Текст книги "Метрополис. Индийская гробница (Романы)"

Автор книги: Теа фон Харбоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА XVIII

– Фредер, Фредер, – кричал Геймердинг.

– Что такое?

– Фредер, Фредер, они схватили Марию.

– Что?!

– Они схватили Марию, они убьют ее.

Фредер покачнулся. Геймердинг схватил его за руку.

– Мы не должны терять времени. Я знаю дорогу, по которой она шла. Мы должны спешить к собору.

– Прочь, – сказал Фредер.

Он вскочил в автомобиль, сел за руль, потянул к себе Геймердинга. Автомобиль помчался.

– Рассказывай! – бросил Фредер.

– Я услышал, как постучали в дверь. Открыв дверь, я увидел Марию. За ней гналась толпа разъяренных людей. Я схватил одного из них, который упал, но я ничего не понял из того, что он бормотал. Они хотели отомстить какой-то ведьме… Он говорил о гибели Города Рабочих и плакал, как ребенок.

– Дальше!

– Я бросил его и побежал. Я увидел, как Мария бежала по соборной площади. За ней гналась толпа. Мария хотела спастись в соборе.

– Дальше!

– Но она не успела спрятаться, Фредер. Они нагнали ее на ступенях лестницы, где она упала, запутавшись в свое платье, которое висело на ней лохмотьями…

– Дальше!

– Они устроили перед собором костер, чтобы сжечь ее.

* * *

Фредер ничего не говорил Он наклонил голову. Автомобиль летел, как стрела.

Они были уже у соборной площади. Они выскочили из автомобиля и пустились бежать, но вдруг Фредер остановился, точно налетел на шлагбаум.

Площадь кишела народом. На высоком деревянном помосте стояла девушка. Она бессильно повисла на руках своих палачей. Её золотые волосы закрывали её лицо. Какой-то огромного роста человек схватил её за руки и связал их сзади.

Фредер громко закричал, и толпа узнала его.

– Сын Джо Фредерсена! Посмотрите, здесь сын Джо Фредерсена!

Они хоте ли схватить его.

– За что вы ее убиваете? Ведь она спасла ваших детей!

– Как же? Она спасла наших детей! Она спасла их в ледяной черной воде.

– Но послушайте же меня, ради Бога! Послушайте меня!

– Ничего не желаем мы слушать.

– Мария, дорогая, любимая!

– Не вопи, сын Джо Фредерсена, иначе мы заткнем тебе глотку!

– Убейте меня, если уже вы должны убивать! Но оставьте ее в живых!

– Не спеши, сын Джо Фредерсена, посмотри сначала, как умрёт твоя возлюбленная.

Одна из женщин оторвала кусок своей юбки и связала руки Фредера. Он боролся, как дикий зверь, но что мог он против толпы. Он упал…

Мужчины и женщины схватились за руки, они танцевали, они исступлённо плясали.

ГЛАВА XIX

В этот час проснулся Ротванг.

Он проснулся, точно после долгого сна. Он едва приподнял голову.

Голова была тяжела и болела. Быть может, эта боль было единственное, что оставалось в нем от жизни. Потому что Ротванг серьезно думал своим воспаленным мозгом, что он умер, и это наполняло его удовлетворением. Но его удручало одиночество: Гель, его жена, его дорогая жена, куда-то ушла от него.

– Я иду за тобою, моя Гель, – сказал он ласково.

Дверь на улицу стояла открытой и криво висела на петлях. Это было странно! Он внимательно посмотрел на свой дом… Он отлично знал, куда надо идти, чтобы найти Гель. Каждое утро она молилась в соборе, и если мерцающий свет не ослеплял его – вот она, его милая маленькая Гель, вот она на пороге собора.

Она увидела его приближение и снова скрылась в церкви.

Мария тут же узнала его. Она услышала за собою его шаги. Она спряталась около лестницы, ведущей на колокольню. Она была очень бледна.

