Текст книги "Финансист. Титан. Стоик. «Трилогия желания» в одном томе"

Автор книги: Теодор Драйзер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава 34

Контрастирующие образы Каупервуда и Стинера в то время заслуживают небольшого отступления. Лицо Стинера было бледно-серым, губы посинели. Каупервуд, несмотря на мрачные мысли в связи с возможным тюремным заключением, на которое намекали скандальные статьи, а также с последствиями такого события для его родителей, жены и детей, друзей и деловых партнеров, оставался спокойным и собранным, что свидетельствовало об огромной душевной стойкости. Находясь в вихре катастрофических событий, он ни разу не потерял голову и не утратил мужество. Так называемая совесть, которая мучает некоторых людей и доводит до самоуничтожения, вообще не беспокоила его. Он не имел осознанного представления о грехе. С его своеобразной точки зрения в жизни существовали лишь две стороны – сила и слабость. Правильное и неправильное? Он ничего не знал о таких вещах. Это были метафизические умствования, которые его не заботили. Добро и зло? Они были игрушками для клириков, их инструментами наживы. Что касается общественной благосклонности или общественного осуждения, которые иногда быстро сменяли друг друга после любых несчастий, ну, что такое общественное осуждение? Разве он или его родители принадлежат к высшему обществу? Нет. В таком случае, разве он не сможет в будущем восстановить свой статус и положение в обществе? Вполне возможно. Мораль и аморальность? Он никогда не принимал их в расчет. Но сила и слабость – о да, тут все ясно! Если ты силен, то всегда можешь защитить себя и стать кем-то. Если ты слаб, то отступай в тыл и убирайся с линии огня. Это знание всегда играло ему на руку. Оно давало ему превосходные возможности. Почему он наделен таким острым умом? Почему фортуна неизменно благоприятствовала ему в финансовых делах? Он не заслужил этого, но добился этого. Возможно, не обошлось без случайностей, но каким-то образом мысль о том, что он всегда будет защищен – его «прозрения» и догадки, как нужно действовать, которым он часто следовал, – было нелегко объяснить. Жизнь была темной, неразрешимой загадкой, но чем бы она ни являлась, сила и слабость были двумя ее основными компонентами. Сила выигрывает, слабость проигрывает. Он должен полагаться на остроту ума, точность суждений и здравый смысл – и ни на что иное. Он действительно представлял собой блестящий образец мужественной энергии. Он двигался с проворным изяществом; его усы бодро закручивались кверху, костюм был безупречно отглажен, ногти отполированы, лицо чисто выбрито и сияло здоровым румянцем.

Между тем Каупервуд лично обратился к Скелтону К. Уиту и попытался объяснить свой взгляд на ситуацию. Он указывал, что он поступал так же, как многие люди до него, но Уит скептически отнесся к его словам. Он не понимал, как могло случиться, что сертификаты на шестьдесят тысяч долларов не поступили в амортизационный фонд. Объяснение Каупервуда насчет существовавшей договоренности не устроило его. Тем не менее мистер Уит понимал, что многие политики получают прибыль таким же способом, и посоветовал Каупервуду выступить свидетелем на стороне обвинения. Каупервуд решительно отказался это делать и заявил мистеру Уиту, что не считает себя «доносчиком». Тот лишь криво усмехнулся в ответ.

Батлер был чрезвычайно доволен (хотя и озабочен предвыборной кампанией), поскольку теперь негодяй попался в силки, откуда ему будет трудно выпутаться. Следующим окружным прокурором, сменяющим Дэвида Петти в случае победы Республиканской партии, должен был стать назначенец Батлера по имени Денис Шэннон, молодой ирландец, предоставивший ему важные юридические услуги. Два других политика уже пообещали Батлеру свою поддержку. Шэннон был умный, атлетически сложенный и привлекательный юноша пяти футов и десяти дюймов росту, со светлыми волосами, румяный и голубоглазый, неплохой оратор и превосходный вояка на судебных слушаниях. Он очень гордился благосклонностью своего солидного покровителя, включившего его в список кандидатов, и обещал, что после избрания приложит все свои знания и умения для выполнения его поручений.

