Текст книги "Харроу из Девятого дома"

Автор книги: Тэмсин Мьюир

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Погоди. Ты согласилась подвергнуться Зашитым Губам?

– Не задавай вопросов и не услышишь лжи, – сказала принцесса Иды, снова вытирая нижнюю губу очень осторожным движением. – Все, что я могу сказать, так это то, что для мага, который полагается только на кость, ты очень хорошо обращаешься с огромными иглами. Я принимаю твою клятву верности снова, дочь Девятого дома, и могу только надеяться, что на этот раз ты прочитала текст соглашения.

Ты снова села на койку и положила руку на рукоять меча. Обычный эффект не заставил себя ждать: пищевод мучительно вздрогнул, слюнные железы затряслись, тошнота поднялась аж до глаз.

– Ты выжала удивительно много крови из очень маленького камня, – сказала ты.

– Я дала тебе то, что было тебе очень нужно в тот момент, – заявила она, лениво забрасывая одну ногу на другую. – Я не считаю цену настолько уж высокой… да и ты тоже. Кроме того, нам сейчас предстоит начать нечто, что потом станет прекрасной дружбой, и я буду единственным плодородным участком земли в твоей солончаковой пустыне и все такое, так что я буду страшно благодарна тебе, если ты не полезешь в то, что я сделала с таким трудом.

Ты вцепилась в широкую полосу стали. В ушах гремели то ли звуки, то ли адреналин, и сердце болело.

– Клятва не оправдывает неуважения, – заявила ты. – Я не стану лизать тебе пятки.

– Совершенно ненужная образность, – заметила Ианта.

– Я не стану терпеть оскорбления. Я – Преподобная дочь. Я ликтор. Я в долгу перед тобой, но я не игрушка тебе.

– Ни в коем случае. Разумеется. – Ианта скривила губы. – Ты похожа на гигантский мятный леденец. Держи. И еще.

Ианта вдруг нырнула под стул – правая рука будто существовала отдельно от нее – и вытащила большой рыхлый блестящий сверток. Легко кинула его тебе – ты даже не попыталась его поймать. Сверток приземлился на койку и лег на ней красивым пятном. Это была та же тонкая и легкомысленная ткань, которая сейчас окутывала плечи Ианты. Все складочки и морщинки на перламутровом плаще исчезли, когда ты его встряхнула. У него был капюшон. Были широкие рукава. Как раз то, что тебе нужно. Цвет, конечно, был совершенно не твой, но все лучше, чем бирюзовая больничная рубашка. Ты торопливо натянула его на себя. Надвинула капюшон на голову и не стала скрывать вздох облегчения. Ты была одета с ног до головы, пусть и не слишком скромно: часть лица оставалась напоказ.

И была еще аккуратная стопочка конвертов, похожих на первый. Харрохак, которая надписывала их, потратила довольно много времени на аккуратно зашифрованные адреса и номера.

Ты быстро пересчитала их и невольно посмотрела на условия чтения. Некоторые были очевидны и недвусмысленны. Прочитать в случае смерти императора. Прочитать в случае смерти Ианты. Прочитать, если Девятый дом окажется в смертельной опасности. Некоторые были невнятны почти до безумия. Открыть, если твои глаза изменятся. Отдать Камилле Гект, если ты ее встретишь.

Ты озадаченно задумалась, слышала ли вообще раньше фамилию Камиллы из Шестого дома, женщины, с которой не общалась вообще ни разу – ну или не могла этого припомнить.

– Последние два останутся у меня, – сказала Ианта, вставая. Смотреть на нее, стоящую, было непросто: она слишком сильно напоминала кривую восковую отливку великолепной скульптуры.

– Я прямо скажу: одно я должна прочитать в случае твоей смерти, и это довольно смешно.

Ты продолжала смотреть на письма. И тут увидела: прочитать при встрече с Коронабет Тридентариус. Это письмо отличалось от остальных: оно не было зашифровано. Тебе не очень нравилась мысль, что у Ианты было время изучить твой шифр. Бывшая ты была какой-то невыносимо самоуверенной. Ианта тоже заметила письмо.

