Текст книги "Предсказание – End"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

А вот Марине Андреевне салон понравился сразу. Он напоминал Москву, вообще тот уклад жизни, который был привычен ей еще с института. И Кассиопея Марине Андреевне нравилась все больше и больше. Улыбчивая, всегда приветливая. И ее приветливость – Марина Андреевна это чувствовала – была не напускной, не притворной, а совершенно искренней. У Кассиопеи были синие глаза, великолепная кожа и осиная талия. А цвет волос своих она меняла чуть ли не каждую неделю. И, заходя в салон, Марина Андреевна никогда не знала, какой она увидит Кассиопею – блондинкой, брюнеткой, шатенкой или рыжей, как лисица. Эта изменчивость внешности, ускользающая тайна красоты и вместе с тем редкое постоянство дружеского внимания и участия и влекли к себе Марину Андреевну все сильнее и сильнее. Вскоре она стала замечать, что скучает без салона и без его стильной, такой «столичной» хозяйки.

И однажды разговор зашел о Питере (Кассиопея рассказывала о нем, как о городе, где она училась в институте и начинала свой бизнес).

– У меня в Питере есть подруга, так вот с ней произошел потрясающий случай, – сообщила Кассиопея. – Представляете, она купила себе «Мерседес», еще даже не успела застраховать, как его угнали – прямо со стоянки.

Марина Андреевна ждала дальше обычного: у подруги в Питере угнали «Мерседес», а ваш муж в прошлом работал в Генпрокуратуре в Москве, не осталось ли у него связей в МВД, чтобы поспособствовать быстрейшему розыску авто, и так далее, и тому подобное. Но Кассиопея, тряхнув гривой золотистых волос, поведала о другом:

– Мы с ней куда только не обращались: и в милицию, и даже к местным криминальным авторитетам, все без толку. А потом нам дали телефон одной женщины, она жила на Московском проспекте. Она провела сеанс, мы в нем участвовали. Настоящий спиритический сеанс, и в результате она получила адрес, по которому можно было найти угнанную машину. Моя подруга отнесла этот адрес в милицию, те послали оперов проверить. И представьте себе – «Мерседес» там и нашли во дворе, в закрытом гараже. Гараж пришлось вскрывать автогеном. А хозяина гаража и всю их банду угонщиков потом поймали и арестовали.

– А от кого же ваша подруга и та женщина получили этот адрес? – строго полюбопытствовала присутствовавшая при разговоре Вера Захаровна.

– Ну, там на сеансе все было так… так необычно. Свечи, круг с буквами и эта дама-медиум, такая вся неординарная, – Кассиопея, как кастаньетами, щелкнула пальцами. – Я потом к ней тоже обратилась по личному вопросу, но она сказала, что для меня ничего сделать не сможет, потому что я якобы сама сильный медиум, хотя даже об этом и не подозреваю. И она предложила мне попробовать. Это было такое непередаваемое ощущение, ни с чем не сравнимое. Я ничего подобного прежде не испытывала, хотя нет, вру… что-то похожее со мной было, когда я еще в школе училась, и потом тоже… Но я и понятия не имела, что это такое.

– Так кто же все-таки во время сеанса подсказал тот адрес вашей подруге? – спросила и Марина Андреевна. – Дух, что ли?

Она спросила просто так. Она расслабленно отдыхала с медово-фруктовой маской на лице. До этого ей сделали тибетский массаж, и она находилась в состоянии сладостной лени и любопытства – совершенно невинного, чисто женского. О спиритических сеансах у нее было самое смутное представление. Это, наверное, как в фильме «Собачье сердце», где группка комичных «бывших» собирается в столовой за столом и вопрошает: «Дух Императора, скажи нам, когда же, наконец, кончатся большевики?»

В конце концов, это же был всего-навсего Тихий Городок – глухомань, захолустье, фольклорный край непуганых аборигенов. И на это даже в продвинутом здешнем салоне красоты следовало делать огромную скидку.

– Я не знаю, кто это был, – ответила Кассиопея. – Но это такое потрясающее ощущение. Если пожелаете, мы тоже могли бы как-нибудь попробовать. Так, от скуки, просто поразвлечься сообща. А потом сыграем в преферанс.

