Текст книги "Грешница"

Автор книги: Тесс Герритсен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Совсем другими глазами осматривала она теперь стерильную келью. Полы без единого пятнышка, запах хлорки и воска – все это приобретало иной смысл. Чистота как символ невинности. Падшая Камилла отчаянно пыталась стереть свои грехи, искупить вину. Долгие месяцы она жила с сознанием того, что носит под сердцем ребенка, скрывая его под многочисленными складками своей одежды. Или же она отказывалась воспринимать действительность? Не хотела признаться даже самой себе, как это бывает с беременными девочками-подростками, которые до последнего отрицают истинную причину округлившихся животов.

И что же ты сделала, когда твой ребенок появился на свет? Запаниковала? Или хладнокровно избавилась от живого свидетельства своего греха?

С улицы донеслись мужские голоса. Из окна она разглядела темные силуэты двух полицейских, которые вышли из здания. Они остановились, чтобы плотнее запахнуть пальто, потом задрали головы вверх и посмотрели на снег, искрящийся в ночном небе. Вскоре они ушли, и калитка со скрипом закрылась за ними. Маура прислушалась к другим голосам и звукам, но ничего не услышала. Только молчание снежной ночи. "Как тихо, – подумала она. – Как будто только я осталась в этом здании. Забытая и одинокая".

И тут же услышала скрип, а потом какой-то шорох, словно кто-то вошел в комнату. Мурашки побежали по коже, и Маура нервно хохотнула.

– Боже, Джейн, не подкрадывайтесь ко мне, как...

Обернувшись, она замолчала на полуслове.

В комнате никого не было.

Какое-то время Маура стояла, не двигаясь, не дыша, просто уставившись в пустоту. Воздух как будто застыл. Призраки – первое, что пришло ей на ум, прежде чем восторжествовала логика. Старые полы всегда скрипят, а трубы отопления гудят. Она слышала вовсе не шаги, а скрип половиц, сужающихся от холода. Вполне разумное объяснение странных звуков, которые она приняла за чье-то присутствие.

Но Маура все равно ощущала, что она не одна, ей казалось, будто за ней наблюдают.

На ее руках волоски встали дыбом, и нервы напряглись до предела. Что-то скреблось над головой, словно когти царапали дерево. Она перевела взгляд на потолок. Зверь? Он движется.

Маура вышла из кельи, и стук ее сердца на миг заглушил все остальные звуки. Вот он – движется по коридору!

Бум-бум-бум.

Она пошла на шум, не отрывая взгляда от потолка и постепенно ускоряя шаг, пока не столкнулась с Риццоли, которая только что вышла из туалета.

– Эй, – сказала Риццоли. – Куда вы так несетесь?

– Ш-ш-ш! – Маура знаком показала на темный потолок.

– Что?

– Прислушайтесь.

Женщины напрягли слух, пытаясь уловить какие-то новые звуки. Но ничего, кроме гулкого стука сердца, Маура не слышала.

– Может, это просто вода бежала по трубам, – предположила Риццоли. – Я только что сливала воду в унитазе.

– Трубы тут ни при чем.

– Так что вы слышали?

Взгляд Мауры вновь метнулся к старинным балкам, тянувшимся по всей длине потолка.

– Там.

Царапающий звук повторился, уже в дальнем конце коридора.

Риццоли уставилась в потолок.

– Что это, черт возьми? Крысы?

– Нет, – прошептала Маура. – Что бы это ни было, это больше крысы. – Она тихонько двинулась по коридору к тому месту, откуда в последний раз донесся звук. Риццоли последовала за ней.

И в тот же миг топот шагов вихрем пронесся по потолку в обратную сторону.

– Он движется в другое крыло! – воскликнула Риццоли.

Теперь Риццоли была впереди: она первой щелкнула выключателем, когда они нырнули в ближайшую дверь, ведущую в другое крыло. Женщины заглянули в пустынный коридор. Здесь было прохладно, и в воздухе ощущалась влажность. В открытых дверях просматривались заброшенные комнаты, уставленные зачехленной мебелью, издалека похожей на привидения.

Диковинный зверь затих, ничем не выдавая своего местонахождения.

– Ваши люди осматривали это крыло? – спросила Маура.

– Мы обыскали все комнаты.

– А что там, наверху? Над потолком?

– Просто чердак.

– Но что-то там все-таки шевелится, – тихо произнесла Маура. – Этому существу хватает ума понять, что мы его преследуем.

