Текст книги "Метрополис. Индийская гробница (Романы)"

Автор книги: Теа фон Харбоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

6

Брингер проснулся от однообразного, мягкого шума дождя. Вытянувшись на спине, лежал он с закрытыми глазами, прислушиваясь к знакомому звуку. Он был смертельно уставшим и в нем было ощущение, точно проспал вечность.

Безразличным движением поднял он безжизненные руки, точно чужие, и посмотрел на них.

Они были темно-красные и опухшие, на них виднелась кровь – застывшая кровь.

Железные ворота…

Брингер простонал про себя. Раненые руки напомнили ему о ночных событиях. Он повернул голову к окну. Окна казались из растопленного золота.

Завесы, искусно сотканные, были спущены и на них лилась беспрерывно вода, испаряющаяся на солнце. В изголовье постели стоял Нисса и двигал опахало. Из веера излучалась какая-то душистая, освежающая струя.

Брингер закрыл глаза и полежал так немного времени.

– Нисса, – позвал он потом.

– Саиб!

– Отчего не слышно тигров?

– Их нет, саиб! – ответил сонным голосом индус.

– Их нет?

– Да, саиб!

– Их нет больше, под моими окнами, но дворе?

– Нет, саиб!

Брингер задержал дыхание.

– С каких пор?

– Со вчерашнего утра, саиб… Наш господин не пожелал, чтобы их шаги тебя еще раз обеспокоили бы. Ты не услышишь их боле.

– Раджа прав – подумал Брингер. – Ночи этой страны ужасны; их нельзя проводить бодрствуя. Но зато дни вдвое длиннее и их то я хочу использовать.

Пока он вставал, купался в ледяной воде и дал себя одевать четырем коричневым слугам, ибо руки не слушались его – он строил планы, а за завтраком приступил к их исполнению.

Справился о Рамигани.

Тот явился, приложил руку ко лбу и остановился у притолоки.

– Послушай, Рамигани, мне скучно.

Лицо индуса было неподвижно; грустным взглядом смотрел он на Брингера.

– Приказывай, саиб.

– Я бы хотел послушать твои предложения!

Рамигани поклонился.

– Тебе дана власть надо всем, что находится в Эшнапуре, саиб. Пятьсот коней, с глазами, из которых каждый стоит слитка золота, ожидают, чтобы ты на них прокатился. На дворе кричат верблюды, предлагающие свою спину; их горбы сильны, саиб! Прикажи, и слоны упадут ниц перед тобой; они заставят дрожать землю своими шагами и своим ревом. Захочется тебе поохотиться – назови имя зверя, которого ты ищешь, и охотники раджи снесут тебя туда на носилках. Они храбры и не боятся смерти.

– Потом, Рамигани, попозже; я повредил себе руки, вылечи их.

– Должен я призвать к тебе волшебников, саиб? Есть такие, что глотают огонь, о чье голое тело зазубривается сталь меча, кто растят из семени дерево, с душистыми цветами и вкусными плодами, которыми ты сможешь полакомиться? Или хочешь видеть заклинателей змей, которые очаровывают кобр своим свистом – так, что они, священные и смертельные, начинают танцевать?

– Пусть они явятся вечером. Полуденное солнце враг колдовства.

– Танцовщицы раджи славны своею красотою, саиб. Хочешь ты их видеть?

Брингер посмотрел с тихой улыбкой в глаза индусу.

– Разве в вашей изумительной стране есть женщины? Воображаю, каковы они, если они себя боятся показывать?

– Взгляни на них, саиб, – ответил индус просто.

– Хорошо! Дай мне папиросу, Нисса!

Нисса подал.

Брингер походил по комнате взад и вперед. Рамигани стоял неподвижно у двери. Брингер бросил папиросу и обернулся.

– Ну! Иди вперед, Рамигани.

Индус отворил дверь. Его латунное лицо было столь же пусто и раздражающе, как его вежливость. Брингер рассматривал тонкую шею и покатые женственные плечи идущего перед ним человека. Он смотрел на него, на совершенство послушания. Почти против желания позвал он;

– Послушай, Рамигани…

Индус оглянулся:

– Саиб?

– Любишь ты своего господина? – спросил несколько запинаясь Брингер.