– Гель, – сказал Ротванг, – вернись ко мне, милая Гель… Как долго, как долго должен был я жить без тебя.

Но она отшатнулась.

– Гель, – ласково говорил Ротванг, – почему ты боишься меня? Я всегда тосковал по тебе. Ты не имеешь права снова оставить меня одного. Дай мне твои руки, моя Гель.

Но его пальцы остались в пустоте. Мария быстро поднималась по каменной лестнице колокольни.

Лицо Ротванга стало гневным. Он смутно вспомнил день, когда Гель уходила от него к другому.

Он пошел за нею. Он шел все выше и выше. Но она была далеко впереди его. Почему бежала она от него? Он не может больше жить без неё!

Они были уже на колокольне. Он гнался за нею меж огромных колоколов. Он стал перед дверью вниз. Он грустно и зло смеялся.

– Гель, моя Гель, ты больше не убежишь от меня!

Мария знала, что она не может убежать от него. Она видела безумие в его глазах. Он спокойно и медленно подходил к ней. Он устало улыбался…

– Поверь мне, моя Гель, тебе не уйти от меня.

Мария оглянулась. Она дрожала, как птица. Ход на лестницу был заперт. Она была поймана! Она видела глаза Ротванга и руки его, которые тянулись за ней.

И, не раздумывая, немедля ни секунды, она высунулась из окна и повисла на стальном пруте громоотвода.

– Фредер, – закричала она отчаянным голосом, – помоги мне.

Далеко внизу, возле импровизированного костра лежал полураздавленный человек. Но крик достиг его ушей. Он вскочил, он посмотрел, он увидел… И все, кто плясали вокруг костра, с ужасом увидели девушку, которая, точно ласточка, висела на высокой башне собора. Руки Ротванга тянулись к ней.

И все услышали крик Фредера:

– Я иду, Мария, я иду!

ГЛАВА XX

Но в то время, как Фредер мчался к старому собору, – к баррикаде, где был зажжен костер, прошел высокий, хмурый человек.

Это был Грот. Он подошел к баррикаде, где уже пылали первые огни. Он не смотрел по сторонам. Он видел только девушку с опушенной головой с связанными руками, в разодранном платье.

Грот взошел на помост. Он развязал веревки, он взял девушку на руки. Он отодвинул её золотистые волосы, чтобы заглянуть ей в лицо. Он долго смотрел на нее. Затем он поднял ее, спокойно и уверенно сошел с помоста и понес девушку по широкой улице. Толпа молча дала ему пройти. Никто не решался преградить ему путь. Никто не решался спросить:

– Что ты делаешь, Грот?

Глаза Грота были грустны и гневны. Но сильнее и грусти, и гнева был свет его любви.

* * *

Новая Вавилонская Башня царила над умирающим городом. Она одна осталась нетронутой.

По лестницам Новой Вавилонской Башни тащился Геймердинг. Он стонал от боли. Он громко проклинал.

Геймердинг подходил к кабинету Джо Фредерсена.

За дверью был слышен его голос:

– Где мой сын?

Геймердинг вошел в кабинет. У стены возле двери стоял Олерт и вплотную перед ним Джо Фредерсен. Он крепко держал Олерта.

– Где мой сын? – спрашивал Джо Фредерсен. – Где мое дитя?

Бледные губы Олерта беззвучно произнесли:

– Завтра многие в Метрополисе спросят:

– Джо Фредерсен, где мой сын? Джо Фредерсен, где мое дитя?

Руки Джо Фредерсена опустились. Он подошел к Геймердингу. Он внимательно посмотрел на него и кивнул головой.

– Я знаю тебя, – сказал он беззвучно. – Ты – Геймердинг, ты был первым моим секретарем. Я был жесток к тебе, я рассчитал тебя, я обидел, я оскорбил тебя. Я прошу тебя простить меня. Мне жаль, что я был жесток к тебе или же к кому-нибудь. Простите меня, Геймердинг. Я уже десять часов не знаю, где мой сын. Я спрашиваю всех и каждого, я понимаю, что это бессмысленно. Но, может быть, может быть, вы все-таки знаете, где мой сын.