С точки зрения политиков в этой бочке меда оставалась только одна ложка дегтя: в случае осуждения Каупервуда та же участь должна была постигнуть и Стинера. Никто из них не видел способов спасти городского казначея. Если Каупервуд был виновен в присвоении шестидесяти тысяч долларов из городской казны, то Стинер был виновен в растрате пятисот тысяч долларов. Ему грозил пятилетний тюремный срок. Он мог заявить о своей невиновности, сославшись на сложившуюся традицию, и тем самым избавиться от позорной необходимости признать вину, но это не спасало его от сурового приговора. Никакой суд присяжных не мог закрыть глаза на изобличавшие его факты. Несмотря на общественное мнение, во время судебных слушаний могли возникнуть серьезные сомнения в виновности Каупервуда. В случае Стинера таких сомнений не было.

Дальнейшие подробности официального обвинения, выдвинутого против Каупервуда и Стинера, можно упомянуть вкратце. Стэджер, выступавший как адвокат Каупервуда, в частном порядке заранее узнал о предстоящем суде. Он сразу же посоветовал Каупервуду предстать перед властями до появления любых предписаний и таким образом предупредить газетную шумиху, которая неизбежно последовала бы в случае его объявления в розыск.

Мэр города подписал ордер на арест Каупервуда. Следуя совету Стэджера, Каупервуд незамедлительно предстал перед Борхардтом и остальными вместе со своим адвокатом и внес залог в размере двадцати тысяч долларов – его поручителем выступил У. К. Дэвисон, президент Джирардского Национального банка, – под гарантию своего появления в центральном полицейском участке, где в следующую субботу должны были состояться предварительные слушания.

– Забавная комедия, господин мэр, – шепнул он Борхардту, и последний с понимающей улыбкой ответил, что это определенная процедура, совершенно неизбежная в такое время.

– Вы же понимаете, как все устроено, мистер Каупервуд, – заметил он.

Тот улыбнулся в ответ:

– Конечно, я понимаю.

Далее последовало еще несколько более или менее необременительных визитов в местный полицейский суд, называемый Центральным судом, где, выслушав обвинение, Каупервуд объявил себя невиновным. В ноябре он наконец-то предстал перед коллегией присяжных, где счел необходимым появиться из-за сложной формулировки обвинения, выдвинутого Дэвидом Петти. Там он был без обсуждения предан суду (на чем настоял Шэннон, недавно избранный окружной прокурор), и первое заседание было назначено на 5 декабря под председательством судьи Пейдерсона из первого состава квартальных судебных заседаний, местного подразделения суда штата Пенсильвания для разбирательства подобных преступлений. Тем не менее обвинительный акт в его отношении так и не был составлен до окончания долгожданных ноябрьских выборов, которые благодаря хитроумным политическим махинациям Молинауэра и Симпсона (вброс бюллетеней и беспорядки на избирательных участках скорее приветствовались, нежели осуждались) привели к очередной победе, хотя и при значительном сокращении республиканского большинства. Гражданская ассоциация муниципальных реформ, несмотря на громкое поражение на выборах, которого не случилось бы без мошенничества, мужественно продолжала метать громы и молнии в адрес тех, кого считала главными злоумышленниками.

