Текст книги "Драконы ночи"

Автор книги: Татьяна Степанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 17
«ЭРА ПЕДОФИЛОВ»

Катя подъехала к Двуреченскому отделу милиции, и отдел милиции встретил ее тишиной. Напряжение последних дней достигло апогея и медленно начало сходить на нет. Поиски, в которых участвовал весь личный состав, не увенчались успехом.

Кате пришлось подождать: дежурный был занят. Его осаждали двое, которых Катя тут же узнала. Ба! Господа репортеры – те самые говоруны из вагона-ресторана. Помнится, у них даже тема была для репортажа заготовлена, какое-то убийство столетней давности. А тут все перебила новая сенсация – пропажа ребенка. Но, прислушавшись, Катя поняла, что ошиблась.

– Этот ваш ветеран Сысоев, он с какого года работал в отделе? – допытывался у дежурного репортер с бородкой. – Нам нужен кто-то из ваших стариков, кто после войны…

– Из таких он, пожалуй, единственный остался. Он еще с моим отцом служил. Вот адрес его, – дежурный подал репортеру листок. – Он, насколько я знаю, после возвращения с фронта пришел в милицию году этак в сорок шестом. Сейчас ему восемьдесят семь уже стукнуло.

– Погодите, а этот поселок «Речник», где он сейчас проживает, это не поблизости от бывшей госдачи Жданова? – быстро спросил репортер.

– Почти рядом. У нас здесь на Валдае дачи Политбюро когда-то были. А вам откуда про это известно?

– Жданов и умер, кажется, на той самой даче в сорок восьмом году. – Репортер взмахнул листком. – А у вас в Двуреченске в этом же самом сорок восьмом произошло убийство артистов московского цирка, приехавших на гастроли. Кем работал в то время ваш ветеран Сысоев, не можете сказать?

– По-моему, он участковым начинал, а может, просто милиционером. Да вы у него самого спросите.

– С головой-то как у него? С памятью? Возраст все же – ого-го!

– Дядя Ваня мужик железный, это то еще поколение. Он в свои восемьдесят вовсю тут у нас еще моржевал зимой, на Крещенье в проруби купался.

Поблагодарив, репортеры отлипли от окна дежурки. Катя выждала, пока они уберутся восвояси. Значит, они все еще ту свою тему копать продолжают. Постойте, а что это была за тема такая? Они там, в ресторане, говорили о гибели какого-то фокусника или гипнотизера и его ассистентки. Как же фамилия-то его? Ва: нет, Во… Воланд, что ли? Нет, Валенти… И что-то было там еще – такое чудное… «В двери – прогрыз» – такая запись, по словам этих двух стрингеров, была в рапорте участкового. Не этого ли самого ветерана Сысоева, который в свои восемьдесят еще в проруби купался? И еще что-то там было. Что-то еще, похожее на то, что произошло здесь в эти дни.

«ДЕТИ БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗЛИ ЗА ЧЕТЫРЕ МЕСЯЦА ДО УБИЙСТВА. ИХ ИСКАЛИ ВСЕМ ГОРОДОМ. НО ТОГДА – ЗИМОЙ СОРОК ВОСЬМОГО ГОДА – ТАК И НЕ НАШЛИ».

Фраза, которую Катя забыла, которую и не думала запоминать, всплыла отчетливо – словно кто-то написал ее мелом на черной классной доске. Словно это была часть заданного, но не решенного еще урока…

А фамилия покойного гипнотизера из Валенти снова трансформировалась в Воланда. И к ней откуда-то – может быть, тоже с той же самой призрачной классной доски слетело, прицепилось, приклеилось намертво имя – Симон.

Симон, Симон, Симон Воланд. Нет, Валенти… Псевдоним для цирковой арены и – первое мужское имя, услышанное Катей здесь, в Двуреченске.

«Может, так и бывает в маленьких городах? – подумала Катя. – Может быть, здесь как раз все это в порядке вещей? Чехарда имен?»