– Его схватила толпа, Джо Фредерсен!

– Его схватила толпа?

– Да… Они схватили его, потому, что они искали жертву, на которой можно было бы сорвать свое отчаяние. Ведь отчаяние и боль сделали их дикими зверьми, и они мечтали о мести.

– О мести? Кому?

– Девушке, которая подстрекала их.

– Дальше.

– Они поймали девушку, которую они обвиняют во всех ужасах. Фредер хотел спасти ее, потому что он любит ее. Тогда они схватили его, чтобы заставить посмотреть, как она умрет. Они развели костер и танцевали вокруг.

Джо Фредерсен, не говоря ни слова, бросился бежать вниз по лестнице. Он бежал, не переводя дыхания. Он бежал до самой соборной площади.

Там стоял костер, но толпа смотрела наверх, на верхушку собора, крыша которого сияла в утренних лучах солнца.

Джо Фредерсен остановился, точно наткнувшись на невидимое препятствие.

– Что такое? – пробормотал он.

– На крыше собора Фредер и Ротванг сцепились в отчаянной борьбе. Но вот Ротвангу удалось освободиться. Он тут же вновь кинулся за Марией. Теперь он висел, держась только руками за скульптурное украшение собора.

Он смотрел вверх в бесконечную синеву утреннего неба.

Он увидел там лицо Гель, которую он любил. Она походила на прекрасного ангела смерти, она улыбалась ему и коснулась губами его лба.

– Гель – сказал он, – моя Гель… наконец-то… наконец…

И его пальцы разжались.

Джо Фредерсен не видел его падения и не слышал крика потрясенной толпы. Он видел только одно: прекрасного молодого человека, который шел спокойными и смелыми шагами по крыше собора и нёс в своих руках девушку.

Джо Фредерсен коснулся своим лбом камней на площади. И те, что стояли возле, услышали плач, который вырвался из груди его, точно родниковая вода. И когда он опустил руки, все, кто стоял возле, увидели, что волосы Джо Фредерсена стали белыми, как снег.

ГЛАВА XXI

Джо Фредерсен пришёл к своей матери. Он снял шляпу. Она увидела его седую голову.

– Дитя, – сказала она беззвучно и протянула к нему руки. Джо Фредерсен упал на колени около своей матери и услышал её милый голос:

– Дитя мое, мое бедное дитя!

Джо Фредерсен долго молчал. Затем он заговорил. Он заговорил с пылом человека, который омывается святою водою, со страстью новообращённого, с восторгом освободившегося. Но когда он заговорил о своем сыне, голос изменил ему.

– Я бы хотел, – сказал он наконец, – чтобы ты видела его с Марией на руках. Мне казалось, что я впервые вижу его лицо. У него изумительное лицо, мать, и я знаю, ему удастся создать новый Метрополис с помощью тех, кто любит его!

– А девушка?

– Ты увидишь ее, мать. Ты скоро ее увидишь. И тебе покажется, что Гель воскресла вновь.

– А Ротванг умер.

– Да, мать, он умер…

Молчание…

– А в чем будет твоя жизнь, мое дитя?

– Я еще не знаю этого, мама! – ответил Джо Фредерсен. – Если бы мы жили тысячу лет тому назад, я может быть, пошел бы паломником в Святую Землю. Но что мне сейчас делать в Вифлееме или в Гефсиманском саду?.. И все же, может быть, я отправлюсь в далекое путешествие по улицам людей, которые ходят в тени. Я буду сидеть с ними, я научусь понимать их стоны и проклятия, в которые ужасная жизнь превратила их молитвы. Только понимая, можно полюбить. А из любви возникает воля к делу. Я мечтаю полюбить людей, мама, и я надеюсь, что найду дорогу к любви.

– Если ты серьезно думаешь об этом, мое дитя, – сказала старушка, – я дам тебе кое-что с собою в путь, чтобы ты не уставал и не терял бодрости.