Все это время Эйлин Батлер следила за чередой злоключений Каупервуда по газетным статьям и окрестным слухам с таким интересом, страстностью и энтузиазмом, насколько позволяла ее сильная и жизнеутверждающая натура. Она была невеликим мыслителем, когда речь шла о личных отношениях, но обладала достаточной проницательностью и без всякой логики. Хотя она часто встречалась с ним и он рассказывал ей о многом – но не более, чем позволяла прирожденная осторожность, – из газет, семейных разговоров за столом и в других местах она заключила, что, несмотря на его бедственное положение, дела все же не так плохи, как можно было ожидать. Одна статья, аккуратно вырезанная из «Филадельфия Паблик Леджер», вскоре после того как Каупервуда публично обвинили в присвоении чужих средств, успокаивала и утешала ее. Она носила ее за лифом, это казалось ей доказательством, что ее обожаемый Фрэнк согрешил гораздо меньше грешников, которые ополчились на него. Это была одна из многочисленных деклараций Гражданской ассоциации муниципальных реформ, которая гласила:

«Аспекты этого дела гораздо более серьезны, чем было доведено до сведения общественности. Дефицит в пятьсот тысяч долларов происходит не от проданных и должным образом неучтенных бумаг городского займа, а от ссуд, выданных казначеем его доверенному брокеру. Комиссия также имеет информацию из надежного источника, что бумаги, продаваемые брокером, учитывались в ежемесячных расчетах по самой низкой цене на текущий месяц, а разница между этой суммой и фактической выручкой распределялась между брокером и казначеем, таким образом представляя интерес обеих сторон в давлении на рынок с целью добиться низких котировок при итоговых расчетах. Тем не менее комиссия может считать судебное преследование, возбужденное против мистера Каупервуда, всего лишь попыткой отвлечь внимание общественности от более виновных сторон, пока они стараются „уладить дела“ по собственному усмотрению».

«Значит, вот в чем дело», – думала Эйлин, когда читала статью. Эти политики – в том числе ее отец, как она поняла после разговора с ним, – пытались возложить на Фрэнка вину за свои махинации. Он вовсе не был таким дурным человеком, каким его изображали. Так было сказано в отчете. Она упивалась словами: «…попыткой отвлечь внимание общественности от более виновных сторон». Именно об этом говорил ей Фрэнк в те счастливые минуты их недавних встреч то в одном, то в другом месте, особенно в новом доме на Шестой улице, поскольку им пришлось покинуть старое убежище. Он гладил ее пышные волосы, ласкал ее тело и говорил, что все было подстроено политиканами, чтобы очернить его имя и максимально облегчить положение Стинера и Республиканской партии в целом. Он говорил, что непременно выйдет из трудного положения, но предостерегал ее от лишних разговоров. Он не отрицал своих долгих и взаимовыгодных отношений со Стинером. Он подробно рассказал ей, как это было. Она поняла или думала, что поняла. Она все узнала от Фрэнка, и этого было достаточно.

Что касается двух домов семейства Каупервуд, еще недавно с такой помпой объединенных в зените успеха, а теперь связанных общим несчастьем, то жизнь как будто покинула них. Этой жизнью был Фрэнк Алджернон. Он стоял за мужеством и силой своего отца, за духом и перспективами своих братьев, был надеждой своих детей, опорой своей жены, достоинством и влиянием всего семейства Каупервудов. Он был олицетворением всего, что подразумевало власть, широкие возможности, большие доходы, счастье и достоинство для его близких. Теперь это яркое солнце померкло и, по всей видимости, близилось к полному затмению.

После того рокового утра, когда Лилиан Каупервуд получила роковое письмо, которое разрушило ее домашний мир, она пребывала в полусознательном состоянии. Уже несколько недель она ежедневно выполняла свои обязанности с внешним спокойствием, в то время как ее мысли находились в мучительном беспорядке. Она была совершенно несчастна. Ее сорокалетие настало в то время, когда жизнь должна была оставаться неизменной на прочной основе, но теперь она могла оказаться вырванной из привычной почвы, где она росла и процветала, и равнодушно выброшенной увядать под палящим солнцем непреодолимых обстоятельств.

