Текст книги "Любимый медвежонок профессора"

Автор книги: Теодор Гамильтон Старджон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Старджон Теодор
Любимый медвежонок профессора

– Спи, – сказало чудовище. Это было сказано ухом, с помощью запасных губ, скрытых глубоко в складках плоти, потому что его пасть была полна крови.

– Я не хочу спать, я грезю… – ответил Джереми. – Когда я засыпаю, мои грезы убегают. Или просто притворяются грезами. А сейчас я вижу настоящую грезу.

– А о чем ты грезишь? – поинтересовалось чудовище.

– Я грезю… грежу о том, что я вырос…

– …И превратился в очень толстого дядю семи футов ростом, – быстро подхватило чудовище.

– Ты глупый, – покровительственно сказал мальчик. – Ростом я буду ровно пять футов, шесть и три восьмых дюйма, на макушке у меня будет лысина, и еще я стану носить круглые очки – толстые, как стеклянные пепельницы. Моя работа будет состоять в том, чтобы читать молодым людям лекции о человеческих судьбах и метемпсихозе[1]1
  Метемпсихоз – учение о переселении душ, карме и прошлых жизнях, в которых человек мог быть животным или растением.


[Закрыть] Платона.

– Что такое метемпсихоз? – с жадностью спросило чудовище.

Джереми было четыре года, и он мог позволить себе быть терпеливым.

– Метемпсихоз, – пояснил он, – это такая штука, которая получается, когда человек переезжает из старого дома в новый.

– Как было у твоего отца, когда он переехал сюда с улицы Монро?

– Вроде того. Только я имел в виду не обычный дом с крышей, канализацией и всем остальным. Я имел в виду вот такой дом, – сказал мальчик и постучал по своей маленькой груди.

– Ox! – сказало чудовище и вскарабкалось повыше, скорчившись в непосредственной близости от нежного горла ребенка. Сейчас оно как никогда раньше было похоже на плюшевого медвежонка.

– Может, сейчас? – спросило чудовище умоляющим голосом. Оно было вовсе не тяжелое.

– Нет, – нетерпеливо откликнулся мальчик. – Иначе я засну, а мне хочется еще немного посмотреть мою грезу. В ней есть девушка, которая не слушает мою лекцию. Она думает о своих волосах.

– А что у нее с волосами? – поинтересовалось чудовище.

– Они каштановые, – объяснил Джереми. – И блестящие. А она хочет, чтобы они были золотыми.

– Зачем?

– Некто Берт очень любит, когда у девушек золотые волосы.

– Так давай, сделай ей золотые волосы!

– Не могу! Что скажут остальные?

– А разве это важно?

– Наверное, нет. Значит, все-таки можно, да?

– Кто она? – строго спросило чудовище.

– Просто девушка, которая родится в этом самом доме примерно лет через двадцать, – ответил Джереми.

Чудовище подлезло еще ближе к его пульсирующей шее.

– Если ей предстоит родиться здесь, тогда ты можешь сделать ей золотые волосы. Поспеши же, и давай спать.

Джереми довольно рассмеялся.

– Ну, что там случилось? – тут же спросила тварь.

– Я изменил их, – ответил Джереми. – Девчонка, которая сидела позади нее, запищала как мышь, которой отдавило лапу мышеловкой. И подскочила на целый фут. Это довольно большая аудитория; скамьи студентов расходятся амфитеатром от того места, где стоит лекторская кафедра, и ступеньки в проходах довольно крутые. Она зацепилась ногой за ступеньку…

Джереми разразился радостным смехом.

– А теперь что?

– Она упала и сломала себе шею. Она мертва! Чудовище сдавленно хихикнуло.

– Это очень смешная галлюцинация. А теперь верни первой девушке прежний цвет волос. Кроме тебя никто этого не видел?

– Никто, – заверил его Джереми. – Впрочем, лекция все равно закончилась, и студенты толпятся возле той, со сломанной шеей. У молодых людей под носами висят капельки пота, а девушки стараются засунуть кулачки себе в рот. Можешь приступать…

* * *

Чудовище издало довольное хрюканье и с силой прижало пасть к шее Джереми. Мальчик закрыл глаза.