Она начала перелистывать Библию и нашла в ней письмо. Она взяла его и протянула его сыну.

– Это письмо я получила от Гель незадолго до её смерти. Она просила передать его тебе, когда ты вернешься к себе и к ней.

Джо Фредерсен молча взял письмо.

В пожелтевшем конверте был один только тоненький лист. Гель писала:

«Я умираю и не знаю, когда ты прочтешь эти строки, Джо. Но я знаю, когда-нибудь ты прочтешь их. Я хочу дать тебе два напутствия, и Бог простит мне, что я пользуюсь словами из Его святой книги.

Первое: Я всегда любила тебя.

Второе: Вот я с тобою во все дни до скончания века.

Гель».

Прошло много времени, покуда Джо Фредерсену удалось вложить тонкий листок бумаги обратно в конверт. Он смотрел в открытое окно, возле которого сидела его мать. Он видел, как на мягком синем небе проносились большие белые облака. Они были похожи на корабли, нагруженные сокровищами далеких стран.

– О чем ты думаешь, дитя? – тихо спросил голос его матери.

Но Джо Фредерсен не отвечал. Его сердце тихо повторило:

– До скончания века… До скончания века…

ИНДИЙСКАЯ ГРОБНИЦА

1

В соседней комнате часы пробили десять, когда Михель Брингер проснулся.

Он был один. У изголовья постели светила лампа под золотистым шелковым абажуром; просторное помещение тонуло в нежном полумраке. В полуоткрытое окно вливался слабый аромат распускающейся вербы и влажной земли. Торжественно звучал перезвон церковных колоколов, и тишина после него была еще полнее, еще ощутительнее.

Брингер лежал навзничь и чувствовал во всем теле приятную истому после тяжелой борьбы с смертью. Борьба эта теперь кончилась: он жил. Больной чувствовал в себе слабое, но вполне определённое биение жизни. Он на мог вспомнить, сколько времени продолжалась болезнь. Ему казалось, что он прошел нескончаемый путь, усталый и жаждущий, влача свое тело как тяжкое бремя. Как бы сквозь толстые, мутные стекла видел он наклонившиеся к нему человеческие лица, знакомые и чужие. И среди них, ее лицо – Ирен, его жены.

Как раз в тот момент, когда силы грозили его совершенно покинуть и он готовился опуститься в неизвестное «нечто», она позвала его по имени. Он услышал этот голос и вернулся из ничего в что-то, что зовется жизнью. Жить с нею, это значило много.

Он удивился, когда не увидел своей жены у постели. За время своей болезни он привык встречать ее глаза, которые никогда не уставали следить за ним. Ирен не было. Может быть, она находилась в соседней комнате, дверь в которую была приотворена. Он мог бы позвать ее, но не сделал этого, потому что был слишком вял. Ему надо было поднять только руку, чтобы позвонить, но и этого он не стал делать. Неохота было двигаться. Ему хватало сознания, что он это может сделать.

В глубокой тишине, царившей в доме, прозвучал дверной звонок, не сильно, но уверенно.

Брингер слышал шаги слуги, направляющиеся к входной двери. Затем некоторое время было тихо.

Ожидание утомило его; он закрыл глаза. Когда он их снова открыл, то увидел своего слугу, стоящего у постели.

– Простите, барин, – промолвил тихо слуга, – там некто желает говорить с вами.

– Очень сожалею, но по весьма понятным причинам, я не могу никого принять, – сказал Брингер, с удивившей его самого нервною дрожью в голосе.

– Я так и сказал этому господину, но мои слова не произвели на него никакого действия, – ответил слуга.

Тон, которым были произнесены эти слова, заставили Брингера всмотреться в лицо говорившего. Оно было необыкновенно.

– В чем же дело? Кто он, этот господин?

– Никогда еще я не видел такого человека. Он никогда не приходил сюда.