Что касается Каупервуда-старшего, то положение его приближалось к развязке. Как уже было сказано, он безмерно верил в своего сына, но сейчас он не мог не видеть допущенную ошибку и понимал, что Фрэнку предстоит тяжко пострадать за это. Разумеется, он считал, что Фрэнк имел право спасать себя так, как он это сделал, но горько сожалел, что его сын попал в ловушку, которая породила нынешний скандал. Фрэнк был блестящим бизнесменом. Ему вообще не нужно было связываться с городским казначеем и местными политиканами, чтобы преуспеть во всех своих делах. Городские трамвайные линии и политические махинаторы стали причиной его разорения. Старик целыми днями расхаживал по комнате, понимая, что его звезда закатилась, что банкротство Фрэнка будет его собственным банкротством и что этот позор – публичные обвинения – означает его погибель. Его волосы совсем поседели в течение нескольких недель, он стал ходить медленней, лицо побледнело, запали глаза. Его пышные бакенбарды теперь казались стягами давно ушедших славных дней. Его единственным утешением было то обстоятельство, что Фрэнк завершил свои отношения с Третьим Национальным банком, не задолжав ни единого доллара. Тем не менее он понимал, что директора этого почтенного учреждения не потерпят присутствия человека, чей сын помог опустошить городскую казну и чье имя теперь полоскали в газетах. Кроме того, Каупервуд-старший был слишком стар. Ему пришла пора уйти на покой.

Критический момент для него наступил в тот день, когда Фрэнк был арестован по обвинению в присвоении чужих средств. От Фрэнка, который получал сведения от Стэджера, старик заранее знал об этом. Он собрался с силами, чтобы отправиться в банк, но для него это было все равно что волочить ноги в кандалах. После бессонной ночи он написал прошение об отставке на имя Фривэна Кэссона, председателя совета директоров банка, чтобы быть готовым сразу же вручить его. При виде этого документа Кэссон, коренастый, хорошо сложенный, привлекательный мужчина лет пятидесяти, вздохнул с облегчением.

– Я знаю, как это тяжело, мистер Каупервуд, – сочувственно произнес он. – Мы, – я говорю от лица остальных членов совета – мы тяжело переживаем неудачное положение, в котором вы оказались. Нам хорошо известно, как ваш сын оказался вовлеченным в эту ситуацию. Он не единственный банкир, принимавший участие в делах города. Эта система существует уже давно. Все мы высоко ценим услуги, которые вы оказали нашему учреждению за последние тридцать пять лет. Если бы существовал какой-то способ, мы бы с радостью помогли вам преодолеть нынешние затруднения, но, будучи банкиром, вы должны понимать, что у нас нет такой возможности. Дела находятся в полном беспорядке. Если бы положение выправилось, если бы мы знали, как скоро это случится… – Он выдержал паузу, так как полагал, что должен воздержаться от заверений, как ему или банку жаль расставаться с мистером Каупервудом столь прискорбным образом. Мистер Каупервуд сам мог высказаться по этому поводу.

Во время этой речи Каупервуд-старший изо всех сил старался сохранить самообладание для достойного ответа. Он высморкался в большой белый носовой платок, выпрямился в кресле и спокойно положил руки на стол. Он испытывал мучительную душевную боль.

– Я не могу этого вынести! – внезапно воскликнул он. – Пожалуйста, оставьте меня одного!

Кэссон, безупречно элегантный, встал и ненадолго вышел из комнаты. Он прекрасно понимал остроту момента и напряжение чувств, свидетелем которого ему довелось стать. В тот момент, когда дверь закрылась, Каупервуд-старший уронил голову на руки и содрогнулся всем телом.

– Никогда не думал, что дойду до этого, – прошептал он. – Просто не мог подумать.

Потом он вытер горячие соленые слезы, подошел к окну, посмотрел на улицу и стал думать, что еще можно предпринять.