Дверь в детскую неожиданно отворилась, и на пороге появилась мама. У нее было усталое, доброе лицо и улыбающиеся глаза.

– Джереми, дорогой, – сказала мама. – Мне показалось, что ты смеялся.

Джереми нехотя открыл глаза. У него были такие длинные ресницы, что они, казалось, подняли маленький ветер, словно два шелковых опахала. Мальчик улыбнулся, и все три его зуба улыбнулись тоже.

– Я рассказывал Пуззи сказку, мама, – сонно сказал Джереми. – И она ему понравилась.

– Ты – прелесть, – промурлыкала мать и, подойдя к кроватке сына, заботливо подоткнула одеяло, но мальчик тотчас же выпростал из-под него руку, чтобы крепче прижать тварь к себе.

– А Пуззи уже заснул? – спросила мать нарочито серьезным тоном.

– Нет, – ответил Джереми. – Он… выращивает голод.

– Как же это он делает?

– Когда я ем – голод проходит, – объяснил мальчик. – У Пуззи все наоборот.

Мать посмотрела на сына. Она любила его так сильно, что просто не могла не способна была задуматься.

– Ты – самый замечательный сын, – шепнула она. – И у тебя самые розовые щечки на свете.

– А то как же, – согласился Джереми.

– Вот только смеешься ты странно, – заметила мать, слегка бледнея.

– Это не я, это Пуззи. Он считает, что это ты – странная.

Мама некоторое время стояла, склонившись над кроваткой сына и глядя на него. Но на самом деле на него смотрели только ее озабоченно сдвинутые брови, в то время как взгляд только скользнул по лицу Джереми и устремился на что-то другое. Затем мать облизнула губы и потрепала его по макушке.

– Спокойной ночи, малыш.

– Спокойной ночи, мамочка. Джереми закрыл глаза, и мать на цыпочках вышла из комнаты. Чудовище всегда знало, чего оно хочет.

* * *

На следующий день, когда настало время послеобеденного сна, мать в сотый раз чмокнула Джереми в лобик и проворковала:

– Ты всегда так хорошо спишь после обеда, милый! Это была правда. После обеда Джереми всегда отправлялся в постель так же послушно, как вечером. Почему – этого мать, конечно, не знала. Возможно не знал этого и сам мальчик. Пуззи знал, но предпочитал молчать.

Оказавшись в детской, мальчик первым делом открыл ящик с игрушками и достал оттуда Пуззи.

– Готов спорить, – сказал он, – ты не прочь подкрепиться.

– Да. Так что поторопись.

Джереми быстро забрался в кроватку и крепко прижал к себе игрушку.

– Я продолжаю думать об этой девушке, – сказал он.

– О которой?

– Ну, о той, чьи волосы я изменил.

– Быть может, это потому, что ты впервые изменил человека?

– И вовсе не потому! Вспомни того дядьку, который свалился в вентиляционную шахту подземки.

– Тогда ты просто подбросил ему под ноги шляпу. Ту, которую сдуло ветром с головы какой-то дамы. Он наступил одной ногой на поля, другой запутался в тулье и – готово!

– А как насчет той девчонки, которую я толкнул под грузовик?

– Ты к ней даже и не прикасался, – спокойно возразило чудовище. – Она же была на роликовых коньках! Ты только сломал какую-то штучку в одном из колесиков, так что оно не могло вертеться. Вот она и грохнулась на дорогу прямо перед грузовиком.

Джереми задумался.

– А почему раньше я никогда никого не трогал и ничего ни с кем не делал? – спросил он наконец.

– Я не знаю, – проворчал Пуззи. – Но думаю, что это может иметь какое-то отношение к этому дому – к тому, что ты здесь родился.

– Может быть. – Джереми с сомнением пожал плечами.

– Послушай, я голоден, – проговорило чудовище, поудобнее устраиваясь на животе мальчика, который как раз перевернулся на спину.

– Ну хорошо, – вздохнул Джереми. – Следующая лекция?