– Это ты писала у меня на глазах. Я могу рассказать, о чем оно. Ты теперь слушаешься меня и, в широком смысле, Коронабет. Ну и вот тебе часть инструкций просто так: ты не должна и пальцем трогать мою сестру.

– Твоя сестра скорее всего мертва, – сказала ты, не видя причин этого не говорить.

Она откинула назад белесую голову и захохотала.

– Корона! – сказала она наконец. – Моя милашка Корона слишком глупа, чтобы умирать. Она выйдет назад из Реки, клянясь, что шла в правильном направлении. Если она умрет, я скажу тебе: «Спасибо, Харрохак». Но этот день еще не настал.

Голова у тебя кружилась. В каком-то смысле стало легче. Ты немного боялась, что это тоже всего лишь часть сложной галлюцинации, что ты скоро опять проснешься в мире, где ты – часть своего собственного генерального плана. Плана, который тебя бесил, как бесили любые безапелляционные приказы и попытки что-то от тебя скрыть. Но все же этот план безусловно существовал. Ты могла бы следовать любым указаниям, если альтернативой было безумие.

– Если тебе все равно, я бы предпочла остаться одна, – сказала ты. – Мне много о чем нужно подумать.

– Какой вежливый эвфемизм, – заметила Ианта.

Она подобрала юбки и присела в реверансе изящным, бездумным движением. Блестящая ткань, зажатая в пальцах, усиливала впечатление издевки. Когда она посмотрела на тебя, ты увидела, что ее глаза снова изменились, теперь они стали фиолетовыми, выцветшими, а светлые пятнышки в них походили на созвездия крошечных зрачков.

– Прошу, – сказала она. – Как по мне, если нам чего и не хватает, так это времени, но кто я такая, чтобы судить Царя Неумирающего, бога Девяти домов?

Ты ответила – потому что опять же не видела причин молчать:

– Ты хреново обучила Терна, раз он до сих пор сопротивляется.

Ианта подумала. Коснулась узорчатого эфеса рапиры, висевшей у нее на поясе. Вытащила длинный кинжал, который послал горячую волну боли по твоей височной кости. Это была – хотя ты так и не озаботилась выучить все эти слова – дага Терна, нож-трезубец, длинный клинок, по бокам от которого выскакивали два других, стоило только нажать на скрытую кнопку. Она задействовала этот механизм, и лезвия выскочили с тихим щелчком. Сверкнули две стальные полосы. Она сделала второе движение – и они снова скрылись. Она протянула руку ладонью вперед и, не медля, не раздумывая, не дергаясь от боли, воткнула клинок в ладонь. Он должен был здорово повредить мышцы-сгибатели и кости запястья. Рубиновые капли крови потекли на рукава сверкающего плаща.

Когда она вытащила клинок, рана затянулась, как будто ее и не было. Стоило лезвию выйти из кожи, как края раны сомкнулись, плоть срослась, и дырка исчезла, оставив ладонь чистой и целой, если не считать нескольких алых пятнышек. Она встряхнула ладонью, и капли крови рассыпались прахом. Впервые с момента вашей встречи Ианта лучилась танергией, как лучится жаром уголь.

– Вытяни руку, – велела она.

Ты повиновалась, прекрасно зная, что произойдет дальше. Ты сделала это немедленно, потому что не медлила и она. Ианта осторожно взяла тебя за запястье, прикинула угол и ударила.

Ты напряглась всем своим существом, чтобы не сблевать. Нежные сухожилия ладони разошлись под бритвенно острым клинком, сталь уперлась в пястную кость, отколов от нее осколок, кровь струей плеснула в лицо, горячими солеными каплями повиснув на губах, носу, правой щеке.

Глаза закатились в мучительном экстазе. Мир содрогнулся. Ты увидела Тело, прижавшуюся к стене. Руки ее были сложены, словно для молитвы. Ты посмотрела на клинок, вошедший в твою руку, посмотрела на Ианту и на мгновение поняла, что она хотела нажать кнопку и оставить тебя без руки. Превратить ладонь в мешанину боли и обрезков, в белизну костей. Что она наказывала тебя за поцелуй и за что-то, чего ты даже не могла вспомнить.

