Текст книги "Финт"
Автор книги: Терри Дэвид Джон Пратчетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Место ему не нравилось. А уж как ему не понравилось ехать с завязанными глазами в тряской карете! – тип с иностранным акцентом, сидевший напротив, пригрозил ему крупными неприятностями, если он только попытается снять повязку. Ему вообще не нравилось работать на людей с иностранным акцентом, если на то пошло. Таким доверять нельзя. Это вам не то что дела вести с добрыми, честными, богобоязненными англичанами – вот с ними Ушлый Боб управляться умел. Ему не понравилось, что сюда ехали кружными путями, петляли, поворачивали обратно, то и дело меняли направление – как вор в бегах. И мысль о том, что после разговора все повторится сначала, душу тоже не грела.
Место-то шикарное – это точно; даже пахнет шикарно. То и дело за его спиной проходили какие-то люди, и это Ушлого Боба тоже злило, потому что оглянуться он не смел. Жуть, прям мурашки по коже. Он тут десять минут проторчал в ожидании, прежде чем этот хмырь, кто бы уж он там ни был, бесшумно прошел к креслу по ту сторону огня – о чем Ушлый Боб узнал только потому, что обитое кожей кресло пожаловалось легким неприличным треском: такой издают только самые лучшие кожаные кресла под тяжестью задницы. Ушлый Боб узнавал хорошее кресло на слух, ведь ему уже доводилось бывать в домах сильных мира сего, хотя и не по такому делу.
Тишина всколыхнулась: опасливый хмырь по ту сторону огня, которому так хотелось остаться невидимым, надумал заговорить. В этот миг Ушлый Боб осознал, что если тут у кого и есть повод для опасений, так только у него самого, а следом накатило ужасное предчувствие: рано или поздно понадобится отлить.
Это едва не случилось само собою, когда невидимый голос изрек:
– Итак, мистер Ушлый Роберт, вы, кажется, заверяли нас, что ваши люди без труда справятся с одной заурядной девчонкой. Тем не менее, друг мой, похоже, она дважды от вас сбежала, а поймать ее вам удалось только раз. Вы, надеюсь, меня не осудите, если я отмечу, что это не лучшим образом сказывается на вашей репутации; вам так не кажется?
Было что-то в этом голосе, что действовало Ушлому Бобу на нервы. Голос звучал по-английски, но не совсем по-английски, как если бы иностранец выучил английский в совершенстве, но не перенял всех тех оборотов и словечек, что отличают урожденного англичанина. Собственно, его английский был слишком хорош. Прямо-таки безупречен. В нем не хватало шероховатостей и неправильностей, которыми пересыпают речь урожденные англичане. Ушлый Боб сидел в луже тьмы – по счастью, пока только тьмы – и оправдывался:
– Видите ли, сэр, мы-то ожидали девчонку, но у этой особы кулаки будь здоров, одного моего парня она просто вырубила. А среди них был и профессиональный боксер, сэр! Она смышленая и верткая, сэр, дерется как черт, а вы ж сами наказали погрузить ее на корабль целой и невредимой, одним куском, типа. Честно скажу, сэр, мои парни, к сожалению, тоже хотели вернуться домой целыми-невредимыми. Говорят, в жизни не видывали такой стервы – пинается, и плюется, и кулаками машет что надо, один из моих ребят так и ходит согнувшись и с подбитым глазом, а второй двух пальцев недосчитался. Ну то есть в первый раз она застала нас врасплох, но тогда она просто сбежала, ребята ее вернули, затолкали в вашу карету и связали. Конечно, на корабль мы к тому времени опоздали, вот поэтому и везли ее к вам.
Ушлый Боб чувствовал, что ступает на опасную почву, потому что, в конце концов, все это не его вина.
– И как я уже докладывал вашему коллеге, сэр, – продолжал он, – при второй попытке все должно было сойти гладко, но она выбила дверь и выскочила наружу, в самый разгар ужасной грозы. Ваш кучер, сэр, не смог остановить лошадей – в такой-то дождь. Очень необычные обстоятельства. Непредсказуемые.