* * *

Маура и Риццоли пробрались в верхнюю галерею часовни и, присев на корточки, разглядывали панель красного дерева, которая, как сказала Мэри Клемент, ограждала чердачное помещение. Риццоли осторожно толкнула доску, и та бесшумно отодвинулась. Женщины уставились в темноту, прислушиваясь. Теплый воздух коснулся их лиц. Все тепло, производимое в обители, поднималось вверх и теперь рвалось наружу через открытый проем.

Риццоли осветила чердак фонариком. В поле зрения попали массивные деревянные балки и розовая оплетка новой изоляции. По полу змеились электрические провода.

Риццоли первой зашла на чердак. Маура включила свой фонарик и двинулась следом. Потолок был невысоким, так что выпрямиться в полный рост не удавалось; приходилось нагибаться, чтобы не задеть деревянные балки над головой. Лучи фонариков описывали широкие круги, но за границей этих светлых пятен царила кромешная темнота, и Маура чувствовала, как ее дыхание учащается. Низкий потолок и духота вызывали такое ощущение, будто они похоронены заживо.

Она едва не подпрыгнула, когда ее коснулась чья-то рука. Не произнося ни слова, Риццоли указала направо.

Половицы вновь заскрипели у них под ногами, когда женщины двинулись дальше. Риццоли пробиралась впереди.

– Постойте, – шепнула Маура. – Может, вызвать подкрепление?

– Зачем?

– Кто знает, что там?

– Я вызову подкрепление, а потом окажется, что мы охотимся за каким-нибудь глупым енотом... – Она остановилась, посветив фонариком сначала влево, потом вправо. – Мне кажется, мы уже над западным крылом. Здесь становится совсем жарко. Выключите фонарь.

– Что?

– Выключите. Я хочу кое-что проверить.

Маура неохотно выключила фонарик. То же самое сделала Риццоли.

Во внезапно наступившей темноте Маура особенно остро ощутила, как участился пульс. "Мы же не видим, что творится вокруг и кто к нам приближается". Она поморгала, чтобы глаза быстрее привыкли к темноте. Потом заметила узкие полоски света, пробивавшегося сквозь расщелины в полу. Они мелькали то тут, то там, в тех местах, где дерево рассохлось.

Шаги Риццоли удалялись. Внезапно ее темная фигура опустилась на корточки, припала к полу. На какое-то мгновение она застыла в этой позе, потом раздался тихий смех.

– Слушайте, это все равно что подглядывать в раздевалку к мальчишкам.

– Куда вы смотрите?

– В келью Камиллы. Мы находимся прямо над ней. Здесь свищ в половице.

Маура шагнула в темноту и подошла к тому месту, где сидела Риццоли. Опустившись на колени, она тоже заглянула в дырку.

Внизу, прямо под ними, был стол Камиллы.

Маура выпрямилась, почувствовав, как холодок пробежал по спине. "Кто бы здесь ни прятался, он видел меня там, в комнате. Он наблюдал за мной".

Бум-бум-бум.

Риццоли так быстро развернулась, что задела локтем Мауру.

Маура поспешила включить свой фонарик, и его луч заметался по чердаку, пытаясь отыскать того, кто все это время находился поблизости. Свет фонаря выхватывал из темноты пучки паутины, массивные балки, нависавшие прямо над головой. Здесь было так жарко, а воздух был таким затхлым, что ощущение удушья повергло ее в панику.

Женщины инстинктивно заняли оборонительную позицию, спиной к спине, и Маура чувствовала напрягшиеся мышцы Риццоли, слышала ее учащенное дыхание. Их взгляды ощупывали темноту в поисках чьих-то диких глаз, свирепого лица.

Маура так лихорадочно озиралась по сторонам, что не сразу сообразила, что увидела. Только сосредоточившись и проследив за лучом фонаря, она заметила неровность на грубом дощатом настиле. Она вгляделась пристальнее, не веря глазам своим.

Она двинулась вперед, и ужас все сильнее охватывал ее по мере того, как луч света выхватывал из темноты одну за другой фигуры, уложенные в ряд. Их было так много...

О боже, да ведь это кладбище! Кладбище младенцев.

Фонарь дрогнул в ее руке. Маура, всегда уверенно державшая скальпель, не могла унять дрожь. Она остановилась, и луч фонарика высветил детское лицо. Голубые глаза сверкнули словно слюдяные пластинки. Она все смотрела, с трудом осознавая реальность представшей взору картины.