Она вытащила клинок. Это тоже было мучительно. Ты поняла суть урока: тебя не ждало исцеление. Твоя плоть осталась разорванной и жалкой, в твоей ладони зияла гнусная дыра, кожа мерзко разлохматилась по краям, повисла красно-розовой бахромой. Ты свободной рукой схватилась за запястье, которое держала она, потоком влила в руку танергию. Жаркая бесстыдная струя подхватила осколки кости, срастила мышцы. Это потребовало усилий и заняло твои мысли. Ты восполнила потерю крови, вырастила новую блестящую кожу, сделала ладонь целой, как и прежде, но нервы вопили, трясясь от памяти о боли.

– Харроу, – нежно сказала Ианта, – не трахай мне мозг. Я тебе тоже не игрушка.

Она отвернулась и двинулась к двери. У тебя пересохло во рту. Ты попыталась облизать губы, но побоялась, что тебя вырвет желчью. Голова кружилась. Ты взяла себя в руки достаточно, чтобы сказать:

– Значит, твой рыцарь – запретная тема?

Ее рука замерла перед панелью автоматической двери. В руке была подвеска с символом Первого дома, выложенным белой нитью.

– Бабс? – переспросила она. – Да насрать на Бабса. Но не смей говорить, что моя сестра умерла. Никогда.

Она коснулась панели и перешагнула порог. Дверь закрылась за ней, и ты осталась одна. На лице и коленях застывала кровь. Через мгновение ты стряхнула ее так же, как Ианта, высушив кровь в прах. Ты была слаба. Ты подошла к Телу, которая молча стояла у стены, и спрятала лицо у нее в коленях. Мертвая холодная близость показалась такой осязаемой и реальной, что принесла тебе успокоение.

Ты оказалась так близко к ящикам, составленным у двери, что заметила, что их принесли сюда второпях и расставили очень неаккуратно. Ты с трудом встала на ноги и пнула один из них. Они обрушились, как костяшки домино.

За ящиками оказались сотни осколков ногтей. Они походили на сломанный рог неизвестного животного, они были разбросаны по полу, они торчали из стены. Некоторые побурели от засохшей крови. Длинные зазубренные кератиновые щепки местами воткнулись в стену на палец. Ты поползла обратно к койке, где Тело уложила тебя, прикрыла одеялом, вложила в твои руки злополучный меч, добавила к нему стопку писем и позволила тебе потерять сознание.

5

Сначала она увидела свет. Он лился сквозь плексигласовые окна сияющим потоком, белым и жарким. Рубашка сразу же промокла от пота, прилипла к ребрам. В крошечном черном саркофаге шаттла свет сразу занял все доступное пространство, зло ударил по глазам. Харрохак вскрикнула, словно свет мог ее убить, а потом вдруг разом пришла в себя и смутилась.

– Пожалуйста, – сказал кто-то, – госпожа моя Харрохак, постарайтесь… смириться. Что я могу для вас сделать? Что нужно сделать?

Ортус, кажется, занимал еще больше места, чем свет. Он заполнял черно-стальное пассажирское сиденье полностью. Харроу с болью осознала, что у него выражение лица человека, который смотрит на неприятную помеху. Через много лет она вдруг сообразила, что Ортус Нигенад, идеальный современный рыцарь Девятого дома – идеально выбритая голова, идеально наложенная и идеально уместная краска, идеально мрачное и торжественное выражение лица, идеальное сложение двух шкафов, сколоченных вместе, идеальная способность таскать по шесть кило костей – считает ее довольно жалким существом. Насколько она была в самом деле жалкой, он, наверное, был не способен понять.

– Я что, подала знак? – кое-как спросила она. – Что, был сигнал? Нет? Тогда вынуждена тебе напомнить, что все остальное тебя не касается. Надеюсь, напоминать второй раз не придется.

Он не потел так, как она, но ресницы его казались влажными от света.

– Как вам будет угодно, моя госпожа. – Рапира не болталась у него на боку, а лежала на коленях, как чужой младенец. Харроу со смутным удовольствием отметила, что вместо второго оружия он таскал плетеную корзину, хотя Агламена очень активно возражала против этой идеи. Это выглядело… приемлемо. Ей нужен был соратник, а не цирковой фокусник.

