Текст книги "Нечего бояться"

Автор книги: Татьяна Зингер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Зингер Татьяна Ефимовна. Нечего бояться. СИ

Часть первая.

     Глава 1.    Солнце уже опускалось за нить горизонта, окрасив небо ало-рыжими красками, когда мы расстелились на поляне у озера, разлили из термоса чай по кружкам. Зажгли единственную свечу на пироге, но ветер потушил её. Сизый дым растекся и растаял в сумраке. Грин тяжко вздохнул и картаво произнес:    – С днем рождения меня.    Фраза прозвучала так горько, что защемило сердце. Я, отвесив Грину легкий подзатыльник, сказала:    – Не бухти, старикан.    – Да, – согласился Ник, – шестнадцать лет – не срок.    Я отерла украденный с кухни нож о краешек блузки и разрезала пирог на три неаккуратных части. Кромсала без жалости, не заботясь о внешнем виде – выпечка всегда была моей слабой стороной, и я надеялась поскорее избавиться от неудачного эксперимента. Взяла левый, подгоревший край, но Ник стукнул меня по руке.    – Моё! – возразил он, забрав кусок и жадно откусив от него. – Видишь, какой я храбрый и бесстрашный? Жертвую своим здоровьем ради сестры.    И впрямь герой. Даже не отплевывается. А ведь получилось безвкусно и почему-то пересолено. Разве я солила тесто? Скорее – по невнимательности насыпала соли вместо сахара.    Грин продолжал грустить. Он искривил губы, и левый уголок подрагивал, точно друг собирался расплакаться. Мы окончательно скисли. Та веселость, которую успешно изображали целый день, испарилась. Прямо как дымок от свечки. Повисла пауза. Ник соскребал с пирога черноту, Грин всматривался в воду. Я отогнула уголок простыни, на которой сидела, и провела кончиками пальцев по прохладной траве.    Динамики на трех наручных часах единогласно потренькали девять раз. Скоро придется вернуться в лагерь, времени осталось совсем мало, а мы толком не пообщались.    – Предлагаю нарвать конны, – пробубнил Ник.    – Нет, – отрезала я.– Не хватало ещё, чтобы вы курили.    Листья конны вызывали состояние близкое к безумию. Дарили несколько часов наслаждения и безудержной радости. А потом наступала опустошенность. Словно конна высасывала всё хорошее. Она считалась запрещенным растением; густые кусты с желто-зелеными ветками спиливали и травили химикатами. Но конна росла всем назло. Листья выменивали на редкие вещи, которые просто так было не добыть: драгоценности, лекарства, информацию. Впрочем, у нас, выросших рядом с лесами, её хватало. Тем секторам, которые расположились в горной или равнинной местности приходилось труднее. И платили они больше.    Мне хватило того раза, когда провожали Кристину. Самую старшую, неунывающую и яркую из нас. Именно она собрала нашу компанию и гордо назвала её "Четверкой". Кристина не смущалась разнице в возрасте или характеру. Она легко уживалась со вспыльчивым Грином, пакостничала вместе с Ником, секретничала со мной, застенчивой и маленькой. Три года разницы в лагере считались пропастью, но Кристину это не останавливало. Уехав, она оставила "Тройку", которая завтра превратится в "Двойку"... До следующего года, когда А-02 покинет Ник.    В прошлом году мы впервые попробовали конну, и утром, кроме слез от прощания, добавилась тоска, похожая на засасывающую бездну. Она засела пчелиным жалом под самые ребра и не уходила с неделю. Ребята называли это состояние ломкой и убеждали, что от неё помогает лишь новая "доза". Некоторые не представляли без растения жизни; их черты заострялись, под глазами прорисовывались черные синяки. Они ходили или вечно раздраженные, или плакали навзрыд, или истерично хохотали. Ужасное зрелище. И всякий следующий заверял: "Уж я-то не подсяду". Интересно, каково им пришлось в А-01, где, как говорят, конна не растет, а потому стоит огромных денег?    – Ладно тебе, Ларка, мы самую малость, – Грин умоляюще глянул на меня из-под густых бровей. – Неужели сама не хочешь?    Имя прозвучало смешно, этакая "Ла-ака", но радости оно не добавило.    – Не хочу, – отчеканила я. – Ты завтра свалишь, а нам что прикажешь делать? Выть от безысходности или превращаться в наркоманов?    – Я завтра свалю, – хмуро повторил он. – Почему именно в шестнадцать лет?..    Ник, молча слушающий перебранку, фыркнул:    – Ты на казнь отправляешься или во "взрослый мир"?    Он сказал это с таким пафосом и иронией, что я невольно расхохоталась. О да, именно взрослым миром нас и пугают, и кормят, и обнадеживают. Страна поделена на две части. В А-03, детском лагере, и А-02, подростковом, живут только дети и наблюдатели, которых прислало правительство. Это громадный город, разделенный на сектора колючей проволокой и бетонными стенами. Мы жили в двести восьмидесятом секторе. За нами было двести семьдесят девять таких же маленьких лагерей и после нас – ещё с сотню.    Об А-01 неизвестно ничего, кроме того, что показывают в газетных новостях и на экранах проекторов. Оно посылает нам еду, обеспечивает одеждой и учебными материалами, личными планшетами. И забирает раз в год тех, кому исполнилось шестнадцать, чтобы распределить на рабочие места, поселить в общежитиях и дать толчок к новой жизни. После шанс вернуться в лагеря сотрудником мизерный, а в тот сектор, где вырос – нулевой.    Сборы устраивают первого июня. И угораздило же Грина родиться в последний день мая.    – Если всё так замечательно, почему не смеешься, а собираешься накуриться?! – Грин вскочил на ноги.    – Парни, не ссорьтесь. – Я отложила недоеденный пирог и вытерла губы рукавом. – Ясное дело, мы боимся неизвестности. Но что страшного в поездке? Как-то же там живут и не жалуются. И ты приживешься. Грин, пообещай...    Я не стала оканчивать просьбу. Он и сам понимал, о чем речь, поэтому передернул плечами.    – Пообещай, – присоединился ко мне Ник.    – Обещаю! – рявкнул Грин. – Что я обоснуюсь в А-01, а когда вы заявитесь туда – встречу вас с цветами и конфетами. И будет у нас сладкая жизнь! Так?    – Не совсем, но пойдет, – я одним глотком допила чай.    Ветер расхрабрился, яростно задувал под одежду. Солнце полностью скрылось, последними лучами натянув на небо темное покрывало. На западе зажегся серебристый огонек.    – Поймала! – хихикнула я, указав на него.    Ник улыбнулся, Грин махнул рукой. По лагерной традиции первая звезда считалась счастливой и могла исполнять желания. Надеюсь, мое сбудется. Звезда, не подведи. Та, как в шутку, подмигнула мне.    – Представляешь, завтра придет Кристина? – Ник мечтательно выдохнул.    Не секрет, что она ему нравилась. После её отъезда всегда веселый Ник сдался и потускнел. Бывало, уставится в одну точку, сожмет губы и сидит без движения. Начал отлынивать от дежурств, оценки упали до единиц. Учителя ругались, наказывали; вместо ужина он получал крохотный сухой паек. Но его не волновало ничего, кроме Кристины. Я совсем отчаялась вернуть Ника, но на моё четырнадцатилетие он очухался самостоятельно. Сказал: "Такими темпами я уеду, не успев попрощаться с тобой", – и вновь стал прежним.    – Мне ей передать поцелуй от тебя? – Грин издевательски выпятил губы трубочкой.    – Без зубов останешься, – я припомнила взрывной нрав подруги. – Лучше запасись мармеладом. Надоело получать его только на День Единства. Клянусь, как попаду в А-01, наемся сладостей, располнею и умру от счастья!    – Договорились, – Грин наконец-то плюхнулся обратно на покрывало. – Смотри, чтоб в "ящик" поместилась. А то неудобно хоронить будет.    И мы начали вполне мирно переругиваться, позабыв о тяжелых мыслях. В итоге все трое, хохоча как дети, кидались друг в друга комьями земли. Часы протрубили десять раз, тогда-то и вернулось ощущение реальности. Утрамбовали посуду с покрывалом в рюкзачок и направились обратно к лагерным одноэтажным баракам.    По стеночке проскользнули к зданию кинотеатра. Лучше не попадаться; прогулки в неустановленное время хорошего не сулят. Если не наказание, то крепкий выговор – обязательно. А после трех таких выговоров спины непременно познакомятся с розгами. Приятного мало. Но гуляют практически все, а наблюдатели заняты собой, поэтому пока не засекли – никаких проблем. Ещё, конечно, могут нажаловаться другие ребята, но это вряд ли. Ника и Грина слишком уважают, чтобы портить им жизнь.    В честь выходного дня показывали фильмы. Я глянула на экран. Сопливая любовная ерунда. Уже четырежды смотрели. Но девочки так и плачут в конце и мечтают, как познакомятся в А-01 с актерами. Они почему-то думают, будто "взрослый мир" – нечто малюсенькое, где их только и ждут. Да кому там они нужны? Кому вообще сдались мы?    Ник занял угол скамьи, я бесцеремонно уселась в проходе прямо на пол. Грин, шепотом попрощавшись, тут же вышел из зала. Будто бы кино наскучило, и он отправился собираться. Теперь мы увидимся только на завтраке, после которого уезжающие выстроятся в очередь у круглого здания, Главной Станции, пройдут осмотр. Если верить обучающим фильмам, там есть спуск и выложенная рельсами подземная дорога, ведущая во "взрослый мир". В мир "сбоку" от нас.    Сглотнула острый комок. Вот бы заснять Грина, сохранить видео-файл, а после проигрывать на планшете, когда будет тоскливо. И его, и Кристину, и Ника, после того, как тот уйдет. Верю, мы встретимся. Но если нет? Жаль, я не умею рисовать.    Ник погладил мою спину. Почесал под лопатками, как котенка – за шерстку. Чуть склонился.    – Ты как?    – В порядке, – всхлипнула я, тут же подавив наступающие рыдания.    Нет уж. Столько не плакала и сейчас не стану. В самом деле, мы ведь не навсегда прощаемся. До моего шестнадцатого дня рождения всего пятнадцать месяцев. Переживу.    Я сжала ладонь Ника и прикрыла веки. Жизнь разделилась на отрезки. От рождения до переселения в этот лагерь, потом до встречи с Ником, дальше – знакомство с Кристиной. Её отъезд. Теперь вот Грин. Как я рада, что Ник остается со мной. Мы справимся.Глава 2.    Год пролетел стремительно, как поезд, который когда-то из детского сектора перевез меня в подростковый. Вначале я часто вспоминала Грина и даже пару раз всплакнула в подушку о расставании. Но Ник всегда был рядом, отвлекал и веселил, поэтому печаль сгладилась, а в какой-то момент и вовсе позабылась. Та зима выдалась заснеженной, весна – морозной. Тридцать первое мая "порадовало" холодом и тяжелыми тучами. В щели прорывался ветер, солнце светило тускло, природа посерела. Или просто плохо вымыты стекла?    Завтрак я проспала; прибежала к сигналу утреннего сбора. Главный наблюдатель неспешно перечислил уезжающих, напомнил: вещи следует упаковать до отбоя. Огласил перечень разрешенной к перевозке одежды и средств и уточнил, что наблюдатели могут проверить любую сумку на наличие запрещенных предметов. Некоторые жадно слушали его, будто за годы в лагере не запомнили правила наизусть.    Обстановка угнетала. Я приметила светлую макушку Ника, стоящего вместе с другими мальчиками, но не стала привлекать к себе внимание. У нас впереди целый день для прощания.    "Прощание". Слово вгрызлось в затылок зубами-лезвиями. Погладило ледяными пальцами по затылку. Желудок свело, хотя скорее от голода: я успела съесть кусочек хлеба да прихватить с собой полоску сыра и колбасы – и то аккуратно и быстро, пока не заметили, что я таскаю еду после окончания завтрака.    Сбор закончился, и мы побрели на уроки. Первой в моем расписании значилась история. Скукота. Все учителя заливаются любовью к властям, но историчка – особенно. Во время ее занятий казалось, будто она боится, что её могут наказать или даже убить за безразличие к правительству. Она и хвалила его, и щебетала, и убеждала, как прекрасно жить в Единстве. За годы обучения ни разу не затронула тему проигрышей государства в войнах или вопросы народных бунтов. А ведь в учебниках такие пусть и мельком, но описывались!    Я заняла последнюю парту у окна и приготовилась медленно погружаться в сон, но вместо привычной учительницы в кабинет впорхнула другая. Незнакомая и очаровательная; молодая, с короткой стрижкой и густо накрашенными ресницами. На ней одной из немногих хорошо сидела стандартная форма: комбинезон с идеально прямыми штанами и белоснежная рубашка. Обычно та или бесформенно висела, или сжимала бока, и они вываливались над резинкой штанов. Но на ней – впору.    И мне почти понравилась замена, если бы не колючий взгляд, которым она смерила класс.    – Устроим перекличку, – без приветствия и объяснений гавкнула и пошла по электронному списку. Я встрепенулась, когда прозвучало мое имя.    – Ларка А.    – Я! – четко, громко. За тихое блеяние или неразборчивое мычание легко остаться без ужина.    "А" – гордая буква. В детском лагере, где мы живем до десяти лет, значений нет, но едва нас переводят в подростковый – они появляются. И я одна Ларка во всем секторе. Вторая будет Ларкой Б; когда алфавит кончится – появится цифра "2". 2Б, 2В, и так далее. Но когда кто-то уезжает в А-01 – его значение освобождается. Самыми большими несчастливцами считаются Славправы и Единки. В одном моем классе трое одних и пятеро других, и в параллельных – с десяток наберется. Я знаю девочку, вынужденную отзываться на несолидное "6В". В отличие от нее я считаюсь везучей. Дети хвастаются первыми буквами, те считаются достоинством. Я, впрочем, особого трепета не испытываю. Пускай меня уважают за поступки, а не значение. Как у взрослых; сомневаюсь, что для тех представляют важность цифры.    Ходят слухи, имя – единственное, что нам дают родители перед тем, как вручить Единству. И мне непонятно, почему взрослые не пользуются возможностью выделить родного ребенка, сделать его особенным? Они выбирают что-то безвкусное и однообразное, стандартное. И моих друзей не обошли распространенные имена. Грин значится "2Г", а его имя переводится как "Гражданин, рожденный и необходимый". Ник – Никогда. Призыв не сдаваться, не падать духом и не изменять Единству. Он "2Р".    Когда мы попадаем в А-01, к буквам добавляется окончание, которое зависит от присвоенной профессии. Чтобы значение раскрывало личность, её качества. И любой мог узнать о человеке, едва услышав, как его зовут. Честно говоря, сплошные сложности: цифры, буквы, слова. Раньше детям передавались фамилии их предков, но государство отказалось от этого, потому что фамилия означала принадлежность к семье. Значение – исключительно наше. Оно складывается из имени, везения, навыков и исчезает вместе с нашей смертью.    Перекличка завершилась. Учительница прокашлялась, призывая к вниманию, которое и так стало стопроцентным, и наконец-то представилась:    – Называйте меня Анной. Отныне занятия буду проводить я.    – А что случилось со Аланой, мадам? – робко донеслось с первой парты.    Анна изогнула левую бровь.    – Значение!    – Катерина С.    Журнал тоненько пискнул извещением о выговоре. Катерина сжалась. Я видела, как ссутулились плечи и напряглась шея. По-моему, это была вторая её промашка за неделю.    – Отвыкайте от дурной привычки задавать вопросы без разрешения, – объяснила Анна. – Алана вышла на пенсию. Надеюсь, на этом любопытство утолено. Запишем новую тему...    Пальцы пробежались по планшетной клавиатуре. Я печатала быстрее всех, поэтому, пока Анна повторяла предложения, умудрилась рассмотреть её в подробностях. Новая учительница оказалась красива внешне, но вызывала неприязнь. Ей лет двадцать, но уже столько... чего? Безразличия, ненависти, злобы? Впрочем, не только у неё. Любой без исключения взрослый, попавший в А-02, сдувался. Наблюдателям запрещалась личная жизнь, отношения, привязанность к ученикам или друг к другу. Они должны быть живыми машинами, без чувств и мыслей. Они обязаны доказать, что нет важнее пользы, которую мы принесем государству. Симпатия, дружба – разрушительны; исполнительность и трудолюбие – награждаемы.    Тайно в секторах мужчины и женщины создавали некое подобие семей. Открыто это не разрешалось, но кто выдаст таких же, как он сам? Семьи существовали, а если о нарушении становилось известно правительству – эти люди навсегда пропадали. И, думается, беременность была равносильна черной метке, которую ставили приговоренным к казне.    Я помню, как у одной из медсестер появился живот. И без того полненькая, с ним она совсем округлилась. Малышня шутила, что она съела мяч. Но медсестра, обычно веселая, потеряла всякие краски. Губы побелели, в глазах застыл испуг. Однажды в столовой мы застали её ссору с главным наблюдателем. Обвинений не слышали, но она во всеуслышание объявила:    – О каком ребенке идет речь?! Да, я толстая, но не беременная!    А следующей ночью у меня разболелась голова, и я пошла в медчасть за обезболивающим. На цыпочках прокралась внутрь, чтобы не потревожить спящих больных, и у входа в дежурную комнату застыла. Кто-то напевал красивую воздушную мелодию. Любопытство взяло верх, я не стала стучаться, а приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Та медсестра гладила живот и, мурлыча, повторяла:    – Так будет лучше... Прости, пожалуйста... Прости...    Затем взяла флакон с таблетками, высыпала их в ладонь и одним махом проглотила. Я вбежала в тот самый миг, когда та закрыла рот. Умоляла, чтобы она выплюнула. Но медсестра уже опустилась на пол и смотрела на меня пустым взглядом, глупо улыбаясь и продолжая водить ладонью по животу. С уголков губ скатывалась желтоватая пена, тело пошло волнами, будто флаг – от порывов ветра.    Надо было позвать на помощь, но я струсила. Вернулась в барак, укрылась с головой одеялом и до утра не сумела уснуть.    Медсестра выжила, но похожий на мячик живот исчез. А буквально через неделю она куда-то уехала и больше не появилась.    Я часто думала: вдруг в случившемся есть моя вина? Постучись я, она бы так не поступила, отвлеклась. Или я всего лишь отсрочила бы неизбежное?    Ни Кристина, ни Грин, ни Ник не узнали о том случае и когда обсуждали медсестру, я только пожимала плечами. Мол, не представляю, куда и почему делся ребенок. Я боялась, что она выдаст меня, вспомнит, кого видела той ночью. Но вроде обошлось.    Именно тогда я поняла, что добровольно в наблюдатели не сунусь. Пускай им платят хоть золотыми слитками. Неудивительно, почему взрослые в А-02 или А-03 теряют человечность – её отбирает Единство.    Отвлек от воспоминаний дождь, забарабанивший по крыше и окнам. Плотной завесой нависший над лагерем. Холодный, противный... Скривилась.    Урок тянулся целую вечность. В конце я так часто поглядывала на наручные часы, что почти заработала выговор.    – Ты! – рявкнула Анна, ткнув указкой в мою парту. – Надоело учиться?    – Никак нет, мадам, – отрапортовала я, судорожно придумывая отговорку. – Комар ужалил в запястье, укус чешется и отвлекает.    Скорее всего, она не поверила, но оставила без пометки в журнале.    На перемене по школе разносились шепотки.    – Поговаривают, историчку забрали. Видали кровь на ступеньках? Это её.    – Ляпнула что-то против...    – Увезли прямо ночью. Она вырывалась, клянусь!    Я не особо вслушивалась в разговоры. Правды в них с горошину, если не меньше. Алана давно превратилась в вековую старуху, которой самое время прекратить измываться над нами и вбивать покорность перед Единством. Анна, конечно, замена отвратительная, но хотя бы более адекватна.    Ника я отыскала возле зала для тренировок. Он вышел взмыленный, раскрасневшийся; майка насквозь промокла от пота. Тот ещё видок.    – Ты занимался спортом или полтора часа носился кругами?    – Отгонял нехорошие мысли, – признался друг.    С меня спало ехидство. Стыд заставил щеки налиться румянцем. Но Ник не был в настроении ныть. Он взъерошил волосы пятерней, выдохнул и плотоядно оскалился.    – Планы на вечер?    – Я думала о прогулке к озеру или по лесу. Как с Грином и Кристиной, но...    – Мы потонем, – закончил Ник. – Давай так, сестренка. Поможешь собрать вещи, а я обещаю что-нибудь придумать. Пойдет?    Кивнула в знак полнейшего согласия.       Экраны планшетов освещали кусочки мальчишеской спальни на двадцать кроватей серебристым светом. Парни помладше разбрелись, а оставшиеся шестнадцатилетние были заняты тем же, что и мы. Зачитывали список и, бормоча под нос или в полнейшем молчании, укладывали по рюкзакам одежду. В обычно чистой спальне царил хаос: разбросанные рубашки, сбитые простыни, горы барахла, которые оставлять жалко, а с собой забирать глупо.    Кроме меня, тут находилась всего одна девочка. Около угловой постели рыдала в голос Катерина, та самая, которая получила утром выговор. Она встречалась с Денисом, уезжающим парнем, а теперь заверяла, что не найдет себе места и никогда его не забудет.    Ник скривился.    – Истеричка.    – Влюбилась, с кем не бывает? – и, чтобы нечаянно не напомнить о Кристине, перевела тему: – Носки, три пары.    – Есть. Что дальше?    Я, поудобнее усевшись на собственные ноги, промотала список.    – При необходимости: расческа.    – Забираю, – фыркнул Ник, засунув ту в боковой кармашек. – Жадный я, утащу отсюда всё, что найду. Пусть Единство раскошеливается на поступающих, а не пихает им чужие обноски.    – Как скажешь. Личные предметы – не более килограмма веса.    Ник оглядел пустую прикроватную тумбочку. Мечте забрать побольше вещей было не суждено сбыться. С личным у нас туго. Не собираем, да и зачем? Память хранить не о ком, милые безделицы остались в детстве; мы или выбросили их, или раздали малышне. У Кристины ничего не попросили (из-за волнения попросту забыли), а Грин отказался от "памятной ерунды", как он её назвал.    – Дай что-нибудь, – потребовал Ник и пасмурно оглядел меня с макушки до пяток.    Озадаченная я ощупала карманы брюк, развела руками.    Катерина заливалась слезами. Её возлюбленный не выдержал и, рявкнув, приказал не портить ему настроение. Девушка выбежала из комнаты. Громко хлопнула дверь, ближайшие к ней стекла зазвенели.    Ник, отвлекшийся на ссору, вновь обернулся ко мне. Во взгляде появилась мольба. Я нервно провела по заплетенной косе и нащупала резинку для волос. Рывком стянула. Ник надел "подарок", подобно браслету, на запястье, покрутил тем.    – Спасибо, – с искренней благодарностью сказал он.    Я насупилась. Лучше бы съехидничал или вовсе отказался от резинки. А то принял как роскошь. Ну-ну, старая и растянутая, поблекшая от долгой носки и превратившаяся из голубоватой в безжизненно серую. Замечательный подарок.    После коротких сборов рюкзак наполовину заполнился вещами. Больше не отыскалось, хоть постельное белье забирай.    – Так, а теперь прощальный ужин, – Ник ударил ладонью по покрывалу, спросил с ехидством: – Кстати, где твой фирменный пирог?    – Эй, раз он плохой, я тебя им не угощу, – я скрестила руки на груди.    – Шучу-шучу, – друг подмигнул.    – А я и не готовила, – подмигнула в ответ. – Кухня занята, к тому же он получается совершенно мерзким.    В прошлый раз, на день рождения, я его умудрилась не пропечь. И без того худшее кулинарное произведение в мире получилось ужасным. Ник, между тем, съел целый кусок и даже похвалил за старания. Уже после, когда я опробовала вязкий "шедевр", поняла, в чем подвох.    Нет, обойдемся без несварения желудка. Я захватила бутербродов и фруктов с обеда, должно хватить.    – Куда мы? – поинтересовалась я, когда Ник вывел нас из барака и повел по мокрой от луж дорожке.    – Сюрприз, – протянул он, вынув из нагрудного кармашка ключик.    – От кабинета? – безошибочно угадала я.    Не понять, от какого, но без сомнения – замок школьный, хлипкий. В жилых помещениях ставили массивнее, поэтому ключи к ним увесистые. И на ключе бирка, только номера не разглядеть. Ник не ответил, но провел меня именно к школе, обогнул её. Через кусты пролез к окну, едва надавил на створку, и та приоткрылась.    – Утром сломал защелку, – по-детски похвастался Ник.    – Ты представляешь, какое нам грозит наказание? – засомневалась я. – Ударов тридцать, не меньше.    Но Ник уже исчез в проеме, и я последовала его примеру. Мы очутились в темном коридоре. Без света он приобрел зловещий дух. Бюсты правителей превратились в пугающие тени; сквозь задернутые жалюзи проникали одиночные лучики, освещали чьи-то лица: глаза, губы, носы. И хоть я на зубок помнила, где кто, но поежилась.    – Очаровательная обстановка.    – Повод обязывает, – парировал Ник и двинулся вперед, разгоняя пугающую тишину звуком шагов.    Он провел нас к кабинету математики. Щелкнул замок, плохо смазанная петля визгливо скрипнула. Свет не включали; просидели весь вечер во мраке, поедая бутерброды да запивая их водой, набранной из раковины. Успели и пообщаться, и помолчать; и вспомнить смешные случаи, и поджать губы, отгоняя печаль.    В конце концов я не выдержала и заревела. Беззвучно, но плечи поднялись и опустились, а дыхание участилось. Ник шепнул:    – Сестренка, не плачь.    Разумеется, он не был моим кровным братом. Нас младенцами забирали у родителей и отправляли в лагеря, где растили, обучали и прививали самостоятельность. Наблюдатели называли это "отрывом от развращающей семейной привязанности". Любовь, забота, симпатия губительны. Они ослабляют. Семьи должны создаваться ради продолжения рода, а не из-за эмоций. Те, как убеждали взрослые, скоропортящиеся.    Как и всех, меня перевели из А-03 в А-02 в десять лет. С первого же дня отношения с сектором пошли наперекосяк. То ли я что-то сказала, то ли сделала – уже не вспомнить, но новые соседки по спальне ополчились на меня. А может, тому виной ненавистная буква "А", которая незаслуженно ставила свою обладательницу в первые ряды? Или имя, отличающее от остальных? Много ли надо для неприязни? Были Ларисы, но Ларок за пятнадцать лет я не встречала.    Началось с тычков и обидных прозвищ, но вскоре им захотелось "крови". Однажды на перемене четыре девочки выловили меня в коридоре и отпихнули в женский туалет. Сопротивлялась, но бесполезно. Они старше, сильнее. Обмакнули головой в унитаз и, хохоча, отсчитывали секунды. Сколько продержусь, пока не сдамся, не замолю о пощаде. Я молотила руками, верещала и теряла драгоценный воздух; просила отпустить, но бесполезно. Девочки грозились, что устроят "несчастный случай", если пожалуюсь учителям. Я боялась, потому что не знала: пока не дашь отпор – не отстанут. Бьют исключительно слабых, сильные способны побить их самих.    Не помню, как в туалет вошел мальчик. Ник. Он приказал девочкам исчезнуть, передал полотенце и долго утешал, пока я, захлебываясь плачем, жаловалась на жизнь. Он до сих пор не признался, как узнал об издевательствах и почему решил помочь. Но уже вечером все знали: это мой брат. Трогать меня опасно. Ник дружил со старшими парнями; его почему-то уважали, принимали на равных. Хотя что такого в одиннадцатилетнем худощавом мальчишке? Обычный ребенок. Впрочем, я тоже чувствовала в нем уверенность, взрослую серьезность.    Брат... Светловолосый, остроносый – он действительно чем-то напоминал меня. Только Ник к пятнадцати годам похорошел и возмужал, а я так и осталась нескладной дурнушкой. За доброту, отзывчивость, характер Ника любили многие. Но больше всех – я.    – Не плачу, – зажмурилась до белых пятен и сумела успокоиться. – Пообещай...    А он долго-долго клялся, что не наступит такого случая, из-за которого он не встретит меня в мире "сбоку" через год. Он скупит целую фабрику мармелада и назовет её в мою честь. И мы обязательно заживем вместе, как настоящие родственники из книжек или старых фильмов. Как брат с сестрой.    Когда окончательно стемнело, мы сбежали из школы, ещё раз попрощались около девичьего барака, долго обнимаясь напоследок. На завтраке Ник не появился. Я выискивала его, вертелась, теребила ворот блузки. Впустую. Через час шестнадцатилетние, повесив за плечи рюкзаки, отправились к Главной Станции, где выстроились в змеящуюся очередь. На въезд во "взрослый мир".    Я осталась одна.    Глава 3.    Закончился последний урок, ученики спешили к выходу. В этой разновозрастной толпе мне повсюду мерещился смех Ника, его интонации. Раза три я оборачивалась, но заставала других мальчишек, ничуть не похожих на друга. Замешкалась, осталась одна посреди школьного коридора. Именно там и обрушились неприятности. Пять соседок по спальне обступили меня кругом. Саля, одутловатая и вечно раздраженная, приторно заулыбалась. Из её голоса, нарочито заботливого, сочилась желчь:    – Тяжко без Ника?    – Нет, – я попыталась вырваться, но плечи девочек сомкнулись, как ворота. Вплотную.    Саля толкнула меня в грудь, отпихивая к стенке.    – Мы не договорили, – сказала тринадцатилетняя Вера, короткой стрижкой и квадратными чертами лица напоминающая парня.    – Мы и не начинали, – процедила я, скидывая с себя её пальцы.    Людская память поразительна. Старшие, затеявшие облаву пять лет назад, давно уехали, но почему-то оставшиеся, мои сверстники или даже те, кто младше, по сей день жаждут мести. За что? За то, что не добили, не втоптали в грязь по самую макушку?    Они не учли одного. Раньше я была ребенком, теперь превратилась в человека, способного постоять за себя.    Ударом в предплечье я оттолкнула Салю. Та выругалась и вцепилась в мою косу, но я вывернулась. Кто-то подставил подножку. Рухнула на пол, сквозь зубы выпустив воздух. Коленка Веры заехала прямо в нос. От боли из глаз посыпались искры. Тонкой струйкой потекла кровь. Я оперлась на ладони и встала. Сумкой с планшетом проехалась по щеке Веры. И ещё раз. Она взвизгнула, прикрылась локтями. Саля схватила меня за подбородок, я извернулась, укусив её в руку. Отвесила звонкую пощечину.    Чьи-то пальцы грубо вцепились в плечо. И женский голос прошипел:    – Стой смирно.    Строгий, властный, холодный. Я подняла взгляд. Сбоку высились две учительницы. Одной из них была Анна; её встрепанные волосы напоминали неподстриженный куст, в глазах плескалась неприязнь. Второй – седовласая математичка, у которой занимался параллельный класс.    – Что тут происходит? – вопросила она, растерянно покачав головой. – Ларка А, ты в своем уме?! Это ж надо, удумала избивать тех, кто младше и не способен дать отпора... Кошмар! Ты хоть осознаешь, чем чревато столь мерзкое поведение?    – Позвольте мне пообщаться с нарушительницей, – аккуратно перебила Анна. – Я в трудных подростках разбираюсь. Живо за мной, – рыкнула она, получив одобрение, и повела меня в свой кабинет под хихиканье, смешанное со шмыганьем, от Сали.    Можно было наябедничать, что виноваты девочки. Но я предпочла промолчать. Рукавом блузки стерла с лица подсыхающую кровь. Ощупала нос; повезло, целехонек. Когда-то давно я умудрилась упасть лицом об ступеньку и сломать его – непередаваемые воспоминания. Сейчас он побаливал, но терпимо.    Дверь захлопнулась за спиной, Анна провернула ключ в замке.    – За что они тебя? – без особого любопытства спросила она, указав на парту рядом с учительской.    Я покорно села на самый краешек, сцепила пальцы. Не хватало ещё показаться слабой.    – С чего вы взяли, что первой начала не я? – с вызовом.    Анна хохотнула и передала платок, которым я осторожно промокнула под носом.    – Если ты в одиночку решила напасть на пятерых – программа правительства по воспитанию психически здорового поколения с треском провалилась.    Я повела плечами.    – Выходит, это так.    – Ну-ну, – Анна откинулась на стуле. – И все-таки правила обязывают назначить тебе наказание и оставить пометку в личном деле. Не я, так другая учительница, которая не станет смягчать обстоятельства. Потому что, когда мы подошли, именно ты избивала девочек. Причем крайне агрессивно. Ты можешь пожаловаться, но подумай, кому поверят больше: им или тебе?    – Я и не собираюсь оправдываться, – ответила, поморщившись.    – Помолчала бы, храбрая! Ты хоть осознаешь, как подобная запись испоганит твою жизнь? Драка – это, подчеркиваю, ассоциативное поведение. После избиения младших тебе не видать ни приличной работы, ни перспектив – ничего. Ты становишься опасна для общества.    Она не была в ярости, как вчера после вопроса Катерины. Наоборот сочувствовала, что ли? Я осмелела.    – Разве вам не плевать на меня?    – Плевать, – подтвердила она так, будто мы общались на равных. – И на тебя, и на остальных.    – Тогда назначьте наказание.    Анна постучала излишне длинными для учительского персонала ногтями по столешнице. И сказала вкрадчиво, тихо, одними губами:    – Отвратительно, когда ребенок сам просит погубить ему жизнь, лишь потому что так "правильно". Не находишь? Гадко... Раньше я не подозревала, что сюда отправляют вторсырье. Чтобы мы разлагались, питались собственной слабостью и отрывались на детях, превращая их в себе подобных. А вы безропотно подчинялись...    Я не понимала, о чем она говорит. Какое вторсырье, почему? К чему велась эта речь? Мы обсуждали последствия драки, а не жизнь учителей. Неужели она обращалась к ребенку за поддержкой, спрашивала моего одобрения? Бледные щеки Анны налились розоватым оттенком, глаза сузились. Она напоминала сумасшедшую. Или окончательно опустошенного человека, который вот-вот потеряет рассудок.    – Мадам, зачем вы рассказываете это мне? – рискнула я.    Она глянула куда-то сквозь меня.    – Неужели человек, которого даже зовут по-особенному, не разделяет моих мыслей? – и внезапно разъярилась: – Разумеется, у тебя всё банально и размечено! Муж, профессия, безбедная старость. Считаешь наблюдателей обычными людьми, которым не повезло с распределением? Или которым предоставлена честь оберегать тебя от зла? Покорная овца в стаде. Ты жаждешь наказания? Я назначаю тебе карцер. Иди.    Попытку спора она пресекла ударом кулака по столу. Я, удивленная и обиженная донельзя вылетела из кабинета. Во мне разгоралось отчаяние. Карцер?! Но за что?! Минуту назад она убеждала, что не я виновата и что любая отметка о драке испортит мое будущее. Но карцер?.. Не розги, не лишение еды или развлечений, не переписывание учебных пособий рукописно, как в старину.    Хуже наказания не придумать. Самое страшное место в лагере. Пустое помещение, без постели, стола. Вообще без мебели, окон. В него загоняли за самые серьезные проступки.    Еще вчера бы меня поддержал Ник. Уверена, он придумал бы занятие или прокрался ко мне, только бы скрасить одиночество. Но сегодня удача отвернулась, и после обеда меня отвели в карцер. Щелкнула защелка, и удаляющиеся шаги стали последним громким звуком.    Я моргала, но как ослепла – глаза не различали, где начинается противоположная стена. Пространства хватало исключительно на то, чтобы сесть и вытянуться или свернуться калачиком. Вначале я размышляла об отъезде Ника, о поступке Анны, её словах и оскорблениях, но вскоре захотелось взвыть. Через час мне почудилось, что я рехнулась. Секунды текли медленно. Или вовсе не текли? Может, я застыла в безвременье?    Я поскреблась в дверь, прислонилась к ней ухом. Никого. Справа зашумело электричеством. Жужжание усиливалось, въедалось в сознание. Я затрясла головой.    – Один, два, три, – забормотала, надеясь отогнать разрывающую слух тишину.    Покачивалась взад-вперед. Оперлась на стену. Вновь начала считать. На тысяче охрипла, на трех – потеряла голос.    Темень давила на виски, скреблась по уставшим от напряжения глазам. Я могла бы закрыть их, но предпочитала вглядываться в выставленную ладонь, которую безнадежно силилась увидеть.    Не выдержав, я легла, уткнувшись лбом в колени и обняв руками ноги.    Как там Ник? Ему дали квартиру, обеспечили работой? Если верить роликам о "взрослом мире", этим занимаются в первый день. Организовывают жизнь нового члена общества, обустраивают её в удобстве и комфорте.    Встретился ли он с Грином и Кристиной? Помнит ли обо мне или уже забыл, погрузившись в прекрасное будущее, которое сулит А-02?    Но если оно настолько великолепно, почему Анна пришла в гнев, когда говорила о работе наблюдателей? По какой причине та медсестра предпочла наглотаться таблеток, а не передать ребенка правительству? Зачем детям дают агитационные имена и буквенные значения вместо фамилий? Для чего нас отбирают у матерей и воспитывают без "пагубного воздействия семьи"? Какой в этом толк, если мир "сбоку" так хорош, как показано в фильмах. Неужели в нем не ужились бы братья и сестры, родители и дети? Нас бы захватили другие страны?    Когда-то давно Единство образовался от слияния пяти слабых государств. Правительство полностью изменило людскую жизнь, уничтожило семью, придумало лагеря для детей и принцип "распределения по специальностям", чтоб нас ничто не ослабляло: ни родные, ни память о предках, ни карьера. Войны случаются и сейчас, но, если верить учебникам, именно благодаря совершенному обществу Единство одерживает в них победу. А что случилось бы, будь общество иным?    Впервые за пятнадцать лет я усомнилась, что в А-01 мне понравится. Впрочем, выбора не предоставляли. Тем более, опасения мои основывались исключительно на речах невменяемой учительницы и старых размышлениях о именах, фамилиях и поступках. Наверное, я, запутавшись и устав от темноты, зря накручивала себя.    Три раза приоткрывалась створка в двери, и я получала стакан слабого чая и тарелку каши, похожей на разбавленную водой вату. Изредка проваливалась в короткий сон, но выпадала из него, пыталась понять, как долго нахожусь взаперти. Час, два, три? Или всего минуту?    Дверь открылась через целую вечность. Охранник жестом указал на выход, дождался, пока я на ощупь выберусь в коридор (глаза слезились от яркого света), и даже вручил завернутый в салфетку кусок хлеба с маслом.    – Ужин, – коротко, но с ноткой заботы бросил он. – Отправляйся спать.    Значит, я просидела внутри несколько часов, до ночи? Не весь день? Реальность окончательно спуталась.    Дорогу до жилого барака старалась продлить, насладиться воздухом и напевом ветра. Каплями дождя, стучащими по затылку. Ароматом холодного лета. Одеревенением в ногах, за вечер отвыкших ходить.    Умываться не стала, но глотнула воды из крана – в горле жутко пересохло. Голод стучал по желудку, и я с аппетитом умяла чуть зачерствевший бутерброд. После направилась в спальню, где намеревалась рухнуть на кровать прямо в одежде. Утром встану пораньше; никто не заметит нарушения. Дикая усталость обхватила конечности, высосала все силы. Вроде ничем не занималась, но утомилась так, словно помогала относить провизию, которая поступала из А-01 каждый месяц и которую разгружали мальчишки.    Девочки притворялись спящими. Неправдоподобно: не сопели, не всхрапывали и не вертелись. Но когда поняли, что я – не наблюдатель, ожили. Я приготовилась ко второму "раунду" скандалов, но Вера шепнула:    – Привет.    Я остановилась, подумав: "Обращаются не ко мне". С какого перепугу они начнут здороваться с той, кого хотели побить?    – Ларка, – с первой от двери кровати позвала Женя. Утром она была в компании Сали и Веры.    – У? – промычала я, на всякий случай сжав кулаки. Чудилась опасность, помешанная на обмане. Девочки что-то задумали.    – Это, извини нас.    Я резко обернулась, хотя всё равно ничего не увидела – лунные отблески недостаточно освещали спальню. Судя по сосредоточенному сопению, Саля тоже просила прощения, правда, своеобразно. Молчанием.    – Никто не заслуживает карцера... – Вера, кажется, приподнялась на локтях. – Эта Анна – чокнутая.    – Ладно вам, – пускай я ожидала подвоха, но беззаботно отмахнулась. – Пара часиков спокойствия. Я и не заметила их.    – Ты пробыла там больше суток, – подала голос Катерина. – А она на уроке заявила, что так будет за любое ослушание. Не, я всё понимаю, но кто ей позволил обращаться с тобой так жестоко?    Я сумела издать лишь пораженное аханье. И почему меня не смутило количество раз, когда приносили пищу? Слишком часто для нескольких часов.    – Короче, – подытожила Саля с долгим стоном, – считай, что ты получила по заслугам. Не раздражаешь, а мы к тебе не лезем.    Я хмыкнула, но с условиями сделки согласилась.       День голода сказался на теле. И без того худые щеки впали, под глазами появились темные круги. Утром я налетела на мерзкую, похожую на слизь, манку с восторгом и расправилась с ней за мгновение.    Сплетни о произошедшем разнеслись по лагерю. Мнения разделились: кто-то считал меня невиновной, другим было начхать. Вторые нравились больше, но и сочувственные хлопки по спине первых я принимала с благодарной улыбкой. В нашем секторе давно никого не отправляли в карцер. В последний раз эту меру использовали к мальчику, который кинул в наблюдателя камень. Ему дали выбор: или тридцать ударов розгами по спине прилюдно, или два дня в карцере. После тех сорока восьми часов он напоминал отощавшего призрака. Раньше я считала альтернативу несерьезной; физическая боль куда хуже сидения в одиночестве. Но теперь пришло осознание: время наедине с самим собой – пытка. Особенно когда начинают мерещиться шорохи, постукивания, голоса; а глаза словно слепнут и нестерпимо чешутся.    Ударить взрослого – преступление, а вот драки между ребятами случались постоянно. Иногда они показательно наказывались, но чаще всего на них не обращали внимания. Если два парня удумали начистить друг другу лица – что плохого? Пускай выпустят пар.    После того случая я окончательно возненавидела Анну. На её занятиях боролась с желанием поругаться или уйти. Однажды, когда она "невзначай" упомянула случай с карцером, едва удержалась от хамства.    Я изменила мнение о ней через неделю после отъезда Ника. То занятие проходило как обычно: Анна зачитывала текст, мы переписывали его дословно, не особо думая над содержанием. Пальцы плохо сгибались, кончики онемели – третий урок по счету непрерывной записи. И когда планшет Анны затрезвонил новым письмом, все, отвыкшие от посторонних звуков, встрепенулись. Расслабились. По классу прокатился облегченный выдох. Я, до хруста выпрямившись, украдкой подглядывала за Анной. Та открыла сообщение, бегло прошлась по нему взглядом. С её лица отхлынули краски, но буквально на секунду. После губы расплылись в довольной ухмылке.    – Сохраняйте записи, – попросила она, прикрыв веки. – Писанина окончена. Поделитесь лучше, каким представляете свое существование?    – Оно должно приносить пользы обществу, – отчеканил кто-то.    Анна скривилась, будто выпила чистого лимонного сока.    – А честнее? Без навязанной высокопарности. Клянусь, эта беседа – наша тайна. Ну?    Одноклассники стушевались. Я открыла рот для ответа, но потом дернула плечом. Обойдется. Тогда Анна кивнула, нажала кнопку выключения на планшете.    – Я вам сама расскажу. Вас с младенчества кормят роликами о безбедном существовании и прекрасной старости. Показывают фильмы о любви мужей и жен, которым ни к чему дети. Общество должно быть открыто к отношениям, но обособленно друг от друга. Правильно? – дождалась одобрительного гомона. – Так вот. Вам лгут. Когда вы попадете на распределение в А-01, то поймете: у вас нет выбора. За вас давно решил Единство. Правительство определило ваш город, профессию, того, с кем вы поженитесь. Они знают о вас всё! Отметки, шалости, генетический код, шансы зачатия здорового потомства. Любая ваша слабость – не секрет. И тех, кого власть посчитает слабыми звеньями, из цепи удалят. Поймите, Единство далеко не идеален. Вы должны бороться за справедливость! За возможность любить не тех, кого дадут, а тех, кто по-настоящему дорог. За выбор. За самих себя. Не будьте безропотными куклами. Всё ясно?    Ровным счетом ничего. И не только мне; класс таращился на Анну во все глаза. Речь была гневная, обличающая, но бессмысленная. Набор букв, который не складывался в логичный текст. Зачем она ругает правительство, чем то насолило ей? Дало работу, дом, пищу. А она твердит о нарушенной справедливости?    Анна отпустила нас пораньше – невиданное дело для учителя! – но попросила меня задержаться. Когда за последним учеником закрылась дверь, она опустила лицо в ладони.    – Выгляни ночью в окошко, – сказала с тусклой иронией, – и увидишь, как меня заберут. Угадай, за что?    Мне оставалось молчать.    – Недопустимо назначать карцерную меру за мелкую провинность. Ты чиста. Из твоего личного дела изъяли запись, а меня признали виновной и отметили, что будут судить по законам Единства.    – Из-за меня? – Брови сошлись на переносице.    – Не совсем, – Анна хмыкнула. – За ослушание. Я подделала подпись главного наблюдателя и выбрала наказание без его ведома. Чем не только подорвала тебе психическое и физическое здоровье, но и преступила закон.    – З-зачем?!    Я бы поняла её нелюбовь ко мне или желание насолить, но подставлять себя? Безумие!    – Подумай сама. Намекну лишь, что у тебя есть шанс, который отняли у меня. – Анна отвела руки от глаз, прикусила губу. – Ты мне понравилась. Не знаю, чем. Ты самая обычная: и внешностью, и характером. Но почему-то мне захотелось сделать именно так... Увы, ничего не укроется от правительства. Уверена, полицейские увезут меня ночью, чтоб не вызвать паники среди детей. Придумают отговорку, как про пенсию вашей предыдущей учительницы.    – Её забрали силой?    – Ты считала, что человек, отправленный на заслуженный отдых, не выкроит минутки на прощание?    Она была права. Другим наблюдателям устраивали проводы, готовили торты, желали всякой чепухи. Алана просто исчезла, вызвав волну сплетен среди учеников.    – А вас осудят в А-01?    Тяжелый кивок.    – Девочка, достойного тебе будущего. Когда-нибудь ты вспомнишь мои слова и осознаешь их смысл. Жаль будет, если ты растратишь свои годы впустую. – Она коснулась моей макушки. – Уходи, урок окончен.    Я, готовая трясти Анну за воротник и требовать объяснений, направилась к выходу. Повернув дверную ручку, остановилась и обернулась. Учительница смотрела в потолок. Её губы двигались, но изо рта не доносилось ничего.    – До свидания, мадам.    Но в ответ – шевеление губ.    Над чем подумать? Из-за какой немыслимой глупости она так поступила? В итоге я "чиста", а её судьба неизвестна. Понимание ударило в грудь, выбив дыхание. Так и есть. Чиста! Ценой собственной свободы она выставила меня героиней-мученицей среди учеников. Более того обелила личное дело, ведь правительство посчитало наказание, а значит, и случившееся – учительской ошибкой. Но зачем?! Не поверю, что о судьбе какой-то Ларки Анна волновалась больше, чем о себе.    Поздним вечером я взгромоздилась на дуб, с веток которого были видны ближайшие корпуса. И ждала, когда кто-то придет за Анной. Точнее – надеялась, что она сгущает краски.    Дрема накатывала волнами. Часы показывали глубокую ночь. Стрекотали кузнечики, шумела листва.    "Она ошиблась", – с облегчением подумала я ближе к рассвету, уцепившись за ветвь и намереваясь слезть.    Но четыре расплывчатые тени появились как из ниоткуда, безмолвно вошли в учительский барак. Ни единая петля не скрипнула, ни одна дощечка не простонала в такт их шагам. Снаружи они появились впятером: посреди двоих "провожатых", как тряпичная, болталась худощавая фигурка с короткими волосами. Вряд ли мертвая, скорее – без сознания. Её волочили в сторону Главной Станции. Ночью, тайно. Слова Анны приобрели черную окраску.       Глава 4.    Исчезновение списали на болезнь. Тяжелую, в неизлечимой стадии, которую обнаружили слишком поздно. Анна лечится в А-01, но её дни сочтены – она не вернется обратно. Не знаю, как остальные, а я задумалась: сколько же их было? Болеющих, умерших, ушедших на пенсию или переведенных в другие лагеря? Анна, Алана, та медсестра из детства. Но не только. Персонал менялся постоянно. Конечно, кто-то по-настоящему умирал или уезжал, но какая часть из тех, которые как испарились?    Возможно, нас не обманывали. Все они болели. Инакомыслием.    Дни тянулись, текли, пересыпались в месяцы. Прибыли десятилетние детишки, заняли пустующие кровати. Я стала замечать, как мрачнеют лица у тех, кому исполнилось шестнадцать. Или, напротив, с каким оптимизмом они говорят о переменах, как мечтают об отъезде из А-02. Мы, почти взрослые, поделились на части. На довольных и расстроенных, испуганных и грезящих перспективами мира "сбоку".    Учителя всерьез озаботились нашими знаниями. Задания тяжелели, оценки ухудшались. Чтобы остаться на плаву, приходилось просиживать вечера за планшетом, изучая книги. Как друзья умудрялись и учиться, и общаться, и увлекаться чем-то?    Закончилось лето, дождливую точку поставила осень. Скованная льдом зима, похрустев снегом, растаяла от мартовского солнца. Я умудрилась проморгать собственный день рождения, зато в день, когда родился Ник, приготовила куцый пирожок и съела его в честь праздника.    Тем весенним вечером я, умостившись на подоконнике спальни, считала звезды, но постоянно сбивалась на трех сотнях.    Катерина подкралась из-за спины, громко прокашлялась. Я полуразвернулась. Она замялась и смущенно опустила глаза. Маленькая, кругленькая, с пухлыми щеками и задорными ямочками у губ. Темные волосы всегда заплетала в тугую косичку, не оставляя ни единой болтающейся прядки.    – Не против? – Катерина показала на уголок подоконника.    Покачала головой. В нас было нечто похожее. За полгода я вновь, как в детстве, полюбила умиротворение и покой. Ни с кем не сдружилась; хранила нейтралитет и предпочитала одиночество компаниям. Она, проводив возлюбленного, тоже отстранилась от лагеря. Обедала отдельно, гуляла редко. Перед сном иногда гладила дощечку с вырезанной ножом надписью – подарок от Дениса. Затем прятала ту под подушку и засыпала, шмыгая носом.    – Я вот о чем подумала, – без предисловия завела Катерина. – Шестнадцатилетние не зря сбиваются в стайки, да?    Я неоднозначно промычала, прислушалась.    – Наверное, лучше, когда с тобой в А-01 отправляется близкий человек? – продолжила наседать она. – Надеюсь, меня встретит Денис, но если он не сможет? Тяжело осваиваться в одиночку. Правда?    