Глава 35

Батлер все больше беспокоился о том, как ему следует поступить со своей дочерью. Судя по ее скрытности и явной склонности избегать его общества, он был уверен, что она по-прежнему общается с Каупервудом и что это грозит ей позорным разоблачением в обществе. Ему приходила в голову мысль побеседовать с миссис Каупервуд, чтобы она оказала давление на мужа, но потом он решил воздержаться от этого. Он еще не был окончательно уверен, что Эйлин тайно встречается с Каупервудом, и кроме того, миссис Каупервуд могла не знать о двуличии своего мужа. Он также думал лично встретиться с Каупервудом и пригрозить ему, но это было бы крайней мерой, и ему опять-таки не хватало доказательств. Он медлил с обращением в детективное агентство и не собирался доверять свои планы другим членам семьи. Однажды он все же изучил окрестности дома 931 на Десятой улице и осмотрел дом снаружи, но это мало чем помогло ему. Каупервуд уже оставил этот дом, и теперь он сдавался в аренду.

В конце концов он вознамерился отправить Эйлин куда-нибудь подальше: в Бостон или в Нью-Орлеан, где жила сестра его жены. Это был деликатный вопрос, и в таких делах его нельзя было считать воплощением тактичности, но Батлер все же пошел на это. Он написал сестре своей жены в Нью-Орлеан и осведомился, может ли она, никак не намекая на его участие, написать его жене и спросить, можно ли Эйлин приехать к ней в гости и одновременно отправить приглашение Эйлин. Но потом он порвал письмо, так и не отправив его. Немного спустя он случайно узнал, что миссис Молинауэр и ее дочери Кэролайн, Фелисия и Альта в декабре собираются поехать в Европу и посетить Париж, Французскую Ривьеру и Рим. Он решился попросить Молинауэра, чтобы тот убедил его жену пригласить Нору и Эйлин (или только Эйлин) присоединиться к ним под предлогом того, что девушкам нужны новые впечатления. Путешествие должно было занять около полугода. Обе семьи имели тесные связи между собой. Миссис Молинауэр с готовностью согласилась на предложение, особенно с учетом политических обстоятельств, и Нора была в восторге. Она хотела повидать Европу и давно мечтала о такой возможности. Эйлин была довольна в том смысле, что ее пригласила сама миссис Молинауэр. Еще несколько лет назад она бы не замедлила согласиться, но теперь это казалось лишь досадной помехой, еще одной незначительной трудностью, препятствующей ее отношениям с Каупервудом. Она сразу же отвергла это предложение, которое было сделано однажды за ужином у миссис Батлер, не подозревавшей об участии ее мужа в данном вопросе, но получившей от миссис Молинауэр сообщение о готовности взять ее дочерей под свое крыло.

– Она будет рада вашему участию, если отец не будет возражать, – поделилась мать своими мыслями. – И я думаю, что вы прекрасно проведете время. Они собираются в Париж и на Ривьеру.

– Как замечательно! – воскликнула Нора. – Я всегда хотела отправиться в Париж. А ты, Эйлин? Правда, будет здорово?

– Не знаю, хочу ли я ехать, – ответила Эйлин. Она с самого начала не собиралась идти на компромиссы и выказывать интерес к предложению миссис Молинауэр. – Скоро зима, а у меня нет приличной одежды. Пожалуй, я подожду до следующего раза.

– Что за разговоры, Эйлин Батлер! – в сердцах воскликнула Нора. – Ты уже сто раз повторяла, что хочешь отправиться за границу этой зимой. А теперь, когда появилась такая возможность… Кроме того, ты можешь и там заказать себе подходящие наряды.

– Да, разве ты не можешь там что-нибудь купить? – спросила миссис Батлер. – Кроме того, до поездки остается еще две-три недели.

– А им не нужен мужчина в качестве гида и консультанта, мама? – поинтересовался Кэллам.

– Я тоже мог бы предложить свои услуги, – сдержанно заметил Оуэн.

– По правде сказать, я не знаю, – отозвалась миссис Батлер, прожевывая кусок. – Вам нужно спросить их, дорогие мои.

Эйлин по-прежнему настаивала на своем. Ей не хочется ехать. Все это слишком неожиданно. Она приводила разные доводы, когда появился отец, который занял место во главе стола. Зная о происходящем, он старался выглядеть совершенно незаинтересованным.

