Текст книги "Тот, кто придет за тобой"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 13
ЛЕГКО ЛИ ОТДАВАТЬ МАТЬ ЗАМУЖ?

– По большому счету, то, чем вы тут занимались, коллега, это разглашение данных следствия, – заметил Валерий Чалов, когда свидетельница свернула за угол и пропала из вида. – Непростительно.

– Позвольте мне объяснить. Я с подругой сюда приезжала накануне, представляете? – Катя делала вид, что ей очень стыдно. – Моя подруга знает Каротееву, они приятельницы. И когда мы вечером сидели на террасе и пили чай, Каротеева вдруг взяла да поставила одну кассету, где она сама читала то, что сочинила.

– Сама сочинила и сама читала? Это чья машина, ваша? – Следователь Чалов подошел к маленькому авто, терпеливо ждущему в засаде.

– Моя, моя... Очень странное сочинение, и в чем-то оно, ну, не знаю... сходится, касается того, что наш покойник наговорил на камеру. Не конкретно, а... я не знаю, вам бы самому это послушать.

– Отвезите-ка меня, поработайте шофером за свою вредную инициативу. Я без машины, как видите. Сюда на частнике ехал, пока там Сиваков консультантов из института ждет, – Чалов поместился в салоне маленького «Мерседеса». – О, да тут просторно, я думал, и ноги некуда поставить.

– На меня то, что я в тот вечер услышала от Каротеевой, произвело сильное впечатление. А потом эта смерть Гаврилова, и оказалось, они знали друг друга. Я хотела посмотреть ее реакцию, когда она узнает, что он повесился. И хотела попросить у нее ту пленку.

– Отчего же не попросили? Отчего стояли с открытым ртом? Тут направо, на шоссе выезжаем и обратно в город.

– К лаборатории?

– Нет, не к лаборатории, я покажу, рулите, рулите. А вы что, очень впечатлительны? В нашей профессии впечатлительным делать нечего, коллега. Но вы энергичны и умны, и это уже большой плюс. Ладно, не кисните. – Чалов улыбнулся и снова стал похож на того персонажа из кино («Ты доигрался в своем народном театре, к тебе приходил следователь»). – У меня у самого этот допрос превратился в пустую формальность. Впрочем, тут теперь любые допросы – чистая проформа. Фактически дело уже закрыто.

– Это самоубийство, да? – спросила Катя.

– Угу, все данные в ходе вскрытия это подтвердили. Нужна только консультация специалиста из института инфекционных болезней.

– Инфекционных болезней?

– Да, теперь налево и по центральному проспекту до площади. – Чалов достал из кармана бумажку с адресом. – Остановите там, у похоронной конторы. Сейчас будет еще один в принципе не особо нужный допрос и... Да, может, в Москве еще в клинике одна консультация потребуется, и все. А вот и площадь – вон к тому дому давайте.

Дом оказался милым и нарядным особняком – как раз напротив бетонной коробки здания городской администрации. На первом этаже вывеска: «Ритуальные услуги». Катя поняла, что именно сюда приезжал Гаврилов – об этом похоронном бюро говорил его водитель.

– Я с розыском местным сегодня утром встречался, так вот они говорят – вчера, в воскресенье, полгорода здесь на свадьбе гуляло, в том числе и местное начальство, они тут дружно живут в этом Ясногорске, почти что общиной.

– А в лабораторию у морга, – тоном ябеды сообщила Катя, – тоже какие-то шишки приехали, я машины видела, наверное, вас там с собаками обыскались, Валерий Викентьевич.

– Следователь – фигура вполне самостоятельная. И волен сам строить свой рабочий день как ему удобно и как наиболее полезно для дела, находящегося в его производстве. Запомните это. Значит, тем более не станем торопиться с допросом этого... как его... – Чалов сверился с бумажкой, – гражданина Платона Ковнацкого.

«А ты, кажется, страшный зануда – следователь, фигура самостоятельная», – подумала Катя, одновременно пожалев, что вообще притащилась сюда, и порадовавшись: раз ЭТО дело закроют, уже завтра ей и думать не нужно будет ни об этом дурацком самоубийстве, ни о еще более дурацкой сказке с монстром из колодца и... этот тип Чалов тоже превратится лишь в досадное воспоминание со всем его прокурорским апломбом.

