Текст книги "Ночь игуаны"

Автор книги: Теннесси Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Шарлотта. Я знаю только одно, Ларри: после того что было между нами в Мехико, вы должны на мне жениться.

Шеннон. Человек в моем положении не может жениться. Ничего хорошего из этого не получится, да и не положено мне, нельзя! Хорошо еще, если хоть на службе-то удержишься. (То и дело сбрасывает ее руки со своих плеч.) Вы что, не видите, дорогая, у меня и без вас голова идет кругом!

Шарлотта. Я не верю, что вы меня не любите.

Шеннон. Дорогая, да кто же способен поверить, что его не любит тот, кого он сам любит… как ему кажется! Но это верно, дорогая: я никого не люблю. Таким уж я создан, и я тут ни при чем. В тот вечер я доставил всех вас в отель, пожелал вам в холле спокойной ночи и только поцеловал в щечку, как маленькую девочку, – вы и вправду маленькая. А вы, едва я открыл дверь, ворвались ко мне в номер, и никакими силами нельзя было вас выжить. А ведь я пытался – о Боже! – даже припугнуть вас, только бы вы ушли. Не помните?!

Вдали слышен голос мисс Феллоуз, зовущей Шарлотту.

Шарлотта. Да, помню. Как, натешившись мной, вы меня ударили, Ларри… по лицу. Закрутили мне руку, чтоб я стала на колени и вместе с вами помолилась о прощении.

Шеннон. Я всегда так делаю, когда истерзан и опустошен. Не могу же я подписать чек, если в банке моей души ничего нет на счету.

Шарлотта. Ларри, позвольте мне помочь вам.

Голос мисс Феллоуз (приближаясь). Шарлотта! Шарлотта! Шарли!

Шарлотта. Помогите мне, а я помогу вам.

Шеннон. Беспомощный беспомощному – не помощник.

Шарлотта. Впустите меня! Джуди идет!

Шеннон. Отвяжитесь же! И – пошли вы!.. (С силой отталкивает ее и скрывается у себя в комнате, хлопнув дверью и закрыв на задвижку. Прихваченный дверью кончик сетки бьется на ветру.)

Едва на веранде показывается мисс Феллоуз, Шарлотта скрывается в соседней комнате. Ханна, наблюдавшая всю эту сцену, идет к середине веранды, где встречается с мисс Феллоуз.

Мисс Феллоуз. Шеннон! Шеннон! Где вы?

Ханна. Мистер Шеннон, кажется, пошел на пляж.

Мисс Феллоуз. И Шарлотта Гуделл с ним? Молоденькая такая блондинка из нашей группы?

Ханна. Нет, с ним никого не было, он пошел один.

Мисс Феллоуз. Я слышала, хлопнула дверь.

Ханна. Это моя.

Мисс Феллоуз (указывая на дверь с прихваченным кончиком москитной сетки). Это ваша комната?

Ханна. Да, моя. Я вышла полюбоваться закатом.

Мисс Феллоуз (слышит плач Шарлотты в комнате Ханны. Распахивает дверь). Шарлотта! Выходи, Шарли! (Хватает Шарлотту за руку.) Чего стоит твое слово? Ничего?! Ты же обещала мне держаться от него подальше.

Горько плача, Шарлотта отбивается от мисс Феллоуз, но та опять хватает ее за руку, на этот раз крепче, и тащит ее из комнаты.

Я говорила по междугородному телефону с твоим отцом насчет этого человека, и он добивается постановления о его аресте, – пусть только посмеет сунуться в Штаты.

Шарлотта. Мне все равно!

Мисс Феллоуз. А мне – нет! Я отвечаю за тебя.

Шарлотта. Я не хочу обратно в Техас!

Мисс Феллоуз. Нет, хочешь! И вернешься. (Крепко ухватив за руку, уводит ее с веранды.)

Ханна выходит из комнаты, куда вошла после того, как мисс Феллоуз выволокла оттуда Шарлотту.

Шеннон (из своей комнаты). О Боже!..

Ханна (подходит к его двери, стучит). Мистер Шеннон, путь свободен!

Шеннон не отвечает и не появляется.

(Кладет папку, берет дедушкин белый полотняный костюм, который успела выгладить и повесить на веранде, подходит к комнате деда и кричит.) Дедушка! Пора обедать! Через несколько минут ты сможешь увидеть очень красивый закат, предвещающий бурю.

Голос дедушки. Гряду-у!

Ханна. И Рождество грядет, да лишь один раз в год.

Голос дедушки. Уж скорее – День независимости.