А потом расхохоталась. Это был смех безумия.

Риццоли уже стояла рядом, ее фонарик был направлен на розовое личико, кукольный ротик, безжизненный взгляд.

– Что за черт, – произнесла она. – Это же просто дурацкая кукла.

Маура перевела фонарик на другую фигурку. И увидела гладкую пластмассовую кожу, пухлые ножки. Стеклянные глаза все так же лупились на нее.

– Это все куклы, – сказала она. – Целая коллекция.

– Вы только взгляните, как они выложены – в ряд. Похоже на потусторонние ясли.

– Или на ритуал, – тихо произнесла Маура. Дьявольский ритуал в священном месте.

– О боже! Теперь даже мне страшно.

Бум-бум-бум.

Обе женщины разом развернулись, прорезав фонариками темноту, но не увидели ровным счетом ничего. Звук становился все тише. Таинственное существо, жившее на чердаке, теперь удалялось от них. Маура поразилась, что Риццоли уже достала оружие; это произошло так быстро, что она даже не успела этого заметить.

– Мне кажется, это не зверь, – сказала Маура.

После паузы Риццоли произнесла:

– Я тоже так думаю.

– Давайте выбираться отсюда. Пожалуйста.

– Да. – Риццоли сделала глубокий вдох, и Маура почувствовала в нем тремоло страха. – Да, хорошо. Уходим организованно. Нога в ногу.

Они держались рядом, пока шли обратно тем же путем. Воздух становился прохладным, сырым; а может, это страх холодил кожу. К тому времени, как они добрались до выхода, Маура была близка к обмороку.

Они выбрались в галерею часовни, и с первыми же глотками студеного воздуха страх начал улетучиваться. Здесь, при свете, Маура опять могла контролировать ситуацию. И рассуждать логически. Что, собственно, она увидела на этом темном чердаке? Кукол, выложенных в ряд, и ничего более. Пластмассовые тельца, стеклянные глаза и нейлоновые волосы.

– Это был не зверь, – сказала Риццоли. Она опять сидела на корточках, разглядывая пол в галерее.

– Что?

– Здесь отпечаток подошвы. – Риццоли указала на пыльное пятно. Это был след от спортивной обуви.

Маура посмотрела на свои туфли и заметила, что тоже наследила в галерее. Как бы то ни было, тот, кто оставил этот отпечаток, вышел с чердака первым.

– Да, это и есть наше существо, – сказала Риццоли и покачала головой. – Господи! Хорошо, что я не выстрелила. Как подумаю...

Маура уставилась на отпечаток и содрогнулась. След был детским.

6

Грейс Отис сидела за обеденным столом и качала головой.

– Ей всего семь лет. Нельзя верить тому, что она говорит. Она постоянно врет мне.

– И все равно мы бы хотели поговорить с ней, – сказала Риццоли. – С вашего разрешения, разумеется.

– Поговорить о чем?

– О том, что она делала на чердаке.

– Она что-то сломала, так ведь? – Грейс нервно покосилась на мать Мэри Клемент, которая и вызвала ее с кухни. – Она будет наказана, мать-настоятельница. Я стараюсь не выпускать ее из поля зрения, но она все время озорничает исподтишка. И никогда не знаешь, что у нее на уме...

Мэри Клемент положила руку на плечо Грейс.

– Пожалуйста, позвольте полиции побеседовать с ней.

Женщина заколебалась. Вечерняя уборка на кухне оставила на ее фартуке пятна жира и томатного соуса; пряди тусклых волос, выбившиеся из прически, падали на потное лицо. Это было неухоженное, измученное лицо, которое никогда не было красивым, и каждый прожитый день отпечатывался на нем новыми горькими складками. Сейчас, когда все ждали от нее решения, Грейс чувствовала себя хозяйкой положения и, похоже, наслаждалась своей властью. Ей хотелось растянуть это удовольствие, в то время как Риццоли и Маура сгорали от нетерпения.

– Чего вы боитесь, миссис Отис? – тихо спросила Маура.

Грейс в штыки встретила ее вопрос:

– Я ничего не боюсь.

– Тогда почему вы не хотите, чтобы мы поговорили с вашей дочерью?

– Потому что ее словам нельзя доверять.

– Да, мы понимаем, что ей всего лишь семь...

– Она врушка. – Слова прозвучали резко и отрывисто, словно удар хлыста. Лицо Грейс, и без того некрасивое, исказилось уродливой гримасой. – Она обманывает по любому поводу. Даже по всяким глупостям. Нельзя верить ничему из того, что она говорит.