В тишине послышался шорох переворачиваемой страницы, и голос промолвил:
– Как я понимаю, мистер Ушлый Роберт, некий… – страницы зашуршали. – Некий Финт ранил двоих ваших людей, а одного едва не утопил в сточной канаве. Сдается мне, нам следовало нанять его, а не вас.
Человек, которому нравилось представлять себя Ушлым Бобом, хотя прямо сейчас особой ушлости он в себе не ощущал, промолвил:
– Я вам еще пригожусь, сэр, памятуя, что вы мне уже много должны за то, что мы ее с самого начала выследили. Ведь мой счет за эту услугу все еще у вас?..
Незримый заказчик вторую часть фразы пропустил мимо ушей:
– Мне бы хотелось верить, что у вас есть новости касательно этого небольшого затруднения. Я так понимаю, наш возмутитель спокойствия снова заявил о себе? Пожалуйста, просветите меня, будьте так любезны!
Ушлый Боб тотчас откликнулся:
– Он задает много вопросов, сэр, и делает это, можно сказать, методично, сэр.
Ушлый Боб остался очень доволен характеристикой «методично», но отнюдь не порадовался, когда голос, излишне резко на его вкус, ответствовал:
– Боже правый, вы, надеюсь, способны сами проявить инициативу, не так ли?
Ушлый Боб знал, что такое инициатива, но прямо сейчас таковой остро недоставало. Он с надеждой промолвил:
– Этот парень, который вопросы задает, он не невесть кто, если вы меня понимаете; у него обширные связи на улице, что несколько усложняет дело.
Голос зазвучал рассерженно, и мочевому пузырю Ушлого Боба это не понравилось. Лучше не стало, когда из темноты донесся вопрос:
– Он что, на полицейского работает… на пилера, как вы их называете?
Пилер! Всегда напоминайте про пилеров озабоченному джентльмену удачи! Чертовы, чертовы пилеры. Их не подкупишь, с ними не задружишься – это вам не добрые старые «ищейки» с Боу-стрит, – а пополняют их ряды главным образом ветераны войны. А если вы побывали на какой-нибудь из последних войн и вернулись в целости и сохранности, руки-ноги и прочие детали на месте, стало быть, вы крепкий орешек – или вам баснословно везет. Чертов мистер Пиль разослал их по всему городу, этих проныр, они везде свой нос суют; ответа «нет» они не принимают, да вообще никакого ответа не принимают, кроме разве: «Вы меня взяли с поличным, сэр; сдаюсь, сэр». Если вы в неладах с пилерами, можете звать на помощь мамочку, тетушку, можете все глаза выплакать, а эти паразиты помочь вам их на место вставить и не подумают; пьют как сапожники, шумят как сам дьявол и дружбу ни с кем не водят – как ни странно, даже со знатью. А среди знати всяко есть и такие, у кого по части законности рыльце в пушку, вроде него самого; когда-то он полагался на добрых старых «ищеек» с Боу-стрит, они-то народ, ну, понимающий… особливо под звон монет.
А что можно поделать с поганцами-пилерами, которым никто не указ, кроме самого сэра Роберта Пиля? При одной мысли о них мочевой пузырь Ушлого Боба болезненно сжался. Страх уже потек тонкой струйкой по его ноге, пока Боб, тщательно подбирая слова, пытался объяснить:
– Нет, сэр, не на пилеров, сэр. Это просто пацан из трущоб, сэр, хотя парень-жох, сэр, если вы схватываете мою мысль.
Повисло ледяное молчание, а затем послышалось:
– Ничего вашего я хватать не собираюсь, мистер Боб. Что такое жох? – Слово прозвучало так, словно говорящий вытащил из супа дохлую мышь, или, еще точнее, половинку дохлой мыши.
Ушлый Боб, в создавшихся обстоятельствах осознавший, что имя его соответствует истине только наполовину, отчаянно пытался выкрутиться. Кто ж не знает, что такое жох? Да все на свете знают! Ну, во всяком случае, любой лондонец. Жох – это… это жох! Это все равно что спросить: а что такое пинта пива? Или: что такое солнце? Жох это жох, хотя Боб понимал, что над определением придется потрудиться, прежде чем он даст ответ опасному голосу из тьмы.