* * *

Порой нам кажется, что ничего не произойдет, лишь потому, что ничего уже просто не может случиться.

И если мы вроде как знаем ответ на главный вопрос, то все второстепенные вопросы уже не важны.

Только вот кто докажет, кто подтвердит, что мы знаем ответ именно на главный вопрос?

В этот понедельник похоронная контора Платона Ковнацкого открылась с часовым опозданием. После свадьбы... после загса и ресторана... после банкета, затянувшегося далеко за полночь...

«Молодых» Платон Ковнацкий оставил в квартире матери. В два часа дня у них сегодня поезд на Киев, а там теплоход – две недели по Днепру. Он предлагал матери и ее жениху купить тур на паром Хельсинки—Стокгольм, но «молодые» наотрез отказались – не поплывем к чухонским берегам в свое свадебное путешествие, ни потрепаться там не с кем, ни в картишки перекинуться в преферанс, ни позагорать. А у жениха, теперь уже полноценного мужа Глотова, в Киеве родная сестра замужем за тоже отставным полковником внутренних войск.

После свадебной суеты и практически бессонной ночи у Ковнацкого дико болела голова. Легко ли выдавать мать замуж? А вы попробуйте... Он приехал в контору, прошел в свой офис, включил кондиционер, сел за стол и закрыл лицо руками.

А вы попробуйте... Странное какое чувство... облегчение, что мать теперь не одна, не скучает, не мается в пустой квартире, и... ревность. Какой-то чужой мужик теперь с ней... фамилия-то какая – Глотов... И будет расхаживать в пижаме и шлепанцах и называть мать «Марусичка»... А какая, к черту, она «Марусичка», она Марианна... такое имя красивое...

Тоска комом подкатила к горлу – мать столько для него, Платона, сделала в свое время.

И вот теперь – один, Гермес не в счет. Гермес лукавый и жадный до денег, хотя и красивый, и наглый, и... лодырь хороший, на часах одиннадцать, а его в конторе нет, он дома, в кирпичном особняке на Юбилейной улице, дрыхнет, завернувшись в синее шелковое одеяло от Дольче и Габбана.

Что он там вчера болтал? Ах да...

Не надо делать вид, что ты уже забыл об этой новости, – Платон Ковнацкий сидел с закрытыми глазами.

Скверная новость, хотя...

И когда, интересно, состоятся похороны?

Похоронят наверняка за казенный счет – он же большой человек, и там все сделают по высшему разряду – черный катафалк, дубовый гроб, дорогие итальянские венки и место... Троекуровское... вероятно, Троекуровское кладбище, там ведь их теперь обычно хоронят... Новый некрополь федерального значения... И все это, естественно, влетит в копеечку казне. А может, и не влетит... Он же вроде как... Эти сведения про «петлю». Вчера в самый разгар свадебного банкета он, Платон Ковнацкий, отлучился в туалет ресторана и оттуда не поленился перезвонить своему надежному источнику в «Скорой помощи» – итак, что там за подробности со смертью Гаврилова, давай колись? И надежный источник подтвердил: «В петле висел, в новой квартире, вроде как самоубийство».

А если это так, то, может, и не удостоится Валька Гаврилов всех этих посмертных почестей – гроба высшей категории, кладбища Троекуровского и караула воинского почетного...

Какой ему, к черту, военный почетный караул...

Разве такие, как он, могут претендовать...

Но он же стал тем, кем он стал. Так взлетел над всеми ними, так поднялся высоко...

Значит, сошло с рук, никто и не вспомнил о том, что...

И тебе, тебе тоже нечего вспоминать это, все равно прошлого не вернешь, и ты сам вместе со всеми приложил к этому руку...

А теперь и вообще – всему конец, всей этой истории.

Однако...

Значит, он повесился?

Удивительные сюрпризы порой преподносит нам жизнь.

Да, жизнь...

Платон Ковнацкий встал, открыл дверь своего кабинета и обозрел пространство конторы. Два просторных зала с выставленными образцами похоронных принадлежностей. Сюда приходят заплаканные родственники и он сам, но чаще сладкоречивый Гермес показывает им, что можно купить, чтобы проводить покойника в последний путь достойно.