Ханна. День независимости уже прошел. Теперь грядет День всех святых, а за ним – День благодарения. Но ты, я надеюсь, грядешь раньше. (Приподымая москитную сетку в его двери.) Вот твой костюм. Я выгладила. (Входит к нему.) Дедушка. Здесь ужасно темно, Ханна.

Ханна. Сейчас включу свет.

Шеннон выходит из своей комнаты: у него вид человека, потерпевшего крах. В руках предметы облачения священнослужителя. Черный шелковый священнический нагрудник свободно висит на его тяжело дышащей потной груди. Поверх он вешает массивный золотой крест с аметистом и пытается застегнуть круглый накрахмаленный воротничок. Из комнаты деда, заканчивая свой «артистический» туалет, выходит Ханна, повязывая на ходу шелковый бант. Занятые каждый своим делом, они напоминают двух бродячих актеров, серьезно готовящихся к предстоящему им сейчас выступлению на площади, которое может стать для них последним.

(Взглянув на Шеннона.) Собираетесь отправлять церковную службу, мистер Шеннон?

Шеннон. Черт бы побрал! (Указывая на воротничок.) Помогите, пожалуйста.

Ханна (подойдя к нему). А если не собираетесь, зачем вам это тяжелое обмундирование?

Шеннон. На меня возводят обвинение, будто я лишенный сана самозванец, – вот зачем. Пусть эти леди знают – я еще ношу рясу и облечен саном…

Ханна. А разве этого прекрасного золотого креста недостаточно, чтобы убедить ваших леди?

Шеннон. Нет. Они знают, что я его выкупил из заклада в Мехико, и подозревают, что он вообще оттуда.

Ханна. Постойте минутку спокойно. (Пытается застегнуть сзади воротничок.) Готово. Петелька пообтрепалась, боюсь, не удержит запонку. (Опасения оправдались – запонка падает на пол.) Шеннон. Куда она делась?

Ханна. Вот она. (Поднимает запонку.)

Шеннон срывает воротничок, комкает и бросает с веранды. Задыхаясь валится в гамак.

(Спокойно вынимает блокнот и начинает его рисовать. Сначала он не замечает.) Вы давно не служите в церкви, мистер Шеннон?

Шеннон. А какое это имеет отношение к цене риса в Китае?

Ханна (мягко). Никакого.

Шеннон. А к цене кофе в Бразилии?

Ханна. Снимаю свой вопрос. И прошу прощения.

Шеннон. Если ответить по-человечески, так я и прослужил-то всего год после посвящения в сан.

Ханна (подвигаясь ближе, чтобы лучше видеть его, и быстро рисуя). И в тот же год получили отпуск, полагающийся после семи лет службы?

Шеннон. Да… отпуск у меня получился порядочный.

Слышится голос дедушки, повторяющего одну и ту же стихотворную строку.

Что это – дедушка сам с собою разговаривает?

Ханна. Нет, он сочиняет. Ему приходится полагаться на память, он плохо видит, писать и читать ему уже трудно.

Шеннон. Кажется, застрял на одной строке.

Ханна. Да. Боюсь, теперь и память ему изменяет. А это для него самое страшное. (Говорит почти равнодушно, словно все это не имеет для нее значения.) Шеннон. Вы меня рисуете?

Ханна. Пытаюсь. Вы трудная модель. Когда мексиканский художник Сикейрос писал портрет американского поэта Харта Крейна, ему пришлось написать его с закрытыми глазами, – в них было столько муки, что художнику было больно писать их открытыми.

Шеннон. Простите, но я не буду ради вас закрывать глаза. Я сам себя гипнотизирую… во всяком случае, пытаюсь загипнотизировать, всматриваясь в блики на листве апельсиновых деревьев.

Ханна. Ничего. Ваши глаза можно рисовать и открытыми.

Шеннон. В течение года у меня был свой приход, а потом… Сана меня не лишили, но в церковь и на порог не пускали.

Ханна. О! Почему же?

Шеннон. За совращение и ересь… в одну и ту же неделю.

Xанна (быстро рисуя). И при каких обстоятельствах… случилось первое из грехопадений?

Шеннон. Да, совращение предшествовало ереси… на несколько дней. Молоденькая учительница воскресной школы напросилась принять ее неофициально. Она была довольно хорошенькая, а жилось ей невесело. Единственная дочь, но родители – и отец и мать – по характеру напоминали старых дев, отец только что не ходил в юбке. (Расхаживает по веранде, приходя все в большее возбуждение, все злее издеваясь над своими грехами.) И вот она делает безумное признание.

Ханна. В любви?

Шеннон. Не издевайтесь, дорогая.

Ханна. Что вы! И не думала.