– Да! – с энтузиазмом воскликнул Пуззи. – Только постарайся грезить поярче. Замечательные штуки эти твои лекции. Они-то мне и нужны; люди, которые их слушают, мне совершенно не мешают. И ты меня тоже не интересуешь. Мне нужно только то, что ты говориш-шь…

* * *

Джереми почувствовал в жилах прилив какой-то особенной крови и расслабился. Устремив взгляд на потолок, он нашел на нем тонкую, не толще волоса, трещинку, на которую всегда смотрел, когда грезил наяву, и заговорил.

– Ну вот, я здесь… Здесь – это значит в большой аудитории. В ней снова собрались все студенты, и эта девушка тоже здесь. Ну, та, у которой блестящие каштановые волосы. Кресло позади нее пустое – раньше там сидела другая девушка – та, которая сломала себе шею…

– Это можно пропустить, – нетерпеливо перебило чудовище. – Что ты говоришь?

– Я…? – Джереми ненадолго задумался, и Пуззи слегка толкнул его.

– Ах да, – спохватился мальчик. – Я говорю о вчерашнем несчастном случае, и добавляю, что как это ни печально, наши занятия должны продолжаться, как то знаменитое представление.

– Так поторопись же! – пропыхтел монстр.

– Сейчас, сейчас, начинаю, – отозвался Джереми с некоторым раздражением. Вот… Тема сегодняшнего занятия – гимнософисты, чей крайний аскетизм не имел себе равных в писаной истории. Эти странные люди рассматривали одежду и даже пищу как нечто весьма вредное, пагубно влияющее на чистоту мысли. Греки называли их также гилобиоями; это название, как наверняка известно наиболее эрудированным нашим студентам, аналогично санскритскому вана-прасти. Совершенно очевидно, что гимнософисты оказали значительное влияние на Диогена Лаэртия, основателя элизийской школы чистого скептицизма…

Так он бубнил и бубнил ровным, монотонным голосом. Чудовище скорчилось у него на животе. Его маленькие, круглые уши совершали едва заметные жевательные движения, а порой, когда твари удавалось услышать какую-нибудь особенно смачную подробность из области эзотерических знаний, из его плотных складчатых ушей начинала течь слюна.

В конце концов – примерно час спустя – голос Джереми начал слабеть, а потом и вовсе оборвался, и монстр недовольно завозился.

– В чем дело? – спросил он.

– Снова та девушка, – сказал Джереми. – Пока я говорю, я все время вспоминаю ту девушку.

– Тогда перестань немедленно, я еще не кончил.

– На сегодня все, Пуззи. Я все время мысленно вспоминаю эту девушку и не могу даже продолжать. Сейчас я говорю студентам, какие параграфы в учебнике им следует прочесть и даю задание. Лекция кончилась.

Пасть чудовища была почти полна крови, и оно вздохнуло ушами.

– Что ж, это было не очень много, но все-таки лучше, чем ничего. Теперь можешь спать, если хочешь.

– Я хочу немножко посмотреть картинки. Чудовище чуть-чуть раздуло щеки слегка, почти незаметно, так что давление в его пасти было совсем небольшим.

– Валяй. – Оно скатилось с груди Джереми и с мрачным видом свернулось рядом.

Странная кровь поступала в мозг мальчика ритмично и равномерно. Он смотрел в потолок неподвижными, широко раскрытыми глазами и видел себя будущего худощавого, начинающего лысеть профессора философии.

Он сидел в аудитории и, глядя на то, как студенты поднимаются по крутым ступеням и толпятся у выхода, снова и снова пытаясь найти объяснение своему непонятному желанию снова и снова смотреть на эту девушку, на мисс… э-э-э… Ахда!..

– Мисс Пэтчелл!

Он вздрогнул, удивляясь самому себе. Он вовсе не собирался окликать ее по имени. Но было уже поздно, и он поспешно собрался и крепко сжал ладони, напуская на себя сухую чопорность, помогавшую ему выглядеть достойнее в своих собственных глазах.

Девушка медленно спускалась по крутым ступенькам прохода. В ее широко расставленных глазах сквозило легкое недоумение. Под мышкой она держала стопку книг; каштановые волосы блестели в неярком дневном свете.

– Да, профессор?