Он снова откашлялся.
– Так, жох, ну, в общем, жох – тот, кого все знают, и он знает всех, и небось про всех знает что-нибудь такое, чего никто не хочет, чтоб про него знали. Хм, так вот, он ушлый, себе на уме, не то чтоб вор, но к нему в руки все как-то само собою попадает. Может натворить дел и на улице себя чувствует как рыба в воде. Этот Финт, он… ну, в общем, Финт еще и тошер, стало быть, он знает, что происходит внизу, в канализации, – тошер, сэр, это тот, кто спускается под землю искать монеты и прочую мелочовку, все то, что потерялось и утекло в трубу. – При упоминании канализации Ушлый Боб еще беспокойнее заелозил и добавил: – Я чего хочу сказать, сэр, такой пацан, что бы ни случилось, он всегда тут как тут, можно сказать – заводила; интересный тип, если понимаете, о чем я. А этот в последнее время еще и тусуется с благородными.
Исходя пóтом и все еще ерзая на стуле, Ушлый Боб ждал приговора. Сердце оглушительно стучало, но ему показалось, он слышит за стеной огня тихие перешептывания. То есть здесь, с ним в комнате, не один человек! Он заерзал еще сильнее – не к добру это все!
Наконец голос изрек:
– Интересные типы нас не интересуют; они могут представлять опасность. Однако если этот Финт задает вопросы про девчонку, то он ее либо нашел, либо знает, где она сейчас, поэтому я попрошу вас озаботиться, чтоб с него днем и ночью глаз не спускали, ясно? И, разумеется, он ни в коем случае не должен догадаться, что за ним следят. Я достаточно ясно выразился, мистер Роберт? Обычно мне это удается. Дело очень тонкое, и мы будем чрезвычайно разочарованы, если оно не придет к счастливому концу. Я не намерен сейчас вдаваться в подробности, но вы, безусловно, понимаете, что окончательный провал повлечет за собою необратимые последствия. Нам нужна эта девчонка, мистер Боб. Нам нужно ее вернуть. В этой связи, мистер Боб, один из моих помощников сейчас бережно возьмет вас за руку и отведет в место, где вы, что называется, облегчитесь. Можете забрать соверены в залог вашей добросовестности; мы надеемся, что вы их заслужите.
Иностранное золото, подумал Ушлый Боб, не хуже всякого другого, а вот с иностранцами держи ухо востро; то-то он порадуется, когда все наконец закончится.
Забрав соверены и обретя блаженное облегчение в отхожем месте, Ушлый Боб вынужден был опять втиснуться в треклятую карету, и, судя по ощущению, она снова исколесила весь Лондон вдоль и поперек, прежде чем его довольно грубо вытолкнули неподалеку от его конторы. По дороге он перебирал в уме все, что знает о пареньке по имени Финт.
Один из невидимых джентльменов, затаившихся в темноте, придвинулся поближе и, перейдя на родной язык, осведомился:
– Вы вполне уверены насчет этого человека, сэр? В конце концов, мы могли бы нанять Анонима. Я навел справки; в настоящее время он свободен.
– Нет. Аноним работает слишком грязно, это опасно; дело может принять… политическую окраску, если станет известно, что мы воспользовались его услугами. Мы бы предпочли избежать… инцидента. Нет, Аноним – это крайнее средство. Мне рассказывали, что он сделал с семьей греческого посла… совершенно неоправданная жестокость. Я ни в коем случае не стану прибегать к помощи таких, как он, пока мы не исчерпаем все прочие возможности. Если мелкий пакостник снова нам напакостит или втянет в эту историю других… ну что ж, тогда, возможно, нам придется передумать. А пока давайте удовольствуемся мистером Робертом Ушлым. Вряд ли ему так уж трудно отыскать для нас эту девчонку? И проследить за грязным маленьким беспризорником? Позже мы всегда сможем от него избавиться, если он станет… неудобен.
Глава 7
Финт оказывается на волосок от гибели и становится героем дня (опять!); а Чарли разжился материалом для статьи – и загубил лучшие брюки
Финт вернулся домой, сполоснул лицо, вымыл руки, а Соломон между тем разложил по тарелкам мясную запеканку. О своих скитаниях по другим странам Соломон почти ничего не рассказывал, но вот готовить он в путешествиях здорово выучился, что правда, то правда, – причем использовал специи и травы, о которых Финт слыхом не слыхивал.