– Как он выглядит? спросил снова Брингер, которого интересовало больше странное выражение лица своего слуги, чем незнакомый посетитель.

По-видимому, он иностранец. У него кожа цвета глины и говорит он с иностранным акцентом.

– Так. Скажите ему, что я очень прошу извинить меня, но принять его не могу, потому что, во-первых, уже одиннадцатый час, а во-вторых, я еще в постели, еле-еле оправляющийся от тяжкой болезни.

Слуга мялся.

– Говорил я ему и это, – заметил он беспомощно.

– И он все-таки желает видеться со мной?

– Точно так, барин.

– Назвал он своё имя?

– Нет.

– Подите в таком случае, попросите его дать свою карточку, или пусть он назовет свою фамилию.

Слуга ушёл и через полминуты вернулся.

– Этот господин отказывается назвать себя, но повторяет, что желает говорить с вами, но что бы то ни стало, так как имеет сообщить вам весьма важное дело.

– Где моя жена?

– Барыню позвали куда по телефону полчаса тому назад.

– Кто позвал ее?

– Не знаю. Барыня сама подходила к телефону.

– Разве она не сказала, когда вернется?

– Нет.

– Гм… Скажите незнакомцу что я сегодня вечером никого принимать не в состоянии. Пусть придёт завтра утром…

– Завтра-утром, – произнёс очень мягкий и бесцветный голос, за дверью, – меня большее здесь не будет.

Брингер сел в постели.

– Впустите его, – сказал он тихо слуге.

Пока тот собирался уходить, Брингер повернул абажур лампы таким образом, что яркая полоса света пятидесятисвечевой лампочки клином падала в сторону двери, откуда должен был появится гость.

Он вошел и поклонился. На европейский взгляд, поклон его был слишком глубок и торжественен. Он ничего не сказал при этом.

Первое впечатление, произведенное гостем, было легкое разочарование. Можно было ждать появления человечка чья внешность гармонировала бы с таинственной и упорной манерой проникнуть в дом.

В этом же узкогрудом, с покатыми плечами человечке, остановившемся у притолоки и щурившимся от яркого света, не было ничего таинственного. Выражение его лица было слишком трезво и просто, чтобы заподозрить какую-либо шутку. Единственной, бросающейся в глаза, особенностью был цвет лица, напоминавший цвет старой меди.

– Вы желали говорить со мной, – начал Брингер, ибо гость его продолжал упорно молчать. – Простите, что я вас так принимаю, но я долго болел.

– Да, я знаю это, саиб, – ответил тот мягким, так сказать, бестелесным голосом, – Но теперь ты больше не болен. Ты встанешь и будешь здоров.

– Надеюсь, – улыбнулся Брингер. – Во всяком случае, пройдёт еще несколько дней, пока это исполнится.

– Сегодня вечером, саиб.

– По вашему приказанию?

– Ты встанешь сегодня же вечером и будешь здоров, саиб!

Брингер оперся на локоть.

– Вы индус, неправда ли?

– Да, саиб.

– Ваше имя?

– Есть ли у пылинки имя? Я ничтожная пылинка под ступней моего господина.

– Кто же твой господин, – спросил его Брингер; который теперь тоже перешел на ты.

– Он тот, от кого я принёс тебе это письмо, – ответил индус.

– Подай сюда.

Индус поклонился, достал из-за отворота рукава большой конверт и подал его. Письмо было запечатано. На нем красовалась большая латинская буква «А».

– Присядьте, пожалуйста, – сказал Брингер и надорвал конверт. Индус не переменил положения.

Брингер прочел следующее:

«Господину Михелю Брингеру, строителю дома на Красной Горе, через моего молчаливого слугу.