Этот зал – подешевле, тот, второй, – с колоннами и лепниной, бывшая купеческая бальная зала – дорогой. На бархатных постаментах выставлены гробы, по стенам, как яркие панно, – венки. Альбомы с образцами шелковой обивки, траурными лентами и прочим, прочим...

У людей лица меняются, когда они заходят сюда. Даже не с целью заказать похороны, а просто... потому что они видят всю эту обстановку.

Вот и у него, Вальки Гаврилова, лицо изменилось, когда он вошел сюда... заглянул к нему, Платону, через столько лет... зашел, огляделся и...

– Платоша, привет.

Ковнацкий вздрогнул: черт, это всего лишь Гермес... выспался наконец, притащился на работу. А я и не слышал шума его машины... нашей машины...

– Ох и нажрался я вчера... ты уж извини, дружище, – блондин Гермес сделал рукой жест, словно гладиатор, приветствующий цезаря. – Нехило погуляли... мать у тебя молоток, уважаю... Провожать-то поедешь на вокзал?

Ковнацкий кивнул: да, да, да... пошел прочь...

Значит, он повесился... Тоже повесился... Столько лет прошло, и вот такой сюрприз, такая смерть...

Такая страшная смерть...

Но жизнь...

Нет, не будет у Вальки Гаврилова никакого почетного военного караула, потому что...

– Эй, ты оглох, что ли? Там к тебе пришли. – Гермес всей своей могучей атлетической фигурой словно материализовался из солнечных лучей, вливавшихся в старинные окна, освещавших всю эту застывшую выставку – пышную, позолоченную, пеструю и мертвую. – Тебя спрашивают – двое, на клиентов вроде не похожи. Они у кассы в первом зале. Пропустить их сюда, в твой кабинет?

– Зови, кто там еще. – Ковнацкий вернулся за свой стол и открыл ноутбук.

Он вспомнил, что это, возможно, из страховой компании, они звонили и хотели подъехать.

Но посетители – мужчина и девушка – оказались вовсе не из страховой компании.

– Здравствуйте, я следователь при прокуратуре Валерий Викентьевич Чалов, а это вот моя коллега из ГУВД области Екатерина Сергеевна. Мы хотим задать вам несколько вопросов, Платон Григорьевич.

В первое мгновение, услышав слово «следователь», Платон Ковнацкий растерялся, но быстро взял себя в руки. Указал на кожаные кресла – располагайтесь. Пока они усаживались, быстро оглядел, оценил: у следователя вид такой, что с ним в случае чего можно договориться, а девица... девица вообще не похожа на тех, кто работает в таких вот конторах. Самоуверенная, но явно робеет – все чувствуют себя не в своей тарелке здесь, в его царстве, в бюро ритуальных услуг.

Гробы, и венки, и вечный траур...

А вчера в ресторане гости кричали «горько», и какой-то пьяный интеллигентишко из городской администрации, мать его так, вспомнил вдруг ни с того ни с сего пушкинского «Гробовщика»... как он там, в книжке всех своих мертвецов приглашал к себе в гости...

Кто-то стучится?

Это кассовый аппарат в соседнем зале стрекочет.

И знаешь что, Валька Гаврилов, – больше я тебя сюда не приглашаю... Я никого не приглашаю – слышишь ты?! Ни тебя, ни того, другого, ни третьего... того, кто в том колодце...

– Так чем я могу вам помочь? Следователь, ко мне в офис... В чем причина? – Платон Ковнацкий выказал максимум любезности посетителям.

– Мы разбираемся в фактах гибели Валентина Гаврилова. Эта фамилия вам знакома? – спросил следователь Чалов.

– Я его знаю... знал и соболезную его семье. Хотя его отец умер... матери его соболезную.

– Я так понимаю, что известие о его смерти для вас не новость.

– Я владелец похоронного бюро, у меня работают похоронные агенты, – Ковнацкий пожал плечами. – Вчера я об этом узнал днем. Городок небольшой, слухи тут расходятся быстро.

– Он ведь навещал вас на той неделе?

– Он приехал сюда, в мой рабочий офис, – для наглядности Платон Ковнацкий обвел рукой стены.

– Вы часто с ним виделись?