– Я… – Он замолчал и слегка откашлялся. – Я знаю, что занятия закончились, и у вас есть свои планы. Я не задержу вас надолго… А если задержу, – вдруг добавил он, поражаясь своей смелости, – вы вполне можете встретиться с Бертом и завтра.

– С Бертом? О-о… – Девушка очаровательно порозовела. – Я не знала, что вам известно… Как вы догадались?

Он пожал плечами.

– Надеюсь, мисс Пэтчелл, – сказал он, – вы простите своего старого, гм-м… пожилого профессора за его болтовню. Дело в том, что в вас есть нечто такое, что… что…

– Что же? – В ее глазах были настороженность и капелька страха; несколько раз она даже оглянулась через плечо – на просторную и уже пустую аудиторию.

* * *

Профессор неожиданно хлопнул по кафедре ладонью.

– Нет, я не допущу, чтобы это продолжалось! Я должен объясниться. Вы боитесь меня, мисс Пэтчелл, но вы не правы.

– Пожалуй, я лучше… – испуганно пробормотала девушка и попятилась.

– Сядьте! – загремел он. За всю свою жизнь он впервые на кого-то закричал, и оттого испытал потрясение едва ли не более сильное, чем сама девушка.

Девушка невольно попятилась и села на одно из кресел в первом ряду; при этом она выглядела намного меньше, чем в действительности. Только ее глаза на побледневшем лице казались огромными.

Досадуя на себя, профессор покачал головой. Потом он поднялся из-за стола и, сойдя с лекторского возвышения, подошел к девушке и сел рядом.

– А теперь успокойтесь и выслушайте меня, – промолвил он, и слегка улыбнулся уголком рта. – Хотя, честно говоря, я даже не знаю, что вам сказать. Что ж, постарайтесь быть терпеливой – это может оказаться очень важным…

Несколько секунд он сидел молча, собираясь с мыслями и стараясь сосредоточиться на тех неясных, расплывчатых образах и картинах, которые теснились в его мозгу. При этом он ясно слышал или, вернее, осознавал, как часто, постепенно замирая, бьется ее сердце.

– Мисс Пэтчелл, – сказал он наконец и повернулся к ней. – Я не заглядывал в ваше личное дело и не знаю, кто вы такая. До… вчерашнего дня вы были для меня лишь одной из многих – просто студенткой, сдававшей лабораторные работы, которые я должен был проверить и оценить. Я никогда не наводил о вас справок в учебной части, и, насколько мне известно, я впервые разговариваю с вами лично.

– Да, сэр, это так, – негромко подтвердила она.

– Очень хорошо. – Профессор облизнул пересохшие губы. – Так вот, мисс Пэтчелл, вам двадцать три года. Дом, в котором вы родились, был достаточно старым, двухэтажным, с решетчатым эркерным окном в свинцовом переплете на лестничной площадке. Маленькая спальная комната или детская располагалась прямо над кухней, так что когда в доме было тихо, вам был хорошо слышен звон посуды. Этот дом стоял на Базирус-роуд, 191.

– Да, но… Как вы догадались?

Он покачал головой, потом обхватил ее руками.

– Не знаю. Честное слово – не знаю. Я сам жил в этом доме, когда был ребенком. Но я не могу сказать, откуда мне известно, что и вы тоже там жили. В этом доме есть нечто… – Профессор потер лоб. – Мне казалось, что вы могли бы помочь…

* * *

Она подняла голову и посмотрела на него. Профессор был человеком деликатного сложения и блестящего ума, но он выглядел усталым и быстро старел, и девушка сочувственно дотронулась до его рукава.

– Мне бы очень хотелось помочь, – сказала она искренне. – Честное слово хотелось бы.

– Спасибо вам, дитя мое.

– Быть может, если вы расскажете мне больше…

– Я попробую, но… дело в том, что часть моих воспоминаний может показаться вам… очень и очень неприглядной. К тому же, все это было очень давно, теперь я многое забыл, а остальное видится мне, как сквозь туман. И все же…

– Продолжайте, прошу вас.

– Я помню, – почти прошептал он. – Помню вещи, которые случились как бы очень давно, но которые непременно должны найти свой отзвук в настоящем. И недавние события я тоже помню как бы двояко. Одно из воспоминаний – отчетливое и ясное, другое – старое и расплывчатое. И так же неясно, смутно, я помню то, что происходит сейчас и то, что только будет происходить.