Однажды Финт спросил Соломона, почему тот решил перебраться в Англию, и Соломон объяснил: «Ммм, видишь ли, друг мой, я так понимаю, в затруднительной ситуации правительства в большинстве своем принимаются стрелять по своим подданным, но в Англии правительству нужно-таки сперва спросить разрешения. А самый цимес в том, что никому нет до тебя особого дела, если ты не слишком шумишь. Ммм, такая страна мне нравится. – Старик помолчал. – Однажды, когда я, как водится, спасался бегством, помню, повстречался мне один довольно лохматый юноша, чтоб он был здоров, который заверил меня, что в один прекрасный день мы покончим со старым миром. Мы тогда от казаков прятались. Порою я, ммм, гадаю, что сталось с молодым Карлом…»
После ужина – такого вкусного, что просто пальчики оближешь, – Соломон с Финтом пошли выгулять Онана, пока солнце катилось к горизонту. Поучительное зрелище представлял собою Соломон, запирающий дверь. Лестница была узкой и шаткой, как и весь дом, как и все вокруг по большей части, но, войдя в мансарду, вы подмечали разницу: стальную арматуру по периметру дверного проема и замок, с виду простенький, а на самом деле чрезвычайно сложный – Соломон его сам смастерил. Чтобы вломиться внутрь, понадобилась бы небольшая армия, и даже Финту приходилось стучаться особым образом, прежде чем Соломон ему отопрет. Некогда мальчишка спросил Соломона, зачем столько хлопот, старик ответил: «Живу долго» – и пояснять не стал.
В медовом зареве вечернего солнца улицы немного смахивали на волшебную страну – очень и очень немного, надо признаться. Но солнце словно бы исцеляло город от грызни, свар и обид дня; несколько ларьков еще не закрылись, и хозяева зажигали лампы по мере того, как свет угасал. Вокруг царили мир и благодать – но ты-то знал, что это лишь пересменок, следом за людьми дня придут люди ночи, в точности как ночь приходит следом за днем, вот только день в общем и целом не имеет привычки шарить в карманах ночи.
Финт с Соломоном выпили пивка в винной лавке; и Онану тоже перепало. Финт рассказал Солу об Онановой находке в канализации и о своих планах наведаться в особняк Мэйхью, чтобы пригласить Симплисити на прогулку по возможности уже завтра. Наконец усталые друзья зашагали обратно в мансарду.
По пути Финт заметил, как что-то ослепительно-яркое сияет в дымном воздухе, и полюбопытствовал:
– Сол, это чего такое? Ангел небось?
Спросил он скорее в шутку, но Соломон ответствовал:
– Ммм, мой опыт общения с ангелами довольно ограничен, мальчик мой, хотя я верю, что они существуют, ммм; однако именно этот ангел, если не ошибаюсь, таки планета Юпитер.
Финт, сощурившись, вгляделся в светящуюся точку.
– А это еще что за зверь такой?
Сол ему чего только не рассказывал; но тут запахло чем-то новеньким.
– А ты не знаешь? Юпитер – это огромный мир, гораздо больше нашей Земли.
Финт вытаращил глаза.
– Ты хочешь сказать, Юпитер – это мир, в котором живут люди?
– Ммм, полагаю, на этот счет у астрономической науки готового ответа нет, ммм, но я таки допускаю, что живут, иначе на что такой мир сдался? И знаешь, что я тебе скажу? Ммм, я скажу тебе, что это таки лишь одна из нескольких планет, то есть миров, которые обращаются вокруг солнца.
– Чего? Я думал, это солнце вращается вокруг нас. Мы ж своими глазами это видим; разве может быть иначе?
Финт окончательно запутался, а вдумчивый голос Соломона между тем продолжал:
– Ммм, таки сомневаться не приходится; это доподлинно установленный факт. Тебе, возможно, также небезынтересно будет узнать, что у планеты Юпитер есть четыре луны и все они обращаются вокруг нее, как наша луна вокруг Земли.