– В последние годы нечасто. Знаете, как это случается – в детстве, в юности дружили не разлей вода, а потом жизнь развела в разные стороны.

Жизнь...

Смерть...

– Я занят, он занят, – продолжил Ковнацкий после крохотной паузы. – И позвонить бывает друг другу недосуг... Лишний раз номер набрать... Я сожалею, что он умер. Это большое горе для всех нас.

– К сожалению, обстоятельства его смерти весьма драматичны, – следователь Чалов поднял голову от протокола.

Странно, но все это время Платон Ковнацкий, погруженный в «свое» и вынужденный отвечать на вопросы, даже не замечал, что этот тип разложил на коленях папку с документами и что-то там уже записывает, записывает. А молодая спутница его сидит в кресле с таким видом, словно жаждет услышать что-то особенное, из ряда вон... Щеки вон даже разрумянились... Ничего ты не услышишь, детка. Ничего я вам не расскажу.

– Вам известны эти обстоятельства?

– В общих чертах да, – тут Ковнацкий не стал лукавить. – У меня же похоронное бюро, я повторяю, мои люди думали, что этот заказ будет наш, но... Короче, я в курсе всех слухов, что уже в городе гуляют, о том, как он умер.

– Гаврилову было тридцать семь лет. Он сделал такую успешную карьеру, и будущее ему сулило немало. И вот ни с того ни с сего вешаться. Вам не кажется это странным?

– Я не нахожу смерть странной. У меня работа такая, ко всему привыкаешь. И к этому тоже. Естественный процесс. – Ковнацкий отвечал вежливо. – Конечно, рановато он убрался. Ну, значит, так захотел, так распорядился собой.

– Ни с того ни с сего, говорите... ни с того ни с сего...

– А вы давно с ним были знакомы? – это спросила коллега следователя Чалова, Екатерина Сергеевна.

(Знала бы Катя, что в этот момент Ковнацкий смотрит в основном на ее ноги и мысленно сравнивает их с ногами Гермеса.)

– С детства. Я тут родился, отец мой здесь дачу потом построил, так что весь год, все лето... особенно лето, знаете ведь как – пацаны, велосипеды, рыбалка на озере, костер... А у Гаврилова отец район возглавлял долгие годы. Они жили в Москве, но летом он часто приезжал. И потом тоже... когда в институте учился, и после... не так часто, но встречались.

– А дача ваша где? – спросил Чалов.

– Улица Юбилейная, это где частный сектор, только старой дачи там уже нет, я новый дом для себя построил.

– Полина Каротеева тоже в числе ваших знакомых?

– Полина? Да. А что, при чем тут Полина? Мы давно с ней не виделись... Я не знаю даже, как у нее жизнь сложилась. – Платон Ковнацкий полез в карман пиджака и... черт, где сигареты? Наверняка мать вчера тайком в машине вытащила! Даже в день собственной свадьбы она не забыла о своей извечной борьбе с курением... Выбросила пачку! А он... если он сейчас, сию же минуту не закурит...

– Извините. Гермес... у тебя сигареты нет? Я свои забыл! – Ковнацкий встал из-за стола, распахнул дверь кабинета и крикнул это зычно на всю похоронную контору, испугав двух благообразных старушек, с которыми в первом, дешевом зале разговаривал Гермес. Старушки явились покупать траурный венок усопшей соседке по дому.

Гермес принес сигареты, с любопытством оглядел этих двоих в креслах, с кем беседовал Ковнацкий, еще с большим любопытством и недоумением воззрился на своего приятеля – ты чего это, а? Вздрюченный какой-то... что происходит?

– Спасибо, займись там всем пока сам, ладно? Я занят, – сказал Ковнацкий и плотно закрыл за Гермесом дверь. – Так о чем это я... да, с Полиной мы не виделись давно.

– А она живет тут совсем недалеко на даче, – сказал следователь Чалов. – Гаврилов перед смертью и ее навещал, как и вас.

– Правда? Значит, повидаться захотел Валентин... Просто когда-то мы все дружили, такая компания у нас собиралась летом.

– Я вынужден задать вам прямой вопрос, Платон Григорьевич. Зачем приезжал к вам Гаврилов? Что он хотел?