Блестящие, но невыразительные глаза индуса спокойно выдержали взгляд Брингера. За несколько мгновений выражение его лица изменилось так, что казалось почти глупым.

– Почему бы мне его и не любить? – ответил он мягко.

– Если бы ты это не делал, то не знал бы почему?

– Конечно, саиб.

Рамигани застыл в почтительной позе, ожидая дальнейших вопросов Брингера.

– Пойдем дальше, – произнес Брингер.

Они шли по крайней мере четверть часа, по направлению к южной оконечности дворца.

Рамигани отдернул тяжелую завесу из парчи.

– Войди, саиб, – сказал он и отступил в сторону.

Помещение, принявшее Брингера, было невелико, кругло и пусто, не считая дорогого ковра и нескольких подушек у стен.

– Не садись, саиб, – сказал индус с уверенностью знатока. – Кобра не требует для себя много места.

Он перевернул все подушки и разгладил складки ковра.

– Думаешь-ли ты, что кобра тебя не укусит, если ты дотронешься до неё голой рукой?

Индус поглядел на него.

– Она не может меня умертвить, ежели мне это не предназначено. А если мне предназначено это – каким образом я смогу уберечь себя от них?

– А я? – спросил, улыбаясь, Брингер.

– Ты гость.

Брингер сел.

– Должен я позвать танцовщиц?

– Зови.

Индус скрылся в боковую дверь.

Явилась какая-то отвратительная старуха и отдернула завесу от двери. Показался целый хоровод женщин, одна за другой, разряженных как божки, окруженных чуждым опьяняющим ароматом – постарше, лет около шестнадцати, с заплывшими жиром лицами и – помоложе, только что вышедшими из детства. Они двигались скользящей, томной походкой, стройные и странные, как орхидеи, эти причудливые цветы-животные, между другими цветами… Самые молодые, готовые к расцвету и сладкой любви, точно боясь, что лишатся этого…

Все они, проходя, приветствовали его своими накрашенными губами, говоря что-то нежно, шёпотом, похожим на дуновение горячего ветра.

– Хочешь знать, о чем они говорят? – спросил сидевший на корточках Рамигани. – Они говорят: избери меня своей рабыней, мой любимый, свет неба и поток счастья! Позволь мне быть ковром для ног твоих, – чашей, из которого ты пьешь! Позволь мне посидеть на твоих коленях, избраннейший из сынов человеческих, и разреши мне покачивать опахало над тобой, когда светит полуденное солнце… Послушайся моего голоса, зовущего тебя; – голоса моего сердца, сжигаемого тоской по тебе. Милый, послушай меня!..

– Это очень красиво, что они говорят, эти девы твоей страны. Но ты знаешь, что слова любви не переносят перевода. Немой друг– не друг. Я же люблю музыку человеческого голоса… Нет ли среди женщин во дворце такой, которая хотя бы немножко умела говорить на каком-нибудь европейском языке?

– Нет, саиб.

– Правда?

– Совершенная правда, саиб.

– Я думаю, однако, что ты лжешь, мой друг, – сказал Брингер и посмотрел прищурившись на индуса.

– Не лгу, саиб. Здесь, во дворце, есть, точно, одна женщина, которая немножко говорит по-английски, но…

– Но?

Лицо индуса побледнело от презрения.

– Но она недостойна того, чтобы ее имя осквернило твои уста, саиб. Ее муж умер!

– Я – европеец, Рамигани!

Рамигани поднял руки ко лбу.

Медное лицо было мертво.

– Хочешь ты ее видеть, саиб.

– Да. Хочу видеть!

Индус взглянул на него. Брингер улыбался, как человек, которому скучно. Движением руки Рамигани удалил всех женщин, ушел и тотчас же вернулся. Ему следовала девочка.

Это был жалкий, грязный ребенок, с голодными глазами и узкими плечами, испуганный, боязливый. Одно слово из уст Рамигани повергло ее, точно тряпичный узел на землю. Она простерлась на полу, касаясь лбом камня, дрожа, словно птенчик. Ее иссиня-черные волосы были в беспорядке.

Брингер встал. Его европейские чувства были оскорблены. Но сожаление взяло верх.

– Встань, дитя, – сказал он.