– Это еще как? Ты же только что сказал, это мы вращаемся вокруг солнца. А луна тогда куда вращается? Тоже вокруг солнца, нет?
– Действительно, луна вращается вокруг Земли; они вместе вращаются вокруг солнца, и действительно, ммм, я таки могу заверить тебя, что насчет лун Юпитера все чистая правда, потому что я, в бытность свою в Голландии, своими глазами наблюдал их в телескоп.
Финту казалось, у него голова того гляди лопнет. Надо же, чего выясняется-то! Ты встаешь поутру, ты ходишь по своим делам, ты думаешь, будто знаешь все, что только можно, и вдруг оказывается, что там, вверху, в небесах, все вращается волчком. Финт прямо готов был возмутиться, что его не посвятили в эту тайну раньше. По дороге он жадно слушал, пока Соломон извлекал из недр памяти разнообразные астрономические сведения. Процесс закончился, когда Финт спросил:
– А мы в этих мирах побывать можем?
– Ммм, очень маловероятно, они таки слишком далеко.
Финт призадумался.
– Дальше, чем Бристоль, да? – Про Бристоль он слыхал – кажется, это крупный портовый город, но уж всяко поменьше Лондона.
Соломон вздохнул.
– Увы, Финт, гораздо, гораздо дальше Бристоля; даже еще дальше, чем Земля Ван-Димена[15]15
Первоначально название острова Тасмания; переименована в 1856 г. (Прим. перев.)
[Закрыть] – а это, сдается мне, самая удаленная от нас точка, на другой стороне земного шара.
Финту казалось, что все, о чем рассказывает Соломон, впивается в него на манер серебряной булавки: не больно, но здорово будоражит. Перед ним открывался огромный мир, раскинувшийся далеко за пределами подземных туннелей, – и в мире этом полным-полно всего такого, о чем он, Финт, до нынешнего дня даже не подозревал. Его словно встряхнуло: а ведь ему хочется обо всем об этом узнать. Подумал Финт и о Симплисити: вдруг она еще больше заинтересуется молодым человеком, который в таких вещах сечет, – и осознал, до чего ж ему не терпится снова ее увидеть.
Поднимаясь по лестнице, Соломон обронил:
– Если бы ты, Финт, лучше разбирался в буквах, я, пожалуй, мог бы заинтересовать тебя трудами сэра Исаака Ньютона. А теперь пойдем внутрь, что-то сыровато становится. Ммм, ты меня про ангелов спрашивал; ангелы – это, ммм, посланники, так что, думается, все то, что дает тебе новые знания, может считаться ангелом, милый мой Финт.
– А я думал, они носят послания от Бога?
Соломон вздохнул, приступая к нелегкому процессу отпирания двери.
– Ммм, ну что ж, – промолвил он, – если однажды ты перестанешь возиться в… невесть чем, я, пожалуй, потолковал бы с тобой о трудах философа Спинозы, который таки помог бы расширить твой кругозор – насколько я вижу, в голове у тебя свободного места хоть отбавляй – и познакомил бы тебя с понятием атеизма, что со всей определенностью оспаривает веру в Бога. Что до меня, бывают дни, когда я в Бога верю, а бывают, когда нет.
– А так разве можно? – удивился Финт.
Соломон толкнул дверь – и, едва войдя внутрь, принялся суетливо ее запирать.
– Финт, тебе не понять уникальной договоренности между еврейским народом и Богом. – Старик оглянулся на Онана и добавил: – Мы таки не всегда друг с другом согласны. Вот ты спросил про ангелов. А я говорю о людях. Но кто такие люди, скажите на милость, чтобы наделять способностью к любви только себе подобных? Где есть любовь, ммм, непременно должна быть и душа; однако Господь, как ни странно, по-видимому, считает, что души есть только у людей. Я Ему долго втолковывал, почему Ему следует, ммм, пересмотреть Свою позицию в этом вопросе, тем более что какое-то время назад, задолго до того, как я повстречал тебя, однажды я столкнулся с одним перевозбужденным джентльменом, вооруженным убежденностью в том, что всех евреев надо мочить – а тако же и весомым железным прутом, – и надо отметить, что подобная ситуация была мне, ммм, не внове. Онан, в ту пору еще щенок, доблестно тяпнул перевозбужденного джентльмена за неназываемые и тем самым отвлек внимание на себя, так что я сумел сбить его с ног с помощью одного, ммм, приема, усвоенного в Париже. Кто скажет, что этот поступок не был подсказан любовью, тем более что, пытаясь любой ценой защитить меня, Онан в награду за свою самоотверженность получил сокрушительные удары, которые, возможно, и сделали его таким, каков он есть. Ммм, а теперь я таки устал и намерен погасить свет.