– Он приехал повидаться.

– Только повидаться? Может, он намекал, что... одним словом, если человек решил уйти самостоятельно из жизни... может, он сделал вам какие-то распоряжения насчет похорон и тому подобное?

Хотите знать, зачем он приезжал ко мне и к ней...

– Он каким-то образом узнал, что моя мать выходит замуж. Это радостное событие... после стольких лет вдовства она наконец-то нашла достойного человека, и я рад... и мы все рады. Валя знал мою мать, она работала с его покойным отцом в администрации города... Ну вот решил лично приехать поздравить. Такой большой человек, занятой, а нашел время, выкроил...

– Приехал поздравить вашу мать сюда, в похоронную контору?

Это спросила Катя.

Стерва... Платон Ковнацкий сглотнул слюну. Какая же стерва досужая...

– Моя мать долгое время возглавляла городское управление ритуальных услуг. Это потом мы открыли свое дело, эту фирму. Она горела на работе, и он... Гаврилов к этому привык. Наши родители были всегда очень занятые люди. Поэтому он и приехал к нам сюда, на работу, а не домой.

Он видел по их лицам, что они не верят, не поверили ему. Интересно, кто бы поверил такому бреду? Но Валька Гаврилов умер... сдох... А когда сдыхают вот так – малодушно накладывая на себя руки, все вопросы, все эти ваши расследования...

Да засуньте вы все это знаете куда?

Все эти ваши вопросы, допросы... Их в свое время тоже задавали немало, но то время прошло.

И скоро все вообще закончится тем, что появится еще одна могила. То самое место, которое Валька Гаврилов, честно говоря, давно, давно заслужил.

И все порастет травой.

Смерть...

Жизнь...

Память...

– Распишитесь на бланке протокола, – сказал следователь Чалов и протянул Платону Ковнацкому свою шариковую ручку.

Глава 14
«ВО ВСЕМ ЭТОМ КАКАЯ-ТО ТАЙНА»

В машине рядом с Катей следователь Чалов аккуратно раскрыл папку с протоколами допросов, словно проверил – все ли на месте, и потом захлопнул.

Финита...

Из окон похоронной конторы никто не следил за ними украдкой, никто не вышел на крыльцо «покурить», понаблюдать – куда поедут и скоро ли.

И все же, все же, все же...

Конечно, дело о самоубийстве гражданина Гаврилова фактически уже закрыто. Но все же...

Во всей этой их лжи, фальши и недомолвках...

Во всем этом столь явном нежелании говорить...

В скрытом волнении...

Смятении...

Испуге...

Да, да, совершенно определенно – испуге (Катя в некоторые моменты и там, в саду, полном цветов, и здесь, в зале, увешанном венками, ощутила это – как легкое дуновение сквозняка, как нечто незримое, но грозное, маячившее там, в тени, в ясный полдень в месте, где не водятся тени)...

Во всем этом невысказанном и утаенном скрыта какая-то тайна.

Катя поклясться была готова.

Но, кажется, никто уже не собирался эту тайну разгадывать.

– Ну а теперь назад к лаборатории, и можно сказать, что все, – следователь Чалов сидел рядом с Катей прямо, точно аршин проглотил. И она в эту минуту почти ненавидела его.

И это все? Ты больше и пальцем не шевельнешь?

Но таков ведь порядок по делам о суициде. Круг лиц из числа знакомых и близких самоубийцы просто формально опрашивается. А решающую роль играет заключение судмедэкспертов.

Но там ведь есть что-то... как раз в этом заключении. Сиваков и его коллеги ждали какого-то консультанта-инфекциониста.

Иномарок высокого начальства возле здания кримлаборатории Катя уже не увидела, когда они туда подъехали. Зато увидела две другие машины – желтое такси и черное «Вольво» с номерами областной прокуратуры.

Прокурора области следователь Чалов встретил в коридоре лаборатории.

– Добрый день, где вас носит, Валерий Викентьевич? – Прокурор выглядел раздраженным и озабоченным. – И дозвониться до вас невозможно. Люди из управделами приезжали, я больше часа с ними тут один...

– Я же докладывал вам сегодня утром ситуацию, – следователь Чалов достал из кармана щегольского пиджака телефон. – Вот черт, простите, звонок вырубился, сейчас исправлю.

