разделились, растянулись... У одного из образовавшихся созданий челюсть оттянулась почти на метр до самого пояса.

Господи, как же это существо сопротивлялось! Как оно пыталось сначала разделиться, а затем вновь склеиться, пока огонь глодал его плоть!

Вот так, сестра моя. Мы спалили всех в той проклятой деревеньке. Это была тяжёлая работа. В конце концов, мы насчитали тридцать три тела... Хотя некоторых было довольно сложно считать, ведь они состояли не из одного, а из трёх-четырёх человек.

В скором времени мы сожгли дотла и всё поселение, и даже низину вокруг.

Несчастные всадники следовали за нами и посыпали выжженную землю солью.

Но основной нашей заботой, по мнению Гундрена, был Алардус Верден.

Да, мы поймали его, и он яростно боролся.

Делился сначала надвое, затем натрое, но в итоге мы сломили его сопротивление залпом мушкетов и горящих стрел.

Мы связали его, как свинью, и потащили на другую сторону гибельных холмов, пока солдаты сжигали деревню.

Гундрен сказал, что позже мы вернёмся с порохом и запалами и сровняем с землёй эти проклятые холмы, чтобы и памяти о них не осталось.

Но что-то я отвлёкся.

Мы притащили Вердена на выбранную нами для костра поляну и привязали его к стволу засохшего тиса.

Он извергал проклятия и богохульства на языках, большинство из которых мы даже не знали.

Ни один порядочный человек не должен слышать такие речи.

У меня до сих пор в ушах стоит уверенный голос Гундрена и слова, которые я теперь начинаю презирать.

– Признай свой грех ведьмовства, Алардус Верден. Свой и своих родичей! Этого нечестивого и дьявольского шлюшьего семени! Признайся перед ликом Господа нашего, иначе мы заставим тебя есть святую соль и пить святую воду. Кто научил тебя, Верден, сему проклятому искусству колдовства, и откуда он пришёл? Признайся, колдун, признайся!

Но Верден лишь хихикал, как злобная сумасшедшая старая ведьма.

И был обезглавлен.

Этим всё и должно было закончиться, но...

Его голова продолжала жить, как и обезглавленное туловище!

Тогда мы сложили вокруг него поленья и предали огню и вечным мукам.

Хотя должен признаться и тебе, сестра моя, и Богу на небесах, что Верден не сгорел так, как сгорел бы я, или ты, или любой другой!

Мы сожгли его до чёрного пепла, но и после этого я не мог сказать, что к нему пришла смерть.

Терзаемый пламенем, обгорелый труп Вердена продолжал двигаться и продолжать жить.

Не решившись оставить это дьявольское отродье, мы отвязали его от столба, скрутили труп верёвками, накрыли брезентом и забросили в повозку.

Мы привезли его останки в Вюрцбургскую Башню, где много дней спустя он, наконец, был умерщвлён.

По решению епископа Дорнхайма останки скелета Алардуса Вердена были помещены в крепкий гроб, крышка была забита сотней гвоздей, а сам гроб обмотан многометровой цепью.

На этом моё знание вопроса заканчивается, моя дорогая Мадлен. Эта история оставляет меня с трясущимися руками и седыми волосами, хотя мне ещё только тридцать один год.

Как раз перед тем, как я покинул Гундрена и самого Епископа Дорнхайма, я слышал, что гроб исчез.

Каким образом? Понятия не имею.

На этом моя исповедь окончена.

То, что мы сделали в Кобольддамме, было нашей работой, и длань Господня указывала нам путь.

Я знаю это.

Но именно этот пример – пламя, которое зажжёт земли, как ничто прежде, и принесёт сотни смертей невинных жертв.

Я не отрицаю, что существует в этом мире и истинное зло! Но оно – такая редкость...

Однако, если эта редкость попадёт в руки такого монстра, как Гундрен, то даст ему повод и оправдание для бессмысленных убийств и разбоя.

Всё, моя милая сестра, моя дорогая Мадлен. Больше я не скажу ни слова.

Прости своего брата, но не жалей его: он сделал то, что сделал, будучи в здравом уме.

Храни Господа нашего в сердце своём, и пусть он защитит тебя от зла. Но помни, милая моя: в эти тёмные времена такое зло, как Верден, встречается очень и очень редко, а вот зло, подобное Гундрену, напротив, становится слишком распространённым.