В темноте Финт ворочался на своем тюфяке; Онан жадно следил за ним, в надежде, что сегодня как раз одна из таких ночей, когда достаточно зябко, чтобы Финт захотел разделить тонкий тюфяк с пахучей собаченькой. Во взгляде его светилась безоговорочная любовь: такую способна испытывать только собака – собака, несомненно, наделенная душой. Но Онан был собакой до мозга костей, так что метафизика его по сложности заметно уступала человеческой, хотя иногда у него приключался некоторый кризис двоебожия: был бог старый, от которого пахло мылом, и молодой, от которого восхитительно пахло всем на свете – во всяком случае, когда он возвращался из туннелей, и для чувств Онана Финт был что радуга в калейдоскопе. Исполненный надежды пес сосредоточил на Финте всю мучительную искренность своей любви, и Финт сдался – как всегда.
В комнатушке воцарились тишина и тьма; лишь тихонько похрапывал Соломон, да сумеречный свет просачивался сквозь грязное оконце, да звучал запах Онана – каким-то непостижимым образом его улавливало даже ухо.
Снаружи, на улице, застыл одинокий наблюдатель, жалея про себя, что рядом нет второго такого же, потому что одинокий наблюдатель поутру, чего доброго, окажется одиноким трупом, если, конечно, трупы способны ощутить себя трупами – такого рода философские парадоксы очень любил Соломон.
Наверху, в мансарде, Финт спал и во сне слушал, как над головой кружатся планеты, перемежаясь видениями девушки с золотыми волосами.
На следующее утро Финт подскочил еще раньше Соломона; обычно, если никаких планов на день у него не было, он нежился под одеялом до тех пор, пока Онан не принимался вылизывать ему лицо – а ощутить такое дважды никому не захочется.
Соломон не сказал ни слова: он стряпал суп, которому суждено было послужить завтраком, – но Финт заметил, что старик улыбается про себя. Благодаря Соломоновой магии и его связям в Ковент-Гардене самая обычная каша-размазня превращалась в изысканный суп: Финт полагал, что вкуснее никто не сварит, даже Мари-Джо. Но вот Финт отложил ложку.
– Спасибо, Сол, было очень вкусно, но мне пора.
– Ммм, никуда тебе не пора, пока ботинки не почистишь. Ты ж теперь почти джентльмен, по крайней мере при очень плохом свете, и на тебя возложена миссия, ммм, великой важности, так что тебе надо выглядеть как картинка, тем более сегодня, в преддверии новой встречи с мисс Симплисити. В этом городе и без того трудно быть представителем избранного народа; еще не хватало, чтоб меня обвинили в том, что отпускаю такого справного паренька из дому без приличного шмуттера; да меня опять камнями забросают! И только попробуй запачкать костюм – чтоб когда вернулся, на нем ни пятнышка не было! А теперь ботинки, мальчик. – Соломон отпер один из сейфов и протянул Финту металлическую коробочку со словами: – Вот это – настоящая вакса, самое то, даже пахнет приятно, ммм, не то что этот твой поганый свиной жир! Придется тебе потрудиться в поте лица своего: таки будешь надраивать свои подержанные ботинки до тех пор, пока не сможешь разглядеть в них свою не первой свежести физиономию; кстати, о физиономии, вот чем ты займешься после: с физиономией твоей придется повозиться не меньше, чем с ботинками, поскольку вчера вечером ты, ммм, не умылся как следует.