Кате, поодаль наблюдавшей сцену «Чалов и начальство», показалось: звонок отнюдь не сам «вырубился», а его намеренно отключили.

То же самое, видимо, померещилось и прокурору.

– Они требовали точной и окончательной информации! Я целый час тут должен был оправдываться... делать вид... Они забрали копию заключения экспертизы, но этого им показалось недостаточно, они хотели...

– Так я всем этим утром как раз и занимался – опрашивал знакомых Валентина Гаврилова, вот, пожалуйста, протоколы – его водитель, гражданка Каротеева и гражданин Ковнацкий, а также тут рапорты сотрудников розыска. На одиннадцать часов, – Чалов глянул на запястье с наручными часами, – мной сюда, в морг, вызвана гражданка Наталья Литте, по нашим данным – близкая подруга Гаврилова. Вон она, кажется, скучает в одиночестве, – он указал в дальний конец кримлаборатории, где у широких распашных белых дверей стояли банкетки. – На консультацию к нашим экспертам вызван специалист. И вообще, что вы от меня хотите? Я занялся этим делом не в свое даже дежурство, проявил такт и любезность, подменил коллегу, у которого всегда что-нибудь да приключается: то жена снова рожает, то теща из Иркутка приезжает. Бросил все свои дела, второй день таскаюсь с раннего утра по этому чертову городишке, стараясь закончить всю эту антимонию как можно скорее!

«Ну и зануда, – снова поразилась Катя, – ну-ка, врежь ему, прокурор, хорошенько, чтобы не зарывался, не ныл!»

Однако прокурор – обычно строгий к подчиненным – в этот раз повел себя на удивление бесконфликтно:

– Хорошо, хорошо, успокойтесь, Валерий Викентьевич. Я знаю, как вы загружены, сколько дел у вас в производстве, но вы сами понимаете, что на такое происшествие я не могу послать абы кого... Это не тот уровень, не тот человек, а вы... Одним словом...

– Сейчас закончим с формальным опознанием тела, опросим специалиста-консультанта, и я...

Следователь Чалов вместе с прокурором, разговаривая уже на пониженных тонах, мирно бок о бок направились в сторону банкеток, где «скучала» эта самая Наталья Литте.

Через минуту они все втроем скрылись за белыми дверями лаборатории. Катя подругу покойника успела разглядеть лишь мельком. Кажется, «модель» – девица из этой породы: красотка, на высоченных шпильках, явно косящая под незабвенную Мэрилин – тот же платиновый оттенок волос, те же локоны, тот же тон алой губной помады. В морг на опознание тела Гаврилова она вырядилась в атласный топ с кружевами, с фантастическим декольте и в коротенькие шорты.

Словно нарочно...

Катя подошла к дверям – нет, ничего не видно, не слышно.

Словно нарочно, напоказ вырядилась так неуместно и пошло... И тут какая-то фальшь...

– Ну чего, закрылись? Не пускают?

Катя оглянулась. Старина Сиваков! Очки снял, протирает носовым платком лоб вспотевший.

– Доброе утро, кофейку со мной не выпьешь?

– Спасибо, вы с ночи тут?

– Да, будь оно все неладно. Я так и знал, что опять сегодня примчишься. Только ничего интересного здесь. Все как я и сказал еще там, в квартире.

– Выходит, самоубийство... И никаких у вас сомнений?

– Никаких. Все данные это подтверждают.

– А те таблетки?

– И с ними все теперь ясно. Он их принимал постоянно. Ему врач прописал.

– А зачем вызвали консультанта-инфекциониста?

– Я подтверждения хотел, больно уж случай редкий.

– Он, Гаврилов, что...

– Он серьезно болел, фактически последний отрезок свой уже проходил, – Сиваков выпустил клубы дыма. – Туберкулез мозга.

– Туберкулез мозга? У него?

– Вот и я удивился, когда данные анализов увидел. Всего три процента существует вероятности, что при развитии болезни туберкулез, как в старину говорили, «в голову кинется». Где он только это подцепил... и все в таком запущенном состоянии... При таких возможностях, таких средствах, какие он имел... Правда, в некоторых случаях болезнь до самой последней стадии протекает бессимптомно. Такой молодой мужик, здоровый физически, крепкий, а внутри, в мозгах, как... Видела гнилые грецкие орехи?