– Где мы? – спросила Харроу, снова охваченная внезапной нервозностью.

– Я думал… вероятно… Примерно в четырехстах километрах над поверхностью, – ответил он, неправильно поняв ее вопрос. – Там какая-то проблема с нашим разрешением на посадку. Уверен, мы скоро покинем орбиту.

Харрохак встала с мешочка с землей Дома – все равно сейчас в нем осталось одно напоминание о танергии – и подошла к тому месту, откуда лился свет. В последний момент она вспомнила, что у нее есть с собой, и вытащила плотную вуаль из недр своих священных одеяний. Обвязала ее вокруг головы и натянула поверх капюшон, от которого все еще пахло солями, заботливо собранными Круксом. Травяной, едкий, домашний запах, такой знакомый, что глаза снова начало жечь. Потом она выглянула в окно.

Из космоса Первый дом выглядел, как перевернутая шкатулка с драгоценностями. Окруженная белым сиянием планета, покрытая темно-синими, сверкающими, полными кислорода океанами. Планета воды, достаточно близко расположенная к огненному вихрю Доминика, чтобы вода не замерзла, но недостаточно близко, чтобы она иссохла. Зыбкий, изменчивый океан – повсюду, насколько хватало взгляда покрасневших, чешущихся глаз. Потом этот взгляд упал на собрание крошечных квадратиков, теснившихся вокруг сероватого центра.

Она вернулась назад к своему месту и поняла, что тревожно повторяет:

– Порой я что-то забываю… мне кажется, что я сплю.

– Это совершено нормально, моя госпожа, – сказал он. – Возможно, я прав, полагая, что, по-вашему, меня могло удивить ваше… ваша немощь. – Когда она посмотрела на него, он явно почувствовал, что грохот и треск механизмов шаттла для него невыносимы, и начал традиционное для Ортуса отступление: – Ваше… так называемое… заболевание…

– Нигенад, говори нормально.

– Ваше безумие, – сказал ее спутник.

Она чуть опустила плечи. Он принял ее облегчение за эмоцию, которую она никогда не испытывала, – и он должен был это знать. Он рассеянно произнес:

– На самом деле единственным сюрпризом, если можно так выразиться… стало… нет, я не удивлен, госпожа Харрохак. Возможно, вы даже находите это полезным.

– Полезным.

Ортус прочистил горло. Это вызвало у нее очень много эмоций. Ортус прочищал горло, как будто извлекал меч из ножен, как будто пересыпал костяшки пальцев в кармане, будучи некромантом Запертой гробницы. Было уже слишком поздно: он принялся декламировать.

 
– Костяное безумие пало на Нониуса,
Могучего воина и последнюю защиту.
Опалило его жаждой смерти, и взревело
Его огромное сердце, подобно черной печи,
Возжаждал он трупов…
 

– Ах да, – сказала Харрохак, – книга шестнадцатая. Кстати, термин «костяное безумие» можно истолковать совершенно неверно…

Лучше смерть от обнаженного клинка, лучше смерть от костей. Существовал только один способ привести Ортуса Нигенада в состояние полного исступления, и она успела забыть, что этим злоупотреблять не стоит. Ортус чопорно заявил, что, по его мнению, никто из читавших «Нониаду» не может быть таким идиотом, чтобы неправильно воспринять такое простое и запоминающееся словосочетание, как «костяное безумие». Потом предположил, что такие люди, вероятно, вовсе не умеют читать, и больше склонны к неприличным журналам и гадким памфлетам, чем к сложным эпическим поэмам вроде «Нониады», и что он, Ортус, все равно не хотел бы, чтобы подобные личности читали его стихи.

– По крайней мере теперь у меня будет время закончить, – добавил он довольно мрачно, хотя эта мысль его явно порадовала.

Ее удивила только убежденность, с которой была высказана эта мысль. Она не стала говорить, что думала: что, даже если он прав, даже если Харроу меньше всего на свете хочет, чтобы Ортус болтался у нее под ногами, пока она будет изучать путь к званию ликтора, способ стать перстом и ладонью, единственный когда-либо открывавшийся перед ней божественный путь, позволяющий спасти Дом от разрушения, в котором она сама же и виновата. Ему все равно не стоило это говорить. Она надеялась, что он никогда не закончит свою поэму. Что в мире в принципе нет столько времени, чтобы ее закончить. Харрохак всегда считала, что Матфий Нониус, легендарный рыцарь ее Дома, был невыносимой сволочью.