Не давая Финту возразить, Соломон продолжил:
– А потом, пора бы тебе зарубить на носу: то, что ты называешь своими волосами, на самом деле хуже, ммм, монгольских штанов, а это, уж поверь мне, штаны не для слабых духом, сплошь шерсть и ошметки яка; скажу больше, молоком яка монголы, как я понимаю, умащают волосы по особым случаям. Так что, поскольку мне таки не хотелось бы бежать в другую страну, ммм, после того как ты приведешь себя в порядок и станешь похож на доброго христианина – потому что, милый мой мальчик, шансы сделать из тебя приличного еврея, по счастью, невелики, – предлагаю тебе пойти найти настоящего цирюльника и подстричься и побриться у профессионала, а не с помощью, ммм, старика, у которого от усталости руки дрожат.
Финт умел худо-бедно бриться самостоятельно, – хотя, по правде сказать, брить ему было покамест почти нечего, – но он в жизни не стригся как следует, в настоящей цирюльне. Обычно он делал все сам – забрав волосы в горсть, оттяпывал лишнее ножом, а Соломон служил говорящим зеркалом: старик просто стоял перед ним и говорил, где откромсать побольше. Результат, понятное дело, оставлял желать много лучшего – много, очень много; а потом еще полагалось пройтись расческой-вошегонкой, неудобная штука, и это еще мягко сказано, зато зуд унимается. И до чего ж приятно видеть, как мелкие тварюки сыплются на пол, и потом попрыгать по ним, зная, что на ближайшие несколько дней, по крайней мере, ты уже не вшивый олух.
Финт запустил пальцы в волосы – Соломон называл этот метод «германской расческой» – и вынужден был признать, что Сол прав – вот здесь, над бровями, есть простор для совершенствования.
– Я знаю одну цирюльню: видел давеча на Флит-стрит.
Времени еще полно, думал про себя Финт, надраивая ботинки, как велено, в поте лица своего заодно с новообретенной ваксой. Соломон стоял тут же, не давая отлынивать; он упомянул к слову, что ваксу купил в Польше. Похоже, нет числа странам, где Соломон побывал – и откуда в спешке уносил ноги; нечестно вынуждать его снова сниматься с места.
Финт вдруг вспомнил, как Соломон однажды достал из сейфа пепербокс – многоствольный револьвер.
«Тебе он на что?» – спросил мальчишка тогда. А Соломон, помнится, ответствовал:
«Пуганая ворона куста боится. Ну да не так уж и боится, на самом-то деле…»
Начистив ботинки к вящему удовлетворению старика – а угодить тому было непросто, – Финт бегом кинулся в направлении Флит-стрит. На улицах потеплело; и до чего же приятно было чувствовать себя чистым, хотя подержанные шмотки кое-какие сомнения вызывали: все тело свербело и чесалось! Выглядел костюм сногсшибательно, очень хотелось пройтись по улице с этакой вальяжной небрежностью, но все впечатление портил тот факт, что каждую минуту Финт принимался почесываться. Зуду на месте не сиделось, игривый такой зуд попался, ему хотелось поиграть в прятки, он то шмыгнет в ботинки, то обнаружится за ушами, а то проворно проберется в пах, где с ним довольно сложно побороться в публичном месте. Наконец Финт решил, что стоит ускорить шаг – глядишь, станет легче, – и, чуть запыхавшись, вскорости уже стоял перед цирюльней, которую заприметил вчера. Он впервые взглянул на именную табличку на двери – и с трудом разобрал: «Мистер Суини Тодд, брадобрей».
Финт вошел внутрь; помещение казалось пустым – но вот он углядел бледного беспокойного человечка; забившись в парикмахерское кресло, он что-то пил: как оказалось, кофе. При виде Финта брадобрей вздохнул, отряхнул фартук и с вымученной веселостью воскликнул:
– Доброе утро, сэр! Превосходное утречко! Чего желаете?
По крайней мере, он честно попытался вложить в приветствие хоть сколько-нибудь веселья, но с первого взгляда было понятно – чего нет, того нет. Финт в жизни не видел такой скорбной мины, если не считать того случая, когда Онан опозорился больше обычного, сожрав Соломонов ужин, едва старик отвернулся.