– Я… не понимаю.

– Мисс Симе… Помните ее? Вчера она погибла в этой самой аудитории.

– Да, помню. Она сидела прямо позади меня, – кивнула мисс Пэтчелл.

– Я знаю это! Больше того, я знал и то, что должно с ней случиться. Для меня это знание было как полустертое, смутное, давнее воспоминание – вот что я имел в виду. Я не знаю, мог ли я что-нибудь сделать, чтобы предотвратить этот несчастный случай. Скорее всего – нет, и все же я продолжаю чувствовать себя так, словно она оступилась и упала потому, что я что-то с ней сделал.

– О, нет!..

Профессор чуть тронул руку девушки, без слов благодаря ее за участие, потом жалко улыбнулся.

– Подобное случалось и раньше, – сказал он. – Много, много, много раз. Когда я был сначала мальчиком, а затем – подростком, меня просто преследовали несчастные случаи. Нет, я вовсе не был сорванцом, напротив, я рос тихим и застенчивым ребенком. Я не был особенно силен и подвижен, а книги всегда нравились мне больше бейсбола. И тем не менее мне довелось стать очевидцем доброй дюжины жестоких и, если можно так выразиться, бессмысленных смертей автомобильных аварий, утоплений, падений с большой высоты, и других случаев… – (тут его голос невольно задрожал) – о которых я не стану упоминать. Кроме этого я был свидетелем множества менее серьезных случаев – на моих глазах люди получали переломы, ножевые ранения и другие увечья. И каждый раз – как и вчера – мне начинало казаться, что это – моя вина, и я… я…

– Не надо, – негромко сказала она. – Прошу вас, не казните себя. Ведь вы были далеко, когда Элен Симе упала.

– В том-то и дело, что я всегда был далеко… достаточно далеко. Но для меня это ровным счетом ничего не значило. Во всяком случае, я продолжал ощущать свою вину. Видите ли, мисс Пэтчелл…

– Кэтрин…

– Да, благодарю вас. Так вот, Кэтрин, существует группа людей, которую работники страховых компаний называют «предрасположенными к несчастным случаям». Безусловно, большинство таких людей попадает в неприятные ситуации исключительно по своей собственной неосторожности или беспечности, или же благодаря каким-то особенностям их психики, которая побуждает таких людей бросать обществу сознательный или бессознательный вызов, чтобы любым способом привлечь к себе внимание. Но есть люди, которые просто присутствуют при разного рода происшествиях, ни в коей мере не участвуя в них. Это, простите за пышное сравнение, своеобразные катализаторы смерти, и я, похоже, один из них…

– Тогда почему же вы ощущаете себя виноватым?

– Я… – Он неожиданно замолчал и посмотрел на нее. У девушки было доброе, нежное лицо, в глазах светилось неподдельное сострадание, и он решился. – Я рассказал вам достаточно много, – промолвил профессор, пожимая плечами. – Вряд ли остальное покажется вам еще более невероятным; вреда от этого, во всяком случае, не будет.

– Обещаю, что бы вы мне ни сказали, вам это не повредит! – сказала она решительно.

Профессор снова улыбнулся ей, на этот раз – в знак признательности, потом опять помрачнел.

– Все эти ужасы – гибель людей, увечья, кровь… Когда-то давно это казалось мне… забавным, занимательным. Должно быть, когда я был ребенком, почти младенцем, кто-то или что-то научило меня подстраивать подобные происшествия и получать удовольствие от смертей и страданий других людей. Я помню… почти помню, когда это прекратилось. У меня была игрушка, у меня была…

* * *

Джереми моргнул. Он так долго смотрел на тоненькую, как волосок, трещину в потолке, что от напряжения у него заболели глаза.

– Что это ты делаешь? – спросило чудовище.

– Грежу, – ответил Джереми. – Я стал взрослым, и сижу в большой и пустой аудитории с девушкой, у которой блестящие каштановые волосы. Ее зовут Кэтрин.

– А о чем вы говорите?