– Харрохак, – сказал ее рыцарь. – Я бы хотел задать вам вопрос.

Он больше не казался скромным. Им овладела обычная напряженная грусть, хотя Харроу показалось, что здесь было и что-то еще. Какое-то время она смотрела ему в лицо. Он будет неплохим лекарством, если ее вдруг одолеет ностальгия. У него были типичные для Девятого дома глаза: почти черные, без переливов цвета, будто обведенные четким кружком по краю радужки – примерно такие же, как у нее. Ортус обеспокоенно спросил:

– Как вы думаете, что такое – быть ликтором? Их возраст, их вечность – тяготит ли он их? Главная ли это их беда?

Она снова удивилась.

– Нигенад, что за трагедия такая – жить мириады лет? Десяти тысяч лет хватит, чтобы узнать все, что стоит знать, прочитать все, что когда-либо было написано… учиться и вести исследования, не боясь преждевременного конца или забвения. В чем трагедия времени?

– Время может лишить человека смысла, – неожиданно сказал Ортус. Опустил глаза и добавил: – Я не жду, что это осознание вас раздавит, Преподобная дочь.

С тем же успехом он мог сказать: «Тебе семнадцать, соплячка. А я взрослый, мне тридцать пять».

Она не в первый раз пожалела, что не рискнула и не взяла с собой Агламену. В этом что-то было: ворваться в Первый дом с восьмидесятилетней старухой на буксире. Дерзко и уверенно послать всех на хер. Ой, у вас молодые рыцари? И что, они сражаются? Как старомодно! Как наивно! Но это был бы дерзкий и уверенный поступок по меркам Девятого дома. А ей приходилось признать, что представители Девятого дома мало что понимали в дерзости и уверенности.

– Нигенад, – сказала она. – Я – это я. Мне семнадцать. Но я уверяю тебя, что у меня множество достоинств.

– Я об этом прекрасно осведомлен, моя госпожа, – ответил Ортус.

Именно это он и должен был сказать. Но Харроу не понравилось, как он произнес эти слова.

– Что-то они нас долго тут выдерживают, – сказала она.

Она встала и резко дернула вниз плексиформовый барьер между их отсеком и пустым кокпитом. Она уже собиралась нажать на кнопку коммуникатора и поинтересоваться у пилота, в чем причина задержки и как он может ее объяснить, но вдруг увидела что-то, чего раньше не замечала – или его раньше не было. На одном из мягких кресел лежал листочек. Она взяла его и подставила слепящему свету, заливающему пассажирский отсек.

Чувствуя взгляд Ортуса, она перевернула листок. Его покрывали голубые письмена. Тонкие линии кто-то провел с таким нажимом, что каждая буква местами прорывала бумагу.

ЯЙЦА, КОТОРЫЕ ТЫ МНЕ ДАЛА, МЕРТВЫ. ТЫ МЕНЯ ОБМАНУЛА.

Она протянула листок рыцарю. В шаттле стало тихо. Ни скрипа механизмов, ни рева труб. Свет сделался ровным и белым, он больше не двигался. Ортус изучил листок с одной стороны, перевернул, изучил с другой. Прочистил горло – Харрохак невольно вздрогнула и почти потянулась за листком.

Ортус сказал:

– Но тут ничего не написано, моя госпожа.

– Твою мать, – ответила Харроу.

6

Очнувшись, ты обнаружила, что сидишь.

Подбородок у тебя был прижат к груди, так что открывался великолепный вид на колени. Ты наконец слезла с койки. Нижняя часть стен и пол расплывались перед глазами пятнами черного камня, кости и стали.