Ребенок встал и скрестил руки, так что ладони лежали на плечах. Потом он прижался к стенке, полуоткрыв рот, с испуганным лицом.

– Рамигани сказал мне, – продолжал Брингер, – что ты немножко умеешь по-английски.

Девочка молчала и продолжала глядеть на него.

– Отвечай, дрянь, – прошептал Рамигани.

– Да, – произнесла девочка, как во сне.

– Кто она? – спросил Брингер тихо у слуги.

– Она дочь одного богатого человека. У ее отца было больше рупий, чем волн в реке, саиб.

Поэтому ее обвенчали с одним старым раджей. Она принесла ему в приданое богатство своего отца. Раджа умер, и оставил это богатство своему сыну. Тело покойного сожгли на берегу священного Ганга. Его вдова, которой тогда было семь лет, стояла там и чувствовала боль гнева и презрения за то, что боги отняли у неё мужа и сделали ее отщепенцем общества. Она хотела броситься в огонь и ей не следовало мешать. Но нашелся дурак, кто ее удержал и отвел в дом, где чужестранные женщины призревают и растят вдов-детей, отщепенцев, для того чтобы наказать этим мир. Оттуда ее и привел наш господин. Зачем? Прихоть заставила его дать госпоже в прислуги ту, которая сама когда-то была женой раджи. Принес ворону в дом…

– Вот что, Рамигани, – и я хочу ее себе в прислуги, бывшую жену раджи. Вели ее вымыть, причесать, дай ей красивое и чистое платье и мягкие туфли, какие вы носите. Потом приведи ее ко мне, чтобы она была моей подругой…

Брингер покинул комнату, раньше, чем Рамигани успел ему что-нибудь ответить.

Спустя час, сидя за чертежом гробницы, он услышал звук тихо отворившейся двери. Он обернулся. На пороге стоял Рамигани. Он толкнул девочку за плечо и ушел. Этим движением он одинаково презирал и женщину, и мужчину.

Брингер разглядывал ребенка, как редкое растение, загадочный минерал или особенное животное. Видно было что девочка долго побыла в воде: ее темная кожа лоснилась, волосы были еще мокры; длинные косы делали узкое лицо еще уже. Ей дали тёмно-синее платье, доходившее до колен. На ногах обуты были мягкие сандалии. Никаких украшений на ней не было.

На маленьком личике не заметно было ни счастья, ни заботы, ни надежды, ни страха. Только безграничное чувство неловкости владело ею.

Брингер невольно улыбнулся.

– Как тебя зовут, – спросил он дружески.

Прошло немного времени, прежде чем девочка ответила. Казалось, будто она должна была прежде отыскать нужные слова, словно она забыла, что у неё когда-то было имя и теперь представлялось странным, что кто-то этим именем интересуется.

Она сказала так, как будто это ей причиняло боль;

– Мать назвала меня «Несчастьем», а отец звал меня «Лишней». Белые женщины звали меня: Мирой.

– Обращались ли с тобой хорошо белые женины? – спросил Брингер.

Девочка посмотрела на него, как бы не понимая вопроса. Потом произнесла:

– Они отдали меня радже.

– Я хочу тебя тоже звать Мирой, – сказал он, подбадривая ее. – Это имя подходить к тебе. Поди сюда, дитя, не бойся. Ты должна остаться здесь и разделять мое общество. Представь себе, что ты маленькая птичка, которую я нашел. Хочешь?

– Ты приказал, саиб, – прошептала девочка.

Она была напугана. Ничего на свете ей не хотелось, кроме как умереть. Сообразив, что она должна была развлекать, собрала она все свое бедное искусство.

– Хочешь ты, чтобы я танцевала, саиб? Или хочешь, чтобы я спела тебе?

Брингер приблизился к ней. Западный человек смотрел безмолвно и растроганно на это несчастное существо чуждого мира, смотрящее на него как животное, знающее, что оно должно умереть.

Брингер погладил ее по голове, повторив несколько раз это нежное движение, точно брат, ласкающий маленькую сестричку, желающий ее утешить и не знающий, как это сделать.

Он подумал о своей жене.