Шеннон. Естественное или, наоборот, противоестественное влечение помешанной… к помешанному – вот что это было. А я в то время был самым жалким ханжой. Я и говорю: «Преклоним, дочь моя, колена и помолимся вместе». Так и сделали: опустились на колени… да вдруг упали на ковер и… Когда мы встали, я ее ударил. Да, по лицу. И обозвал потаскушкой. Она убежала. А на следующий день новость: порезала себя отцовской бритвой. «Старая дева» – папочка сохранял еще обыкновение бриться.

Ханна. И насмерть?!

Шеннон. Да нет, чуть-чуть поцарапалась – кровь еле показалась. А все-таки скандал.

Ханна. Да, могу себе представить, что это… вызвало пересуды.

Шеннон. Вот именно, вот именно. (На минуту останавливается, воспоминания устрашают его.) И вот в воскресенье всхожу я на кафедру, и, как увидел эти самодовольные, тупые осуждающие рожи, захотелось вдруг разбудить, ошарашить этих тупиц… и я их ошарашил. У меня была наготове проповедь, смиренная, покаянная. Я ее бросил, засунул куда-то в алтарь. «Так знайте же, – сказал, нет, вскричал я, – мне уже осточертело произносить проповеди во славу какого-то дряхлого мошенника». Так и сказал, так и прокричал. «Вся ваша теология, все заповеди, все мифы основаны на представлении о Боге как о старом мошеннике. И по совести, я не хочу и не могу продолжать отправлять службы во славу этого… этого…»

Ханна (спокойно)… старого мошенника?

Шеннон. Да, злого, скорого на гнев старика. Ведь его же всегда расписывают этаким впавшим в детство, слабосильным, сварливым старикашкой, вроде тех, что живут в богадельне и потеют над головоломками, а если не получается, со злости опрокидывают столик. Да, да, говорю вам, теология именно… это и утверждает, обвиняя Бога в том, что он жестокий старый злодей да еще осуждает весь мир и безжалостно карает тех, кого сам же создал, карает их за собственные ошибки, допущенные при их сотворении. Ну и тут, конечно… ха-ха, ха… разразилась настоящая буря…

Ханна. Уже вне церкви?

Шеннон. Да, мои прихожане так разбушевались, что забыли про меня. Вскочили со скамей и ринулись к своим черным, как тараканы, автомобильчикам… ха-ха-ха… а я, черт возьми, вопил им вслед… Гнался за ними бегом и все кричал… (Остановился перевести дух.) Ханна. И все выкатились?

Шеннон. А я ору им вслед: «Бегите домой, закройте все окна и двери, чтобы не слышать истинной правды о своем Боге!»

Ханна. Им, беднягам, конечно, ничего другого и не оставалось.

Шеннон. Дорогая мисс Джелкс, Плезант-Вэлли в Виргинии – это фешенебельное предместье большого города, и все эти бедняги были весьма состоятельны.

Ханна (слегка улыбаясь). И какова же была… м-м… развязка?

Шеннон. Развязка? Ну что ж, сана меня не лишили. Просто больше не допускали в церковь в Плезант-Вэлли и, кстати, запрятали меня в сумасшедший дом… с диагнозом: тяжелое нервное расстройство. Это их больше устраивало. Вот я и пошел по этой дорожке… вожу экскурсии по Божьему свету. И заметьте, гид – духовное лицо с крестом и крахмальным воротничком, подтверждающими его сан. Вещественные доказательства!

Ханна. Чего, мистер Шеннон?

Шеннон (с некоторой робостью). Того, что лично я представляю себе Бога не как старого мошенника, а как… (Умолкает.) Ханна. Вы недоговариваете…

Шеннон. Нынче ночью разыграется буря, страшный электрический ураган. И тогда вы поймете, как представляет себе преподобный Лоренс Шеннон Бога всемогущего, который время от времени посещает сотворенный им мир… Я хочу вернуться в церковь и проповедовать, что Бог – это… гром и молния… и… и… (Протягивает руку в сторону океана.) Вот он! Вот это он! (Показывает на величественный, почти апокалипсический золотой закат.) Вот в этом его величие, дарующее забвение! И я стою пред ним на ветхой веранде этой убогой гостиницы, да еще не в сезон, предстаю пред ним в этой нищей развращенной стране, захваченной жадными до золота конкистадорами, которые вместе с распятием принесли с собой еще и стяги инквизиции. Да, и…

Пауза.

Ханна. Мистер Шеннон!

Шеннон. Да?