Однако она явилась в милицию совсем по другому делу. Рисунок при ней. И он требовал, чтобы она действовала безотлагательно.

«А при чем здесь еще дача Жданова, на которой он якобы умер в сорок восьмом году?» С этим вопросом, замершим на губах, Катя наклонилась к окну дежурного. Для начала сунула в окно свое служебное удостоверение.

– Капитан милиции Петровская Екатерина Сергеевна, из Москвы.

– Вы что, из министерства к нам с проверкой? – Дежурный выпрямил стан, подтянул пивной живот и застегнул китель на все пуговицы. Взял со стола фуражку и надел, небрежным жестом проверил по козырьку «идеальность посадки».

– Я не с проверкой. Я здесь у вас отдыхаю в пансионате «Валдайские дали». Видите ли, я к вам по срочному делу. Мне нужно поговорить с кем-то из ваших сотрудников, кто занимается делами несовершеннолетних – из ПДН или из уголовного розыска, лучше, конечно, из розыска.

– Это не насчет сына учителя? – сразу насторожился дежурный.

– Я слышала, что в городе мальчик пропал. Но… нет, это другой вопрос. – Катя не собиралась объясняться здесь «на торчке» при беспрерывно звонившем телефоне. Ей нужен был «профи», а дежурный – это всего лишь дежурный. Как она поняла чуть позже, все эти колебания, нерешительность стали ее второй ошибкой.

– А нет сейчас никого в отделе. Все по двое суток на ногах, весь отдел по тревоге поднят был, брошен на поиски. Сейчас дали пока что отбой. Кто был на сутках – все отдыхают.

– Простите, коллега, но я не могу ждать. Дело очень серьезное.

– Ну попробуйте, товарищ капитан, подняться в седьмой кабинет, это на втором этаже в пристройке – по коридору налево. К майору Шапкину. Он здесь еще, домой не уходил.

Катя поднялась на второй этаж. Коридор, двери, двери… Какая тишина в отделе. А вот тут работают – монитор компьютера светится. Но это 19-й кабинет, а ее дорога в седьмой.

Она постучала в нужную дверь, открыла порывисто – клубы сизого дыма и двое мужчин. Один – у окна, второй сидит, сгорбившись, на стуле.

– Закройте дверь!

– Извините, мне нужен майор Шапкин.

– Я занят. И освобожусь не скоро. Надо вам – тогда ждите, если не надоест.

Катя опешила. Он, этот майор, захлопнул дверь, едва нос ей не прищемил! А тон какой! Вот такие барбосы, которые так гавкают на людей, и разрушают в одночасье в глазах простого обывателя светлый, незамутненный образ «солдата правопорядка, стоящего на страже закона».

Полыхая гневом, как факел, Катя спустилась в дежурку:

– Кто еще, кроме Шапкина, смог бы переговорить со мной?

– А что, послал вас куда подальше? – полюбопытствовал не дежурный, нет, его юный помощник.

– Замолчь ты, это коллега с Москвы, – дежурный засопел. – Да нет никого, я ж сказал, часа через два подойдут. У нас в 15.00 снова поисковые мероприятия будут продолжены. А кто там у Шапкина?

– Уткин у него. Они только что из дома его привезли, там шифрограмма с Ростова, – пояснил помощник. – Девушка, а что вам майор сказал-то?

– Сказал, что освободится не скоро. Ждите, мол, пока не надоест. Но я не могу ждать. Это очень срочное дело.

– Так вам же кто-то именно по несовершеннолеткам нужен, – помощник развел руками, – а Роман Василич у нас по ним самый спец. Лучше и нет никого. И по ним, и по этим самым… по педофилам тоже. Он сейчас просто старший опер, а прежде-то в Бадаеве криминальную милицию возглавлял, замнач управления был городского. – Молодец-помощник в отличие от заморенного бессонной ночью, затурканного дежурного был не прочь покалякать с «коллегой из Москвы». – Орел был, вот так весь город держал, да вот не удержался сам-то – сняли, а проще сказать, вон поперли.