Видел дом, выстроенный на Красной Горе, видел дом Непорочной Девы и Дом той красивой даме, которая так рано умерла. Я потерял женщину, приросшую к моему сердцу и вот, я хочу выстроить ей гробницу, которая бы отвечала ее красоте. Я желаю, чтобы эту гробницу выстроил мастер, в чьих руках белый мрамор превращается в белые картины и драгоценные камни в – цветы. Я прошу его встать с места где он лежит или сидит, бросив всё, что занимает его, и прийти ко мне. Предлагаю миллион фунтов золотом Доверься моему слуге, отвечаю за него головой. Бери все, что тебе необходимо. Все твое».

Имя было неразборчиво.

– Это забавная шутка и новость, – произнес Брингер, складывая письмо. – К сожалению, я лишён возможности исполнить его просьбу, как бы мне этого не хотелось, потому что инициатор выбрал плохое время. Приветствуйте его от моего имени и скажите, что недели через две я к его услугам.

– Саиб, – сказал индус, стоя по-прежнему неподвижно– письмо моего господина не шутка. Мой господин никогда не шутит. Он потерял женщину, которая была огнем его крови. Он оплакивает ее и не шутит. Он много путешествовал по свету: везде, где пролегают водные пути и железные дороги; везде он изучал постройки людей и нигде не находил подобных, красота которых отвечала бы красоте его сердца. Но увидев твои постройки и твои планы, он решил, что ты – тот человек, кто может создать памятник красоте. Он поведет тебя в долину, где нагромождены глыбы стоцветного мрамора и мрамора, – белее перьев павы, горы оникса, агата и ляпис-лазури, серебро в слитках и золото пластами, огромные блюда с драгоценными камнями и жемчугом, – туда, где тебя охватит строительная лихорадка. Мой господин скажет тебе: бери и строй! Не говори, саиб, что это шутка!

– Где это, – повернулся к нему Брингер.

– На его родине, – ответил индус просто.

– Ты хочешь заставить меня поверить, что тебя прислали в Европу только для, того, чтобы передать мне это письмо?

– Я не хочу заставить тебя верить этому, саиб, это – правда!

Брингер лёг, запрокинул голову на подушку и задумался.

– По-видимому, – подумал он, – у меня опять жар или… это мне сниться?! Конечно, это сон… Но мысли его бежали с особенной энергией, быстротой и точностью. Он видел все вещи в комнате совершенно ясно, как будто они были освещены прожектором. Каждая вещь, на которую он смотрел, казалось, шла к нему, как живое существо по зову.

Он вздрогнул, осмотрелся и взглянул опять в лицо индусу. Оно было серьезно и на нем виднелось спокойное внимание.

– Допустим, что я сочту это письмо за серьезное предложение, чего я, однако, не делаю; каким же образом полагает твой господин разрешит это дело?

– Сочти письмо за серьезное предложение, ибо оно таково на самом деле, – ответил индус.

– Ну, хорошо! Не будем спорить! Что я должен делать?

– Встань, саиб, и следуй за мной.

– Что? Сейчас?

– Автомобиль ждет у подъезда.

Брингер расхохотался.

– Мне кажется, что твой господин привык, чтобы его желания исполнялись точно и скоро.

– Да, саиб, – сказал индус, с ясно ощутимой почтительностью перед невидимым третьим лицом.

– Ну, но всяком случае он должен был иметь ввиду то, что для трезвого европейца необходимо иное, лучшее доказательство, чем это письмо с неразборчивою подписью.

Индус улыбнулся и вынул бумажник.

– Мой господин знает европейцев, – сказал он мягко. – Он поручил мне передать тебе, по твоему требованию, вот это.

Брингер взял то, что ему протягивал индус. Это была чековая книжка Государственного Банка на имя Атрады, Эшнапурскаго раджи.

Брингер кусал губы. Он молчал и чувствовал, как кровь приливала к голове.

– Господин, – продолжал индус после минутного молчания, – если ты не веришь его письму, то прошу тебя написать на одном из листков этой книжки любую сумму, какую сам захочешь, и послать этот листочек с кем-нибудь, кому ты доверяешь, туда, где выплачиваются деньги. Я пойду с ним и он принесет тебе эти деньги.

Брингер помолчал.