Я устала от вопросов в пустоту. Словно Катерина заверяла себя в правильности сказанного. Твердила, что Денис всего лишь "не сможет", а не плюнет на влюбленную в него глупышку. Признаться, я и сама беспокоилась, что Грин, Кристина или Ник забудут обо мне. Особенно – Ник.    – Угу. А от меня что требуется?    Она стушевалась. Уголки губ опустились.    – Ты тоже без компании, вот я и решила: может, нам объединиться? Походим вместе, поищем общие интересы. Мы делим спальню кучу лет, учимся в одном классе, но толком не знакомы. Поверь, мне ни к чему дружба. Исключительно уверенность, что в А-01 я не останусь сама по себе.    – Тебе страшно? – догадалась я и вернулась к созерцанию звезд.    – Очень, – отрезала Катерина. – А тебе?    – Ну, – протянула я, – ведь не зря А-01 так расхваливают? Значит, есть причины?    – Или наоборот, убеждают, что опасаться нечего, – буркнула Катерина.    Её ответ стал началом крепкого приятельства. Без хихиканий, шепотков, болтовни и плетения косичек. При встрече мы только кивали или говорили лишенное эмоций "Привет". Но если в столовой не находилось свободного места, подсаживались друг к другу. И когда перед сном меня душило отчаяние от скорых перемен, я шла к ней. Спрашивала о домашнем задании или другой мелочи. Катерина терпеливо объясняла, разжевывая простейшую тему, будто для ребенка. Она всё понимала, а я успокаивалась. Вскоре она заговорила о Денисе, начала показывать его подарки. Глаза блестели от подступающих слез, и мне приходилось брать инициативу да что-то быстро-быстро рассказывать. Совершенно безобразное, ерундовое. Но это помогало. Вскоре приятельство переросло в дружбу, а "Привет" – в теплые улыбки.    Не знаю, что выжало меня сильнее: внезапно подступившее лето или итоговые экзамены. Первое встревожило, заставило ночами вертеться по простыне и сбивать её в кучу. Второе – вытрепало до дна, до головной боли и дергающегося века.    Учителя наседали, от контрольных рябило в глазах. Нам постоянно напоминали: "Скоро вы покинете А-02, и те знания, которые получите здесь, – самое важное". Мы старались. Ставили галочки в тестах, вписывали термины, щелкали задачки, чтобы огорчиться результату (пусть и достойному, но далекому от отличного) и опять усесться за повторение материала.    Поэтому тридцать первое мая подкралось как воришка. По-братски стукнуло под ребра и хохотнуло: "А вот и я".    Завтракая, Катерина трясла ногой, стучала зубами. Её пальцы дрожали, когда она старалась донести ложку до рта. Голос срывался, язык заплетался, слова путались. Из прически выбились волосы. Я успокаивала её, но тщетно.    Протрубил сигнал окончания приема пищи и начала утреннего сбора. Ребята поднялись из-за столов, разгруппировались на две части: мальчиков и девочек. Замерли смирно, как по струнке. Главный наблюдатель, невероятно прямой седовласый мужчина, прошел в центр столовой и, настроив микрофон, пробасил:    – Всем известно, какой грядет день...    Его голос, умноженный десятком колонок, разнесся по помещению. Он говорил, напоминал, объяснял. Неизменный перечень вещей, который уже занесен в планшеты отбывающих. Запрещенные к перевозке предметы. И, наконец, список тех, кто завтра покинет подростковый лагерь.    Я мысленно считала, сколько ребят отправится во "взрослый мир" вместе со мной. Восемьдесят три. А всего, из всех секторов? Десятки тысяч. Следующим утром они тоже соберутся около круглых домиков, называемых Залами Пути? Выстроятся в лентообразную очередь? С рюкзаками за спиной и неведением в сердцах?    Мое имя огласили тридцать третьим. Я ожидала его, но всё равно вздрогнула как от хлопка. Когда назвали Катерину, та ссутулилась и затряслась. Почему она паникует? Ведь в А-01 живет Денис, встреча с ним должна согревать. А они непременно встретятся – иначе и быть не может.    – Всего день, – в пустоту проблеяла Катерина, когда наблюдатель разрешил покинуть столовую.    Ребята спешно, с гомоном и галдежом вырывались наружу. Мы плелись в хвосте. Я, сцепив руки на груди, Катерина – постоянно оттягивая ворот блузы.    – Целый день! – обнадеживающе поправила я. – К тому же выходной. Не хочу бесцельно промотать его. Давай устроим что-нибудь напоследок?    Надо было отвлечься от раздумий. И я, беспрерывно болтая и хохоча, предлагала идею за идеей. Катерина загорелась от восторга, покрылась счастливым румянцем, расслабила сведенные плечи. Да, нынче я исполняла роль старшего и бесстрашного друга. Как Кристина в день прощания с ней; как Ник все эти годы – для меня. Интересно, боялись ли они? Покрывались ли мурашками при мысли об отъезде?    Мы остановились на пикнике у озера. Катерина вызвалась готовить (из десяти баллов по кулинарии у нее стояла твердая девятка!) Я мельтешила рядом, пока она на общей кухне боролась за свободную духовку. Желающих отметить приближение первого числа сыскалось много. Раздраженных и шипящих змеями. Совместными усилиями мы отвоевали не только духовку, но и миксер.    – Помочь чем-нибудь? – я, опустив щеку на кулак, наблюдала, как Катерина толчет ягоды для пирожных.    – О, спасибо, – бросила она, сдув со лба прядь, – взбей сладкий крем.    Я поморгала, огляделась, неуверенно взяла сахар и желтки.    – Не умеешь? – Катерина склонила голову набок.    – Ага, – тягостно призналась я.    – Тогда не отвлекай.    Это указание я выполнила с легкостью.    За работой Катерина переменилась, превратилась в прежнюю озорную девочку, какой была, когда встречалась с Денисом. Она порхала от стола к плите, насвистывала незатейливые мелодии, слизывала тесто с кончика ножа и одобрительно хмыкала.    Вскоре мы обзавелись целой корзинкой выпечки. Катерина подчистую извела содержимое холодильника. Зато результат вызывал слюну, а от ароматов сводило желудок. Я спешно забросила в рюкзак куртки, простынь вместо покрывала (какая разница, накажут ли, если завтра мы уедем?), стаканы, термос с чаем.    Прячась от наблюдателей, добрались до протоптанной дорожки, ведущей к озеру. То сияло, сверкало в солнечных лучах, слабый ветерок разносил по воде волны. Катерина, до этого радостная, огорченно вздохнула. Озеро давно и прочно облюбовали прощающиеся. Они разместились по всей каемке берега, брызгались, плавали, кушали. И конспирация оказалась излишней: вместе с детьми тут отдыхало пятеро взрослых.    – Ну, хотя бы соберем сумки пораньше, – опечалилась Катерина.    Я потянула за съехавшую лямку рюкзака.    – Ни за что. Идем.    И потащила её прямиком в лес. Катерина сопротивлялась, но без особой охоты. Мы забрели в самую чащу, когда уже было не различить тропы под ногами. Отводили ветки, и те стремились хлестнуть нас на прощание по спинам. Вслушивались в песню ветра по листьям. А остановились, когда утомились до стекающего по лицу пота, невесть где.    Я стянула жаркие ботинки, расстелила простынь и придавила её по бокам камнями. Вытянулась, уставившись в небесный потолок. Катерина отыскала ростки мяты и, нарвав их, высыпала в чай. Тот запах свежей пряностью.    Видимо, мы улеглись на муравейник. Муравьи расползлись по покрывалу. Вознамерились влезть на выпечку и смешно шевелили лапками, когда падали с неё. Катерина вытащила два пирожка, а корзинку накрыла курткой.    – На, – она передала булочку, похожую на ежика. С колючками из теста сверху и вылепленным острым носиком.    – За нас!    Я шутливо чокнулась "ежиками" как бокалами.    – Что будешь делать, если завтра придут твои друзья? – чуть позже, перекусив, спросила Катерина.    – Сойду с ума от восхищения. – Я прикрыла веки и представила, как сжимаю в объятиях всю троицу. – А ты?    – И я, – Катерина щелчком отогнала муравья. – А если... не придут?    Повисла свинцовая пауза. В голове возникла картинка: выход в город, обязательно в живой и мерцающий огнями витрин, как в фильмах; на улице – никого. Или толпа самых разных ребят, знакомых и чужих. Но среди них нет родных мне.    – Сойду с ума, – повторив, оскалилась я.    Нереальное спокойствие. Мы будто затерялись среди картины, которая висит в музее под толстенными стеклами. Небо, та его часть, которую видно за листвой, чистое-чистое, без единого пятнышка облаков. Ветки сплетаются, покачиваются от легкого ветерка.    – Нет уж, – Катерина прислонила стакан с чаем к виску. – Мы тогда сами устроимся. Разве нам кто-то нужен?    – А если встретят кого-то из нас? Одного? – добавила я.    Катерина озадаченно закусила губу. Стакан дрогнул, на простынь скатилось несколько капель чая.    – Ты ведь не оставишь меня? – прошептала она.    – С какого перепугу ты считаешь, что встретятся со мной? – Я чуть приподнялась, оперлась на внутреннюю сторону ладони.    – Просто мне кажется, что со мной – точно нет, – отмахнулась Катерина. – Ладно, хватит. У нас праздник, а не сопливые посиделки.    Я согласилась. Корзинка медленно, но успешно опустела, животы набились до отвала. Чай был выпит, а мята прожевана. Катерина осматривала окружающие нас растения, обнюхивала их и растирала листья в пальцах, словно учитель по ботанике. Внезапно она отыскала кустик с конной. Та затерялась в густых зарослях дикой малины и смотрелась чужеродно. Хрупким гостем среди колючих прутьев.    – Кто-то специально посадил её здесь, – со знанием объяснила Катерина.    – Угу, – я сыто зевнула, – чтобы не спалили наблюдатели. Секрета ты мне не открыла.    Но подруга не обиделась. Она с жарким интересом рассматривала ветки, отломала одну.    – Она пользуется бешеной популярностью, а я впервые встречаю её, – Катерина погладила шершавый листок подушечкой пальца. – Неужели не врут, и конна как-то меняет настроение?    – Ну, веселее становится – это факт. – И я пересказала свой печальный опыт знакомства с запрещенной травой. Полностью: от первых часов воодушевления до черного дна, где барахталась с неделю.    Брови Катерины изогнулись дугами, взгляд наполнился азартом и любопытством. Как у ученого, ставящего важный опыт.    – Значит, ты не хотела бы повторить?    – Нет, никогда.    – Вообще-вообще? Ну, а представь, что нет выхода. Например, во всем мире кончилась еда, – Катерина вовсю начала фантазировать. – Что бы ты выбрала: смерть или конну?    – Ага, еды нет, а я предпочту курить всякую дрянь, а не придумывать способ добычи пищи, – я усмехнулась. – У тебя поразительная логика. Собирайся лучше, а то не успеем до отбоя.    Маршрута сюда мы не запомнили, поэтому методом тыка определяли, как возвращаться. Обратную дорогу искали долго, практически заблудились, но ближе к закату вышли прямо к притихшему лагерю.    Сбор сумки занял минут десять. Я накидала вещей сплошным комом, впихнула то, что не помещалось, с кряхтением застегнула. Катерина наоборот тщательно отбирала, какие безделицы заберет с собой. Их накопилось достаточно, половину пришлось выкинуть. Ровненько уложила белье, отсортировала одежду. Стряхнула с рюкзака невидимую пылинку и удовлетворенно осмотрела результат.    Ближе к отбою спальню заполнили нагулявшиеся девочки. В воздухе повисло что-то неуловимое, что поселялось ежегодно перед первым июня. Тяжкое, густое, свербящее в носу и горле. Из комнаты уезжало всего пятеро, но настроение передалось всем. Когда погас свет, и мы улеглись в кровати, кто-то произнес:    – Доброй ночи.    И ему ответил каждый без исключения. Девятнадцать голосов эхом отразились по спальне перед тем, как та погрузилась в молчание.    Глава 5.    Утро суматошное, воздух пахнет паникой, движения рваные. Подъем. Завтрак. Прощание. Напутствия учителей. И мы стройной шеренгой направляемся к Главной Станции. У арочных дверей, скромно обитых железом, застываем. Выстраиваемся по одному. Когда зажигается лампочка, стоящий первым подходит к проверяющему наблюдателю, называется и заходит. Очередь движется относительно быстро: с самого начала запустили восьмерых, а потом ещё человек по шесть раз в десять минут. Я иду после Катерины, семнадцатой.    Станция была лишена деталей: окон, цветов, узоров. Блеклое круглое здание в один этаж с ровной крышей и почерневшими швами меж квадратных блоков. Единственным его украшением служила та самая лампочка, загорающаяся рыжим. Когда-то я уже выходила отсюда – в день приезда. Но тогда картинка стерлась под впечатлениями. Силилась припомнить внутреннюю обстановку – впустую. И ладно, скоро увижу.    Мальчика перед нами отправили в первую комнату справа, Катерину – слева.    – Ларка А, – встала напротив наблюдателя.    Тот сверился с планшетом:    – Третья по левую сторону.    Я на миг опешила, задержалась, поэтому наблюдатель прокашлялся и красноречиво ткнул на вход. Вдох-выдох. Коридор короткий и прямой, ярко освещенный. Пустой, без единого предмета. Щербатый пол и голые бетонные стены. По обе стороны – восемь стальных дверей, а девятая в конце коридора.    Отсчитала третью и робко постучалась в нее. Без ответа. Заглянула.    – Входи, – бесцветный голос.    Напоминало санчасть. У одной стены прямоугольная коробка в человеческий рост с кучей датчиков и кнопок – сканер тела. У второй – стол, стул, какие-то приборы и склянки, колбочки, растворы. Сухощавая женщина, одетая в белоснежный халат. Я помнила её. Она была врачом у девочек в общем медицинском пункте, куда нас отправляли ежегодно для тщательного осмотра.    – Раздевайся и ложись, – указала рукой на кушетку в углу.    Я стыдливо стянула верх, оставшись в одном белье. Сложила одежду на свободный стульчик, пристроила ботинки.    – Ну, – поторопила врач.    Сняв белье, улеглась на кушетку. Женщина осматривала меня с каким-то кровожадным любопытством: больно ощупывала, исследовала беспрерывно пищащим устройством. Когда она залезла в рот с металлической трубкой, я охнула от неожиданности. Трубка попыталась ворваться в горло. Захрипела. Женщина вынула датчик, ввела показатели с него в планшет.    – Вытяни палец, – потребовала она.    И тут же больно уколола в подушечку прибором с тремя тонюсенькими иголками. Для считывания параметров крови. Зачем они проверяют нас перед отбытием? Неужели сложно взять сведения из личного дела? Там, если верить медсестрам, любые показатели вплоть до того, как быстро я обгораю на солнце.    Но врач бесцеремонно вдавила иголки, записала результат, перевернула меня на живот. Это было унизительно и гадко. С нами редко сюсюкались, но она переходила всякие границы: лапала, трогала, измеряла.    – Пройди в аппарат.    Внутри жужжало, шипело. Но хотя б ко мне больше не прикасались. А секунд через тридцать врач разрешила выйти.    – Одевайся и вперед по коридору, – приказала она.    Я торопливо влезла в вещи, на ходу застегивая пуговицы, зачем-то поблагодарила её и поспешила поскорее исчезнуть из кабинета. Хлопнула на прощание створкой.    По пальцу из дырочек струилась кровь – врач не предложила ваты, чтобы остановить её и не заляпать одежду. Я пососала кончик пальца, сморщившись от солоноватого вкуса.    Дергать за ручку не пришлось; как только я подошла к двери, та отъехала вправо. За ней был ведущий вниз проход. Наши ребята, уже прошедшие осмотр, угнездились на железных лавочках и посматривали на рельсы, которые возникали из чернеющей пустоты и исчезали в ней же. Многие высовывались с платформы и рассматривали темень туннеля. Кто-то изъявил желание спрыгнуть и пройтись (то ли ради хохмы, то ли всерьез), но его отговорили.    Катерина помахала мне, и я встала рядышком.    Неизвестность мучила, обстановка накалялась. Улыбки над редкими и несмешными шутками переросли в истеричный хохот. Наконец, все восемьдесят три подростка собрались у платформы. Ребята возмущались, поглядывая на часы. Бубнили о том, как надоело прохлаждаться незнамо зачем. Я поддерживала их, но безмолвно.    Издалека надсадно прогудело. Мы аж встрепенулись и зачарованно стали изучать вначале желтые огни, а потом – серебристый поезд. Долго-долго он проносился мимо, обдувая нас холодным ветром. Длиннющий, состоящий из сотен вагонов. Пытались сосчитать, но когда он все-таки остановился, окончательно запутались.    – Скорее! – взвизгнули девочки.    Внутри имелось три ряда стульев. По двенадцать штук в линию. Началась давка за сидения у окошек. Поезд не ждал, когда мы рассядемся. Он легонько тронулся, но меня от аккуратности движения затошнило, а голова закружилась.    Самые удачливые припали лбами к стеклу, менее везучие вставали на сидения, чтобы разглядеть что-нибудь – одинаково безрезультатно. Вначале виднелись лишь черные стены подземного тоннеля. Затем скорость переросла в ошеломительную. Силуэты лагерей, деревья, поля, леса и реки проносились так, что не успевали отложиться в памяти. Я помнила по рассказам учителей, что скоростные монорельсы разгонялись до семисот километров в час. Невероятная скорость, пугающая и волнующая.    – Получается, в мир "сбоку" едут все шестнадцатилетние А-02? – громко полюбопытствовал Гена, приятель Ника.    – Тысячи людей! Ой, кошмар! – игриво охнула рыженькая девочка из соседней спальни.    – Существует около четырехсот секторов, да? – размышлял Гена.    – Четыреста три, – поправили его.    – По барабану. И везде выгнали по сотне? То есть сорок тысяч человек?    – Всего четыре поезда, по направлениям света, – вновь вставила рыженькая. – Значит, в нашем...    Несложное вычисление. Её перебили разом несколько:    – Десять тысяч!    – Прикиньте, он разобьется? – громыхнул мальчишка, сидящий около меня, занявший стул у окна и загораживающий вид своим затылком.    – Куда нас денут? – глуповато выпрашивала рыжеволосая. – В столицу на распределение?    – Вряд ли... Мы там не поместимся.    – Помните, учителя говорили?.. Типа: отправляют в разные районы?    – Сорок тысяч, – повторила Катерина мне на ухо. – Сорок тысяч человек, с которыми простились друзья. И нашим городом станет любой в стране. Каковы шансы у тех, кто приедет в следующие годы, когда-нибудь пересечься с нами?    – Нулевые, – я прикусила щеку. – Как и нам – с теми, кто приехал раньше нас.    Только сейчас я поняла, как ошибалась, веря в то, что увижу Кристину, Грина и Ника. Ведь не закралось и единого сомнения! Помнила слова учителей, изучала карту Единства. И всё равно казалось, что иначе невозможно – встретимся. Представляла А-01 крохотным городком, в котором сложно затеряться. Ага, как же. Их могли расселить где угодно. И от этого осознания кровь из соленой превратилась в горькую.    Четыре часа прошли в непрерывной дороге. Без возможности сходить в туалет, перекусить или открыть форточку, чтобы впустить свежести. Ноги вначале покалывало, а после ломило. Прошлась из угла в угол. Впрочем, бродила не только я, и никто не выявил особого интереса.    Я почти села обратно, как поезд резко встал. Пошатнулась, схватилась за спинку и ойкнула – ударилась коленом о сидение. Мы замерли в нерешительности. Неужели сейчас двери разъедутся?    Снаружи, и правда, разлегся город. Отсюда виднелись крыши его высоток и почерневшие трубы старых заводов. Острый шпиль башни, посылающей сигнал на проекторы и радио-вещатели, протыкал небеса. Как на картинках. Мы припали к стеклам и забыли, как дышать.    Но платформы не было. Лишь широкое поле по обеим сторонам, которое заканчивалось громадинами-стенами.    Буквально спустя минуту поезд тронулся. Медленно и нерешительно, но после – словно хищник, настигающий жертву. Он понесся дальше, оставив позади толпу ребят, многие из которых навсегда распрощались с А-02. Марк "сбоку" перестал быть таковым. Он превратился в "их". Или они – во взрослых? Не разобрать.    Остановки участились. Примерно раз в двадцать минут вагон останавливался, а перед нами расстилался новый город. И вот, наконец-то открылись наши двери. Как мы рванули! Распихивая друг друга локтями и вопя, переругиваясь, хохоча. Стайка народа вылетела на огромную железнодорожную станцию и... окаменела.    Что дальше? Вместе с нашим, двести восьмидесятым, сектором на "волю" выпали подростки ещё из трех вагонов. В таких же костюмах, как у нас, похожие на нас, но совершенно чужие.    – Оформление состоится у третьего отсека. Повторяю, у третьего отсека, – затвердил механический голос.    Ребята словно обезумили. Толкотня превратилась в ожесточенные отпихивания, грубые выражения – в скандалы. Девочку невдалеке повалили и почти прошлись по ней, не замечая или наплевав на лежащего человека, закрывшего лицо руками. Я вовремя схватила её за шиворот. Но вместо благодарности получила толчок. Девочка, опередив меня, смешалась с толпой.    Волна, сдавив, подхватила и закружила. Я цеплялась за чьи-то спины и рюкзаки, обломала ногти, стараясь не упасть. Катерину упустила из виду, но это волновало меньше всего. Правительство устраивает организованные сборы, собирает наши данные, само распределяет по специальностям. Но оно же позволяет нам затоптать товарищей насмерть в желании первым попасть в А-01. Почему?.. Чтобы оставались достойные, а слабые погибали под чьими-нибудь башмаками?    Я и представить боялась, на сколько затянется оформление всех. На сутки? Но очередь распределилась на десять ответвлений и продвигалась вперед удивительно споро.    Нас не сканировали, не проверяли и не трогали. Когда я вошла в нужную дверь, то застала за ней лишь пустующую комнатушку-чулан с одной дверью за моей спиной, второй – слева. Из динамиков донеслось безразличное:    – Значение и номер сектора.    По слогам. Медленно и громко.    – Получите, – ответил голос.    Я не поняла, о чем речь, но тут из казалось бы ровной стены выдвинулся отсек. В нем лежал запечатанный конверт из гибкого пластика.    – Положите ваш планшет в лоток, новое изделие вам выдадут после распределения.    Как положить?! Но там вся моя жизнь. Переписка с друзьями, книги, газетные статьи, рисунки. С тревогой выполнила требуемое. Отсек втянулся, и стена опять стала гладкой.    – Добро пожаловать в Со-На. Обязательно явитесь второго июня в ближайший Зал Пути для прохождения распределения. Спускайтесь, автобус довезет вас до общежития.    И створка слева отъехала, обнажив проход. Я ступила туда. Лестница ступеней в тридцать вела вниз; я сбежала с нее, разминая затекшие ноги. Очередные двери разошлись, как только приблизилась к ним. И очутилась на оживленной улице. Пешеходы, автомобили, мини-поезда – в три вагончика. Коленки задрожали, а ладони вспотели. О, а вот и какой-то автобус.    Попыталась войти в него, но вход преграждал турникет. Обескуражено осмотрелась, но отыскала лишь характерную щель для электронной карты. Откуда ее взять?    Торопить было некому, поэтому аккуратно раскрыла конверт. В нем оказалась пластиковая черная карточка без каких-либо надписей, магнитный ключ с биркой "404" и заламинированная картонка, гласящая: "Общежитие: линия седьмая, третий отсек".    Боязливо вставила карту. Та поместилась идеально, что-то щелкнуло. Карточку "выплюнуло" наружу. Тронула створку, она крутанулась, и я очутилась в салоне. Чем-то он напоминал поезд. Практически заполненный восторженными и тревожащимися ребятами, холодно-металлический. Впереди, в стеклянной будке находился водитель в зеленом комбинезоне. Он не обернулся. Я заняла ближайший стул и подробнее рассмотрела содержимое конверта.    Хоть памятку бы дали с объяснением по пунктам. Непонятно же, как, почему, для чего, зачем? А чего требовал тот голос? Куда-то прийти? В висках заныло от напряжения и вопросов.    После вошло ещё четверо; автобус тронулся.    Город был как в фильмах... Великолепен до остановки сердца. И пускай, дома одинаковые, подобно близнецам: светлые жилые двадцати– и пятидесятиэтажки, трехэтажные магазины. Везде реклама, восславляющая Единство. Щиты растянуты посреди улиц, с тех смотрит улыбчивая молодежь или семейные пары. Дороги тянутся ровными линиями. И все-таки он изумителен. Витрины яркие, вывески блестящие, мигающие. А люди... Везде... Спешащие, торопящиеся куда-то. На специальных пустырях выгуливают большущих собак. Из автобуса вижу, какие те породистые. Ни единой "гнилой масти", как с учебных пособий. Перекрестки, указатели, световые табло. Они слепят, поражают, завлекают. Зато нет ни одного ребенка. Чуть старше или моих лет – полно. Но без нескладных детских фигурок. Непривычно.    Водитель затормозил около остановки с большой буквой "А" на козырьке.    – Седьмая линия, – в микрофон объявил он.    Трое вышли. Что-то знакомое. Я глянула на памятку в конверте. Ой! Пулей выскочила из салона, зачем-то попрощавшись с оставшимися там.    В общежитие не то, чтоб толкучка. Скорее – оживление. Кто-то общался, смеялся, приветствовал новеньких и жал им ладони. Эта участь постигла и меня: останавливали, расспрашивали номер сектора, желали удачного распределения. Комендант за стойкой показал, как добраться до комнаты. Хотя указателей хватало без объяснений: и этажи, и лифты, и направления, и запасные выходы.    Четвертый этаж. Коридор с развилками похож на лабиринт. Чуть не потерялась, пока искала.    Провела ключом по замку и, зажмурившись, сделала крохотный шажок. А когда открыла глаза, захотела сбежать. Комната напоминала карцер... Разве что тут имелось окошко, познавшая лучшие годы кровать с проржавевшими ножками, письменный стол со стулом и узенький шкаф. Всё. Пространства мало для одного человека; ног не вытянешь – упрешься в стену. Продолговатый ящик.    "Зато личный", – обнадеживающе подумала я.    В шкафу лежало два безразмерных костюма, три рубашки и две пары ботинок моего размера: легкие и утепленные. В нижнем ящике – сменное личное и постельное белье, ванные принадлежности.    Решила осмотреть весь этаж. Туалет располагался в конце "проулка", кухня – там же. Она напоминала лагерную: куча плит, столов, раковин и посуды. Разница в том, что еда (бесстыдно заглянула в холодильник) и некоторые принадлежности подписаны именами владельцев.    Ужин принесли прямо в комнату, чем ввели меня в полнейшее недоумение. Оказалось, в день прибытия нам поступает еда из соседней столовой. Взмыленный мальчик в фартуке потребовал расписаться и ушел к другим поступившим, неуклюже покатив тележку с едой. Я принюхалась к запечатанным контейнерам со вторым блюдом и десертом. Съесть прямо так? Нет, разогрею.    На кухне было людно и разновозрастно. Тут отыскалась и женщина с проседью в волосах, и усталый морщинистый мужчина лет сорока. Но больше всего, конечно, молодых, вчерашних воспитанников А-02. Увы, без знакомых лиц. Низенькая девушка ловко стругала овощи; три подружки спорили, пересолен ли суп; парень вслух читал способ приготовления на упаковке полуфабрикатов.    Я потопталась на пороге, переживая то гаденькое чувство "новенького". После отважилась подойти к ближайшей духовке, поставила в нее второе и нажала на кнопку подогрева. Помялась, не решаясь: присесть или остаться караулить? В это время нарезающая морковь девушка обратила на меня внимание.    – О, – она по-детски всплеснула руками. – Сегодня приехала?    Угукнула. Девушка заправила коротенькую темную прядку за ухо и чирикнула:    – Всё такое чужое? Представляю твои эмоции! Я вот уже два года как обживаюсь. Почти накопила на приличную съемную квартирку. Если хочешь – могу помочь с вопросами.    Я подумывала отказаться, но внезапно ответила кивком. Иначе мозг раздуется и лопнет от переизбытка информации. Что бы уточнить? Столько непонятного – хоть ложкой черпай. Девушка, не переставая орудовать ножом, поинтересовалась первой:    – Как тебе тут?    – Непривычно. – Я колупнула столешницу. – Объясни, что за конверт мне выдали?    Не пришлось даже перечислять; она помнила содержимое.    – А чего сложного? В записке адрес на случай, если заблудишься. Поверь, стопроцентно так и случится. Я с полгода постоянно забывала, где живу.    – Это я и сама поняла. А карта?    – О, это ж вся твоя жизнь. Завтра подробнее разжуют, но это и документ, и личное дело, и пропуск на место работы, и деньги – всё на ней. Не советую терять. Замучаешься восстанавливать, – она помрачнела. – Я как-то сломала её. Месяц бегала, умоляя сделать новую... А то удостоверения личности нет, купить ничего нельзя. Сидишь и побираешься по знакомым.    Духовка запиликала; я достала горячую коробочку с пюре и куриной ножкой. С аппетитом уминала ужин, и пока ела, девушка рассказывала о А-01. Где магазины, где Зал Пути. В последнем не только определяли профессию, но и выполняли кучу функций. Именно там подавался запрос о съемной квартире, о повышении, медицинских выплатах. Там по заявлению подбирали кандидата для оформления брака. В общем, Зал Пути был чем-то вроде директора в школе – заведовал всем.    – А как назначают на работу? – я отложила вилку, удержавшись от желания облизать контейнер.    Кухня потихоньку пустела, соседи разбредались по спальням. Девушка забросила в кастрюльку с кипящей водой обжаренный лук.    – Рассматривают сведения о тебе, задают вопросы, сверяют со списком имеющихся вакансий. Ну и подбирают. Надейся на везение и оценки. Хорошо училась?    – Терпимо.    – Терпимого мало, – она вздохнула. – Тут такие истерики случаются из-за плохой карьеры. Унитазы чистить никому неохота, все мечтают устроиться в должностные органы. Со временем свыкаются, конечно.    – А если отказаться от предложенной работы?    – Дело твое, – пожала плечами. – Попытка дана одна. Отказываешься: не заносят в базу, не начисляют зарплату, не оказывают медицинских услуг. И только если на выбранную для тебя должность появится свободное место с похожим окладом и условиями – его могут предложить. Но не факт. Сначала ищут среди тех, кто подал заявления о переводе. А отказникам разрешено заниматься низкопробной работенкой или идти добровольцем в войска или еще куда. Например, медикам всегда требуются люди для опытов. Кстати, не вздумай помогать тем, кто прошляпил свой шанс. Это наказуемо.    И она продолжила щебетать. Я так вымоталась, что практически не слушала. Потяжелевшие ресницы опускали веки. Подбородок склонился, мысли спутались.    – Иди отсюда. – Девушка ткнула меня в бок, выбросив из дремы.    Поплелась из кухни, но в дверях смутилась:    – Большое спасибо за разъяснения... Как тебя зовут?    – Забей гвоздь, – со смешком сказала она. – Всё равно забудешь. Первые имена запоминаются тяжко. Завтра познакомимся заново.    Да что там имена. Даже лица. Черты советчицы стерлись в тот самый миг, когда я упала на не разобранную постель. Лагерная привычка заставила поставить на часах будильник, но после я провалилась в глубокий сон без всяких сновидений.    Глава 6.    Утренняя улица слабо отличалась от вечерней. Та же суета, беготня, гудящие автомобили и сияющие улыбки на плакатах. Судя по количеству граждан, город был переполнен. Представляю, какая в выходные толкучка в ресторанах, музеях или кинотеатрах. Люди спешили, лавировали; и, удивительно, но почти не сталкивались локтями или не утыкались друг в друга. Я сломала схему сразу же, как вышла из общежития: запнулась о ногу впереди идущей женщины, едва не рухнула на неё и, пытаясь вернуть равновесие, ударила локтем шагающего рядом.    – Простите, – бормотала я, становясь пунцовой, – извините. Я не хотела...    Невыносимый темп. Слишком быстрый и выверенный. Пока вольешься в него – взмокнешь. В лагере соблюдался строй, отступление от которого грозило розгами. Но в А-01 будто отказались от правил детства.    Зал Пути отыскался спустя полчаса плутания. Отсюда он смотрелся малюсеньким, размером с парочку моих комнаток в общежитии. Какой-то неправильный, ломающий привычные формы города. Во-первых, на внешней части балкона висела растяжка с лозунгом: "Со-На – Единство, благополучие, будущее!", а во-вторых, он выделялся среди схожих прямоугольных зданий: белоколонное сооружение в шесть этажей с округлой крышей, заканчивающейся шпилем. Тот венчал флаг Единства: золотое полотно с буквой "Е" в центре.    Я, святая наивность, надеялась на отсутствие очереди в ранний час. Ну-ну. Около входа, кроме подростков, нашлись и взрослые: разных лет и, наверное, социальных положений. Кто-то модно одетый – как с рекламных щитов; другие – в стандартных комбинезонах или вещах с символикой места работы. Я взяла в терминале талончик, подтверждающий, что я пятая в очереди Службы занятости, и, вздохнув, принялась рассматривать округу. Вскоре от мельтешения заболели глаза; от шума – уши.    Как в Со-На существуют люди? В роликах, прославляющих правительство, города сплошь чистенькие, спокойные, полные зелени. По-настоящему деревьев катастрофически мало, и те чахлые, поникшие. Впрочем, Зал Пути окружало с десяток густых елей. Провела по ветке одной – искусственная. Неужели люди верили радушным призывам, если знали о подобном несоответствии?    И всё же мощь с неприступностью города напитывали и меня. Его массивные стены вселяли уверенность. Смятение отпало. И мне тоже хотелось с гордостью заявлять, что я, Ларка А, гражданка Единства.    Зеленым загорелось табло, где возник мой порядковый номер. Перед проходом в здание мне следовало заполнить пару анкет и ответить на тонну вопросов. Простейших: кто я, причина визита, есть ли документальное подтверждение – но из-за количества они казались каверзными. Турникет считал данные с карточки, металлоискатель промолчал, когда я прошла через него. Хмурый охранник следил, всё ли я делала верно. В общем, когда мне разрешили проследовать дальше, я была готова свихнуться от происходящего.    Зато не ошиблась: здание очень компактное. Свободного пространства и так впритык, а из-за скульптур, картин и плакатов Единства, его попросту нет. Винтовая лестница посередине с выходом на этажи. Проходы узенькие – двоим не протиснуться. Да, лишние люди не поместились бы; понятно, почему народ стоит на улице.    Я дернула за ручку кабинета, но та не поддалась. Надавила, потянула на себя. Впустую. Зажала ручку в кулаке и случайно надавила на какую-то кнопку. Щелкнуло, и дверь открылась. Я, начинающая закипать от сложностей А-01, ворвалась в комнату, вместо приветствия прохрипев что-то невразумительное.    – Присаживайтесь, – безразлично отреагировала молоденькая, едва ли старше меня, девушка. Казалось, её блузка и улыбка белоснежнее снега, а челка совершенно подстрижена, без единого лишнего волоска. Девушка напоминала лошадь: широкие ноздри, грустные черные глазища, передняя челюсть выступала вперед.    – Здравствуйте, – повторно поздоровалась я. – Я вот... по поводу...    Из головы вылетело, зачем я сюда пожаловала. Так бы и изображала невнятные жесты и мямлила объяснения, если бы служащая не попросила карточку. Она вставила её в считывающее устройство да без интереса глянула на монитор.    – Распределение? – дождавшись кивка, продолжила: – Я задам несколько вопросов о вашем личном деле. Пожалуйста, отвечайте правду. Честность важна как для дальнейших поисков, так и продуктивности всей нашей беседы. Почему у вас шестерка по истории Единства?    С первым ответом пришло волнение. Вспомнились прогулы и опоздания, неудовлетворительные оценки и заваленные контрольные. Дерзости, пересдачи и ссоры с преподавателями. В семь лет я отняла куклу у девочки; в тринадцать – отказалась от дежурства. Сейчас эти пустяковые проступки всплыли, словно нешуточные преступления.    Девушка любопытствовала, переспрашивала и записывала любой выдох. Я тряслась на стуле. Чесалась, как немытая: то лоб, то затылок, то запястья. "Допрос" кончился после, думается, сотни заиканий и глупых отговорок типа "Так получилось".    – Подождем, – в потолок сказала служащая. – Ответ сейчас поступит... Пока обозначу основы вашего нового статуса.    Тот и впрямь поступил скоро; она едва объяснила то, что я уже знала из вчерашнего разговора на кухне. Считывающее устройство запищало, затрещало. Девушка мельком глянула на монитор и удовлетворительно кивнула. После долго вводила что-то, сверяясь с заполненными мною анкетами.    – Отлично, результат сохранен в архиве, – и завела явно отрепетированную речь; прикрыв веки и делая четкие паузы между словами. – Помните, карьерный рост – вопрос времени. Все зависит исключительно от вашей инициативности. Единство не ограничивает вас в повышениях или сменах рабочих адресов. Далее. Деньги перейдут на карту после отчета о том, что вы заступили на первую смену. Ах да, если пропустите её – зарплата аннулируется. Повторный запрос на вакансию разрешается подавать спустя месяц. Но поверьте статистике: свободные места найдутся в двух случаях из ста. Надеюсь на благоразумие.    – Но я ведь ничего не сделала? – резонно заметила я, выловив фразу о зарплате. – За что мне платить?    – Но жить-то вам на что-то надо? – она тряхнула челкой. – Зайдите в соседний кабинет и заберите свой планшет, он зарегистрирован на ваше имя. Мы перепрограммировали его под полученную должность; ознакомьтесь с приложенным файлом. На вашей карте два талона номиналом в сто учетных единиц на питание в любой столовой города. Удачи.    – Это всё? – я с трудом поднялась, коленки дрожали.    – Хотите ещё пообщаться? – в тоне девушки послышалось ехидство.    Я остервенено помотала косой и сбежала прочь. Забрала планшет и вылетела из Зала Пути так, будто за мной гналась свора оголодавших собак.    Загазованный воздух вдруг превратился в свежий. Получилось отдышаться и успокоить барабанящее сердце. Я брела и подумывала спустить первый талон на питание в каком-нибудь симпатичном заведении. Заодно узнала бы, куда направлена работать. Ох, не верится, что на всю жизнь. И нет единого шанса изменить решение. Но природная прижимистость взяла верх. Лучше пообедаю после полудня, иначе проголодаюсь задолго до ужина. Да и читать назначение страшно настолько, что в висках стучит. Нет, займусь этим позднее.    У общежития я встретила... Катерину. Её пухлая фигурка выделялась какими-то особыми чертами: линиями, движениями. Я подлетела к ней и, без слов или предупреждения, горячо обняла. Та вздрогнула, закашлялась, но, когда поняла, кто перед ней, завопила:    – Ларка!    – Неужели ты тоже живешь тут? – мы вместе приложили карточки к стоящим в рядок турникетам.    Катерина хихикнула. И правда, зачем отвечать на очевидное? Войдя в лифт, она поинтересовалась:    – Ко мне или к тебе?    Пожала плечами. Катерина нажала на цифру "семь". Комната была точь-в-точь как моя. Без единого отличительно знака. Те же стены, окрашенные бежевым. И покрывало такое же, и светильник. Подруга сбросила туфли и плюхнулась поперек застеленной кровати.    – Ты с распределения?    – Ага, – я сглотнула, вспомнив о пережитом смущении.    – И кем же назначили? – протянула она. – Не томи!    Опустила взгляд в пол, разведя руками. Да, я трусиха, не способная заставить себя открыть файл и прочитать название. Тогда Катерина гордо объявила:    – А перед тобою помощник кондитера. С зарплатой в двенадцать тысяч учетных единиц. Прикинь, целых двенадцать?! Хватит и комнатку обставить, и на шмотки! Обычно новичкам тысяч восемь дают.    Глаза зажглись счастливыми искрами. Зуб даю, Катерина вовсю представляла, как ходит за покупками и тратит заслуженную получку. И кухню забьет до отказа всякими миксерами, формочками, кастрюльками. Что ж, не зря она имела девятку по кулинарии.    – Здорово! – искренне обрадовалась я. – И вполне ожидаемо. Я вкуснее пирожных в жизни не пробовала.    Катерина, расплывшись в довольной улыбке, заканючила:    – Пожалуйста, открой файл! Кем стала ты? Ну же!    Простонала, но достала планшет, разблокировала его привычным нажатием. Действительно, что со мной? Успеваемость удовлетворительная, нареканий немного, карцер – самое серьезное из них – сняли. Почему я верю в худшее? Отыскала папку с незамысловатым названием "Трудовые документы" и ткнула на файл. Глаза скользили по тексту, а уголки губ опускались ниже и ниже.    Катерина напряглась. А я выдавила усмешку:    – Младший лаборант в городской больнице. Пять с половиной тысяч... – голос сорвался.    В два раза меньше, чем у подруги. И работа наверняка совершенно бестолковая. Мало того, что не врач и даже не медсестра, а лаборант, так ещё и с самым низким статусом.    – Прелестно, – излишне жизнерадостно выпалила Катерина. – Круто ж, пока я заставляю людей обжираться сладостями, ты спасаешь их жизни.    – Ты сама-то веришь в сказанное? – я опустилась на стул, поставленный возле окна. – В лучшем случае буду мыть пробирки или брать анализы.    – И что?! – подруга стукнула по подушке. – Ясное дело, лекарями становятся после обучения и долгой практики. Кто ж возьмет на должность без опыта? Пока – младший лаборант, а через годик...    – Старший лаборант, – съязвила я.    По ребрам острыми коготками скреблась зависть. Неужели я настолько хуже Катерины, что заслуживаю каких-то карьерных объедков? Как их назвать иначе? Отданных не по призванию или желанию, а из-за... Интересно, чем руководствовалась бездушная машина, определив меня в больницу? Подруге досталась и любимая деятельность, и достойная плата, и перспективы – она затмит любого кондитера в Со-На. А я?.. Я ведь училась не хуже, а то и лучше её. Замечаний примерно одинаково. И рекомендации получила приличные. Пять с половиной тысяч... Младший...    – Иди ты... – она нахмурила брови.    – Гонишь? – приподнялась, облокотилась на подоконник.    Катерина подлетела ко мне и, расставив руки, отказалась пропускать к выходу. Впрочем, в маленьком ящике, именуемом жилищем, было достаточно лишь встать посреди, чтобы уничтожить свободное пространство.    – Перестань дуться, – попросила она. – Не поругаемся же мы из-за подобной ерунды? Всего-то работа!    – Да я и не дуюсь, – устало опустилась обратно. – Просто надеялась на что-то большее. У тебя есть кулинария, а я... Я никогда не мечтала работать в медицине. Или лечить людей. И кровь, она... мерзкая, понимаешь?    – Но ведь они чем-то основывались, когда брали тебя врачом? – Катерина словно специально не упоминала слова "лаборант". – Вдруг внутри тебя скрыто нечто особенное? Ты погрузишься в работу, поймешь, какая она замечательная. Наоборот, мне хуже. Если надоест лепить торты, я потеряю единственное увлечение. А тебе терять нечего...    Потому что у меня ничего нет, хотелось добавить мне. Но я смолчала. Обида на подругу исчезла. Она не виновата в том, что способнее и талантливее. Что у нее есть дорогое сердцу дело. Надо было беспокоиться о будущем раньше, а не бегать за друзьями по лесам и гордиться нашей "Четверкой". Что в итоге от неё осталось? Пустота. Как в душе, так и на железнодорожной станции вчерашним вечером.       Глава 7.    Чтобы развеять накатившую тоску, мы решили не засиживаться дома. Пообедали в симпатичном ресторанчике, куда я стеснялась заходить и уверяла Катерину, что талон действителен только в дешевых столовых. Но улыбчивый официант объяснил нам, что право питания распространяется на любые заведения: кафе, рестораны, столовые и низкопробные забегаловки для рабочих. Потому что все они принадлежат государству, значит, и разницы нет, где мы потратим сто учетных единиц и закажем супа и мяса. Главное, чтоб хватило расплатиться.    Порции оказались большими, и десерт я впихивала лишь потому, что он был невероятно вкусным. Шоколадный торт с розовой глазурью и фруктами затмил даже мармелад. Катерина задумчиво уставилась на пустую тарелку:    – Надеюсь, я научусь делать такой же.    – Думаю, твой получится куда вкуснее. – Я подмигнула ей, бочком вывалившись из-за столика.    Гулянки оставили на потом, потому как от переедания слипались глаза. Остаток дня посвятила сну. Завалилась на кровать в одежде (кажется, это превращалось в привычку) и продрыхла до шести часов. Снилось размытое, глупое – поток образов, в которых нет смысла. А после пробуждения голову заполнил кисельный туман. Пришлось смыть прохладной водой сонливость, пофыркать от холодных брызг – только бы вернуть возможность соображать. Затем постучалась к Катерине; та вышла растрепанная, с отлежанной щекой. Ясно, не одна я позволила небывалую раньше роскошь – переваривать пищу во сне.    Погуляли по утомившемуся городу. Со-На потихоньку засыпал, угасал. Утром мне чудилось, что мельтешение неизменно в любое время суток, но теперь я понимала: к вечеру походки становятся расслабленнее, плечи опускаются, спины сутулятся. Самые молодые горожане обесцветились, превратившись в жалкие копии самих себя. Ритм замедлился.    Мы обсуждали достопримечательности, красивые сооружения, названия, вывески. Говорили о многом, но не упоминали важного: тех, кто обещал встретиться с нами в А-01. Пускай наши зарплаты отличались, и Катерина стояла на ступеньку выше меня, у нас осталось кое-что общее. Одиночество.    Когда город совсем опустел, мы тоже разбрелись по этажам. Я захлопнула дверь комнаты и долго вглядывалась в окно, ожидая увидеть там нечто важное. Знак, послание, отблеск – хоть что-нибудь. Увы, за тучами скрылись звезды, лампочки витрин погасли. Кромешная тьма, чуть светлее карцерной, укрыла город.       Будильник верещал непростительно занудно. Первым порывом было снять часы и со всей дури метнуть их подальше. Разум сопротивлялся, но приученное за годы ранних подъемов тело уже вставало. Кажется, само по себе. Я очухаться не успела, как перелезла из ночной рубашки в комбинезон и добралась до ванной комнаты, где столпился весь этаж. На заметку: лучше вставать с рассветом, иначе помыться не удастся.    Наконец, отвоевала целых семь минут на душ. Вернувшись в комнату, изменила прическу с распущенных волос на тугой хвост. Трижды проверила планшет и карточку. И отправилась к остановке. Автобус довез прямо до продолговатого здания больницы. Хмуро серая, безжизненная, она не смотрелась как место, где люди исцеляются. Скорее – остаются доживать последние дни до смерти. Отогнала неприятные мысли и вошла в стеклянные двери. Турникет приветливо тренькнул, получив карточку, и неохотно выплюнул её.    Действия привычны и отточены. За два дня в А-01 я сдружилась с терминалами, сканерами и машинным писком. Вот и теперь спокойно добралась до двери с табличкой "Кадровая служба", постучалась. Трепета не осталось; сплошная обреченность. Разрешили войти.    – Доброе утро, – увидев сидящую за столом девушку, я улыбнулась.    Коренастая, круглолицая; с широкими пухлыми губами, низким лбом и родинкой над левой бровью. Не красавица, но чем-то симпатична. И волосы густые, черные, точно ночь.    – Доброе ли? – она показательно зевнула. – Ты по распределению? – сверилась с данными на мониторе. – Ларка? Располагайся.    Было бы где. Медицинский кабинет не отличался от прочих: миниатюрен и компактен. Ни единого свободного сидения. Два закрытых шкафа. Разноцветные тюбики и горшок с жухлым цветком занимают подоконник. На столе высится монитор; из-за него выглядывает девушка, ожидающая, когда я примощусь хоть куда-нибудь. На прикрепленном к вороту халата бейдже значилось: "Дина 4Л-Мед". Ах да, я ведь тоже отныне Ларка А-Мед.    – Пожалуй, постою, – решилась я.    – Совсем забыла, что стул забрали. Садись на мой. – Она тяжело поднялась. – Пока объясню, пока поймешь – ноги отвалятся.    Когда Дина вышла из-за стола, стало видно, как выпирал её округлившийся живот. Я плохо разбиралась в беременностях, но её срок был близок к последнему. И не тяжело? Она отметила направление изумленного взгляда и беззаботно отмахнулась:    – Личико попроще сделай. Всё в порядке.    – А вам не сложно стоять?    – Никаких "вы"! – грозно ответила Дина. – Не мельтеши и сядь в конце-то концов. Чего сложного? Я ж сюда добровольно хожу, значит, справляюсь как-то. Кто мне заплатит за часы прозябания дома? Уж точно не правительство. Всего месяц остался, а там пособие получу. Возможно, потом недельку и отдохну, сошлюсь на тяжелые роды. Только т-с-с, – она лукаво приложила палец к губам.    Я, так и не поняв, шутка это или лучше молчать, кивнула.    Дина ознакомила с основами службы: где и что искать, кого слушаться, куда не соваться. В голосе звучало столько восхваления с радостью, будто я взята во власть, а не лаборантом. После длительных объяснений она провела по этажам, проинструктировала насчет техники безопасности. Но о том, чем придется заниматься, не сказала ровным счетом ни слова.    – Прости, – вмешалась я, когда мы вернулись в кабинет, – а каковы мои обязанности?    Она изобразила замешательство.    – Разве непонятно из служебной записки? Той, которая на твоем планшете? Очень простые. Выполнять поручения врачей и медсестер, – и загнула первый палец. – Заполнять документацию по больным. Исследовать полученные образцы анализов... Нет, это не скоро. Забудь. Так, дальше...    Из всего списка лаборанту-медику подходило исключительно "нескорое" занятие. Остальное вызвало у меня панику. Сколько же придется трудиться за жалкие пять с половиной?..    Дина опять прочла эмоции по глазам и хихикнула:    – Не беспокойся, не всё ж сразу. Попросят оформить бумаги – оформляешь. Занести в палаты лекарства – сходишь. Никто не станет требовать от тебя больше твоих возможностей. К тому же повышение получишь за год-полтора. Здесь долго не задерживаются; медсестры нужнее лаборантов. У них навыков с опытом больше, а так, в общем-то, занимаются одним и тем же. Ну а зарплата пугает: замуж выскочишь – денег прибавится.    – Замуж? – глупо переспросила я, не уловив нити повествования Дины. Она постоянно перескакивала с темы на тему, заставляя вслушиваться и стараться не проморгать очередной переход.    – Разумеется! Мне исполнилось восемнадцать, и я в тот же день подала заявку на поиск мужа. На одну зарплату, конечно, проживешь, но на две – лучше. Плюс пособие за ребенка. Сейчас с первым расправимся, примемся за второго. За него больше дают. Главное, чтобы здоровые рождались. А то за рождение больных не платят.    Мне стало противно от этого "расправимся". Как с вещью, а не человеком, который существовал в её теле. Иногда на животе проступали угловатые очертания конечностей. Дина ругалась: пинается. Ребенок жил своей крохотной жизнью, а она собиралась расправиться с ним.    – А куда деваются больные дети? – я сделала незаинтересованный вид.    На секунду Дина засомневалась.    – Большинство отклонений находят на стадии беременности. Тогда её прерывают на любом сроке. Обычно обходится без травм для матери.    – Ну, а если не нашли?..    В нашем лагере не было слабых детей или инвалидов. Самые полные или худые отличались здоровьем и хорошей физической подготовкой. В основном болезни были приобретенными, но не генетическими.    Судя по всему, Дина задумалась над судьбами тех младенцев, которые не пригодились Единству. А я вот не думала, потому что знала правду. Если правительство с легкостью избавляется от взрослых, утаскивая их ночами из бараков, то с новорожденными куда проще. Их отсутствия никто не заметит.    – Значит, прерывают жизнь после, – вдруг морщинка меж бровей Дины разгладилась; она определилась с ответом. – Какая разница? Это не полноценный человек, он даже мыслить толком не умеет.    Дина выдала форму и отправила меня на прием посетителей, в другое крыло больницы. Там было оживленно: недовольные толпились и требовали обслужить их, медики не справлялись, носясь точно пчелы около цветков. Люди еле-еле помещались в приемной. Словно все жители Со-На неожиданно захворали.    – Что такое? – поравнявшись с одной из медсестер, удивилась я.    – Новенькая? Ну, хвала Единству! А то тут повеситься можно. Вакцинация против мора, будь она неладна. Иди, оформляй заявления. Ух, ещё немного, и придется ставить уколы прямо в коридорах....    Уточнять, как именно оформлять, я не отважилась, и медсестра, ловко юркнув между группой людей, растворилась среди посетителей. Пришлось искать того, кто объяснил бы подробнее. Через полчаса я неожиданно влилась в общий ритм. Сумасшедший и крутящийся, полный ругани и обвинений. Вначале стеснялась, робко просила назвать порядковый номер заявления и сверяла его с каталогом в рабочем планшете или заполняла новое; вскоре освоилась, голос стал строже и безразличнее. Чую, пара деньков, и я научусь хамить, как остальные медсестры.    Присесть удалось к обеду. Кормили прямо в больнице, в отдельном корпусе. Я взяла побольше пюре с подливой и плюхнулась на свободную скамью. Место рядом заняла Дина.    – Обживаешься? – с лету вопросила она.    – Ага, – я убрала выбившуюся прядь за ухо. Видок оставлял желать лучшего: потрепанная, взмыленная и осоловевшая от беготни.    – О, вижу, сбор заявлений пошел на пользу аппетиту, – она хохотнула в кулак, отметив размер порции. – А вообще привыкай, у нас частенько так. Народу по радио-вещателю объявили о вспышке мора, и горожане ринулись защищаться.    – Мор? – слово нешуточно встревожило. В прошлый раз из-за суматохи я пропустила его мимо ушей, не сосредоточилась на смысле. После мысли было не собрать в кучу – какие уж тут раздумья. И вот, наконец, осознала всю жуть происходящего.    – Точно, ты ж зеленая совсем, не в курсе дел. Да-да, чума, мор – как больше нравится. Болезнь нищих и бесправных, – она процитировала кого-то из писателей. – Официально не она, конечно, но в народе зовется так. И симптомы отдаленно похожие. Сначала появляются почернения, которые перерастают в гниющие язвы. На последней стадии мясо слезает с костей лоскутами... – звучало как текст из учебника, но не человеческая речь; я передернулась. – Ну а в итоге – каюк. Целые города полегли. Лекарство ищут, но тщетно. Якобы прививки помогают, да если так – почему с каждой вспышкой число заболевших увеличивается?    – А нам положена прививка? – Кожа покрылась мурашками. В лагере я не была близко знакома с мором; в фильмах его не показывали, а на уроках если и упоминали, то мельком. О нем писали книги, я даже помнила отдельные романы, но в них он был незначителен, нереален. Да и, если говорить честно, скучнен до зевоты.    – Зачем? – Дина облизала ложку. – Нет в Со-На мора, успокойся. Где-то есть, но не у нас. Это паникерство, понимаешь? Если что-то произойдет, то нам не уколы будут поставлять, а огородят город до нахождения лекарства. Но кому поверят? Правительству или медсестрам?    Аппетит пропал. Я на тарелку и смотреть не могла, зато Дина уплетала с удовольствием. Хорошо работать рядом с врачами: учишься у них хладнокровию.    К концу рабочей смены я напоминала чучело. Вроде снаружи обычная Ларка, но выпотрошенная изнутри. С охрипшим горлом и трясущимися пальцами. Когда уже сдавала халат вместе с остальными служащими, планшет заиграл мелодией. Пришло сообщение со странным названием: "Единство нуждается в Вас!"    Я, замерев от восхищения, на миг поселившегося в душе, открыла послание.    "Поморье схоже с войной, а значит, государству не обойтись без воинов. Кто знает, возможно, именно Ваши достижения сыграют решающую роль в борьбе с постигшей нас эпидемией! Станьте добровольцем в программе "Против Смерти", докажите свою преданность Единству. Помните: открытое лекарство назовут в вашу честь, а полученное вознаграждение превзойдет любые ожидания. Кто, если не Вы? Узнайте подробности у администрации больницы.    Ваше правительство".    Чего-чего? Уставилась на сообщение, повертела планшет в разные стороны. Дина, как обычно подкравшись незаметно, глянула через плечо:    – Удаляй.    – А? – я повернулась к ней. – Разве оно не важно?    – Подобные призывы приходят каждому медику по сто раз на дню. Бла-бла-бла, помогите в лечении, спасите общество. Банально. Забрасывают в зараженный город и приказывают найти лекарство. И до того момента, пока не отыщешь, – не выпускают.    – Но почему вызывают не ученых, а врачей? – я закрыла письмо. – Мы же лечим, а не создаем вакцины.    В ответ Дина дернула плечом.    – Если верить сплетням, первыми из тех городов уходят лекари. Кто-то – на своих двоих, их забирает власть для выяснения причин эпидемии; другие умирают от болезни. В городе разруха, и никто не способен даже выпить правильную таблетку. Докторов-то нет. Может, потому и берут медиков?    – Что случается с теми, кто уехал?    – А ничего. Ни о ком из них мы больше не слышали, – включилась в разговор немолодая уже медсестра. – И новых лекарств с именами героев-врачей что-то не поступало.    –По-моему, сама власть не шибко хочет отправлять людей, – добавила Дина. – Вот посуди, нас призывают, но не обязывают. Если б были нужны медицинские служащие – всех бы посадили в вагон и отправили по городам.    Пришлось согласиться с её правотой. В А-01 не шутили и не просили, это я прекрасно усвоила. Требовали, угрожали, но не рассылали письма со сладкими речами да обещаниями.    – Думаю, государство как-то оберегает нас, здоровых, – Дина с кряхтением застегнула пуговицы рубашки на животе. – Не прививками – это факт, но, может, купол какой-то организовало невидимый для защиты? А про вакцины говорят, чтоб мы про купол не прознали. Не просто ж так кто-то заболел, а мы – нет. И за то Единству спасибо.    На этой патриотической ноте мы и расстались.    Бредя в общежитие, стало ясно, отчего "вечерние" горожане такие замученные. Я с легкостью влилась в их ряды, едва переставляла ноги и мечтала о постели. Когда Дина сообщила о зачислении на карточку средств, я намеревалась потратить хотя бы часть после работы. Но теперь это желание смылось под мертвецкой усталостью и опустошенностью.    Катерина постучалась, едва я переступила порог комнаты. Как подгадала.    – О, – заулыбалась она, – я битый час караулю у двери. На минутку отошла в туалет.    Я призывно махнула рукой и рухнула на постель, лицом зарывшись в подушку. Застонала, сведя и разведя напряженную спину.    – Тяжко? – кратко спросила Катерина, сев на краешек покрывала и погладив меня по макушке.    – Изматывающе, – подобрала подходящее слово. – А ты как?    – Наверное, не стоит хвастаться... – с сомнением сказала Катерина.    Я промычала что-то похожее на: "Давай уже!"    У подруги день задался. Мастер-кондитер учил её вылеплять розочки и украшать торты незамысловатыми рисунками. Сразу же выделил среди остальных новичков, обучал неторопливо и хвастался её результатами, как своими. Он вообще не нагружал ученицу. Половину смены Катерина готовила, вторую – отдыхала, наблюдая за кондитером. Она с восхищением твердила о его способностях. О том, как пирожные тают во рту; как красивы узоры на выпечке. Чирикала и восклицала, а в глазах стояло неподдельное счастье.    Когда настал мой черед делиться новостями, Катерина сникла. Я хриплым шепотом рассказала, что целый день нарезала круги по приемной, собирая заявления. О вспышке мора и сотнях граждан, желающих пройти вакцинацию. Про их претензии да выкрики, если медсестры не успевали обслужить моментально. Показала письмо, в котором медиков призывали отправиться в изолированные города в поисках лекарства.    – Добровольно туда поедут лишь сумасшедшие, – присвистнула Катерина, вернув планшет.    – Согласна. Но представь, каково зараженным?..    Подруга прикусила указательный палец.    – Кошмар, – вздохнула она, подумав о чем-то своем. – А я тут с розочками...    Она и не догадывалась, как успокаивали её наивные розочки. Они будто уверяли: в мире всё нормально. Где-то, может, и бушует мор, но не в Со-На. И мы, вчерашние дети, не обязаны волноваться о большем, чем сладости.    Глава 8.    Неслись недели. Дни без покоя и отдыха перетекали песком сквозь пальцы. В будни я бегала по этажам и корпусам больницы, оформляла новоприбывших или собирала заявления. Однажды, когда нехватка сотрудников и количество пациентов сказались особенно сильно, даже делала прививки. Не так уж и сложно: взять шприц-устройство, подобрать режим и вколоть в плечо. Вроде никто не жаловался чаще обычного. Я приняла это за победу.    Меня обучали сестринскому делу. Потихоньку, без спешки, больше устно, чем на практике. Из-за загруженности медсестры сами не успевали к больным, куда уж с ученицей возиться. Я ходила за ними гуськом, подсматривала, как они ухаживали за больными. Обучение означало, что не быть мне вечным лаборантом. И я старалась.    По выходным или отсыпалась, или ходила по магазинам. Они вызывали какой-то невероятный трепет. Одежда, обувь, мелочи для комнаты – будь моя воля, истратила бы на них всю зарплату. Но останавливала Катерина. Она рассчитала, сколько денег в неделю нам позволено тратить, вычла из них проездные и пищу, учла кучу расходов. И оставила малюсенькую сумму, с которой я расправлялась за два счета. Катерина тоже любила тратить; и не только на себя. Покупала приглянувшиеся мне вещицы, твердя: "Да какая разница, дорого или нет? Бери". Меня подобный расклад не устраивал. Приятного мало – ощущать себя обязанной более успешной подруге. Я старалась покупать что-нибудь в ответ, и получалась этакая гонка покупок: кто – кому.    В моменты особого безденежья я гадала, почему Катерине повезло с профессией, а мне – нет. Но завидовала беззлобно, не желая подруге зла. Скорее – не представляла, как сложится собственное будущее, когда у Катерины всё было понятно: она уже метила на младшего кондитера. О моем повышении речи не шло, да я, наверное, и не заслужила.    Бессонными ночами вспоминала Ника. Призналась самой себе: именно его отсутствие раздражало до зубного скрежета. Он обязан находиться рядом! Не Грин и не Кристина – он. И его не было. Я всматривалась в лица прохожих, искала среди пациентов клиники, даже тайком вбила имя в картотеку больницы. Увы, у нас он не числился.    На планшет постоянно приходили мольбы помочь Единству. Перечислялись города, которым требовались медики. Правительство "великодушно" разрешало выбрать понравившийся и передать заявку через кадровиков больницы. Крайне редко содержание менялось на фотографию гражданина, который поддержал Единство и отправился добровольцем. Остальных призывали последовать его примеру. Я удаляла сообщения как бесполезный мусор.    В конце июля родила Дина. Буквально спустя пять дней она пришла на работу, щебеча, что они с мужем собираются записываться на планирование второго. В ушах сияли новенькие золотые сережки.    Морщилась при её речах, но не спорила. Хотя было противно. В детстве я надеялась, что родители переживают о расставании со мной, что я дорога им, именно поэтому они придумали необычное имя и выделили среди окружающих. Оказывается, всё проще: нас рожают ради денег и отдают без единой слезинки. Меняют на драгоценности с модными сумочками.    Реклама твердила: "Не позволяйте алкоголю, запрещенным веществам или сигаретам погубить Ваше здоровье. Помните, государству требуются здоровые дети". Как омерзительно, они прямым текстом заявляли, что дети нужны им. Мы – завод по созданию, не более того.    Наверное, я должна была ненавидеть правительство, придумавшее такую систему. Но отвращение вызывали родители. И я страшилась мысли, что когда-то стану такой же. Мне придется. Нерожавших не любили. Их клеймили позором, лишали премий и зарплат. Разумеется, если у женщины не обнаруживались показания, по которым она не могла выносить ребенка. Правда, о таких семьях упоминали нечасто. Видимо, они стеснялись признаться в своей ущербности.    – Как назвала девочку? – спросила я Дину в день её возвращения, ковыряясь в тарелке с макаронами.    – А, – она наморщила нос, – Единкой, кажется. Чего морочиться с именем, если не мне с ним жить?    Логика, с которой трудно поспорить. Какова вероятность, что Дина встретит дочь когда-нибудь после? А если и встретит, то лучше безликую Единкой, каких тысячи, чем единственную, с редким именем. Вторую легче узнать и полюбить, первую – не за что. Я впервые подумала: что если родители не собирались выделить меня среди остальных? Вдруг им просто хотелось похвастаться смешным именем. Не им же жить с ним. И, вероятно, лишь меня смущали стандартные имена. Из-за того, что мое отличалось от них.       Та смена выдавалась на удивление спокойной. Волна паникующих спала, и мы расслабились. Я сидела в приемной, сортируя папки с отбывшими: выздоровел-скончался; выздоровел-скончался. Напарница-медсестра попивала кофе и сетовала на скучные трудовые будни.    Его привезли на каталке. Я не сразу определила, мужчина это или женщина. Вместо головы кровоточила сплошная рана. Но одет он был в мужской комбинезон, а с каталки свисали ноги в ботинках большого размера. Повязка, наспех наложенная в район бедра, пропиталась кровью. Вслед за пострадавшим забежала рыжеволосая девушка. Она заходилась в истерике, хватала ртом воздух и задыхалась, скребя себя по горлу. Просила его не умирать, пыталась дотронуться до окровавленной ладони и нечленораздельно бормотала что-то, понятное им двоим.    Жена, догадалась я, борясь с тошнотой.    Его завезли в лифт и помчали прямиком в операционную.    – Что произошло? – никуда не торопясь, медсестра забрала из ослабших пальцев девушки электронную карточку мужа и отложила, чтобы попозже занести её в сканер.    – Он... Я... Он... – сипела рыжеволосая.    Медсестра подняла левую бровь.    – Ларка, разберись с ней.    Я, кивнув, отвела девушку на скамейку. Усадила, дождалась, когда новый приступ затихнет. Смешные веснушки на её носу сейчас казались неуместными и глупыми.    – Пожалуйста, расскажите, что случилось. Нам нужно оформить запись.    Она говорила сбивчиво, путаясь в словах, временах и склонениях.    Из всей речи я поняла, что две недели назад у её мужа выскочил прыщик на руке. Мужчина сковырнул его. Когда тот начинал заживать – ковырял вновь и вновь. Рана разрасталась, края загноились. Не помогали и заживляющие мази. Вроде бы ерунда, но сегодня болячку заметил один из сотрудников завода. И он посчитал, что это... проявление мора. Почерневшие гнойные язвы. И муж этой милой рыжеволосой девушки заражен.    Рабочий спросил, что с рукой. А мужчина рассмеялся и пошутил: "Моровая болезнь". Тогда рабочий не придумал лучшего, чем убить "разносчика заболевания". Он молотил его ногами, избивал инструментами. Девушка, которая трудилась вместе с любимым, верещала, её держали, чтобы она не попала под удар. Зачинщика попытались остановить, но слишком поздно. Куском железа он проломил голову, изранил тело.    Наверное, рабочий обезумил и позабыл, что кровь разносила заболевание. Он считал, что от зараженного легче избавиться, чем сообщить властям. Он устал ждать эпидемии и рехнулся от страха... Наверное, его уже скрутили, чтобы казнить.    – Не переживайте, – сглотнув комок, тихо сказала я, – всё наладится. Передайте мне карточку, чтобы я занесла вас в список посетителей вашего мужа.    – М-мужа? – заикалась рыжеволосая. – Он мне не муж... Мы любим друг друга, но...    И тут же охнула. Глаза расширились, в них появился иной оттенок ужаса. Если бы она попала к любому другому слушателю, тот непременно сообщил бы о порочащих связях правительству. И нарушителей бы жестоко наказали за разрушение устоев Единства.    Я сжала челюсть и шикнула на неё, начавшую заходиться в повторной истерике.    – Молчите!    – Не жалуйтесь, прошу вас.    – И не собиралась.    – Почему?..    Самой бы знать. Но вспомнилась Анна, избавившая меня от плохой записи в личном деле ценой собственной свободы. Или жизни? Перед глазами встало тряпичное тело, которое выносили из учительского барака. Может, я поступлю правильно, если я спасу чью-то шкуру?    Не об этом ли говорила Анна? Надо мыслить, а не бездумно подчиняться правилам. Люди не должны страдать из-за любви.    Тот мужчина умер, не доехав до операционной. Как объяснили позднее: от обильной кровопотери. Медбрат, сообщивший об этом, зашипел на подлетевшую к нему рыжеволосую девушку:    – Зачем вам видеть его сейчас? Попрощаетесь с мужем в морге, когда его лицо приведут в порядок.    И она взвыла раненной лисицей. В морг пустят лишь родственников. Затем труп сожгут (в крупных городах хоронили, но в Со-На не было своего кладбища), и всё, нет человека. Была б она его женой, то получила бы пособие по смерти, приличную сумму; недельный отпуск. Но так лишилась даже возможности попрощаться. Моё сердце зашлось в немом крике.    – Постойте, – медсестра, считывающая карту, помрачнела. – Вероятно, какая-то ошибка. Указано, что он не женат. Перепроверю...    Сейчас девушку попросят продемонстрировать свою карточку. Без отметки о браке. А она не сумеет соврать об отношениях – не в том состоянии. Действовать пришлось молниеносно. Я, уловив момент, когда медсестра вновь погрузилась в созерцание монитора, схватила плачущую за ладонь и повела к выходу из больницы.    – Уходите, – рявкнула, переступив порог,– и не возвращайтесь.    – Я останусь... – она вырывалась. – Должна увидеть его... Я люблю его...    – Убирайтесь отсюда, а не глупите, нарываясь на наказание. Он умер, но вы должны жить, – мой тон был жесток. – Идите.    Или я звучала убедительно, или девушка сдалась, но она, склонив голову, пошла прочь от клиники. Вскоре тонкий силуэт смешался с толпой, рыжее пламя волос погасло.    Скрестила руки на груди, вздохнула, прикрыла веки. В животе поселилась пудовая тяжесть. Я вернулась в приемную и навесила маску безразличия.    – Куда она сбежала? – поинтересовалась медсестра. – И почему ты её не остановила? Понятно же, что у них была связь!    Есть ли разница, если мужчина мертв? Связь прервалась, родить нездоровых детей они точно не смогут. Девушка пострадала за двоих – ей придется жить с памятью о любимом, который погиб у неё на глазах.    – Глупости, – я повела плечом. – Они были сослуживцами.    – С какого перепугу она тогда так стенала? – медсестра склонила голову набок.    – Ну, – подключился медбрат. – Умоляла не умирать.    Я надолго задумалась, будто стараясь припомнить речь девушки. Хотя та крутилась в ушах и стучала по вискам. Я смогла бы повторить фразы практически наизусть, но вместо этого сказала:    – Вроде бы они дружили. Конечно, тяжело терять знакомого человека. Разве умоляла? По-моему, заверяла, что он выкарабкается.    – Ну, может, и так. Не особо слушала её вопли.    Медсестра быстро позабыла о скучной теме. Умирали в больнице постоянно, если верить тем заключениям, которые я усердно разбирала. Выздоровел-скончался.    Я облегченно выдохнула. Если повезет, к горю рыжеволосой девушки не прибавится запись в личное дело и наказание неизвестного рода. Но, я уверена, суровое. Прочих в Единстве не дают.       После того дня мне постоянно снился Ник. Но не милый друг и названный брат, с которым мы взламывали кабинеты или прогуливали уроки. Он стал другим: повзрослевшим, возмужавшим. И он не называл меня сестренкой, а сжимал в объятиях да робко целовал в губы.    Я просыпалась посреди ночи и долго пялилась в потолок, пытаясь унять стучащее сердце.    По какой причине именно эти сновидения? Разве я испытываю к Нику нечто большее, чем сестринскую любовь? Да и с чего? Мне никогда не нравился он как парень. Ник сходил с ума по Кристине. По крайней мере, его состояние после её отъезда красноречиво говорило об этом. А я никогда не влюблялась. И в животе не сводило от волнения, и во рту не становилось сухо. Но Ник не уходил из снов, называл меня ласково, гладил по волосам.    Наверное, частичка меня грезила о любви: попробовать на вкус, оценить, потонуть и не выныривать до последнего. Но после я вспоминала окровавленное лицо мужчины и ревущую около каталки рыжеволосую девушку со смешными веснушками. Становилось холодно, точно позабыла закрыть окно. Зачем нужна любовь, если она приносит страдания? Заставляет срывать голос, гасит огонь во взгляде. Если в ней нельзя открыться, и остается трусливо скрываться по комнаткам в общежитии? Если замуж наверняка придется выйти за чужого и с чужим провести столетие?    И я почти убеждала себя, что любовь – это зло, разрушающее размеренный уклад нашей жизни. Но ночью мне опять снился Ник. Сердце билось по ребрам, а дыхание срывалось на хрип.    Глава 9.    Семнадцатилетие подступило внезапно. Подкралось на цыпочках, и я ощутила себя дряхлой старухой, а не девушкой всего на год старше прежнего. Нет, даже не так. Я не взрослая, а постаревший ребенок: с детскими мечтами, фантазиями и прожорливостью до мармелада.    По какой-то ошибке старых детей тоже заставляли трудиться. Вот и я, отработав смену, пришла домой за заслуженным отдыхом. Не умываясь, легла в постель, натянула одеяло до макушки. Почти задремала, но помешал стук в дверь. Пришла Катерина. В последнее время именно она не позволяла мне забываться в безрадостных мыслях: вытаскивала из "ящика", водила в кинотеатры, кафе, музеи. Это не раздражало. Я была искренне благодарна ей за поддержку.    Подруга принесла с собой большущую коробку, повязанную алой лентой. Внутри лежал торт. Нет, вру; настоящее произведение искусства. Расписанный узорами из глазури, украшенный причудливыми кремовыми фигурками. По водной глади прогуливались лебеди, выписанные в мельчайших подробностях. Крылья плавно изгибались, оперение пушилось, а на воде оставалась дорожка от скольжения. Я ахнула от восторга.    – Он огромных денег стоит, – промурлыкала Катерина, одобряя реакцию. – А мне забесплатно достался.    Она развернула торт другим боком. Там красовалась некрасивая вмятина. Сбившая изящную линию волн, втоптавшая кусочек узора в бисквит. Катерина надула губы:    – Обычно мастер такое выбрасывает, но я упросила забрать. Он даже обиделся, заявил, что испорченные вещи выкидывают, а не дарят. Но отдал.    – Спасибо, – я обняла подругу, а та провела по моей спине ладонью.    – Это, Ларка, возвращайся... – невпопад сказала она.    Я непонимающе округлила глаза. Пухленькие щеки Катерины покраснели.    – Ты, по-моему, мысленно не в Со-На. И точно не со мной. Я тебя и так тормошу, и этак, а в ответ сплошное "Угу-угу". Что-то случилось?    До сегодняшнего дня и словом не обмолвилась о том случае в больнице, хотя ссутулившийся силуэт частенько мерещился на улицах города. Тогда я вздрагивала и спешила подальше, пусть и догадывалась, что это не та девушка, потерявшая возлюбленного.    А вот сегодня рассказала: и про мертвого мужчину, и про сновидения, и про Ника. Получилось легко, как с языка сняла. Ожидала неприязни или укора, но Катерина прекрасно поняла мои чувства. И точно, разве не она так любила Дениса, что полгода после его отъезда ходила привидением?    В комнатушке воцарилось единодушное уныние.    – Почему они нас не встретили?! – вдруг воскликнула Катерина. Излишне истерично, я аж отшатнулась. Тишина размылась от выкрика, стерлась под его напором.    Мы так старательно умалчивали об этом, обходными путями говорили о друзьях из А-02 и не пытались найти разгадку предательства. Да и считалось ли оно таковым? Разве мало причин, по которым человек не сумел прийти? Не дали выходного на работе или вовсе поступил в другой город. Нас ждали на железнодорожной станции до последнего, но...    Я представила худощавого Ника, спрятавшего руки в карманы и всматривающегося в незнакомые лица. Светлую челку, взъерошенную ветром. Нетерпеливое постукивание башмаком по асфальту. И тяжелый вздох, когда поток схлынул, а меня в толпе не было.    Заныло, защемило. Колом в горле встали невыплаканные слезы. С трудом нашла в себе силы сказать слабо утешающее:    – Кто знает, почему?..    – Я постоянно обсасываю варианты. Ни твоих друзей, ни Дениса... Если б хоть одну из нас встретили, я бы успокоилась. Но так... – Катерина прикусила губу; я вынужденно кивнула: – Или их перевели не в Со-На, или они не выкроили дня, или...    Вовсе позабыли о нас. Часами я проигрывала эту мысль в голове, как звуковой файл на планшете. Крутила её, рассматривала. И боялась признать, насколько она правдоподобна.    Помотала волосами, прося замолчать, не озвучивать ужасного предположения. Нет! Ник не мог. Кристина с Грином – вполне; мы дружили, но особой близости не испытывали. Нам было хорошо вместе, но и порознь – тоже. Но без Ника в сердце сверлило безнадегой, щипало ядом одиночества. Он не мог...    – Я не знаю, что хуже. – В голосе пропали эмоции. – Если Денис далеко, увидимся ли мы? Если он рядом, но забыл обо мне – сумею ли жить после такого? В любом случае, – подытожила Катерина, – нам никогда не узнать правды. Разве что встретим кого-нибудь из них. Представляешь, приходим в ресторан годика через четыре, а Денис сидит себе и уплетает пирожные, приготовленные мною.    – Ага, – подключилась я, – а мои стоят в очереди на прививку от мора. Вот хохма-то.    После смеха, явно наигранного, мы вновь притихли. Зато шумело снаружи: тормозами автомобилей, ветром по стеклам, чьим-то хохотом.    – А ведь найти информацию о них реально, – выглянула в окно, но не нашла заразительно смеющегося человека. – Зуб даю, в Зале Пути имеется громадный архив со всеми нашими профессиями. Иначе зачем нас так тщательно оформляют?    – Думаешь, есть? – Катерина провела по лебедю, превратив его в бесформенное месиво. Облизала крем и застыла с пальцем у рта.    – Разумеется! Но нам туда не попасть... – сникла. – Вот бы хоть мельком... На минутку...    Катерина нехорошо прищурилась. Именно нехорошо; подобное случалось с ней редко, но это означало, что идеи в голове вертятся совсем не добрые.    – Всего один день в жизни ты не числишься никем и можешь пройти распределение, – отрешенно выдала она. – В другие разы назначение оформляется по прошениям о повышении или переводе. Но в этот день у тебя "пустая карта", поэтому служащий заносит тебя в архив...    – Ну да, когда мы приезжаем в А-01.    Я с сомнением глянула на подругу. Та напряглась, вперилась взором в стену.    – Именно. Тогда-то наверняка открывают общую картотеку, да?    Она путано объяснила, о чем так старательно думала. Никто не удивится, приди новоприбывший подросток в Зал Пути второго июня. Дело за малым: стать тем самым подростком и каким-то образом забрать данные. С чужой карточкой, потому что проход осуществляется по ней. Нельзя засветить свою.    – Придется обворовать кого-нибудь из тех, кто приедет в этом году, – объявила Катерина.    – Чего? – Я подалась вперед, надеясь, что ослышалась.    – Давай вначале попробуем торт, – она тряхнула тугой косой.    Мы забрали из кухни две ложки и вернулись в комнату. Ели прямо из коробки. Я была готова проглотить от восхищения язык. Вкусно, сочно, с ноткой непонятного, но великолепного; сладко-пряного, тягучего. Лучше подарка на день рождения придумать невозможно!    Катерина объясняла план, а я то краснела, то бледнела. Висящее у стола зеркало отражало перемены, как насмехалось надо мной. "Смотри, какая ты смешная, встрепанная, с глазами навыкат", – безмолвно хихикало оно.    – Ты осознаешь, как нам влетит, если план раскроется? – только и сумела выдавить я, когда Катерина договорила. – Нет, влетит – слабое слово.    – Нас казнят? – она не спрашивала, а утверждала. – Но оно стоит того. Для меня – точно. Чокнусь, пока буду гадать: помнит он или нет.    – И для меня, – отложила ложку, побарабанила пальцами по коробке. – Давай попробуем.    – Отлично! – Ямочки на щеках стали озорнее, почти как раньше. – Осталось определиться, кто пойдет... Вместе, сама понимаешь, – не вариант. Попытка всего одна.    – Я, – с мрачной решимостью.    Она склонила голову, словно примеряясь ко мне. Я, исключительно я. Всё просто: Катерина вроде бы примирилась с отсутствием Дениса. Ей тяжело, но она держалась, находила силы обсуждать симпатичных мальчишек. А я изнывала ночами от снов, после которых хотелось вгрызться в подушку и орать до хрипоты. Я была обязана найти Ника и излечиться: убедиться, что любовь – домыслы. Её нет. Он – мой брат... Брат, полтора года без которого показались вечностью. Как же я скучаю! К тому же моя внешность менее примечательна, чем Катеринина.    – Я толстая, – хихикнула она, когда услышала о мотивах. – Ой, и не спорь. Не обижалась и не собираюсь. Всё верно. Ты не представляешь, как тяжко соглашаться. Но тебя, в самом деле, легче изменить под ту девочку, чью карточку мы украдем. Если худая – отлично, толстовата – добавим "объемов". Надо лишь тренироваться с макияжем, чтобы походить чертами. Видала, что творят мастера? Создают из простого человека подобие любой знаменитости! Жаль, я не умею так.    – Аналогично, – глянула на себя. Лицо, лишенное туши и теней, блеска или яркой губной помады. Женщины Со-На жадно скупали косметику, тратили половину зарплаты. Я была холодна к собственной внешности. Дина постоянно твердила, что светлым ресницам нельзя без черной туши, что брови нужно подкрашивать, а волосы красить в яркий. Что блеклые блондинки нынче не в моде, но я и не собиралась становиться модной.    – Придумаем! – загоревшаяся идеей подруга, кажется, воспылала и сама. Зажглась каждой клеточкой тела, наполнилась воодушевлением. – Неужели мы сумеем?    – Вряд ли, – ответила честно, – но попробовать стоит.    План оставался туманным, но я полностью поддерживала его. Детали обдумаем позже. Главное – у нас есть полгода. Разве этого не хватит?..    Почему-то мы совершенно позабыли, что собираемся нарушить закон. Пошатнуть основы Единства, вскрыть его тайны, ворваться в святую святых, в Зал Пути. И если нас поймают, отделаемся ли штрафом? Или нас казнят?    Тюрьмы отменили десяток лет назад. Заключенных содержать невыгодно. Они живут за деньги горожан и требуют порою большего, чем любой из нас: пищи, одежды, охраны и помещений. Теперь наказания стали проще: или штраф, или проблемы с профессией и семьей, или определение на принудительные работы, или смерть. Казнь особо серьезных преступников даже показывают по проекторам. Вначале им наносят черную метку-крест на запястье – дань уважения обычаям Единства. Раньше приговоренным ставили метку, чтобы различать в тюрьме простых заключенных и смертников. Им позволяют в последний раз отобедать. И вводят смертельную инъекцию. Та распространяется по телу медленно и крайне болезненно. Преступник умирает в конвульсиях, крича и моля прервать страдания. А за ним наблюдают люди, смотрят и одобряют, желают человеку мучиться подольше.    Нет. Нас не поймают. Должна же я быть хоть в чем-то хороша. Возможно, в нарушении закона? Тем более – ничего серьезного мы не планируем. Я не собираюсь отдавать данные враждебным странам, никому не угрожаю и не причиняю боль. Разве дружба не стоит того, чтобы за неё боролись?       Жизнь разъехалась на две части: работу и масштабную подготовку ко второму июня. После смен я мечтала исключительно об отдыхе. Без пациентов и уколов, анализов, которые все-таки научилась делать. Без жалоб, стонов. Документов и слезящихся от долгого сидения за планшетом глаз. Но поспать удавалось, когда смена была ночной – весь день до прихода Катерины в моем распоряжении. Если же возвращалась с работы вечером, за меня плотно бралась подруга.    Она подошла к делу основательно. На целую зарплату купила средств для грима и макияжа: и теней, и кремов, способных зрительно изменить объем лица, и пудр, и даже зачем-то набор накладных родинок. Брала частями и в разных магазинах, чтобы не вызвать подозрения. Мне казалось, что это излишне – женщина ради красоты готова скупить всё подряд. Но условности соблюдала.    Когда шкаф забился тюбиками и коробочками, Катерина успокоилась. Временно. А затем перешла к экспериментам. Вначале выходило туго. Она заезжала карандашом для век мне в глаза, красила губы так, будто их растянуло. Ресницы склеивались, вместо "светлого тона кожи" я превращалась в бледного мертвеца. Но не вякала, молча сидела и ждала. Катерина бранилась, в ярости бросала кисточки на пол, называла себя бездарностью. Я и не догадывалась, что у подруги бывают столь пылкие эмоции.    В перерывах между "преображениями" обсуждали стратегию. Получалась куцая и глуповатая, но всяко лучше, чем совсем без неё. Впрочем, основная идея сводилась к: "на месте разберешься". Какова вероятность в критической ситуации разобраться хотя бы в чем-то? Скорее – забьюсь в угол и заплачу.    Лето приближалось. Вначале робко, с первой листвой на деревьях и согревающим солнцем. Но после прочно обосновалась в городе, осело жарким воздухом на тротуарах, оголило плечи.    Мы пробовали предугадать любые развития событий вплоть до самых нереалистичных. По полдня проводили за обсуждениями.    Случались и ссоры:    – А если на тебя наставят пистолет? – донимала Катерина, пытающаяся налепить второй подбородок.    Получилось жалко. Словно у меня отклеивалась перекошенная челюсть. Я искренне не понимала, для чего столь радикальные изменения. Неужели нам не попадется человек моей комплекции? Но Катерина утверждала, что следует быть готовыми ко всему. Вот и готовились...    – Завизжу и спрыгну из окна, – ответила без улыбки.    – Ну а честно? – она надавила на "челюсть" и попыталась вправить её, чуть не вывихнув настоящую.    – А что я смогу-то?    – Как что?! Отнять оружие и...    – Совершить вооруженное нападение, – окончила, хмуро кивнув и получив приказ не дергаться. – Чего терять, да? Всё равно казнят.    Катерина погрустнела. В вопросах разоблачения у нас оставался прочерк. Разве что убежать? Одно хорошо: по физкультуре у меня стояла твердая семерка. Прыгать и метать снаряды не умела, в остальном была не так уж и плоха. Бегала быстро, дыхание держала ровно.    После долгих мучений подбородок вышел вполне сносным. Не совсем таким, как добивалась подруга, но черты лица потяжелели.    – Надеюсь, мы найдем худенькую девочку, – заметила Катерина, разглядывая меня под разными углами. – Похоже, но присмотришься – страшилище.    – И тебе спасибо, – съязвила я.    Она закатила глаза; мол, правда бывает неприятной.    – Хорошо. Представь, при входе попросят уточнить, из какого сектора ты приехала, – вновь начала зудеть Катерина. Этот вопрос она рассматривала раз сорок.    – Я выпрошу у жертвы, – выделила слово ехидной интонацией, – всякие важные детали. Откуда, как зовут, как училась...    – А если она не скажет?    Простонала: и от раздражения, и от того, что Катерина рывком отклеила подбородок.    – Чего ей утаивать всякую мелочевку? Не переживай.    – Ну-ну. Нас казнят за такое! Ларка, понимаешь?! – Подруга скомкала салфетку, которую достала, чтобы протереть кожу от клеящего состава. – Мы должны знать о, как ты выразилась, жертве абсолютно всё! Любые медицинские и личные параметры.    – Для чего?! – я вспылила. – Кому сдался её размер ноги?! Я не жить вместо нее удумала, а прийти в Зал Пути, найти адреса и уйти! Я даже карту верну сразу, как закончу! Положу прямо ей в карман, пока она спит.    – Кстати, да, – сжала пальцы до хруста. – Если не уснет?!    – Я обещала, значит, уснет, – размеренно, четко проговаривая слоги, с полнейшей уверенностью.    В подробностях я продумала всего несколько вопросов; те, что связаны с медициной. Остальное – туго. Но как заставить одну заснуть, а вторую (или второго, смотря какой служащий попадется в Зале Пути) напугаться – идеально.    – Но...    – Никаких "но"! – выставила указательный палец. – Катерина, мы договорились: ты занимаешься сходством, я – остальным.    – Кое-кто слишком уверен в собственной гениальности, – губы скривились. – Меня огорчает, что ты совершенно не боишься. Тебе будто нравится. Ларка, ты прешься от возможности усыпить человека, воспользоваться его картой и украсть данные.    Как же она неправа. Я боялась. Боялась до трясущихся пальцев и бессонницы в редкие часы сна; до успокоительных таблеток, которые глотала пачками. За свою шкуру, за Катеринину. Я не могла представить, что будет, если та несчастная, которую мы выберем жертвой, не сумеет оправдаться? Вдруг служащий подтвердит, что информацию забрала именно она? Мы из-за эгоизма погубим чью-то жизнь. И меня это терзало, съедало. Но я понимала, что надо или идти до конца, или отступиться. А потом корить себя за малодушие. Ещё давно, в А-02, я стала для Катерины защитой и опорой, теперь же поддерживала статус, обещала быть сильной за нас обеих.    Мы справимся. Катерина изменит внешность. Я сумею улизнуть с данными. А девушка докажет, что она непричастна.    – Нет, – в тон сказала я, успокоившись и уняв злую дрожь, – я прусь от возможности встретиться с теми, кто мне дорог. Если затея не по душе – откажись. Я не разозлюсь и не обижусь.    – Я переживаю... – она закрыла ладонями глаза, всхлипнула. – За нас... За тебя особенно...    – Давай позабудем о плане? – предложила я скрепя сердце; вопрос задавала постоянно, но всякий раз боялась получить согласие. – Всё останется как прежде. А друзей, может, и так отыщем...    Но Катерина покачала головой и отрезала будто бритвой:    – Ни за что.    Я ободряюще улыбнулась, осторожно разжав её сцепленные кулаки. Всё у нас получится.Глава 10.    Подступил вечер первого июня. Город бурлил и кипел, приветствовал новоприбывших. В наше общежитие поселялось человек с двадцать. Мы с Катериной встречали их около главного входа, улыбались, махали, а сами присматривались к девушкам, выискивая "мой" типаж. Нас не в чем было заподозрить, познакомиться вышли многие. Кто-то в надежде, что приедут из его сектора, вторые – за компанию, иные – от скуки.    Время не поджимало. Катерина взяла двухнедельный отпуск, в который её так долго отправлял мастер. А мне повезло, что первое число пришлось на выходной, а завтра – во вторую смену. Значит, есть полтора дня на исполнение плана.    Сквозь поздравления, пожелания, рукопожатия я увидела её...    Она подходила превосходно. Моего телосложения, разве что бедра шире, но какая разница? В широко распахнутых глазах – искорки; губы тонкие, а светлые волосы уложены "крендельком". И родинка на щеке, будто специально для Катерины с её набором накладных. Она и улыбалась по-особенному, и щебетала, и хохотала. Излучала свет, похожий на солнечный. Робость, присущая новичкам, обошла её стороной.    Я практически ляпнула: "Она слишком милая, я не смогу, давай поищем ещё", но вместо того процедила:    – Подходит?    Катерина кивнула.    Софья, так её звали, оказалась превосходной даже в жертвенности. Общалась со всеми, без умолка рассказывала о себе. Я краем уха слушала, о чем она говорила звонким, как бубенцы, голоском. Имя, сектор и разные мелочи, которые обязательно пригодятся в заполнении анкет. Софья добралась и до нас. Подруга встала как по струнке, но я стукнула её локтем.    – Расслабься, – зашипела, подмигнув Софье: – Привет!    – Добрый вечер, – та заулыбалась.    Завелась непринужденная беседа. Как прошел переезд, какие планы, хорошее ли впечатление оставил Со-На. Я мельком узнала парочку ответов. Безвинно, мирно. Она и не заподозрила неладного. Оказалось, что мы будем жить на одном этаже! Это разрешало кучу проблем.    – А кем назначены вы? – спросила Софья с неподдельным интересом.    – К-кондитером, – неразличимо пробубнила Катерина.    С трудом удержалась, чтобы не дать ей подзатыльник. Ну почему я держусь, хотя хочется удавиться от одной мысли предательства столь симпатичной девочки, а подруга двух слов связать не может?!    – Медиком, – вставила я.    – Ух ты! – В глазах Софьи заплясали огоньки. – Я бы тоже хотела работать в медицине.    В грудь как ударило булыжником, выбило воздух. Нет, нельзя брать её, восхищенную идеей спасения людей. Наверняка, стань она медиком, помогла бы многим. А у меня попросту не сыскалось других увлечений.    Досчитать до пяти, перевести дыхание. Никаких отступлений. Поздно.    – Надеюсь, мечта сбудется, – смущенно отвела взгляд и резко перевела разговор: – Ну, не хочется тебя отвлекать. И так уже отняли целых, – бегло глянула на часы, – шесть минут...    – Ой, я готова вечно общаться с вами! Здесь так здорово.    "Ты даже не представляешь, насколько ошибаешься", – тяжко подумала я, когда подхватила Катерину за талию и повела в сторону лифта. Оставалось дождаться разносчика ужина для новеньких и приступить ко второму пункту плана.    Время двигалось улиткой. Я нарезала круги по комнатке и изредка прислушивалась к звукам в коридоре. Сидящая на кровати Катерина смотрела исподлобья.    – Ты знала, на что мы идем.    – Да, – буркнула она. – Но ожидала обычную девчонку. Или какую-нибудь мерзкую, типа Сали из нашей спальни. Помнишь? Но не Софью.    – Хорошо, – ударением выделила слово и заговорила жестоко, безальтернативно: – Ты видела кого-то ещё, подходящего под мою внешность? Тебе и так придется попотеть.    – Не видела, – согласилась она, вздохнув. – Значит, не передумаем?    – Поздно.    Когда мальчик с тележкой еды наконец-то появился, я отправилась на кухню, где старательно пыталась приготовить нечто съедобное. Делала это неспешно, по рецепту, выверяя граммы и оправдываясь перед соседями собственной неграмотностью в кулинарии. Я тянула время, беспокоясь, что Софья вовсе не придет.    Но вскоре она появилась в проходе, и неосязаемый свет разнесся по кухне, приласкал всякого. Софья поставила разогреваться ужин, налила чаю и буквально на мгновение отвернулась – поделиться с кем-то, как ей нравится новая комната. Пары секунд хватило, чтобы невзначай приблизиться к кружке и впрыснуть в неё бесцветное содержимое шприца. Я держала его в рукаве, и со стороны выглядело, будто я пронесла руку рядом с чашкой, потянувшись за солонкой.    Вдох-выдох.    Софья отпила глоток. Поморщилась, обратилась непонятно к кому:    – На языке горчит. Это нормально?    – Ага, – голос осип, – дешевый чай – гадость. Добавь сахара, а послезавтра получишь зарплату и купишь всё, что пожелаешь.    И продолжила сосредоточенно изучать рецепт. Софья широко зевнула, отложив нетронутый ужин:    – Что-то я утомилась... Пойду...    Походка расслабилась, движения стали шаткими. Оставалось минут десять перед тем, как она провалится в глубокий сон. До завтрашнего обеда – точно. По плану я должна была выйти вместе с ней и попробовать незаметно выкрасть карточку, но, хвала удаче, черная пластинка призывно торчала из кармана комбинезона.    – Постой! – охнула я, быстрым шагом перейдя кухню. – Не ты оставила?    Протянула собственную резинку для волос. Софья рассеяно провела по прическе. Отрицательное покачивание головой.    Мы завернули за угол вместе. И я, едва не запнувшись о собственный каблук, повисла на Софье. Та удержала меня за локти, посоветовала крепче держаться на ногах.    – Извини. Доброй ночи.    – Пока-пока! – На губах заиграла довольная улыбка. – Завтра свидимся. Обязательно похвалюсь назначением...    – С удовольствием послушаю.    И поспешила отыграть спектакль до конца. Вскоре на плите жарилось что-то неаппетитное, а я "предвкушала", как вкусно получится. Соседи не спорили. Оставив ужин томиться под крышкой, я вернулась к Катерине, которая за полчаса моего отсутствия не изменила позы. Молча убрала чужую карточку под подушку.    На сон выделили время до пяти утра, поэтому уже в девять разошлись по комнатам. Постыдную потугу к кулинарии я выбросила в мусоропровод, перекусила печеньем с чаем и легла. Но сон не шел...    Перед закрытыми глазами – пляска из искр и огней. В ушах отдавалось ударами сердца. Дрожь пробегала по позвоночнику; вверх-вниз. Нащупала ладонью прохладный пластик и отдернулась, как от оголенного провода.    Расслабиться. Перевернуться на живот, зажмуриться и не думать ни о чем... Может, так засну.    Я то проваливалась в неглубокую дрему, то вырывалась из нее от любого шороха. Поэтому, когда завопил будильник, даже обрадовалась пробуждению. Без тщетных попыток заснуть куда легче.    Катерина застала меня сонную и разбитую, в ночной рубашке, рядом со смятой постелью. Сама она выглядела не лучше, разве что причесалась и оделась. Но глаза красные – то ли недосып, то ли слезы.    – Готова? – шепотком, словно нас подслушивают. – Я всю ночь продумывала образ. Должно выйти сносно.    – Да, – я взъерошила волосы. – И не "должно", а выйдет.    Она усадила меня напротив зеркала и взялась за преображение. Все-таки за полгода Катерина великолепно освоила мастерство визажиста. Вскоре мои глаза стали зрительно больше, пронзительно-голубого цвета. Ресницы распушились. Губы, напротив, сделала тоньше: тональным кремом смазала привычную границу и нарисовала новую, отделила её карандашом. Тон кожи чуть осветлила. Пользоваться накладным подбородком не пришлось, было достаточно "объемного" крема для сглаживания черт. Последним штрихом добавила точечку-родинку на щеке. Я выглядела не сносно, а превосходно. Даже при близком осмотре не отыскать следов обмана. Разумеется, в сравнении с настоящей Софьей – дешевая подделка, но для сходства с фотографией в личном деле – самое то. Всё равно те никогда не получаются стопроцентно похожими на владельцев. Уж я-то знаю, в медицинском архиве перебрала сотню историй болезни.    – Шика... – начала я, но Катерина достала салфетку и мазнула ей по моим губам. Макияж испортился. – Эй!    – Отвратительно. Совсем не так.    – Ты рехнулась, вышло изумительно, – поморщилась.    – Нет, ужасно, – она обхватила голову руками. – Переделываем.    Я глянула на часы. Драгоценный час потерян. Ладно, в следующий раз добровольно не дамся.    Процесс двинулся в обратном направлении. Смыть тени, тушь, помаду, крема... Из зеркала на меня снова посмотрела блеклая простушка. Заново наложить основу, макияж, отретушировать, выровнять тон.    Удивительно, но "творец" оказался доволен. Катерина одобрительно хмыкнула и взялась за волосы, переплетая их в замысловатый кренделек. Я терпела, когда она дергала за пряди, путала их.    К семи образ завершился стандартными обувью и комбинезоном. Катерина, повертев меня, проверила, всё ли верно. Не должно быть и единого намека на вещи, которым неоткуда взяться у новоприбывших.    – Не сутулься, – напоследок бросила она, когда мы прикрыли дверь и отправились к лифту. Главное – не попасться знакомым.    Прошмыгнули незамеченными. На улице я передала собственную карточку Катерине, оставив у себя новенькую, без царапинок и зазоров, и двинулась туда, где изнывала от тревоги и ожидания год назад. Конечно, разумнее было бы выбрать другой Зал Пути, дальше от дома, но как предугадать его строение, охрану, особенности?    Флаг на шпиле трепыхался в такт прохладному ветру. Взяла талончик и примкнула к толпе. Волнение оказало пользу: я смотрелась обычным нервничающим подростком, только-только покинувшим привычный мирок.    Моя очередь. Скромное приветствие с усатым немолодым охранником. Привычные вопросы, неотличимые от контрольных в школе: промашка – минус балл. Я запиналась, теребила пуговицу на рубашке. В какой-то момент почудилось, что хмурый мужчина раскусил меня. Глянул очень уж пристально, будто не веря. Я чуть не подавилась языком. Но охранник ободряюще кивнул, указал на металлоискатель. Зажмурилась от страха, сделав шаг. Ни писка устройства, ни просьб остановиться. Турникет считал карту. Напоследок охранник крикнул: "Не переживай так, мы не кусаемся".    Смешно, что систему проще всего обмануть ребенку. Ни взрослым с их выверенными схемами и логичными доводами, а тому, от кого не ждешь подвоха. Кто непредсказуем и опасен из-за того, что ещё не "переродился" в жителя А-01.    У заветной двери я поняла, как подкашиваются коленки, как недостает воздуха в груди. Дорога назад оборвалась, но и двинуться вперед я не могла. Мысли крутились подобно снежинкам в метель. Это неправильно, невозможно, отвратительно. Я переступаю через закон, через государство, через себя. Меня поймают и непременно казнят.    Практически обернулась, чтобы сойти с лестницы и позорно сбежать. Бюсты правителей разглядывали меня с презрением. В их поджатых губах читалось: "Слабачка".    Развернуться легко, но где найти друзей, если не через архив? Провести десятилетия, высматривая в толпе тех, кого ни за что не отыщу? А Катерина? Она взяла отпуск в надежде отправиться к возлюбленному. Сотню дней твердила, что нужно отступиться, но на заветный вопрос: "Давай оставим всё как прежде?" – отвечала отказом. Всегда. Извела кучу денег на косметику. А я сдамся у самой двери? Как объяснюсь? "Извини, я трус, неспособный на поступок".    Ни-ког-да.    Нажала на кончик дверной ручки и потянула на себя.    – Доброе утро.    – Садитесь, – безучастно.    