Прощай, моя дорогая сестра.

Искренне любящий тебя брат,

Гензель Зондерхайм".

Немного озадаченный, я отложил в сторону копии старого письма, на мгновения погрузившись в эпоху четырёхсотлетней давности.

Все эти невинные жертвы.

Но не все из них были невиновны, если верить только что прочитанному мной письму.

Я не сомневался, что письмо было древним, но было ли сказанное в нём правдой?

Даже при воспоминании о Крофте – или о том, кем он стал – я продолжал сомневаться.

Всё было настолько неправдоподобным.

Но в глубине сердца, признаю, я уже поверил написанному.

Предполагаемые события в Кобольддамме говорили о человеческих существах, делящихся, как клетки; о людях, сросшихся вместе, словно в какой-то извращенной стадии бинарного деления.

И разве не об этом же подумал я сам, когда увидел останки Вердена?

О том, что скелет колдуна выглядит так, словно начал почковаться во время сожжения?

Конечно, тогда шёл дождь, по земле стелился туман, свет фонаря был тусклым, а я устал от тяжёлого физического труда... Но тот скелет не был обычным.

Я вспомнил, о чём тогда подумал: костяк Вердена выглядел так, будто два скелета решили слиться воедино, либо один скелет решил расщепиться надвое.

Безумие. Неужели я всерьёз об этом думал и верил в это?!

Да, думал. И верил.

Ладно, допустим.

Алардус Верден призвал нечто. Нет, не христианского дьявола, а кого-то из тех сущностей, о которых мне рассказывал Крофт, начитавшись древних книг.

Сущностей, что были гораздо древнее, чем само христианство, да и мир вообще. Абсолютное вселенское зло.

Возможно, из другого измерения.

Что мне тогда сказал Крофт?

Что-то вроде "они разгуливают не по тем пространствам, о которых мы знаем или можем догадываться, а за их пределами, меж мирами".

Значит, Верден призвал это наделённое сознанием зло из другого измерения, и оно его заразило, поглотило, изменило его биологию, пока его организм не стал абсолютно чужд нашему миру.

А затем болезнь начала захватывать всё новых и новых жертв, расползаясь, как злокачественная опухоль.

Он заразил всех в той деревеньке, и они, в свою очередь, тоже начали делиться.

И это начало бы бесконтрольно расти в геометрической прогрессии, пока полностью не захватило бы весь наш мир через определённое время.

К счастью, отряд охотников на ведьм пресёк заразу раньше.

А Алардус Верден, источник заразы, был обезглавлен, сожжён и заперт в гробу.

И гроб этот находился глубоко в земле в тайном месте, пока мы с Крофтом не раскопали его...

И тогда...

Господи, что же мы выпустили на свободу?!

Дрожащими руками я снова взял письмо Крофта.

Начал читать с того места, где остановился.

Там оставалось уже немного.

"Если ты сделал то, о чём я тебя просил, Криг, значит, ты знаешь всё, что тебе следует знать.

Мне жаль, что я втянул тебя в этот бардак.

Я понятия не имею, что мы высвободили; что мы выдрали из земли, как гнилой зуб.

Наверно, ты сейчас уверяешь себя, что всё, написанное в письме, полная чушь. Я не могу тебя винить в этом.

Но поверь мне, дружище: это правда.

Ибо кости Вердена не были мертвы!

В них сохранилась жизнь!

В этих костях существовало нечто древнее и смертоносное. И мы выпустили это на волю.

Века для существа, подобного этому – ничто. Пыль. Четыреста лет или сорок тысяч – не важно.

И эти кости живы даже сейчас...

Та рука, те кости, что я взял для своей небольшой Руки Славы, не были обычными; в этих заражённых костях сохранилось дремлющая, злобная жизнь.

Я вмешался, Криг, и теперь эта зараза распространяется.

По глупости своей я разбудил её, и теперь инфекция во мне; это существо возродится в моём теле и захватит весь мир, как и намеревалось сделать несколько столетий назад.

Только ты можешь это остановить, Криг.

Я чувствую, как оно размножается во мне даже сейчас, когда я пишу это письмо, заражая клетку за клеткой.

Пока его сознание – сознание Вердена – дремлет, но вскоре оно окрепнет и очнётся, и тогда... Ты понимаешь, к чему я клоню?