Маура взглянула на аббатису, которая удивленно покачала головой.

– Девочка всегда такая тихая и скромная, – сказала Мэри Клемент. – Поэтому мы и разрешили Грейс приводить ее с собой на время работы.

– Я не могу позволить себе содержать няню, – перебила ее миссис Отис. – Я вообще ничего не могу себе позволить. И у меня есть единственная возможность работать, если после школы она находится здесь.

– Она просто ждет, пока вы управитесь с делами? – уточнила Маура.

– А что еще мне с ней делать? Я должна работать, понимаете? Моего мужа никто держать бесплатно не будет. В наши дни даже умереть нельзя, если у тебя нет денег.

– Простите?

– Мой муж пациент хосписа Святой Катарины. Одному Богу известно, как долго он там пробудет. – Грейс метнула ядовитый взгляд в сторону аббатисы. – Я работаю здесь по соглашению с хосписом.

Соглашение не из приятных, подумала Маура. Грейс с виду не было еще и сорока, но ей, похоже, казалось, что жизнь уже кончена. Она была скована обязательствами – и по отношению к дочери, которая явно не вызывала у нее теплых чувств, и к мужу, который слишком долго умирал. Для Грейс Отис аббатство Грейстоунз было не святой обителью, а тюрьмой.

– А почему ваш муж в хосписе? – осторожно поинтересовалась Маура.

– Я же сказала вам. Он умирает.

– От чего?

– Болезнь Лу Герига, АЛС. – Грейс произнесла это безучастным тоном, но Маура хорошо знала страшный диагноз, скрывающийся под этой аббревиатурой. Еще студенткой ей приходилось осматривать пациента с амиотрофическим латеральным склерозом. Находясь в полном сознании, он был способен ощущать боль, но не мог шевельнуться, поскольку мышцы атрофировались, превратив человека в сгусток мозга, зажатый в бесполезном теле. Осматривая его сердце и легкие, пальпируя живот, она чувствовала на себе его взгляд и старательно избегала его, зная, сколько отчаяния увидит в этих глазах. Покидая больничную палату, она испытывала облегчение с оттенком вины – но лишь с оттенком. Его трагедия ее не касалась. Она была просто студенткой, на мгновение заскочившей в его жизнь и вовсе не обязана была делить с ним тяжкую ношу его несчастья. Она была свободна и могла уйти, что она и сделала.

А вот Грейс Отис не могла. И крест, который несла она, избороздил морщинами ее усталое лицо, выбелил волосы преждевременной сединой.

– По крайней мере я вас предупредила, – произнесла она. – Девочке доверять нельзя. Она любит рассказывать небылицы. Впрочем, иногда довольно забавные.

– Мы понимаем, – сказала Маура. – Детям это свойственно.

– Если вы будете говорить с ней, я должна быть рядом. Проследить, чтобы она вела себя как следует.

– Конечно. Это ваше право как матери.

Наконец Грейс встала.

– Нони прячется на кухне. Пойду приведу ее.

Прошло несколько минут, прежде чем Грейс появилась вновь, волоча за руку темноволосую девочку. Было совершенно ясно, что Нони не хотела выходить из своего укрытия и сопротивлялась, как могла, упираясь каждой клеточкой своего маленького тельца. В конце концов Грейс просто подхватила дочку под мышку и усадила на стул – но не по-матерински нежно, а грубо, с брезгливостью женщины, доведенной до отчаяния. Какое-то мгновение девочка сидела смирно, явно удивленная тем, что так быстро покорилась. Это был кудрявый ребенок с квадратным подбородком и живыми темными глазами, которые сразу же оглядели всех присутствующих. На Мэри Клемент девочка посмотрела лишь мельком, чуть дольше взгляд ее задержался на Мауре и наконец остановился на Риццоли. И уже не двигался, как будто только Риццоли была достойна ее внимания. Как собака, которая из всех сидящих в комнате выберет единственного астматика и станет досаждать ему, Нони остановила свой выбор на той, что любила детей меньше всех из присутствовавших женщин.

Грейс подтолкнула дочь локтем.

– Ты должна поговорить с ними.

Нони сморщила личико в знак протеста. И выдавила из себя два слова, которые прозвучали хрипло и больше походили на кваканье.

– Не хочу.

– Мне все равно, хочешь ты или нет. Это из полиции.