Та самая девушка-"лошадь": с прямой челкой и выступающими передними зубами. Она не изменилась, разве что в глазах добавилось тоски. Впрочем, помнила ли я, какой именно она была раньше?    Опустилась на стул и сама протянула карточку. Служащая потянулась за ней. Наши ладони соприкоснулись, но вместо того, чтобы передать карту, я пальцами стиснула тонкое запястье. Удивление в темных глазах. Взмах рукой. Рукав кофты закатан. Движение, и шприц-устройство впилось в локтевой сгиб. Важно не ошибиться, угодить в вену... Метилась туда, но трясущиеся пальцы могли подвести. Только бы не запищало, не сообщило об ошибке. Если ошибка, если прибор не распознает вену, то укол не произойдет. А второй попытки нет. Разве что бегать за служащей по кабинету с шприцом наперевес.    Лучше, конечно, колоть в плечо – проще. Но как получилось. Вся вера в чудо.    Взгляд девушки расфокусировался, она обмякла.    – Не переживайте, – ласково сказала я, натягивая медицинские перчатки и протирая рукавом карточку и угол стола от отпечатков. – Вы сделаете, о чем я попрошу, и получите антидот...    На лице отразился животный ужас.    – Анти... – не двигающиеся губы еле-еле выдавливали буквы.    – Я вколола вам яд. – Отвернулась к окну. – Мысли потяжелели, конечности ослабли, пальцы потеряли чувствительность, не так ли? У нас с вами ровно пять минут, надеюсь, мы потратим их с пользой.    Ресницы опустились и поднялись. Она была согласна на всё.    – Пожалуйста, назовите пароль от архива, куда вы собирались меня занести, – я нагнулась к монитору.    Заикаясь и теряя голос, пробормотала комбинацию. Я ввела её, получила доступ к каталогу, разделенному по годам прибытия и городам. Выбрала первое. Служащая сидела на расстоянии вытянутой ладони, я ощущала её тяжелое дыхание.    Год отъезда Кристины. "Укажите значение". Нет, просматриваемые файлы легко вычислить, и тогда выйдут на моих друзей, а после – на меня. Только имя. Ровно девятьсот Кристин из всего А-02. Где же та, которая 5Р. Сократить поиск до сектора отбытия. Вот. Город, профессия. Есть.    Грин. Иной поиск: по числу значения. Всего семнадцать "Грин 2..." Так-так-так. Найден. Хм, неожиданно, но... Готово.    Денис. Пятьдесят один из секторов с двухсотого по трехсотый. Вспомнила значение, сказанное Катериной. Про себя повторила увиденное на мониторе. Служащая пыталась схватить меня за рукав, но одеревеневшие пальцы отказывались сгибаться. Я стряхнула её руку.    И Ник. Всего пятьсот четыре. Сократить до буквы значения. Девятеро. Вот он... Сердце ёкнуло. Информация въелась в сознание.    Страшно... Если в личных делах как-то фигурируют друзья, а служащая проследила за моим взглядом, то нас вычислят. Глупости! Как проследить за взглядом в её состоянии? Я была предельно осторожна, искала обрывками. Пустые сомнения.    Закрыв архив, быстрым шагом направилась к выходу.    – Анти... дот, пожа... луйста, – прохрипела служащая.    Совсем забыла. Я достала второй шприц. За волосы наклонила голову. Игла вошла прямиком в яремную вену. На коже выступила капля крови.    Девушка с глазами грустной лошади из последних сил поблагодарила за великодушие. И упала безжизненной куклой со стула. О да, я великодушна: в первом шприце убойная доза успокоительного, во втором – снотворное.    Месяцами я обманывала больницу. Мне поручали ставить уколы или давать лекарства, и я в отчетах писала дозу больше той, которую вводила. Совсем на чуть-чуть, абсолютно безвредно. За такими потерями никто не следил. В итоге "материала" скопилось на три целых шприца: один для Софьи и два для служащей. Шприц-устройства были сделаны из сплава серебра, на которое металлоискатель отзывался молчанием. Единство не предугадал, что может стать оружием.    Снотворные средства разные. В первом случае – раствор капель для приема внутрь, сейчас – внутривенно. Потому то действовало постепенно, а это – сразу. Неужели я всё предугадала?!    "Не время хвалить себя!" – ударило по вискам.    Карточку, к сожалению, пришлось оставить – не сбыться обещанию вернуть владелице. Бежать в общежитие и подбрасывать её? Грозит лишними свидетелями. К тому же данные считаны, личность известна. Наоборот, если у Софьи не окажется карты – её легче признать невиновной.    Я прикрыла дверь, протерла ручку. Губы твердили названия. Нельзя осмысливать их, сопоставлять города или профессии. Только помнить. Повторять. Как стихотворение, наизусть.    Вдруг служащая успела оповестить охрану и меня схватят прямо тут, в здании? Но удача оставалась со мной. Выскользнула наружу. Охранник никак не отреагировал на спешный уход. Может, не редкость?    Идти. Скорее, пока не стерлось важное. Город. Профессия. Кристина, Грин, Денис, Ник. Город...    Я столкнулась с Катериной лоб в лоб за очередным поворотом.    – Дай планшет!    Записывала без имен, лишь данные, кусками фраз. В это время ловкие пальцы подруги развязали прическу, смыли помаду и крем со щек. Глаза остались нетронутыми, но вряд ли по ним определят схожесть с той злоумышленницей, которая выкрала информацию из архива. Отдаленно, чем-то, но явно не она. По крайней мере, я верила в это.    Катерина привела меня к кафе, усадила за столик в уголке. Полчаса назад она заказала две чашки крепкого кофе и булочки с вареньем. Кофе остыл, булочки, не первой свежести, умудрились затвердеть. Зато счет об оплате служил отличным алиби. А кто приметит, когда мы заявились по-настоящему? Надеюсь, никто.    Я прижала кружку ко лбу и отсчитывала удары сердца. Не сконцентрироваться. Мысли болтались разрозненно и назойливо стучали по макушке. Они, как стена, не позволяли испугу пробраться внутрь. Оградили от реальности. Но тот был рядом, скреб по затылку ознобом. Я совершила преступление. Да ради чего? Друзей, которые, наверное, и видеть меня не желают?..    Какое наказание дадут за взлом архива? Штраф или исправительные работы? Скорее – смертную казнь. Наверняка через укол инъекции. Как символично...    – Эй, – Катерина ободряюще провела по моей ладони.    – А? – приподняла брови, сосредоточиваясь, но мысль скакала, точно блоха. – Погоди! Я ведь не помогла той служащей. Она упала со стула, вдруг повредила себе что-то? И укол в шею... Не остановила кровотечение. Надо вернуться и проверить...    – Ларка. – Ледяные пальцы, коснувшись шеи, легли мне на плечи, – успокойся. Той девушке наверняка помогли. Всё закончилось. Мы – молодцы. Нет, ты – молодец. Пойми, соваться в Зал Пути поздно. Предлагаю обсудить то, ради чего ты рисковала жизнью.    – Да, конечно, – и опять уставилась в одну точку.    – С самого начала... Ух ты, престижно! Актер?! – подруга присвистнула. – Город Елень.    Не верится, что это записывала я. В голове – тревога, помноженная на пустоту. Я усыпила служащую и убежала, бормоча под нос адреса? Разве? И названия писала я, сама вбивала буквы? Быть того не может. Намертво отложилась лишь последовательность имен.    – Кристина, – монотонно. – А далеко Елень?    Внутри не затрепетало, не появилось желания сорваться и поехать к ней. Но на всякий случай уточнить стоило, вдруг – в часе езды?    Что до Кристины, ей подходила работа. Она умела не только объединять людей, но и улыбаться, когда просили, плакать, если требовали. В лагерных постановках так искусно передавала настроение героя, что самые суровые наблюдатели уходили растроганными.    – Около двух дней. – Катерина открыла карту городов. – Поедешь?    – Посмотрим. Следующий Грин...    Подруга пасмурнела, промотав до него.    – Информация засекречена, требуется первый уровень доступа.    Жаль. И не по себе. Что же с ним приключилось, где он теперь? Но секретность означает что-то особенное. Хотелось бы верить в лучшее.    Кафе оживало, люди возвращались с ночных смен, спешили позавтракать. Колокольчик на входе всё чаще бренчал, официанты рассаживали посетителей, сновали туда-сюда. Катерина отвлеклась на спор за соседним столиком, но тут же опомнилась:    – Рабочий на четвертом сталелитейном заводе, третий разряд. Город Победа.    – Денис, – уголок губ приподнялся. – Победа совсем близко, я права?    Прозвучало двузначно, но одинаково приятно с обеих сторон. Да, до победы осталась самая малость. Полдня дороги на поезде, и Катерина очутится рядом с любимым. Подруга загорелась багряным румянцем да так сильно сдавила чашку, что выступили косточки. Приоткрыла рот для ответа, но слова потерялись.    Остался последний.    Радостная подруга вернулась к планшету, дочитала до конца. Мне не нравилось её молчание, очень не нравилось. Катерина прикусила ноготь. Я попыталась отнять планшет, но она вцепилась в него мертвой хваткой.    – Ну?! – взревела я.    В ушах застыли слова служащей: "Антидот, пожалуйста". Так и я собиралась молить о спасении... Выкручивало наизнанку, выламывало кости. Неужели Ник был определен в Со-На, а значит, не встретил меня умышленно? Но как, если Денис оказался в Победе, а уезжали они в один год, вместе? Или кого-то из них перевели позже? Вспомнить бы... Ну же! Я искала имена, повторяла их. Не выветрились же они, в самом деле?    – Техник, – наконец зачитала Катерина. – В Коссе.    – А где находится...    И тут до меня дошло.    Последнее сообщение пришло вчерашним утром. Очередной глупейший призыв к добровольцам, убеждения о бушующей эпидемии, умирающих людях. И целая строка городов, а первый в списке – Косс.    Глава 11.    Пламя в груди опаляло сердце, лизало ребра и выжигало дыры в легких. Я задыхалась, но выпрямилась, несмотря на боль.    Катерина отложила планшет, её зеленые глаза заблестели. Голос звучал мягко.    – Соболезную.    Я приподнялась на стуле, выдохнув сквозь зубы.    – Зачем?! В личном деле не поставлена отметка о смерти.    – Но ты же понимаешь, он попал в зараженный город. Возможно, там статистика умерших не ведется. А даже если и жив. Как ты поедешь в Косс?    Она была права. И от правоты становилось только хуже; будто тяжелые башмаки втаптывали в грязь. В полуосвещенный зал кафе пробрался одинокий солнечный лучик, такой яркий, что заставлял плакать... Слеза скатилась и упала с подбородка.    Я помассировала замерзшими пальцами виски. Прижала ладони к лицу и замерла на десяток долгих секунд. По ощущениям прошла целая вечность. Медленная, липкая, тягучая. Наконец, я отмерла.    – Легко... – сказала приглушенно, через пальцы. – Добровольцам разрешено выбрать любой город, неужели забыла?    И, вскинув голову, посмотрела прямо на неё.    – Ларка, ты обезумила! – громко запричитала Катерина, но когда люди начали оборачиваться на нас, понизила голос. – Это же не развлекательное путешествие. Ты останешься заперта в Коссе до открытия лекарства...    – Ты сама говорила, что туда поедут лишь ненормальные. Всё сходится, – вымученно улыбнулась.    – Очень смешно, – подруга поджала губы. – Одумайся.    – Значит, ты имеешь право увидеть Дениса, а я Ника – нет? – улыбка переросла в перекошенную ухмылку. – Чем я хуже?    Допила последний глоточек кофе и, позабыв о приличиях, вытерла рукавом губы.    Катерина понуро опустила плечи. Меж бровей залегла совсем недетская складка. Кажется, подруга раздумывала, как убедить меня отказаться от затеи. Честно, я бы и сама отказалась, прямо сейчас. Уверилась, что мне неинтересны открытия лекарств или поездки незнамо куда; мне плевать на обещание встретиться. Честно... Если бы там был не Ник. Живой или мертвый, больной или здоровый, но мой Ник. Не просто друг – брат. Мальчик из снов.    – Чем хуже? – переспросила Катерина. – Не ты хуже, а ситуация. И вот чем... Если я безразлична Денису – мы расстанемся и разъедемся по домам. Но каковы твои шансы попасть в тот участок города, где живет он, найти его и застать...    Задохнулась на половине фразы.    – Живым, – терпеливо подсказала я.    – Именно, – вспыхнула она до корней волос, – живым! И если он жив и здоров, но ты ему не нужна, то тебе придется остаться в Коссе. Навсегда!    – До тех пор, пока не будет найдено лекарство.    – А когда его изобретут?! – Катерина тоже допила, стукнула чашкой по столу. – И кто, если добровольцев катастрофически мало. Ты? – она ткнула на меня пальцем. – Не подумай плохого, Ларка, но ты – семнадцатилетняя девчонка, умеющая проверять анализы и ставить капельницу. Навыки хуже любой плохенькой медсестры. Это не твоя вина, разумеется, но городу требуются профессионалы, ученые, уверенные в возможностях. А не девочка, приехавшая посмотреть на друга.    – Катерина, ты права... – я встала и показала на выход. – Пойдем.    – Права... – повторила она. – Это означает, что ты?..    – Поеду.    Колокольчик тоскливо звякнул, прощаясь с нами.       Мы хранили молчание. И когда направлялись в сторону дома. И когда распахнули тяжелые двери. И когда лифт плавно повез наверх. И когда я вышла на четвертом этаже, а Катерина нажала кнопку седьмого.    А вот общежитие гомонило сотней голосов. Новость разнеслась быстро, как только в Зале Пути забили тревогу и проверили, кто входил последним к той служащей. Полицейские вломились в комнату Софьи, но та спала. Конечно же, она была не в состоянии совершить преступление. Низкорослый усатый инспектор опрашивал очевидцев – ходил по этажам и стучался ко всем подряд. Добрался и до меня.    Я приоткрыла дверь, выглянула в коридор.    – Добрый день? – с сомнением.    Мужчина не распинался по пустякам. Без приветствия задал стандартные вопросы: общались ли, заметила ли странное, где провела сегодняшнее утро. Я практически не соврала. Да, по приезде перекинулись парочкой фраз, после увиделись на кухне вечером. Нет, странностей не припомню: общительная симпатичная девочка. А утром ходила в кафе с подругой.    – Найдется подтверждение вашим словам? – инспектор покрутил ус. В глазах читалось, что он учуял нечто интересное.    – Надеюсь, счет об оплате подойдет? – огорчила я его. – Обратитесь к Катерине, она проживает в семьсот тринадцатой комнате. Оплачивали её карточкой.    – Всенепременно, – он ввел данные в планшет. – А почему вы не спали утром?    – Мы и ночью не спали, – засмущалась я.    Алиби было продумано заранее. Глуповатое и чисто женское, но именно из-за этого – вполне реальное. В честь выходных засиделись, не ложились. Поэтому утречком сходили попить кофе с булочками, чтобы не проводить утро за готовкой.    Инспектор остался недоволен, но пообещал зайти к Катерине и убедиться в правоте моих слов. Я пожала плечами, мол, заходите; больше ничем помочь не могу.    Софью разбудили и осоловевшую, заспанную вытащили из комнаты. Она шаталась, плетясь позади и всхлипывая. В коридоре столпились соседи, которые осуждали или пересказывали друг другу сплетни. Мне было пакостно и тоскливо, но я держалась. Вместе с остальными перешептывалась, удивлялась, заявляла, что быть того не может, и недоумевала, кто сумел украсть карточку.    Только бы Софья выкарабкалась. Проводила её взглядом и вернулась к себе, где просидела незнамо сколько в обнимку с подушкой, кусая губы и смахивая слезы, катящиеся по щекам.    Вечером я неслась в больницу с такой спешкой, будто там мне вколют обезболивающее, положат спать и подоткнут плед, чтобы не замерзла. В любом случае, за работой не останется времени для размышлений.    Но в первую очередь сложное. Едва поставив отметку о начале смены, отправилась к Дине. Незачем тянуть с поступками. Решу проблемы сегодня же и добавлю новых прямо сейчас.    Объяснила коротко, без подробностей. "Собираюсь уйти в Косс добровольцем, туда ли обратилась?" Дина, услышав просьбу, побледнела.    – Ларка, – залепетала она, перевалившись через стол, – ты зачем о всяких глупостях говоришь? Неужели из-за зарплаты? Или ощущаешь ненужность? Да я сейчас же подам прошение о твоем повышении до старшего лаборанта. Ты извини меня, окончательно замоталась и позабыла. Я не со зла... И премию попрошу назначить. Ты трудилась за троих!    Я отмахнула и повторила про отъезд, мысленно усмехаясь. Как просто. Чтобы получить новую должность, достаточно лишь согласиться на самоубийственное предложение.    – До медсестры! – вскрикнула Дина.    – Большое спасибо, но, увы, – дернула щекой. – Я представляю последствия, но решила окончательно. Дело за малым...    Тогда Дина неуклюже выбежала ко мне, схватила за плечи ногтями. Я вздрогнула от боли, но рук не скинула. Так и стояла, гордо подняв подбородок.    – Я тебя не пущу и не обращусь к правительству с заявлением о переводе. Слышишь? – тихо, но отчетливо сказала. – Не дождешься. Ты себя сгубить удумала? Или метишь на почести после открытия лекарства? Ха-ха-ха! Врачи не справлялись, куда тебе до них? Город нуждается в ученых, а не в ребенке. И денег ты не получишь, пока не вернешься, – и зловеще предрекла: – А ты не вернешься! Не будь безумной, останься!    – Если ты не оформишь заявление, я пойду в другую больницу, – отступила назад, чтобы дыхание Дины не щекотало кожу. – Где добровольцев встречают с радостью.    Или мне почудилось, или губы опустились, а в глазах скользнула грусть; но буквально на секунду. Она погладила округлившийся живот ладонью. С ранней весны Дина хвасталась второй беременностью и отличными показателями.    – Ладно, – бросила она как объедки нищему. – Ответ на запрос придет в ближайшее время. Уходи.    – Дина... – голос звучал измученно.    – Проваливай! – гаркнула, выталкивая меня.    Дверь захлопнулась за спиной.    Решение поступило через полчаса. Словно власти ожидали, что я сдамся и соглашусь, поэтому заранее заготовили послание. Или, что скорее, оно было стандартным; менялись исключительно имена. Насквозь пропитанное лживостью и бездушностью, оно восхваляло меня и заявляло о храбрости, какой нынче мало. А вот внизу нашлась пометка, явно написанная недавно.    "Ларка А-Мед, вы числитесь лаборантом, что означает ассистирование старшему по чину. К сожалению, лекарей не хватает, и мы не смогли подобрать подходящую кандидатуру на должность вашего начальника. Поэтому вы официально назначаетесь врачом, главным на вверенном вам участке. Помните, именно от вас зависит жизнь проживающих там людей.    Просим явиться четвертого числа..."    И скучное пояснение: куда, во сколько, что брать с собой. Дополнительный инструктаж пообещали провести перед заселением.    Я – врач... Буквально утром была обычной Ларкой с крошечной зарплатой и без намека на повышение, а теперь настоящий врач. Целитель, способный открыть лекарство от мора. Лекарство? Ну-ну. В свои силы я не верила. Или его откроет кто-то другой, или я навеки останусь в том городе без возможности вернуться домой. Только бы Ник был жив... Жив и здоров. И плевать, нужна я ему или нет... Не верилось, но из-за него я готова пожертвовать собой: своим здоровьем и свободой. Пустое.    Известие разлетелось со скоростью ветра. Персонал больницы улыбался мне и хвалил на все лады, но я знала: большинство, как только я отходила, начинало крутить у виска пальцем. Конечно, какой адекватный человек променяет спокойную работенку на зараженный Косс?    Следующее сообщение прислала Дина. Деловое и отстраненное. Она объявила, что мое трудовое место сохраняется, и при надобности я вправе вернуться в больницу. А сегодня – последний рабочий день.    Неужели через два дня я покину Со-На если не навсегда, то точно на долгие годы? Мне устроят инструктаж, объяснят основы и правила. И я стану тем, от кого будут ждать спасения; или умру от мора.    Страшно до непрекращающейся дрожи. К середине дежурства я осознала это. Я обману людей, больных и тех, кто рискует заразиться. Приеду с должностью врача. Но на что я гожусь в реальности, кроме вакцин и учета пациентов? Будь в Коссе хоть лаборатория, оснащенная по высшему разряду, я не уверена, что сумею ею воспользоваться. Меня встретят как надежду, а я... Что сказала Катерина утром? Кажется, "приехала посмотреть на мальчика".    Мурашки пробежали по спине, вгрызлись в затылок. Пальцы онемели от ужаса. На что я подписалась?!    Удивительно, но медсестры жалели непутевую дуреху. Они понимали, куда я отправляюсь, и чего от меня хотят (а я вот так и не поняла), поэтому старались помочь. За ночь я работала мало, больше училась. Мне провели скоростной курс сестринского дела, показали основы врачебного. Новые приборы, препараты, симптомы, анализы, пробы. Голова пухла, неспособная после бессонного дня вместить в себя весь материал. Но я старалась, записывала, благодарила и переходила к следующему "учителю". Может, хоть чем-то, хоть как-то я помогу горожанам... Не лекарством от мора, так чем-нибудь другим. С врачами в зараженных городах плохо, власти миллион раз сообщали об этом. Я постараюсь.    В больнице сделали прививку от мора, и укол щипал, кусался. Его хотелось расчесать до кровавых царапин, но я держалась.    Сумку собрала тем же утром, едва вернулась в общежитие. Вначале сложила всё необходимое и уже потом завалилась в глубокий сон. Наверное, это был последний день, когда меня разбудил стук Катерины. Она не извинялась, сразу спросила:    – Не передумала?    – Хуже, – я потерла заспанные глаза. – Подала заявление на перевод.    Подруга порывисто обняла меня вместо сотен слов или аханий.    – А я, – сообщила она, войдя в комнату и плюхнувшись на не заправленную кровать, – купила билеты до Победы. Завтра отправляюсь к Денису...    – Я тоже уезжаю завтра. Вместе попали сюда, вдвоем и покинем Со-На. Жаль, в разных поездах, – улыбнулась. – Надеюсь, ваша встреча окажется удачной.    – Ларка, я тоже...    Но я перебила её. Хватит, не время для жалости или убеждений, что "всё будет хорошо". Не будет. Может, кто-то свыше отомстил мне за кражу данных из архива? Но пускай лучше такое наказание, чем казнь или прозябание в незнании. Я принесу пользу, обещаю.    – Хочется промотать остаток зарплаты, – плотоядно оскалилась и помахала карточкой. – Понадобится ли она мне в Коссе? А если и так, выдадут новую.    Катерина не отказалась. Мы спустили подчистую те жалкие три тысячи, которые лежали на счету. Половина месячной зарплаты превратилась в невероятные туфли на шпильке и лавандовые духи: сладкие, точно сироп. Плотно поужинали, сходили в кинотеатр на премьеру – не без средств подруги. Вскоре карта показывала "ноль", а я счастливо смеялась, стараясь на день выгнать из головы пакостные мыслишки.    А утром мы вместе добрались до станции.    – Удачи, – Катерина уткнулась мне в плечо.    – И тебе, – отстранилась. – Учти, не прощаемся.    – Конечно!    Но в глазах читалось неверие. Она ещё вчера простилась со мной и успела всплакнуть по потере.    – Надеюсь, ты ошеломишь Дениса.    – А ты – Ника.    О да, если Ник там, я его обязательно шокирую. "Здравствуй, я готова умереть, но найти тебя". Нет, меньше пафоса. Простого "привет" хватит.    Несколько пустых фраз, короткое "пока"...    Мой поезд отправлялся с первых путей. Черно-серебристый, вытянутый стрелой. С прицепными вагонами, неуклюжими и невзрачными, чужеродными. Он не был пассажирским; развозил провизию и лекарства, собранные в разных городах, по зараженным. И остановился в Со-На для сбора провианта.    Катерина помахала напоследок. Я подмигнула ей и добралась до хвостового вагона, подала проводнице карточку, она сверила данные и провела меня в мое "купе". Герою-доктору ехать предлагалось в грузовом отсеке вместе с ящиками медикаментов и продуктами для солдат, охраняющих город. Я чуть не подавилась от возмущения, но отступаться, в любом случае, было поздно. Проводница вручила шерстяной плед, объяснила, что в туалет можно выйти на любой станции и, посоветовав одеться теплее, ушла. Перед тем, как она спрыгнула на платформу, я уточнила: долго ли ехать до Косса. Без малого десять часов. Я оперлась на ящик, укрылась пледом и уставилась в малюсенькое зарешеченное окошко, непонятно откуда взявшееся в мрачном вагоне.    Поезд решительно тронулся, и Со-На затерялось за линией горизонта. Солнце прочно угнездилось на небесном троне. Проносились деревья и поля, озера, реки и города. Дома, люди, скот... Стучали колеса, шумел ветер.    На юг, в Победу, едет Катерина. Совсем скоро, к полудню, она сойдет на станции и отправится к Денису. И я искренне желаю им счастья. Хотя бы тайного. Сама же мысленно прощалась с родными краями и готовилась к худшему. Иначе и быть не могло.    Часть вторая.    Глава 1.    Дождливо и серо. Точно монорельс пересек невидимую черту, и в одночасье безоблачное небо укуталось плотным покрывалом из туч. А дождь стучался в стекло, просился внутрь. Мы подъезжали к Коссу. Его название каменными глыбами возвышалось слева от дороги.    Путешествие измотало. Было не просто холодно – до сведенных пальцев и зубной дроби. Я надела два свитера и закуталась в плед по уши, но промерзла насквозь. С водой тоже пришлось туго – в редкие остановки пила на станциях из крана. Повезло, что по настоянию Катерины захватила с собой бутерброды. Иначе бы в Косс прибыл тощий окоченевший мертвец.    Складывалось впечатление, что правительство намеренно губит врачей, берет их на измор. А как же слащавые заверения о высокой плате и подобающих условиях? Поездка на железных ящиках и окошко размером с ладошку в "подобающие" не годились.    Монорельс остановился около платформы у самых городских ворот. Из динамиков проскрежетало:    – Пассажиров, выходящих на станции Косс, просим покинуть вагоны.    Я усмехнулась. Личное оповещение – верх уважения к одной-единственной мне. Или в поезде ехали ещё спасители? А может, кто-то забыл отключить систему, и она срабатывает постоянно? В прошлые остановки сигналов не было. Перехватила рюкзак, спрыгнула с ящика. Ноги затекли, и первый десяток шагов я шаталась. Усталость уселась на шею и обхватила спину.    Безлюдность заставила поежиться. Абсолютно пустая платформа: без единого человека, слова, движения. А звуки пугающие. Ветер завывал хищным зверем, задувал под свитера. Капли рваным мотивом стучали по козырьку. Я спряталась от брызг на скамеечке, тряхнула волосами. Иных желающих посетить Косс не нашлось.    И куда деваться? Устроить привал на станции или поискать кого-нибудь?    Ответ отыскался самостоятельно. Из стеклянных дверей, ведущих в город, вышло семеро. Все в одинаковых черных костюмах военных, с нашитыми на груди эмблемами Единства. С автоматами за плечами. И в противогазах. Отлично! Сами, значит, защитились, а мне что? Заражаться?    Но крайний слева солдат провел анализирующим воздух устройством перед собой и дал отмашку.    – Норма.    Остальные моментом сняли противогазы. Какие-то они одинаковые: желтолицые, изнеможенные. Интересно, дело в физической нагрузке или сказывается питание, экология?    Если бы хоть один из них посмотрел чуть правее, на рядок приставленных к стене скамеек, то увидел бы меня, но никого, по-видимому, не интересовала персона будущего доктора. Я попыталась привлечь к себе внимание, помахала рукой, но осталась незамеченной. Военные группкой собрались у грузового вагона с обозначением "У-7" и отперли его карточкой-ключом.    – Выгружаем, – приказал тот, который сканировал платформу на загрязнение. Он был полностью лыс и выглядел самым старым из всех, лет под пятьдесят. Их главный? На плечах у каждого блестели различные по величине и цвету полосы, но в званиях я не разбиралась, поэтому решила для себя, что именно он командует группой.    В вагоне находилось, по меньшей мере, полсотни ящиков. Я представила, как буду топтаться и дожидаться, когда эти то ли рабочие, то ли солдаты соизволят побеседовать со мной... Безрадостная картинка. Поэтому подкралась к ближайшему, высокому и худому, как палка, и постучала ему по спине.    – Извините! – прокашлялась.    Солдат обернулся, осмотрел меня от стоп и до макушки. Я сумела его удивить: светлые глаза расширились, а брови выгнулись.    – Ты что тут делаешь?! – не по-мужски пискляво вопросил он.    На нас обернулись остальные. Реакция выдалась похожей: шок, помешанный с недоверием. Они что, девушек не встречали? Того и гляди, пальцем ткнут, чтобы убедиться – не призрак ли. Подмывало взвыть для красочности, но я поборола ребячество. Не та ситуация.    – Меня направили к вам... Точнее – на седьмой участок. В качестве врача-ученого.    – Назовись! – рявкнул главный. Безропотно ответила. Мужчина сверился с планшетом и кивнул, почесав затылок. – И впрямь. Назначена сюда. Семнадцать лет, слыхали, мужики? Правительство умеет подбирать пушечное мясо. Помоложе да посочнее, – и под общий хохот подытожил: – Переночуешь в лагере, завтра направим в лабораторию. Эй, Фил, проводи её.    Он обратился к худощавому парню. Тот, вздохнув, попросил следовать за ним. В голосе звучала скорее мольба, нежели требование. А выражение лица кислое, безрадостное. Будто разгружать вагоны – работа мечты, от которой его отлучили.    Мы вышли через стеклянные двери к пустынной улице. В центре – буква "С" на гранитном постаменте. И опоясывающая тот надпись: "За Единство! За справедливость! За единство!" Неподстриженные кустарники, выключенный фонтан в виде массивного шара. Ничего особенного, похожие площади есть во всех без исключения городах; разве что живые и ухоженные. А вот впереди, метрах в трехстах от меня, кое-что новенькое – ряды колючей проволоки шириной метра в три, растянутые по всем пределам видимости. Как в фильмах про тюрьмы. Отличное обращение с зараженными: огородили, словно зверье. За проволокой – дома, как родные, из Со-Ны, но почему-то отталкивающие, мрачные, без света ламп. И ни одного человека на улицах. Я поежилась.    Противогаз Фил обратно не надел, и это вызвало сомнения.    – Простите? – окликнула его, идущего чуть быстрее меня. – Раз вы так боитесь заражения, не разумнее было бы носить защитную маску постоянно?    Он фыркнул.    – Мы не мора боимся – тот по воздуху не передается, – а испарений от монорельса. Сюда катается древняя дрянь, заправленная всякими вредными отходами. Наши парочку раз выбежали без противогаза, а потом все волосы повыпадали... Командира видала? Он раньше стригся каждый месяц.    Я машинально дотронулась до хвостика.    – А ты, – Фил говорил без одобрения, – какой же из тебя врач, ты о болезни меньше нашего знаешь.    – Обычный, – огрызнулась.    – Ага, семнадцатилетний, – он гоготнул и пошел по дорожке, мимо пустующих скамеек и заросших сорняками лужаек, на запад от площади.    Я на выпад не ответила, только насупилась. И под дождевыми каплями, колотящими по лбу, направилась следом.    Ботинки тонули в грязных лужах. Фил выбирал, наверное, самый гадкий путь: с кочками и ямами. Ремень сумки натер плечо. Я не поспевала за провожатым и задыхалась, грудь сдавливало от боли. Но вскоре сквозь вечерний туман, размазанный ливнем, прорисовался лагерь. Полуобустроенный, несуразный. Половина длинных сооружений и вовсе была наспех сколочена из листов железа; другая – вагончики на колесах. Окружающие его забор низенький, ворота кособокие. И это жилище военных?    Нас встретило двое караульных. Они, стоя по обе стороны ворот, увлеченно переругивались.    – Сам ты продул, – обиженно заявлял левый. – Нечего мухлевать.    – Я мухлюю?! – правый глотал окончания от возмущения. – Да это ты косоглазый, за картой не следишь.    Увидев нас, они застыли по струнке и зачем-то отдали честь, хотя, как по мне, Фил на высокие звания не тянул. Или честь положено отдавать всегда и всем? А считается ли неприличием обыкновенное "здравствуйте"? В любом случае, их перебранка на посту не добавила гордости и уважения к военным. Несерьезно это: за колючей проволокой гибнут от мора люди, а они ругаются из-за игр.    Мой провожатый остановился, едва переступил вход в лагерь.    – Ну и куда тебя девать? – полюбопытствовал он. – Приказ был доставить. Я доставил?    – Доставил, – подтвердила я.    – Тогда удачи, доктор.    Отсалютовал и спешно завернул за ближайший угол. Я не успела даже рта открыть для праведного гнева. Перспектива вырисовывалась мрачная: мерзнуть под дождем с оттягивающей плечо сумкой и промокшими ногами.    Повезло. Очевидно, караульные сообщили обо мне по передатчику, потому что из дома-вагончика степенно вышел седовласый мужчина. Пузатый и коротконогий, с тонкой бородкой, но ощущалось в нем нечто такое, из-за чего хотелось затаить дыхание и подобострастно кивать. Я машинально выпрямилась.    – Здравия желаю, – поприветствовал он и с ходу преступил к разъяснению: – Доктор, вы – персона неожиданная и, скажу прямо, обременительная для нас. Ваше присутствие несет дополнительные проблемы. Тем не менее, сегодня вы останетесь в лагере, завтра же вас отправят на участок. Свободной койки не обещаю, но тарелку похлебки – обязательно.    Его тон не предвещал хорошего. Словно военный мечтал избавиться от меня, поскорее спровадить в зараженный город. Его милый, даже смешной вид не вязался с ледяными интонациями, жалящим взглядом и поджатыми губами.    – Спасибо, но... – я замялась. Вопросов скопилось слишком много; с какого бы начать. – Я совершенно не представляю, что должна предпринять, когда прибуду в лабораторию. Куда идти, чего ждать? Мне обещали объяснить...    – Объяснить? – переспросил он, покрутив бородку. – Обратитесь к любому.    – А вы?    – А я – не любой, – гаркнул и, попрощавшись, ушел.    Спорить было бесполезно, да и ни к чему. Рановато я назвала встречу с ним везением. Ничего не изменилось, разве что мне пообещали жилье и ужин. Я покорно побрела вдоль бараков, выискивая другого, более благожелательного солдата. Можно было обратиться к караульным, но они не вселяли доверия, тем более – уселись за новую партию.    Не без труда я добралась до явно жилого помещения. Изнутри доносились мужские голоса. Я опасливо приоткрыла дверь и заглянула в образовавшуюся створку. Не спальня, скорее "комната отдыха", если в подобных лагерях существуют такие. Стол, стулья, и шестеро человек. Двое борются на руках, остальные окружают их, улюлюкают и выкрикивают имена соперников, напоминают о каких-то ставках.    Я стряхнула капли воды и деликатно постучалась. И опять взгляды, кричащие: "Откуда она здесь?!" Да-да, женщины в лагере – новинка. Это и коту понятно. Но столько внимания у меня не было за все семнадцать лет жизни. Точно диковинное животное в зоопарке.    – Извините, что отвлекаю. Я приглашенный врач... И вынуждена до завтрашнего дня жить с вами. Но мне не объяснили, где можно разместиться, – протараторила, закрыв дверь за собой, чтоб не оставалось пути к отступлению. Следом скинула с сумку, выпрямилась до хруста позвонков.    Один солдат благосклонно кивнул, другой почесал подбородок.    – Ларка?! – то ли с удивлением, то ли с недоверием воскликнул кто-то.    В сердце застучало. Вдруг это Ник?! Голос отдаленно знакомый, словно откуда-то из прошлого. Картавое "Ла-ака". Нет, оно принадлежало не Нику. Я отыскала говорящего взглядом и на мгновение онемела.    Одним из борющихся военных был Грин. Коротко стриженный, возмужавший и... обалдевший. Густые брови вздернуты, глаза навыкате. Смешной. Как же он вымахал за годы расставания! Сейчас я едва доставала ему до подбородка, и то – на цыпочках.    Я подлетела к нему и вжалась в рубашку. Мокрая одежда хлюпнула. Грин, отпустив руку соперника, неуверенно приобнял меня за талию.    – Вот кого не ожидал увидеть, – с сомнением начал он, но его перебили остальные.    Разнеслось многоголосое:    – Вы знакомы?    – Грин, ты её знаешь?    – А почему нас не обнимаешь, красавица?    Я заалела, отстранилась. Друг освободил стул и усадил меня туда, шикнул на переговаривающихся товарищей; те не замолкли, но шуточки отпускали тише. Ошеломление сменилось суровостью в интонациях. Грин кратко рассказал, что мы дружили в подростковые годы, а после вопросил со строгостью:    – Что ты тут делаешь?    Стоило бы рассказать о Нике и его распределении в Косс, но тогда перед чужими людьми раскрылось бы слишком много карт. Да и Грин. Доверять ли ему? Если он служит в войсках Единства, то где гарантия, что не сдаст властям? Любой бы так и поступил, а уж тот, кто давал клятву верности правительству, – непременно. Думается, его данные засекречены не просто так.    – Я вызвалась добровольцем, – выдавила слабую улыбку. К чему утаивать правду? Достаточно не обозначать деталей.    И поведала о путешествии из Со-На, о недружелюбном приеме и полнейшем непонимании: куда теперь? Военные замолчали, когда услышали о моей профессии. Неужели зауважали? Или изумлялись девчачьей глупости?    – Схожу за ужином, – подумав, сказал Грин. – Хоть поешь по-человечески с дороги.    – Тебе ведь надо где-то спать, – задумался темноволосый низенький солдат. – У нас с койками беда. Может, на полу приляжешь или к кому-нибудь? Вроде худенькая, не помешаешь.    – Пойдет, – спешно согласилась я. – А что насчет завтра? Мне обещали подробности. Как обстановка в городе? Вы часто бываете там?    Военные переглянулись. Или мне показалось, или в выражениях лиц появилось сожаление.    – Будут тебе подробности, – первым сдался Грин, взяв меня за руку. – Идем, прогуляемся. Там и поужинаешь. Парни, не против, я отлучусь?    Его отпустили без пререканий. Впрочем, почему бы и не отпустить, раз уж военные заняты чем угодно, кроме службы? Играют в карты, борются, прохлаждаются. А за стеной из колючей проволоки – город умирающих, теряющих надежду на спасение.    Настроение опустилось до отметки "Хуже некуда". Если бы не Грин, я бы взревела от отчаяния. Но друг, ведущий меня за бараки, дарил веру в лучшее. Сама по себе встреча с ним – чудо. Разве так бывает: через столько лет, в крайне неправильной ситуации?    "Вдруг он знает о Нике?" – пронеслось в голове, и я почувствовала жар. Узлом скрутило желудок, в горле пересохло. Вероятность мизерная, но если уж я повстречала Грина, что мешало ему увидеть Ника? Ладно, об этом позже. Придется ступать аккуратно, чтобы не спугнуть везение.    Глава 2.    Ливень стих, уступив власть пронизывающему ветру. Тот шатал хрупкие лагерные строения; казалось, вот-вот, и он повалит их. Я опасливо косилась на бараки и вслушивалась в натужный скрип, но они держались. Ветер завывал, ударял и отступал для нового наскока. Он подгонял нас в спины, ударял под лопатки.    Грин подвел меня к дощатой стене, огораживающей лагерь, и усадил на приваленное бревно. Судя по вытоптанным следам рядом, полным дождевой воды, оно служило сидением для многих. Друг попросил подождать и убежал к баракам. Обратно он вернулся с тарелкой, полной похлебки. Жидкой, мутной, но невероятно вкусной. Вытащил из кармана два ломтя хлеба. Я жадно вцепилась в мякиш и, бесстыдно чавкая, спросила:    – Ты не пострадаешь за отсутствие? И за вынос еды из столовой?    Мне было стыдно. Дружба дружбой, но дисциплина превыше всего. Первейшее правило, которое я уяснила с детства: нет ничего важнее порядка.    – Не беспокойся, – он лукаво подмигнул. – Пока нет восстаний, мы прохлаждаемся без дела.    – А они случаются? – Сердце остановилось.    – Жуй, – приказал Грин, – и не переживай по пустякам.    Он так повзрослел. В этой строгой форме, с нашивками и в высоких ботинках смотрелся совершенно иначе. Не тем грустным мальчишкой, который боялся перемен и отъезда из А-02.    – В общем, так. – Грин оторвал от бревна кусок коры прочертил им на земле прямоугольник. – Кратко введу в курс, что тебя ожидает за этими стенами.    Он обозначил семь квадратов – пункты, куда каждый четверг поступала гуманитарная помощь. Город был огорожен и имел ограниченную связь с внешним миром. Работы там велись, заводы не стояли. Косс конструировал Единству детали для кораблей, а тот, в свою очередь, не позволял людям умереть голодной смертью. Провизии поступало ровно столько, чтобы всем зарегистрированным в Коссе хватило на неделю. Ни больше, ни меньше. Медиков было катастрофически мало. Они гибли вместе с остальными, переставали трудиться, опускали руки от бессилия, сходили с ума. Город нуждался в любой поддержке извне.    План действий уместился бы в пять строчек. Завтра меня довезут до лаборатории, совмещенной с квартирой. А дальше – не их дело. Солдатов там нет, оберегать лекарей некому. Медикаменты будут доставлять в один из пунктов. Любой – на мое усмотрение. Каким образом я довезу их до дома – мои проблемы. Как выживу – тоже.    – А, и запомни, – мрачно окончил Грин. – Не вздумай заразиться.    – Почему? – Наивный вопрос. Разумеется, понятно, почему. Иначе я умру.    Грин хмыкнул:    – Когда нашим станет известно, что лекарь подцепил заболевание, они передадут информацию властям. И на нем ставится крест. Он из добровольца превращается в больного. Ему высылают паек, но результаты его исследований больше никого не волнуют, из лаборатории его выгоняют. На контакт с ним не выходят. Он перестает существовать для Единства. Если же посмеет противиться или вести какую-либо деятельность против согласия верхов – его расстреляют за ослушание. Усекла?    – Мамочки... – я дернула щекой.    – Угу. На моей памяти подобное случалось четырежды. Не сомневайся, возиться с зараженным не станут. Так, не кисни. Не заболеешь – никаких последствий. И вообще, почему ты здесь оказалась? Меньше всего ожидал увидеть в добровольцах девочку, которая боялась крови.    Можно ли ему довериться? Честно признаться, откуда знаю про Ника? Или он – верный сын Единства – выдаст меня властям? Мы выросли. Дружба осталась в прошлом. Нынешний Грин подавляет мятежи умирающего города, а я нарушаю законы. Наши пути разошлись. И всё же я сказала неоднозначное, близкое к правде:    – Из-за Ника.    – Он попросил тебя переехать в Косс? – Грин подался вперед.    Холодный ветер лапал шею, щупальцами заползал за воротник. Небо, заволоченное темным, набухло перед новым ливнем. Сама погода не располагала к честности. Я поерзала на бревне. И обманула. Выдумала приятельницу, которая по чудесной случайности познакомилась с Ником в день его приезда. И помнила о назначении, чем поделилась со мной. Ну а я...    Что "а я", придумать сложнее всего. Грин выжидающе разглядывал меня, и слова застряли посреди горла. Появился логичный вопрос: на кой я двинула сюда? Да, дружила с мальчиком. С ним же была знакома некая приятельница из Со-На. Приятная случайность. И что? Ради этого стоило пожертвовать здоровьем или жизнью?    – У меня недавно появилась идея, как победить мор... – я сглотнула; ложь скребла нёбо. – Но проверить её получится только тут. Я решила совместить приятное с полезным: помочь людям, а заодно повидаться с Ником. Если повезет, конечно.    – Ты уверена в своих силах? – Брови Грина взметнулись ко лбу.    Нет. Я не представляю, куда попала. Но кивок за кивком. Да, уверена. Увы, не поделюсь – формула сырая. Но надеюсь на лучшее; прогнозы оптимистичные.    Друг застыл, словно выражая крайнюю степень удивления или восторга. Его не смутила явная лживость истории. Про каких-то знакомых и гениальную девочку, вознамерившуюся совершить то, на что были неспособны ученые умы Единства. Или он сдерживался, чтобы не засмеяться?    – Во-от, – я облизала ложку и спешно перевела разговор, пока Грину не понадобились уточнения: – Ты случаем не общался с Ником?    Он задумался. Даже почудилось, что напрягся. Неужели припоминал или обдумывал, как бы получше объясниться?    – С чего ты взяла, что я встречаюсь с горожанами?! – вдруг рявкнул Грин.    – Эй, успокойся... – Я отстранилась. – В чем дело?    – Неужели ты думаешь, что я, увидев друга, оставил бы его погибать там? – ударил кулаком по стене. – Я, по-твоему, бездушная тварь?    Его крик напугал. На секунду показалось, что он отвесит мне пощечину – от Грина исходил жар и ярость. Я шутливо выставила тарелку, как щит, загораживаясь ею.    – Прости-прости. Не злись. Я надеялась, что если его нашел ты, то смогу и я.    – Ничего ты не сможешь, – сквозь зубы прошипел Грин. – Не майся ерундой. Ищи лекарство, а не пылинку в полном мусора чулане. Там заперты тысячи людей. И ты вот так запросто встретишь Ника? Ларка, ты как была бестолковой девчонкой, так и осталась.    К щекам прилила кровь. На глазах выступили слезы обиды. Что значит "бестолковой девчонкой"?..    – Ой, ещё изобрази непонимание. Кто из нас вечно болтался хвостиком за Ником и в рот ему заглядывал? Своего мнения – ноль, – ответил на незаданный вопрос Грин. – Единственный раз заартачилась, когда мы подумывали конны набрать. Помнишь? А до этого: Ник-Ник-Ник. И теперь, спустя столько лет, опять слюной исходишь от одного его имени. Не выросла ты, Ларка.    – С чего ты взял? Через полчаса общения собираешься копаться в моем взрослении? – я ощетинилась.    – Да мне плевать, честно. Я тебе по дружбе рассказал такое, за что увольняют. Думаешь, всем врачам известно о последствиях заражения? А ты что в ответ? Вместо спасибо и обещания остерегаться строишь неисполнимые планы. Очень надеюсь, что ты способна хоть кому-то помочь. А то сказки о лекарстве похожи на плод твоей фантазии.    К сожалению, я с самого начала была права. Дружба кончилась, затерялась за бетонными стенами А-02. Что ж, отчасти так проще: незачем оправдываться или переводить сказанное в шутку. Лучшее, что я способна сделать, – гордо уйти. Неважно, куда.    – Завтра ты проводишь меня к лаборатории или кто-то другой? – отстраненно, буравя взглядом землю.    – Могу и я, – без эмоций ответил Грин.    Я кивнула, передала ему пустую тарелку и поднялась с бревна. Важнее всего не оглядываться, не спотыкаться и не опускать подбородок... Двигаться легко, изящно, распрямив спину.    – Ты куда?    – Погуляю.    Догонять не стал. А я повертелась ещё с полчаса возле бараков, попыталась сговориться о ночлеге. Своей постелью делиться никто не хотел, да я и не осуждала: всё верно. Кому охота терпеть неудобства? Нет, жалостливые были, но в их предложениях не звучало решимости, скорее – обреченность.    Спала в проходе. Кто-то скинул верхнее покрывало, другие поделились куртками, которые я использовала вместо простыни и подушки. Грин лежал через две койки от меня; он видел, как его бывшая подруга ютится на холодном деревянном настиле, укутываясь в тонюсенькое одеяло. И не сказал ни слова, не предложил помощи. Лишь пожелал доброй ночи товарищам.    Солдаты храпели, сопели, безостановочно вертелись. Я дремала, но от любого шороха просыпалась. Окончательно встала с рассветными лучами, выбралась наружу и остаток утра провела около казармы, укутываясь в одежку, которая ночью служила постелью.    Не люблю ранние подъемы: кости ломит, отекают пальцы, сознание туманное. Ник наоборот обожал встать пораньше, когда на траве только-только осела роса, да сбежать подальше от зданий. Прогуляться возле озера или в лесу. И утренний морозец, от которого по коже выступают мурашки, ему нравился.    Закусила губу. Неужели я таскалась за ним преданным псом? Может, его тяготили наши отношения, но он молчал? Ник ни за что не прогнал бы привязавшегося к нему человека. Слишком легкий у него характер, открытый.    И без того нелепое желание встретиться превратилось в окончательно ничтожное. "Привет, Ник, а вот и я. Ах, не ждал? Как жаль, но я променяла на тебя свободу, поэтому терпи. Тебе не привыкать".    Надеюсь, наши пути не пересекутся в Коссе, а я заражусь мором и не обременю собой никогда и никого.    По лагерю пронесся гудок подъема. Вполуха различала, как копошатся солдаты: с переругиванием и хохотом.    – Доктор готов? – На плечо легла тяжелая рука. – Мне приказано доставить тебя немедленно.    Я пискнула от неожиданности и обернулась.    За спиной стоял не Грин, а долговязый военный, приведший меня в лагерь. Фил, кажется? Он широко улыбался, обнажая ровные белые зубы, а в глазах притаилось замешательство. Парень будто надеялся, что доброволец позорно сбежит. Но я встряхнулась.    – Погоди, только верну куртки ребятам.    Он одобрительно промычал и потер заспанные глаза.    Быстренько отдать одежду и поблагодарить за гостеприимство (хотя бы не заставили спать на улице) не удалось. Со мною прощались. Солдаты сжимали ладонь с такой силой, что после третьего рукопожатия она онемела. Вели напутственные речи: односложные, но приятные именно из-за простоты; честные и грубые, без лишних слов.    – Ты, это, не загнись там, – просил один.    – Жду новостей о лекарстве, – стучал по плечу второй.    – Давай, мелкая, всего хорошего, – бил под бок третий. – Жителей остерегайся, они рехнулись.    – Спасибо, – отвечала я каждому, выдавливала жалкие улыбки и продвигалась дальше.    Передо мной застыл Грин. В его поджатых губах особенно чувствовалось неумение прощаться. Поэтому начала я:    – Удачи. Было приятно свидеться.    – Нет, удача понадобится тебе. – И он легонько взъерошил мою челку, точно стремясь походить на себя прежнего.    – Ты прав, мне она нужнее, – сухо подтвердила я и вернулась к Филу.    Подозреваю, что вскоре возненавижу себя за безразличие. Пока же сознание обхватило гаденькое чувство превосходства. Оно расплывалось маслянистым пятном по душе, и мне нравилось это новое качество. С ним легче перенести страдания зараженного города.    Глава 3.    Всего два слова приходило на ум, пока мы ехали по неухоженным улочкам Косса. "Мертвый" и "тишина". Здесь всё было иначе, отлично от Со-На: звуки, запахи, скрипы и шорохи. Где привычные толпы; автобусные гудки; переругивания работяг; аромат булочек с корицей или ванили, доносящийся из кондитерских? Город есть, но он пуст, блекл, безмолвен. Большинство зданий, особенно клубов, ресторанов, магазинов, заколочены. Повсюду мусор, грязь, выбитые стекла.    – Так тихо, – я повела плечами.    Фил то ли в шутку, то ли расценив фразу всерьез, включил радио. Из динамиков заиграла неуместная песня с веселым мотивом и дудочкой в проигрыше.    – Где все люди? – попробовала перевести в иронию: – Кого лечить-то?    – Те, кому хватает сил, работают. На последних стадиях лежат дома. – Фил постучал по рулю в такт мелодии. – Тут немодны гулянки. Город живет, пока функционируют основные заводы и предприятия. Как закроются – нет Косса. Правильно, кто их кормить станет? Мы? Не собираюсь за свой счет обеспечивать лодырей.    – Они не виноваты, что заразились.    Я щурилась, приглядываясь, и тогда различала в окнах испуганные лица. Похожие, как одно, охваченные страхом. Их пугал шелест колес и тарахтение старого автомобиля с открытой крышей. Редкие люди торопливо отходили подальше от дороги, когда мы проносились мимо. Солдаты внушали жителям животный ужас.    – Угу, и в том, что демонстрации устраивают, тоже не виноваты? В машины ломятся, ворота таранят, оружием нас прибить норовят. Пока по колючей проволоке ток не пустили – пытались перелезть и сбежать. Нелюди! Ты не слишком-то любезничай с ними. Им ничего не стоит врача убить. Бывало уже такое. Парень сюда приехал, с новаторскими идеями, а они его в первый же день палками забили и тело повесили около раздаточного пункта. За что мне их любить? Да я любого хоть сейчас пристрелить готов. Доказать?    И, затормозив, достал пистолет. Снял с предохранителя, прицелился в сторону здания. Я различила выглядывающую из-за угла женщину. Та юркнула за мусорные баки, а Фил рассмеялся, выстрелил в пустоту.    – Убегают как крысы.    Нет, не потому нас не встречают, что горожане трудятся в поте лица. Причина куда гаже: какой-нибудь Фил или даже Грин способны расстрелять любого бесполезного, по их мнению, человека. Люди Косса полны боязни, ненависти и отчаяния. Зря я тут, мой приезд не несет пользы: ни покоя, ни выздоровления.    – Опусти пистолет! – рявкнула я, стукнув Фила по запястью.    Тот окинул меня оценивающим взглядом.    – Чего буянишь, доктор?    – Это ты ведешь себя как крыса, а не они, – сквозь зубы прошипела я. – Кто тебе позволил направлять оружие на живых людей?    – А чего на мертвых-то направлять? – хохотнул Фил, но пистолет спрятал обратно в кобуру. – Кто разрешил? Правительство. Достаточно?    Схватилась за ремешок сумки до онемения в пальцах. Спокойствие. Один-два-три. Нет, смотреть на его самодовольную морду невозможно. Если не ударю в полную силу, то сама напрошусь на пощечину.    – Далеко до лаборатории? – грубым шепотом.    – Прилично. – Фил выглядел недоумевающим. – Эй, утихомирься. Мы ж развлекаемся так. Никого б я не тронул. Зачем мне лишние трупы? Их и так девать некуда, сжигать не успевают.    – Верю. Куда идти?    – Не глупи, – он покачал головой. – Сама потеряешься.    Но я оставалась непреклонна. Настаивала, требовала. На позвоночник давила волна злой дрожи. Я была готова вцепиться ногтями в горло Фила. Примерно через минуту пререканий он поступил по-своему: заблокировал двери и газанул так, что меня вжало в сидение.    – Мне приказано довезти лекаря, поэтому не рыпайся. Высажу около лаборатории и отстану навсегда. Ты запомнила, где ближайший пункт? Отыщешь или нарисовать карту?    – Да.    – Что да? – сказал с нескрываемым раздражением.    – Без тебя справлюсь.    Оставшееся время провели в молчании. Лишь песенки, одна радостнее другой, разносились по мрачному городу, эхом разбивались о стены, сливались с дребезжанием мотора.    – Вылезай, – наконец, объявил Фил, заехав на тротуар около одного из одинаковых бежевых домов. – Квартира на первом этаже в твоем распоряжении. Давай, доктор, не оплошай.    И передал магнитный ключ. Я взяла тот, стараясь не касаться руки солдата. Выбралась из автомобиля и, не прощаясь, направилась к окрашенным коричневой краской дверям.    – Надеюсь, сутки ты протянешь, – фыркнул напоследок Фил. – С таким-то отношением к тем, кто на твоей стороне.    – Я на стороне тех, кто нуждается в помощи, – все-таки развернулась к нему. – А не тех, кому нечем занять себя, кроме карт или пальбы по беззащитным. Тебе не пора в лагерь? Там столько неотложных дел.    – Чокнутая.    Взвизгнули шины, а новая песня оборвалась на полуслове.    Я вошла в общий коридор. На этаже располагалась всего одна квартирка. Осторожно вставила ключ в проем. Замок щелкнул. От легкого нажатия дверь с недобрым скрипом отворилась. Как в фильмах ужасов, честное слово. По глупости я прикрыла её за собой, и меня накрыла темнота, пугающая и липкая. Пускай в Коссе утро, внутри лаборатории поселилась густая тьма, размешанная с запахом лекарств. Горьким, острым, въедающимся в ноздри. Как же включить освещение?    Пальцы шарили по стенам, а в душе нарастало волнение. Не сразу я додумалась до очевидного: распахнуть дверь и при дополнительном свете отыскать выключатель.    В полутьме обстановка пугала меньше, но всё еще смотрелась жутковато. А когда тусклые лампочки затрещали и включились, стало очевидно, куда я вляпалась. Понятно, почему врачи сходили с ума или умирали. Это не лаборатория, а комнатка из кабинета химии. С двумя столами, заставленными пустыми пробирками и допотопными приборами (тут лежало шприц-устройство из старых медицинских фильмов – размером с планшет и толщиной в ладонь). И больше никакого оборудования для опытов. Единственная надежда на то, что они припрятаны. Хотя зачем убирать, например, огромный сканер организма, который разместился бы в комнате? Удобнее сразу провести проверку, взять анализы и дождаться результатов, а не ходить туда-сюда.    Машинально заперлась изнутри на замок. Окна были завешаны плотными шторами болотного цвета. В правом углу отыскалась кушетка, старая, с проржавевшими ножками, укрытая застиранным покрывалом. Слева – шкаф. Я заглянула внутрь: какие-то незнакомые мне приборы с кучей проводов и кнопок, но с ними разберусь позже.    В лаборатории имелось две двери. Одна вела к совмещенному санузлу. Кошмар, таких не было даже в общежитии! Сколотый кафель, потеки ржавчины в унитазе, плесень на стенах и потолке. Пахло сыростью. Душ старше меня, без панели управления – с крутящейся ручкой регулирования температуры.    За второй дверью разместилась кухонька. Малюсенькая и необжитая, но гораздо симпатичнее ванной комнаты. Шкафчики пустовали, холодильник надрывно трещал, а колченогий стул грозил развалиться от любого прикосновения. И всё же мне она понравилась. Выкрашена в жизнерадостно-голубой, окно выходило во дворик с поникшими березками. К чахлости не привыкать – в Со-На растения тоже росли плохо.    Я вернулась в лабораторию-спальню и отодвинула тяжелые шторы, впуская в дом солнечный свет. Ну, надеялась на свет, но из-за слоя грязи – сплошное недоразумение. Зачихала от пыли, которая полезла в нос. Глаза заслезились. Когда тут жили в последний раз?! Грязь и запустение правили будущим домом.    Всё и так шло плохо, но, оказалось, бывает и хуже. У дома столпились горожане. Точнее – вначале я услышала голоса. Выглянув в окно, увидела, как собирается народ, что-то обсуждает. Они закивали в моем направлении. Я не придумала ничего лучше, как позорно отодвинуться к стене. Правило из детства: "Не найдут – не тронут".    Ага, конечно. Вначале подергали за ручку. После постучали в дверь. Назойливо и долго. Секундная передышка, и опять – стук-стук-стук.    Открывать или нет? Впрочем, чего бояться. Не съедят же они меня. Наоборот, приезд медика должен вселять уверенность. Наверное, хотят поздороваться.    С этой обнадеживающей мыслью щелкнула защелкой и, робко улыбаясь, высунулась на порог общего коридора. По толпе прошелся неодобрительный рокот. Шипение, гневные выкрики окружили и опутали. Я не понимала, в чем дело. Некстати вспомнились слова одного из солдат: "Они рехнулись". И Фил добавлял, что новенького врача забили до смерти. Может, не так уж они и преувеличивали? По крайней мере, симпатии к себе я не почувствовала. Скорее – ненависть.    Горожане напирали, стали прорываться к входу. Сердце заколотилось в ритме сотни барабанов. Я метнулась обратно в квартиру, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Они ведь не убьют меня в первый же день?!    – Немедленно открой! – разносилось снаружи. – Я выбью стекло и всё равно войду!    Не то чтоб мне было жалко стекол, но под натиском и криками дверь я отперла. Если умирать, то по доброй воле. Какая разница? Их больше, они разъярены – тонкая, трясущаяся от кулаков створочка не спасет. Лучше попробовать уладить всё миром. Может, люди посчитали меня воришкой и намерены вытурить из лаборатории? Мы просто не поняли друг друга?    Я вышла с поднятыми над головой руками и закрытыми глазами.    – Пожалуйста, не бейте, – слова продирались натужным хрипом. – Я – доброволец...    Из десятка интонаций не разобрала ничего путного, кроме чьего-то оханья:    – Да она же совсем ребенок! Единство набирает детей во врачи?    Бесполезно отвечать, не услышат. Гомон, вскрики. Прищурилась, чтобы видеть хотя бы очертанья. Внутренности скручивало спиралью, в горле застрял ком, спина вспотела. Как же страшно...    Я начала различать их черты. Одинаково бледные, отощавшие. У нескольких – почернения по коже. Но шоком стал стоящий впереди мужчина: вместо правой его щеки зияла неприкрытая рана буро-желтого цвета. Гниющее мясо. Меня едва не вывернуло, пришлось схватиться за косяк, чтобы не упасть. Ноги подкосились.    Жители Косса не утихли, но спустя несколько долгих секунд я научилась разбирать их фразы. Из ушей словно вынули затычки.    – И что с того, ребенок она или ещё кто? – парировал голосок, принадлежащий высоченной блондинке. – Это помешает ей отправлять нас на опыты, писать доносы правительству?    – Да-да, – поддержал гнусавый мужской. – Чтобы мы помнили, что продуктовые подачки получим лишь тогда, когда согласимся на дрянные лекарства от малявки?! Как она может разбираться в болячках? Это очевидная насмешка над нами.    – Давайте повесим её, как прошлого, и дело с концом. Покажем Единству, что даром нам не сдались их доктора.    Я оцепенела. В доме не спрячешься – вломятся; сбежать не выйдет. Получается, моё пребывание здесь закончится так?..    – Угомонитесь вы! Выслушайте её хоть.    – Для чего?! – взвизгнула блондинка. – Мы её предшественника уже послушали. Что он собирался делать, напомнить? Вакцину из живых людей... Мерзость. Тащите сюда эту правительскую гадину.    Пускай я и пыталась опровергнуть их слова, мои вопли потонули в общей волне. Оставалось только плакать. Зубы отбивали частый ритм, а воздух кончился. Я поняла, что задыхаюсь. Хотя бы умру без чьего-то вмешательства. Пусть они измываются над безжизненным телом.    Холодные пальцы подбежавшей блондинки обхватили запястье. Я дернулась и повалилась на землю, больно ударившись затылком о стену. Перед глазами посыпались искры. Прижала к груди колени и, обхватив голову, выставила локти вперед.    На расстоянии полуметра от меня появились чьи-то ноги. Нет, разумеется, у ног был владелец, но я боялась смотреть выше, поэтому видела только тяжелые мужские ботинки и черные брюки. Человек мог атаковать, ударить в лицо, но он... неужели защищал?!    – Не смейте к ней прикасаться! – рявкнул он.    – Уйди, мальчишка, иначе и тебе достанется.    – Попробуйте, – в тоне появилось хладнокровие. – Только вначале подумайте, что готовы перебить своих же. Лента для вас потеряла значение?    Он взмахнул рукой, промелькнуло что-то алое. И люди отступили... Но почему?! Голоса гремели, но уже не раскатами грома, скорее – утихающей бурей. Я была готова расцеловать своего спасителя, кинуться в его объятия.    – Сдалась она тебе, – процедил кто-то.    – Не мне, а всему освобождению, – жестко сказал он. – Я говорю не за себя, а за каждого из нас. Расходитесь и смиритесь, что в городе появился новый врач. Проявите уважение к нему.    Шум затихал, удалялся, растворялся. Сильные руки легко подняли меня, встряхнув точно тряпичную куклу. А я поняла, что успела заснуть или умереть.    Им мог стать кто угодно. Любой житель Косса, страждущий и небезразличный к судьбе глупенькой девочки. Но за талию меня придерживал живой, осязаемый и потому нереалистичный Ник.    Я пролепетала "Спасибо" и ущипнула себя за бок. Видение пахло металлом...    Глава 4.    Всему есть разумное объяснение. Я сильно ударилась затылком, вот и мерещится невесть что. Сходство наверняка почудилось, правда подменилась выдумкой. Он не Ник, а какой-то другой парень.    "А ты разве не этого хотела?" – резануло по вискам. Этого, но столь скорый успех, да ещё и со спасением – далеко за гранью фантазий о первой встрече. Не я нашла Ника, а он меня.    Как теперь благодарить его? Кинуться в объятия? А приветствовать? Показать, что мы знакомы или разыграть чужого человека? В Коссе готовы уничтожить за одну дописку в значении: мед. Сыграет ли на пользу Нику дружба с "правительской тварью"? И жаждет ли он сам общаться с подругой детства? Сколько же вопросов! Голова раскалывается!    – Спасибо вам, – поблагодарила чуть тверже, стараясь не смотреть ни на него, ни на людей, которые хоть и вышли из коридора на улицу, но не разбрелись. Стояли возле распахнутых дверей, сверлили нас оценивающими взглядами, шушукались.    – Ларка, – сказал Ник нерешительно, – ты чего? Это же я...    Его голос стал совершенно иным: мужским, грубым. Но поменялся не только голос. Друг вытянулся, осунулся, под глазами залегли тени. Стрижка короткая: ни челки, ни прядей до мочки уха. Пальцы узкие, холодные, а раньше, казалось, были горячее сковороды. Одежда по-военному строгая, без лишних пуговиц, завязок. Ох, как же не вязался с новым, серьезным Ником легкомысленный браслет на запястье – моя резинка для волос. Кровь закипела, когда я рассмотрела её, торчащую из-под коротковатого рукава. Незачем хранить пустяковую вещичку. Она до сих пор у него, значит слишком дорога, чтобы выбросить!    – Ник, – сквозь всхлип улыбнулась я и опять расплакалась. Но теперь от счастья.    Он впихнул меня в квартиру, усадил на кушетку. Та безрадостно скрипнула и просела. Выступающая пружина впилась в кожу, но я стерпела.    – Неужели я за пару лет изменился до неузнаваемости? – хмыкнул Ник, присаживаясь на корточки и обхватывая мои ладони.    – Да, – соврала я.    Сердце грозило выдать. Оно рвалось из груди, барабанило в ушах, стучало в затылке. Верещало: "Она лжет, уйди от нее". Я задышала громко и часто, чтобы заглушить предателя.    За секундную паузу Ник переменился в лице. Веселость стерлась: брови сошлись на переносице, желваки проступили, напряглись.    – Почему тебя направили в Косс?    Я ждала вопроса и боялась его, точно пламени. Как открыться в непростительной безрассудности тому, кто смотрит с тревогой и непониманием? Кто волнуется за меня? Он совсем как раньше прикусил губу, гладил мои руки, согревая их. Когда я проигрывала встречу в голове, фраза "я приехала ради тебя" звучала даже красиво; этакий жест памяти и жертвенности. Сейчас – бесполезной дешевкой, тряпкой, брошенной в лицо.    Но, что важнее, нужна ли ему правда? На чьей он стороне? Явно не правительства, но любой нормальный человек отреагирует на рассказ о преступлениях без одобрения. Воровство карточки, усыпление служащей, обман – не те поступки, которыми стоит хвастаться перед другом.    И все-таки рассказала. До последней строчки, ровно и гладко. Будто случившееся – выученный наизусть текст. Не имела права обманывать, увиливать или приукрашивать факты. Пусть он поссорится со мной, покрутит пальцем у виска и навсегда уйдет – так лучше.    – Получается, у тебя нет идей по поводу лекарства, – подытожил Ник по окончании.    Я понуро кивнула.    – Не вздумай больше никому признаваться в таком, – он насупился. – Для всех ты получила статус врача заслуженно. Поняла?    – Да, но я и лечить толком не умею...    – Научишься, – перебил он, почесал переносицу. – Держи.    Ник достал из кармана смятую алую ленту, чем-то похожую на ту, которая украшала торт с лебедями от Катерины, и передал её мне.    – Что это? – я погладила скользкую шелковую ткань.    – Символ небольшого, но важного для Косса движения, – Ник отмахнулся. – Объясню позже, пока не время. Ты не теряй её, а если кто-то попытается напасть или начать скандал, покажи. И напомни, что вред будет причинен не тебе, а всем нам. Люди чтят Освобождение, они не пойдут против него.    Так вот что значила та фраза во дворе. Неужели Освобождением зовутся те, кто хотят избавить Косс от колючей проволоки, безжалостных солдат и гуманитарной помощи по четвергам? Я зажала ленту, словно драгоценность.    – А ты?..    – Возьму себе новую.    – Нет, – заглянула в глаза, – как ты узнал, что я приехала? Тоже хотел полюбоваться врачом?    – Я увидел тебя в машине военных и пошел следом... – он отвел взгляд.    – Издалека шел? – язвительным тоном.    – Отчасти.    – Врешь!    – Какой мне толк обманывать? – он повел плечами, поднялся на ноги.    Прошелся по лаборатории, стараясь не смотреть на меня. В чем-то Ник остался прежним. Повзрослел, возмужал, но так и не научился врать. Обычно его выдавала неестественная скованность или лукавая улыбка.    – Что-то не складывается. Как ты объяснишь, что пешком добрался почти тогда же, когда и автомобиль? – я тоже встала и ехидно прищурилась.    – А я короткие дорожки знаю, – парировал, заглянув в ванную. – У-у-у, комнатки прямо из ужастиков. Не дом, а пособие "Почему мне жалко врачей".    – Если б только поэтому, – вспомнила о пугающем приеме, до сих пор цепляющемся когтями в череп, дышащем ледяной яростью. Смешливость испарилась.    Мы перекочевали на кухню, где Ник сосредоточенно осмотрел ящики стола и шкафчики, словно там могло что-то остаться. Увы, только сантиметровый слой пыли на полках.    – Ты извини за прием, – вздохнул он, – люди немного того, – постучал по виску указательным пальцем, – жизнь заставила. Каждый день кто-нибудь умирает, а докторов или вывезли сразу после первой эпидемии, или они сами заболели, или умом тронулись от безнадеги. Один тут бегал и пытался ножом всех покромсать.    – И что с ним стало? – повысила голос, чтобы перекрыть тарахтение холодильника.    Я села прямо на стол. Ник не ответил, лишь недобро ухмыльнулся и спешно перевел тему:    – А меня сюда послали техником. Ну, ты в курсе. Я обрадовался назначению, престижно все-таки. Уже потом понял, что работать попросту некому – народ пачками гибнет. Вот и берут кого попало. Ходят слухи, что сюда ссылают за плохое личное дело. Ну, как видишь... – он развел руками.    Да, Ник действительно не блистал. Особенно – после отъезда Кристины. Выговоры, розги, дополнительный физический труд, лишение обеда – он пережил всё. Кроме карцера. Срывал занятия, ругался с учителями, отказывался следовать расписанию. Получается, сполна поплатился за полгода своенравия.    У меня заурчал живот. Покраснела до кончиков волос, а Ник хихикнул:    – Принести каких-нибудь консервов, пока не забрали твой недельный паек?    Но я отказалась. Кто бы с ним поделился! Судя по худобе, самому не хватает.    Мы обсуждали совершенно незначительные вещи: лагерь, распределение, мою работу в больнице и его – на заводе, где изготавливали какие-то важные и абсолютно непонятные мне строительные механизмы. Так, словно ничего не произошло. Всё нормально. Изредка Ник дотрагивался до резинки в каком-то машинальном жесте. Едва уловимое касание согревало, заставляло улыбаться.    Незаметно переметнулись на мор. Вначале скользили около, не переступая грани, но от правды не денешься, не скроешь её присутствие.    – Сколько примерно живут после заражения?    – В лучшем случае два года, – Ник призадумался. – Но последние месяцы – не жизнь. Ходячий скелет с облезающей кожей. И ведь стараются, работают наравне со всеми. Чтобы еды не лишили. Знаешь, что странно? Заболевают группами, что ли. То затишье, то эпидемия. Не по человеку-двум, а сразу десятками.    – Хм, – я напрягла слух, стараясь запомнить любую крупинку важной информации.    – Правительство постоянно напоминает, что разносчик – кровь. Тогда почему люди трудятся ежедневно бок о бок с больными, но заражаются в определенный момент? Так и должно быть?    Я не представляла. Вероятно, удивительного нет, а любой настоящий медик подтвердит, что болезнь разрастается по-особенному, накапливается. Или ещё что. Придется прочитать множество книг перед тем, как смогу с уверенностью говорить о заболевании и его причинах. Пока же отмечу первую особенность – частоту заражения.    Мысль лезвием резанула по сознанию. Рот наполнился слюной с солоноватым привкусом.    – Ник... – сглотнула комок, – а ты?..    – Чего? – Он склонил голову, издеваясь; но сам догадался, что шутка несмешная. – Да.    – Как давно?! – я приложила руки к губам.    – Шесть месяцев, – криво усмехнулся.    Его тонкие пальцы принялись расстегивать рубашку. Они не дрожали, без волнения выдергивали одну за другой пуговицу из петелек. Наконец, Ник расправился... На впалом, лишенном загара, животе расплылось черное пятнышко, похожее на родинку. Но больше – сантиметров в семь – некрасивее. На левом боку отыскалось второе, чуть меньше размером, с половину пальца.    Он не устал или исхудал от постоянного голода; он болен...    Мозг отказывался вычитать из двух лет полгода. Я зажмурилась, тщетно пытаясь понять, сколько у нас осталось. На сердце было удивительно тихо. Не болело и не рвало.    – Ларка, – друг цокнул, – я пока живой и относительно здоровый, а ты, судя по всему, уже обдумываешь, куда деть мертвого человека.    – Ты серьезно? – буркнула я.    – Не-а, дурачусь, – он беззаботно глянул на часы, – так, мне пора. Попозже зайду, отведу к месту раздачи пищи. Не обидишься? Я бы остался, но...    – Иди уже, – фырканьем оборвала на полуслове.    Едва Ник шагнул за порог, меня затопила невыносимая грусть. Детство рухнуло под тяжестью настоящего. Я раскрыла ему душу, призналась в преступлениях, а он отреагировал скупо, словно не желая вмешиваться. Не ужаснулся, не отругал – без единой здравой эмоции, без попыток вразумить, которые предпринял бы прежний Ник. Значит, прав был Грин. Глупая Ларка бегает по пятам за другом, которому она надоела до зубного скрежета. А браслет?.. Безделушка. Привык он к резинке, потому не снял – незачем фантазировать.    Но тут Ник подставил ногу, помешав двери закрыться, затем вернулся и обнял меня так горячо, что не оставалось сомнений – я ему небезразлична.    После я долго таращилась в стену и пыталась собрать чувства в пучок. Точнее – вначале вытрясти их из глубины души, куда они запрятались как трусливые зайцы. Почему так пусто? Нельзя услышать о смертельной болезни близкого человека и даже не расплакаться.    Он не уедет в другой город, не построит свою жизнь вдали от меня. Он умрет. Умрет. Ну же! Где слезы?! Где тяжесть или трясущиеся пальцы? Где страх?..    Села прямо на пол, уткнулась лбом в колени и, раскачиваясь, повторяла:    – Давай же... Плачь...    Прикусила губу от злости на саму себя. Капелька крови упала на пол. За ней – вторая, третья. Ногти впились в кожу ладоней до кровавых полукругов. Разодрала губу. А мне совсем не было больно.    Или всё гораздо проще? Больно было настолько, что я перестала испытывать боль.    Глава 5.    Ник вернулся через час. За это время я уговорила себя подняться, умыться и полностью осмотреться. Оборудование отыскалось в шкафу – столь скудное и древнее, что лучше б глаза не видели. Махины для сбора и считывания проб занимали половину шкафа. От них тянулись мотки проводов, при включении они шипели, пыхтели. Ничего похожего на удобные миниатюрные сканеры и устройства из больницы.    В ящичке стола лежала карта памяти с результатами исследований предшественников да инструкциями по пользованию приборами. Я вставила её в планшет и прокрутила информацию – целый роман. Придется попотеть, чтобы осилить всю. А уж разобраться...    В общем, я почти смирилась с тем, что не испытываю эмоций. Разложила вещи, смахнула особо тучные комки пыли. Тогда-то и постучался Ник.    – Э-э, – протянул он и уставился на прокушенную губу. Та распухла, запеклась багряной корочкой. – Тебя кто-то ударил?!    Друг напрягся, точно хищник, готовящийся к нападению. Помотала косой:    – Кому я сдалась? Думаешь, за два года растеряла неуклюжесть? – провела языком по корке. – Это проклятье.    – А, упала или стукнулась? М-да, тебя постоянно приходилось спасать от травм, синяков и ссадин, – Ник сочувственно зацокал. – А пироги печешь такие же вкусные, как раньше?    – Лучше! – обиженно фыркнула. – Теперь их вообще невозможно есть!    – М, вкуснотища, – он расхохотался, – обещай как-нибудь в будущем накормить меня ими. Но сегодня ограничимся консервами от Единства. Идем?    Пока мы шли по пустынным улицам, Ник рассказывал об обстановке. Зал Пути не работал, из него вывезли всё мало-мальски ценное и опечатали ещё в первую волну болезни. В Коссе действовало так называемое "самоуправление". Совет горожан следил за порядком, наказывал преступников, разрешал споры. Полиция трудилась спустя рукава, поэтому в городе царило мародерство с вседозволенностью.    – Не вздумай выходить ночью из дома, – потребовал Ник. – И всегда запирай замки. Если днем мы можем сдержать волну, то при темноте народ лишается рассудка...    Получив клятвенное заверение никуда не соваться без его ведома, друг успокоился.    Около главной площади людей прибавилось. Они собирались со всех улочек, сплетались в паутину очередей. Что-то было иначе, совершенно неправильно. Я поняла спустя десяток секунд. Матери с младенцами! Дети, совсем малютки, плакали, теребили родителей за рукава, испуганно озирались или беззаботно щебетали о чем-то своем.    Я вытаращилась, не в силах вздохнуть. Это смотрелось так неестественно и... очаровательно. Розовощекие, пухлые, с крохотными ладошками, в вязаных или наспех сшитых вещичках – а где взять нормальную детскую одежду? Взрослые игрались с ними, показывали языки, кружили, отвлекая. И, наверное, ненадолго забывали о болезнях, слабости и безнадежности положения.    – Детей не вывозят в А-03, – словно прочитал мысли Ник. – А что с ними делать? Вот и растим одной большой семьей. Смешно, да?    Я отрицательно качнула головой. Грустно, мило, удивительно, но никак не смешно.    В обозначенном золотыми флагами Единства месте стоял грузовик, охраняемый четырьмя солдатами. Одинаково безликие, в серых защитных костюмах и масках: лиц не разглядеть. Ха, а заверяли, что по воздуху мор не передается. Выходит, все равно страшно. Ещё трое сверяли карточки жителей Косса и выдавали им продуктовую норму. Очереди двигались медленно.    Ник рассказал, что, кроме пищи, раз в месяц привозят бытовые товары и минимум лекарств. Но по просьбе врача – хоть еженедельно. Правда, до меня просили редко. Приезжие больше заботились о себе, чем о горожанах.    От ситуации дурно пахло – унынием. Еду получали по "заслугам": на сколько отработал, столько и получил. Неработающие уносили крохи, не утоляющие, а раззадоривающие аппетит.    Жители голодали, но делились пищей друг с другом. Не обделяли детей, не жадничали. Ник не был исключением. Вначале без сожаления отдал банку супа женщине с ребенком на руках. А чуть позже оказалось, что он раздает большую часть еды. Просили или нет – неважно. Его коробка пустела, а я смотрела на свою, набитую консервами, и не знала, как поступить. Раздать или оставить? Выбрала второе. Отдать всегда успею, а вот просить обратно, если не хватит самой, – мало приятного.    Ник проводил меня, помог заполнить полки банками. Напоследок, поцеловав в щеку, ласково сказал:    – Как же все-таки здорово, что ты со мной    Именно тогда, с трудом дождавшись звука захлопнутой двери, я зарыдала впервые. Прорвалась плотина, отмершие клеточки сменились новыми, способными чувствовать. Я плакала всю ночь. Выла и зажимала рот рукой, боясь, что крик разбудит округу. И я захлебывалась болью.       Тонкой струйкой пролились четыре недели. Я слилась с городом, свыклась с его кошмарами. Косс умер душой. Было в нем что-то этакое, выжженное. Я прислушивалась, пыталась определить, что именно. Ветер шумел по крышам, перекатывал пустые банки, шуршал пакетами. Из труб заводов валил черный, удушливый дым.    По четвергам – гуманитарная помощь и бесконечные очереди. Больные на тяжелых стадиях сваливались в обмороки, и их попросту прислоняли к стенам – чтоб не мешали ходить. В последний привоз выслали партию прививок против мора. Открывать ящик с лекарствами имел право лишь лекарь – солдаты строго следили за этим и наставляли оружие на всякого, кто осмелился бы сделать лишний шаг. Поэтому здоровые дождались, когда я сломаю ломом крышку, и накинулись как собаки – на кость. Разобрали одноразовые шприц-устройства, не дали мне предложить провести вакцинацию.    Свежего не завозили. Ни овощей, ни фруктов, ни мяса. Сплошные консервы разной степени съедобности. Или залежавшееся, кишащее червяками зерно, из которого на единственной работающей пекарне готовили хлеб и меняли его на другие продукты. Иногда там делали куцые булочки и... раздавали их детям. Те радовались подарку как самой крупной драгоценности.    Я думала: допустим, лекарство создадут. Куда денут младенцев; а тех, кто постарше? В лагеря или, что вероятнее, попросту убьют за ненужностью? А родители к ним привязались, неумело сюсюкались и растили как умели. Коссовцы глотали жизнь с большим наслаждением, дорожили всякой секундой. В их глазах отражалось такое, чего не было ни у кого из Со-На или А-02.    Ник трудился днями и ночами, чтобы получить удвоенный паек (две трети которого раздавал нуждающимся), а вместо отдыха приходил в лабораторию. Присаживался на кушетку и уверял, что не помешает работе. Он наблюдал, молча, без вопросов и разговоров, а я строила из себя врача, вчитывалась в записи, сравнивала результаты. Только бы он не разуверился во мне, не прознал, что я – гнусная обманщица, неспособная помочь! Как он мог отвлекать, если до его прихода я пялилась в окно или бесцельно нарезала круги по дому?    Он ежедневно делал для горожан больше, чем я – за месяц. Обычно засыпал от усталости прямо на кушетке или на моем плече, и тогда я застывала в одной позе, боясь разбудить друга. Тело затекало, пальцы сводило судорогой, а я вдавливала ногти в кожу и сидела, сидела... сидела...    Реже мы гуляли. Ник шутил и смеялся без остановки. Приносил безделушки, дарил "лучшему лекарю" букеты пожухлых ромашек – другие не росли. Я брала их, ругаясь: незачем рвать цветы, пусть они радуют всех, а не одну меня. Но Ник упорно приносил новые и доказывал, что вскоре нарвем свежих в поле, за чертой города.    И я была готова обмануться, поверить в чудо, если бы он не делился последней банкой каши с просящими. Ловила себя на мысли, что начинаю ненавидеть этих людей. Долго ли он протянет без нормального питания?.. А они требовали, падали в ноги, показывали на детей. В потерявших краску глазах стояло: "Нам нужнее". Иногда они забирали консервы и забывали поблагодарить. Я хотела догнать их, схватить за шиворот и...    А он улыбался, повторяя:    – Галочка за добрый поступок.    Четверги превратились в пытку. Лучше б меня избивали дубинами, чем заставляли примиряться с самопожертвованием. Смотреть, слышать, но не иметь возможности перечить. Ник бы не оценил.    Однажды он заметил, как исказилось мое лицо, когда в день раздачи пайка к нам подошел подросток, чуть старше нас, и нахально попросил:    – Друг, у тебя не завалялось лишней баночки?    Перед этим Ник уже распрощался с половиной коробки продуктов. Я заскрежетала зубами и понадеялась на отказ, но он протянул мясо с рисом парню. Тот отозвался коротким "Спасибо" и ушел к следующему щедрому человеку – просить суп.    – Послушай, – начал Ник, но из-за спины подкралась женщина в одежде рабочего, обратилась вкрадчиво:    – Не поможете чем-нибудь? У меня больной муж.    Голос её оставался без намека на страдание. Для таких выпрашивание – второй способ получения еды.    – Нет, – сухо бросила я. – Муж у вас, вы и помогайте.    – Ларка, погоди ругаться, – сказал Ник миролюбиво.    – Не вздумай! – завопила, когда он потянулся к своей коробке. Он оторопел. Раньше я никогда не повышала голоса и не устраивала истерик. – Или отдай всё, а сам ляг прямо тут и умри, – взвилась, как ужаленная. – Чтобы они растерзали и тебя... на бульон. Ты не видишь, они этого добиваются?! Когда добряк вроде тебя сдохнет от сострадания!    После забрала свои продукты и понеслась подальше от площади. В воздухе пахло отчаянием, и запах вызывал тошноту.    – Постой, – Ник нагнал меня, перевел дыхание, – успокойся, пожалуйста.    – Не представляю, о чем речь, – отрезала я.    – Я буду помогать им, понимаешь? Буду. Пока есть лишняя пища, пока хожу и зарабатываю.    – Почему они не работают сами?! – я остановилась, отложив коробку, уперла руки в бока. – Почему просят, когда видят, что ты делишься последним?! Тот попрошайка выглядел здоровее тебя. А женщина общалась с нами так, будто мы ей обязаны.    – Тебе показалось, – мягко и осторожно. – Разве последнее? Вон сколько осталось.    Я пересчитала количество его банок. Ровно семь штучек – по разу в день. Смешная порция, неспособная утолить аппетит. Глупое упрямство! Он предпочтет падать в голодные обмороки, но не отказывать другим. Те люди, косящиеся жадными взглядами, тоже получают продуктовую помощь, зачем они лезут к нам? Знают о щедрости Ника? И приближают своего благодетеля к смерти от голода.    Из принципа не буду заниматься благотворительностью. Еда моя и Ника, ничья больше. Страшно представить, как он жил раньше, без "моих" продуктов.    – Ларка, – повторил Ник, тоже поставив коробку и приобняв меня, – всё хорошо.    Злость обхватила костлявыми пальцами горло, притянула к себе, поцеловала колючими губами в лоб.    – Нет, не хорошо, – я скинула его руки. – Подумай о себе. Сколько у нас осталось? Год-полтора? Крохи!    – Ты непременно найдешь лекарство, – на бескровных губах засияла улыбка.    – Ха-ха-ха! – пнула носом башмака коробку, консервы грустно звякнули. – Обязательно. Щелкну пальцами – и найду, – показательно щелкнула и развела руками. – Ник! Для чего ты притворяешься, что ничего не происходит? Смеешься, увиливаешь от важных тем?.. Ты хоть осознаешь, что скоро умрешь? Ведешь себя как раньше...    Слова вылетели прежде, чем я успела приглушить их. Грубые, жестокие, беспощадные слова, за которые я непременно прокляну себя до конца дней.    – А ты не понимаешь? – непривычно серьезно спросил Ник.    Тихий, твердый голос без капли веселья отрезвлял.    – Чего? – наивно уточнила я.    – Я готовлю тебя к своей смерти.    Будто в живот ударило кулаком. Лишило дыхания и почти повалило на землю. Как в замедленной съемке я осознавала сказанное. Шестеренки в голове крутились безо всякой охоты, скрипели от ржавчины.    Он молчал, оценивал реакцию. Неужели с самого первого дня Ник старался ради меня? Водил на бесполезные прогулки, устраивал пикники в запущенном парке. Дарил поникшие цветы. И отшучивался, когда я пробовала говорить о болезни.    Он жил не потому, что боялся обсуждать смерть. Разумеется, он давно свыкся с ней. Он старался ради меня... Чтобы я запомнила его счастливым, прежним Ником, а не изморенным мальчишкой из Косса с выпирающими ребрами и синяками под глазами от недосыпа и истощения. А я брюзжала, отправляла домой, ругала за букеты. Это не он не осознавал, что скоро умрет, а я не дорожила проведенными вместе днями.    Ник, так и не дождавшись ответа, подхватил обе коробки и понес их в сторону лаборатории. Я плелась позади, сдерживая жгущие глаза слезы. Казалось, каждая секунда молчания расширяла пропасть между нами. Раз – и общение сведется к минимуму. Два – мы больше не друзья. Три – я останусь в одиночестве жалеть себя, а он угаснет, но продолжит ходить на завод и раздавать продукты нуждающимся. Четыре...    – Видала? – вдруг присвистнул Ник. – Крыса пробежала размером с кошку. Помнишь, как математичка визжала от малюсенького крысеныша? Вот бы подложить ей такую, откормленную.    Он опять навесил маску безмятежности. А я подыграла спектаклю, выдавила смешок.    Ник донес консервы и ушел – рано вставать на смену. Я же, очутившись в пустой лаборатории, поняла: хватит сидеть сложа руки. Пора выбросить надежды о лекарстве, созданном кем-то другим. Честь выпала мне – воспользуюсь ею. Неважно, какими способами и что положив на карту. Ради Ника...    Тело наполнилось легкостью, изнутри разлилось тепло. Я словно окунулась в горячую ванну после прогулки морозной зимой. Уверенность согревала, твердя: "Ты справишься". Времени и средств хватит. И Ник продержится. Говорят, человек куда сильнее, чем кажется. Когда он узнает, что я близка к цели, то вытерпит, дождется. Я вылечу его, помогу городу, стану героиней. Да, именно так и случится!    ...Тем вечером, перед сном, я нашла на локте маленькое черное пятнышко.Глава 6.    Я битый час стояла в душе и ожесточенно смывала пятно. Растерла кожу до красноты и царапин. Пар валил из кабинки, горячие капли падали на плечи, но к щиколоткам скатывались точно льдинки. Увы, "грязь" не исчезла. Осознав поражение, я завернулась в полотенце и вышла, бессильно упала на кушетку, уставилась в потолок.    Не было страшно. Совсем. Что-то отвечающее за испуг отмерло, погасло. Трепыхалась единственная мысль: "Никто не должен об этом узнать".    Горожане, солдаты, Единство, Ник – никто. Я ошибалась, времени не осталось, и остаток потрачу с толком. Надолго скрыть болезнь не получится, но когда правительство вынесет приказ об отстранении зараженного доктора, у меня накопится целый планшет наработок или даже готовых рецептов. А может, я сумею излечить себя – лучшего доказательства действенности лекарства нельзя придумать. Надо записать нынешние показатели.    Теперь я понимала давние слова Дины: прививки бесполезны в умирающем городе.    Ночь провела за сбором анализов и подсчетом результатов. Оказалось, втыкать иглы в чужих людей проще, чем в себя. Я долго собиралась с духом... От вида капельки крови на пальце замутило.    "День первый. При осмотре пациента на внутренней стороне локтя обнаружено темное пятно диаметром в сантиметр. Иных изменений не выявлено. Показатели организма в норме. Состояние стабильное". И так далее, на лист текста.    Утром примчался встревоженный донельзя Ник. В наспех одетом рабочем комбинезоне, с торчащим краем рубашки над резинкой штанов. На щеке красовалась зубная паста. С рассветом разнеслась пугающая новость: в Коссе вспышка мора. За вчерашний вечер и эту ночь около сотни человек обнаружило на себе пятна.    – Ты как?! – он крутил меня, а я натягивала рукав ночной рубашки на кончики пальцев и изображала возмущение.    – Ник, я медик. Неужели не разгляжу моровое пятно? Я осматриваю себя каждый день, не беспокойся.    – Да, извини, – облегченно выдохнул, покосился на часы. – Опаздываю... Простишь, что прибежал и тут же убегаю?    – Нет, конечно, – и выпихнула его за порог.    Наш спектакль получил вторую сюжетную линию: к мнимому спокойствию добавилось лживое здоровье. Великолепная дружба! Интересно, сколько в ней осталось процентов искренности?       Начались упорные поиски лекарства. Я была погружена в записи предшественников, зарывалась с носом в учебные пособия и характеристики больных на разных стадиях. Сверяла, искала улучшения и ухудшения. Попадались самые причудливые поступки врачей. Кто-то собирался создать лекарство из отходов пищеварения, а один псих – иначе не назвать – из органов живого человека. В мертвом, писал он, пропадают лечащие соки. Вот о ком упоминали жители первым днем в Коссе. Их ярость стала обоснована – я бы тоже захотела придушить подобного "целителя".    Когда мне требовались какие-то особые средства, я отправляла письмо-заявку некому "Уполномоченному по здравоохранению в Коссе". Он связывался с правительством и присылал ответ: согласие или отказ. Если везло, в следующий привоз приходила особая посылка, опечатанная так, будто в ней хранилась бомба.    Но впустую. Ни одни отчеты не приносили пользы. Я переводила материалы, пробовала получившиеся вакцины на себе. Обычно хуже не становилось, но и лучше – тоже. Правда, парочку раз меня выворачивало ночь напролет; после двух уколов – онемели пальцы; иногда накатывала чудовищная слабость и пропадала способность ясно мыслить. Но всё проходило, стоило окончить прием.    Нет, нельзя становиться подопытной крысой у самой себя – польза нулевая. Нужен ещё кто-то. Желательно доброволец. Не хотела бы заставлять людей идти на риск; ко мне и так мало уважения. Но на просьбы и призывы горожане не откликались. Опускали взгляд, мотали головами, мычали невразумительное: "Извините..."    Пятно разрасталось, к нему добавилось второе – около пупка. Хотя бы не на лице!    В лабораторию изредка приходили люди. Я старалась не отказывать, помогала по мере возможностей. Постоянно заказывала новые антибиотики и самые разные лекарства, которых всё равно не хватало. И это при том, что большая часть горожан меня или недолюбливала, или открыто презирала, называла "марионеткой Единства". Они отказывались входить в мой дом, общаться со мной, даже здороваться. Если становилось совсем плохо – присылали на планшет сообщение с просьбой передать такое-то средство. А что оставалось? Передавала.    Я чувствовала: ускользает нечто важное. Но непонятно, что именно. Какая-то фраза или действие.    Почти полгода прошло со дня, когда я заявилась в Косс.    Утро было спокойным настолько, насколько вообще возможно в зараженном городе, полном паники, боли и страха. Снег, далеко не первый, ослепительно-белым кремом укрыл землю. Я стояла у окна и перекатывала в руках кружку с обжигающим кипятком – заварки присылали мало, поэтому чередовала чай с водой, – отпивала крошечными глотками.    Пустая дорога как-то внезапно ожила. Семеро мужчин с красными нашивками на предплечьях ворвались в сонный покой улицы. Они по одиночке зашли в несколько домов, в мой – тоже. Я слышала, как разбежались по этажам, принялись стучать в квартиры. Зычные мужские голоса зазывали:    – Эй, коссовец, хватит прятаться! Распрями спину, поднимись с колен. Сегодня мы восстановим нарушенную справедливость!    – Не верь Освобождению, они неспособны дать нам покоя. Верь тем, кто готов пойти за тебя на смерть!    – Выйди к нам, и вместе мы заберем украденное правительством! Нашу свободу!    Моя дверь тоже отозвалась короткой дробью. Я не подала признаков жизни, потому что запомнила приказ Ника: "Никуда не соваться". Стучали настойчиво, впрочем, вскоре ушли. Не сказать, что я не задумалась о ситуации, но и не заинтересовалась ею. Время неспокойное, порою попытка к действию облегчает существование, создает ощущение причастности. По четвергам частенько обещают кровавую расправу над Единством или военными. Но, остудив пыл, расходятся по домам.    День побежал дальше. Я просидела до обеда за записями и, окончательно запутавшись в выводах предшественников, решила сходить в пункт выдачи помощи. Сегодня обещали привезти партию вакцины против гриппа. Казалось бы, какое дело до гриппа, когда бушует мор. Ан нет, без нормального питания и отдыха организм сдавался, из него высасывало последние силы, и обычная болезнь превращалась в смертельную.    За продуктами мы ходили с Ником, но со смены он вернется к вечеру, и я не захотела дожидаться его. Лучше заберу сама, по частям, чтобы скорее обеспечить участок лекарством.    Заглянула в полупустой шкаф. К зиме правительство расщедрилось на вещи для доктора – взять свои я не догадалась. Но с размером оно перестаралось. Куртка оказалась велика; рукава закатывала вдвое. Шапка спадала от дуновения ветра, потому приходилось ходить в платке, повязанном на голову. Я влезла в это недоразумение, именуемое "одеждой", и показала отражению в зеркале язык.    Окрестности лаборатории пустовали. Серые стены поглощали те немногие звуки, которые оживали в Коссе, но тишина давно уже не давила на затылок. Я привыкла и научилась наслаждаться ею. Закрой глаза – мир затеряется в безмолвии. А около пункта выдачи оживет, наполнится...    Так и случилось, но голоса были другими, ропот – сильный, звонкий. Детский смех неразличим. Я шагнула за последний поворот, оставалась лишь прямая улочка. Впереди виднелась площадь.    Откуда здесь столько мужчин и женщин, разве они не трудятся? Днем приходят в разы меньше. И настроены горожане иначе: позы, голоса, движения – всё непривычное. Нет обычной скованности, тягучести.    Я не успела приглядеться, как коссовцев точно толкнули в спины, и они хаотично, без очередности направились к грузовику. Они выкрикивали злые обещания, шли напролом: с досками, обломками стульев, железными прутами.    Первые почти взгромоздились в кузов, когда прогремела серия выстрелов. И ещё одна. Многих задело, и они свалились обратно к толпе. Угрозы сменились воплями боли. Я подалась вперед. Какое-то иррациональное чувство заставляло приблизиться, посмотреть. Самую малость, немножечко... До площади оставалось с десяток крупных шагов.    – Эй, ты спятила?! – донеслось со спины осипшим надорванным голосом.    Чьи-то пальцы обхватили за талию, сжав под ребрами. Я попыталась отцепить руки, но мужчина – а судя по ругательствам, это был именно он, – резко потянул меня к земле.    – Пригнись.    Прижал к стене; вовремя, потому что часть обезумевшего народа, убегающая прочь от стычки, скучковалась по тонюсенькой улочке, толкалась и была готова затоптать любого. Я смогла рассмотреть своего спасителя: морщинистый мужчина с проседью в темных волосах и белым шрамом, рассекающим правую бровь. Ему понадобилась секунда, чтобы оценить обстановку, а затем он ногой выбил хлипкую входную дверь, заколоченную на две доски, и затолкал меня в чье-то опустевшее жилище.    Пыль ударила по ноздрям. Кашляя, я подбежала к окну, кончиком платка оттерла его. Сквозь грязные стекла прекрасно осматривалась площадь. Люди наступали, но военные перебивали их на подходе; человеческие тела падали, точно подкошенные невидимой косой. Кровавые лужи расплывались под ними, окрашивая снег причудливыми узорами.    Выстрелы гремели один за другим и нескончаемыми потоками разносились по городу. Уничтожали сонную тишину угасающего Косса. Редкие птицы взметнулись в небеса.    – Советую переждать, – гаркнул спаситель и исчез в проходе. Не испугался вернуться в гущу боя? Или поспешил сбежать с более разумными?    Я не успела даже поблагодарить его.    От вида из окна кожа покрылась морозом. Смерть, кругом смерть... И не медленно входящая в дом к болеющему мором, а жестокая, скорая на расправу, касающаяся лбов лежащих в самых чудных позах людей. Кто-то, истекая кровью, пытался уползти, но солдаты придавливали его тело башмаками и стреляли в лицо – напоследок.    Тошнота подступила к горлу. Меня долго рвало: вначале едой, затем – желчью. А перед глазами стояло кровавое месиво, когда-то бывшее человеком.    Но стрельба угасла. Солдаты, не медля, запрыгнули в грузовик и уехали... прямо по мертвецам, раздавливая их тяжелыми колесами.    Я прижалась лбом да ладонями к стеклу. Картинка завораживала и вводила в дрожь, выворачивала наизнанку. Бой стих, значит надо уходить, но я не могла оторваться.    Наверное, прошло не меньше часа. Площадь наполнилась живыми: женами, друзьями, обычными зеваками. Они искали знакомых, ревели и причитали над трупами. До меня доносились лишь тихие отголоски, но в ушах те множились, превращаясь в оглушительную песню смерти.    Ника заметила не сразу. Он, неестественно напряженный, хлопочущий, подбегал к умершим, переворачивал их на спины.    "Он ищет меня", – подумала отстраненно, как сквозь туман. И тут же встрепенулась. За что я наказываю его неведением?! Он зовет, всматривается в тела, а я стою и наблюдаю.    Вылетела из дома и побежала к нему. На пути попадались стонущие, недобитые раненые, на которых солдаты то ли пожалели времени и пуль, то ли не стали выискивать в куче мертвых. Они не просили, не требовали, только выли. Многим из них уже ничем нельзя было помочь – не нужно быть профессиональным врачом, чтобы разглядеть мертвецкую бледность и насквозь окровавленную одежду.    Я подлетела к Нику сзади, дотронулась самыми кончиками пальцев до плеча. Он аж подскочил, обернулся и... обнял меня так, как обнимал только во снах. Жарко, горячо, вжался носом в макушку, словно не мог надышаться.    – Я сбежал с работы, когда услышал о мятеже, – бормотал он. – Искал в лаборатории, а она заперта... У меня оборвалось всё... Если бы ты умерла...    – Ник, – перебила я, – смотри, жива и здорова. Пожалуйста, успокойся.    – Обещай больше никогда не теряться, – просил он.    А я плакала.    Остаток дня помогали выжившим и сжигали умерших. Солдаты не вернулись, с ними уехала еда на неделю и необходимые лекарства. Сомневаюсь, что Единство простит мятежников. Если нас не лишат провизии, то ограничат её. Заставят страдать. Разве мало того, что воздух напитался соленым?    Я смотрела на бурые пятна и думала. Разносит ли кровь заболевание, о чем заверяет Единство? Раз так, сегодня не останется здоровых, Косс поляжет. Но как обосновать эпидемии и затишья, про которые говорил Ник?    Вдалеке звучал детский плач. Младенцы не прекращали реветь, не умолкали ни на миг. Они не знали всего горя, но чувствовали его. Счастливые... Им не нужно выносить трупы, успокаивать мечущихся в бреду. Они не боятся черных пятен на коже, они и вовсе...    Выдохнула от удивления.    – Ник, – пролепетала, боясь своей идеи, – дети ведь реже болеют мором?    Он кивнул.    – Нам нужна детская кровь, – и закрыла лицо руками, иначе бы сгорела заживо: от стыда и презрения к самой себе.    Ник ответил не сразу. Интересно, о чем думал, пока переваривал сказанное? Трижды проклял себя за общение с полоумной? Или боролся с брезгливостью?    – Ларка?.. – как-то напугано то ли спросил, то ли простонал он.    Я помассировала ноющие виски и объяснила. Вероятно, детский организм имеет какой-то иммунитет, утерянный для взрослых. Но как узнать, в чем именно он выражается? Нужны исследования и, увы, детей.    – Ты представляешь, сколько нам понадобится крови для того, чтобы излечить горожан? – Ник отвел меня от площади и усадил на первую попавшуюся скамейку.    – Необязательно использовать переливание, – я помотала головой. – Кровь – не лекарство. Я хочу только изучить иммунную систему младенцев. Если получится, то станет возможным создать вакцину. Это, конечно, сложно, но...    В больнице стояли специальные аппараты, которые за один щелчок показывали полную карту человека: внутренние органы, патологии, любое мельчайшее изменение или процесс. Я читала, что всего несколько столетий назад изучение организма было трудоемким и неполным. Нам же достаточно нажать на кнопку для идеального результата. В лаборатории мои возможности ограничивались, и всё-таки, думаю, если покопаться в приборах – можно извлечь хоть что-то полезное, тем более область исследования гораздо уже, чем "весь организм".    – Но реально? – окончил Ник, заглянув мне в глаза.    Я поежилась под его взглядом, в котором не было радости или понимания. Впрочем, отвращения тоже не было. Это вселяло маленькую уверенность.    – Попробовать можно, – зажмурилась. – Но кто в здравом уме отдаст собственного ребенка для опытов? Ладно бы чужого, а так... Сам же говорил, вы их любите, растите.    – Мы хорошо попросим, – с полнейшей решимостью, как умел исключительно Ник.    Глава 7.    Обещание-то далось легко, да какими словами убедить передать младенца на "растерзание" сомнительному врачу? Я не представляла, а вот Ник был настроен оптимистично. Он верил в меня так, как не верила сама я. До конца недели увидеться не получилось, но в первый же свободный вечер друг прибежал ко мне, чтобы набросать план действий.    – Собрать всех мы не сумеем, – размышлял он за чашкой сладкого кипятка. – Но можем объяснить небольшой группе, та – второй... Те, кто захотят помочь, придут сами.    – А ты не боишься, что ребенка заберут без согласия родителей?    Вполне вероятный исход. Разве мало тех, кто грезит о спасении себя или близкого человека и цепляется за любой шанс? Такому плевать на чувства других семей. Выкрасть у них младенца и передать под видом собственного – почему нет?    – Боюсь, – подтвердил Ник, покатав глоток воды во рту. – Понадеемся на сознательность граждан.    Прозвучало так официально, что я невольно фыркнула. Правда, смешок получился невеселым. Да и откуда взяться веселью? Продукты не завезли ни в пятницу, ни в субботу, ни в воскресенье. И без того крошечные запасы истлели; голод накатывал волнами. Спасались водой да теми консервами, которые горожане успели забрать до мятежа или которые выпали, когда военные спешно покидали участок.    У меня оставалась пара баночек супов, припрятанных за холодильником; но на самый-самый черный день. Ник не простит меня, когда поймет, что я прятала пищу, пока другие умирали от истощения.    – Попробуем? – выждав, спросил он.    Я стряхнула паутину размышлений и кивнула.    Следующим утром жители близлежащих домов собрались в моей квартире. Ник, обходя их с просьбой подойти, не объяснял причин, ограничился коротким: "У медика участка есть задумки, ей требуется ваше содействие". Я поспорила, что никто не придет. Раньше же отказывались помогать. Но в переломный период коссовцы предпочли если не поверить в "марионетку Единства", то услышать её. Всего с двадцать человек, ослабленных, бледных, рассевшихся прямо на полу.    Слово взял Ник. Я топталась в дверном проеме, ведущем на кухню, и выглядывала из-за спины друга. Он объяснял размеренно, длинно, но вскользь. Ни обещаний, ни требований, ни истинных причин. В море фраз – стакан информативности.    И всё-таки граждан было не провести.    – Вам мало смертей? Эта малявка хочет истерзать наших детей?! – хриплым голосом возмутилась женщина с тусклыми медными волосами и синюшностью под глазами.    Я попыталась оправдаться, но Ник опередил:    – Вы додумываете больше, чем сказано. Опыты практически безболезненны. Ларка, я прав?    – Угу. Они требуются для...    – Если наработки верны, а я склонен верить им, – многозначительно добавил Ник, – дети обладают особым иммунитетом. В крови есть что-то, чего нет у нас. Неужели не очевидно, что от мора гибнет мало детей?    – А что потом?! – горячился седовласый мужчина с перевязанной рукой. – Нам пить их кровь ради выздоровления?    Остальные поддержали его неодобрительными возгласами и угрозами сжечь лабораторию. Нас обвинили во всех грехах, едва ли не в людоедстве. Передернуло.    – Если появится необходимость задействовать кровь, мы спросим ваше мнение, – Ник выделил интонацией "ваше". – Пока же её нет. Благодаря исследованиям Ларка выявит состав для лекарства, который способен спасти нас. Но пить кровь – это дикарство.    Ник убеждал долго, мягко. Его размеренный тон убаюкивал. Люди шушукались, правда, утратив былое негодование. Неужели поверили доводам? Ушли они успокоенные; не все, но большинство. Пятеро даже пообещало распространить просьбу среди знакомых.    Я ожидала провала, но днем в дверь позвонили. На пороге высилась худощавая женщина с кульком в руках. Она передала его мне с какой-то брезгливостью, точно – мусор. Ногой подтолкнула стоящую рядом сумку.    – Спасибо, – я приняла младенца и прижала к груди. – Но зачем же с порога? Проходите. Лично сможете убедиться, что я не причиню зла. Или вы заберете ребенка позже?    – Делайте с ним, что хотите, – прошелестела она, – мне он не нужен. Я бы выбросила, но муж потребовал оставить и передать на воспитание наблюдателям, когда карантин будет снят... Я исполню свой долг, отдавая его вам.    Кулек запищал. Я с сомнением посмотрела на сероватое лицо, выглядывающее из тряпок. Пускай и просила детей любого возраста, но ожидала кого-то постарше, с кем легче найти общий язык и понять, в чем он нуждается. Писк – это хорошо или плохо?    – А чем вы его кормите? – опомнилась я.    Женщина усмехнулась.    – Чем не жалко, тем и кормлю. Ах да. Муж называет его Веем, но как хотите.    И, развернувшись на некогда модных, а сейчас сколотых, потертых каблуках, ушла прочь.    Я распеленала маленького гостя. Он вел себя кротко. Почти не кричал, не плакал, но и не улыбался. Изредка кряхтел и смотрел на меня огромными, голубыми глазами. Сколько ему: полгодика, больше? Выглядит взрослым, но меньше года – в год коссовцы пробуют ходить, а он даже не пытается сесть. Или виновата слабость?    Вещей было мало. Парочка неуклюже сшитых рубашек и штанишек, самодельные ботиночки да ворох лоскутов ткани, застиранных до желтизны.    Что теперь делать? Я представила, что у него придется взять кровь. А если для нескольких анализов?.. Дрожащими пальцами поднесла шприц-устройство к худенькой ручке с яркими прожилками вен. Но кольнуть не отважилась.    Пока ждала Ника, разделила с Веем банку супа. Ребенок ел неохотно, без аппетита. Ложки приходилось впихивать ему в рот. Скушал совсем мало, остальное стекло по губам. Неужели голод так подкосил детей, что они не могут съесть лишнего?    Ник вошел без стука, знал, что дверь не заперта. Он уставился вначале на меня, после – на Вея, которого я неумело пеленала в плохое подобие подгузника. В А-03 есть специальное одноразовое белье для младенцев, тут же спасаются старыми тряпками, простынями, марлями.    – О, нам повезло?! – вместо приветствия воскликнул Ник, присаживаясь на краешек кровати. – Так быстро?    – Ага, – я ругнулась, разматывая ткань. – Повезло. Он здесь насовсем.    – Как так?    Я пересказала, что произошло пару часов назад. Окончила эгоистичным, но честным заверением: детей боюсь и не умею возиться с ними. Они странные, а потому опасные; кто разберет, о чем думают и чего требуют?    Складка меж бровей Ника разгладилась, лицо просветлело. С хохотом он отобрал тряпку и легко, за полминуты, перепеленал Вея.    – Ларка, присмотрись, – погладил малыша по редкой челке. – Разве он опасен? Обычный мальчишка, мы были такие же.    – Да, но за нами ухаживали обученные люди.    Раннее детство я помнила смутно. Сплошные обрывки: скрипучая кроватка, любимая светловолосая кукла, чей-то неласковый голос: "Прекрати хныкать, ешь давай!" Наблюдатели из А-03 тоже размылись, но уважение, помешанное на страхе наказания, осталось.    – Там нечему учиться! – резко возразил Ник. – Поверь, сложностей – ноль. Как-то же мы справляемся, хотя в личном деле ни у кого нет записи "наблюдатель".    – Тогда возись с ним сам, раз такой умный и умелый, – беззлобно огрызнулась я, отойдя к столу и машинально перебирая проводки, которые тянулись по всей комнате от шкафа. – Почему он не кричит, не просит кушать? Только глазеет...    – Согласен, это ненормально, – смягчился Ник. – Дети обычно активнее. Ну, вдруг характер спокойный или Вей утомился? Он что-нибудь ел?    – Не знаю, как вообще, но я покормила его супом. Детям можно суп? – спросила с запоздалой опаской.    – Раз едят – можно.    Спустя минут десять ребенок прикрыл глазки и засопел, но так же слабо, как дышал. А я, переложив ответственность за анализы на Ника и бегло объяснив ему, как пользоваться шприц-устройством, скрылась в ванной комнате. Заперлась на замок, долго спрыскивала лицо водой. Но щеки пылали, а пальцы тряслись. Непонятное чувство и причины для него непонятные. Жалеть нужно знакомых людей, а Вей – кто он? Чем полезен младенец? И все-таки мне было его жалко, хотелось помочь и защитить: от города, мора, правительства и самой себя.    Постучался Ник.    – Я взял образец.    Пришлось отцепить сжатые пальцы от бортика раковины и вернуться в комнату. Пока я исследовала кровь, Ник сидел около Вея и убаюкивал какой-то колыбельной, когда тот ворочался или ныл.    А я всё проверяла и проверяла: гемоглобин, эритроциты, лейкоциты, – на расхождение с нормой. И отказывалась признавать, что в его крови не было чего-то необычного. Ослабленный ребенок, но зацепок с мором никаких. Хотелось взреветь, ударить кулаком о стену. Найти хоть что-нибудь: подсказку, намек. Но увы... Затея с треском провалилась, первая серьезная догадка оказалась баловством.       Вей прожил у меня ровно три дня. Уже ближе к ночи первого ему стало хуже. На второй мальчик перестал есть, а к полудню третьего посинел, захрипел и, тихо кряхтя на прощание, умер. Разве так бывает? Он попросту угас, как затушенная свечка. Не плакал, не кричал, даже не мог сжать пальчики. Просто лежал и смотрел на нас, пока оставались силы.    В день смерти Ник был рядом со мной. После он оттащил меня на кухню, налил в кружку воды и окатил ею моё лицо. Не помогло; я заходилась в истерике, глотала слезы.    – Так нельзя! – сипела, задыхаясь. – Я убила его...    – Не ты, Ларка! – Он обхватил мою ладонь. – Он был очень слаб, когда его только принесли. Виновата его семья, нехватка еды, но явно не ты! Перестань.    Ник долго гладил мою спину и шептал на ухо ту самую колыбельную, которой успокаивал Вея. А я выла, вырывалась, пыталась вернуться в комнату и убедиться, точно ли малыш умер. Может, он заснул?..    Ник забрал мертвого мальчика и пообещал похоронить его.    После приносили ещё двух детей, но я благодарила и отказывалась. Незачем впустую тратить время, которое они могли провести с родителями. Во мне что-то переломилось. Я перестала проявлять интерес к чему-либо. Целыми днями лежала на кушетке и боялась опустить ресницы: во снах преследовал детский плач. Забросила прием больных, тем более и помочь им нечем. Лекарства перестали поставлять. Еду привозили, правда, крошечными запасами, а вот медикаменты – нет. Врач мятежного участка лишился права лечить кого-либо. Как написал уполномоченный по здравоохранению: "Отныне помощь предоставляется лишь в крайних случаях, связанных с моровой болезнью".    Зачем барахтаться? Никто нам не поможет, никому мы не нужны.    Со дня смерти Вея минула неделя. Я осунулась, ребра торчали так, что можно было за них схватиться. Попытки Ника вразумить меня оканчивались провалом; он не сдавался, но пользы убеждения не приносили. В тот вечер я спровадила его на смену и легла в постель с банкой консервов. Открыв их ржавым, с зазубринами, ножом, съела пару ложек. Больше не лезло. Да так и заснула.    Из состояния полудремы выбил стук.    – Кто там? – я доползла до двери.    – Доктор, открывайте! – донесся грубый мужской голос.    – Я не веду прием. – Лбом прислонилась к косяку. – Совсем.    – Но это срочно! – спустя мгновение нашелся мужчина. – От вас зависит моя жизнь. Пожалуйста, не оставляйте в беде! Я ранен...    Пускай пользы от моего "лечения" было бы немного, но я отперла дверь, впустила ночного гостя в дом. Высокий, массивный, волосы и плечи его запорошило снегом. Мужчина смахнул с себя снежинки и впился в меня таким взглядом, что захотелось слиться со стеной.    – Что у вас произошло? – я оглядела его в поисках травм или крови, но он выглядел здоровым. Даже слишком, учитывая состояние Косса.    – У моей жены роды, – а сам надвигался на меня.    Я сделала шаг назад. Его тон не нравился, вызывал липкий, склизкий ужас.    – Вы же сказали о ранении.    – Да-да, точно. Совсем позабыл.    И оскалил желтые зубы. Я чуть не заверещала от страха. Ночной гость не сулил хорошего, а в его прищуре и поджатых губах читалась злоба. Она обжигала, опаливала дыхание.    – Зачем вы тут?    – Проучить тебя, гадину. Чтоб знала, как город тревожить, лишать нас пищи и убивать детей.    Глупо было объяснять, что всё иначе; не я устроила мятеж или приняла решение об ограничении поставок. Впрочем, Вей оставался на моей совести... Я лихорадочно сделала выпад вбок, и мужчина рванул за мной. Опрокинула стул, чтобы замедлить нападающего. Тот упал к самым ногам гостя, остановил его на краткий миг. Вбежала в ванную и перед самым носом нажала на защелку. Мужчина пинал дверь ботинком. Требовал выйти.    – У меня есть алая лента! – вспомнила я слова Ника. – Я за вас!    – Так иди сюда, покажи её, – заржал мужчина.    Сколько выдержит дверь? Она трещала от ударов. Я спешно огляделась в поисках хоть какой-то защиты. Мыло, полотенце, остатки зубной пасты в тюбике.    В зеркальном отражении заметила, что из нагрудного кармана ночной рубашки торчит кончик консервного ножа. Видимо, он завалился туда, когда я заснула и выпустила его из рук. Вот так удача!    Удача ли? Нож-то есть, но что с ним делать? Атаковать, когда дверь слетит с петель? Размахивать и угрожать ржавой железякой? Легче уж пустить струю кипятка из душа в глаза да убежать из квартиры. Надавила на ручку, но из крана скатились лишь редкие капли. Зимой в Коссе частенько отключали воду...    Я, глубоко вздохнув, убрала руку с ножом за спину. Затем щелкнула замком.    – Успокойтесь, – попросила, распахивая дверь.    Глупо было ожидать, что нападающий решит уладить дело миром. Его щеки пылали, ноздри раздувались. Он пах потом и гневом. Мутило. И всё же я сумела воспользоваться секундным замешательством и юркнуть между стеной и его боком обратно в комнату.    Ночной гость развернулся и схватил меня за плечо. Рука с зажатым в ней консервным ножом взметнулась вперед, кончик ударил в шею. Мужчина заорал. Вначале он отвесил мне оплеуху, от которой я отлетела к кровати, после схватился за оцарапанную кожу и пошатнулся. В третий миг он запнулся ногой за один из десятков проводов и, взмахнув руками, начал заваливаться. Секунда растянулась на вечность, и я отчетливо видела, как губы искривляются в ругательстве, как пальцы пытаются нашарить опору и как, наконец, голова ударяется об угол стола. Омерзительный хруст позвонков прервал тишину. Мужчина упал.    В мертвых глазах затаилась обида. Неглубокий рваный порез на шее, из которого сочилось алое, казался таким нелепым, незначительным. Разве люди гибнут от царапины? Не сразу увидела рану на виске; кровь из той медленно расплылась по полу.    Как врач, я была обязана осмотреть человека, чтобы убедиться в смерти. Вместо того я позорно сбежала, схватив куртку и надев сапоги, но в ночнушке, забыв об остальной одежде.    Следовало что-то предпринять, да только перед глазами плыл туман.    "Ник", – последняя мысль, за которую уцепилась я, когда неслась подальше от дома.    Глава 8.    Очнулась я на проходной. Охранников не было, лишь подмигивали алыми огоньками турникеты. Перелезла через один, пыхтя и боясь любого шума. Но завод точно вымер. Конечно, я подозревала, что люди трудятся не в вестибюле главного здания. А где? Цеха наверняка дальше, но никаких указателей нет.    Долго бродила по пустынным коридорам. Со стен взирали люди с плакатов. "Трудись!", "Повышай норму!", "Ты необходим Единству!" – требовали они и сверлили спину ледяными взглядами. Они знали, от чего я бегу, и не одобряли этого. Они не одобряли ничего, кроме труда...    Я бы заблудилась в лабиринте из едва освещенных помещений, если бы не столкнулась с худеньким низкорослым парнишкой. Тот, вынырнув из-за очередного поворота, испугался больше моего, отпрянул. Я схватила его за рукав и взвыла:    – Приведите Ника!    – Ника? – переспросил он. – Какого именно?    Но я мотала распущенными волосами и твердила имя. Парнишка пообещал сделать всё возможное и, приказав оставаться на месте, ушел вдаль. Гулкий стук его шагов отдавался даже тогда, когда он завернул, думаю, в сотый коридор.    Не представляю, как парень справился, но следующим человеком, который тормошил мое плечо и требовал объясниться, был именно мой Ник.    – Ларка! Ну же. Что с тобой произошло?!    Он вытянул меня под тусклую лампу и покрутил, осмотрел, ощупал. Всю, начиная от волос и заканчивая голыми ногами. Я поежилась от того, какие холодные у Ника пальцы, и сказала, стуча зубами:    – Не со мной.    – А с кем? – Ник напрягся.    – Я убила человека.    – Мы говорили об этом сотню раз, – он потер переносицу. – Ты не виновата в смерти Вея. Хватит, Ларка. Я устал убеждать тебя в обратном. То ты неделю пялишься в потолок, то прибегаешь сюда посреди ночи в сорочке. Я очень волнуюсь, только чем могу помочь?!    Тогда я рассказала всё, что запомнила. Точнее – вывалила кусками, повторяясь, заикаясь и всхлипывая. Ник менялся в лице: от негодования, когда чужак проник в дом, до неверия при словах о падении. Раз пять переспросил, уверена ли я в гибели нападающего. Как иначе, когда перед глазами стоит его бледное лицо?    – Так, идем за мной, – решился Ник и повел меня сквозь череду одинаковых проходов и дверей.    Остановился он невдалеке от цехов. Станков не было видно, но грозный монотонный шум отдавался о пол и стены, барабанил по вискам. Я аж взбодрилась, хоть и ненадолго. Ник впихнул меня в раздевалку. Рядами выстроились запертые и распахнутые шкафчики. Воздух пах сыростью; где-то невдалеке отчетливо капала вода. Пол выкрасился в черно-коричневый – от грязи, оставляемой обувью. Когда тут в последний раз убирались? Перед первой эпидемией, пока город ещё функционировал?    Множество ботинок с комбинезонами лежали на скамейках или были перекинуты через дверцы шкафчиков. Чувствовалось в их пыльной серости что-то неживое. Вполне возможно, их хозяева уже никогда не вернутся за одеждой...    Я сглотнула ком и чуть не зарыдала.    – Сиди тут, – Ник говорил четко и громко, словно знал, что в моих ушах туман. – Никуда не уходи.    – Ладно, – я безропотно сложила ладони на коленях, уставилась в пол.    Он выдохнул со стоном. Казалось, прошла буквально секунда, я только опустила ресницы, как вновь раздался голос Ника:    – Ларка, Марк посторожит тебя, пока я разберусь со случившимся. Поняла?    Какой Марк? Пришлось разлепить точно налитые свинцом веки. Передо мной оказался низкорослый полный мужчина с проплешиной в рыжих волосах и большой родинкой на носу. Ему не стоялось спокойно: он засовывал руки в карманы, дергал пуговицу, ежесекундно менял позу. В другое бы время я хихикнула над его видом, но теперь лишь тихонько поприветствовала.    – Вали, приятель, – Марк говорил, растягивая гласные, но в тоне звучал приказ. – Я за ней присмотрю.    Голос его был хрусткий, как снег, не сочетающийся с образом и поведением.    Друг, кивнув, скрылся за дверью. Я помассировала виски и хотела вернуться в полудрему, но Марк рявкнул:    – Эй, просыпайся! Спать будешь дома, в постели.    – Кто вы такой?    Говорить приходилось громко, чтобы заглушить гул машин.    – Рабочий, – пожал плечами. – Или за тобой могут присматривать лишь особые персоны?    – Я не нуждаюсь в присмотре, – вяло огрызнулась я.    – А тебя никто не спрашивает. О! – Марк заметил торчащую из кармана куртки ленту, вытянул её и покрутил в узловатых пальцах. – Ты за Освобождение?    – Я за Ника, – выдернула ленту. – И за тех, кого поддерживает он.    – Значит, мы все в одной связке, чего ругаешься? – кажется, Марк обиделся. – А-а-а, ты тот самый медик, которого оберегает Ник? Лара, да?    Я спрятала скомканную ленту и поплотнее укуталась в куртку. По голым ногам гулял сквозняк.    – Ларка, – прикрыла ладонями лицо. – Но я больше не веду врачебную деятельность.    – Сдалась? – Марк озадаченно крякнул. – По словам Ника ты железобетонная.    Если бы. Я была готова ко многому, но к смертям детей – никогда. И неважно, из-за чего погиб Вей, какова в том доля моей вины или чьей-то ещё. А тот мужчина? Да, его намерения были гадкими, но разве он заслужил эту нелепую смерть?    Я обхватила горло, чтобы остановить тошноту, и повторила вслух:    – Если бы. Я не представляла, во что ввязываюсь...    Марк плюхнулся на соседнюю лавочку. Та жалобно скрипнула от его веса.    – Хороша отговорка. А чего ожидала, когда ехала в зараженный город? Цветочков и бабочек? Не представляла она.    Он говорил без ехидства, но мне было и без того гадко, поэтому отреагировала я резко: вскочила, скрестила руки на груди. Проскрежетала с негодованием:    – Не твое дело!    – Утихни, – он беззаботно отмахнулся. – А вообще, предположим, что ты лапки не свесила, а продолжаешь поиски. Идеи по лекарству принимаются?    Неоднозначно дернула щекой. Что рабочий с завода предложит из не опробованного сотню раз мною или кем-то до меня?    – Всего одно слово: еда. Заинтересовалась?    Марк сладко потянулся, а затем выжидающе поднял бровь. Я локтем прислонилась к дверце шкафчика. Игры в угадайку не приносили удовольствия, но хотя бы заставляли отодвинуть мертвого мужчину подальше из мыслей.    – Допустим.    – Тогда слушай сюда, Лара, – он хлопнул в ладоши. – Буду краток. Каков шанс, что наше обожаемое правительство травит еду?    – Заболел бы весь город, – перебила я. Ошибку в имени пропустила мимо ушей – судя по блеску глаз, такие мелочи никого не волновали.    Марк тоже встал, легко для его веса, и прошелся взад-вперед, точно маршируя под гул станков. Он пнул одиноко стоящий башмак, и тот, отлетев, ударился о стену.    – Ты узко мыслишь, красавица. Отравить можно часть провизии. Ну а что, методом тыка вложить в партию яд или как он называется умными медицинскими словечками? Плохой окажется одна банка из десятков. Кому не повезло – вылетают из увлекательного развлечения под названием "жизнь". Логично?    Пришлось признать, что некое здравое зерно есть. Пока малюсенькое, но я, прикусив указательный палец, прислушалась.    – Ладушки, вот ответь: почему нас не лишили поставок? – напирал Марк, подойдя ко мне на расстояние полуметра. – Лекарства когда в последний раз приходили?    – Давно, – отстранилась. – Ещё до восстания.    – Ага! – он быстро-быстро закивал, будто боясь, что я засомневаюсь. – Но еду присылают еженедельно. Зачем вообще помогать тем, кто провинился по полной? Пусть померли бы уже, и проблем никаких.    И вновь прав. Количество пищи ограничили, но не убрали. Она до сих пор приходила по четвергам, правда, солдаты были вооружены так, что лишнего движения не сделаешь – застрелят. Но действительно. Хотели бы нас наказать – лишили бы пищи, оставили Косс пожирать самого себя. Ни медикаментов, ни консервов – чтобы знали, как перечить правительству. А так кормят, но какой прок от еды, когда люди умирают из-за простуды?    Пускай идея с изъяном, но она объясняла волновое заражение. Заслали отраву – результат. Чаще заражались рабочие, те, кто получал повышенную норму. Ник – не сразу, он делился половиной. А дети заболевали реже не потому ли, что практически не питались, наедались меньшей порцией или обходились булочками из пекарни?    – Что-то в этом есть, – я выдавила робкую улыбку. – Ты с кем-нибудь ещё делился мыслями?    Марк закатил глаза.    – Ну. А в ответ получал: "Не городи ерунды, ты повсюду видишь предательство". У них всех фантазия на уровне плинтуса. Ты как-нибудь проверишь правоту моих слов?    – Теоретически реально осмотреть образцы. – Я потрогала замочек на шкафчике. – Но для начала надо найти зараженную порцию. Как ты выберешь нужное в грузовике консервов? Сомневаюсь, что на них есть пометка "Моровая еда".    – Дождемся очередного заражения и заберем остатки у заболевших.    – Остатки чего? Супа? По-твоему, кто-то хранит его на память?    Марк в задумчивости сковырнул с губы кусочек потрескавшейся кожи и засунул его в рот, старательно пожевал. А я на волне победы напирала:    – Тем более нам неизвестен инкубационный период, – и, завидев непонимание, объяснила проще: – Сколько проходит времени до появления симптомов. День-два или недели?    Вроде бы после месяца в Коссе заразилась я сама. Да, определенно месяц. Значит, если принять версию Марка за правильную, это произошло за четыре четверга; на пятый я обнаружила пятно.    – Сократим до месяца, – сказала, потерев через куртку почерневший локоть. Тот отдался жжением.    – Почему? – он наморщил нос.    – Неважно, но гарантирую: проходит не больше.    Марк продолжил допрос, но я не сдавалась, перевела разговор на возможные способы получения образцов. С вариантами было туго – все до последнего невыполнимые или сказочные. Марк хорошо строил цепочки размышления, но порою заходил в такие дебри – диву даешься. И приглядывать за людьми предложил, и еду у них отобрать, и открыть все консервы участка. А потом, к моему счастью, вернулся Ник.    – Общаетесь? – спросил радостно и протянул мне кулек, который держал под мышкой: – Рубашка и брюки, чтобы не замерзла.    – Что там?.. – я почувствовала, как начинаю задыхаться.    – Он выжил, – Ник заправил прядь волос мне за ухо. – Мы пришли, а твой гость как раз очухался и не соображал, где находится. По голове, конечно, отменно получил, рана нешуточная, но не умер. Ребята перемотали черепушку и лично довели его до дома. А заодно объяснили, что не стоит угрожать доктору. Ты нафантазировала лишнего.    – Но... я слышала хруст...    Ник тяжело вздохнул.    – Угу, и сразу решила, что мужик мертвый. Показалось, бывает.    Но сомнения прочно вгрызлись в затылок. Чего стоит обмануть, чтобы успокоилась и перестала себя винить? На месте Ника я поступила бы так же. Пасмурно осмотрела его в поисках хоть малейшей зацепки, и везение снизошло до меня. На левом манжете куртки отыскался бурый след.    – А это?!    – Кровь, по-твоему, кто с пола отмывал? – Ник потер пальцем пятно и съехидничал: – Не "мертвеца" ж заставлять прибираться за собой. Вы-то чем занимались?    – Обсуждали...    – Да ничем, – затараторил Марк, ущипнув меня за бок. – Я её разговорить пытался. Хмурая такая, слов нет. Как ты с ней общаешься?    – Так и общаюсь, – Ник подмигнул. – Ларка, нам пора возвращаться. И так час смены потеряли. Представляю, как вымотались парни, которые нас замещали... Тебя проводить?    Марк добавил:    – Это, я к тебе заскочу как-нибудь, не против? Поболтаем о жизни.    Фраза прозвучала так многозначительно, что ничего удивительно в последующем взгляде Ника не было: он глянул на нас с явным подозрением. А я не понимала, почему нельзя признаться ему; чем Ник плох? К нему одному доверия больше, чем ко всему Коссу. Но Марк округлял глаза и всем видом показывал, что лучше соглашаться.    – Договорились, – кивнула, натягивая брюки. – А дойду сама, не переживайте.    Ник пытался спорить, но я убедила его, что раз добежала сюда, то сумею и обратно. Ночь не настолько страшна и опасна, как кажется; в ней мало желающих вреда. Зло ведь тоже когда-то спит.    Теория Марка смущала. Но я так и не сумела ухватиться за ниточку сомнения и понять, что именно в ней было необоснованным. Я обсасывала идею, крутила её под разными углами. Получается, нас травил Единство? Он уверял, что соболезнует городам, искал добровольцев, а после засылал болезнь? Бил в живот и тут же гладил по голове. Зачем?!    Я спешила домой под танец снежинок, не до конца веря сказанному. Как узнать, не обманывает ли друг? Как связать его историю со стеклянными глазами того чужака? Или мне показалось от страха? А натекает ли лужа крови после обычного падения? Слишком много случайностей. Но верить хотелось до одури. Смыть алое из памяти и не считать себя убийцей...    Снег бил в лицо, застилал обзор. Дорога покрылась белым покрывалом, пушистым и толстым. К стене здания, освещаемого блеклым светом одинокого фонаря, привалился мужчина. Может, заснул? Подбежала к нему, но поздно – в распахнутых глазах застыла безмятежность. Губы сложились в полуулыбке, и лишь кислый запах гнили, который сливался со свежестью мороза, кричал, что мор давным-давно забрал очередную жизнь. Я опустила мертвецу веки и спокойно пошла дальше – привыкла.    Квартира встретила тишиной. Первым делом я уселась на коленки и обшарила пол, осмотрела угол стола. Ник постарался: от падения ночного гостя не осталось и следа. Комната была прибрана, стул поставлен обратно к столу, дверь в ванную прикрыта, консервный нож вымыт и убран. Словно мне почудилось, и все случившееся – нехороший сон.    Сон... Он стал бы спасением. Я, не раздеваясь, легла в постель и погрузилась в такую черную тьму, что ночь позавидовала бы её окрасу.       Глава 9.    Следующим утром я проснулась в дурном состоянии. Беготня по зимним улицам полуголой дала результат – от головокружения я не смогла встать с постели. Предприняла три попытки, ухватывалась за изголовье кушетки, но падала мешком обратно. Выступили злые слезы, я скрипнула зубами от досады.    Боль скребла горло, в голове гудели монорельсы. После двадцати минут недвижного лежания я все-таки добрела по стеночке до ванной и даже успела сполоснуть лицо, но потом по макушке точно огрели палкой – в глазах помутилось, и я упала на пол, ударившись затылком о раковину.    На собственной шкуре поняла, каков грипп при моровом заражении. Он выжигал дотла, с каждым кашлем, казалось, отрывались куски легких и застревали у самого горла. Лоб и щеки пылали, точно я засунула голову в костер.    Меня нашел Ник. Вначале он заковыристо выругался. Следом донес до кровати и, укутав по нос в одеяло, спросил с испугом:    – Что с тобой?    – Приболела, – просипела сквозь кашель. – А так всё в порядке.    – Вижу я твой порядок. Второй день уже всё в порядке.    Ник суетился, бегал от кухни до комнаты: то с мокрой тряпкой, то с горячим чаем. Извел последнюю заварку, но когда я начала сопротивляться и напоминать о нехватке припасов, лишь шикнул. Наверное, создавал видимость лечения из детства, когда в лазарете поили обжигающим нёбо чаем, непременно с ломтиком лимона. Пользы тот не приносил, но давал ощущение защищенности и спокойствия.    Когда я, разморенная заботой и теплом, почти задремала, Ник укрыл меня до подбородка одеялом и куда-то убежал, пообещав скоро вернуться. Я успела промычать только невнятное согласие.    Сон был туманный и густой, что не протиснуться, зато легко разрезать на части; шаги через тьму давались с трудом. Десятки знакомых и чужих голосов, детских, взрослых, сливались в нестройный хор. Смех Катерины, убеждения Ника, чьи-то мольбы, слова Дины о безумии. Я задыхалась...    Громкий стук вернул в реальность. Ник, прикрывая входную дверь, смутился:    – Разбудил? – Он достал из кармана ампулу и продемонстрировал мне как драгоценность. – Против гриппа, ещё со старых запасов. Как ей воспользоваться?    – Где ты взял?    Как он добыл вещь на вес золота в городе, который уже давно обходится без лекарств? Тем более такую, не малюсенькую дозу в одноразовом шприц-устройстве, а пузатую ампулу. Да за качественную инъекцию горожане готовы пожертвовать многим или, что вероятнее, разодрать горло любому.    Я приподнялась, чтобы рассмотреть "добычу". Полегчало, по крайней мере, вдавливающая в матрас слабость улетучилась, оставив после удушливую усталость.    – Выменял на парочку дежурств, – небрежно ответил Ник, крутя шприц-устройство.    Затопил страх. Представляю, сколько придется работать из-за одной ампулы!    – Верни её, – потребовала я. – Не вздумай использовать! Мне известна цена за лекарство, и оно явно дороже пары дежурств.    – Раз я пообещал, значит в силах исполнить. Скажи, куда её вставлять! – Ник закипал.    – Грипп проходит и без лечения! Просто понадобится чуть больше времени, чем обычно.    – Ты понимаешь, чем чревата любая болезнь в твоем случае? – вкрадчиво полюбопытствовал Ник, присаживаясь рядом.    – О, мой какой-то оригинальный? – отшутилась я.    Он резко отдернул одеяло и закатал рукав моей рубашки до локтя, обнажив черноту на белой коже. Я не успела прикрыться, лишь сдавленно пискнула.    – А разве нет?    – Откуда ты... – я смотрела на пятно с таким ужасом, словно видела его впервые в жизни.    – Ларка, мы знакомы семь лет. – Ник, положив ампулу на прикроватный столик, прикрыл веки. – Ты отвратительно обманываешь. Как заговорим о море – то рукав одернешь, то глаза опустишь, то до локтя дотронешься. Сначала я подумывал расспросить тебя, но раз не призналась сама, к чему лезть мне? Когда захочешь использовать лекарство – возьми его.    Так просто... Он готов был молчать и улыбаться, пока я игралась в здорового человека. Обменял драгоценное свободное время на вакцину. Ник всегда и всё делал ради меня, с нашей первой встречи. Бескорыстно и не прося отдачи. А я бегала за ним хвостиком не потому, что мне некуда было деваться, а потому что чувствовала – он за меня. Впервые за долгое время вспомнила Грина, но с легкостью и без прежних обид; его неправота посмешила. Больше полугода даже думать о нем не хотела и Нику не говорила, а тут шепнула:    – Представляешь, кого я встретила, когда приехала в Косс?    Ник передернул плечами.    – Грина.    Я ожидала удивления, но друг отреагировал скупым хмыканьем.    – Как он?    – Вполне, – прикусила губу. – Никогда бы не подумала, что так бывает. Вы столько лет прожили рядом, за какой-то стеной, но ни разу не виделись...    – Не совсем. – Ник разгладил складки на одеяле. – Мы встречались.    – Что?! – В горле сдавило, и я захрипела. – Он тебя не узнал? Или ты поздно понял, что это он?    Ник презрительно фыркнул.    – Он даже поздоровался. А потом пробубнил что-то похожее на "Прости, дружище", опустил глазки в пол и попросил не мешаться под ногами. Тогда обстановка была полегче, солдаты снимали маски в душные дни. А меня недавно распределили, и я уже понял, что Косс заражен, – Ник всё водил и водил ладонью по ткани, – но верил в возможность сбежать. Грин ясно дал понять, что знать меня не желает и мои планы его не волнуют.    Я обхватила запястье друга, не в силах больше выдерживать монотонные поглаживания. Сосредоточенный взгляд его прояснился, Ник мотнул головой и накрыл своей рукой мою.    – Не переживай, Ларка. Зато встретились мы, что важнее сотен Гринов.    – Он так рьяно убеждал, что никогда бы не предал тебя. Но он уже предал! Вот бы увидеть его и...    – От души накостылять? – безошибочно предположил Ник. – Я тоже поначалу мечтал врезать ему в челюсть. Но передумал: незачем марать руки. А через месяц кто-то напал на грузовик с провизией, и военные попрятались за защитными масками; ищи среди них Грина. Теперь и вовсе неизвестно, кому хуже. Мы есть друг у друга, а он там совсем один, вынужден трястись за каждый вздох, чтоб не прогневить правительство.    Кстати, насчет правительства. Я перевела разговор на теорию Марка о зараженном питании. Обычно хмурый и внимательный к деталям Ник слушал, растянув губы в улыбке.    – Нелогично, – скептически отметил он после. – А как заразились в первый раз, когда консервов не поставляли? Слушай Марка поменьше, он тот ещё выдумщик. Любая его идея – настоящая фантастика. Когда-то он всерьез намеревался соорудить воздушное судно и улететь из Косса.    – Но его версия объяснила бы многое, – я озадаченно почесала кончик носа.    – Далеко не всё. Допустим, нас травят едой. С какой целью? Я не одобряю правительство, но там сидят умные люди, которые понимают: здоровый и работящий народ полезнее умирающего. Даже больное животное из милосердия пристреливают, а не заставляют работать в утроенных объемах.    – Но вы даете Единству желаемое, – с его интонаций влезла я. – Нормы повышают, но вы исполняете их – за возможность выжить и дождаться лекарства. Магазины закрыты, из продуктов – дешевые супы да каши, но боретесь же.    Ник оставался непреклонен.    – Зачем тогда добровольцы и постоянная вакцинация?    – Чтобы вы поверили? – неуверенно предположила я.    – Смешно. Они – правительство. Их слово – нерушимый закон, а одним указом они могут заставить абсолютно всех трудиться за хлебную крошку. И они убеждают нас, простых граждан, в своих благих намерениях? Нет, Ларка. Если даже мысли Марка хоть каплю верны, причины глубже и серьезнее. И пока нам не докопаться до истины, – он вдохнул. – Засыпай.    Я повернулась на бок, приложила ладонь к щеке. Ник собирался уйти на кухню, когда я задала давно мучивший меня вопрос:    – Почему ты всегда со мной?    – Это же очевидно: потому что ты нужна мне, – в тот же миг ответил он и прикрыл за собой дверь.    Его слова прозвучали настолько естественно, словно я спрашивала, сколько будет дважды два. Но от ответа на уравнение в душе не цвело бы счастьем. Оно распускалось точно весенний цветок: робко, открываясь лучам солнца. Мне вновь стало жарко, но уже не от высокой температуры. Я улыбнулась и вжалась носом в подушку, чтобы скрыть стыдливый румянец.    Поговорить нам не удалось – я опять заснула, а когда проснулась, от друга осталось лишь сообщение на планшете: "Выздоравливай скорее".       Марк обещание сдержал, пришел тем же вечером. Только договориться мы с ним не сумели. Знакомый Ника в штыки воспринял любые доводы или убеждения о том, что от теории я не отказываюсь, но и не считаю её единственно верной. Он надеялся найти союзника, а, как выразился, отыскал очередную глупую овечку.    Овечка не обиделась. Покорно покивала головой, наблюдая, как похожий на медведя Марк носится по комнате и ворчит о "промытых мозгах".    – Тебя зомбирует правительство! – он приблизился к кушетке, на которой я сидела, поджав под себя ноги и укутавшись одеялом. Меня лихорадило: от невыносимого жара до лютого холода. Нетронутая ампула так и лежала на столе.    – Зачем ты так? Я повторяю: никто не отказывается от идеи, но куда спешить? Давай обдумаем её подробнее, все вместе. Ник поможет.    – Куда спешить?! – ласково переспросил он. – От нас осталась треть. Остальные полегли. Добавим тех, кого ежегодно заставляют обосноваться тут. Не было б их, Косс доживал последние месяцы. А так – года три. И правда, куда спешить?    Этот повтор был грубый, наполненный плохо скрытым страхом.    – Тебе хорошо, – добавил Марк с презрением. – Колешься своими шприцами, – его взгляд метнулся к ампуле, – и не ведаешь, что такое мор.    Незачем объяснять про грипп, а тем более показывать пятна, которые точно прижгло раскаленным железом. Как Ник выдерживает такую боль, когда хочется опустить тело в ледяную воду или лучше – вырвать из себя саднящий кусок мяса? Нет, говорить нельзя: если Марк разболтает кому-то обо мне, велик шанс, что донесут и солдатам. Следом уполномоченный вынесет приказ об отстранении.    – Я стараюсь помочь...    В голосе прозвучала неуверенность, за которую зацепился Марк.    – Чем? Лежанием в теплой постельке? Не ты ли недавно убеждала, что забросила прием пациентов?    – А что я сделаю без лекарств?    Холод схватился за кости, к ознобу добавился стук зубов. Я оглушительно чихнула и провела по обветренному носу ладонью.    – Да что угодно! Отдай, например, вакцину нуждающимся, а не держи на столе! Сохрани хоть одному жизнь.    – Это не та вакцина. – Я уперлась затылком в стену.    – Кто б сомневался, что ты так скажешь. – Марк забрал с вешалки куртку, торопливо влез в нее. – Я ошибся. Ты не овечка, а хищник, который упивается страданиями других.    – Где ты видел хищника, упивающегося чем-либо? – криво усмехнулась я, но Марк уже хлопнул дверью.    М-да, плохо он представляет хищников. Обычно те предпочитают полакомиться страдальцем, а не насладиться его муками. Жаль, но Марку удобнее размышлять иначе. Мечтатель – Ник был прав. Навыдумывал невесть чего, а сейчас злится из-за несхожести фантазий с реальностью.    Кое в чем я послушалась Марка. Людям вход в лабораторию открылся заново, правда, я сразу предупредила о нулевом запасе лекарств, самым крупным достоянием которого стала ампула с прозрачной жидкостью. Открыто я о ней не заявляла, но хранила для особо тяжелого случая. К счастью, грипп временно затаился.    Неделя за неделей, точно капли, стучащие по темечку, прошел год с момента, как заболел Ник. У него появились первые кровоточащие язвы. Я отказывалась видеть их, да и он сам не горел желанием показывать – плотно завязывал рану на боку. Но морщился, когда случайно касался повязки, окончательно побледнел. Прижигал края, будто бы это могло остановить мор. Однажды он упал в обморок, возвращаясь с завода. Парни из той же смены притащили его прямо ко мне, а я, словно маленькая, суетилась около и плакала от отчаяния. В его хриплом, натужном дыхании различалась смерть. Не завтрашняя или через месяц, но близкая – старуха с косой уже подстраивалась под Ника, приманивала его к себе. Обморок означал первый шаг... туда.    Разумеется, очнувшись, он заверил, что чувствует себя прекрасно, отдохнул и выспался, а я реву напрасно. Ещё и отругал. Но синева под глазами и пепельная серость лица наливались близкой смертью, а повязка пропиталась красным.    Изредка мы общались с Катериной, но переписка была неинформативной и лживой. У меня всё хорошо: лекарство ищется, Косс спокоен и мил, люди замечательные. И она отвечала подобное, совершенно лишенное эмоций. Я боялась писать правду по многим причинам: не желала заставлять подругу волноваться, понимала, что сообщения доктора могут отслеживаться, чтобы тот не сообщил кому-то за пределами города об истинном положении дел. Поэтому фразы были выверены и невинны. Она же... Да кто разберет, почему отмалчивалась подруга? А я принимала сообщения-отписки, не вытягивая подробностей.    Время ускользало, а я всё жила, искала, ходила по четвергам за продуктами и ночами выла в подушку от бессилия.    Глава 10.    Ник не бывал слабым. Совсем. Он умел подбадривать, шутить, хохотать, но не расклеиваться. Поэтому той вроде бы обычной ночью, когда мы сидели на кухне и доедали то ли поздний ужин, то ли ранний завтрак, я почуяла неладное. Ник резко посмурнел и уставился на луну. Она сияла золотом точно самая крупная начищенная монета из музея. Иногда мне хотелось иметь настоящие деньги, которые шуршали или звенели, наверняка чем-то пахли. Карта давала удобство в накоплении и оплате, да не позволяла потрогать нажитое.    Но дело было не в деньгах и даже не в луне.    – Что с тобой? – я потормошила Ника за плечо.    – А? – он словно очнулся.    – Ты о чем-то задумался?    – Не-а, – начал было он, но вдруг по-детски зажмурился и пробормотал: – Неужели у нас осталось меньше года?    Как правильно ответить? "Да" похоже на "Я прекрасно помню, что наше время истекает"; "Нет" – наглая ложь. Отмахнуться или отмолчаться, найти несуществующий плюс и козырнуть им? Мне непривычна роль успокаивающего, и я не знала, чем его утешить.    Может, настал момент для трех особенных слов? Тех, о которых я думала, живя в Со-На и вспоминая о рыжеволосой девушке из больницы. Их я рассасывала на языке перед воровством данных из архива. Они норовили слететь с губ всякий раз, когда Ник обнимал меня, а я вжималась в его грудь. Но они мне не нравились, казались чужеродными и тяжелыми. Почему горло пересыхало, когда я пыталась выдавить их из себя? Дело в том, что я не любила Ника, но боялась признаться, что прошла весь путь ради дружбы или привязанности?    – Нет, не осталось, – враждебно шикнула я. – Мы выкарабкаемся.    Ник отставил пустую консервную банку, но после, покрутив ее в пальцах, метко закинул в мусорное ведро. Я проследила за броском, присвистнув.    – Думаешь? – глаза сузились до щелок, будто Ник отыскивал ответ в моей внешности.    – Уверена! – Я встала, чтобы сбросить с себя цепкий взгляд.    Скрипнул стул. Ник тоже поднялся.    – Ты такая худая, – он провел по спине пальцами, касаясь каждого позвонка. – Ты и в А-02 была самой маленькой.    Его дыхание касалось моих ресниц. Оно было теплое и совсем не пахло горьковато-жирным запахом тушенки.    Вот бы выпалить невзначай о чувствах, взбодрить его. Но что бодрого в том, что на любовь у нас останется меньше года? И на любовь ли. Люблю ли его я; а он меня? Как вообще люди любят друг друга?! В фильмах очень легко – они подают заявки, женятся, а там уже появляются чувства, теплые фразы и нежные объятия. А у нас?..    Или я обязана сказать сейчас, чтоб остался хотя б год? А если удача повернется к нам, больше... Но тут я представила, сколько придется пережить. Встречи, расставания, отъезды, а в итоге – замужество непременно на ком-то ином. Желаю ли я ему или себе жизни в вечной нервозности? Слез, искусанных губ, часов редких встреч?    Люблю ли я его? Наверное, нет, иначе бы давно рассказала всё, что навалилось на душу.    – Что тебе нравилось в А-02? – уцепилась за спасительную фразу о нашем детстве.    – Кроме очевидного? – он улыбнулся. – Ну, допустим, танцы. У нас с тобой хорошо получалось.    Явная ирония. Во время ежегодного танцевального конкурса мы всегда стояли вместе, и у нас получалось просто "прекрасно". Некоторые пары уходили с призами, а мы – с отдавленными ногами. Отдельно я танцевала сносно, но рядом с Ником напоминала деревяшку.    И все-таки он прав: в этом было что-то сказочное, неподвластное забытью.    – Иди сюда, – скомандовала я, выводя друга в середину кухни.    Он сразу догадался о моих намерениях и даже отвесил шутливый приветственный поклон.    – Начнем, – я выставила наши руки в стороны. – Не забыл, как надо?    Забыл окончательно, поэтому повела я: выступила вперед, чуть задев его ногу. Ник, поняв, сделал шажок назад. В сторону, вперед, в сторону, назад. Музыки не было, но она лилась где-то внутри меня, та самая, из детства.    – Переворот, – хихикнул Ник, выкручивая мою руку. – Давай же!    Движения усложнились, к ним добавились па, которые мы разучивали особенно болезненно – мадам София била за ошибки хворостиной по лодыжкам. Я неуклюже развернулась и едва не рухнула в его объятия. Ник поддержал, легко вернул обратно и заново засчитал: один-два-три-четыре.    – Неужели помнишь весь танец? – сдул с глаз отросшую за полгода челку.    – Я-то помню, – парировала, медленно наклоняясь влево, – а вот ты совсем закаменел. София назвала бы тебя безнадежным топтуном.    – А тебя – болтуньей!    Ник притянул меня близко-близко. Я слышала, как колотится сердце. Наверное, танец причинял его ранам боль, но друг виду не показывал.    – А ты говоришь, худая. Я грациозная, – подытожила со смешком.    Тут же закружилась голова, но я удержалась, сделала легкий реверанс. От усталости пот покрывал лоб и стекал ручейками по вискам. Перед глазами ползали назойливые мушки. Кто б знал, что простенький лагерный танец выбьет последние силы.    Ник усадил меня обратно.    – Спасибо, – и чмокнул в макушку.    Щеки заалели. Я собиралась ответить, но запищал планшет, оповещая о сообщении. Экран засветился серебристым светом. Я пододвинула его к себе.    "Медик седьмого участка, вы давно не связывались со мной по поводу промежуточных результатов вашего задания. Как проходят исследования?"    От уполномоченного по здравоохранению. За тем исключением, что обычно он писал витиеватые письма, длиннющие и непонятные. А тут ограничился двумя фразами, ещё и конкретным вопросом ко мне. Я невольно задрожала – кто знает, чем обернется подобное обращение.    Ответ сочиняла долго, с помощью Ника. Раз пять стирала написанное и вбивала новый текст. То казалось излишне грубо, то мягко и не по-деловому, то напыщенно, то коротко. Выверяла всякую строчку, до запятой и букв.    "К сожалению, изменений, а потому и результатов нет, но я обрабатываю несколько версий. Собиралась сообщить о них после серии опытов, чтобы попусту не занимать ваше внимание".    – Не трясись, – сказал Ник, наблюдая за тем, как я нажимаю на "отправить". – С тобой всего-навсего общается серьезный дядька с верхов.    – Но у меня туго с теориями, – я постучала пальцами по столу. – Вдруг он попросит наработки?    Экран вспыхнул.    "Ваша предусмотрительность радует. Надеюсь, вы не оставите нуждающихся, даже после того, что они, в пылу гнева, собирались сотворить с нашими войсками. Правительство простило их, и в знак примирения на следующей неделе прибудет прививочная партия. Позаботьтесь, чтобы она была получена теми, кому необходима".    Не успела я выдохнуть от облегчения и зарождающегося восторга, как последовало краткое: "А сами вы как себя чувствуете? Здоровы?"    "Да, вполне", – ответила я.    На этом общение прервалось. Ник ещё немного подождал продолжения вместе со мной, но вскоре усталость взяла верх над любопытством. Мы порадовались смягчению со стороны властей и прививкам, которые, возможно, спасут чьи-то жизни от мора. Тогда Ник, потерев сонные глаза, отправился спать на кушетку. А я, наконец, смогла снять счастливую маску и обдумать одну назойливую, точно толстая муха, мысль.    