Голова кружилась. Ты сразу же поняла, что не можешь двигаться. Твой беспристрастный разум взял верх, пока физический мозг орал, бегал и дергался, как плохо воспитанное животное (каким он и был). Беспристрастный разум оценил ситуацию и пришел к выводу, что ты сидишь в каком-то кресле, которое катят по коридору «Эребуса», что кто-то защемил шейный нерв в твоем спинном мозгу – вообще не затрагивая кости, манипулируя только плотью – парализовав тебя от шеи и ниже. Ты не могла поднять голову. Могла моргать, могла кое-как дышать и немного сглатывать. Во всех остальных отношениях ты была как мраморная. Поразительная некромантия. Ты с ума сходила от злости, но мастерство все же оценила.

С тебя так и не сняли красивый перламутровый плащ, лицо наполовину скрывал капюшон, а где-то под тканью похрустывали двадцать два письма. Меч лежал у тебя на коленях, толстая дряблая лента соединяла его рукоять с предплечьем. Ты не помнила, как создавала ее, но все же это очевидно была твоя работа. Возможно, ты уже приходила в себя раньше и успела спрятать письма под одежду и закрепить меч. Ты этого не помнила, но провалы в памяти случались у тебя регулярно. Иногда ты вроде была в сознании, но день проходил, словно во сне, и состоял из рутинных движений, функций и звуков. Лента, тянущаяся к рукояти, была не из мышечной массы – внутри ее виднелась костяная решетка. Никто не собирался торопливо отбирать у тебя клинок. Судя по всему, тебя вздернули вверх, кинули на кресло и отключили твое тело от шеи и ниже. Ты отстраненно понадеялась, что мочевой пузырь при этом не опорожнился.

Кресло остановилось. Ты услышала голоса и изо всех сил сосредоточилась на том, что происходило у тебя с загривком. Представила своего старого друга, зубовидный отросток второго шейного позвонка, который выступал из другого старого друга, шейного позвонка, представила костяные браслеты, которые обхватывали позвоночные артерии, представила множество суставов. Если бы это была простая магия кости, ты бы немедленно разгадала ее и распутала бы к хренам. Голоса сливались в один:

– …это можно немедленно исправить, святая из святых, когда Князь закончит аудиенцию…

Это говорили прямо перед тобой.

– Встреча! Встреча!! – Подчеркнуть голосом, что восклицательных знаков больше одного, непросто, но второй голос справился. – Ты думаешь, у меня есть время на… на… есть лишний час, пока три генерала и твой воскреситель, бог мертвых царей, будут пытаться назначить новое совещание сразу после первого? Думаешь, я тут, чтобы сверять свои планы с тремя персональными ассистентами, шестью календарями и самим богом, который передумывает по девятнадцать раз?

Этот голос раздавался сзади и сверху. По всей вероятности, он принадлежал человеку, который толкал твое кресло.

– Священная длань, – сказал другой голос, – прошу меня простить. Это он приказал не трогать ее. Не было никаких допусков и никаких инструкций.

– Не было и возражений при заказе шаттла. Против моих планов никто не возражал.

– Приказ относительно Харрохак Нонагесимус был отдан им лично, священный палец.

– А мой приказ больше не считается приказом бога? – поинтересовался голос сверху. – Или я больше не ликтор Великого Воскрешения, не вторая святая на службе Царя Неумирающего? Я утратила свое место среди Четверки – или, как я с ужасом обнаружила, Тройки? Разве я не последняя из тех, кто нес службу в склепе мертвых сестер, отдавших свои долгие жизни и свою верность за то, чтобы ваши вопящие дети и обсаженные микробами дети ваших детей могли купаться в лучах Доминика?

Другой голос помолчал. Сказал:

– Вы правы, – и добавил с ноткой мольбы: – Святейшая святая радости, прости меня, но я все же прошу подождать до окончания встречи.

Послышался вздох.