– О тех смешных видениях, которые у меня бывают. Только…

– Только – что?

– Не такие уж они смешные.

Чудовище быстро подбежало к нему и легко вскочило на грудь.

– Пора спать, Джереми. Пора спать. Я хочу…

– Нет, – твердо сказал мальчик, прикрывая горло обеими руками. – Пока достаточно. Подожди, пока я досмотрю эту грезу.

– А что бы ты хотел увидеть?

– Не знаю. Пока не знаю. Мне кажется, в этом сне наяву есть что-то…

– Давай лучше повеселимся, – предложило чудовище. – Ведь это та самая девушка. Та, которую ты можешь изменять, верно?

– Да.

– Ну так давай, действуй! Пусть у нее исчезнут ноздри. Приделай ей хобот, как у слона. Или бороду. Или – что хочешь. У тебя получится!..

Джереми коротко усмехнулся, потом сказал:

– Не хочу.

– Ну, давай, давай же! Вот увидишь, как весело будет!..

– …Игрушка, – повторил профессор. – То есть, не совсем. Мне кажется, эта штука могла говорить. О, если бы я только мог вспомнить!

– Не напрягайтесь так. Быть может, если вы не будете стараться специально, все придет само!.. – воскликнула девушка импульсивно хватая его за руку. Продолжайте, прошу вас.

– Это было что-то… мягкое и не очень большое, – произнес он, запинаясь. – Я что-то не…

– Гладкое? – спросила девушка наугад.

– Нет, оно было такое меховое, пушистое… Пушистое. Постойте-постойте, я, кажется, начинаю вспоминать! Я звал его Пуззи. Эта штука действительно была очень похожа на плюшевого мишку, только она умела разговаривать. Ну конечно! Она была живая!

– Быть может, это была не игрушка, а какое-то домашнее животное?

– Нет, – ответил профессор и вздрогнул. – Это была именно игрушка. Во всяком случае, так считала моя мать. И она… это существо заставляло меня грезить наяву.

– Вы хотите сказать – как Питер Иббетсон?[2]2
  Иббетсон, Питер – американский иллюзионист-гипнотизер.


[Закрыть]

– Нет, не совсем так… – Он откинулся на спинку кресла и поднял глаза к потолку. – Дело в том, что обычно я видел самого себя, только более позднего, взрослого. И более раннего тоже. Ох… Должно быть, тогда все и началось. Ведь именно тогда я и начал попадать во всякие истории! Да, да, теперь я вспомнил!

– Успокойтесь, профессор, – проговорила Кэтрин. – Успокойтесь и расскажите мне все по порядку.

Профессор слегка расслабился.

– Итак, Пуззи был чудовищем, монстром, демоном моих кошмаров. И теперь я знаю, что именно он со мной делал! Каким-то образом ему удавалось показать мне меня будущего, я наблюдал со стороны за своим собственным взрослением. Он заставлял меня повторять вслух все, что я узнавал. И он… он ел знания! Да, да, именно ел, питался ими. Пуззи испытывал ко мне какую-то странную симпатию, вернее – не ко мне, а к чему-то во мне. Он обладал способностью усваивать произносимую вслух информацию и превращать ее в кровь, как растение превращает в клетчатку солнечный свет и воду.

– Я… не понимаю, – снова сказала девушка.

– Не понимаете? Ну разумеется!.. Ни вы, ни я этого не понимаем. Мне только известно, что все было именно так, и мне этого достаточно. Подумать только, что все свои лекции я на самом деле читал плюшевому чудовищу, когда мне было четыре года! Все слова, весь смысл этих лекций каким-то образом попали от меня теперешнего ко мне тогдашнему, и я скармливал их чудовищу, которое поглощало их, как мы поглощаем пищу, а в качестве приправы оно использовало те несчастные случаи, которые оно же заставляло меня устраивать в моих грезах. Однажды Пуззи подучил меня сделать так, чтобы один человек споткнулся – обо что бы вы думали? О шляпу! Абсурд, скажете вы, но это действительно было так! Мужчина споткнулся о женскую шляпку с широкими полями и полетел в вентиляционную шахту подземки. И когда мне исполнилось четырнадцать, я сам оказался поблизости от того места и увидел все своими собственными глазами. И так было и со всеми остальными! Все кошмарные происшествия, при которых мне довелось присутствовать, я, на самом деле, смутно помнил, потому что когда-то я их уже видел! И я не в силах ничему помешать! Скажите, что мне делать, Кэтрин?