– Видела.

– Скорлупа твердая, без малейшего изъяна, а внутри, в мозгах бардак... Да, жаль мужика. Теперь понятно, отчего он сам все это... Сам решил закончить... Пока до безумия и паралича дело не дошло.

Катя вытащила блокнот и записала – это для комментария, если понадобится: вероятная причина самоубийства – неизлечимая болезнь.

Она решила выпить с Сиваковым кофе, а потом возвращаться в Москву, в главк. В этом деле фактически уже поставлена точка.

И если даже во всем этом и скрыта какая-то тайна, то...

– Екатерина Сергеевна, куда же вы? Бросаете меня?

Следователь Чалов возник возле «Мерседеса», когда Катя уже трогалась с места. Она и не видела, как Чалов подошел.

– Вы куда?

– Назад в Москву.

– Ну и мне тоже надо, еще последний штрих – клиника. Что, в курсе уже? Сиваков проболтался?

– Я в курсе, и теперь понятно, отчего Гаврилов покончил с собой.

– М-да... но мне не все понятно... Ладно, поехали отсюда.

– А как же прокурор области?

– Он уже уехал, черти унесли. – Чалов достал сигареты. – А верх опустить нельзя?

– Можно, только мы так еще не ездили.

– Мы – это кто?

– Я и моя подружка Анфиса, кстати, та самая, которая и познакомила меня с Полиной Каротеевой.

– А, ну, со мной можно и в открытой машине показаться. – Следователь Валерий Чалов улыбнулся – за эти два дня Катя впервые увидела, как он улыбается. Сейчас он походил уже не на Смоктуновского в роли Деточкина, а на Смоктуновского в роли Деточкина, игравшего Гамлета на сцене народного театра.

Он потянулся к приборной панели, и вот уже крыша машинки бесшумно поехала вверх, назад и...

– Так-то, – Чалов закурил.

«А сигареты «Друг»?»

– Видели девушку Гаврилова? – осведомился он. – Вы вот наблюдательная особа, а даже не поинтересовались, отчего это я ее вызвал после судмедэкспертизы, уже фактически когда опознание не проводится.

– Я подумала... а правда, почему?

– Посмотреть хотел, что за птица. – Чалов затянулся. – Райская птичка... Ни слезинки не проронила. Честное слово, «у ней и бровь не шевельнулась», такая выдержка... Литте – я ее спросил, она сказала, что это по бывшему мужу фамилия, гражданину Эстонии.

Они ехали уже по автостраде.

– А где эта клиника? – спросила Катя. – Я по Москве не очень езжу, понимаете?

– Так учитесь, тренируйтесь, – Чалов посмотрел на часы. – У них несколько филиалов, мне нужен тот, что на Пречистенке, поедем через Садовое.

Катя вся сосредоточилась на дороге. И Чалов это понял, практически весь остальной путь он молча курил. С открытым верхом путешествовать в жаркий летний день приятно, но не по загруженной столичной автостраде, где пыль и копоть. Катя жалела, что не держит в «бардачке» шелкового платка. Потом – то ли она скорость прибавила, то ли ветер поднялся – в ушах стало свистеть, и в лицо ударила упругая волна, выбивая из глаз слезу. Свернули на затененную домами Пречистенку, и сразу как-то стало легче.

– Вот это здание, – Чалов указал на серый особняк, снова глянул на часы. – Вот черт, прямо в обеденный перерыв, у них тут сейчас пересменок до трех... Черт, никогда не везет!

Медленно поползли по Пречистенке к Кропоткинской.

– Ну что, значит, вас в прокуратуру подбросить, Валерий Викентьевич? – сухо спросила Катя.

«Долго я еще буду с тобой кататься? У меня тоже дела, знаешь ли...»

– Да нет уж, потом сюда по пробкам в три возвращаться... А, идея, можно перекусить и заодно... Давно в музее не были? Пикассо посмотреть хотите?

– Пикассо?

В это время, двигаясь вниз по Волхонке, они достигли Музея изобразительных искусств, опоясанного в три ряда гигантской очередью.