Взгляд Нони по-прежнему был прикован к Риццоли.

– Они не похожи на полицейских.

– Но они работают в полиции, – сказала Грейс. – И если ты не скажешь правду, тебя посадят в тюрьму.

Именно этих слов из уст родителей полицейские опасаются больше всего. У детей появлялся страх перед теми, кому они должны доверять.

Риццоли кратким жестом дала Грейс понять, чтобы та замолчала. Джейн присела на корточки перед Нони, так чтобы их глаза оказались на одном уровне. Они были удивительно похожи – обе с темными кудрями и пронзительным взглядом, так что у Риццоли возникло ощущение, будто она видит перед собой собственного маленького клона. Если бы еще выяснилось, что Нони такая же упрямая, ничего хорошего можно было не ожидать.

– Давай сначала кое-что проясним, хорошо? – Риццоли обратилась к девочке непринужденно, как будто говорила не с ребенком, а со взрослым в миниатюре. – Я не посажу тебя в тюрьму. Я никогда не сажаю детей в тюрьму.

Девочка с сомнением посмотрела на нее.

– Даже плохих детей? – засомневалась Нони.

– Даже плохих.

– Даже очень-очень плохих детей?

Риццоли заколебалась, и в глазах ее промелькнуло раздражение. С Нони было не так-то просто договориться.

– Хорошо, – уступила она. – Очень-очень плохих я посылаю на перевоспитание.

– Это и есть тюрьма для детей.

– Верно.

– Выходит, вы все-таки сажаете детей в тюрьму.

Риццоли обернулась к Мауре, и в ее взгляде можно было прочесть: "Как вам это нравится?".

– Ладно, – вздохнула она. – Ты победила. Но я не собираюсь сажать тебя в тюрьму. Я просто хочу поговорить с тобой.

– А почему вы не в форме?

– Потому что я детектив. Мы не носим форму. Но я настоящий полицейский.

– Но ведь вы женщина.

– Да. Верно. Женщина-полицейский. Так ты скажешь мне, что делала там, на чердаке?

Нони вжалась в стул и вытаращила глаза. Они долго смотрели друг на друга, выжидая, кто первой нарушит молчание.

Грейс не выдержала и стукнула девочку по плечу.

– Давай же! Рассказывай!

– Прошу вас, миссис Отис, – поморщилась Риццоли. – Это не обязательно.

– Но вы видите, что она вытворяет? С ней никогда не сладишь. Ничего по-хорошему не сделает.

– Давайте просто успокоимся, договорились? Я могу подождать.

"Я могу ждать столько же, сколько и ты, малыш", – взглядом сказала девочке Риццоли.

– Итак, Нони. Расскажи нам, откуда у тебя эти куклы. Ну, те, с которыми ты там играешь.

– Я их не крала.

– А я и не говорила, что ты их украла.

– Я их нашла. Целую коробку.

– Где?

– На чердаке. Там еще много таких коробок.

– Тебе нельзя туда ходить, – заявила Грейс. – Ты должна находиться рядом с кухней и никому не мешать.

– А я и не мешала никому. Даже если бы я захотела, там все равно никого нет.

– Итак, ты нашла кукол на чердаке, – сказала Риццоли, возвращая разговор в нужное русло.

– Да, целую коробку.

Риццоли вопросительно взглянула на Мэри Клемент, которая поспешила все объяснить:

– Несколько лет тому назад у нас был благотворительный проект. Мы шили одежду для кукол и отправляли их сиротам в Мексику.

– Значит, ты нашла кукол. – Риццоли вновь обратилась к Ноли. – И играла с ними там, наверху?

– Но ведь они никому не нужны.

– А откуда ты узнала, как пробраться на чердак?

– Я видела, как туда заходил мужчина.

Мужчина? Риццоли переглянулась с Маурой. И наклонилась ближе к Нони.

– Что за мужчина?

– У него на поясе что-то болталось.

– Болталось?

– Молоток и еще что-то. – Девочка указала рукой на аббатису. – Она тоже видела его. И говорила с ним.

Мать Мэри Клемент рассмеялась.

– О! Я знаю, о ком она говорит. У нас недавно был капитальный ремонт. На чердаке действительно работали люди, устанавливали новую изоляцию.

– Когда это было? – спросила Риццоли.

– В октябре.

– У вас есть имена всех этих людей?

– Я могу проверить в гроссбухе. Мы ведем учет всех выплат подрядчикам.