– Эдвард, ты не будешь возражать, правда? – осведомилась его жена, в общих чертах объяснив предложение.

– Возражать? – повторил, наигранно и грубовато хохотнув. – С чего бы мне возражать? Я был бы рад, если смог хотя бы на время избавиться от всей этой стаи.

– Что за разговоры! – укорила его жена. – Во что бы превратился наш дом, если бы ты остался один?

– Поверь, я бы не остался один, – отозвался Батлер. – В этом городе много мест, где меня и без вас будут рады видеть.

– И много мест, где этого бы не случилось, если бы не я, – добродушно сказала миссис Батлер. – Ты знаешь, что это так.

– И то правда, – тепло ответил он.

Эйлин была непреклонна. Никакие доводы Норы или ее матери не оказывали на нее ни малейшего действия. Батлер с негодованием наблюдал за крушением своего плана, но он не собирался останавливаться на достигнутом. Когда он наконец убедился, что нет никакой надежды заставить Эйлин принять предложение Молинауэра, он спустя время решил нанять сыщика.

Тогда детективная репутация Уильяма А. Пинкертона и его агентства находилась в зените своей славы. Великий сыщик претерпел ряд неудач, прежде чем достиг высокого положения в своей необычной и неприятной для многих профессии. Но для любого, кто находился в бедственном положении и нуждался в подобных услугах, он был знаменитым человеком, а его, несомненно, героическая связь с Гражданской войной и Авраамом Линкольном сама по себе служила рекомендацией. Он – или, вернее, сотрудники его службы – охраняли президента на протяжении всего неспокойного срока пребывания Линкольна в Белом доме. Отделения его компании находились в Филадельфии, Вашингтоне, Нью-Йорке и многих других городах. Батлер знал, где находится филадельфийское отделение агентства Пинкертона, но не собирался обращаться туда. Когда он принял окончательное решение, то отправился в Нью-Йорк, где, по его сведениям, находилась штаб-квартира компании.

Он на одни сутки отлучился от дел под простым предлогом, достаточно распространенным в его случае, и совершил пятичасовую поездку в Нью-Йорк с учетом скорости движения тогдашних поездов, приехав в два часа дня. В конторе на Нижнем Бродвее он попросил о встрече с управляющим, который оказался крупным, тяжеловесным мужчиной лет пятидесяти, с серыми глазами, седоватыми волосами и одутловатым лицом, но острым и проницательным умом. Во время разговора он мерно постукивал по столу короткими, толстыми пальцами. Он был облачен в темно-коричневый шерстяной костюм, который Батлер счел неуместно элегантным, и носил крупную брильянтовую заколку для галстука в виде лошадиной подковы. Сам пожилой джентльмен выбрал для этой встречи неизменный серый костюм.

– Добрый день, как поживаете? – осведомился Батлер, когда молодой слуга препроводил его в приемную достойного гражданина ирландского происхождения по имени Джильберт Мартинсон. Тот кивнул и окинул Батлера быстрым взглядом, сразу же признав в нем сильного и, судя по всему, влиятельного человека. Он встал и предложил посетителю стул.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал он, глядя на пожилого ирландца из-под густых, кустистых бровей. – Чем я могу вам помочь?

– Вы управляющий, не так ли? – сурово спросил Батлер, глядя на собеседника пытливым, оценивающим взором.

– Да, сэр, – простодушно ответил Мартинсон. – Такова моя должность.

– Мистера Пинкертона, управляющего, сейчас здесь нет, не так ли? – осторожно спросил Батлер. – Мне бы хотелось лично побеседовать с ним, если вы не против.

– В настоящее время мистер Пинкертон в Чикаго, – ответил мистер Мартинсон. – Полагаю, он вернется не раньше чем через неделю или десять дней. Я его ответственный заместитель, но окончательное решение за вами.

Батлер некоторое время боролся с собой, испытующе приглядываясь к человеку, сидевшему напротив него.