– Да, если бы ты была здесь. Тебе достаточно было бы только войти в дверь и улыбнуться, достаточно было протянуть красивым движением свою руку, и эта душа была бы твоей. Ты поговорила бы с нею о солнышке, луне и звёздах и конец был бы тот, что Мира плакала и смеялась бы, полюбив тебя.

Девочка вздрогнула от прикосновения руки и зажмурила глаза. Постепенно открывая их, во взгляде ее начал светиться огонек благодарности. Она не заплакала только потому, что боялась быть слишком назойливой.

– Саиб, – прошептала она и расставила руки, точно принося жертву, – что ты от меня хочешь? Скажи, что я должна делать?

– Может быть, моя маленькая Мира, наступит час, когда я тебя спрошу: хочешь ли ты помочь мне. Возможно, что я назову тебя скоро своей маленькой сестрой, и попрошу помощи твоих проворных ручек и ножек. А прежде всего, я хочу, чтобы ты меня не боялась. Я хочу, чтобы ты стала радостной и счастливой. Ты должна себя украсить и быть сама молодой хозяйкой. Зачем стоишь ты там, у стенки? Не бойся, тебе нечего больше бояться.

– Я буду слушаться, саиб.

Брингер вышел в другую комитату и кликнул Рамигани. Им овладело радостное возбуждение.

– Принеси мне украшений, пестрых вещиц, которые любят дети вашей страны. И не заставляй меня долго ждать, слышишь?

Рамигани исчез. Брингер ходил по комнате от одного окна к другому и посвистывал.

– Слушай, Мира. Возьми лучший ананас, который найдешь там, и смешай его сок со льдом. Ты должна прислуживать мне, потому что я не могу двинуть рукой.

Глаза девочки остановились с испугом на его раненых руках. Она приоткрыла рот, но ничего не сказала. Вместо слов, слезы брызнули из ее глаз.

– Да, ведь, это ничего не значит, это ничего не значит, дитя мое, – сказал Брингер радостно. Но Мира уселась в угол, повернула личико к стенке и плакала. Брингер не мешал ей выплакаться.

Рамигани появился вновь. За ним шел слуга с корзиной,’наполненной бусами и разными пестрыми безделушками, свешивающимися через края легкой корзины.

– Украшения, саиб, – произнес Рамигани недружелюбно и торжественно.

– Подай сюда.

Слуга подал и скрылся. Только Рамигани стоял и смотрел на девочку.

– Мне не нужно боле тебя, Рамигани, – сказал безразличным голосом Брингер.

Индус взглянул на него, поклонился и исчез.

Брингер взял корзину и опустошил ее содержимое на стол, которое засветилось радужными переливами.

– Выбирай теперь, дитя! – сказал он смеясь.

Мира повернулась. Один большой зеленый камень скатился со стола к ее ногам. Задумчиво подняла она его, посмотрела на Брингера и выронила камень. Губы ее дрожали, она смотрела почти с упреком.

– Почему ты бросила? Разве он, недостаточно красив? Тогда выбирай себе другой побольше, который блестит ярче. Выбирай, маленькая Мира, изо всего, что нам собрало плохое расположение духа Рамигани.

Мира сделалась совсем серьезной. Она ничего не понимала. О, саиб шутил – он был в хорошем настроении! А почему и нет?! Она сжалась, как будто от холода.

– Нет, моя маленькая Мира, это вовсе не шутка, – ответил Брингер на ее немой вопрос.

И когда, наконец, Мира сообразила, после немого изумления, сомнения, и надежды, – она вскрикнула, как зверенок, подбежала к столу, и погрузила свои ручки в корзину, черпая обеими горстями находящиеся там вещички, точно воду. И восклицая, вскрикивая, как если бы стеклышки ранили ее, роняла их, поднимала и хватала в детском возбуждении, точно каждое такое движение убавляло несколько часов горя с ее жизни. Она совала украшения в свои волосы, надевала бусы вокруг шеи и на руки и, наконец, набрала цветных камней в подол своей юбки и залюбовалась на их переливы и игру.

Брингер засмотрелся на нее. Когда она, точно уставши от большой радости, опустилась на колени, словно маленькая, нежная богиня счастья, – он позвал ее.

– Ты не хочешь дать мне напиться, Мира? Девочка улыбнулась счастливо, без всякого чувства вины. Она забыла свой первый долг – да! Но она была счастлива! Разве саиб не приказал ей быть счастливой?!