Что ж, признание девочки не было таким уж удивительным открытием. Она проследила, как рабочие заходят в незнакомое для нее место. Место таинственное, куда можно было попасть только через потайную дверь. Соблазн пробраться туда был бы велик для любого ребенка и уж тем более для такой непоседы.

– А тебе не страшно было там, в темноте? – спросила Риццоли.

– У меня ведь есть фонарик.

"Какой глупый вопрос!" – сквозило в голосе Нони.

– И ты не боялась? Ведь ты была там совсем одна?

– А чего бояться?

"Действительно, чего?" – подумала Маура. Эта малышка была бесстрашной, ее не пугали ни темнота, ни полиция. Она сидела, в упор уставившись на собеседницу, как будто именно она, а вовсе не Риццоли, задавала вопросы. Но при всем самообладании она все-таки оставалась ребенком, причем не слишком благополучным. На ее кудряшках лежал слой чердачной пыли. Розовый свитер был изрядно поношенным и давно просился на помойку. К тому же он был явно с чужого плеча – рукава были высоко закатаны и засалены. Только обувь выглядела новой – модные кеды на липучках. Ее ноги не касались пола, и она все время монотонно раскачивала ими. Этакий метроном с избыточной энергией.

– Поверьте, я и не знала, что она бывает там, наверху, – вмешалась Грейс. – Я же не могу все время за ней следить. Мне нужно и стол накрыть, и посуду помыть. Мы не уходим отсюда раньше девяти вечера, да и в постель я ее раньше десяти не могу загнать. – Женщина посмотрела на Нони. – Это тоже проблема, знаете ли. Она очень устает, бывает страшно капризной, поэтому мы все время ссоримся. В прошлом году я из-за нее заработала язву. Она так меня изводила, что желудок начал сам себя пожирать. Меня скручивало от боли, а ей хоть бы что. Она до сих пор без боя не идет ни в постель, ни в ванную. Ей на всех наплевать. Вот такой ребенок, полная эгоистка. Весь мир должен вращаться вокруг нее.

Пока Грейс выплескивала свое раздражение, Маура наблюдала за реакцией Нони. Девочка замерла на стуле и даже перестала болтать ногами, а стиснутые зубы еще резче подчеркивали квадратный подбородок. Но в ее темных глазах блестели слезы. Уже через мгновение они исчезли, стертые грязным рукавом. Она не глухая и не немая, подумала Маура. Она слышит злость в голосе матери. День за днем сотнями разных способов Грейс выплескивает на дочь свое отвращение. И девочка все понимает. Неудивительно, что Нони такой трудный ребенок; неудивительно, что она заставляет Грейс злиться. Это единственная эмоция, которую она может вызвать у своей матери, и единственное доказательство того, что их связывают хотя бы какие-то чувства. Ей всего семь лет, а она уже знает, что бесполезно надеяться на материнскую любовь. Она знает больше, чем думают взрослые, и то, что она видит и слышит, безусловно, вызывает боль.

Риццоли слишком долго сидела на корточках. Она поднялась и размяла затекшие мышцы. Было уже восемь часов, они пропустили ужин, и сил у Риццоли явно поубавилось. Она стояла, глядя на девочку – точную свою копию, с такими же непокорными волосами, таким же решительным лицом.

– Скажи, Нони, ты часто забираешься на чердак? – вымученно спросила Риццоли.

Пыльная шапка волос утвердительно дернулась.

– И что ты там делаешь?

– Ничего.

– Ты только что говорила, что играешь в куклы.

– Это я вам уже сказала.

– А что еще ты делаешь?

Девочка пожала плечами.

– Да ладно, там же скучища, – поднажала Риццоли, – не думаю, что ты так просто болталась бы по чердаку, если бы там не было ничего интересного.

Нони опустила взгляд и уставилась на колени.

– Ты когда-нибудь наблюдала за сестрами? Ну, просто смотрела, чем они занимаются?

– Я все время их вижу.

– А когда они в своих кельях?

– Мне не разрешают туда подниматься.

– Но ты когда-нибудь наблюдала за ними тайком, когда они тебя не видели?

Нони по-прежнему сидела опустив голову. Потом буркнула, уткнувшись в свитер:

– Это называется подсматривать.

– И ты знаешь, что так делать нельзя, – сказала Грейс. – Это вторжение в частную жизнь. Я тебе говорила.

Нони скрестила на груди руки и продекламировала, передразнивая мать:

– "Вторжение в частную жизнь".