– Вы семейный человек? – неуклюже осведомился он.

– Да, сэр, я женат, – серьезным тоном ответил Мартинсон. – У меня есть жена и двое детей.

На основании богатого опыта Мартинсон хорошо понимал, что речь идет о семейных неурядицах с сыном, дочерью или женой. Такие случаи встречались нередко.

– Я полагал, что мне следует поговорить с самим мистером Пинкертоном, но если вы его ответственный заместитель… – Батлер выразительно замолчал.

– Так и есть, – сказал Мартинсон. – Вы можете говорить со мной так же свободно, как и с мистером Пинкертоном. Не соблаговолите ли пройти в мой кабинет? Там мы сможем побеседовать в более непринужденной обстановке.

Он прошел в соседнюю комнату с двумя окнами, выходившими на Бродвей, с овальным, темным полированным столом, четырьмя кожаными креслами и картинами со сценами победоносных сражений северян в Гражданской войне. Батлер нерешительно последовал за ним. Ему была ненавистна сама мысль, чтобы поделиться своими чувствами к Эйлин. Даже сейчас он был не уверен, что сможет это сделать. Он подошел к окну и выглянул на улицу, бурлящую омнибусами и всевозможными экипажами. Мистер Мартинсон тихо прикрыл дверь.

– Итак, если я могу чем-то помочь вам… – Мистер Мартинсон помедлил, надеясь узнать имя Батлера с помощью этого нехитрого трюка, который часто срабатывал, но только не в этом случае. Батлер был слишком хитер.

– До сих пор не уверен, что хочу прибегать к этому, – начал он. – Определенно лишь в том случае, если будут соблюдены все предосторожности. Я хочу кое-что выяснить, но это очень личное дело для меня и… – Он помедлил, собираясь с мыслями и глядя на мистера Мартинсона, который все прекрасно понимал. Он видел много таких клиентов.

– Позвольте мне сразу же сказать, мистер…

– Скэнлон, – беспечно перебил Батлер. – Имя не хуже любого другого, если вам нужно. Собственное имя я придержу при себе.

– Скэнлон, – с такой же непринужденностью повторил Мартинсон. – По правде говоря, мне все равно, как вас зовут на самом деле. Я как раз собирался сказать, что нам не обязательно знать ваше имя, все зависит от того, что вы хотите узнать. Что же касается ваших личных дел, то у нас они будут в такой же неприкосновенности, как если бы вы никому не рассказывали о них. Наша служба основана на доверии, и мы никогда не предаем его. Мы просто не можем идти на такой риск. В нашей организации есть мужчины и женщины, проработавшие более тридцати лет, и мы никого не увольняем без веской причины, но стараемся нанимать таких сотрудников, которые вряд ли дадут повод для увольнения. Мистер Пинкертон очень хорошо разбирается в людях. Есть и другие, которые тоже считают себя знатоками человеческой натуры. Мы ежегодно ведем более десяти тысяч расследований на всей территории Соединенных Штатов. Мы расследуем дело лишь до тех пор, пока клиент считает это необходимым, и не суемся без спросу в чужие дела. Если мы приходим к выводу, что не можем выяснить нужные вам сведения, то сразу же говорим об этом. Многие дела отклоняются прямо здесь, еще до начала расследования. Возможно, ваше дело относится к их числу. Мы не собираемся вести расследования просто ради удовольствия и прямо говорим об этом. Некоторые дела, связанные с публичной политикой или мелкими правонарушениями, мы вообще не рассматриваем. Теперь вы понимаете, как обстоят дела. Вы кажетесь мне много повидавшим человеком; надеюсь, я произвожу такое же впечатление. Считаете ли вы, что такая организация, как наша, может злоупотребить чьим-то доверием?

Он замолчал и выразительно посмотрел на собеседника.

– Думаю, это маловероятно, – сказал Батлер. – Но все-таки нелегко вытаскивать на свет свои личные дела, – печально добавил он.