Она поднялась, освобождая складки своего платья, так что все вещи посыпались подобно блестящему дождю на пол. Но она не обращала на это внимания. Она выбрала самый красивый плод, как приказал саиб, очистила его и смешала его сок со льдом. Стакан она поднесла таким движением, что это напоминало жертвоприношение своей нежностью и торжественностью.

– Благодарю тебя, Мира!

Девочка стояла возле него и смотрела, как он пил. Взглянув на его руки, она быстрым движением бросилась из комнаты, и только звон амулетов указывал направление ее пути.

Брингер подпер голову болевшими руками и закрыл глаза. – «Может быть, – подумал он, – что все то, что я делаю, бессмысленно. Может быть я плутаю и все дальше отдаляюсь от цели. Может быть этому всему последуют лишь слезы и вскрики этого ребенка… Кто мы? Паруса, надуваемые ветром»…

– Саиб, – прозвучал просящий голос Миры, – позволишь ли ты полечить твои руки?

В руках Миры была раковина, наполненная белой мазью.

– Умеешь ты и лечить? – спросил Брингер улыбаясь.

– Да, саиб, – ответила та просто.

Девочка опустилась перед ним на колени и положила ракушку на пол перед собой. Брингер отдал руки в ее распоряжение. Она мазала пораненные места; ее пальцы при этом были нежнее опавших цветов. Она освежала больные части, склоняясь над ними и плакала.

– Саиб, – сказала она, глядя на него полными слез глазами, – как могло случиться, что ты повредил себе так руки?

– Моя маленькая сестричка, – промолвил он после паузы, точно ища в глазах ее опоры, – я раз бил свои руки, колотясь о железные ворота, за которой скрылась одна женщина, которая, как мне кажется, – моя жена!

– Хочешь ты ее видеть, саиб?

Брингер смотрел на нее недоумевающим взором.

– Кого?

– Твою жену, саиб!

Брингер встал; его пошатнуло.

– Ты говоришь о моей жене?

– Да, саиб.

– Разве она точно здесь?

– Здесь!

– И ты… ты видела ее?

– Да, саиб.

Брингер думал и смотрел, нахмуря брови, перед собой. Он чувствовал усиленное биение сердца и спазмы в горле.

– Слушай, Мира. Поразмысли сперва, чем ответить мне. Скажи, знает ли раджа, знает ли Рамигани, знает ли кто-нибудь другой здесь во дворце, что ты видела мою жену?

– Никто, саиб.

– Никто? Смотри, от этого зависит очень многое!

– Никто!

– Уверена ты в этом?

– Уверена, саиб.

– Хорошо, – сказал Брингер и вздохнул. Он посмотрел на девочку и грустно улыбнулся.

– Хочешь помочь мне?

– Да, саиб.

– Позови Рамигани.

Рамигани явился в тот момент, когда Брингер готовился перешагнуть порог своей рабочей комнаты.

– Скажи радже, что я решил строить гробницу и ожидаю лишь его приезда, чтобы приступить к работам.

7

– Терпение, саиб, – сказала Мира.

Но его то как раз Брингеру не хватало. Еще больше не хватало его Мире. Опять и опять принималась она рассказывать с нежным оживлением, где и когда видела она белую женщину. И всегда говорила «да», в ответ на его вопросы о признаках, которыми он старался определить свою жену.

– Да, у неё были белокурые волосы и бледное лицо, легко вспыхивающее от предательского румянца. Да, у неё был маленький шрам под левой бровью. У неё были тонкие ручки. У неё была привычка складывать свои прекрасные руки и так слушать кого-нибудь, углубившись в самосозерцание.

– Да, она была прекрасна, как исполнение желания, и когда она улыбалась, то казалось странным что тьма не сменялась светом раньше времени, и что певчие птички не начинали петь раньше полуночи.

И Мира видела ее.

– Она хороша, не правда ли, Мира?