Часто ли важная шишка интересуется проблемами мелкого врача, который бултыхается, держится на плаву, но пользы от него – песчинка? Так с чего ко мне проявляют особое отношение? Чем я необычна и примечательна: сроком счастливого и "здорового" существования в Коссе? Медики сдувались за месяц, я продержалась с полгода.    А что, если Марк был не прав? Точнее – прав, но не в том. Правительство отобрало у нас часть пищи, лекарства, надежду, но не вакцину.    Повторила про себя трижды: "Не вакцину". Я заболела через неделю-другую после того, как ту доставили в Косс. И это не противоречит словам Ника: "как заражались до оцепления?" Вакцины высылают два-три раза в год. Что мешает в часть из них, предназначенную для конкретного города, добавить яд? Укол – и он распространяется по крови. Куда быстрее и проще, чем питание.    Ужас превратился в липкий ком, осевший в желудке. Я перечитывала письма от уполномоченного, закусывала губу, пыталась что-то подсчитать. Даты, часы, зараженные и умирающие люди – всё смешалось в вязкую кашу. Страстно захотелось оградиться от реальности, потонуть в чем-то ином. Я побродила по кухне, стараясь не разбудить Ника шумом шагов.    Вспомнились годы в лагере, безмятежные и спокойные. Наши прогулки, пикники, купания в озере. Всего парочка непреложных законов, а в остальном – свобода в поступках и размышлениях. Тогда мы ещё были вчетвером, и Грин учил кидать камешки в воду, чтобы они весело прыгали, оставляя после себя круги. А Ник отлично лазал по деревьям. Кристина в шутку называла его обезьянкой. Потом она уехала...    В ту пору Грин оставался хорошим пареньком, Ник – лучшим другом, а все проблемы ограничивались скорым расставанием. Мы нарушали правила, сбегали от наблюдателей, мечтали о будущем. Разве мы не были счастливы?    В А-02 меня звали гласом разума нашей четверки, но голос тоже не имеет право охрипнуть. До чесотки захотелось запретного, чего-то из того, что я всегда отказывалась пробовать и отговаривала от пробы других. Конны.       Захотелось – звучит смехотворно! Где взять конну в изолированном городе? Купить? У кого? Найти? А разве листья не опадают осенью, как у других растений? Скорее всего – опадают. Значит, не суждено...    Спустя полчаса гляделок в окно вспомнился давний разговор с Ником. В тот день по Коссу разбежались слухи о новом мятеже (которые, к слову, не оправдались), и мы обсуждали его перспективность.    – Как у Освобождения получится прорваться через военных?    Я представила группку сопротивления против десятков людей, обученных и вооруженных.    – Им есть за что бороться, – Ник развел руками.    – Да уж. Они по сравнению с правительством – настоящие спасители. Как там было в книгах?.. Рыцари в сияющих доспехах и с алой лентой вместо знамени. Всё как в исторических романах.    Я говорила едко, но в тоне почему-то затесалась искорка восторга.    – Ой ли, – осадил друг, – эти тоже далеки от прекрасных героев. К примеру, они балуются конной. Ха! Я знал, что ты оценишь.    И правда, мои губы невольно поджались. Любое напоминание о запрещенной траве вызывало отвращение. Неужели я одна помнила тех подростков: ещё живых внешне, но уже погибших изнутри? И истерики их, и бледную кожу, и словно стеклянные глаза, и надсадный кашель. Зачем кому-то добровольно убивать себя?! Разве недостаточно мора?    – Где её находят?    – Скорее – выращивают, – Ник задумался. – А где и как... Это известно лишь им. Я в Освобождении никто. Мне не объясняют тонкостей. Да, слышал, да, видел. Даже предлагали разок, но за непомерно большую цену. Или дополнительные работы за кого-то из них, или услуги командованию, или что-то драгоценное – на выбор тех, кто дает. Ребята специально подсаживают своих же, чтобы те были по уши должны. Эй, прекращай подозрительно щуриться! Я отказался.    Тогда я осуждала Освобождение, но сейчас вопрос с добычей можно считать полузакрытым. Уверена, штаб найти реально, если, конечно, хорошо искать. Но как быть с платой? Вряд ли кому-то понадоблюсь я и мои умения; остается дорогостоящая вещь взамен. Но какая?    Обвела взглядом пустую кухню. Уж явно не старенький чайник или последние консервы. Впрочем, была у меня одна "безделица"; дороже серебра и золота для любого в Коссе. Не оружие и не припасы, но вещица, за которую готовы убивать. Ампула с прозрачной жидкостью. Достаточно ли её? Мне ведь взамен и требуется немногое, всего-то пара листочков.    Утром я старательно притворялась спящей. Когда Ник, подоткнув моё одеяло и аккуратно прикрыв дверь, ушел, наскоро умылась и спрятала ампулу, обернутую тряпицей, во внутренний кармашек.    Мороз вошел во вкус. Он с наслаждением оборачивал ветви деревьев инеем, скрипел снегом под подошвами. Щеки защипало, а пальцы без перчаток тотчас онемели.    Долгое время попадались сплошь больные прохожие: шатающиеся парни или тощие дамочки с глазами умалишенных. Казалось, отвернись – и они вцепятся в шею. Я ходила по округе, иногда приплясывая, чтобы согреться.    Я совсем отчаялась, когда навстречу выбрел крупный мужчина. Он несколько раз посещал меня, когда поступали антибиотики, значит, помнил, что я – врач. Мне же он запомнился из-за грубой внешности. Разумно предположила, что Освобождение набирает здоровых людей, а не хилых и полуживых. А под описание здорового этот человек подходил полностью. Осанистый, строгий, с квадратным подбородком и широченными плечами. И манеры его, помнится, отвечали военным: выправка и тон, умение четко формулировать мысль.    Поравнявшись с ним, обосновала причину выбора и в лоб спросила, где найти штаб. Благо, Освобождение хоть и считалось тайным, но в городе о нем не знал разве что самый ленивый... или мертвый. Мужчина смотрел на меня искоса, но я выдержала, упрямо вздернув нос.    – Зачем они тебе, малышка? – и навис надо мной.    Отступила.    – Затем.    Он ухмыльнулся.    – Ну, раз затем... Я всё равно не помогу. Иди с миром, а то совсем замерзла.    Я собиралась искать следующего прохожего, провести полдня в поисках, но добиться своего безумства. Глупо было бы принять поражение из-за единственного отказа. Но мужчина окликнул меня, когда я завернула за угол. Из-за зычного голоса ему не приходилось орать, чтобы быть услышанным:    – Эй! Ты же медик?    – Это что-то меняет?! – в горле засаднило от крика и мороза.    Мужчина в пару крупных шагов оказался рядом со мной, ухватил за предплечье.    – Идем.    Он завел меня в одну из подворотен, похожих похожи друг на друга, словно клоны: мрачные, пустые, пугающие. Над крышами высоких домов нависло пасмурное небо. Свистел ветер. Я поежилась, а мужчина, глянув влево-вправо, объяснился:    – Освобождению незачем разговаривать с детьми, но с доктором – возможно, смысл имеется. С какой целью ты ищешь их?    – Личный интерес.    – Ну, знаешь ли, – он вполне обоснованно хохотнул, – интерес бывает разным. Тебе не с кем поболтать?    – Мне нужна конна.    – Для чего? – Мужчина поскреб щетинистый подбородок.    – Для... вакцины.    Ответ пришел мгновенно. Почему б и нет? За него не осудят, наоборот – проникнутся уважением. Это ведь небольшой обман...    Мужчина засомневался. Желваки на его щеках затвердели, он рассматривал меня долго, но, обдумав что-то свое, спросил:    – Чем докажешь?    – Поверьте на слово.    – Ты смешная, малышка, – и смачно сплюнул на землю. – По-твоему, я выдам местоположение штаба, чтобы ты привела туда своих дружков-военных?    – Они мне не друзья! – оскорбилась я, невольно вспоминая Грина.    Голос эхом разнесся по огороженному двору и разбился о стены. Со всех сторон на нас глядели окна немытыми глазами-стеклами.    – Будь я шпионом, сказал бы то же самое. Мне нужны настоящие доказательства. И не всякие тряпочки – якобы символы движения, а что-то действительно важное. Ну, есть идеи?    Я, собирающаяся достать алую ленту, запихнула её глубже в карман.    – Наверное, нет.    – Наверное? – уточнил мужчина. – Тогда вали домой.    Но желудок скрутило спиралью, а в висках заныло от мысли, что я не добьюсь своего. Без конны пудовый булыжник не спадет с легких. Я задохнусь... В следующий миг я вцепилась мужчине в воротник и горячо зашептала:    – Пожалуйста! Я не шпион. Клянусь вам всем, чем дорожу. Я...я не представляю, что сделать, чтобы вы поверили. Смотрите, на мне нет никаких прослушивающих проводков. Я не веду переписки ни с кем из Единства, кроме подруги и уполномоченного. Могу показать. Хотите?    Он с брезгливостью отпихнул меня от себя, встряхнул за плечи.    – Успокойся и слушай сюда. О каких проводках ты вещаешь? Кто в здравом уме навешает на тебя оборудование? Да никто из Освобождения не раскроет тебе важных данных. Далее. Не ведешь? Что мешало стереть эту переписку? Твои доводы смешны, а ты похожа на наркоманку. Что, лекарства кончились, перешла на конну?    Я невесело улыбнулась одеревеневшими от холода губами. Ну и ладно. А чего я, в самом деле, ожидала? Что незнакомый человек посреди улицы расскажет мне все секреты Освобождения? Наивная.    – Стоять!– потребовал мужчина, когда я собиралась уйти.    Он достал планшет и, стянув зубами перчатку с руки, начал набирать сообщение. Экран был отвернут от меня, не позволял прочитать написанное, и мне оставалось лишь бесцельно пялиться в стену. Спустя двести двадцать семь секунд я изучила каждый камешек и успела окоченеть. Наконец, динамики отозвались гудком. Мужчина вчитался в ответ, хмыкнул.    – Считай, звезды светят для тебя. Видала памятник Содружества?    Я встрепенулась и усердно закивала. К сожалению, видала. Скульптура метра в три из гранита: переплетение пяти кистей рук, символизирующее объединение стран Единства. Отвратное сооружение, словно обрубленное. Я даже побаивалась его.    – Да.    – Иди туда, а потом направо, пока не упрешься в знак-перекрестье прицела на стене. Не ошибешься. Дальше разберешься по ситуации.    Объяснение было расплывчато настолько, точно меня отослали подальше. Иди неведомо куда, а потом сама догадаешься. Ну-ну, в А-02 подобные маршруты, заканчиваемые убеждением: "Тебя зовут", – обычно вели за бараки и гарантировали или драку, или банальное избиение.    – Спасибо вам, – все же поблагодарила я.    – Пока не за что, – пасмурно сказал мужчина. – Смотри, не окочурься на половине пути.    Его слова не были лишены смысла. Маршрут-то я по чудесной случайности помнила (да и Косс не такой уж запутанный город: с центральной улочки можно вынырнуть почти в любую его часть), но идти пришлось долго, с четырьмя передышками. На второй час ноги гудели. Кость правой лодыжки точно драло напильником. Кожу лапал пронизывающий холод, который настойчиво лез под платок и куртку. А небо почему-то отливало бирюзой.    Памятник напоминал мрачный цветок из пяти квадратных лепестков. Я подняла взгляд, осматривая это нелепое произведение искусства. Единство не признавал красоты. Ему нравились сломы, изгибы, вычерченные профили и обрубленные бюсты правителей. В Со-На остался один старинный памятник, со времен до объединения стран. Стройная женщина в корсетном платье, низ которого струился волнами. Она просто стояла, выставив левую ногу чуточку вперед, но в осанке чудилось нечто величественное. Табличка с названием давно стерлась, и я так не узнала, кто она и в чем её заслуга. Теперешние памятники были иными, грубыми и выбитыми без мелких деталей.    Справа – узенькая тропка. Десять минут по ней... На среднем среди трех домов – черное перекрестье. То здание было высоким и окончательно нежилым, как и стоящие вблизи. На нижних этажах стекла выбиты, на верхних – выгоревшие рамы и черные от огня внешние стены. Я помялась около выломанной входной двери, но все-таки шагнула внутрь. Пожар уничтожил всё, сожрал побелку, облизал потолок.    Коридоры пахли плесенью и рвотой. Я обошла этажи, но так и не нашла хоть кого-то живого. Запахи сливались с приторностью пыли и резкостью гари, мусора, нечистот. Стучала во все двери, прислушивалась. Звала, кричала, но без толку.    Спустилась обратно. Неужели мужчина обманул?..    Оказывается, в полу был спрятан люк. Совершенно незаметная под грязью и копотью жестяная крышка – эвакуационный подвал на случай, кажется, ядерной войны. Я нашла её случайно, когда наступила ботинком на выпирающую ручку. Подергала. Крышка не поддалась. Я, подумав, трижды постучала, не особо надеясь на везение.    То ли мне почудилось, то ли послышались шаги. Ощущая себя ненормальной, проговорила скороговоркой:    – Я своя! У меня есть алая лента.    Скрипнули механизмы, и люк поднялся вместе с налипшими на него помоями, открывая полутемный подвал.    Я, было обрадовавшаяся негаданной удаче, ступила на железную ступеньку и тут же пожалела об опрометчивом поступке. Кто-то рывком схватил меня за шиворот и, заведя руки за спину как преступнице, потащил по слабо освещенному ходу. Я рыпалась и пробовала в чем-то убеждать, да бесполезно. Ноги еле поспевали за быстрой ходьбой подталкивающего в лопатки человека. Его горячее дыхание опаляло затылок.    Последний, особенно резкий толчок, и я безвольно упала на каменный пол, выставив ладони. Содранная кожа заныла. Шапка отлетела в сторону, наползший на глаза платок спал с головы, открывая обзор. В метре от меня кто-то стоял; я уставилась на нечищеные старые башмаки большого размера, на серые штанины.    – Кто ты?! – прогремело сверху прокуренным голосом.    Я боялась поднять глаза и предпочла общаться с ногами. Ответила четко, словно до сих пор жила в лагере и отчитывалась перед наблюдателем:    – Ларка А.    – Похвальная исполнительность, – гоготнули "ноги", – но мне плевать, как тебя зовут.    Дружные насмешки раздались по сторонам. Меня окружали мужчины...    – Кто ты такая? – властно повторил тот, что застыл передо мной.    Думаю, опять говорить имя со значением было бы в высшей степени глупо. Но что тогда? "Я медик, но мне захотелось попробовать конны, вот и пришла к вам"? Ага, и предложить вакцину; враждебно настроенные люди непременно смягчатся от столь "щедрого" дара. Я невольно задрожала. Вдруг это не Освобождение, а что-то иное, где таких, как я, не щадят. В лучшем случае меня изобьют до полусмерти. Худший не решалась даже представить.    Неожиданно человек наклонился и, потянув за косу, заставил поднять лицо. Я посмотрела на него и поняла, что он смутно знаком. Немолодой, морщинистый. Темноволосый с нитями седины. А правая бровь перечерчена белым шрамом. Где же мы встречались?..    – Когда я приказываю, мне отвечают, глядя в глаза, – рыкнул он, отпуская волосы.    Кивнула.    – Я – медик седьмого участка.    – Уже лучше, – мужчина со шрамом усмехнулся. – Говорить честно ты уже научилась. И с какой целью в нашу скромную штаб-квартирку пожаловал достопочтимый медик? Парни, поклонитесь её медицинскому благородию.    Я оглянулась, понимая, куда вляпалась. "Парней" стояло шестеро, одинаково суровых, мрачных и массивных. Их хохот разнесся по тому маленькому помещению, куда меня привели. Посреди него, кстати, высился стол, окруженный стульями. Слева – старенький монитор, на стене – допотопный динамик. Ни единого лишнего предмета, даже стены не окрашены.    – Я пришла сюда за... – голос сорвался, – за конной.    Они смеялись так оглушительно, что хотелось зажать уши руками и раскачиваться из стороны в сторону.    – Отсыпьте ей пакетик и пусть валит подальше, – милостиво разрешил мужчина со шрамом, но я догадалась, что это ирония, а не приказ. – И зачем же тебе конна, котеночек? Тебя разве не учили в Единстве, что запретные вещества потому и запретные, что таким сладеньким куколкам их нельзя трогать.    Он провел по щеке ногтем указательного пальца. Я попыталась отстраниться, но мужчина вновь намотал волосы на кулак, не позволяя сдвинуться. Стало противно: и от прикосновения, и от того липкого ужаса, который растекался по позвоночнику. А ещё пришло абсолютно нелепое осознание, что люди, связанные с Освобождением, любят ласковые обращения. Тот человек на улице звал меня малышкой, этот – котеночком. Да вот спокойствия ласка не обещает, наоборот – словно прекрасный цветок, внутри которого таится яд.    – Она нужна мне для лекарства, – сказала твердо, стиснув зубы.    Во взгляде мужчины появилась легкая заинтересованность.    – Продолжай.    – Нечего продолжать. Без неё я не сумею опробовать кое-какие наработки. Вот и всё.    – Опробовать она не сумеет, – заржали с левого бока.    – Тс! – осадил мужчина со шрамом. – Но мой некультурный друг, смеющий перебивать милую юную девочку, в чем-то прав. Ты понимаешь, что кое-какие наработки – это далеко не причина? Более того, котеночек, – кажется, ему нравилось слово, он выделял его особой, добродушной окраской, – кто напел тебе, будто у нас что-то есть? Мы, видишь ли, сидим в подвале и зелень не выращиваем.    От страха почти выворачивало наизнанку. А низкие потолки и серо-черные стены нагнетали волнение, которое перерастало в панику. Я делала долгие вдохи и выдохи, но чувствовала, что задыхаюсь.    – Мне так сказали.    Ника бы я не выдала ни за что на свете.    – Проверенный источник? – понимающе уточнил мужчина со шрамом.    И вдруг я вспомнила его. Точно! Именно он спас меня от испуганной толпы. Выбил дверь ногой, втолкнул в здание и приказал не высовываться. Я немного осмелела, и кивок получился размашистый.    – А зачем тебе лекарство, котеночек? – продолжал глумиться говорящий. – Выслужиться перед Единством?    – Возможно, вы не оповещены, – я почувствовала, как зазвенел воздух в помещении, – но я действительно намерена помочь горожанам. И я пыталась помогать: пока поставляли медикаменты. Теперь у меня остался последний шанс – конна.    Горько было осознавать, что эти правильные и четкие слова – наглая ложь. А я всего-то хочу избавиться от давящего ощущения в груди и, накурившись травы, уйти от проблем реальности.    – Мне известны и иные причины, котеночек. Ты не спасешь друга, – с толикой печали хмыкнул мужчина. – Понимаешь, иногда, кроме нашего желания, существует еще и предопределенность. С язвами по телу выход один – ждать смерти. Оставь его и радуйся жизни.    Он знал про Ника?! Неужели теперь тот пострадает из-за моего эгоизма? Впрочем, угрозы я не почувствовала. Скорее он искренне сожалел, неясно только: именно мне или в общем... Но я, осмелившись подняться, уже разгорячилась сама:    – Чему радоваться?! – Закатала рукав до локтя. – Этому?!    При моем неосмотрительном жесте люди напряглись. Казалось, мгновение – и они повалят меня, забьют тяжелыми башмаками. Но мужчина со шрамом пресек их атаку движением ладони.    – Уйдите, – приказал он, а когда помещение опустело, вцепился в мое запястье, повертел руку. – Давно, – не спрашивал, а утверждал. – И ты молчишь?    – Если бы я рассказала, то моментально отправилась на вторсырье по приказу глубокоуважаемого правительства. Они уже заинтересовались моей живучестью и, готова поспорить, подумывают, как бы устранить излишне деятельного медика. Я должна что-то предпринять! Не важно, для друга, себя или кого-то еще. Помогу одному – помогу всему городу. У меня не осталось времени... – подавила всхлип. – Правительство совсем скоро устранит меня. Я чувствую это.    – Ну-ну, – он уселся на край стола и сразу стал менее враждебным. – Звучит слишком высокопарно, не находишь? Ты – ребенок, твои знания ограничены стопкой простеньких учебников. Мне очень жалко тебя, котеночек, но я не могу исполнить твои мечты о счастливом выздоровлении. Впрочем, одобряю, что ты так долго скрывала болезнь, а не жевала сопли.    – Буду скрывать и дальше, – я хмуро одернула рукав, понимая, что не получу здесь ничего.    – Не гневайся. Я – Артур, – отрекомендовался он. – Так называемый глава сопротивления.    Он протянул мне руку, но я не пожала её. Артур передернул плечами.    Он протянул мне руку, но я не пожала её. Артур передернул плечами.    – Всегда приятно познакомиться с серьезным ребенком. Но, к моему огорчению, именно ребенком. Когда Игорь написал, что к нему пристала медик-наркоманка с седьмого участка, я заинтересовался и разрешил рассекретить наше убежище. Уж я-то в курсе, что ты не употребляешь. Но вдруг бы рассказала что-то врачебно интересное. Ан нет, всё это я услышу от любого в городе.    – Рада, что вы утолили любопытство. Может, тоже назовете меня шпионом и заодно забьете до смерти?    – О том, что ты не прихвостень правительства, я осведомлен давно. Связи Освобождении куда шире, чем кажется. Наши глаза и уши есть повсюду. Но предосторожность лишней не бывает, – назидательно произнес Артур, показывая на выход.– Иди, котеночек. Детям не место в разборках взрослых дядечек. Тебе же предстоит неблизкий путь до дома. Кто-нибудь из моих ребят покажет выход. Не переживай, ведь действительно многое в жизни определяет предназначение.    – То-то вы, поверив в предназначение, организовываете восстания и набираете последователей. А как же судьба?    Ответ я не ждала; вылетела в коридор и, наткнувшись на стерегущего вход мальчишку, потребовала вывести меня наружу.    На улице я разрыдалась. Половина дня потрачена впустую. Меня выгнали как бездомное животное, которое вроде бы жалко, и его приютили в непогоду, а вроде бы и толку никакого, поэтому поутру взяли за шкирку и выставили вон. Мне напомнили, что я – никто, что Ник скоро умрет, и что есть те, кто всегда будет выше и важнее нас.    Да, никаких новых теорий нет. И все речи были обманом. Но эта усталость... Если бы от неё помогла конна, пускай на денек, всё бы наладилось. С трезвыми мыслями я бы вернулась к поискам и, наверное, принесла бы пользу.    Нет, пустые отговорки. Разве не этими же словами оправдываются те, кого ломает без дозы? "Мне только немного, а уж потом..." Но "потом" не происходит: они превращаются в живых мертвецов с пустым взглядом и гнилым дыханием.    Смахнула слезы и попыталась пойти, но от слабости рухнула в снег. Перед глазами поплыло, а черные пятна словно прижгло раскаленным железом. Бирюзовое небо наливалось алыми росчерками. Время безвозвратно уходило...    Глава 11.    Очнулась я в тепле, от которого пропотела спина. Попыталась расстегнуть куртку, но вместо неё нащупала над собой лишь кофту и колкое шерстяное одеяло. Глаза с болью привыкали к ослепительному свету, похожему на тот, какой зажигали в операционных. Белоснежный и обжигающий, до рези едкий. Сморгнула слезинку.    – Вам лучше?    Голос был пресен и безлик. Есть властные либо мягкие, громкие либо тихие. Есть даже нейтральные или отстраненные, а этот звучал... никак. Без мельчайшей эмоциональности, словно выпотрошенный или выжатый до последней капли.    Я с неподдельным трепетом поискала человека, но наткнулась лишь на техническое убранство комнаты: приборы, провода, лампочки, а заодно схемы и чертежи, прикрепленные к голым стенам. Пахло спиртом и пряной горечью. Высунулась из-под одеяла, но снаружи поджидал холод – зябко поежилась.    – Кто вы? – с плохо скрываемой тревогой спросила я.    – Вы правы, бесцеремонно заводить беседу, не представившись. Благодарю, что указали на столь нелицеприятную оплошность. Я – здешний врач. – Человек выплыл слева от кровати, застыл у изголовья. – Зовите меня Лекарем. Большего же вам знать не к чему. А вы, стало быть, Ларка.    Он был сумрачен и стар: черты стерлись под паутиной морщин, истинный цвет густых бровей и волос – под снежной сединой. И глядел Лекарь с пристальностью, присущей тем, которым известно нечто запретное и неподвластное обычным людям.    – Кто сказал вам моё имя?    Я приподнялась на локтях и тогда увидела в противоположном конце комнаты... сканирующее оборудование из больницы! Относительно новое, бесшумное и мигающее разноцветными огоньками. Оно позволяло мгновенно проводить тесты, брать пробы с образцов. Сердце тревожно прыгнуло в груди.    – Артур представил нас, когда его подручные внесли ваше замерзшее тело в мою скромную лабораторию. Вы лежали в снегу, что негативно сказалось на здоровье. У вас может развиться пневмония.    Я еле удержалась от улыбки. Он беспокоился о пневмонии, хотя наверняка уже разглядел черные кровоточащие пятна на коже.    – Простите, вы уверены, что меня принес Артур? Мы плохо расстались.    – Не лично на руках, – опроверг Лекарь. – Но в широком понимании слова – именно так. Как вы себя чувствуете?    – Нормально, – попыталась встать. – Думаю, мне пора идти.    – Так не думаю я, – покачал головой Лекарь, преградив путь. – Вы слишком слабы, чтобы я осмелился отпустить вас хотя бы до уборной. Ах да, – я еле уследила за изменением в интонации, – хорошо, что вспомнил про несколько щекотливую тему. Я мог бы принести вам ведро для справления нужд, если вы в нем нуждаетесь.    Как-то сомнительно получается. Зачем Артур выгонял меня, если затем притащил сюда и отдал какому-то доктору, которого я волную исключительно в качестве неразумного пациента? Забота о ближних? И почему Лекарь отказался отпустить меня восвояси – у него мало своих проблем? Я вновь попробовала подняться с постели, но бессильно упала на матрас. Лекарь развел руками. Его блеклые карие глаза с зелеными прожилками смотрели невероятно утомленно.    – Я редко ошибаюсь и, поверьте, не имею помысла причинить вам страдания. Ваше состояние отягощено моровой болезнью, а любая потеря чувств сигнализирует о его развитии. Вкупе с переутомлением, уверяю, результат настигнет вскорости и исключительно плачевный. Коли вам не дорого здоровье, можете встать и пойти, а коли дорого – отбросьте скромность и примите ведро.    – Не хочу в туалет, – я уныло возразила. – И не совсем согласна с вами. Я болею не очень давно. Откуда взяться обмороку? По моим расчетам симптомы должны были проявиться примерно через год.    – Вы обладаете столь внушительным и малым объемом знаний одновременно. – Лекарь отошел к приборам, проверил показатели на дисплее одного из них. – Я завидую вам и вашей молодости. Но вы, смею предположить, забыли добавить в вычисления мелкие детали, к примеру, поправку на возраст и пол. Вы же понимаете, что организм девушки отличен от мальчишеского. Да что там... Тело трехлетнего ребенка совершенно не похоже на тело четырехлетнего. Вы заболели недавно, но в вас болезнь развивается быстрее, чем в тех, на чьи показатели вы опирались в исследованиях. Увы, растут здоровые клетки, а с ними – больные. Считайте, у вас отменный метаболизм, который вас и губит.    Я невольно заслушалась, наблюдая за ним из-под опущенных ресниц. Лекарь был сгорблен и сух. И руки его немилосердно тряслись. Сколько ему? Лет сто? А объяснял он как учитель из А-02, растолковывал и разжевывал простейшие утверждения и был абсолютно прав – я всегда опиралась на средние значения.    – Вам много известно о море? – рискнула я, подумывая предложить обменяться наработками, но тут же осеклась: наверняка Лекарь обладает большей информацией, и обрывки данных покажутся ему смехотворными.    – Даже слишком, – он провел по лбу кончиками пальцев, словно стряхивая налипшую паутину. – И не только о нем. Поверьте, я натворил за свои годы такого, о чем иные раскаиваются ежеминутно. Но мой дух чист, и, между тем, я вынужден скрываться тут. Не к чести мне будет сказано, но именно меня можно назвать основателем Освобождения.    – Но как же Артур?    Я бы скорее поверила, что движение организовал властный мужчина средних лет, чем этот тщедушный старичок. Впрочем, безобидным Лекарь не был – в его четких, хоть и мудреных фразах звучала сталь.    – Артур – глава. Он умный человек и прекрасный воитель, я же немощен и дряхл. Последняя моя сила – ум, и то с возрастом она растворяется в старческом беспамятстве. Я создал Освобождение, чтобы найти лекарство, так называемый антидот, если представить болезнь в качестве яда. Понимаете? В нынешнее неспокойное время Освобождение под руководством Артура борется за свободу города от гнета войск Единства, но лекарство не забыто. Мне всегда требовались верные люди, способные достать необходимое и беспрекословно подчиняться приказам. Но я был бестолковым руководителем. Когда Артур предложил свою кандидатуру, я согласился. Теперь я в тени, чему несказанно рад. Вряд ли новобранцы догадываются о моем существовании. А уж мое настоящее имя неизвестно никому. Да и мне импонирует зваться Лекарем. Не находите, тут присутствует некая толика неоднозначности?    Этот человек был занятным, но настолько скрытным, что я задумалась: а помнил ли он своё имя? Или стер его даже из собственных воспоминаний?    Лекарь добавил в чертеж стилусом новую пометку. Склонив голову набок, осмотрел её. Кивнул самому себе.    – Да, вполне, – поддержала я. – Простите, почему вы назвали мор ядом?    – О, вы отметили эту, казалось бы, несущественную деталь?! – наверное, именно в эту секунду я заинтересовала его по-настоящему; в выцветших от старости зрачках появился намек на пламя. – Право слово, вы – поразительная девушка. Я отвечу, но для начала утолите любопытство. Почему вас зацепило мое сравнение?    И я честно рассказала обо всем. О письме от уполномоченного, о догадках про распространение заразы, о совпадении вспышек заражения с поставками вакцин. Лекарь слушал, не перебивая, рассматривая схему за схемой. Пару раз мне чудилось, что он углубился в собственные мысли и не слышит меня, но именно тогда, когда я сбивалась, Лекарь оборачивался и сосредоточенно смотрел в глаза.    – Потрясающие выводы, – наконец, изрек он. – В медицине, скажу прямо, важно не только образование, но и умение додумать, догадаться, опробовать опытным путем и вовремя построить самую причудливую логическую цепочку. Со мною по данному поводу частенько спорили коллеги, но где теперь они, а где я? – он с непонятной ухмылкой оглядел комнатушку без окон. – Вы имеете все шансы стать настоящим специалистом в нашем деле, но, увы, не выбьетесь выше отметки врача.    Я хмыкнула. Выше врача? Да я посмертно останусь медиком с седьмого участка.    – Так я угадала?    – Вы скромничаете, употребив слово "угадать". Не спорьте, – Лекарь выставил ладонь в предупреждающем жесте. – Да, определенная доля инъекций отравлена. Вас не должно волновать, откуда мне известно и зачем это Единству. Их цели далеки от вопросов обычной выгоды или стремления заставить кого-либо трудиться на последнем издыхании – тут вы ошибаетесь. Единство замахнулся на нечто, что пролегает за гранью жизни и смерти. Надеюсь, вы удовлетворитесь подобным ответом и моей гарантией о его правильности. Позвольте второй вопрос?    Имела ли я выбор? К тому же общение с Лекарем оказалось настолько увлекательным, что хотелось вечно вслушиваться в его туманные изъяснения и искать в них то важное зернышко, которое впоследствии можно взрастить до размеров плода. Зацепиться за ниточку и размотать полный клубок. Лекарь не умалчивал, а намекал или прямо заявлял, что дальнейшие расспросы не принесут пользы. А уж вычленить важное – моя забота.    – На основании каких доводов вы связали с лекарством некое запрещенное растение?    Щекам стало так горячо, будто обожглась о раскаленную сковородку. Быть честной? Но тогда искорка заинтересованности в Лекаре угаснет, и я снова превращусь в обычного больного, которому запрещено вставать с постели.    – Я, – густо покраснела, – просто...    – Простите мое невежество. Очевидно, вы утомились и не вполне пришли в себя. – На моё счастье, Лекарь списал малословие на недавний обморок. – Извините также, что заставляю вас напрягаться вместо того, чтобы позволить отдохнуть. Понимаете, когда Артур оповестил, что вы приходили к нам, дабы получить конны для опытов, я пребывал в изумлении. Это невероятно. Я и представления не имею, каким путем вы добрались до связи, но, думаю, объяснитесь позже?    Я согласно мотнула подбородком. Надеюсь, наш разговор забудется скорее, чем мне придется придумывать постыдные оправдания или признаваться в малоприятной правде. Вдруг он посчитает меня зависимой от конны?    Нет, я надеюсь зря. Вряд ли Лекарь забывал что-либо важное для него. В этом старике ощущалось скрытое могущество. Как у великого правителя, отошедшего от управления страной, но до сих пор помнящего, за какие ниточки дергать. Наверное, в молодости Лекарь был не только умен, но и красив, а годы не пощадили, отобрали всё до последней краски.    – Конна. – Лекарь выдержал паузу. – Нелепое слово, данное недалекими людьми. Таких примеров полно. Кто додумался перевести гордое и невероятно красивое название MatricАria как ромашка? Но это вопросы той древности, о которой мы знаем непростительно мало. Я же говорю о сравнительно недавних временах. Когда-то конну отыскали на берегах континента, теперь навеки стертого под водой. И местные жители, испробовав возможности растения, нарекли его "Дарующим бессмертие". Не стану убеждать, будто оно полностью справедливое, но отдельный тайный смысл имеется в любом слове, даже данном невеждой. Много после его извратили, извернули под чужеземный язык и превратили в нелицеприятное – конна. Вы не читали об этом? – Он отметил мою изогнувшуюся бровь. – Жаль, что в наш век необразованность неизбежна. Старые знания стерты под мощью новых наук. У меня, к слову, хранятся бумажные книги, доставшиеся от людей, имена которых лучше не произносить вслух – во избежание кары. Они совершенно иные. Вы бы испытали истинное блаженство, листая настоящие, – в его бесцветном голосе появился восторг, – страницы. Но Единство сказал: "Нельзя". И бумагу истребила техника. Раньше профессиям обучали с грамотностью, присущей старым народам: в так называемых университетах. Но Единство запретил и это. Ему почудилось, будто дети способны изведать тонкости ремесла самостоятельно. Что нам принесло их самоуправство? Несовершенство, разруху и отсутствие специалистов, преданных своей работе. Да, я заговорился... Конна. Бессмертие...    Он отвлекся на звук неизвестной мне машины, из приемного отсека которой вылезла пробирка с пурпурной жидкостью. Лекарь повертел её, поднес к лампе, пробурчал что-то под нос и записал наблюдения. Много позже он вспомнил об изнывающей от любопытства слушательнице, вернулся к кровати.    – Мне думалось, вы отыскали закономерность, распознали связь имени и предназначения. Жаль, что это не так. Конна – великолепный цветок. Неразумные используют верхушку, но оставляют корни, а ценность тех многократно превышает наркотический эффект от употребления листьев. Вас не интересовало, как экзотическое растение появилось у нас, в самых причудливых краях? Погадайте над сей загадкой на досуге. Клянусь, вы испытаете ни с чем несравнимое удовольствие, заполучив ответ. Что до меня... Я провел первый опыт ещё год назад и эффект превзошел всякие ожидания. Но множество комбинаций и связок не принесли полного избавления от заболевания. Они замедляли процесс роста зараженных клеток и даже останавливали его на короткие дни, но после болезнь вновь распространялась по организму.    – Постойте... – я чуть не проглотила язык, дрожа от предвкушения. – Вы хотите сказать, что почти нашли лекарство от мора?!    Лекарь непонимающе сморгнул и, опустив меня обратно на подушку – когда я успела подняться? – объяснил:    – Ваша характеристика верна: почти. Я не намерен считать "почти" достойным результатом, ибо занимаюсь поисками давно и со всей тщательностью. Единственная ошибка при постройке здания грозит разрушением целой конструкции, а один процент сомнения – непоправимыми последствиями. Возможно, вы бы оказали честь и подали свежую идею, как вызволить потенциал конны в лекарственном русле?    Я повела плечами и ляпнула первое, что пришло на ум:    – Не пробовали смешать с прививочным составом? – и сразу же перебила себя: – Не с тем, который заражен, конечно. А вот от нормального есть некоторый толк. Мой предшественник испробовал вакцину на больном организме и написал, что рост заболевания незначительно замедляется. Может, вместе они дадут более сильное соединение? Или это глупое предположение?..    Победы я не ждала, но, судя по тому, как вытянулось лицо Лекаря, он до такого не додумался. Теперь он выглядел не просто удивленным, а ошарашенным. Как великий математик, ответ на сложное уравнение которому подсказал ребенок.    – Именно об этом я и говорил! – Голос был тих, но звучал громче обычного. – Вы делаете те выводы, которых мне, погрязшему в логике и науке, ни за что не вывести. Моё чутье не подвело, я правильно поступил, познакомившись с вами. Вы были бы прекрасным специалистом, как жаль, что... – он покачал головой. – Ваша теория не лишена здравого зерна. Не совсем в том значении, который имели в виду вы, но я собираюсь провести некие исследования. Меня осенила довольно дерзкая идея. Если наши с вами догадки окажутся верны, то... – он выдохнул. – Возможно, в этом есть смысл. На сей ноте прошу меня извинить. Вы ослаблены, ложитесь отдыхать. Я непременно сообщу о результатах.    Я пыталась протестовать, но как только за Лекарем захлопнулась дверь, провалилась в глубокий сон.    Глава 12.    Вечером в лабораторию заявился Артур. Трижды постучав, на цыпочках вошел, осмотрелся с трепетом. Он напомнил Катерину, когда она рассказывала о своем мастере: бескрайнее волнение и восторг. Но, не найдя Лекаря, мужчина со шрамом расслабился.    – Как спалось, котеночек? – он шуточно отсалютовал.    – Прекрасно, – буркнула я.    – У, какая мрачная, аж забоялся. – Артур плюхнулся на кровать, чуть не отдавив мою ногу. – Вообще-то я не к тебе, но, так и быть, поболтаю с тобой, – и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты все-таки непростая штучка. Лекарь не ошибается в том, кому предоставлять убежище. Посуди, многим ли известно наше местонахождение? Тогда б сюда валили толпами. А ты посапываешь в наикрутейшей лаборатории.    – И чего? Мне истекать слюнями от счастья? – я нахмурила брови. – По-моему, после увлекательной беседы вы выпроводили меня подальше. И зачем-то вернули...    – Было дело. Но я посидел, покумекал. Ну, совесть проснулась: девку в мороз выгнал. Решил, надо бы найти тебя да допросить, чтобы предоставить сведения Лекарю. Он, вообще-то, абы с кем не общается, – в голосе зазвучала неприкрытая обида. – И вдруг с какого-то перепуга заявил: "Ведите прямо ко мне". Короче, потопал мой паренек, а ты лежишь в снегу замерзшая. Готовенькая, так сказать, – он хохотнул. – Ну, я у Лекаря и уточняю: лечить тебя или сгрудить обратно в сугроб. А тот начал требовать принести к нему. Стареет мужик, проникается сочувствием. Недавно, помнится, совсем иначе себя вел.    – Как иначе? – полюбопытствовала я, но под суровым прищуром Артура поняла, что лезу явно не в свое дело.    – Лучше не спрашивай, котеночек. Целее будешь. Я вообще не советую совать нос в личность Лекаря – так, ради спокойствия. Подытожим: ты попала в список избранных. Прав у тебя и привилегий – закачаешься. А главное – беспрепятственный доступ к Лекарю. О, как! Ты не разбалтывай только, – он подмигнул. – Болтунов страна не любит.    – Я и не собиралась, – встала с кровати, не выдерживая близкую компанию неприятного мужчины.    Босой ногой потрогала холодный пол. Но, стряхнув мурашки, на носочках пересекла комнатку и остановилась около схемы с химической цепочкой, заложив руки за спину, как делал Лекарь. Вгляделась в неё, ничего не смысля в обозначениях и элементах.    – А ещё я вот чего обсудить хотел, – как ни в чем ни бывало заговорил Артур. – Лекарь просил забрать вакцины. Якобы по твоей наводке. Так, котеночек?    – Я ничего не просила, – прошипела сквозь сжатые зубы.    Его бесцеремонность, напускная ласковость, развязность раздражали. Я закипала, а Артур словно того и добивался, расплываясь в счастливейшей из улыбок всякий раз, когда я рычала в ответ.    – Ты – нет, а Лекарь – да, потому что, мол, девонька идею хорошую подала, и её опробовать надобно.    Он тоже поднялся. Побродил по комнатушке, ничего не касаясь и не приближаясь к оборудованию.    – И в чем проблема? – обернулась я.    Артур подошел ближе, скользнул взглядом по схеме.    – А вот в чем, котеночек, – взъерошил мою челку. – Лекарь – мужик мудрый, но погруженный в фантазии. А я – реалист. Многие указания неисполнимы. Я не стану бросать парней на растерзание. Отобрать вакцину у горожан, когда рядышком толпятся военные? Ха! Освобождение тотчас превратится во врагов народа. Наших с пребольшим удовольствием повалят. Как беспомощных щенят – тявкнуть не успеем.    – Вы боитесь светить своих людей? – уточнила я.    – Умный котеночек, – закивал Артур.    Слова вылетели быстрее, чем я успела прикусить язык и не лезть в чужие дела:    – Забрать могу я. И основания имеются – даром, что ли, назначена медиком участка? Что хочу, то и творю. Тем более солдаты не имеют права открывать ящик без моего присутствия. А уж там я подсуечусь и...    – Тебя забьют, – он смерил меня подозрительным взглядом. – И пропадут все мечты о помощи другу, себе, людям или ещё кому-нибудь столь же бесполезному, но, ясен пень, бесконечно хорошему.    Артур откровенно измывался: изобразил пальцами пистолет, "выстрелил" мне в висок и задул невидимый дым. Неужели он такой же с подчиненными? Клоун, а не глава...    – Плевать, – выпрямилась до сведенных лопаток.    Надолго затянулось молчание. Во мне всё тряслось и леденело от страха. Сейчас Артур даст добро, а это конец. Я готова умереть, но... Как же хочется жить!    –Есть одна идейка, – сказал он, заставив меня вздрогнуть. – И мы не пострадаем, и Лекарь получит желаемое и ты, авось, выживешь. Придется подучить тебя стрелять. Ты как? Жива, здорова? – дождался кивка. – Тогда идем. Надеюсь, Лекарь не расстроится пропаже. Только переоденься в зимние тряпки. Я пока кое за чем сбегаю.    Оказалось, он не врал. Окольными путями по коридорам мы пятнадцать минут брели незнамо куда. На пути не попадалось членов Освобождения, лишь разнообразный хлам. Я переступала через листы металла, куски дерева, сгруженные где попало. Лампочки светили тускло. Пыль забивалась в ноздри и рот. Наконец, Артур свернул в один из неприметных коридоров и, открыв крышку люка, вывел меня на улицу города. Совершенно пустую, будто бы вымершую. А может, я была недалека от истины.    Налево, направо, мимо домов и оледеневших дорожек. Солнце светило ярко. А заснеженные голые деревья напоминали иллюстрации из детских сказок.    – Стоять! – приказал Артур. – Стреляй.    В тоне звучала ехидца. Артур достал из внутреннего кармана увесистый пистолет и вручил его мне. Отполированный, черный и ледяной на ощупь. Я осмотрела "дар" и не придумала ничего лучше, чем задать вопрос:    – В кого?    Мужчина со шрамом рассмеялся.    – Мне нравится ход твоих мыслей, но пока не в кого, а куда. Знак виден?    На стене противоположного здания, метрах в десяти от нас, было намалевано неровное перекрестье. Наверное, эти знаки обозначают входы в подземелье.    – Попадешь приблизительно – молодец. Нет – придется выдать тебе очки, – подначивал Артур, скрестив руки на груди.    – Чем мне это поможет?    – Для начала – припугнешь народ. Вдруг тот разбежится по старой памяти? А коли не свезет – пали по военным. Облегчишь нам задачу. Лекарь сколько угодно может втирать про лекарство, а я собираюсь вывести своих ребятишек подальше. Пли.    Я нацелилась и нажала на курок. Кроме тихого щелчка, ничего не произошло. Артур цокнул.    – Для начала я бы проверил обойму и снял с предохранителя, но тебе разрешаю поступить иначе.    Я покраснела от злости. Откуда мне знать устройство стрельбы? Такому в школе не учат. Покрутила пистолет, подколупнула ногтем, но так и не сумела разобрать.    – Смотри, – Артур ловко выхватил оружие и легким нажатием снял обойму.    Он указал на три патрона внутри той, показал, как вставлять обратно. Щелкнул предохранителем.    – Оружие новое, рассчитано на недалеких солдатиков, поэтому работает банально. Бесшумное и вообще классное. Глянул бы я на тебя со старой махиной времен моей юности. Ладушки, котеночек. Целишься так, – показал, как повернуться и расставить локти. – И...    Выстрел получился неестественным, едва слышным. Как детская игрушка, а не смертоносное оружие. Артур подошел к перекрестью и продемонстрировал дырку недалеко от центра. Я одобрительно хмыкнула.    – Повторяй.    Пистолет вернулся ко мне. Я повторила процедуру в точности, как запомнила. Получилось нервозно и долго, но правильно. По крайней мере, Артур никак не отреагировал и открыто не смеялся.    Я, не понимая, куда именно нужно глядеть, нажала на курок. Глухо бабахнуло. Промашка вышла буквально в метр-другой.    – Пойдет, – не огорчился Артур. – Конечно, глазомер хромает, но что взять с новичка. С тонкостями не знакома, руками машешь, глядишь не в те дырки. Ты хоть въехала, как прицеливаться?    – Угу, въехала. Где вы берете оружие?    Вернулась на позицию, глянула в "мушку".    – О, те места прекрасны и опасны, – приложил палец к губам. – Да обыкновенная жадность. Среди военных куча тех, кто не прочь получить что-нибудь ценное взамен на парочку пуль. А ценностей у нас хватает. Как и тех, кому они больше не нужны.    Брови его схмурились от неприятных мыслей. Артур запустил пальцы в волосы, да так и застыл.    – Когда там следующая поставка, а, котеночек?    – В четверг, через неделю.    Я протянула пистолет, но Артур отказался.    – Он временно твой. Четверг... хм... Ну, до четверга мы подготовимся. Я все-таки надеюсь, что перед несомненно трагичной кончиной ты припугнешь людей. А там, если повезет, подтянемся и мы. В любом случае, кому-то придется оттащить коробку с инъекцией до Лекаря.    – Вы не находите это трусостью?    Артур вытащил из кармана завернутую в лист конны какую-то высушенную траву и закурил. Поплыл приторный дымок. Артур быстро затушил сигарету о камень, выдохнул колечко.    – Я нахожу это разумностью. Ты учти, среди ребятишек числится и твой дружочек. И он тоже скорее всего погибнет, потому что тех, не наших, больше и они лучше вооружены. Оно тебе надо?    – Нет...    – Вот и правильно. Меня умиляет ваша забота друг о друге. Он делился, как отменил наш небольшой мятеж?    Покачала головой.    – Уши у нас везде, поэтому о новом докторе мы слышали загодя. И собирались воспользоваться случаем, чтоб прибить пацана-водителя и забрать себе машинку со всякими причиндалами. А твой дружок увидел, что едешь ты и взмолился повременить. Он так жарко уверял, будто в Косс пожаловал самый лучший медик на свете.    – И вы поверили ему? – я скептически кашлянула.    Опять поджег, закурил и потушил траву.    – Ха. Нет, конечно. Твой дружок – отвратительный врун. Но ты была не худшей кандидатурой для врача. По крайней мере, стала бы вытворять незнамо что – мы бы тебя пристрелили и получили дополнительное одобрение от граждан. А так... Пущай сидит девонька. И город спокоен, и небольшая польза имеется. Тем более мы глянули на машину – бестолковая попалась, из старых. Зато парнишка счастлив. Видишь, какой я благородный, котеночек?    Я представила, как Ник бежит к Артуру и просит того о пощаде. Тот наверняка помучил Ника перед тем, как дать согласие. В затылке похолодело. Я могла не дожить даже до приезда к лаборатории... Ник спас меня. Вот почему он прибежал так быстро... Спас дважды: от Освобождения и от людей.    – Вы – само благородство.    – И не говори. Но ты, в общем-то, ожидания оправдала. На тот свет отправила немногих. Я не ругаю. Детей не жалко, а мужик сам виноват.    – Чего? – я подскочила.    На ум пришел всего один "мужик", и тот, по словам Ника, выжил...    – Освежить память? – Артур, вздохнув, убрал самокрутку в карман. – Дали тебе мальчонку, а он пожил парочку деньков и того... – усмехнулся, проведя пальцем по горлу.    Передернуло от омерзения, но я выровняла тон до спокойного:    – А мужик?    – Которому ты раскроила башню? – Он шуточно отшатнулся. – Мои ребятки сжигали его ночью. Темной-темной и страшной-страшной. Прямо ух, поджилки от страха трясутся. Передо мной не котеночек, а настоящий лев, который перебил всех врагов. Ладно, не пялься так, – Артур поморщился. – Мне объяснили, что он помер из-за собственной неуклюжести.    Я с трудом удержалась на негнущихся ногах. Ник обманул! Тот человек умер...    – Вы слишком хорошо осведомлены обо мне... – Голос охрип. – Мои друзья, занятия, связи с внешним миром. Вы следите за мной?    – Скажем так, – Артур выдержал паузу, – у меня хорошая память и уши по всему Коссу. Я обязан быть в курсе любых делишек врача, прости уж. Давай лучше стрелять. Жди тут, добуду тебе парочку блестящих патрончиков.    Обучение продолжалось с час. Мне показывали тактики, маневры, способы и прочую чепуху, которая вряд ли бы пригодилась в бою с обученными солдатами. Стреляли мало, берегли патроны.    Когда повечерело, Артур довел меня обратно до пустеющей комнатушки, выдал в руки Лекаря.    – Я тут подумал... Отдай-ка пушечку.    Он требовательно выставил ладонь. А когда получил пистолет, оповестил, что оружия я пока не получу, но ближе к четвергу – непременно. "Овечке нужны её зубки, чтобы погрызть волков перед съедением", – пошутил он напоследок.    Лекарь, рассматривающий под микроскопом кусочек чего-то, подозрительно напоминающего срезанную человеческую кожу, заявил, что мне стоит отдохнуть, а ему – записать наблюдения. Перед уходом он одобрил моё стремление помочь и добавил, что полный ящик шприцов ему ни к чему. Достаточно штук пятидесяти. Я поклялась, что заберу всё, что смогу унести. Если смогу...    Я целую ночь пролежала, глядя в черное пятно потолка. Смерть. Она оказалась совсем рядом, дышала в затылок. Появился странный соблазн: взять оружие и прострелить себе висок. Меня не растерзает толпа, не забьют военные. Мне не придется стоять в одиночку против всех. Я сама.    Наверное, поэтому Артур и не позволил оставаться с оружием. Чтобы я хорошенько подумала и не имела возможности смалодушничать.    Глава 14.    Весь следующий день всё валилось из рук, ломалось, барахлило.    Ник, к счастью, работал в две смены (расплачивался за ту ампулу) и долгого отсутствия не заметил. Говорить ли ему правду?..    