– Хорошо, – ответил голос довольно спокойно. – Все в порядке, лейтенант, я понимаю. Ты встречал только эту малышку да еще одного младенца. И никогда не видел ликтора. Ты не знаешь… даже если ты видел его, этого не хватает, чтобы понять…

Голос замолк, и человек, стоявший за твоим креслом, вышел вперед. Тебя даже немного заинтересовало, что же будет дальше, хоть и только потому, что ты не привыкла сидеть на лучших местах. Перед тобой был один нормальный человек – второй представлялся черной дырой, и теперь ты знала, почему, – и у этого человека были две почки. Внезапно из ниоткуда – по крайней мере, так зарегистрировали это твои чувства – возникли два коротких удара талергии… нет, не удара, они походили на стилет, на идеально нацеленный дротик, на шприц – и обе почки оказались нашпигованы ангиотензином. Идеальный удар. Давление резко упало, тело офицера осело на пол, и кресло объехало аккуратную кучку человеческой плоти. Голос из-за кресла бормотал:

– Ужасно… кошмарно! Среди персонала «Эребуса» ни у кого нет ни капли здравого смысла. Говорила же ему сколько раз, менять их раз в десять лет… просто ужас. Мое присутствие должно приравниваться к пожарной тревоге. Я не собираюсь ждать, я не хочу чая. Мне не нужно рабское подчинение, я хочу только понимания!

Если бы твой позвоночник работал нормально, от этого крика ты бы подпрыгнула. Кресло остановилось перед шахтой лифта, темные двери зашуршали, открывая радужную коробочку, и кресло въехало внутрь. Ты занималась тем, что аккуратно подергивала задний корешок спинного мозга. Ты было решила, что его оборвали – это было бы проще всего, – но тут же обнаружила, что его завязали узлом. Перекрутили несколько раз и добавили бантик.

Панель на стене тихо чирикнула электронным голоском, когда кто-то нажал на кнопку. Мимо прошуршала куча ткани. Ты не чувствовала ее телом, но до щеки донесся ветерок. А потом это существо опустилось перед тобой на колени. Сначала ты увидела мерцающую бледную ткань, белую с радужным отливом, возникающим под жарким светом и похожим на отражение цветного стекла во льду. Примерно такой же плащ был на тебе самой. Потом поле зрения почему-то сместилось вверх. Существо подняло пальцем твой подбородок, откинуло твою голову назад, чтобы ты увидела лицо.

Ты смотрела на ликтора. Ликтор смотрел на тебя.

Овальное лицо под льдистым разноцветным капюшоном казалось чопорным и невинным. Формой и чертами оно походило на лик святого или посмертную маску. Линии носа, челюсти, лба были тверды и чисты и напоминали о скучном безразличии статуй. Сначала в резком неприятном свете ты заметила цвета: волосы цветом походили на абрикос или мертвый цветок, кожа, губы и брови были того же оттенка. Перламутровый капюшон скрывал картину, написанную едва ли не в одну краску. А глаза…

До этого ты видела глаза ликтора только единожды. Ликторы сохраняли собственные лица, а вот глаза крали у кого-то еще. Тебе еще повезло, что твое собственное преображение оказалось не настолько разительным. Эти глаза были сонными, песочно-карими, местами их затягивало серое облачное марево, как будто красный ураган несся по планете, рвал атмосферу, насыщенную красной пылью. Выражение лица плохо соответствовало этим сонным и довольно красивым глазам: лицо казалось отталкивающим и неподвижным – и не из-за спинномозгового нерва, как у тебя. Глаза смотрели прямо сквозь тебя, знали, что ты сделала, и давали тебе понять, что никогда тебя не забудут. Возраст не оставил своих следов в уголках этих прищуренных, побитых песчаной бурей глаз, но взгляд их был так же стар, как взгляд Крукса. Что-то во взгляде, которым она одарила тебя – уже после внимательного изучения, – тебя озадачило. А потом пришло негодование.

Она сунула палец под твой капюшон и стянула его вниз, на шею, чтобы изучить твое лицо целиком. Разрешения она не спросила, чертов череп! Ты вспыхнула до кончиков ушей. Страх и унижение сформировали костяной крючок на суставной поверхности, желчный гнев потащил его вперед, дернул за петлю и рванул, распутывая твои нервы. Боль косой резанула по затылку, так что тебя чуть не стошнило снова – и стошнило бы, если бы ты давно не стала настоящей богиней блевотины. Ты разгладила нерв при помощи расположенных рядом мышц, втянула временный крюк в позвоночник, где ему было самое место. В результате все тело начало колоть крошечными, но острейшими иглами. Ты могла только дергаться, как рыба на крючке. Палец исчез. Штормовые глаза раскрылись чуть-чуть пошире. Чувство, появившееся на этом лице, было… не то чтобы тебе незнакомо. Но это не имело никакого смысла. Ты отбросила эту мысль.