– Да, саиб, она хороша…

Она долго ее разглядывала, спрятавшись в тени колоннады. Её никто, никто не заметил; ее убежище было темно, и она стояла, не шевелясь…

– Не беспокойся, саиб…

Где жила его жена? этого Мира не могла сказать. Но дворце было много покоев, а у Рамигани были глаза ворона. Их следовало остерегаться. Для того же, чтобы саиб мог узнать, где пребывала его желанная, чтобы он мог бы получить от неё какой-нибудь знак, Мира, названая им сестричкой, отведет своею осторожностью и хитростью глаза Рамигани, – своею смелостью… Да, смелостью, ибо она была смела для саиба!

Надо было только улучить момент, когда белая женщина одна, дотронуться до ее платья и сказать ей: «меня послал человек, кто тебя любит и чья душа болит, потому что он боится за тебя»… И она придет и принесет какой-нибудь знак, который он сам сможет видеть и осязать.

– Но ты должен быть терпелив, саиб…

Брингер и сам понимал, что он должен быть терпелив. Но горячка жгла его нервы. Чтобы спастись от неё и от самого себя, он нашел единственный доступный ему исход: работу. И хотя и знал, что никогда не совершит этого своего творения – индийской гробницы, он тем не менее уже любил это рождающееся дитя любовью творца и радовался зрелости своих идей. Может быть именно потому, что у него созрело твердое намерение не стать могильщиком убиенной, а может быть оттого, что он смотрел на свое согласие данное радже, как на известный шахматный ход – его планы росли без всякого напряжения, вне всяких человеческих мерил.

Раджа, как видно, принял всерьез сообщение Рамигани. Спустя несколько часов после того, как Брингер послал ему свое согласие, индус доложил о себе через Ниссу. Он протянул гостю руку и сильно потряс ее.

– Работаете? Это радует меня, – произнёс он и бросил взгляд на стол, заваленный планами и проектами.

– Что с вами? – спросил он внезапно.

– Ничего особенного, ваше высочество, – маленькое повреждение руки.

Он сунул руки в карманы.

Веки раджи дрогнули. Он прищурил глаза.

– Надеюсь, что ничего серьёзного, – процедил он с растяжкой.

– Нисколько.

– Но всяком случае – будьте осторожны у нас с ранами… Наш климат не благоприятен для ран… Должен я прислать вам врача?

– Дело не стоит слов, ваше высочество; не беспокойтесь, ради Бога!

– Вы можете ему спокойно довериться. В отношении врача я поступаю по примеру китайцев: плачу ему жалованье, хорошее жалованье, пока я здоров. Заболеваю я – ему выплата жалованья прекращается. И должен вам сказать, что я весьма редко болею, и быстро выздоравливаю. Советую вам познакомиться с его искусством.

– Благодарю вас. Мои руки поправятся сами собою в скором времени…

– Раджа улыбнулся, скривив угол рта.

– Вы, значит, вполне довольны леченьем Миры, и доверяете ей?

– Вполне.

– Прекрасно… Вдобавок – я не желаю быть назойливым. Для меня весьма важно, чтобы вы не испытывали никаких лишений, находясь под моею кровлею. Рамигани принес мне весть, что вы хотите строить гробницу. Если вы согласны, то давайте, поговорим сперва о деле и напишем условие. Назовите мне, пожалуйста, сумму, которая вас удовлетворит. Будьте уверены при том, что я себя буду считать всегда вашим должником, приобретшим неоценимое сокровище – за цену неизмеримо меньшую чем следует.

– Я не желал бы продавать этого произведения, ваше высочество, – сказал Брингер.

Индус взглянул на него.

– Как вы сказали?

– Я не желал бы продавать этого произведения, повторил Брингер.

Раджа пододвинул себе стул и сел.

– Присядьте, пожалуйста, – сказал он любезно. – Этак удобнее. Курите?

– Потом, ваше высочество!

Индус еще шире улыбнулся.

– В таком случае ваше положение выгоднее моего, – заметил он и закурил папиросу. – положение некурящего всегда выгоднее: дурман табака не вынуждает его поддаваться, и он находится во всеоружии против своего противника. Итак, я буду осторожен и прошу вас на это не обижаться. Несмотря на то, что я очень люблю ваш язык, иногда мне не хватает слов. Простите, что вы хотели сказать этим, что не желали бы продавать гробницы? Неужели я вас не верно понял, думая, что вы согласны принять на себя постройку?