Нет, тогда он попробует перевести огонь на себя, а в итоге погибнем мы оба. А у нас осталась неделя, даже меньше. Или да? Бесчестно по отношению к человеку, который вытаскивал мою шкуру из передряг, врать о скором расставании. Или нет?.. Он же обманул. Тот мужчина скончался, а он обставил это как ерундовый случай и даже парочку раз припоминал ради смеха. Дескать, от меня даже мертвецы уходят на своих двоих.    Всё разрешилось само по себе. Ник трудился, отсыпался, заходил мало, как и я – к нему. Он не отмечал в поведении нервозности, в жестах – волнения, в глазах – испуга. Мы общались крайне редко, и раньше бы я переживала, но сейчас радовалась каждой занятой минуте его времени.    В четверг из сна вытолкнуло ранним утром. Я дернулась, застыла и долго пялилась в окно. Рассвет только-только разлился кровавым пятном по серым небесам. Тот редкий предутренний миг, когда ни голосов, ни силуэтов, ни звуков... Сердце бешено стучало; я тщетно вспоминала, почему вспотела спина и онемели пальцы. Что-то должно случиться, но что?    На столе лежал пустой пистолет, а рядом – полная обойма. Спасибо Артуру за столь радикальное и очевидное напоминание.    Торопиться некуда. Что называется, можно в последний раз насладиться жизнью. Я пересыпала в чайничек остатки заварки, щедро добавила туда же сахара и заварила ядреную смесь: крепкую и приторную, как сироп. Нараспашку открыла окна, впуская в дом зимний воздух. И кружила по лаборатории, перебирала проводки, крупными глотками отпивала из кружки, дотрагивалась до мебели, пытаясь напоследок впитать нечто прекрасное.    Но текли минуты, в комнате поселился холод, чай кончился. Внутри ничего не происходило.    После, не запирая окон, собралась, зарядила пистолет. Тот сиял начищенным боком и казался тяжелой детской игрушкой, которая легко поместилась в карман.    Немногочисленные взрослые, собравшиеся на площади, ожидали, когда приедет машина и огласит гудком округу. Дети тянули матерей за рукава, просились домой. Люди не знали о привозе лекарств – иначе бы они давно гомонили, пихались, переходили со скандалов на драку. Я, выйдя в первый ряд, тоже ждала, для успокоения положив палец на спусковой крючок. Надеюсь, нечаянно не нажму.    Наконец, подъехал грузовик. Солдаты повалили наружу. Семеро, вооруженных так, что по сравнению с их автоматами мой пистолет действительно был игрушечным. Я первой добралась до ящика с красным крестом на боку и заявила, что на правах медика часть его забираю с собой. Военные отреагировали безразличием, но горожане...    Началось с ропота стоящих вблизи. Громовым раскатом пронеслось по толпе. Кто-то завопил, вторые принялись угрожать расправой, третьи неподвижно стояли – те, кто уже болен и лекарство им не поможет. Время остановилось. Даже снежинки падали медленнее, почти бесконечно долго. На площади в ранний час находилось около тридцати человек, не считая малышню. Сколько из них захотят прибить меня прямо здесь? А скольким расскажут о вакцине позже, и те повалят в лабораторию, если я по нелепой случайности выживу?    – Что она удумала? – разносилось по сторонам.    – Живо отойди, тварь!    Люди двинулись ко мне. Один за другим. Какая-то мамаша в гневе оттолкнула мешающегося ребенка, тот повалился в снег. Человеческий механизм ворочался, набирая мощь.    Вдох-выдох. Досчитала до пяти, выравнивая голос.    – Пожалуйста, разойдитесь, – без всякой пользы попросила я. – Эти меры необходимы для поиска вакцины.    – Как и дети, – со злой ехидцей припомнил мужчина в драной, неаккуратно залатанной куртке. – Уходи, пока можешь.    Выход остался всего один.    – Отойдите от лекарства!    Дуло было направлено в самый центр толпы, без конкретной цели. Реальной угрозы в тоне почему-то не звучало.    Многие остановились, но без повиновения – от неожиданности. Другие продолжали идти. Я направила оружие на одного из таких и отчеканила:    – Вам что-то непонятно? Вы сомневаетесь, что я выстрелю? Или забыли, что именно мне решать, кто получит медикаменты. Если забыли, свинец станет хорошим напоминанием на всю жизнь.    Я поверила сказанному. Это было так неправильно, непривычно и... легко. Слова не жгли губы, они хлестали по людям.    Смерть пристроилась рядышком и приветливо помахала. Наверное, жить оставалось не больше минуты. Мужчина в драной куртке сделал рывок, его поддержали одобрительными воплями.    Оружие не успело пальнуть. Первый удар пришелся под ребра, выбил дыхание. Второй повалил на землю. Я сжимала бесполезный пистолет, а по телу сыпались пинки. По ногам, бокам, груди.    Я попыталась отползти, но меня схватили за рукав, бросая обратно. Придавили живот башмаком.    Кашель смешался с хрипом. Следующий удар чудом не попал в челюсть.    Вместо звуков – стук сердца. Оно бьется повсюду: в ушах, затылке, кончиках пальцев. Я перехватила пистолет и все-таки нажала на курок. Пуля просвистела в воздухе, но нападающие отпрянули. Ботинок перестал упираться в ребра. Перекатилась, оперлась на ладонь, свободной прицелилась.    Выстрел, не целясь – некогда, да и бесполезно. Артур сказал: "припугнуть". Так точно.    Второй. Третий. Чей-то крик. Попала?    Солдаты медлили. Они, по струне прямые, готовые к атаке, глупо замерли на местах, точно в жизни не видевшие боя.    Женщины подхватили вопящих детей, разбежались кто куда.    Сплюнула кровью. Выставила пистолет. Сколько потрачено патронов? Нет, важнее – сколько осталось.    Четвертый. Пятый. Попала в мужчину, одетого в заштопанную куртку. Он схватился за живот руками, всхлипнул. Шестой. Сквозь толпу. Седьмой – под ноги. Восьмой... осечка? Лишь щелчки, один страшнее другого.    Значит, патронов в обойме не так уж и много.    – Начинайте, – вдруг донеслось со стороны военных. – Медик – не ваша цель.    И посыпались хлопки – как сотня лопнувших воздушных шариков. Я едва успела спрятаться за ящиками, пока не получила в спину от беспорядочных очередей. Впрочем, порядок был. Мертвецы падали, живые разбегались.    Кровавая бойня, случившаяся так недавно, не успела стереться из памяти. Солдатам отчитываться за людские потери не перед кем – они пристрелят любого. Оживленная площадь опустела: семь трупов, двое раненных, нетронутые люди в черных защитных костюмах – как тени. И я.    – Выходи, – командующий поманил ладонью. Его голос искажала плотная маска.    Я трусливо высунулась и на ватных ногах поспешила к раненому мужчине, одежда которого сменила цвет с грязно-желтого на бурый. Несмотря на его попытки оттолкнуть меня, склонилась, расстегнула пуховую старую куртку, опустила ладони на живот.    – Не двигайтесь. Я помогу вам. – С мольбой глянула на черные тени. – Надо чем-то стянуть...    По пальцам сочилась кровь. Мужчина сипел. Грудь вздымалась то часто-часто, то – невыносимо медленно. Он обхватил мое запястье. Но не отбросил, а прижал сильнее к ране.    Солдат, который должен был считывать карточки, неспешно направился к нам.    – Хоть что-то... – бессвязно лепетала я, сдувая мешающиеся волосы. – Любая тряпка... Что угодно... Чтобы держалось....    – Будет сделано, – солдат потянулся к поясу.    Мужчина приподнялся, посмотрел на военного как-то иначе: с уважением.    В следующую секунду человек в черном достал пистолет из кобуры и всадил пулю аккурат в лоб раненого. Голова безвольно упала на землю. Хватка ослабла. А из горла вырвался последний, самый тяжелый вздох.    – После поблагодаришь, – солдат брезгливо отпихнул тело.    – Не дождетесь...    Я вытерла руки о низ штанов. Поднялась. Огляделась. Второй раненый скончался без нашего участия.    – Ампулы твои, – с металлом в тоне отозвался командующий, передавая лом. – Надеюсь, оно стоило того.    Кивнула. Сдернула с ящика крышку, наспех заколоченную гвоздями. Один шприц, в верхнем ряду, был промаркирован: "Для врача У7". Прелестно, как заботлив Единство к добровольцам. Покрутила в пальцах и хотела было растоптать его каблуком, но остановилась. Вдруг пригодится Лекарю?    Непослушными пальцами я хватала шприц-устройства и кучей кидала их в рюкзак. Когда тот набился под завязку, рывком застегнула молнию, закинула за плечи. Тяжесть тянула вниз, но я выпрямлялась и шла, постоянно убыстряя шаг. В итоге неслась так, точно спасаясь от своры собак. Что было недалеко от истины. Странно, что никто не подкараулил в подворотне. Или стоит уточнить: пока не подкараулил?    Заперлась на все до последнего замки, закрыла окна и даже придвинула к ним шкафы. Чтобы было меньше вероятности, что в дом вломятся. Пистолет из обжигающего превратился в ледяной.    Носом бежала кровь. Я громко шмыгнула, облизала соленые губы. Дотронулась до вспухшей щеки. Закашлялась. В грудной клетке ныло больше всего; боль в животе и конечностях отдавалась редкими толчками.    Допустим, сегодняшний день я переживу – впрочем, это утверждение под вопросом. Допустим также, что ненависть поутихнет, и меня оставят в живых. А что дальше? Я обязана заболеть после зараженного шприца и сдаться правительству – обманывать дальше не получится. Или уйти в подполье, как Лекарь? Ха, где Лекарь и где я! Он – человек, которого следует опасаться. За седыми волосами и морщинистой кожей скрывается зверь. Подростка же, лишний рот, вряд ли примут в ряды.    В дверь заколотили.    – Впусти! – Крик дружелюбный, не рык и не рев. Но он явно не принадлежит Нику. – Приказываю именем военного Единства!    Я, зажав пистолет, приоткрыла дверь, выглянула. За ней, и правда, топтался солдат из числа тех, которые охраняли грузовик. Или иной; они в своей форме все одинаковые. Черные, пугающие и бездушные тени...    Солдат снял маску прежде, чем я успела по-настоящему испугаться военного в доме. Грин. Я поморщилась. Мы попрощались ровно так, как и следовало: без всякой теплоты. Тем более Грин знал о Нике, но ничего не предпринял. Какой же он друг?    "И ты до сих пор веришь в дружбу?" – тоскливо отдалось в мозгу. Детские игры кончились, какая дружба? Есть, как наверняка сказал бы Артур, выгода и разумность. И в данный момент разумно выслушать Грина, а не выгонять его.    – Ларка, ты зря настроила против себя город, – с порога начал он.    Я пропустила его в комнату и настороженно следила, как он усаживается на покрывало. Ботинок не стянул, и по полу расплылись мокрые следы.    – Кому не учить меня расположению, так это тебе, – ответила с хладнокровием.    – Я и не стараюсь быть приветливым, но понимаю, что иногда не стоит идти на принципы. А если бы в патруле стоял другой отряд? Наш главный пожалел маленькую идиотку. Остальным-то в кайф поглядеть, как бы тебя забили до смерти.    – Ты пришел, чтоб рассказать о геройстве своего начальства, – хмыкнула. – Передавай огромное спасибо.    – Нет, я тут по другой причине: не хочу, чтобы тебя растерзали. Меня отпустили ненадолго. Прошу тебя об осторожности и благоразумии...    Он повертел маску в пальцах точно ребенок из А-02, как мой давний друг. Я стряхнула наваждение.    – Тебе-то какое дело?    – Большое. Зачем тебе ампулы и откуда ты взяла оружие? Оно нерабочее, правильно?    – Не важно.    – Так и думал. Ты натворила много поступков, может, среди них и были хорошие – не мне судить, – он картавил больше прежнего, волнуясь и облизывая пересохшие губы. – Но тебя давно держат на прицеле. Ты кажешься нашим опасной. А лекарства всё равно не найти... Пойми наконец! Приезжали-то многие. Вначале обычные мечтатели... Следом старики, надеющиеся на опыт и мудрость. После – сорвиголовы и безумцы. И какой результат?    – Какой? – глухо повторила я, прекрасно зная ответ.    – Нулевой, – он изобразил большим и указательным пальцем круг.    Ты не прав. Был Лекарь. Интересно, в числе какой группы он посетил Косс? Главное – остался и практически добился цели, пускай и тайно.    – И что теперь? Оставлять людей вымирать за ненадобностью? – я оперлась на край стола. Дышать или двигаться было больно.    – Да, – четко и без раздумий сказал Грин. – Этот город гниет изнутри. Те, которых ты оберегаешь, сегодня почти разорвали тебя на куски. Кого тут спасать? Живи спокойно, забудь о всякой ерунде. Авось и найдется лекарство кем-нибудь с других участков.    – Не стану я жить спокойно.    – Почему же?    – Из-за Ника.    Подбоченилась и прищурилась, смотря в его глаза. Ну же, пусть скажет, что я хожу хвостиком и пристаю к другу. Но Грин лишь вздохнул:    – Я догадывался.    – Поздравляю. Передать ему привет?    Он отвернулся, не выдерживая столкновения взглядом. Я вцепилась ногтями в угол стола. Гаденыш. Как же он спокоен...    – Ларка, послушай.    – Ты его видел.    – Видел, и что? – сдался Грин, нервно водя пальцем по маске. – Чем бы я помог? Ты рассуждаешь как эмоциональная девчонка, для которой существует всего два цвета: черный и белый. Полгода в Коссе не научили тебя оттенкам?    Я задохнулась от ярости, но смолчала. Да как он смеет говорить такое?! Пока он просиживался за высокой стеной и питался едой из столовой, я, Ник и любой другой горожанин боролись за возможность существовать. Черный и белый...    – Всё сказал? Свободен.    – Ларка! – он вскочил ко мне, но я отступила и выставила пистолет.    – Ну что, проверим, работает ли мое оружие? – оскалилась я.    Он машинально коснулся торчащего из кобуры краешка пистолета. Но не вытащил, показал пустые ладони. А я, честное слово, была готова нажать на курок. В лоб бы не попала, но прострелила бы грудную клетку, оставив Грина истекать кровью.    – Успокойся, – опасливо попросил он. – Я не желаю зла.    "Зато желаю я", – мрачно отметила я, не опуская руки.    – Ты так решительна... У тебя есть план действий?    – Предположим.    – И какова вероятность, что он верный? Или как с той идеей, которую ты привезла сюда летом? – Я выдохнула воздух сквозь сжатые зубы, и Грин тут же исправился: – Извини. Так какова вероятность?    – Достаточна.    – И тебя не пугает, что весь город против?    Я вместо ответа ухмыльнулась левым уголком губ.    – Знаешь что?    – Ну? – спросила без любопытства, отворачиваясь к окну.    Говорят, нельзя поворачиваться к врагу спиной. Но мне хотелось глянуть на запорошенную улицу, а не в глаза Грина. Снег успокаивал. Я не любила зиму в А-02 или Со-На, но в Коссе она пришлась очень кстати. С небес спадает белый пепел, покрывая толстым слоем умирающий город. Как жаль, я совсем забыла, что задвинула окна шкафами.    – За такую Ларку я готов бороться, – он вновь коснулся пистолета на бедре, но уже в легком поглаживании. – И защищать буду до последнего. В такую тебя я верю.    – С чего ты изменил своё мнение?    – Твой взгляд, – честно признался Грин. – Он... как бы выразиться точнее, пугает. Человек с таким взглядом не отступится до последнего вздоха. Мне казалось, ты шла против толпы по наивности, но получается – с вполне определенной целью.    Я была готова рассмеяться ему в лицо. Взгляд?! Небось затравленный донельзя. Но Грин был настроен серьезно: и желваки на щеках напряглись, и скулы заострились.    – Мне пора, – вместо прощания сказал он и, надев маску, ушел.    А я стояла, вцепившись в рукоятку пистолета, и мечтала окунуться в мыльный раствор – смыть с кожи омерзение.    Под покровом сумерек пришли за ампулами. Хмурые парни, которые ткнули меня в алую ленту и в полнейшем молчании унесли рюкзак. Я боялась громко дышать, прислушиваться, а от шепота ветра покрывалась испариной. Горожане медлили, но только пока...       Три дня я не выходила на улицу и существовала на воде. Недельный запас пищи остался на площади – в те минуты он волновал меньше всего. А потом было поздно бить себя по лбу и бежать за коробкой с едой.    Ранним утром пятницы зашел Ник. Нет, не зашел; он молотил по двери, а когда я открыла – вломился и долго допрашивал: где взяла пистолет, зачем настраиваю против себя город, понимаю ли, что стала мишенью. Друг носился по комнате, рычал и размахивал руками. Я несла полную белиберду, в какую не поверил бы и младенец. Отнекивалась, мямлила, отводила глаза. Ник как-то быстро свернул разговор и попрощался. Он заходил после, но мрачный, необщительный; принес баночку консервов и убежал, ссылаясь на важные дела.    Слишком просто. Даже не попросил о благоразумии. Почему-то я была уверена, что Ник, если не сам, то с чьей-то помощью наблюдает, не влезла ли непутевая подружка в очередную передрягу.    Ночью четвертых суток я дремала в добровольном заточении, когда всхлипнули петли входной двери. Я нащупала под подушкой пистолет, который постоянно носила при себе. Бесшумно поднялась. В беспросветной темноте из-за задвинутых окон нельзя было различить хоть что-то. Я старалась идти тихо, ориентируясь на ощущения и рассеянный свет луны. Добраться до выключателя...    Сильные пальцы обхватили локоть. От неожиданности я заверещала и попробовала вырваться – бесполезно. Направила оружие, забыв снять с предохранителя, – выбили ребром ладони.    Холодное дыхание забиралось в ухо.    – Лекарь вызывает вас к себе немедленно. Собирайтесь, – шепнул едва различимый силуэт и, отбросив меня, исчез в скрипе двери    Сердце вырывалось из груди, билось о живот. Что мешало сообщить об этом днем?!    Я наспех оделась. Не представляю, как дойти до штаба Освобождения ночью, но выбора нет.    В коридоре уже знакомый голос потребовал с присвистом:    – Следуйте за мной.    Да кто он такой?! Я силилась разобрать черты, но они сливались с одеждой, превращая проводника в безликую фигуру. Он вел изгибами и тропками, минул пару одинаковых улочек. Вошел в нежилой дом, где на секунду точно растворился, а следом ночной туман разбавился неярким электрическим светом. Проводник отпер люк и движением подбородка пригласил меня вниз. Даже при свете я не разобрала, какой он, и сглотнула от испуга. Человека, который настолько сроднился с тьмой, стоит опасаться.    Тоннели напоминали муравейник. В А-03, совсем маленькой, я любила наблюдать за насекомыми и поражалась, какие ходы роют муравьи: длинные, извилистые, многоуровневые. Когда кто-то из мальчишек разворошил муравейник, я чуть не плакала от жалости – такой труд пропал даром.    Откуда они в Коссе? Это не обыкновенный бункер на случай ядерной воды. Это целый подземный город, о котором почему-то неизвестно населению. Он наполнен шорохами и скрежетами. Гул от шагов разбивается о стены. В нем много дверей и ни единого указателя.    Мы потратили минут с сорок на плутания по коридорам. Мне, впрочем, голодной и сонной, и они казались лютой пыткой, зато когда проводник сказал, что лаборатория Лекаря следующая за левым поворотом, я почувствовала наслаждение.    Осторожно постучала, но приглашения не последовало. Может, он отошел?    Приоткрыла дверь и заглянула в щелочку. Лекарь сидел за столом и, бормоча что-то под нос, рассматривал две на вид одинаковые склянки с прозрачной жидкостью.    – Простите, – кашлянула я.    Несколько мучительных секунд его взгляд был лишен любого выражения, пустой и стеклянный, но после Лекарь кивнул.    – Я не нарушил ваш режим дня? – учтиво поинтересовался он, пока я судорожно приглаживала растрепанные волосы. – Понимаете, привык ложиться затемно, а порою сон не идет ночами – мысли крутятся столь разнообразные, что целесообразнее заняться наукой, а не тратить драгоценные минуты.    – Всё в порядке, – уверила я, присаживаясь на краешек кровати.    В воздухе поселилась одурманивающая горечь. До мурашек по коже. Запах завораживал, обволакивал. Так мог пахнуть только...    – Кофе? – предложил Лекарь.    Округлила глаза. Я обожала кофе в Со-На. В центральной кофейне города, обжигающий нёбо, со сливками, из маленьких фарфоровых чашечек. Но в Коссе не всегда бывала чайная заварка, а о большем мечтать не приходилось.    – Да, спасибо, – сглотнула слюну.    Он указал в сторону одного из столов.    – Свежезаваренный. Надеюсь, не разочаруетесь.    Кофе из зерен... Невозможно...    Я задыхалась от аромата, когда из фарфорового кофейника, кажущегося среди оборудования и чертежей иноземным гостем, наливала черный как смоль напиток. Кофе резал ноздри и туманил рассудок. Первый глоток получился жадным, но после я медлила, рассасывая каждую капельку и катая её во рту.    Лекарь наблюдал за мной с безразличием, но в голосе на миг появилась одобрительная эмоция:    – Впервые за долгое время встречаю столь же фанатичного любителя, каковым являюсь сам. Артур, увы, не одобряет предпочтений; ему по вкусу напитки иного рода. Но извините, что вместо важного разговора потчую вас сомнительными беседами. Если опустить лишнее, то с момента, как мне доставили ампулы, я смешиваю их со своими составами. Признаюсь, в последний раз я позволил себе поспать в субботу, с трех до пяти утра. Один кофе и бодрит, чудесный напиток, – он, отложив склянку, почесал переносицу. – Результат от смешивания получился, скажем так, неоднозначный. Вначале я было подумал, что идея лишена смысла, потому как элементы не составляли единой структуры. Но при соединении их на молекулярном уровне изменения проявились.    Я промычала нечто, напоминающее "О-о-о", абсолютно не понимая, о чем ведется речь. Отсутствие знаний мешало и раньше, но теперь я походила на дурака, которому растолковывают очевидные вещи.    Лекарь покрутил одну из пробирок.    – Перед вами образец лекарства. Оно, к сожалению, не опробовано на человеческом организме, но опыт подсказывает, что направление выбрано верное. Смесь удивительная и, я бы даже заметил, безумная. Ни один врач из тех, которые преданы медицине, но не смотрят шире неё, не смог бы добиться такого сочетания. Кто рискнет объединять элементы трав, – кажется, он хмыкнул. – У меня же, к счастью, есть оборудование и знания.    По коже посыпались мурашки. Чашка едва не выпала из обмерших пальцев. Пятна загорелись таким пламенем, что я прошипела сквозь зубы. Лекарь всё понял.    – Человеческий мозг – область малоизученная. Однажды я пытался заняться ею вплотную, но катастрофически не доставало свободных часов в сутках. Ваш разум получил импульс о вероятности скорого выздоровления, и вы страдаете от выдуманной боли. Но я вновь говорю о том, что не увлекает.    – Если лекарство практически готово, то зачем вам я? – проронила, задыхаясь от волнения. – Осталось лишь оповестить правительство о результатах...    – Позвольте перебить вас, – Лекарь, опершись о спинку стула, поднялся, поставил склянку в держатель. – Мне претит одобрение правительства или кого-то иного. Скорее – напротив, важно, чтобы о моей роли было известно предельно малому числу людей. Но провести опыты – дело чести. Ибо нет познания без пробы. Лекарство – труд последних лет, и я не удовлетворюсь теорией. Искать добровольцев среди Освобождения не стану по личным причинам. Но передо мной медик, которому я отчасти доверяю. У вас наверняка имеется список заболевших, которые посчитали бы за награду испробовать полученную вакцину.    Ну-ну. Если я в теперешнем положении подойду к кому-то из зараженных, меня в лучшем случае выгонят, в худшем – гнать будет некого. Ещё есть Ник, которого я не подпущу к непроверенному раствору. Какие составляющие, кроме известных мне, добавил туда Лекарь?    – Да, список есть, – после паузы солгала я, чтобы не выглядеть совсем жалкой. – Но, боюсь, желающих не сыщется. Предлагаю другое решение. Проводите любые необходимые опыты на мне. Я готова.    Лекарь не одобрял тех врачей, которые ставят собственную жизнь на одну планку с жизнью лабораторных крыс. Его губы исказила гримаса отвращения, но он собрался, вернул отрешенную маску.    – Напрасно вы впустую изводите то, чего иным не достает. Поверьте, я далеко не виртуоз, а вы готовы пожертвовать одним из главнейших достоинств вашего молодого организма – здоровьем. А в случае выведения мною неверной формулы – и жизнью. Но мне незачем отговаривать взрослого человека. С этого момента доступ во внешний город вам закрыт до моего разрешения. Наши исследования не должны быть разглашены. Также я подключу вас к оборудованию для наискорейшего считывания параметров. Итак, вы уверены? Ваше решение взвешено, а не обусловлено эмоциями?    Последний глоток кофе скатился в желудок колючим шаром. Я облизала горькие губы и кивнула. Что подумает Ник, когда я не появлюсь в лаборатории день, неделю? А если не появлюсь никогда? Мы и не попрощались толком...    Я приложила прохладную стенку чашки к бьющейся жилке на виске. Лекарь, записав какие-то последние наблюдения, отложил планшет. Отсчет начался.       Глава 15.    Палата была маленькой и холодной. Голые каменные стены и привкус сырости на языке. Туда вкатили кучу оборудования, предназначение которого мне, видимо, не дано узнать никогда. Нет, присутствовали и сканеры, и аппараты считывания жизнедеятельности организма, отдельных органов. Но что, например, делала продолговатая махина с тянущимися щупальцами проводов?    Последними поставили кушетку и маленький обогреватель. Худосочный паренек притащил из дома мою ночную рубашку, зубную щетку и расческу. Слабая мечта найти в сумке с вещами планшет растаяла дымком.    Лекарь лично занимался подключением приборов. Он взял каплю крови, провел её через считывающий датчик, сохранил результаты. В рядок выстроились капельницы. В вену сквозь иголочку шприц-устройства вошло лекарство.    Я ничего не почувствовала и откинулась на подушке, закуталась в тщетной попытке согреться. Озноб пробирал от страха, а не холода.    Утром, за неимением еды в желудке, рвало желчью. В глазах троилось, и я хваталась за пластиковое ведерко, чтобы не промахнуться. Наизнанку выворачивало и после скудного завтрака из жидкой каши, и выпитой чашки крепкого сладкого чая. Тошнило от любого напоминания о пище. Зашедший Лекарь отметил, что организм борется, но пока непонятно, с чем: с болезнью или вакциной.    Вторым днем к тошноте добавилось мерзкое ощущение, будто все до единой жилы вытягивали из тела. Сжимали, закручивали в тугие узлы. Я выла через сжатые зубы и содрогалась от любого вдоха. Лекарь отметил, что, наверное, "всё-таки с вакциной" и решил изменить детали состава, а мне вколол дозу снотворного, от которого я провалилась в долгий и густо-кисельный сон.    Следующим вечером я увидела на подушке объемный клок волос. Волосы было жалко особенно. Да, светло-мышиного цвета, да, тонкие, зато густая копна, из которой Катерина сооружала самые невероятные "колоски", "короны" и прочие орнаменты. Тогда же я попросила ножницы и дрожащими от слабости пальцами остригла половину головы. Не с первого раза и изрядно исколовшись. В итоге парень, принесший ножницы и наблюдающий, чтобы я не натворила ими дел, смиловался и обкорнал прическу до коротких прядей. Стало легче. Незачем тревожиться о том, чего нет.    Ночью пятого дня поднялся жар. Умоляла выключить обогреватель, скидывала одеяло, в безумстве стягивала ночнушку. По лбу струился пот, щеки пылали как раскаленная сковорода. Лекарь объявил: хороший результат, показатели выравниваются.    На тринадцатый день меня посетил Артур, словно галлюцинация, человек из забытого мира. Он, прежний, важный, насмешливый, оперся на стенку и грустно присвистнул.    – Не завидую тебе, котеночек.    – Я себе – тоже, – прошелестела я, не имея сил подняться и глянуть на него. Так и пялилась в серый потолок.    – Чего говорит Лекарь? А то мне к нему не достучаться – весь в опытах. Дозы какие-то отмеряет, бубнит что-то    Я повела плечами, но от Артура слабый жест скрылся под толщей одеяла. Пришлось открывать рот и отлеплять язык от нёба.    – Что всё налаживается...    Ни одна попытка из проведенных мною за полгода не оканчивалась даже приблизительным кошмаром. Если он означал положительное течение, то я была близка к выздоровлению. Или смерти – уже без разницы.    – Здорово! – как-то не слишком радостно воскликнул он, оглушая. Перед глазами заплясали мушки, в живот точно ударили. – Вот выведем лекарство и покажем Единству, кого следует опасаться.    – Угу...    Немного помолчали. Да уж, со мной и здоровой общаться было не о чем. Артур осмотрел машины, держась на почтительном расстоянии и не дотрагиваясь до них. Кто же такой Лекарь, что к его вещам опасно даже подойти?    – Да, котеночек, натворила ты шума, – почесав щетину, изрек Артур после. – Дружок твой был сам не свой, бегал по переулкам и искал бездыханное тельце – это если верить моим источникам. А я им верю. Теперь вроде смирился и успокоился. А чего волноваться-то? Все только и толкуют, что Ларка А, медик седьмого участка, не пропала без вести. Её определенно убили за сговор с военными. Народ уже сжег тебя и мысленно плюнул на прах. Кто б догадался, что ты загибаешься под землей.    – Ну и пусть, – облизала потрескавшиеся губы, но они тут же высохли.    – Может, ты чего-нибудь хочешь? – с неподдельной заботой узнал Артур, гладя меня по короткому ежику. – У нас-то возможности мелкие, но я напрягу ребятишек и они притащат, что попросишь. Или привести к тебе друга? Пообщаетесь. Я уговорю Лекаря приоткрыть вашу секретную завесу тайны.    – Не надо, – испугалась я.    – Зря. – Он подтолкнул краешек одеяла. – Не сбежит же, в самом деле. А сбежит – зароем прямо тут.    Сомнительное утверждение. Может, и не сбежит, а какая польза? Чтобы денно и нощно топтался около кровати, как муж подле жены в фильмах, и уверял, что всё наладится, я выздоровею, и мы будем счастливы?    Врать я умею не хуже его.    – Можно планшет? – тускло сказала я, только бы Артур не удумал приглашать Ника. – Я напишу подружке. Она переживает...    Артур отрицательно мотнул головой.    – Так не пойдет. Мы неплохо окопались, чтобы нечаянно рассекретиться, если вдруг за тобой следят великие и ужасные правители, и им покажется подозрительным, что ты общаешься отсюда. Продиктуешь сообщение и имя подруги. Обещаю передать дословно, но с поверхности.    – А письмо от мертвого – не странно?    – Узнаю прежнего котеночка, ершистого и ехидного, а не полудохлого облезлого кота, – одобрил Артур. – Придумаем что-нибудь. В общем, ты письмецо обдумывай, попозже зайду и запишу.    – Вашу переписку читают?    – У нас, котеночек, есть специальные каналы. За качество которых ручаюсь лично я. Ты не переживай, никто тебя не достанет.    На том и расстались.    Счет дням потерялся. Я отталкивалась от пробуждений и приходов Лекаря, высчитывая время в сутках. Болело всё. Казалось, даже ногти вырывают с мясом из пальцев. Ломали кости, перебивали суставы. Виски сдавливало тисками; и я всякий раз надеялась, что насмерть. Лекарь оскорблено цокал, когда новая формула не давала успеха, выводил остатки растворами.    А потом боль отступила... Я, привыкшая выть, извиваться по постели и закусывать губы до крови, долго пыталась вспомнить, как это – жить без боли. Что делать, кого звать. Лекарь пришел сам, надолго углубился в изучение показателей.    – Лекарство подействовало, – без всякой радости, сухим тоном, в котором звучало "наконец-то", сказал он.    Я подняла руку в поисках черного пятна. То никуда не делось, но сейчас, на кости, обтянутой желтоватой кожей, оно было совсем уж вызывающим.    Лекарь отмахнулся:    – Оно останется. Считайте это меткой. Но не той отметиной, какую ставят приговоренным к смерти, а напротив – которую получает выживший. Баловень судьбы, если угодно.    – Неужели я абсолютно здорова?    – Вы близитесь к абсолютному здоровью, – поправил Лекарь безучастно, вытаскивая катетер из вены. – Это вам больше не понадобится.    Я, верно, спала. Боль отступила, лишь отголоски затаились где-то в подсознании да на кончиках нервных окончаний. Её нет. С опаской подвигалась, но кости перестало резать тупым ножом. Голова кружилась.    – Но... – я сомневалась, – всё подействовало так быстро?    – Хорошее современное лекарство обязано действовать быстро, – с нажимом на "обязано" ответил Лекарь. – Мы родом из той эпохи, когда мгновенное исцеление смертельно больного должно не удивлять, а считаться нормой. Но, увы, до столь высоких результатов далеко... К тому же, повторюсь, я не уверял вас, будто вы окончательно поправились. Но вспомните: вашим телом владела не болезнь, а медленно действующий яд. Антидот сцепился с ним и одержал победу. Добавьте к тому укрепляющие, восстанавливающие и иные капельницы, которые я когда-то практически увел из-под носа у правительства. Лучше их не сыскать во всем Единстве; да что я – они совершенны.    Я хлопала ресницами и наслаждалась тем, что могу хлопать, могу слушать, не теряя сознание на половине фразы, могу вдыхать полной грудью.    – Что дальше? – Я села на кровати, подтянув костлявые коленки к груди. – Вы представите лекарство правительству?    – И подпишу себе смертный приговор? – с безрадостной усмешкой спросил Лекарь, отключая очередную крупную махину с кучей кнопок. – Нет, я не столь храбр, как вам могло показаться.    – Но лекарство следует передать больным, – опешила я. – Не только по Коссу – везде. А вы получите заслуженную награду, сумеете выйти отсюда.    Лекарь вроде бы смутился. Я никак не могла определиться в его чувствах и выражениях.    – Награда не решит и толику неприятностей, сопутствующих мне. К сожалению, дурная слава бежит впереди меня и с завидным упорством находит неприятелей. Я не могу назвать свое настоящее или придуманное имя и получить хоть что-то, кроме пули в лоб. Слава или деньги давно безразличны по другим причинам, среди которых есть пресыщение. Понимаете? Я не гонюсь за этим. Если вам угодно распространить лекарство – я отдаю вам его формулу и не намерен узнавать причины: будь то искреннее желание помочь или жажда наживы. Забирайте, но учтите – обещанные деньги не принесут вам услады.    – Что вы сделали? – я чуть подалась вперед, но получила неодобрительный взгляд.    – Не задавайте вопросов, ответы на которые не сможете получить. Мне любопытна молодость, но претит глупость.    Я благоразумно замолчала.    – Мое имя на слуху у тех, кто правит Единством и кто прекрасно помнит врагов. А я, к сожалению, их имена запамятовал, но наизусть выучил другое: не высовываться. Мы живем в гармонии: они считают меня мертвым, а я... стараюсь оправдать их догадки. Так вам нужна формула?    Как-то неправильно забирать чужое. Или оно и моё тоже? Я подсказала идею, провалялась незнамо сколько в этой промерзлой комнатке и чудом не подхватила воспаление легких. С другой стороны, когда подопытные причислялись к создателям? А идея... Лекарь мог её вывести и из воздуха, без моей помощи. Я не заслужила чести...    Лекарь повторил вопрос.    – Если вы готовы отдать её, – решилась я.    – Заберете, как оклемаетесь. Формула предельно ясна, любой маломальский ученый расшифрует её. Вам останется переслать сообщение уполномоченному, и, если позволят, раздать вакцины горожанам – делайте всё необходимое и предписанное вам инструкциями. А я побуду сторонним наблюдателем.    Я хотела уточнить, кто именно должен позволить, но вовремя прикусила язык. Один из тех вопросов, на которые Лекарь не собирался отвечать – иначе бы объяснил с самого начала.    – А вы давно выходили отсюда? – вдруг сорвалось с губ. Какая же глупость! Но Лекарь мечтательно прикрыл веки:    – Не упомню, когда оное случалось в последний раз. Но заверяю: город – не то место, где я бы прогулялся. А вот какой-нибудь тенистый лес... Вам доводилось наблюдать, как струится водопад?    – В фильмах.    – Если доведется вживую – вы непременно вспомните меня. Это истинное наслаждение. А теперь извините, мне надо дописать кое-какие выводы. Отдыхайте.    И я поспешила исполнить указание.    Глава 16.    Из зеркала на меня глядел скелет, обтянутый желто-белой кожей. Глаза впали, волосы торчали короткими неровными прядями, оголяя уши. Черты заострились, губы посинели. Я дотронулась до щеки пальцами в последней надежде, что отражение врет. Серые ногти и прожилки вен уверили: оно показывает чистую правду.    С начала лечения минул месяц. Сегодня Лекарь разрешил вернуться домой.    – Ваше появление произведет невероятный эффект, сродни атомному взрыву, – заявил он. – И надеюсь, вы справитесь с ним, обойдясь наименьшими потерями. Советую скорее разобраться с делами и личными вопросами. По прибытию, сообщите всем, кого встретите, о лекарстве. Не медлите. Это станет гарантией того, что вы выживете в стычке с правительством. А я сомневаюсь, придется ли ему по вкусу наше с вами достижение.    Если бы во мне остался страх, я бы, наверное, испугалась. А так только кивнула и попросила одежду. Внутри перегорела какая-то лампочка, отвечающая за всё: за испуг, за любопытство, за здравомыслие.    Рубашка висела, штаны сваливались. Я почти возмутилась, зачем принесли чужие вещи, но нашла наспех прилепленные заплатки с торчащими нитками. Неужели это принадлежит мне?!    Перед самым уходом в дверь постучался – невиданно, постучался! – Артур.    – Котеночек нас покидает?    Я улыбнулась кончиками губ.    – Будете скучать?    – Вероятно, – Артур дернул щекой. – Я вообще-то сентиментальный, но предпочитаю умалчивать о слабостях. Но тебе, котеночек, можно, ты своя. Возьми на память об Освобождении.    И вручил мне толстый, грубо сшитый браслет из алой атласной ленты. Я просунула в него ладонь, повертела на запястье.    – Я сегодня добрый, поэтому подарки не закончились. На, отдай лично дружку, а то когда лекарство дойдет до общественных масс? Еле вытребовал у Лекаря, но, думаю, тебе оно пригодится.    В ладонь мне легло одноразовое шприц-устройство.    – Спасибо вам...    Я, не веря собственному счастью, бездумно сунула самую важную вещь на свете в карман рубашки. Туда раньше, в прошлой жизни, складывала любые мелкие предметы, подвернувшиеся под руку.    – Ну, что? – Артур глянул, как я придерживаю пояс брюк. – Идем, провожу.    Он вывел меня недалеко от дома, привычно встрепал несуществующую челку.    – Я бы попросил тебя об осторожности, но не стану. Просто держись, котеночек.    Вместо долгих прощаний я отвернулась.    Под сапогами чавкало, снег смешался с грязью и бесконечными лужами. Всё в Коссе не по-человечески: осенью заморозки, зимой – ливни.    Я не встретила никого, пока пробиралась в лабораторию. И здорово, иначе начнутся возгласы, расспросы. В лучшем случае...    Дома пахло пылью. Она выстроилась по приборам и столу, изменила цвет вещей на серовато-темный. На полу скаталась в комочки. Я чихнула и отдернула занавески. Шкаф, кстати, был отставлен от окна – явно не моя работа. Кто-то убирался у меня? Но зачем?    Солнечный луч крадучись пробрался в комнату. Часы на прикроватной тумбочке показывали четверг, час дня.    Четверг?! Сегодня раздают паек. Нет лучшей возможности, чтобы рассказать участку об антидоте. Осталось дождаться вечера, когда к грузовику пойдет народ после смен.    Сквозь безразличие прокралась тревога. Я непременно сообщу о лекарстве, но следует ли упоминать про зараженные ампулы? Кричать, дескать, вас травил Единство? И что я тогда получу? Как выразился Лекарь, пулю в лоб? Уж точно не благодарность...    Я с трудом дотерпела, когда время на циферблате сменилось на "18:00". Срывалась на бег, уставала, медленно шла и вновь пыталась бежать. Под подошвами весело хлюпало. Мелкие и холодные капли били в лицо. Дыхания в груди не хватало, приходилось останавливаться.    Вот она, площадь. И рабочие – вот они. А поодаль – солдаты с оружием.    Я заговорила в полную мощь, но голос был тих, приглушен ветром и ливнем. Я, запинаясь, сообщила о победе. Я, хохоча, призналась, что уполномоченному доставлено сообщение. Я, глотая дождевую воду и захлебываясь ей, обходила всех, хватала за руки и повторяла:    – Мы спасены.    А они не двигались, точно превратившись в соляные столбы. Не благодарили и не ругали. И дети почему-то замолкли, и никто не поддержал меня задорным смехом. И только на талию легла чья-то ладонь, властно обхватила, а в ухо заговорили тоном, не предвещающим хорошего:    – Я тебя убью.    Меня волоком тащили обратно в лабораторию под рокот ожившей толпы. Под просьбы "Постой!" и восклицания "Она же погибла?!" А я не могла сдержаться от хихиканья, напоминающего истерику.    – Ник, – шуточно вырывалась, дралась, – погоди ты. Не спеши! Нам некуда торопиться! Как здорово, что ты тоже здесь!    – Ты издеваешься? Нет, признайся, ты насмехаешься надо мной?! Где ты пропадала целый месяц?! Почему не предупредила? Я ненавижу тебя, – в сердцах гаркнул друг.    – Ник, пожалуйста...    – Что пожалуйста?! Какие мы друзья после такого. Да как ты посмела!    Он медленно, словно нарочно, запирал дверь на все замки. Нарезал круги, скрестив на груди руки и не обращая на меня внимания. Всё это время старался не встречаться со мной взглядом. Я промурлыкала:    – Ну, успокойся ты. Не злись.    Тут он обернулся для гневной тирады – щеки пылали, вена на шее вздулась – и обмер. Подошел ближе. Дотронулся до кожи, не веря своим глазам.    – Ларка, что с тобой? – обида разом слетела с Ника.    Я стянула платок, провела по коротким, с три ногтя, волосам.    – Как тебе? Работа профессионала.    – Ты... ты... – он задохнулся, подхватил меня, будто я могла грохнуться без чувств. – Что с тобой сотворили?! Кто?! Тебя били? Морили голодом?!    Я закружила Ника, насвистывая мелодии из мультфильмов, отбивая пяткой такт.    – Никто и ничего не творил. Всё отлично. Понимаешь, прекрасно! Я здорова, и ты будешь здоров. Я отправила сообщение уполномоченному! У меня есть идеальная формула.    – Ты уверена? – он выглядел таким смешным, мой Ник из детства. С которым я мысленно попрощалась целый месяц назад. А он тут, совсем рядом.    Я, разувшись и откинув жаркую куртку, начала длинный рассказ. И рассказала всё до последней точки. Ник морщился, хмурился, сжимал губы в тонкую нить, смотрел с жалостью и однажды даже выкрикнул с негодованием:    – Почему ты не предложила в испытуемые меня?!    – Хотела погреться в лучах славы, – я щелкнула его по носу.    За тонкими дверьми бурлила жизнь, собирались люди. Они впервые за полгода не требовали выйти, а без особой надежды просили. Стучались в стекла, топтались в общем коридоре, терпеливо дожидались. Я не обращала внимания, потерпят.    – Во всем виновато правительство, – шепнул Ник, когда я отдышалась. – Замечательное известие. Нельзя оставлять такую подлость безнаказанной. Не знаю, что предпримет Освобождение, но я терпеть не собираюсь. И так слишком долго подчинялся Освобождению и зачем-то медлил... Была б моя воля – я бы разнес этих чертовых военных ещё два года назад.    – Разнесли бы тебя, – мягко поправила я. – Ты всерьез предлагаешь пойти против Единства?    – Ну, не в одиночку, но да. По крайней мере, оповестить всех о зараженных вакцинах, – и ударил кулаком в раскрытую ладонь.    – Конечно, Единство делало ужасные вещи. Только им за это ничего не будет, а нам?..    – Ларка, будто не ты усыпила двух человек и пробралась в Зал Пути, чтобы найти парочку адресов? – Ник ободряюще подмигнул. – Ты тогда беспокоилась о последствиях?    Ник отказывался видеть во взломе преступление. Он повторял: "Все остались живы и счастливы, зачем переживать?" Хотелось бы верить, что никто не пострадал ни тогда, ни после.    – Я не знаю... Иногда я жалею обо всем, что натворила.    – В таком случае, больше виноват я. Не знала бы ты меня – не полезла бы в Зал Пути. Может, тогда мне следует жалеть, что я когда-то спас ревущую девчонку, над которой измывались в туалете? Зачем, спрашивается, лез?    – Тебе просто не понравилась несправедливость...    – Ой, да ладно! Ты думаешь, что стала одной такой, несчастной и униженной? Меня, как только я приехал, тоже хорошенько отмутузили старшие парни, но я дал отпор. И всё, никто не приставал. А когда увидел, что тебя волокут в туалет, понял: эта девчонка не сможет барахтаться. Но даже тогда мог пройти мимо. Я зачем-то пожалел слабую идиотку, а уже потом отыскал в той идиотке самого дорого человека.    – А как же Кристина?    – Кристина? – Ник насмешливо изогнул бровь. – Хорошая девочка. К тому же уехала первой. Она мне нравилась, но не более того.    – Не верю. Почему "не более того"? Ты ведь после её отъезда с полгода ходил тенью.    – Потому что... – Ник запнулся. – Да много было причин, они не стоят отдельного разговора. Подумай потом над моим предложением.    Слова кончились. Зачем обсуждать что-то, когда настолько легко и свободно? Точно птица, которую выпустили из клетки. Расправить крылья, податься потоку воздуха... Мы наслаждались полетом. Я запела старую детскую песенку, Ник подпел, выстукивая ладонями мотив. Мы плохо осознавали победу, но вовсю праздновали её.    А когда я мысленно почти согласилась на его безумный план, затрезвонил планшет. Неужели ответ от уполномоченного?    "БЕГИ!!!    А." – горело во весь экран жирными черными буквами. Номер засекречен. Сердце сорвалось к животу. Я схватила Ника за ладонь и вылетела из квартиры. Босиком и в легкой рубашке. Некогда обдумывать, главное – успеть сбежать. Куда? Заметалась по пустому – где же все?! – коридору. К выходу? Почудился громкий топот. Я рванула на лестницу.    – Что случилось? – свистел Ник, перепрыгивая через две ступеньки вслед за мной. Но руку не отпускал.    – Не знаю... Надо... уходить!    Я задыхалась, теряла окончания слов.    – Там тупик, Ларка!    – Что-нибудь придумаем! Быстрее!    Донеслись едва различимые голоса. Мы пробежали десять пролетов. Левый бок горел огнем. Колени тряслись, ступни онемели, в горле сипело. Короткая остановка, хриплый выдох. Ещё три этажа. Ещё...    Впереди показалась железная дверь. Я толкнула её плечом, Ник ударил ладонью. Та не шелохнулась, лишь отозвалась недовольным гулом.    – Всё... – я уперлась лбом в стену.    – Постой, – Ник потянул ручку на себя. Дверь легко открылась!    Мы выбежали на длинную крышу, застеленную проржавевшим железом. По тому растеклась лужа высотой по щиколотку и размером с целое озеро. Дождь застучал по щекам, частые капли покатились с ресниц. Ноги в тонких носках окоченели.    Ник закрыл дверь, перевесился через высокий парапет.    – Нам конец, – присвистнул он.    Впереди, по бокам, далеко внизу – везде простирался хмурый серый город. Мы же, казалось, доставали до самых облаков – так высоко забрались. И так зябко было пальцам. Сколько отсюда лететь? Секунд двадцать или больше? А что потом? Успею ли я почувствовать удар или умру, так и не поняв, что произошло?    – Куда теперь? – Ник повернулся ко мне. – Героическое падение? Зачем мы вообще бежали?    – Не знаю... Просто... Артур приказал... Он бы не обманул.    А вдруг сообщение отправил не Артур? Какое-то безликое А. Кому оно может принадлежать? Но интуиция подсказывала – только ему.    И ни единого намека на укрытие. К единственной трехметровой башенке когда-то вела лестница, от которой осталась одна верхушка. Я попыталась допрыгнуть до ступеньки, подтянуться. Нет, никак...    – Давай подождем, – Ник потер переносицу. – Авось обойдется. Потом тихонько смоемся. Знать бы ещё, от кого прятаться.    В ту же секунду дверь распахнулась. Да с такой силой, что тишину взорвал удар, схожий с взрывом. Я взвизгнула и прижалась к Нику, тот отодвинул меня за спину. Из дверного проема по очереди появилось четверо: трое военных в плотных черных костюмах и высоченная блондинка в белом пальто. Её хищному оскалу позавидовал бы любой дикий зверь. Она глянула на водную гладь крыши и не сделала более ни шагу, только брезгливо поморщилась.    – Ларка А? – блондинка указала в мою сторону алым ногтем. – Вас вызывает правительство для личной беседы. Советую собраться в кратчайшие сроки ради последующего плодотворного сотрудничества.    По стону Ника я поняла: это хуже смерти. А сама некстати подумала о том, что мои ногти изгрызенные и поломанные, с грязной каемкой. Локоны не сверкают, не ложатся красивыми волнами – их нет. А синяки под глазами – кошмар какой-то; и кожа желтушная, и руки тощие, и кости проступают. Катерина бы плакала, увидев "новую" меня. И эта блондинка... Возможно, живя честной жизнью, я была бы хоть каплю похожа на нее?..    Мысль о побеге я отбросила. Военные заняли проход, скрестив руки под грудью. В их строгих осанках и холодном равнодушии читалось нечто особенное. Безжалостность, что ли. Один лишний шаг – и меня пристрелят. А падать с крыши или умереть от выстрела – разница невелика.    Вместо долгих разговоров я обняла Ника так, что он на миг задержал дыхание. Незаметно сунула ему шприц-устройство, вытащенное из нагрудного кармана рубашки. Глупая привычка держать все под рукой наконец-то пригодилась... Ник сжал лекарство в кулаке, прощальным касанием дотрагиваясь до моих пальцев.    – Используй сегодня же. Не вздумай кому-то отдать, иначе я узнаю... Не важно, как... Но я смертельно обижусь, – прошипела сквозь зубы и громче добавила: – Ты мне очень дорог, братик.    Слова процеживались сквозь боль. Но я старалась выпрямиться и улыбнуться, когда в последний раз заглядывала в его серые, почти черные глаза.    Блондинка поблагодарила за понимание и подмигнула Нику. Тот прикусил губу, но смолчал.    "Попробуй дернуться, не вздумай тронуться, молчи", – звенело в висках.    Милосерднее было бы убить меня сразу. Но, видимо, не судьба...    На улице люди держались поодаль от подъезда, но не уходили совсем: прижимались друг к дружке, опасливо косясь на пасмурную процессию. Их было много, а вот знакомых – ни одного. Даже некому сказать: "Прощай".    "Умирать не страшно, – успокаивала я себя, пока шла под конвоем до блестящего серебром автомобиля. – Что важнее: спасенный город или какая-то девчонка?".    – Поздравляю вас, Ларка А, – услышала, когда упала на заднее сидение, окруженная двумя военными; укутала мягкая полутьма, из-за которой глаза не различали сидящих впереди: водителя и говорящего звенящим голосом мужчину. – Вы оправдали возложенные надежды. Поехали, – ударил по водительскому креслу, – нас ждет дорога без остановок.    А сзади донеслась череда хлопков-выстрелов. Так лопаются воздушные шарики...