– Ну да, выставка, вся Москва вот уже неделю ломится.

– Но тут до вечера можно стоять, а мне надо в главк, и вам тоже...

– Вы вообще давно работаете? У вас какое-то странное отношение к службе, коллега, – следователь Чалов изрек это строго, словно упрекал. – Фанатики утомляют.

– Я не фанатик службы, но...

– Этот день уже сделан. Вы разочарованы, потому что это обычное самоубийство, а вы ждали какой-то небывалой сенсации и расследования, а я... просто потерял два дня зря, при том что в производстве у меня семь многотомных дел, по трем из которых уже вторая за год отсрочка кончается. Поговорить с лечащим врачом Гаврилова и написать в результате еще одну формальную бумажонку тоже не вышло, так что же? Торчать в кабинете, где все обрыдло? Бросьте, коллега, вы же тоже мечтаете передохнуть.

– Но тут такая очередь, тут можно до ночи...

– А кто вам сказал, что я позволю нам стоять в очереди? Закройте машину.

Катя вышла, захлопнула дверь и...

– А верх?

Она забыла опустить крышу! Чалов смотрел на нее, явно потешаясь.

И повел ее вдоль длиннющей очереди в направлении Знаменского переулка, туда, где сбоку в здании музея – выход. Через этот «выход» они и вошли, Чалов показал стоявшей на посту девушке-полицейскому свое удостоверение:

– В обед вырвались выставку посмотреть.

– Проходите, касса – за гардеробом, – девушка улыбнулась.

Вот как, оказывается, легко проходить в музеи по служебному удостоверению!

– Сначала перекусим в буфете, ладно? – Чалов произнес это почти умоляюще. – Я с пяти утра сегодня на ногах.

И Катя смягчилась. Ну, прокурорский... ну ты и жук, а я тебя еще занудой считала...

В музейном буфете мало народа, все сюда не есть пришли, а смотреть выставку Пикассо. Катя и Чалов набрали бутербродов и по чашке кофе. Катя заметила, что Чалов иногда смотрит на часы.

– Привычка, а ну их к черту, – он заметил ее взгляд, снял часы с запястья и убрал в карман пиджака.

А затем, отдав билеты смотрительнице, они поднялись по мраморной лестнице, по обеим сторонам которой красовались огромные рекламные щиты приехавшей в Москву выставки Пикассо.

В залах и на галерее, где демонстрировались картины, – не протолкнуться. Мягкий свет, льющийся с потолка, негромкое жужжание голосов, и все эти такие разные полотна...

Катя забыла про Чалова и одновременно, забыв о нем, чувствовала к нему благодарность – когда бы она выбралась сюда... Про выставку она слышала в новостях и еще подумала, надо бы обязательно сходить, но...

Свет и цвет...

От полотна к полотну...

Из зала – в зал...

И тут тоже скрыта тайна... в этих картинах...

– В юности я был страшный консерватор, занудный тип.

Катя оглянулась – тут он, прокурорский, никуда не делся, стоит за ее спиной и тоже смотрит на портрет жены Пикассо балерины Ольги Хохловой.

И точно угадал, подслушал те ее мысли!

– Признавал лишь классическую живопись. А теперь, чем старше становлюсь, тем больше мне нравится современное искусство. Новые формы, новые идеи, весь этот хаос и бред, шизофрения... Вот тут она изображена с портретной точностью – его жена, а вон на той картине уже с головой старой лошади... Не в этом ли сюрприз счастливого брака? Забавно, правда? А вот это он написал свою любовницу Дору... Глазастая бабенка... И это тоже был счастливый многолетний союз, пламенная страсть, а потом он ее законопатил в психушку, где ее лечили в том числе и электрошоком. И вот вопрос – кому верить в этой жизни? Мужьям и любовникам?

– Коллегам по работе, – ответила Катя.

– Браво, девушка, простите, я невольно подслушал.

На этот раз они оглянулись оба и увидели очень высокого седовласого мужчину лет за шестьдесят. В синих брюках, в полосатой рубашке от Пола Смита, в бархатном блейзере песочного цвета он смахивал на иностранца. Его элегантный дорогой парфюм окутывал его, как облако (Катя едва не расчихалась, когда он подошел поближе).