Но тогда они эту тему оставили. И вообще, что это была за тема такая – курам на смех! Разговор возобновился много позже – уже в апреле, когда в Тихом Городке, как и повсеместно в области, с живейшим интересом дискутировался вопрос о том, останется ли у руля губернатор или же его попросят восвояси. Срок у губернатора области еще не истек, но он по новоиспеченной моде поспешил поставить перед Москвой вопрос о доверии. Больше всех в салоне Кассиопеи эта тема волновала, естественно, жену мэра Юлию Шубину. В Тихом Городке знали: ее мужа выбрали здесь скорее вопреки, назло губернатору области. До открытого конфликта у Шубина с областным руководством еще не доходило, но трения уже возникали – особенно по вопросам областного и муниципального бюджета и финансирования. Ответ из Москвы запаздывал, и напряжение в области росло.

– Многое я бы отдала, чтобы узнать, оставят ли его нам губернатором на новый срок или же заменят, – говорила Юлия Шубина, над изящной головкой которой трудился стилист. – Сева звонил в Москву по своим каналам, но пока все молчат, как партизаны. А это вопрос очень важный для города. Я бы сказала, это первостепенный на сегодняшний момент вопрос.

Марина Андреевна понимала, что «первостепенным» этот вопрос является именно для мэра Шубина. Ее, например, это интересовало слабо – своих домашних проблем с мужем хватало. Но Юлия так и горела нетерпением и азартом. Да и Вере Захаровне это тоже было интересно. Именно тогда Марина Андреевна поняла, насколько глубоко и детально Юлия входит во все проблемы своего мужа и как важна, как небезразлична для нее его административная карьера.

– Ах, как бы узнать, кому бы позвонить? – Юлия кусала накрашенные губы.

– Можно попробовать спросить. Я могу попытаться, – тихо сказала Кассиопея. – Если повезет, мы узнаем с вами наверняка.

– У кого узнаем? – опешила Юлия.

И вот тогда вместо ответа Кассиопея позвала их наверх – на второй этаж салона, куда вела винтовая лестница. До этого они никогда наверх не поднимались. Знали лишь – хозяйка салона проживает именно там, наверху, там ее личное пространство.

Но Кассиопея повела их наверх не в свою гостиную и не в спальню, а в небольшую комнату над самой лестницей. Дверь ее была заперта на ключ. Кассиопея открыла и…

Эта комната за запертой дверью поразила Марину Андреевну тем, что у нее не было окон. Она была как-то выгорожена, вычленена из общего домового пространства. Всю ее занимал большой круглый стол, покрытый черным ватманом. Вокруг были расставлены стулья с высокими спинками. На столе стоял подсвечник – такие можно было купить в Тихом Городке во время летнего фестиваля кузнечного мастерства. Подсвечник представлял собой сплетенные розы – они были черного цвета и стильно гармонировали с черным покрытием стола. Подойдя, рассмотрев все получше, Марина Андреевна увидела начерченный на черном ватмане белым маркером круг и буквы АБВГЩХ – они сливались в белый четкий хоровод по всей окружности. Там внутри был еще один круг – цифровой – и еще линии, стрелки, какие-то знаки, но тогда Марина Андреевна не стала в них вникать, воспринимая все это просто как узор, затейливый орнамент.

А еще там было блюдце – вроде бы обычное, из чайного сервиза, однако с черной стрелкой-указателем. Оно лежало в центре стола донцем вверх.

– Давайте попробуем прямо сейчас, я чувствую, что у нас получится, – предложила Кассиопея. Голос ее был странен. Необычен. Словно тембр слегка изменился – потом, в ходе сеанса, надо сказать, он изменился еще больше. Выключив электричество, она зажгла свечи, взяв с подоконника коробок спичек. В комнатушке запахло серой. По мобильному она позвонила Кире вниз на ресепшен и попросила подняться – «нам нужно нечетное число участников» – и заодно принести травяного чая.

– Вы согласны? – спросила она.

Они все тогда в самый первый раз только недоуменно пожали плечами, заулыбались растерянно. Что это – игра, розыгрыш, новое лекарство от провинциальной скуки?