– Хорошо, – сказал он слегка хриплым голосом. – Принимаю приглашение раджи и буду строить эту гробницу. Надеюсь через недели четыре двинуться в путь в Индию.

– Если ты хочешь ехать, то должен исполнить это еще сегодня же ночью, – сказал индус.

– Это совершенно невозможно. Несмотря на то, что для такого продолжительного путешествия необходимы приготовления, несмотря на то, что я не знаю, смогу ли перенести все это, и не заболею ли я вновь, – я должен еще переговорить с моей женой и…

– Прости, саиб, – перебил почтительно индус, – если у тебя есть намерение исполнить желание моего господина, то ты должен еще сегодня же ночью пуститься в путь, не сговорившись с супругой. Завтра утром можешь телеграфировать ей подробно, но сегодня ночью никто не должен ничего знать о твоем отъезде. Так как мой господин вынужден был включить это требование в условия, то он просит тебя самого назначить сумму вознаграждения за исполнение этого пожелания. Его подпись в твоих руках.

– Вот тебе его чековая книжка и вот, его письмо, – произнес Брингер и протянул их посланному. Дело кончено; я не желаю слышать ничего больше. Скажите радже, что хотя текущий счет в банке и хороший признак, но что этим нельзя купить честного европейца. Спокойной ночи.

– Это не твое последнее слово, саиб!

– Могу я сообщить своей жене об этом?

– К сожалению, нет; это невозможно!

– Тогда, спокойной ночи, – повторил Брингер.

Индус медленно поклонился и ушел. Письмо осталось валяться на ковре. Брингер не дотрагивался до него.

Он лежал и смотрел перед собой. Он вспомнил о жене.

– Почему ее нет здесь? Я бы сказал ей; я должен сотворить, создать нечто более красивое, чем то, что есть – победную песнь из мрамора, вечное, золотой финал! Нечто, перед красотой которого люди станут святыми. Почему тебя не было? Ты приказала бы мне идти. Да, ты послала бы меня, ты, своей любовью, которая всегда знает, что должно делать…

– Может быть, я упустил дело моей жизни, – пронеслась мысль. И вдруг на него нахлынуло вдохновенье. Из бесформенного, похожего на облако, нечто, начали вытекать, образовываться формы, которые можно было удержать и запечатлеть…

Брингер поднялся. Он крикнул слугу, хотя кнопка звонка была тут же под рукой: он забыл о ней.

– Франц!

В комнату вбежал пораженный слуга.

– Барин?

– Бегите вслед этому человеку, который был тут, индусу, бегите за ним. Спешите! Приведите его обратно. Скажете, чтобы он пришел, во что бы то ни стало. Я хочу с ним еще поговорить!

Слуга продолжал стоять с недоумевающим видом.

Брингер пробормотал какое-то бранное слово, сбросил одеяло и выскочил из постели. Его пошатнуло от слабости.

– Ну, неужели же вы не слышите! Индуса! Индуса, скорей! – закричал он, держась за стол и стул обеими руками.

Слуга убежал, оставив открытой дверь.

Брингер чувствовал, что ноги его будто перебиты. Опустился на край постели, потом опять поднялся.

– Я слаб, потому что у меня был жар. Может быть у меня и сейчас еще жар? Но это ничего. Пройдет. Я хочу – да, я хочу выстроить индийскую гробницу!..

Он прошел в ванную и отвернул кран. Струя воды заставила его опустить ослабевшие руки. – Подожди, – подумал он, – это пройдет. – Опустил голову в ледяную воду. Почувствовал, как странная сила вливается в него, как опьянение. Вновь возвращалась гибкость членов и мягкая эластичность мышц. Только пол под ногами был странно чуждый, как у людей, долго сидевших в лодке.

В дверь стукнули.

– Барин…

– Нашли вы его?

– Этот человек ждал у садовой калитки.

– Проводите его в мой кабинет.

Через десять минут они стояли опять лицом к лицу.