Мистер Тодд был со всей очевидностью не из породы весельчаков; уныние к нему словно прилипло; мать-природа скорее предназначала его на роль немого плакальщика, в чьи обязанности входит с подобающе горестным видом сопровождать гроб на кладбище, не произнося ни слова – иначе на два пенса дороже выйдет. Если бы мистер Тодд признал очевидное и не пытался изображать бодрячка, всем было бы легче; это ж все равно что череп нарумянить. Финт завороженно наблюдал. «Может, цирюльники все такие, – думал он про себя. – В конце концов, мне всего-то нужно, что постричься и побриться».
С замирающим сердцем Финт опустился в кресло, а Суини набросил на него белую простыню – жест этот можно было бы назвать театральным, если бы Суини справился с первого раза. Финт вдруг ощутил какой-то смутный, неотвязный запах – откуда-то потянуло гнилостной вонью, к которой примешивались ароматы мыла и лосьонов в баночках. «Тут ведь не мясная лавка, – подумал Финт, – так что держу пари, владелец дома взял да и пробил дыру из сортира прямо в канализацию – как только людям не стыдно!»
Простыня обмоталась вокруг Финтовой шеи – злополучный Суини тотчас же ее снял, многоречиво извиняясь и заверяя, что больше такого не повторится. Повторилось. Причем дважды. На третий раз простыня накрыла Финта более-менее приемлемым для обоих образом, и вспотевший Суини приступил к работе. Кто-то когда-то, вероятно, сказал мистеру Тодду, что цирюльник, в придачу к парикмахерским умениям, должен заучить целую библиотеку шуток, анекдотов и разнообразных острот, в том числе такие, что содержат пикантные замечания о юных барышнях – если в кресле окажется джентльмен подходящего возраста и характера. Однако тот, кто дал подобный совет, просто не учел, что Суини напрочь лишен всего того, что называется живостью, веселостью, беззаботностью или хотя бы элементарным чувством юмора.
Тем не менее Финт видел: мистер Тодд очень старается. Ох ты ж, как же он старался, прямо из кожи вон лез, пока правил бритву на ремне, – перевирал анекдоты, забывал ключевые фразы и, о ужас, хохотал над своей же шуткой, так неуклюже пересказанной. Но наконец Суини посчитал лезвие достаточно острым – и настал черед пены для бритья; ею цирюльник занялся, едва отложив бритву, сверкающим лезвием строго на север – чтобы не затупилось.
Прикованный к креслу Финт благоговейно наблюдал за происходящим; мысли его то и дело перескакивали от зрелища цирюльниковых приготовлений к образу более отрадному: то-то восхитится Симплисити при виде того, как он прифрантился – елы-палы, ни дать ни взять настоящий молодой джентльмен! Вдруг Финт заметил, что пальцы брадобрея все покрыты шрамами; хотя эта небольшая проблема ему, похоже, не мешала: Суини проворно взбивал пену с маниакальным энтузиазмом циркового клоуна. Пена летела во все стороны; перенасыщенная воздухом, она казалась почти управляемой, под стать дирижаблям: она плыла по ветру, словно стремясь поскорее вырваться за пределы этого места; то же самое желание теперь обуревало и Финта – тем более что снова потянуло гнилостным запахом: тяжелый и неприятный, он постепенно заполнял собою комнату.
– Вы в порядке, мистер Тодд? – спросил Финт. – У вас руки слегка дрожат, мистер Тодд.
Лицо цирюльника напоминало стальную маску, если, конечно, сталь способна потеть; Суини раскачивался из стороны в сторону, а глаза его, словно две дыры в снегу, глядели в нездешнюю даль, невесть куда, невесть на что. Финт принялся украдкой выпутываться из простыни, не сводя бдительного взгляда с мистера Тодда. Ох ты ж, вот те на, а теперь мистер Тодд забормотал что-то себе под нос: слова мешались друг с другом, пытаясь вырваться на волю, а некоторые так торопились удрать от раскачивающегося брадобрея, что обгоняли сами себя.
Глядь, а Суини уже стоит между Финтом и дверью на улицу и размахивает блестящим лезвием, как новобрачная по завершении обряда, высматривая, кто поймает букет…