– А почему бы и нет, должно быть, это забавно! – энергично воскликнула Юлия и первой отодвинула стул.

Кассиопея сделала жест – подождите. Сняла с руки часы, взяла мобильный, спрятала все это в ящик дубового столика.

Они все последовали ее примеру. Марина Андреевна сняла обручальное кольцо и серебряный браслет с бирюзой, отдала и мобильный телефон. Кира принесла травяной чай в глиняном японском чайничке, разлила по пиалам. И они выпили. У чая был терпкий привкус, но в общем-то приятный. Это было как игра и одновременно как гипноз. Они приняли эту игру добровольно, от скуки, от любопытства. А потом сидели как завороженные.

Но вообще тот, самый первый раз Марина Андреевна помнила смутно. Шум какой-то стоял в ушах. И еще было непривычное головокружение, точно при подъеме в гору. А в общем-то было смешно и забавно. И никакого страха. Правда, чуть позже, когда Кассиопея, вдруг запрокинувшись назад, странно захрипела, точно ей не хватало воздуха, Марина Андреевна почувствовала – нет, не страх, но тревогу, беспокойство. Прекрасные синие глаза Кассиопеи помутнели. Ее пальцы судорожно впились в кисть Марины Андреевны.

Марина Андреевна было привстала.

– Сядьте, вы сейчас все испортите, – прошипела Юлия. – Она же говорила, предупреждала!

Кроме этого незначительного инцидента, все прошло совсем так, как в фильме «Собачье сердце», – столь же нелепо. Но в целом весьма занятно. Тот самый животрепещущий вопрос «Получит ли губернатор области вотум доверия из Москвы?» был задан вслух. И Марина Андреевна помнила, что блюдце в тот момент действительно задвигалось под пальцами Кассиопеи, задергалось и пошло влево к начертанному белым маркером внутри круга слогану «нет».

Это было самой настоящей игрой. Они чувствовали себя после сеанса как в детстве – совершеннейшими девчонками, шалившими тайком от взрослых. Состояние это напоминало эйфорию – точно не чая травяного они выпили, а шампанского. И потом внизу, в салоне, куда они спустились оживленной женской стайкой, шампанское действительно появилось. Кира принесла его откуда-то из недр особняка в серебряном ведерке со льдом. Ответ на вопрос, ради чего, собственно, они и затеяли все это, за бокалом шампанского уже не обсуждался. Это самое «НЕТ» – они словно забыли про него. Игра окончилась, осталось только это потрясающее пьянящее чувство радости и…

Марина Андреевна затруднялась описать это. Но уже на следующий день ей в какой-то момент ужасно, нестерпимо захотелось снова очутиться в той комнате без окон, за тем самым покрытым странным буквенным узором столом – в круге.

А спустя два дня из Москвы пришло сногсшибательное известие: срок полномочий областного губернатора продлен не был, и он получил отставку. Об этом передали по телевизору и по первому, и по российскому каналу, и по НТВ. Так что новость быстро стала в Тихом Городке, да и во всей области общим достоянием.

Марина Андреевна не знала, как к этому отнестись – не к сообщению новостей, а к тому известию, полученному на два дня раньше за столом в ходе сеанса.

Все это могло быть просто совпадением. Ведь это же была игра.

Потом они приходили в салон Кассиопеи снова и снова, и постепенно все косметические, парикмахерские, маникюрные и СПА-сеансы стали заканчиваться у них только одним – общим сеансом наверху.

А потом однажды Вера Захаровна странно взволнованным, если не сказать испуганным, тоном сообщила, что ночью после сеанса ей приснился ужасный и вместе с тем по-тря-са-ющий (она особо выделила это слово) по своей значимости сон.

– Я увидела… Нет, словами этого не расскажешь. Давайте лучше спросим ЕГО сегодня – ОН ли это был, ОН ли явился мне в таком прекрасном, в таком жутком обличье.

ОН – так между собой они называли того, кому задавали там, за столом, свои вопросы. Сколько раз они пытались узнать его имя – зажигая свечи, выпивая терпкого травяного чая, садясь вокруг стола, спрашивая, спрашивая, спрашивая. Это была некая безымянная субстанция, образ которой каждая из них представляла себе совершенно особо, импровизируя, включая свое воображение на всю катушку.

Это была захватывающая игра – спасение от засасывающей провинциальной скуки. Так все они искренне считали. И так думала и Марина Андреевна – как раз до сегодняшней ночи, когда она проснулась у себя в спальне в ужасе, в холодном поту.

Жуткое обличье…

Прекрасный образ…

Тень тени…

Звездная пыль…

Москва – Кассиопея…

Растерзанное, истекающее кровью тело – она же видела его своими глазами. Ноги сучат, бьют, дергаются в последней агонии, взрывая пятками песок и щебенку…

– Мариночка, успокойтесь, Кира сейчас принесет вам чая с медом. – Марина Андреевна услышала над собой голос Кассиопеи.

Она увлеклась. Воспоминания… Сколько времени прошло с тех пор, как она здесь – в салоне? Пять минут, семь? Кажется, Вера Захаровна ее только что о чем-то спросила… Спросила – видела ли она сегодня ночью во сне…

– Мы не могли бы начать прямо сейчас? – хрипло сказала Марина Андреевна.

Кира принесла чай. Они выпили, словно перед дальней дорогой. Неброский бежевый лак уже успел высохнуть на ногтях Веры Захаровны.

Наверху, в комнате без окон, Кассиопея зажгла свечи. Ритуал повторился, как обычно, – сняв с себя все металлическое, все украшения, женщины чинно сели вокруг стола.

– А разве сегодня можно? – шепотом спросила Кассиопею Кира. – Вы же говорили, что сегодня нежелательно, не тот день, не совсем подходящий.

Кассиопея глянула на Марину Андреевну.

– Ничего, раз уж так вышло… Я чувствую себя хорошо, мне сегодня вполне это по силам. Кира, отложи мобильный.

– Да, да, забыла, извините. – Кира-Канарейка сняла с шеи телефон, висевший на шнурке.

– А что это – подходящий день, неподходящий? – спросила Юлия. – Раньше об этом что-то не было речи.

– Ну просто в некоторые дни лучше такими вещами не заниматься, – ответила Кассиопея, – потому что угадать нельзя, что произойдет, кто придет на зов. Может быть, и тот, кого вызывают, с кем уже был контакт, а может быть, и кто-то совсем другой.

– Другой? – Вера Захаровна выпрямилась. – Но мы до сих пор и того-то не знаем… Другой… Марина Андреевна, а что вы все-таки видели во сне? Какой ОН был? Я хочу сравнить. Два одинаковых сна разным людям присниться, конечно, не могут. Это против всех законов природы и логики, но все-таки я хочу…

– Если можно – потом, после, давайте же начинать, – Марина Андреевна чувствовала странное возбуждение. Словно что-то подстегивало, подзуживало ее изнутри, просилось на волю. – Давайте скорей начинать! Ну же!

Потрескивали свечи. Белый буквенный круг четко выделялся на черном фоне ватмана, как некая граница. Марина Андреевна откинулась на спинку стула – видел бы ее кто-нибудь из московских приятельниц, из родственников или их общих с мужем друзей, как она сидит в этом Тихом Городке в душной каморке без окон в компании провинциальных клуш и занимается таким бредом…

Это было как мгновенное отрезвление. Но уже через секунду она повторила нетерпеливо:

– Давайте же начинать! Кассиопея, ну, пожалуйста!

Кассиопея глубоко вздохнула, словно при медитации. Взяла со стола блюдце и поднесла его к свечам, нагревая. Потом поставила его на ребро, удерживая кончиками пальцев. Марина Андреевна смотрела на ее руки – какие нежные они у нее, холеные, совсем нерабочие.

Кассиопея положила блюдце донышком вверх, и они все одновременно дотронулись до него.

Холодок фарфора.

Под самыми окнами салона проехал грузовик. Грохот вспорол тишину и…

Руки Кассиопеи задрожали.

– ОН здесь, – прошептала она. – Здравствуй, ты здесь?

Они убрали руки с блюдца, теперь только пальцы их медиума касались его.

– Ты здесь, да? – повторила Кассиопея.

Блюдце под ее ладонью двинулось влево – едва-едва заметно. Стрелка указала в круге слово «нет».

– Ты не с нами?

Блюдце снова дернулось в сторону «нет».

– Ты не здесь, но ты с нами… – Кассиопея закрыла глаза. – Но это ведь ты?

Блюдце снова дернулось – «нет».

Юлия, забыв правила, хотела было что-то сказать, прокомментировать, но, встретив предупреждающий взгляд Веры Захаровны, промолчала. Сеанс начался странно и неудачно, все ответы были точно невпопад.

– Он не настроен на контакт, по-видимому, – шепотом произнесла Кассиопея. – Хорошо, я сейчас спрошу о том, о чем вы хотели. Скажи нам, пожалуйста… Сегодня ночью это был ты?

Блюдце не шевельнулось.

– Ночью во сне – это был ты?

Никакого ответа.

– А той, другой ночью, в другом сне?

Внезапно блюдце под ее рукой задергалось, начало метаться внутри круга, стрелка хаотично показывала на разные буквы. Вера Захаровна по своей профессиональной секретарской привычке даже на спиритическом сеансе не расставалась с блокнотом и ручкой. Следя за стрелкой, она лихорадочно записывала: Б, Е, Р, Е, Г, И, Т, Е, С, Ь…

– Берегитесь? – переспросила Кассиопея. – Ты советуешь нам беречься?

Нет ответа.

– Ты угрожаешь?

Блюдце метнулось вправо. Стрелка показала: «Да».

– Но почему? Мы сделали что-то не так?

Ответа не последовало. Они ждали. Кассиопея молчала, явно раздумывая – спросить ли еще или прекратить сеанс?

Внезапно блюдце под ее рукой двинулось по алфавитному кругу. Вера Захаровна снова взялась за карандаш: Я, Я, Я, Я… Э, Т, О, Я…

– Значит, это был ты? – голос Кассиопеи начал вибрировать.

Я, Я, Я, П, Р, И, Д, У… – выписывало блюдце.

– Ты придешь? Как твое имя? Мы хотим знать. Как твое имя?

Она спрашивала, а блюдце уже опять двигалось, двигалось. Вера Захаровна записывала, стараясь не упустить ничего.

Марина Андреевна смотрела на хаотичный набор букв. Голова ее кружилась. Ощущение было такое, словно она снова падает, падает, как во сне.

– Прекратите, ей плохо! – услышала она нервный крик Юлии, а потом…

Потом она сидела на стуле со смоченными висками перед распахнутой настежь дверью. Дышала, ощущая аромат духов Юлии, – за неимением уксуса та смочила ей виски своими «J’adorе». Тьма, в которую она окунулась на мгновение обморока, отступила.

– Мы прервали сеанс из-за вас, – тревожно сказала Кассиопея. – Это против всех правил. Это категорически нельзя было делать, но…

– Какая-то абракадабра, – Вера Захаровна поднесла близко к глазам написанные на бумаге буквы. – Л, И, Б, Х, А, Б, Е, Р – это бессмыслица.

Юлия забрала у нее текст.

– Л, И… Нет, ЛИБ… ЛИБХАБЕР. Знаете, если не обращать внимание на русские буквы, на написание, – сказала она, – то… «либхабер» по-немецки означает «любовник».

В спертый воздух комнаты с лестницы просочилось свежее дуновение. Огоньки свечей в выкованном тихогородскими кузнецами подсвечнике заплясали, заметались. Одна из свечей – средняя, оплывшая – погасла.

Серая ниточка дыма, бегущая вверх от обугленного фитиля, – вот и все, что осталось.

Глава 4
Продавщица, мэр и человек с орлом

О том, чтобы спешно возвращаться в Москву из Парижа и ехать в какой-то там богом забытый Тихий Городок, Сергей Мещерский в тот так сумбурно начавшийся день после поездки в Брюссель всерьез и не помышлял. Мало ли что там болтал ему Фома с перепоя и больной головы.

Правда, вид приятеля отзывался в душе щемящей тревогой. Фома никогда еще во время своих окаянных загулов не выглядел так… так… Мещерский затруднялся подобрать точное слово. «Плохо выглядел» было бы слишком расплывчатым, аморфным определением. Этот взгляд, эта кривая гримаса – «Мою сестру убили. Ее убили там, в этом Тухлом Городке». В голосе Фомы – человека в общем-то доброго и открытого миру настежь – звучали ноты такой боли, такой ненависти, что Мещерскому невольно стало не по себе там, на этой самой улице Сен-Дени, которая клокотала, клубилась под окнами дешевенького, протертого до дыр дома свиданий.

А Париж оставался Парижем и ни черта не хотел знать о каких-то старых тайнах и драмах. Он не желал отпускать никого из своих объятий. И Мещерскому так не хотелось уезжать отсюда. Нет, нет, в тот так сумбурно начавшийся день он об этом всерьез даже и не думал, но…

В офисе на бульваре Мадлен, куда с таким трудом все же удалось после улицы Сен-Дени залучить Фому, Мещерский обнаружил в компьютере любопытнейший контракт одной из ведущих французских туристических фирм. В контракте черным по белому были прописаны обязательства на прием фирмой «Столичный географический клуб» и ее партнерами-соучредителями (вслед за Фомой Черкассом шла фамилия Мещерского) французских групп, купивших туры на речные круизы по Волго-Балту. В списке обычных туристических достопримечательностей маршрута, кроме Ярославля и Углича, Мещерский обнаружил и название «Тихий Городок». Более того, по этому самому городку Фомой был составлен и уже представлен зарубежным партнерам подробный бизнес-план. Там значились экскурсии по двум монастырям, осмотр города, выезды на природу на водохранилище, конные прогулки, участие в фестивалях «Богатырские забавы», «Мужицкие игрища», «Квасные посиделки», а также посещение фольклорной Глотовской ярмарки. Кроме этого, были обозначены еще и полеты на воздушном шаре во время фестиваля воздухоплавания и какая-то «банная фиеста».

На столе, к своему великому изумлению, Мещерский нашел два авиабилета «Эйр Франс» на Париж – Москва на сегодняшний вечер на рейс 22.45.

Спрашивать разъяснений у Фомы было поздно. Воспользовавшись деловым энтузиазмом Мещерского, быстрым росчерком пера подмахнув брюссельские контракты, он снова куда-то отчалил из офиса. Словно какой-то бес водил его по Парижу в тот день!

Мещерский весь день проторчал на бульваре Мадлен, занимаясь текущими делами. На авиабилеты он решил просто не обращать внимания – пока что. Однако в восемь вечера Фома позвонил ему сам, опять нетрезвый, и заплетающимся языком сказал: «Я сегодня улетаю. А ты?»

– Ты где сейчас? – сухо осведомился Мещерский.

– Рядышком, бар на углу рю Дюфо.

Вроде бы и фраза была вполне обычная – в духе Фомы, но Мещерскому отчего-то опять стало не по себе. Тон такой был… на Фому непохожий. Обычно это было всегда что-то в бравурно-гусарском духе: «Господа, по коням!», «Экипаж, взлетаем!», «Отдать швартовы!» А тут… Таким тоном бросают последнее «прости», перед тем как сунуть себе в рот дуло пистолета.

Мещерский отправился в бар на улицу Дюфо. С полдороги он вернулся, снова открыл офис и забрал со стола авиабилеты.

Черт подери этого Фому!

В аэропорт Шарль де Голль примчались на такси впритык, проторчали в длиннющей очереди на регистрацию на рейс. Прошли предполетный досмотр. Фома был зверски пьян, но старался держаться прямо. Он был бледен и заторможен. И стюардесса даже спросила его заботливо, не разобравшись: «Мсье плохо себя чувствует?» Но затем, ощутив исходящее от Фомы амбре, все, кажется, поняла, умница.

В воздухе Мещерский удивлялся самому себе. Он же не собирался покидать Париж! Как же так вышло, что вот он на борту «аэрбаса» и летит, летит рядом с Фомой в Москву, а там еще куда-то к дьяволу на кулички, в этот Тихий Городок. Надо было выяснить, поговорить. Расставить все точки над «i». Расспросить, наконец, поподробнее – что это за история с убитой сестрой и отчего Фома о ней за все годы их дружбы и делового партнерства даже не заикался?

Однако, глянув на приятеля, Мещерский только сглотнул и спросил совсем о другом:

– Фома, там, в контракте, есть пункт на организацию экскурсий для французов на ярмарку ремесел в этот твой Тихий Городок. Так там что-то про лапти отдельным пунктом, я не совсем понял…

– Французы настаивают, чтобы в ходе экскурсии им были показаны настоящие русские лапти из лыка, весь процесс плетения, вся технология. – Фома смотрел в иллюминатор, где не было видно ничего, кроме облаков. – А то на других турах им поддельные подсовывают, китайские.

– Китайские лапти? – переспросил Мещерский.

– Из тростника. Контрафакт. А контрафакта лягушатники не хотят видеть. Водка, матрешка, икра, балалайка, лапоть, Сталин, Мавзолей, балет – вот все, что они желают видеть там у нас. И чтобы все русское, посконное, а-ля натюрель. – Фома повернулся в кресле и бросил зоркий взгляд на стюардессу, угощавшую пассажиров бизнес-класса спиртными напитками. – Рыбку там у нас мусью половят – ершей, окуньков, в баньке попарятся, на шарах воздушных полетают. Кому еще чего-нибудь этакого захочется, что ж… Я лично могу им свою экскурсию провести. Покажу им место, где сестру мою зарезали, где она кровью, девчонка, истекла… Вон в Лондоне мы ж делали для своих буржуев тур по местам Джека Потрошителя, где он кишки на тротуар выпускал, так отчего же там у нас, на моей малой милой родине, не организовать что-то альтернативное…

– Фома, подожди, – Мещерский сжал его запястье. Оно было горячим, точно у Фомы была температура. – Погоди ты, успокойся. Видишь, мы летим домой. Все вышло, как ты хочешь. И я с тобой. Ты только объясни мне толком, что произошло?

– Ничего.

– Но я же чувствую!

– Ты все равно мне не поверишь, Сережа. Скажешь – допился до чертей.

– Положим, ты до них допился. Ну а все-таки? – настаивал Мещерский.

Губы Фомы задрожали.

– У тебя так не бывало – сидишь, все вроде нормально, ништяк полный. И вдруг…

– Что? Что вдруг?

– Как будто тебя позвали. Откуда-то оттуда. Издалека. Не знаю, как объяснить, – Фома покачал головой. – Из темноты. Из прошлого, которое… которое из памяти вытравить старался. Ты думаешь, я не пытался поначалу забить на все это? Еще как пытался. Но не вышло. Та потаскушка в баре… Сережа, это стало последним толчком, последней каплей. Я ведь сначала подумал… Ее это глаза были, Ирмы, моей сестры… На одно мгновение, на один миг глянула она на меня оттуда и…

– Но ведь авиабилеты ты заранее заказал. И контракт с французами тоже заранее заключил.

– Да, конечно, – Фома потерянно кивнул. – Все верно. Ты не переживай. Это очень выгодный контракт. Столичный наш клубешник географический много будет с него иметь. Много бабок, Сережа. Но…

– Мы съездим вместе с тобой в этот твой Тихий Городок, – пообещал Мещерский.

Об убийстве он Фому там, в самолете, не спрашивал. Решил – расскажет сам. Когда сможет и захочет. Но кое-какие справки все же осторожно навел. Фома рассказывал неохотно и скупо: в прошлом Тихий Городок был закрыт для иностранных туристов. В окрестностях его находился полигон и производственная база секретного «почтового ящика», который возглавлял дед Фомы – академик Черкасс.

– Там испытывали антирадарные и навигационные системы, которые разрабатывал институт для оборонки. Дед и отец пропадали там месяцами, а потом построили там в поселке ученых дачу, – голос Фомы звучал почти равнодушно. – Большой такой был дом, Сережа. Мы туда приезжали всей семьей, жили подолгу. Я до седьмого класса даже учился в тамошней школе. Потом отца перевели в Москву, и мы переехали. Но все летние каникулы я проводил по-прежнему там, у деда. Ирма тоже, сестра. Потом, когда она в институт поступила театральный, она уже приезжала реже. А я по-прежнему часто – школяр ведь был. Ребят там было в городе полно знакомых. Только они почти все были старше меня. Они не ко мне, к сестре ходили. Родители их там работали в городке и на полигоне. У одного отец пожарной частью руководил, второй был сыном парторга. Еще у одного мать торговый отдел в исполкоме возглавляла. В общем, местные золотые тихогородские мальчики… И девчонка там была – дочь главного инженера. У нее был старший брат. А у меня была старшая сестра…

Мещерский мало что уразумел. Приятели из местных, какая-то девица, ее брат… У кого в детстве не имелось дачных привязанностей и дружб? Где они теперь, эти дружбы и привязанности? У Мещерского, например, из всего детства только и остался один-единственный друг – Вадим Кравченко.

Он почувствовал, как соскучился по нему. С Кравченко все было совсем не так, как с Фомой. Этот дискомфорт, эти пьяные загулы, непонятные истерики, эта сосущая сердце тревога.

– Да скатаем мы в этот твой городок, – повторил Мещерский бодро. – Сделаем все, что требует от нас контракт, наведем мосты, наладим связи, организуем, как ты говорил, базу для приема туристов по полной программе. И ничего дурного там с нами не случится.

Однако вместе ехать в Тихий Городок им с Фомой не пришлось. По прилете в Москву у Мещерского нашлись срочные дела: из-за болезни второго компаньона все московское – контракты и обязательства – тоже было пущено на самотек. Пришлось срочно выправлять ситуацию. И все это заняло у Мещерского без малого неделю. Фома поначалу помогал ему, чем мог. А затем уехал в Тихий Городок один. Они условились, что Мещерский приедет туда поездом в конце недели – в четверг или в пятницу, как только отпустят дела.

На время он и думать забыл обо всем об этом. Москва плавилась от августовской жары. Термометр в тени показывал плюс тридцать. Отупев и обалдев от зноя, от телефонных звонков, от переговоров, от всего этого офисного бардака (каждое лето такой аврал, каждое лето!), в конце недели Мещерский уже воспринимал поездку в городок на водохранилище как подарок судьбы.

«Тишь, гладь, провинция, лодочки у берега, пляж песчаный, заливные луга», – думал он, покупая на Ярославском вокзале билет на экспресс. Тихий Городок был маленькой станцией. Утренний московский экспресс стоял там всего три минуты. А прибывал туда в самое неудобное для дел время – в половине четвертого дня.

Собрался он быстро. А потом – такси, вокзал, поезд, бизнес-купе, томик стихов (Мещерский таким образом настраивался на сентиментальный провинциальный лад), вагон-ресторан. Потом остановка, строгая проводница-валькирия в почти генеральской по красоте и пышности железнодорожной форме, перрон.

Приземистое здание вокзала смотрело на Мещерского подслеповатыми окнами. На фасаде виднелись часы, а вверху надпись, выложенная белым кирпичом: «Тихий Городок».

Добро пожаловать!

Фома на перроне его не встречал. Мещерский поправил на плече увесистую дорожную сумку и зашагал к вокзальной площади. Такси нашло его само. Сливового цвета «Святогор», залатанный на крыльях и на бампере, подкатил к нему задним ходом.

– Куда везти, далече?

Мещерский на мгновение задумался. Собственно, с Фомой они договорились, что встретятся в гостинице. Но вот вопрос – в какой? Но ведь он говорил, что там у их семьи, точнее, у его деда была дача…

– Слушайте, вы дачу академика Черкасса знаете? – спросил он шофера.

– Нет, что-то про такую не слышал. Так куда ехать-то?

– В город. Гостиница у вас, надеюсь, есть какая-нибудь?

– Две гостиницы у нас. Одна заводская на Пролетарской. И одна в центре на площади, новая, частная.

– Давайте-ка в новую. – Мещерский забросил на сиденье сумку.

У него снова испортилось настроение. Ну Фома! Не встретил, а ведь и поезд был ему известен, и час прибытия. И про дачу деда какое-то вранье сплошное. В маленьких городах именитых горожан-академиков знает каждый. А тут… «Может, и с убийством все выдумки, бред, – подумал Мещерский. – Он же почти на грани белой горячки был там, в Париже».