– Чем объяснить, – начал Брингер, прежде еще чем индус успел его приветствовать, – что мой слуга нашел вас у садовой калитки.

– Я ждал его, – ответил тот, как бы само собою понятную вещь.

– Вы были, следовательно, уверены в том, что я вас позову.

– Да, саиб. Я был в этом уверен.

– Но, почему?

Индус поднял голову. Нежность его улыбки обезоруживала всякую обиду.

– Никто не может убивать не родившихся детей своей души, саиб.

– Вы желаете, значит, чтобы я немедленно пустился в путь?

– Это последний день и последний час. Ты очень долго болел.

– Неужели день и час так важны в данном случае?

– Часы не имеют двойников, саиб, – ответил индус скорбно.

– И я должен уехать, не имея возможности сообщить своей жене, куда я еду?

– Завтра утром запрета больше не будет. Скажи слуге что хочешь, чтобы успокоить супругу. Но цель путешествия может она узнать лишь завтра.

– А если она вернется до моего отъезда?

– Поспеши, саиб, – прозвучал простой ответ.

– Надо упаковать чемодан.

– Чемодана не надо, саиб. Ты гость моего господина и тебе не остается больше, как только приказывать. Пожелай, и ты получишь все!

– Я желал бы лучше заботиться о себе сам.

– Сделай это, саиб, если ты не будешь доволен тем, что мы тебе сможем предложить!

Брингер пожал плечами.

– Извините меня на минуту, – сказал он и отправился обратно в спальню, оставив дверь открытой. В зеркало он увидел спокойно стоящего на своем месте индуса.

Брингер достал клочок бумаги и написал карандашом:

«Милая! Не беспокойся обо мне. Прочти это письмо. Дело по-видимому серьезное. Должен немедленно уехать; сообщаю тебе об этом против воли заказчика. Не бойся. Завтра протелеграфирую тебе обстоятельно. Как только узнаю подробности, попрошу тебя последовать за мной. Я не мог отказаться от крупного предложения, как человек и как архитектор. Целую твои милые глазки.

Мишель».

Он сунул записку в конверт раджи и положил письмо на подушку. Затем завернул огонь и, выйдя из комнаты, захлопнул дверь.

– Пошли, – сказал он.

Индус поклонился, стоя по-прежнему с опущенными глазами.

Брингер направился в переднюю и позвал слугу.

– Я ухожу – сказал он громко, так, чтобы индус мог это слышать, – когда моя жена вернется, то скажите ей, что я по делам службы принужден был немедленно уехать. Пусть она не беспокоится, – я современно здоров и сообщу ей завтра утром телеграммой обо всем подробно.

– Слушаюсь, барин, – сказал слуга и отворил дверь.

У садовой калитки, точно, стоял автомобиль, о котором говорил индус. Шофёр соскочил и пустил мотор. Луч прожектора осветил его азиатское лицо. Он поклонился Брингеру и вскочил опять на свое место, ухватившись за руль.

Брингер сел. Мягкий электрический свет озарил купе. Индус покрыл его ноги мехом, закрыл дверцу и уселся рядом с шофёром. Покойно, как тень, скользил автомобиль по-черному от дождя асфальту. Вскоре он остановился у вокзала; индус выпрыгнул и отворил дверцу. Брингер сошел.

– Чей этот автомобиль? – спросил он.

– Твой, – прозвучал ответ.

– С каким же поездом мы поедем?

– Экстренный поезд раджи ждет нас.

– И куда мы поедем?

– В Геную.

– Оттуда на корабле?

– Да, на яхте раджи, саиб.

Брингер не спрашивал ничего более.

Когда он, с сигарой во рту, сидел у окна салон-вагона, и чувствуя под собой ровный шум катящихся колес, – к нему подошел индус.

– Ты забыл это, саиб, – и положил какой-то конверт на бронзовый столик.

– Это было письмо раджи и его записка, написанная жене.

– Покойной ночи, саиб, – произнес индус.

– Покойной ночи…