В ее глазах стояли слезы.

– А… я? Что насчет меня? – прошептала она больше потому, что ей хотелось помочь ему справиться с отчаянием, чем по какой-либо иной причине.

– Вы… Что-то было и насчет вас. Ах, если бы я только мог припомнить!.. Сейчас мне представляется, что это как-то связано с этим… с этой игрушкой, с этой тварью. Вы росли в том же доме, в том же окружении, что и я, и мне почему-то кажется, что это делает вас особенно уязвимой перед этим существом. Я смутно припоминаю, что оно сделало с вами что-то такое, что… что…

Профессор не договорил. Его глаза округлились от ужаса. Девушка по-прежнему сидела рядом с ним, поддерживала и утешала его. Тон ее голоса нисколько не изменился – изменилась она сама.

Ее лицо ссохлось и съежилось. Глаза удлинились. Уши стали вытягиваться, расти; сначала они сделались длинными, как у осла или кролика, потом превратились в покрытые редкими хитиновыми волосками клешни богомола. Зубы увеличились и стали огромными и острыми, как зубья бороны. Руки сделались длинными, суставчатыми, тонкими, как соломинки, а тело, наоборот, раздалось вширь, как туго набитый мешок.

От нее за версту разило гнилым мясом.

Из открытых лакированных босоножек торчали теперь длинные, мерзкие когти. Кожу покрыли свищи и струпья.

И несмотря на это она – оно – продолжало держать его за руку и смотреть на него дружелюбно и с состраданием.

* * *

Джереми резко сел и отшвырнул Пуззи в угол кроватки.

– Это не смешно! – крикнул он. – Не смешно, не смешно, не смешно!!! Прекрати немедленно, слышишь?!

Чудовище село и посмотрело на него мягким, ласковым взглядом – ни дать, ни взять настоящий плюшевый медвежонок.

– Не шуми, – сказало оно вкрадчиво. – Оставь от нее мокрое место. Пусть она растечется, как жидкое мыло. Или пусть у нее в животе заведутся шершни. Можно засунуть ее…

Джереми заткнул уши обеими руками и крепко зажмурил глаза. Чудовище продолжало что-то говорить, но мальчик разрыдался и, выскочив из кровати, сбросил Пуззи на пол и наподдал ногой. Чудовище заворчало.

– Вот это – смешно! – выкрикнул мальчик. – Ха-ха!

То всхлипывая, то крича, он наступил обеими ногами на податливый, теплый живот Пуззи и подпрыгнул. Потом подобрал с пола корчащееся тело, швырнул через все комнату и попал в висевшие на стене часы. Часы и чудовище упали на пол почти одновременно, и шестеренки, пружины, осколки стекла и капли крови так и брызнули во все стороны. Джереми бросился к Пуззи и принялся остервенело топтать его, превращая в бесформенную, губчатую массу, и кровь из его изрезанных ступней смешивалась с кровью чудовища – той самой странной кровью, которую Пуззи закачивал в его шейную артерию.

Когда мать Джереми прибежала на шум, она едва не потеряла сознание. С ее губ сорвался отчаянный вопль, но Джереми продолжал смеяться и выкрикивать какие-то нечленораздельные угрозы. Врачу пришлось дать ему успокаивающее, и только когда мальчик уснул, он сумел заняться его ногами.

После этого случая Джереми так никогда и не стал крепким, здоровым мальчиком. Но врачам удалось сохранить ему жизнь, на протяжение которой он продолжал смотреть свои странные сны наяву. В конце концов его нашли мертвым в университетской аудитории, где он читал лекции по философии. Глаза его были широко открыты, словно перед смертью он увидел что-то ужасное, и этот нечеловеческий ужас заставил его сердце остановиться.

И молодая студентка, которая первой нашла тело, в страхе бросилась вон из аудитории, во весь голос зовя на помощь.