Это прозвучало издевкой. Грейс покраснела и двинулась на дочь, словно намереваясь ударить ее.

Риццоли жестом остановила женщину.

– Миссис Отис, вы не будете возражать, если я попрошу вас и мать Мэри Клемент выйти на минутку?

– Вы говорили, что мне можно остаться, – возразила Грейс.

– Думаю, Нони нуждается в маленьком полицейском внушении. Лучше, если вас при этом не будет.

– Ах, да. – Грейс кивнула, и в ее глазах вспыхнул недобрый огонек. – Конечно.

Риццоли угадала: Отис была заинтересована вовсе не в том, чтобы защитить дочь; ей хотелось, чтобы Нони приструнили. Призвали к порядку. Она метнула в сторону дочери взгляд, в котором читалось: "Допрыгалась", и вышла из комнаты в сопровождении аббатисы.

Какое-то время все молчали. Нони сидела, опустив голову и сложив руки на коленях. Полное послушание. Идиллическая картина.

Риццоли придвинула стул и села напротив девочки. Она молчала, словно чего-то ожидая. Выдерживая паузу.

Наконец Нони украдкой взглянула на Риццоли.

– Чего вы ждете? – спросила она.

– Жду, пока ты расскажешь мне, что видела в комнате Камиллы. Потому что знаю: ты подглядывала за ней. Я и сама любила подглядывать, когда была маленькой. Шпионила за взрослыми. Смотрела, какими странными вещами они занимаются.

– Это ведь "вторжение в частную жизнь".

– Да, но все равно забавно, не так ли?

Нони подняла голову и вперила взгляд в Риццоли.

– Вы хотите меня обмануть.

– Я не собираюсь тебя обманывать, ясно? Мне нужно, чтобы ты мне помогла. Думаю, ты очень умная девочка. И уверена, ты видишь многое из того, чего взрослые не замечают. Что ты на это скажешь?

Нони пожала плечами.

– Может быть.

– Так расскажи мне, чем занимаются монахини.

– Какие-нибудь странности?

– Да.

Нони наклонилась к Риццоли и тихо произнесла:

– Сестра Эбигайл носит памперсы. Она писает в штаны, потому что очень старенькая.

– Сколько ей лет, как ты думаешь?

– Ну, лет пятьдесят.

– Да уж. Действительно, старая.

– Сестра Корнелия ковыряет в носу.

– Фу, какая гадость.

– И швыряет козявки на пол, когда думает, что этого никто не видит.

– Еще хуже.

– А сама требует, чтобы я мыла руки, говорит, что я маленькая грязнуля. Но она руки не моет, а ведь они у нее в козявках.

– Ты мне так аппетит испортишь, ребенок.

– Я ее как-то спросила, что же она сама козявки не смывает, а она взбесилась. Сказала, что я слишком много болтаю. Сестра Урсула тоже так сказала, когда я спросила ее, почему у той тети нет пальцев, и шикнула на меня, чтобы я замолчала. Мама все время заставляет меня извиняться. Она говорит, что ей за меня стыдно. Что я вечно лазаю там, где мне не место.

– Ну, ладно, ладно, – сказала Риццоли, делая вид, будто у нее разболелась голова. – Это и в самом деле любопытные вещи. Но ты ведь знаешь, что меня интересует?

– Что?

– Что ты видела в комнате Камиллы, когда подглядывала в дырку? Ты ведь подглядывала, правда?

Нони опять уставилась на коленки.

– Может быть.

– Так да или нет?

На этот раз Нони смиренно кивнула головой.

– Я хотела посмотреть...

– Что?

– Что они носят под платьем.

Маура с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться. Она вспомнила годы учебы в католической школе, когда она задавалась тем же вопросом. Монахини казались ей самыми загадочными существами – в бесформенных черных одеждах, которые скрывали их от любопытных глаз. Что носила Христова невеста на своем обнаженном теле? Ее воображение рисовало уродливые белые панталоны, обтягивающие живот, хлопчатобумажный лифчик, призванный сделать грудь бесформенной, толстые чулки на ногах со вздутыми голубыми венами. Она представляла себе тела, укутанные в многочисленные слои грубого хлопка. И вот однажды она увидела, как сестра Лоуренсия с вечно поджатыми губами приподняла юбку, поднимаясь по лестнице, и из-под полы выплеснулось что-то алое. Это была не простая красная ткань, а атлас. С тех пор она уже другими глазами смотрела и на сестру Лоуренсию, и на всех монахинь вообще.