– Сняли? За что? – Кате сразу расхотелось общаться с этим самым Шапкиным.

– Не за взятку, нет, – утешил помощник, – за превышение полномочий. За доведение до самоубийства.

– А ты, Артюхов, не ври, чего не знаешь, – осадил его дежурный.

– Я вру? Да я эту историю от Боброва Петра Григорича слышал. А они вместе тот транспарант на площади Бадаева вывешивали.

«Какой еще транспарант?» У Кати заболела голова. Она приехала в милицию показать этот жуткий рисунок, посоветоваться с коллегами. А тут какая-то канитель…

– Про транспарант это сам Роман Василич придумал, – вздохнул дежурный. – SOS это был самый настоящий с его стороны и предупреждение городу, руки-то у него тогда уж связаны были.

– Еще как связаны, – подхватил помощник. – Понимаете, дело было в Бадаеве одно вонючее насчет совращения малолеток. Сразу несколько эпизодов, и все пацаны от десяти до двенадцати лет. Показания давали они сами и родители их на одного и того же подозреваемого. А подозреваемый известный был в городе человек…

– Гнида он был первостатейная, – буркнул дежурный.

– Гнида, – согласился помощник. – Только администрацией он всей вертел и мэром Безносовым тоже вертел как хотел. И в столице рука у него была. Нам ли не знать? – помощник покачал головой. – Эх, гражданочка, почему милицию на всех углах полощут, посылают? Потому что простить не могут, что знаем много. Все знаем и про всех. Всю дрянь на картотеке держим, и про больших, и про малых, которую те за семью замками скрыть пытаются. Этого самого и простить нам не могут, за это и ненавидят. Только и слышишь – менты да менты…

– Чего ты ей лекцию-то читаешь, жалуешься, она в столице в главке служит, сама в курсе, – хмыкнул дежурный. – Роман Василич Шапкин дело по этой гниде до суда довести пытался, оперативное сопровождение лично вел. С малолетками возился больше, чем прокурорский следователь-чистоплюй. Показания были парнишек и родителей – ну насчет изнасилования, педофилии. Арестовали эту гниду, в суд дело стали ладить. Только до суда оно не дошло, рассыпалось.

– Доказательства подвели? – спросила Катя сухо.

– Не стало доказательств, все свидетели в один момент отказались от показаний. Угрожали им, а они люди простые, пуганые. А он – подозреваемый-то, не простой человек, при власти, при должности… У губернатора на приемах бывал… Вышел он из-под ареста.

– Только Шапкина это не устроило, – продолжил дежурный. – Он диск с записями показаний всех малолеток размножил и послал веером – в мэрию, в редакцию газеты, в приемную губернатора. Но это еще не все. Он нужным посчитал город предупредить.

– Как предупредить?

– Транспарант они с ребятами из розыска навроде рекламного заказали. И повесили на центральной улице Бадаева. А там текст аршинными буквами: мол, внимание, родители и подрастающее поколение. Осторожно! В городе – педофил. И адрес, где проживал подозреваемый, и фамилия его с именем-отчеством. Увидите, мол, близко – гоните отовсюду прочь, как последнюю тварь. Что тогда в Бадаеве началось! Брожение, переполох настоящий. Эти, умники-родители, которые отказались было, трухнули – духом воспряли. Заволновался город. Едва дело до эксцессов, до самосуда не дошло. Только не успели они посчитаться, подозреваемый сам в петлю залез. Короче, повесился он. А на Шапкина бочку прокуратура покатила. Каких только обвинений ему не накидали – и самоуправство, и превышение полномочий, чуть ли не экстремизм и подстрекательство к массовым беспорядкам. Гнида-то эта, она ж не просто удавилась по-тихому, она же еще записку оставила: мол, Шапкин виноват в смерти моей, в клевете на доброе имя. Хотя многие в городе считали, что только воздух чище стал, как сдох педофил. Но нашлись и такие, которые Шапкина фашистом обозвали… Не знаю, какой уж он там фашист, а нюх у него на этих самых гнид первоклассный. Что-то и в этом деле с пропавшим пацаном он такое чует… А вы куда, коллега, неужели уходите?