– Нисколько, ваше высочество. Наоборот: у меня есть твердое намерение и я хочу немедля приняться за осуществление моих планов. Но, простите, вы сами изволили заметить, что подобная работа не оплачивается. Искусство не должно оплачиваться. Деньги – развращают. Я хотел бы творить без того, чтобы ощущать мучительность оплаты. И в конце концов мы могли бы быть взаимно благодарны друг другу: вы мне за работу, я вам – за предоставление возможности творить. Честь быть вашим гостем, удобства путешествия и обилие чудес, много видимых, является для меня достаточной наградой за труд. Поэтому я еще раз прошу вас, не обесценивать вознаграждением того, чего невозможно оплатить… Я тружусь… С меня достаточно этого…

Раджа разглядывал Брингера внимательно и с известным непониманием.

– Прекрасно, – произнес он наконец. – Если я вас верно понял, то вы предлагаете мне гробницу в виде дара… не так ли?

– Это не совсем верное слово, но самое простое.

– Это королевский дар, – подавляю в себе искушение сказать: божественный, – и я сожалею от всего сердца, что недостаточно богат, чтобы принимать такие дары.

– Теперь настала моя очередь спрашивать от вас объяснений, – произнес Брингер, скрестив на груди руки.

– Очень просто, – ответил раджа. – Согласно моему опыту, я нахожу, что принятие подарков есть роскошь, доступная очень и очень немногим. Большинству же оно обходится слишком дорого, столь дорого, что оно их разоряет… Поэтому я прошу вас разрешит вознаградить вас, если не за искусство, то хотя бы за работу. Купец во мне требуешь этого, и вы должны уступить, или я вынужден буду уплатить вам выше моих средств. Итак, прошу назначить вашу цену.

Брингер молчал. Раджа встал рядом с ним и прислонился к столу.

– Я знаю, о чем вы думаете, – произнес он любезно. – Вы вспоминаете мою фразу о людской продажности. Я прошу вас, забудьте ее, что относительно вас я признаю эту фразу несостоятельной. Довольно вам этого?

– Вполне, ваше высочество.

– Если вас это устраивает, то остановимся на моем первом предложении и уговоримся, что Рамигани разработает подходящую форму для договора, подходящую обеим сторонам. Согласны?

– Конечно, – сказал Брингер, принимая протянутую руку и тряся ее.

– Очень хорошо… Я рад, что деловая часть разговора кончена. Цель моего посещения в сущности иная, – я хотел вам предложить съездить со мною в город к ювелиру Магомет-бен-Гассану.

– Интересно это? – спросил Брингер.

– Я думаю. Он самый богатый купец драгоценностями в целой Индии и, вдобавок, человек, презирающий индусов до глубины души – всех, без исключения. Это не мешает ему, впрочем, обманывать их, держа Коран под мышкой. В виду того, что в этой благословенной стране обманывание освящено традицией, то Гассан не лучше и не хуже других и то что в нем есть привлекательного, это – красивое священнодействие всех его поступков, вследствие чего, делаться жертвой его обмана почти приятно. Некоторое время тому назад, он прислал ко мне своего слугу, который на память прочитал мне лестные стихи, и просил меня зайти посмотреть новые товары его господина. Тогда у меня не было охоты, ибо боги храмов Эшнапура усыпаны драгоценностями, а танцовщицы – гнутся под тяжестью украшений. Но сейчас, когда вы хотите выстроить в гробнице сад из камней, – Гассан мне необходим и я рассчитываю, что он удовлетворит все наши желания.

– Приказывайте.

– Прошу вас в таком случае через полчаса оказать честь составить мне общество. Ручаюсь, что на сей раз приду вовремя, – прибавил он, сердечно улыбаясь.

Брингер проводил его до дверей. Оставшись один, он тяжело вздохнул: так трудно, почти невозможно было освободиться от чар этой победной улыбки, действующей подобно женской красоте, знающей, что она – неотразима.

Он поискал глазами Миру, но не нашел ее. Только пёстрые украшения были раскиданы кругом по всем углам, точно она только что прервала игру. Может быть она искала белую женщину.

Брингер провел рукою по лбу; взглянул еще раз вокруг себя чуждым взглядом и пошел.