Ханна (слегка улыбаясь). У меня такое чувство, что вы со всеми вашими прозрениями еще вернетесь в лоно церкви. И если тогда выдастся еще одно недоброе воскресное утро, окинете взглядом своих прихожан, их тупые, самодовольные физиономии и отыщете среди них несколько старых, совсем старых лиц, в глазах которых вы прочтете страстную мольбу о помощи, о вере и надежде… И тогда, мне кажется, вы не станете кричать, как в Плезант-Вэлли. Вы отложите припасенную вами жестокую проповедь, запрячете ее где-нибудь в алтаре и заговорите, о… нет, может быть, совсем не станете проповедовать, а только…

Шеннон. Что?

Ханна. Просто подбодрите их, потому что вы, мистер Шеннон, знаете, как порой необходимо людям слово утешения.

Шеннон (после минутной паузы). Дайте взглянуть. (Забирает у нее рисунок, который явно производит на него большое впечатление.)

Ханна смущена. Пауза.

Ханна. Где, вы сказали, разместила хозяйка вашу группу?

Шеннон. Она велела мексиканцам отнести их багаж во флигель.

Ханна. А где этот флигель?

Шеннон. Да здесь же, под горой. Но все мои леди, кроме молоденькой Медеи и другой Медеи, постарше, отправились на лодке со стеклянным днищем обозревать чудеса подводного мира.

Ханна. Ну что ж, когда вернутся, они смогут обозревать и мои акварели с помеченными на них ценами.

Шеннон. Да, вы энергичное создание, честное слово! Фантастически хитрая пролаза.

Ханна. Да, вроде вас, мистер Шеннон. (Мягко отбирает у него блокнот.) Мистер Шеннон, если дедушка выйдет до моего возвращения из своей каморки под номером четыре, будьте добры, присмотрите за ним. Я постараюсь не задерживаться. (Хватает папку и быстро уходит.) Шеннон. Фантастика! Абсолютная фантастика!

Порыв ветра в пальмовых зарослях, и последние блики заходящего солнца рассыпаются по веранде золотыми монетами. Снизу слышатся крики. Появляются мексиканцы, еле удерживая в руках только что пойманную и завернутую в рубашку игуану. Она бьется изо всех сил, стараясь вырваться. Мексиканцы останавливаются перед кактусами, возле веранды, привязывают игуану к стойке.

Шум привлекает внимание Мэксин, она выходит на веранду.

Педро. Tenemos fiesta.[6]6
  Сегодня у нас будет пир (исп.)


[Закрыть] Панчо. Comeremos bien. [7]7
  Поедим как следует (исп.)


[Закрыть] Педро. Damela, damela! Yo la atare. [8]8
  Давай ее сюда! Я ее привяжу (исп.)


[Закрыть] Панчо. Yo la cogi – yo la atare! [9]9
  Я поймал, я и привяжу! (исп.)


[Закрыть] Педро. Lo que vas a hacer es dejarla escapar! [10]10
  Да ты ее упустишь (исп.)


[Закрыть] Мэксин. Ammarla fuerte! Ole, ole! No la dejes escapar. Dejala moverse! [11]11
  Привязывайте крепче! Скорей, скорей! Смотри не упусти. И чтобы двигаться могла! (исп.)


[Закрыть] (Шеннону.) Они поймали игуану.

Шеннон. Я и сам вижу, Мэксин.

Мэксин подносит ром-коко к самому лицу Шеннона.

Привлеченные шумом и криками мексиканцев, на веранде появляются немцы.

Фрау Фаренкопф (подбегает к Мэксин). В чем дело? Что случилось? Змея? Поймали змею?

Мэксин. Нет. Ящерицу.

Фрау Фаренкопф (наигрывая отвращение.). У-у-у-у… ящерица! (Изображает такой ужас, словно перед ней сам Джек-потрошитель.) Шеннон (Мэксин). Любите игуанье мясо?

Фрау Фаренкопф. Вы будете ее есть? Есть? Эту большую ящерицу?

Мэксин. А они очень вкусные. Напоминают куриное белое мясо.

Фрау Фаренкопф бежит к своим, все они возбужденно обсуждают по-немецки историю с игуаной.

Шеннон. Если вы имеете в виду мексиканских кур, то это не слишком аппетитно. Мексиканские куры питаются падалью, от них и пахнет падалью.

Мэксин. Нет, я имею в виду техасских курочек.

Шеннон (мечтательно). Техасских… (Беспокойно ходит взад и вперед по веранде.)

Внимание Мэксин раздваивается: то она не может оторвать глаз от Шеннона, его высокой, стройной фигуры, ни на минуту не остающейся в покое, то вдруг ее привлекают извивающиеся в борьбе с игуаной тела мексиканцев, лежащих на животе под верандой. Она в раздумье, словно старается разобраться, кто из них сильнее влечет ее простое и чувственное естество.

(Оборачивается и видит ее глаза, устремленные на него.) Эта игуана – самец или самка?

Мэксин. Ха! А кому интересно, какого она пола?..

Шеннон проходит мимо, почти касаясь ее.

Разве что другой игуане?

Шеннон. А вы никогда не слыхали стишка про игуану? (Отбирает у нее ром-коко и, кажется, вот-вот выпьет, но лишь с гримасой понюхал.)

Мэксин посмеивается.

Жил гаучо юный по имени Бруно.

Слово «любовь» понимал он вот так:

«Женщины – прелесть, овечки – смак, Но игуана – numero uno».[12]12
  здесь – первый класс (исп.)


[Закрыть]

На последних словах выплескивает ром-коко прямо на спину Педро, который с криком вскакивает с земли.

Педро. Hijo de la…[13]13
  Сукин… (исп.)


[Закрыть] Шеннон. Que? Que? [14]14
  Что? Что? (исп.)


[Закрыть] Мэксин. Vete! [15]15
  Перестаньте! (исп.)


[Закрыть]

Шеннон хохочет. Игуана удирает, мексиканцы с криками бегут за ней.

Она уже почти скрылась в зарослях, но один из них настигает ее и ловит.

Панчо. La iguana se escapo.[16]16
  Игуана убежала (исп.)


[Закрыть] Мэксин. Cogela, cogela! La cogiste? Si no la coges, te mordera el culo. La cogiste? [17]17
  Ловите, ловите ее! Поймал? Если не поймаешь, она тебя сцапает. Поймал? (исп.)


[Закрыть] Панчо. La cogi! [18]18
  Поймал! (исп.)


[Закрыть]

Мексиканцы с игуаной снова скрываются под верандой.

Мэксин (оборачиваясь, Шеннону). Мне показалось, ваше преподобие, или вы и вправду чуть не свернули с пути истинного и готовы выпить?

Шеннон. Один запах спиртного уже вызывает у меня тошноту.

Мэксин. А примете внутрь, не почувствуете запаха. (Прикасается к его вспотевшему лбу.)

Шеннон смахивает ее руку, как докучливого комара.

Ха! (Направляется к столику с напитками.) Шеннон (смотрит на нее с недоброй усмешкой). Дорогая моя Мэксин, того, кто сказал, что вам идут штаны, плотно облегающие зад, нельзя назвать вашим искренним другом… (Отворачивается от нее.)

В комнате дедушки шум падающего тела и хриплый, испуганный крик.

Мэксин. Я знала, знала, что так будет! Старик грохнулся.

Шеннон бежит в комнату дедушки, за ним Мэксин.

Пока ловили сбежавшую игуану, постепенно стемнело. Здесь, по сути, конец картины. Однако переход к следующей не надо обозначать ни затемнением, ни занавесом. В полутьме появляется герр Фаренкопф, включает свет на веранде.

Матовый свет большого шара, висящего посреди веранды, придает эпизодам, которые разыгрываются в этой части сцены, нечто нереальное. О большой жемчужно-матовый шар бьются ночные бабочки, гигантские мотыльки с тонкими, как паутинки, крылышками. И свет от прилипших к шару крылышек стал опаловым и чуть сказочным. Шеннон выводит старого поэта на веранду. Вид у старика безупречен – белоснежный костюм, черный шнурок галстука. Когда он проходит под матовым шаром, его львиная грива отливает серебром.

Дедушка. Кости целы. Я ведь резиновый.

Шеннон. Путешественнику случается и падать во время его странствий.

Дедушка. Ханна! (Его зрение и слух так ослабели, что он принимает Шеннона за Ханну.) Я совершенно уверен, что здесь закончу поэму.

Шеннон (очень громко и ласково). И у меня такое же чувство, дедушка.

Мэксин выходит вслед за ними из комнаты деда.

Дедушка. Никогда еще ни в чем не был так уверен.

Шеннон (ласково, с легкой усмешкой). И я тоже.

Фаренкопф (все это время, прижав к уху радиоприемничек, с восторгом слушает какую-то тихую передачу. Выключает приемник и, очень возбужденный, обращается ко всем). От центра Лондона до берега Ла-Манша – все в огне! Геринг, сам фельдмаршал Геринг, называет это «новой фазой нашей победы»! Бомбы! Зажигательные бомбы! Супер-бомбы! Каждую ночь!

Дедушка (до него доходит только повышенный тон этой тирады, которую он воспринимает как просьбу прочесть стихи. Стучит по полу своей тростью, откидывает голову и начинает читать стихи в приподнятом декламационном стиле).

Буйной и быстрой быть юности надо, Ночь напролет танцевать до упаду, И, ослепленный…

(Запинается, на лице испуг и смущение.)

Все это очень веселит немцев.

Вольфганг (подходит к деду и кричит ему прямо в ухо). Сэр! Ваш возраст? Сколько вам лет?

Ханна (появляется на веранде. Подбегает к дедушке и отвечает за него). Девяносто семь.

Фаренкопф. Сколько?

Ханна. Девяносто семь. Без малого сто лет.

Фаренкопф по-немецки повторяет это сообщение своей сияющей жене и дочери.

Дедушка (перебивая их).

…ликующий взгляд Не устремлять ни вперед, ни назад; Сдабривать шутки…

(Снова запнулся.) Ханна (подсказывая, крепко держит деда под руку).

…вином искрометным, (вместе с дедушкой) Не сожалея о дне мимолетном, Не замечая, как близок закат.

Юный всегда слепоте своей рад.

Немцы шумно развеселились. Вольфганг аплодирует поэту прямо в лицо. Дедушка хотел раскланяться, но он слаб и, наклонясь вперед, не очень уверенно опирается на трость. Шеннон крепко берет его под руку.

Ханна (показывает Вольфгангу рисунки). Если я правильно поняла, вы проводите здесь свой медовый месяц?

Он не отвечает ей; фрау Фаренкопф хохочет и как заведенная кивает головой.

(Повторяет по-немецки.) Habe ich recht, dass Sie auf Ihrer Hochzeitsreise sind? Was fur eine hubsche junge Braut! Ich mache Pastell-Skizzen… darf ich, wurden Sie mir erlauben?.. Wurden Sie, bitte… bitte…[19]19
  У вас медовый месяц? Как прелестна новобрачная! Я рисую пастелью… не могла бы я?.. Вы мне позволите?.. Прошу вас… (нем.)


[Закрыть]

Фаренкопф запевает нацистскую песню и ведет свою семейку к столику с ведерком шампанского, Шеннон усаживает дедушку за другой столик.

Дедушка (очень веселый). Ханна! Какой у нас сегодня улов?

Ханна (смущенно). Дедушка, сядь и не кричи, пожалуйста.

Дедушка. А? Что они положили тебе в ручку, Ханна, серебро или бумажки?

Ханна (почти в отчаянии). Дедушка, не кричи! Садись за стол. Пора ужинать.

Шеннон. Подкрепиться пора, дедушка!

Дедушка (несколько озадаченно, не унимается). Но сколько все-таки тебе выдали?

Ханна. Дедушка, прошу тебя!

Дедушка. Но они купили… удалось продать акварель?

Ханна. Ничего я им не продавала, дедушка.

Мэксин. Ха!

Ханна (оборачивается к Шеннону. Ее обычное спокойствие изменяет ей). Не садится и не унимается.

Дедушка (подмигивая и улыбаясь, с видом опытной кокетки). Ха! Здорово мы их выпотрошили, Ханна?

Шеннон. Сядьте, мисс Джелкс. (Он говорит, мягко, но настойчиво.)

Она сразу повинуется.

(Берет руку дедушки и вкладывает в нее смятый мексиканский банкнот. Громко.) Сэр! Сэр! Тут пять… долларов. Я кладу их вам в карман.

Ханна. Мы не принимаем милостыни, мистер Шеннон…

Шеннон. Да что вы, я дал ему пять песо.

Дедушка. Неплохо за одно стихотворение!

Шеннон. Сэр! Сэр! Достоинства ваших стихов несоизмеримы с жалким денежным вознаграждением.

Как-то по-особому, чуть шутливо нежен со стариком – все старое, умирающее так трогает нас, так ранит наши чувства, что рождается потребность в нежности, которую уже ничто не может сдержать. Это относится не только к Шеннону, но и к Ханне. И в отношении друг к другу они тоже перешли границы обычной сдержанности.

Дедушка. А? Да… (Он вконец измучен, но у него еще хватает сил кричать.) Мы тут можем сорвать большой куш, а?

Шеннон. Можете быть совершенно уверены!

Мэксин. Ха!

Шеннон метнул на нее свирепый взгляд. Мэксин с любезной улыбкой отходит к немцам.

Дедушка (задыхаясь и слегка пошатываясь, виснет на руке Шеннона, думая, что это Ханна). А что… в ресторане… очень много народу? (Оглядывается, ничего не видя.) Шеннон. Да, яблоку упасть негде. И еще за дверью стоит толпа.

Но старик не слышит.

Дедушка. Ханна, если здесь есть бар, где пьют коктейли, нам надо бы сначала там поработать. Куй железо, пока горячо… хо-хо… пока горячо…

Это уже смахивает на бред. И только такая сильная женщина, как Ханна, может сохранять выдержку.

Ханна. Он принимает вас за меня, мистер Шеннон. Помогите ему сесть и, пожалуйста, побудьте с ним минутку…

Отходит от стола и делает несколько глубоких вдохов и выдохов, словно ее только что вытащили из воды. Шеннон усаживает старика в кресло, и тут дедушку сразу покидает лихорадочная живость, он откидывается на спинку и дремлет.

Шеннон (приближаясь к Ханне). Что это вы так глубоко дышите?

Ханна. Одним в такую минуту нужно выпить, другие глотают пилюли. А я делаю несколько глубоких вдохов.

Шеннон. Вы принимаете все слишком близко к сердцу. А ведь это естественно в его возрасте.

Ханна. Да, да, знаю. Но за эти два-три месяца у него уже не раз бывали подобные «небольшие мозговые явления», как вы их называете. А совсем еще недавно он был таким молодцом. Приходилось показывать паспорт, чтобы подтвердить, что он действительно старейший из ныне живущих поэтов. Мы кое-что зарабатывали и сводили концы с концами. Увидев, как он слабеет, я стала уговаривать его вернуться в Нантакет. Но маршрут всегда определял он, и тут он уперся, и ни в какую: «Нет, в Мексику!»… И вот мы здесь, на этой ветреной вершине, словно два пугала для птиц. Автобус, на котором мы ехали из Мехико, сломался на высоте пятнадцати тысяч футов над уровнем моря. Тут у него как раз и случилось это расстройство… Меня не так убивает потеря слуха и зрения, как эта… затуманенность сознания, – она меня просто убивает. Ведь до самого последнего времени у него была удивительно ясная голова. А вчера? Я истратила почти все, что у нас оставалось, на это кресло на колесах, чтобы привезти его сюда. Он настаивал, чтобы мы двигались дальше, пока не дойдем до моря… до «колыбели жизни», как он его называет… (Замечает, что тело дедушки безжизненно обмякло. Делает глубокий вдох и спокойно подходит к нему.) Шеннон (мексиканиам). Servicio! Aqui![20]20
  Подавайте! Быстрей! (исп.)


[Закрыть]

Властный тон оказывает свое действие – мексиканцы уже подают рыбу.

Ханна. Какой вы добрый человек, мистер Шеннон. Не знаю, как вас благодарить. Сейчас разбужу его. Дедушка! (Тихонько хлопает в ладоши у самого уха деда.)

Старик просыпается и смущенно посмеивается.

Дедушка, смотри, полотняные салфетки. (Вынимает из кармана салфетку. Шеннону.) Я всегда ее ношу с собой на случай, если подадут бумажные.

Дедушка. Здесь просто изумительно… Ханна, надеюсь, что здесь можно заказывать «а-ля карт». Я бы заказал что-нибудь очень легкое, чтобы не клонило ко сну. Я хочу еще поработать после ужина… Собираюсь закончить здесь свою поэму.

Ханна. Дедушка! Мы обрели друга. Познакомься, дедушка, – его преподобие мистер Шеннон.

Дедушка (стараясь окончательно стряхнуть дремоту). Его преподобие?

Ханна (громко). Мистер Шеннон – епископальный священник, дедушка.

Дедушка. Служитель Бога?

Ханна. Служитель Бога, в отпуске.

Дедушка. Ханна, скажи ему, что я уже слишком стар для крестин, но еще слишком молод, чтобы меня отпевать. Вот если бы подвернулась богатая вдовушка, – на это я еще горазд, и тут мне больше сорока не дашь, – тогда без священника не обойдешься…

Он в восторге от своих шуточек. Отчетливо представляется, как он перекидывается этакими безобидными остротами с бездельниками, возлежащими в шезлонгах всех отелей, где он бывал еще на рубеже двух столетий, или с профессорскими женами в маленьких колледжах Новой Англии. Сейчас все это выглядит немного смешно и трогательно – и его желание понравиться, и его игривость, и эти шуточки. Но Шеннон поддерживает этот тон, старик отвлекает его от мыслей о себе. «Скерцо» этой сцены идет под аккомпанемент ветра, дующего с моря все сильнее и сильнее и волнующего листву тропических растений на горе. В небе все чаще сверкает молния.

А ведь если верить дамам, лишь немногим из них переваливает за сорок. Хо-хо-хо… Ханна, попроси его… благословить нашу трапезу. Мексиканская пища, безусловно, нуждается в благословении.

Шеннон. Не прочтете ли молитву вы, сэр? Я присоединюсь. (У него развязался шнурок на башмаке.) Дедушка. Скажи, что я окажу ему эту услугу лишь при одном условии.

Шеннон. При каком, сэр?

Дедушка. Когда я после ужина удалюсь к себе, вы составите компанию моей дочери. Я ложусь спать с курами, а встаю с петухами, хо-хо-хо! Значит, вы – священнослужитель? Женаты или холосты?

Шеннон. Холост, сэр. Ни одна нормальная цивилизованная женщина не пошла бы за меня, мистер Коффин.

Дедушка. Что он говорит, Ханна?

Ханна (в смущении). Дедушка, прочти молитву.

Дедушка (не слыша ее слов). Я называю ее дочерью, а на самом деле она дочь моей дочери. Мы заботимся друг о друге с тех пор, как она сразу потеряла и отца и мать, – это была первая автомобильная катастрофа на острове Нантакет.

Ханна. Читай молитву, дедушка.

Дедушка. Она у меня не модная вертушка: не гонится за модой и не вертится. Ханна так воспитана, что была бы замечательной женой и матерью, но… я старый эгоист и не отпускаю ее от себя.

Ханна (кричит ему прямо в ухо). Дедушка, дедушка, молитву!

Дедушка (с усилием подымаясь). Да, молитву… «Благослови, господи, трапезу нашу и нас самих, во славу твою! Аминь!» (Падает в кресло.) Шеннон. Аминь.

Сознание дедушки затуманивается, голова клонится вниз, он что-то шепчет про себя.

А стихи у него стоящие?

Ханна. Дедушка пользовался довольно широкой известностью перед первой мировой войной и еще некоторое время после войны, хотя первоклассным поэтом его не считали.

Шеннон. Широкой известностью в узком кругу – так, что ли?

Ханна. Пусть так, зато вдохновение его никогда не было «узким». Я горжусь, что я его внучка. (Вынимает из кармана пачку сигарет, но только заглянула в нее и снова прячет в карман.) Дедушка (бессвязно). Ханна, сегодня… слишком жаркое утро для… для такой горячей каши. (Уныло посмеиваясь, качает головой.) Ханна (с быстрой, испуганной улыбкой, смущенно). Видите, еще не пришел в себя, – ему кажется, что сейчас утро.

Шеннон. Фантастика, фантастика!

Ханна. Кажется, «фантастика» – ваше любимое слово, мистер Шеннон?

Шеннон (мрачно поглядывая вниз с веранды). Да, верно. Вы же понимаете, мисс Джелкс, живешь двойной жизнью – реальной и выдуманной, фантастической. Кто знает, какая из них настоящая?

Ханна. По-моему, обе, мистер Шеннон.

Шеннон. Но если живешь своими фантазиями, как было со мной в последнее время, а дело делать надо в реальности, плохо приходится – преследуют призраки. (Это сказано как что-то уже глубоко личное.) Мне казалось, здесь я одолею их, но положение изменилось. Я не знал, что хозяйка овдовела, превратилась в веселую вдовушку… (Посмеивается почти как дедушка.) Мэксин (весело напевая что-то про себя, подкатывает маленький столик с ведерком льда, кокосами и целым набором бутылок). Кому коктейль?

Ханна. Спасибо, миссис Фолк, нам не надо.

Шеннон. Дорогая Мэксин, никто не пьет коктейли между рыбой и жарким.

Мэксин. А дедушке неплохо бы выпить, чтобы проснуться. Старикам вино полезно, оно их подбадривает. (Кричит в ухо деду.) Дедушка, пуншу? (Почти касается Шеннона бедром.) Шеннон. Мэксин, у вас зад, – извините, мисс Джелкс, – у вас, Мэксин, ляжки слишком объемисты для этой веранды.

Мэксин. Ха! А мексиканцам нравятся, если судить по тому, как они меня щиплют в автобусах. Да и немцам тоже. Каждый раз, когда я прохожу около господина Фаренкопфа, он ухитряется меня ущипнуть.

Шеннон. Ну что ж, пройдитесь еще разок, может, ущипнет.

Мэксин. Ха! Смешаю дедушке коктейль, чтобы он дотянул до конца обеда.

Шеннон. Идите, идите к своим нацистам. Я сам смешаю. (Подходит к столику с напитками.) Мэксин (Ханне). А вам, дорогая? Содовой с лимонным соком?

Ханна. Спасибо, ничего не хочется.

Шеннон. Мэксин, не заставляйте нервных людей еще больше нервничать.

Мэксин. Дайте лучше я смешаю пунш для дедушки. А то вы черт знает что делаете, Шеннон.

Яростным толчком Шеннон запускает винный столик, словно таран, прямо в живот Мэксин. Бутылки летят на пол. Мэксин с такой же силой запускает столик в Шеннона.

Ханна. Миссис Фолк, мистер Шеннон! Что за ребячество! Ради Бога, перестаньте!