– Тебе не нужно было этого делать, – сказала она, – ты могла порвать спинномозговой нерв и задохнуться.

Она посмотрела на твое лицо и увидела то, что было там крупно написано. Недоверие. Она просто не могла понять, что ты сделала.

– Нет, я не могу тебя почувствовать, – ответила она на невысказанный вопрос, – но твое тело для меня не составляет тайны. Возможно, я знаю его лучше, чем ты… дитя Девятого дома.

Ты непослушными руками надвинула капюшон, скрывая лицо.

– Сколько тебе лет? – внезапно спросила она.

Ты запрокинула дурацкую больную голову, чтобы снова взглянуть ей в лицо. По какой-то причине – а тебе не нужны были причины, ты отлично умела выдавать реакции без внешнего стимула – ты испугалась. И тогда вдруг Тело вышла из-за плеча ликтора и присела где-то у двери. Ее милое мертвое лицо маячило чуть дальше лица ликтора. Она посмотрела на тебя золотисто-желтыми глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, и ясно сказала голосом Агламены – и твоей матери:

– Соври, Харроу. Немедленно.

– Пятнадцать, – сразу же ответила ты, надеясь, что твоя плоть тебя не выдаст.

– От зачатия или от рождения? – надавила она.

– От рождения.

То же самое чувство вновь отразилось на ее лице, как будто темная рябь пробежала по потревоженной водной глади. Ты вся сжалась – и разжалась. И нестрашно, что она казалась черной дырой, что она не откликалась ни танергией, ни талергией. Достаточно было посмотреть на ее плечи. Это было облегчение. Беспримесное, полное облегчение.

– Фу, – сказала она.

Лифт с грохотом остановился. Двери за ликтором раскрылись, она встала и посмотрела на тебя сверху вниз. Облегчение исчезло. Ощущение огромного расстояния между вами осталось.

– Я много раз спрашивала императора, почему он столько времени позволяет себе сидеть там, где он не должен даже появляться, – сказала она. – И причиной оказалась ты. Жалкий отброс Девятого дома, который никогда в жизни не совершил ничего… ты никто. Но он поступил странно. Я же сказала указать в письме возрастной ценз! Сказала, что иначе пришлют одних подростков. А теперь мы жнем то, что он посеял. Шипение. (На мгновение тебе показалось, что у тебя слуховая галлюцинация. Никто, проживший десять тысяч лет, да вообще никто, хоть сколько-то проживший, не станет произносить слово «шипение».)

– Ладно, у тебя три варианта. Ты прямо сейчас отправляешься со мной в шаттл, я тебя везу в кресле или тащу. Выбирай, недоросль. Подскажу: другая пошла сама.

Ты встала. Это оказалось непросто.

– Хорошо. – Она окинула тебя критическим взором: – Ты похожа на нетопыря, прилетевшего в торт, тебя нужно подстричь как минимум дважды, но ты есть – будешь – была – дыхание божье и кости божьи.

Ликтор поправила твой капюшон и разгладила плащ на плечах. Ты мысленно поклялась за это однажды вырвать ее спинномозговой нерв. Потом посмотрела на меч, привязанный к твоей руке. Под его весом – и от усталости – ты сгибалась чуть ли не вдвое. По ее лицу было совершенно ясно, что она об этом думает, но она видела твое голое лицо и, кажется, что-то там прочла. Возможно, твои планы на ее спинномозговой нерв.

– Ты не такая хорошенькая, как Анастасия, – вот и все, что она сказала.

Теперь Преподобная дочь вела себя скорее как рыцарь собственного Дома, чем как его некромант. Ты кряхтела, как скелет, под весом своей ноши и тащилась за ликтором. К счастью, тебе хотя бы не было стыдно. Гордость быстро превращалась в подобие далекой планеты, где ты когда-то бывала, но уже позабыла все детали. Ликтор вела тебя в стыковочный отсек, где кипела жизнь. Колонка запоздало прохрипела: