Текст книги "Империя травы. Том 2"

Автор книги: Тэд Уильямс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Амулеты или лекарства, какая разница? Как только Мири вернется, я буду в полном порядке. Я скучаю без нее, но она скоро будет здесь, и все снова наладится. Нет, никаких амулетов или настоек.

Тиамак посмотрел на Телию. Его злило, что король относится к их занятиям и серьезным экспериментам так же, как к колдовству тролля из Минтахока, но он уже понял, что сегодня ему не удастся добиться согласия короля по данному вопросу.

– Ну, что ж, в таком случае, – сказал Тиамак, – с чего начнем?

– Итак, что там по поводу Иссолы? – спросил Саймон. – Значит, она точно сюда приедет? Но зачем? Чего она рассчитывает добиться?

– Говорят, что она могущественная женщина, обладающая даром убеждения, ваше величество, – заговорил Пасеваллес. – Я не уверен, что вам стоит устраивать для нее личную аудиенцию.

Саймон приподнял бровь и нахмурился еще сильнее.

– Лорд Пасеваллес, вы, как и моя жена, считаете, что я не могу находиться наедине с женщиной, не выставив себя дурачком? Неужели вы думаете, что стоит ей распутно подмигнуть мне, и я решу пренебречь Северным альянсом ради Пердруинского синдиката?

– Разумеется, нет, сир. Конечно, это весьма сложный вопрос, но он не такой срочный, как проблемы с норнами. – Пасеваллес помолчал и сотворил Знак Дерева. – Ведь война уже совсем рядом. Синдикат и альянс пытаются не допускать друг друга в порты, которые они считают своими, а в нейтральных неизменно устраивают драки. Иногда в них погибают люди. Кроме того, они похищают матросов с кораблей соперников, а порой занимаются пиратским промыслом, впрочем, осторожно и выборочно.

– О, раз все настолько сложно, вы с Тиамаком непременно должны стоять у меня за спиной? Король Простолюдинов не сможет разобраться в столь непростых проблемах?

Пасеваллес нацепил маску напряженного терпения – Тиамак подозревал, что и сам он нередко прибегает к такому же приему.

– Нет, ваше величество. Все знают и уважают ваш здравый смысл. Но подобные споры невозможно разрешить, не изучив многочисленные договоры и контракты. Не думаю, что вы готовы заняться ими лично?

– Нет, проклятье, нет. – Сегодня терпение Саймона заканчивалось гораздо быстрее, чем обычно, заметил Тиамак и вновь пожалел, что король не позволяет им помочь ему поправить здоровье. Когда Саймон поднял руку, показывая свое неудовольствие, она задрожала, однако он, казалось, ничего не заметил. – Но я не думаю, что из моей беседы наедине с вашей Иссолой без целой армии писцов и чиновников, слушающих каждое наше слово, выйдет какой-то вред. Иногда люди гораздо проще, чем вам кажется, лорд Пасеваллес.

– Я уверен, что вы правы, ваше величество. – Пасеваллес кивнул и сел, но он все еще выглядел встревоженным, и Тиамак подумал, что ему следует больше работать совместно с нынешней Рукой короля, во всяком случае относительно плохого здоровья Саймона.

Даже если на время забыть о любимой библиотеке, Тиамак беспокоился, что слишком много важных дел еще не сделано. Из-за активизации норнов и сомнений в верности короля Хью проблема Джона Джошуа и его запрещенной книги, а также высокой вероятности того, что сын Саймона занимался исследованием подвалов Хейхолта, не обсуждалась уже почти две недели. Тиамаку совсем не нравилась мысль о том, что им придется защищать замок, полный подземных ходов, которые так и остались неизученными, но Саймон явно считал этот вопрос слишком болезненным, словно ему следовало предвидеть, что его сын может обнаружить подземные тайны замка и защитить от них Джона Джошуа.

«О, брат Этан, зря я тебя отослал в такое сложное время, – подумал Тиамак. – Мне бы не помешал еще один верный человек в замке! – Он вспомнил, что не ответил на последнее письмо монаха, которое уже несколько дней лежало на письменном столе в его покоях, похороненное под грудой других бумаг, требовавших немедленного внимания. – Я очень надеюсь, что ты сейчас в безопасности, брат. И все же, как и Саймон, я должен заниматься только теми вопросами, которые важны в настоящий момент, а не тем, чем мне бы хотелось. Нет сомнений, что буря приближается, хотя мы не знаем ни ее размеров, ни насколько сильным будет удар. Сейчас нам остается лишь готовиться и молиться, что удача окажется на нашей стороне».

– Ну как? – спросила Танахайа юного принца. – Разве не замечательную лодку мы построили?

Морган смотрел на лодку с подозрением и недоверием. Как и большинство смертных, он носил свои чувства точно богатую одежду, демонстрируя их всем напоказ.

– А она будет плавать? – спросил он. – Вдруг внутрь просочится вода?

Танахайа позволила себе рассмеяться, хотя и не испытывала особого желания.

– Вот почему тростник так плотно связан. А теперь помоги мне отнести лодку на воду.

Говорила Танахайа легко и уверенно, но испытывала совсем другие чувства: ей казалось, будто она проглотила орех в твердой скорлупе, и он застрял, не добравшись до желудка. Она не могла поверить, что ее наставник Имано мертв. Когда она оставила его, чтобы отправиться к Джирики и Адиту, Танахайа знала, что, возможно, им больше не суждено вместе наслаждаться долгими утренними часами, наблюдая, как трава отдает росу воздуху, в котором носятся разноцветные птицы, подобные вспышкам радуги, но даже представить не могла, каким окончательным окажется их расставание.

Ей было трудно помнить о настоящем ради более счастливого мира воспоминаний. Имано обладал способностью говорить о вещах, произошедших в далеком прошлом, так, словно они случились вчера; находиться с ним рядом значило одновременно побывать в далекой древности и в настоящем.

«Вот, – мог сказать он, – песня, которую поет дрозд, словно он только что ее сочинил и хочет, чтобы все услышали, как она мудра и красива! А ты знала, что Виндамейо не приступал к изготовлению своих стрел, не сходив сначала в сад, чтобы поблагодарить птиц за их перья? Ему не нравились города, он жил в окружении цветов, как мы, и двигался осторожно и тихо, чтобы не потревожить окружающую жизнь. Даже песни, которые он вплетал в свое ремесло, были не громче, чем жужжание одинокой пчелы».

Танахайа сидела рядом со своим наставником, наблюдала, как мохнатые пчелы перелетают с цветка на цветок, и ей казалось, будто Виндамейо Лучник тоже здесь, с ними.

Но она не могла долго игнорировать свои сегодняшние обязанности. С помощью Моргана Танахайа столкнула лодку на мелководье и, забравшись внутрь, протянула руку юноше, который с непонятным Танахайе сомнением ее взял. Сейчас Танахайю удивляла избыточная вера в свою способность жить среди смертных в качестве посла – так было всего несколько лун назад – и представлять свой народ, не прожив среди смертных хотя бы несколько лет. Она с трудом понимала этого ребенка, с его переменчивыми настроениями и взаимными недоразумениями.

«Ты был прав, Имано, мой дорогой наставник, когда сказал, что лучше всего мы учимся, поняв, как мало знаем».

Морган забрался внутрь, и лодка закачалась, но Танахайа знала, что построила ее хорошо, и она вполне надежная, принц слишком сильно наклонился в сторону, и они едва не перевернулись.

– Почувствуй движение, – сказала она Моргану. – Впусти движение лодки и воды в себя, но медленно, чтобы они стали частью тебя.

– Я уже плавал на лодках, – сказал он, нахмурившись.

– Я не хотела тебя обидеть. Но маленькая лодка, в особенности на быстрой реке, это совсем другое дело. Ты не можешь заставить ее вести себя как тебе захочется. Вода течет, куда пожелает, и лодка плывет вместе с ней. Однако ты можешь позволить ее движению проникнуть внутрь тебя, и тогда сам окажешься в центре.

Морган посмотрел на нее с новым выражением – прежде она такого не видела, – смех мешался с раздражением.

– Ты сказала, что являешься ученым, но на самом деле ты учитель, – заявил Морган.

– В твоих словах есть толика истины, – признала она. – Мой наставник Имано был и тем, и другим, и он хотел, чтобы я последовала его примеру. Знание – понимание – нельзя копить и держать в себе. Оно должно быть возвращено миру. История жизни и мысли – это все. И мы ее часть.

На лице Моргана появился интерес.

– Я как раз думал о вчерашнем дне, – сказал он. – И о том, что оказался в истории, как мои дед и бабушка. Дед часто повторял, что ты не можешь знать, какой получится твоя история, пока находишься в ее середине.

Танахайа кивнула.

– В таком случае он мудр – но я скажу тебе кое-что еще. Мы, каждое живое существо, находимся в истории – которая и есть жизнь, но в какой именно, не всегда понятно тем, кто в ней существует. Ученый – это тот, кто пытается увидеть очертания маленьких историй о людях и местах и более крупных, которые мы все разделяем, историй всего, что есть в нашем мире.

– Теперь я перестал тебя понимать. – Морган устроился на носу маленькой лодки.

– Я и сама не до конца понимаю, – призналась Танахайа и позволила боли, которую она ощущала, просочиться на поверхность. – А теперь я потеряла наставника, пытавшегося помочь мне найти понимание. Иногда я поражаюсь, как смогу дальше жить в этой истории – истории, в которой столько скорби.

Смертный юноша погрузился в долгие размышления.

– Я не думаю, что это имеет отношение к тому, чего мы хотим, – наконец заговорил он. – Я думаю, Бог помещает нас в историю, а потом оставляет, чтобы мы сами прошли свой путь.

Танахайа задумалась над словами принца. Она знала слово «Бог», но сама его не использовала, потому что оно казалось ей слишком маленьким, слишком… человеческим. Она рассматривала то, что сказал Морган, как если бы он говорил про солнце, небо, темноту и свет – память и надежду, – и обнаружила, что теперь стала лучше понимать идею. И с первым осознанием пришло следующее. Утрата Имано действительно стала частью ее истории, в точности как процесс обучения и смерть являлись эпизодами истории самого Имано.

– Я думаю, твои дед и бабушка очень хорошо тебя учили, – только и сказала Танахайа.

Танахайа много лет не была на реке. Они позволили течению нести их вперед, изредка направляя лодку веслами, сделанными из коры и длинных веток, и окружавшая Танахайю красота немного смягчила печаль от потери Имано. В некоторых местах деревья теснились и склонялись над водой, словно рассчитывали узнать интересные новости; в других – расстояние между берегами становилось больше, на отмелях рос качавшийся на ветру тростник, где чистили красные перышки дрозды, демонстрируя свои яркие эполеты миру, будто рассчитывая на поздравления. А река снова и снова сворачивала, находила новый путь – единственно правильный – с безупречностью, от которой у Танахайи перехватывало дыхание.

«Река – это история, но вода – жизнь, – думала она. – У нее нет уловок и цели. Она течет, куда должна, без желания или страха, будь то под светом Матери Солнца, или печальным пустым домом Отца Луны. Река придает воде форму и направление, но направление еще не сущность. Река лишь только там, где она есть, когда она есть, и иногда как она есть».

Последняя мысль стала увереннее, когда они добрались до первых порогов, где Т’си Сайасей стремительно неслась вниз, возбужденная и покрытая пеной. Лодка подпрыгивала, ее швыряло течение, они меняли курс, вода вокруг плескалась и ревела, и они то и дело рисковали перевернуться; а потом, благодаря твердой руке Танахайи, свернули к берегу, подняли тяжелую мокрую лодку и отнесли ее вниз, где река была спокойнее.

Танахайа видела, что мысли Моргана заняты едой, и подумала: «Должно быть, очень неприятно не уметь игнорировать подобные вещи, жить в теле, которое постоянно молит о пропитании, точно ребенок, еще не научившийся говорить». Тем не менее она не хотела останавливаться, пока они не будут готовы разбить лагерь, хотя у них не осталось никакой еды – лишь надежда поймать рыбу. Танахайа рассчитывала, что еще до остановки они увидят Да’ай Чикизу, хотя бы издалека, но уже знала, что сегодня этого не произойдет.

– Я хочу есть, – сказал Морган.

– Я знаю, – ответила Танахайа. – Мы скоро остановимся.

– А до него еще далеко? – спросил Морган, сидевший на носу и смотревший на гладкую безмятежную реку. – До города, куда мы плывем?

– Много сотен лет, – ответила она, – во всяком случае, в памяти. Но завтра мы туда доберемся.

– И они позволят нам воспользоваться зеркалом? Свидетелем?

– У меня нет полной уверенности, что кто-то из моих соплеменников все еще там живет. Чистые держались особняком с тех пор, как на Джао э-тинукай’и напали в то время, когда там побывал твой дед. Виньеда, госпожа преданий, привела в Да’ай Чикизу несколько своих родственников и приверженцев. Вполне возможно, что никому не удалось выжить. Но, если мы их найдем, ты должен предоставить мне говорить за нас обоих. Чистые очень горды и полны гнева по отношению к смертным.

Морган заметно удивился.

– Что ты хочешь сказать? Они могут попытаться нас убить?

– Я сомневаюсь, что они настолько утратили мудрость, – ответила Танахайа.

Река несла их дальше, и довольно долго они слышали только ее песнь.

– Я заметил, – наконец прервал молчание Морган, – что ты не ответила на мой вопрос.

– Я знаю. И я бы туда не отправилась, если бы у меня имелся выбор, – только и смогла сказать Танахайа.

Морган старался изо всех сил, пытаясь найти какую-нибудь еду, использовал все свои навыки, полученные от РиРи и ее семьи, собрал дикую смородину и выкопал большой гриб из-под сгнившего ствола. Мысли о маленьком существе, с которым он так долго путешествовал, неожиданно наполнили его грустью. Морган надеялся, что РиРи жива и находится вместе со своей семьей.

От РиРи мысли Моргана перенеслись к сестре Лиллии. Ей хотя бы не приходится опасаться змей и лисиц, но то, что сестра так далеко, причиняло ему боль. Она даже не знала, что он жив! Поэтому Морган твердо решил дойти вместе с ситхи до конца, чтобы иметь возможность вернуться к Лиллии и своим родным.

Когда он собрал достаточно, чтобы вместе с маленькой рыбкой, которую они поймали, у них получилась нормальная трапеза, Морган поспешил вернуться в лагерь на берегу реки. Он знал, что Танахайа больше скорбит о смерти своего наставника, чем ему показывает, и хотел как-то поднять ей настроение.

Поляна, которую Танахайа выбрала для лагеря, находилась в лощине, спрятанной между двумя сильно заросшими лесом холмами, и она развела костер. Морган достал ягоды и грибы из сумки и присел на корточки, чтобы передать свою добычу Танахайе. Она долго смотрела на нее, а потом улыбнулась.

– Спасибо тебе, Морган. Это очень хорошо, что я путешествую не одна и у меня есть друг.

Затем, невероятно его удивив, она взяла его голову в свои прохладные ладони, нежно притянула к себе и поцеловала в лоб.

– Ты добрый юноша, – сказала она.

Морган выпрямился, почувствовав, как его лоб и щеки внезапно стали теплыми, словно он вернулся в дом с холодного ветра.

– Спасибо, – ответил он.

Его должно было порадовать это проявление привязанности, даже наполнить счастьем, но Морган смутился и вспомнил тот день, когда видел, как Танахайа купалась в реке. Он пытался отбросить воспоминание о ее стройном золотистом теле, но оно постоянно оставалось где-то рядом и сейчас вернулось с такой силой, какой не имело даже во время долгих ночей, проведенных рядом с ней.

– Подожди немного, я приготовлю грибы, и тогда мы поедим, – сказала она. – А сейчас постарайся согреться. У тебя такая холодная кожа.

В течение первого часа спустившейся ночи поднялся ветер, и холод окутал речную долину, заставив замолчать ночных птиц и разбудив Моргана. К своему удивлению, он обнаружил Танахайю на земле рядом с собой – ситхи лежала, повернувшись к нему спиной, и, судя по всему, спала, а он редко видел, чтобы такое случалось за время их совместного путешествия. Дрожа от неожиданного и усиливающегося холода, Морган попытался снова заснуть, но не смог, и в голове у него всплыли рассказы деда и бабушки о днях войны Короля Бурь и наступившей в Эркинланде зиме, которая, казалось, никогда не закончится.

«Неужели все начинается снова? – подумал он. – И норны насылают на нас бури?»

– Это лишь осень, переходящая в зиму, – неожиданно заговорила Танахайа, казалось, подслушавшая его мысли, но так и не повернувшаяся к нему лицом. – Не бойся холода, в нем нет ничего сверхъестественного. И придвинься поближе ко мне, если ты сильно замерз.

Морган послушно подвинулся и оказался совсем рядом с ней. Его сонный разум в очередной раз подивился природе ситхи, способных все понимать, умевших контролировать погоду и не терять направление, а иногда управлять солнцем и светом в небесах. Но, если они так могущественны, тогда как обычные смертные смогут победить Королеву норнов?..

Его тревожные мысли постепенно потеряли смысл, и он погрузился в сон.

Когда Морган снова проснулся, наступила самая темная часть ночи. Костер едва тлел, и холод стал по-настоящему лютым, он еще теснее прижался к теплому телу Танахайи, и в этот момент ему показалось, что она не особенно отличается от других женщин, рядом с которыми он просыпался с тех пор, как стал мужчиной. Морган придвинулся к ней еще ближе, пока его лицо не зарылось в ее волосы и он не ощутил необычный, чистый аромат ее кожи.

Он вспомнил прикосновение ее прохладных ладоней к своему лицу и как она выглядела, когда купалась в реке, длинные стройные ноги и спину, влажную, блестящую кожу. Морган почувствовал просыпающееся желание, и ему захотелось прижаться к ней еще сильнее. Он обнял Танахайю одной рукой, а когда его губы задели ее шею, положил ладонь на нежный холмик груди.

Через мгновение он оказался на спине, а его рука и запястье горели так, словно их обожгло огнем. Танахайа склонилась над ним, и ее лицо показалось Моргану пугающе решительным в тусклом свете углей костра. Ситхи так сильно загнула его пальцы, что ему показалось: еще немного, и они сломаются.

– Ты что творишь? – резко спросила она.

Несмотря на сильную боль, Морган заметил, что ни одна другая женщина не задавала ему этот вопрос так спокойно.

– Я… я был… просто… я подумал… – Морган настолько удивился неожиданному изменению своего положения, что не мог внятно отвечать на вопросы и лишь лопотал как слабоумный. – Я хочу сказать, что не хотел…

Жесткое выражение лица Танахайи слегка смягчилось, и она отпустила его руку. Он откатился немного в сторону, сел и принялся растирать запястье, пока боль не начала стихать.

– Должно быть, тебе приснился сон и ты принял меня за кого-то другого.

У Моргана создалось впечатление, что она просто дает ему шанс сохранить лицо.

– Я не знаю…

– Да, – продолжала Танахайа. – Должно быть, так и случилось. Никаких неоправданных вольностей, просто путаница, которая иногда происходит во сне. Давай снова укладываться спать. Возможно, будет лучше, если ты ляжешь ко мне спиной.

Морган так и поступил. Он не понял, как ей удалось настолько быстро схватить и вывернуть его руку, а потом оказаться над ним – будто это был какой-то фокус. Он почувствовал, как она придвинулась к нему. Ее тепло обладало двойственным эффектом.

– Хорошо, – сказала Танахайа. – Так тебе удобно? Ты сможешь снова заснуть?

– Конечно, – солгал Морган.

– Ладно. Тогда постарайся отдохнуть. Тебе понадобятся силы, завтра нам предстоит преодолеть большое расстояние. Но лучше не думай о смертных женщинах, пока я пытаюсь тебя согреть.

– Я… я постараюсь изо всех сил.

– Потому что в любом случае есть кое-кто, кого я люблю.

Пристыженный и разочарованный Морган долго размышлял о том, что произошло, а также о ее последнем заявлении, пока снова не уснул.

Глава 35
Слишком яркие цвета

Не ищи мудрости в войне, написал поэт,

 
Смерть приходит ко всем; и, когда вокруг ее все больше,
она приносит лишь пресыщение и печаль.
Слишком громкие звуки, слишком яркие цвета,
чтобы они несли какой-то смысл.
Внезапная смерть – столь же бессмысленный урок,
Как удар чернильным камнем по костяшкам пальцев
Тупого ученика.
Нет, дитя мое,
Не ищи мудрости в войне.
 

Печально известные запрещенные строки Шан’и’асу было так же трудно игнорировать, как зловоние смерти, которое их окружало. Вийеки мог лишь озираться по сторонам и удивляться – почему он не испытывает радости от победы и почему слова стихотворения, которое его наставники называли предательским, звучат у него в голове.

Еще совсем недавно, половину Великого года назад, Война Возвращения закончилась поражением и унижением народа Вийеки. Он и его мастер Яарик вернулись в Наккигу из земель смертных на юге, их преследовали мстительные северяне, и сражения закончились только после того, как рухнула гора, прекратив осаду смертных и похоронив великие городские ворота. Во время бегства и многочисленных стычек Вийеки ощущал если не радость, то нечто вроде триумфа всякий раз, когда хикеда’я удавалось отбить очередные атаки врага. Он радовался гибели каждого смертного, ведь тем самым исчезала еще одна угроза.

Но уничтожение Наглимунда произвело на него совсем другое впечатление. Во время отступления хикеда’я защищались и пытались вернуться домой. С тех пор смертные ни разу не приближались к их землям: нападение на крепость смертных было в чистом виде актом агрессии, и Вийеки, который никогда бы не заговорил вслух о своих тревогах, считал, что снова злить смертных опасно и глупо со стороны его осажденного народа.

Они с Пратики спускались по склону с отрядом солдат принца-храмовника и въехали на лошадях в ворота еще недавно грозной крепости, стены которой рухнули, превратившись в обгоревшие развалины. Вийеки оставил свою собственную стражу – она ему не требовалась, ведь рядом было полсотни гвардейцев Хамака. Трупы смертных валялись повсюду, возле бреши в стенах и основания сгоревших башен, как оказалось, они не несли особой угрозы для атаковавших крепость норнов.

Генерал Кикити ждал их верхом на лошади внутри ворот, одетый в доспехи из ведьминого дерева, которое было так отполировано, что даже в сумрачном свете испускало ослепительное сияние. За ним, в идеальном порядке, расположилась полурота Жертв.

– Хорошая работа, генерал. – С тем же успехом Пратики мог поздравить Кикити с прекрасно накрытым столом или грамотно спланированным зрелищем. – Каковы наши потери?

– Менее двух десятков Жертв, ваше высочество, но часть из них лишь ранены и вскоре поправятся. Основные потери мы понесли после того, как стрела попала одному из гигантов в глаз и мы утратили над ним контроль. Но все солдаты смертных и большая часть мужчин, живших в городе, убита – более четырехсот человек. Сад нами доволен.

– В самом деле, – сказал Пратики. – Ваши Жертвы отлично поработали. Мать всего сущего будет довольна. Я позабочусь о том, чтобы она узнала, как вы и ваш орден прекрасно себя здесь показали.

– Вы очень добры, ваше высочество, хотя я не заслужил такой высокой оценки за то, что спланировала и приказала сама королева. Именно ей принадлежат все заслуги.

Пратики кивнул.

– Вы сможете сами сказать ей это. Скоро она будет здесь, – сообщил он.

Кикити был явно удивлен, как, впрочем, и Вийеки, который решил, что ослышался.

– Мать всего сущего прибудет сюда, ваша светлость? – На лице генерала появилось выражение бесконечного восхищения. – Неужели мы ее увидим?

– Это был не просто бессмысленный удар, направленный против смертных, – сказал Пратики. – А когда Верховный магистр Вийеки закончит свою работу и к нам придет королева, мы, наконец, одержим победу в Войне Возвращения.

Вийеки знал, что ему предстоит сыграть важную роль, но полагал, что всего лишь должен вернуть некий артефакт в Наккигу. Ему и в голову не могло прийти, что королева покинет гору и прибудет в столь удаленное место. Утук’ку оставалась в твердыне в Наккиге в течение всей его жизни.

– Я… удивлен такой честью, – слабым голосом ответил Вийеки. Теперь ему стало совершенно очевидно, что он еще долго не увидит Зои и свой дом, и эта мысль обеспокоила его больше, чем он предполагал. – Могу ли я спросить, когда появится Мать всего сущего?

– Об этом знает лишь она сама, Верховный магистр, – ответил Пратики, но в его голосе не было раздражения. – А теперь, генерал Кикити, покажите нам, что еще удалось вашим Жертвам для нас завоевать?

Они проехали через внешнюю крепость. Жертвы и рабы низших каст продолжали уносить тела смертных. Их не будут сжигать, все тела сбрасывали в огромную яму, вырытую в тени южной внешней стены.

– Я рад видеть, что вы получили мое сообщение, – сказал Пратики. – Сожжение тел смертных привело бы к появлению дыма, что позволило бы смертным слишком рано узнать о том, что мы находимся здесь. Я не боюсь ни одной армии смертных, но я бы не хотел давать еще одно сражение до прибытия королевы с другими нашими воинами.

– Да, так даже лучше, – заметил Кикити. – Эти существа пахнут еще более отвратительно, когда их сжигают.

– Вы позаботились о том, чтобы никто из них не сбежал? – спросил Пратики.

Кикити колебался всего несколько мгновений, и это было почти незаметно, но Вийеки не сомневался, что пауза не укрылась от внимания принца-храмовника.

– Мы думаем, что все уничтожены, но я еще не получил последних донесений. У дальней стены крепости мы потеряли несколько Жертв и до сих пор не знаем, что там произошло. Камнебур и несколько его погонщиков убиты рухнувшей стеной.

Казалось, Пратики это не слишком заинтересовало.

– Но вы послали патрули на склон холма и в лес? Мы не хотим, чтобы беженцы начали рассказывать о том, что здесь произошло.

Когда они ехали в сторону разрушенных ворот цитадели, раздался пронзительный крик, сверху рухнуло тело, отчаянно размахивавшее руками и ногами, и приземлилось на камни у основания сторожевой башни с треском упавшего яйца. Через несколько мгновений еще одного смертного пленника сбросили с бастиона. На этот раз он не кричал, но упал с таким же громким звуком.

– Скоро никого не останется, чтобы рассказывать истории о нас, – с улыбкой и определенным удовлетворением сказал Кикити. – Но вы выглядите расстроенным, магистр Вийеки. Неужели вас тревожит, что враги, укравшие нашу землю, получают заслуженное наказание? На самом деле, кто-то может сказать, что мы вели себя избыточно снисходительно и они умирали слишком быстро, но сейчас для нас важнее всего эффективность, и об удовольствиях следует забыть. Вы со мной согласны, принц-храмовник?

Пратики рассеянно улыбнулся. Казалось, он ничего не имел против криков и падающих тел, но и удовольствия от этого зрелища не получал.

– Они наши кровные враги, – сказал Пратики. – Будь у них возможность, они бы убили королеву и уничтожили весь наш народ. Здесь больше нечего добавить.

Когда они ехали мимо обугленного остова ворот, Вийеки увидел, что сброшенные с башни были не единственными казненными пленниками. Эскадрон Ночных Мотыльков Жертв собрался у ступеней церкви смертных, во всяком случае, Вийеки сделал именно такой вывод по ее архитектуре, хотя главный символ смертных – Дерево – уже убрали с островерхой крыши. Ночные Мотыльки, один из самых свирепых легионов Жертв, собрал целую толпу смертных пленников, – не солдат, а женщин, детей и мужчин, слишком старых, чтобы защищать замок. Их по одному выводили на широкую площадку лестницы, ставили на колени, потом Ночной Мотылек выходил из строя и отрубал ему или ей голову. На глазах у Вийеки женщину, которая стонала и плакала, заставили опуститься на колени, а затем обезглавили. Ее голова покатилась вниз по ступенькам, длинные волосы спутались, и через мгновение она остановилась среди других пленников. Жертвы смеялись и негромко переговаривались. Некоторые обменивались монетами, и Вийеки вдруг понял, что они делают ставки. Ему пришлось на мгновение прикрыть глаза, когда его охватило незнакомое чувство, и он закашлялся, попытавшись скрыть свою слабость.

Они проехали мимо лестницы и направились к главной резиденции, к той части крепости, что была ближайшей к горе, возвышавшейся над Наглимундом. Тут и там Жертвы казнили других пленных, но здесь они не спешили, отрубая конечности и наблюдая, как окровавленные существа пытаются сбежать, потом выводили следующего, чтобы испробовать другие варианты.

– Несомненно, это не самый эффективный метод, – сказал Пратики, и Вийеки показалось, что он впервые слышит неудовольствие в голосе принца-храмовника.

– Да, ваше высочество, так и есть. Но эти Жертвы сейчас свободны. Они развлекаются. Не беспокойтесь, мы уже отобрали женщин, которых отправим в Наккигу для рабских бараков.

Пратики медленно кивнул, не демонстрируя никаких эмоций.

– Да, конечно, – только и сказал он.

Вийеки обнаружил, что его тревожат такие ничем не оправданные пытки.

«Они наши враги, – напомнил он себе. – Если бы у них был шанс, они бы убили нашу королеву и уничтожили весь наш народ. Жалости нет места, когда речь идет о смертных».

Однако ему было совсем непросто скрыть свое смятение.

Несколько самых больших зданий в центре цитадели превратились в развалины, на земле все еще валялись трупы смертных, некоторые в доспехах, но большинство в обычной одежде. Но и эти тела уносили хикеда’я в черных доспехах. Среди трупов Вийеки видел много женщин. Попадались и дети. Даже те, что выглядели взрослыми и были в боевых доспехах, казались съежившимися после смерти и не представлялись опасными врагами, а походили на замерзших птиц, которые иногда падали с неба вокруг Наккиги во время неожиданных зимних бурь.

И вновь на память Вийеки пришли строки Шан’и’асу:

Я должен тебя убить, пока ты не убил меня. Это правда. И ты должен убить меня, или я стану твоей смертью. Мы как скорпионы в хрустальном кувшине – чтобы один выжил, другой должен умереть… Но кто создал кувшин? И кто в него нас посадил?

Говорили, что одних лишь этих строк хватило для Дворца-лабиринта, чтобы запретить все книги великого поэта. А вскоре после этого и сам Шан’и’асу исчез. Кое-кто утверждал, что поэт покинул Наккигу, чтобы отыскать лучший мир, о котором так часто писал.

Вийеки думал, что это может быть правдой, но только не в том смысле, какой имели в виду другие.

Когда рота принца-храмовника направилась к дальней части резиденции, Вийеки в первый раз увидел рухнувшую внешнюю стену и огромную массу единственного погибшего камнебура, наполовину засыпанного камнями сторожевой башни. Вокруг него столпились какие-то темные фигуры, и на мгновение Вийеки подумал, что они потревожили стервятников, уже начавших свое пиршество, огромных воздушных змеев или грифов, живущих в этих местах. Потом одна из темных фигур выпрямилась и посмотрела на приближавшихся всадников, и, несмотря на темно-алый капюшон, закрывавший лицо, Вийеки узнал Согейу, Старшую Певчую. Она ждала их приближения с неподвижностью змеи, наблюдающей за ничего не подозревающим животным, которое подходит к ее норе.