Оба немного помолчали.

– Ну что же, – наконец произнес Батлер. – Вы представляетесь надежным человеком, а мне нужен совет. Имейте в виду, я готов хорошо заплатить за услугу, и дело будет не слишком трудным. Мне нужно узнать, встречается ли некий мужчина в моем городе с некой женщиной, и если да, то где именно. Полагаю, для вас это будет достаточно просто, не так ли?

– Нет ничего проще, – ответил Мартинсон. – Мы постоянно занимается такими делами. Мистер Скэнлон, позвольте мне кое-что подсказать, чтобы облегчить вашу задачу. Мне совершенно ясно, что вы не собираетесь рассказывать больше, чем уже решили, а мы не собираемся узнавать от вас больше, чем абсолютно необходимо. Разумеется, мы должны знать название города и имя мужчины или женщины, но не обязательно оба имени, если вы сами не изволите помочь нам в этом отношении. Иногда, если вы сообщаете имя одной из сторон, скажем мужчины, и подробное описание женщины либо ее фотографию, мы через некоторое время можем точно сообщить, что вы хотели узнать. Естественно, всегда бывает лучше обладать полной информацией. Расскажите мне ровно столько, сколько сочтете нужным, и я гарантирую, что мы сделаем все возможное, чтобы вы остались довольны нашими услугами.

Он радушно улыбнулся.

– Что же, в таком случае я буду с вами откровенным, – сказал Батлер, наконец преодолевший сомнение. – Меня зовут не Скэнлон, а Батлер. Я живу в Филадельфии. Мужчина, который мне нужен, живет там же. Это банкир по фамилии Каупервуд, Фрэнк А. Каупервуд.

– Минутку, – вставил Мартинсон, доставая из кармана объемистый блокнот и карандаш. – Я должен это записать. Как вы сказали?

Батлер повторил.

– Хорошо, продолжайте.

– У него есть контора на Третьей улице под вывеской «Фрэнк А. Каупервуд и Кº»; любой может показать, где она находится. Он недавно обанкротился.

– А, тот самый Каупервуд, – заметил Мартинсон. – Я слышал о нем. Он замешан в деле о присвоении денег из городской казны. Полагаю, вы не обратились в наше филадельфийское отделение, поскольку не хотели, чтобы местные сотрудники знали об этом. Я прав?

– Да, все правильно, – ответил Батлер. – Мне не нужно, чтобы об этом стало известно в Филадельфии, поэтому я здесь. У Каупервуда есть дом на Джирардавеню, номер 937. Вы можете выяснить это, когда попадете туда.

– Да, – согласился Мартинсон.

– Так вот, я хочу кое-что выяснить насчет него и определенной женщины… вернее, девушки.

Старик замолчал и скривился от необходимости раскрыть имя Эйлин. Ему было больно думать об этом. Он так любил Эйлин, так гордился ею! Его сердце было исполнено сумрачной, тлеющей ненависти к Каупервуду.

– Полагаю, она ваша родственница, – тактично заметил Мартинсон. – Вам не нужно рассказывать больше; просто опишите ее внешность, если хотите. Мы можем приступить к работе с этой информацией на руках. – Он ясно видел, что имеет дело с достойным пожилым человеком и что этот человек испытывает душевные муки. Это отражалось в тяжелом, задумчивом выражении лица Батлера. – Вы можете быть откровенны со мной, мистер Батлер, – добавил он. – Думаю, я пойму. Нам нужны лишь такие сведения, которые помогут решить ваше дело, не более того.

– Да, – уныло произнес старик. – Она моя родственница. В сущности, она моя дочь. Вы кажетесь честным и благоразумным человеком. Я ее отец и ни за что на свете не хотел бы причинить ей вред. Я всего лишь пытаюсь спасти ее. Мне нужен он, а не она.

Внезапно он стиснул большой, костистый кулак. Мартинсон, который сам имел двух дочерей, обратил внимание на этот жест.