– Знаешь, – сказала Риццоли, наклоняясь к девочке, – мне тоже всегда было любопытно, что же они носят под одеждой. Так ты видела?

Нони с серьезным видом покачала головой.

– Она никогда не раздевалась.

– Даже когда ложилась спать?

– В это время мне уже пора было уходить домой. Так что я ни разу не видела, как она раздевается.

– Ну что же ты тогда видела? Что делала Камилла в своей комнате, когда оставалась одна?

Нони закатила глаза, как будто ответ на этот вопрос казался ей слишком скучным.

– Она убиралась. Постоянно. Она была первой чистюлей.

Маура вспомнила выскобленный пол, на котором даже краска была стерта.

– Что еще она делала? – спросила Риццоли.

– Читала книгу.

– Что еще?

Нони сделала паузу.

– Много плакала.

– Ты знаешь, почему она плакала?

Девочка в задумчивости закусила нижнюю губу. Лицо просияло, когда нашелся ответ.

– Она оплакивала Христа.

– Почему ты так решила?

Девочка сердито вздохнула.

– Разве вы не знаете? Он умер на кресте.

– Может быть, она плакала по другой причине?

– Но она все время смотрела на него. Он висит у нее на стене.

Маура вспомнила распятие, висевшее напротив кровати Камиллы. Мысленно представила молодую послушницу, распростертую перед ним в мольбе... но о чем? О прощении грехов? Об избавлении от их последствий? Но с каждым месяцем ребенок рос в ее утробе, и она уже чувствовала, как он шевелится. Брыкается. Никакими молитвами или фанатичными уборками нельзя было смыть ее вину.

– Я свободна? – спросила Нони.

Риццоли со вздохом откинулась на спинку стула.

– Да, малыш. Мы закончили. Можешь идти к своей маме.

Девочка спрыгнула со стула, шумно приземлившись, и ее кудряшки запрыгали.

– Еще она грустила из-за уток.

– Вот был бы хороший ужин, – сказала Риццоли. – Жареная утка.

– Она кормила их, а потом они улетели зимовать. Моя мама говорит, что возвращаются не все, потому что многих съедают там, на юге.

– Да-да, такова жизнь. – Риццоли помахала ей рукой. – Иди, тебя мама ждет.

Девочка уже была возле кухонной двери, когда Маура окликнула ее:

– Нони! Где Камилла кормила уток?

– На пруду.

– На каком пруду?

– Там, на заднем дворе. Даже когда они улетели, она все ходила туда, высматривала их, но моя мама сказала, что она напрасно тратит время, потому что утки уже, наверное, во Флориде. Там, где Диснейленд, – добавила она и проскользнула в дверь.

Повисло долгое молчание.

Риццоли медленно повернулась и посмотрела на Мауру.

– Вы слышали это?

– Да.

– Вы думаете...

Маура кивнула:

– Вам придется осмотреть дно пруда.

* * *

Было около десяти вечера, когда Маура подъехала к своему дому. В гостиной горел свет, создавая иллюзию, будто дома кто-то есть, ждет ее, но она-то знала, что это не так. Ее всегда встречал пустой дом; свет зажигали не человеческие руки, а трио автоматических таймеров за пять долларов девяносто девять центов, купленных в ближайшем супермаркете. В короткие зимние дни она выставляла их на пять часов вечера, чтобы не возвращаться в темный дом. Она выбрала Бруклин, пригород к западу от Бостона, из-за чувства безопасности, которое в нее вселяли тихие улицы, обсаженные аккуратными рядами деревьев. Ее соседями были такие же труженики, как она, работавшие в городе и каждый вечер возвращавшиеся в эту тихую гавань. Сосед с одной стороны, мистер Телушкин, был инженером-робототехником из Израиля. Соседки с другой стороны, Лили и Сьюзан, были адвокатами по гражданским делам. В летнее время все тщательно ухаживали за своими палисадниками и автомобилями. Городок был современным воплощением американской мечты, где лесбиянки и ученые-иммигранты радостно помахивали друг другу руками из-за аккуратно подстриженных изгородей. Трудно найти более приятное местечко поблизости от города. Впрочем, Маура знала, насколько иллюзорной была здешняя идиллия. По этим улицам тоже ходили и жертвы, и хищники. Секционный стол в морге – место демократичное, не признающее дискриминации в отношении домохозяек из тихих пригородов.