Раджа сдержал слово – был точен.

Переезжая озеро, Брингер наклонился над водою, точно желая смерить взглядом ее глубину.

– Вы хороший пловец? – спросил раджа, как бы вскользь.

– Да, я плаваю недурно, – ответил Брингер, взглянув на него.

Тот смотрел на воду и курил.

– Существует интересная история относительно строителя этого дворца, – начал он в раздумье. – Говорят, что у него было много рабов, и если кто-нибудь из них заслуживал смерти, то он дарил ему жизнь, но с условием, что тот должен переплыть озеро. Ввиду того, что владелец дворца был порядком таки вспыльчивый господин, то очень многим приходилось подчиняться этой участи и этой милости. Легенда говорит о тысячах подобных жертв, но это, по-видимому, по-восточному преувеличено. Но всяком случае факт тот, что ни один не доплывал до берега…

– Говориться ли в легендах о причинах неудачи?

– Легенда говорит о сильных струях в реках, текущих в глубине озера. Вот, например, та река, через которую мы переезжали верхом, не имеет устья, а пропадает под землею, неподалеку от города. Правда, озеро никогда еще не отдавало своих жертв. Я сам недавно потерял таким путем свою лучшую собаку. Я уселся в лодку. Собака прыгнула туда же, не рассчитала прыжка, упала в воду и утонула. Это было тяжелое зрелище; я не желал бы видеть его еще раз…

– Странно!

Они добрались до берега и вышли.

– Не пугайтесь, – сказал раджа. Вам придется сделать маленькую поездку верхом на слоне. Бен-Гассан – аристократ, и считает важным хорошие манеры. Он мне ни за что не простил бы, если я явился бы к нему иначе, чем на спине слона. Чтобы он не стал бы наказывать меня тремястами процентами, я должен быть торжественным. Советую вам делать то же. Благодаря кратковременности поездки, я надеюсь, что вы избегнете морской болезни, которой обычно подвергается всякий европеец, сидящий на подобной качающейся махине.

– Надеюсь не ударить в грязь лицом.

Сопровождаемые оглушительным криком погонщиков шагали слоны, двигая хоботами и хлопая ушами, сквозь облака пыли.

Брингер впервые сидел на такой громаде и смотря с вышины вниз, сообразил, в чем крылось ужасное безразличие бывших властелинов, давивших людей в кашу ногами слонов. Не чувствовалось общей связи между существами, кишащими в пыли улицы и восседающими на спинах величественных животных. Шагая подобно судьбе, послушные колоссы являлись несчастьем для париев, и это несчастье, обрушивающееся на них, давило людей на смерть, оставляя руки всадников не запачканными.

Погонщики закричали вдруг как рассвирепевшие кабаны, в знак того, что они прибыли к цели. Слоны пали на колени, и Брингер спасся прыжком, в котором было больше ловкости, чем достоинства, от опасности соскользнуть на землю между ушей слона.

Слуга раджи подбежал к одному дому, выстроенному в мавританском духе, без окон. Он, в пылу усердия, энергично и бесцеремонно забарабанил кулаками в ворота. Кричал что-то, чего Брингер не понимал, но что звучало как вызов духа.

– Надо потерпеть, – сказал раджа, обращаясь к Брингеру. Бен-Гассан счел бы для себя унизительным сразу открыть нам двери, несмотря на то, я в этом уверен, что шельма уже с час как подготовляется к нашей встрече. Как он узнает заранее, это – его секрет; вероятно он очень хорошо платит своим соглядатаям, но факт тот, что нет возможности поразить чем-либо Бен-Гассана!

Он еще произносил последние слова, как дверь открылась, так важно, будто она вела на девятое небо, и на пороге появился мальчик, который упал к ногам раджи и пробормотал униженно какое-то приветствие.

– Рамигани, – позвал раджа.

Рамигани выскользнул из массы народа и приложил руки ко лбу.

– Ты будешь нашему гостю толмачом, – сказал раджа.

– Благодарю вас, – произнес Брингер.

Молча встал Рамигани рядом с ним. Он исполнял возложенное на него поручение с точностью механизма. Он смотрел перед собою пустым, ничего не выражающим взглядом, и шевелил губами, точно другой человек говорил в нем.