– Я пойду взгляну, может быть, этот ваш Шапкин уже освободился?

Катя снова поднялась наверх. Она уже сделала для себя вывод – разговор в седьмом кабинете будет нелегкий.

«Ладно, посмотрю, если он занят, уйду и вернусь сюда к трем, когда тут начнется развод. Кого-нибудь поприличнее найду», – решила она.

Дверь седьмого кабинета была приоткрыта по причине духоты и сигаретного дыма, который выплывал в коридор сизыми клоками.

– Что же вы одного его оставили, без присмотра? Вы же учитель, образованный человек, неужели не понимаете…

– Но я же буквально на десять минут отошел. Там яблоки были дешевые на рынке.

Мужские голоса.

– Яблоки дешевые… Образованный человек, в школе химию преподаете…

– Физику.

– Учитель. А того не понимаете, в какое время живете. Эра какая у нас сейчас на дворе. Небось там у вас в школе все про какой-нибудь мезозой-палеозой на уроках зубрят. Или, может, про «эру милосердия» юному поколению впариваете, как в том фильме про «место встречи»… Да вы бы хоть, учитель, один раз пришли ко мне сюда и спросили меня, что за эра такая у нас сейчас на дворе.

– Я – сюда? В этот кабинет с решетками на окнах?

– Да, да, с решетками. И вам бы не мешало в вашей школе такие же поставить. И двор школьный забором огородить. И своего собственного сына не бросать, как щенка бездомного, на остановке автобуса, а веревкой к себе привязать, канатом – намертво, чтобы все время был на глазах. На глазах у вас постоянно, каждую минуту – поняли? Потому что эра на дворе у нас стоит весьма специфическая. Эра педофилов.

– Вы что же… вы предполагаете… мой Мишка…

Катя замерла у двери. Несолидно было подслушивать. Но она делала это без всякого раскаяния в душе. Там, у майора Романа Шапкина, отмеченного такой нелестной характеристикой, находился отец пропавшего мальчика учитель Уткин.

– Вы отец и вы мужчина. Я вам, Кирилл Кириллыч, говорю все это только потому, что вы – мужик. С женой бы вашей об этом не говорил бы до самого конца, пока бы не нашли… Или пока бы найти отчаялись. А вы не только отец – вы еще и учитель, завуч школы. На вас ответственность за детей. По поводу сына вашего это только версия пока. Одна из версий, но…

– Вы думаете, его… он…

– Да они ж товар сейчас. Они в эру педофилов не дети, не смена наша, не потомство – они товар, забава. Они не дети для НИХ, поймите вы это, учитель. Они для НИХ инструменты, материал расходный, что-то среднее между резиновыми куклами из секс-шопа и виагрой. Вещи они для НИХ, от которых кайф словить можно. Одноразовые вещи или многоразовые – это уж как получится, как повезет. А страх их, слезы – это что-то вроде писка «ма-а-ма» в животе у куклы. В расчет не принимается. Крадут их, воруют как вещи, пользуются ими, куражатся, насилуют, уродуют, а потом, надругавшись…

– Так вы думаете, что в нашем городе появился педофил?

Голос Уткина звучал тихо. В кабинете за дверью наступила пауза.

– Данные мы сегодня утром получили из Ростова, оттого и вас после ночи поисков сюда вызвали, – это было сказано Шапкиным уже после этой затянувшейся паузы. – Там супругу вашу допросили. Так вот Миша у нее не появлялся. Ну, вообще-то до Ростова далековато… А у вашей супруги сейчас другая семья, ребенок родился. По этой причине она поручила Мишу вашим заботам?

– Она привезла его ко мне и сказала, что теперь моя очередь воспитывать нашего сына.

– Вы говорили, это полтора года назад произошло? А раньше вы с сыном часто виделись?

– Я приезжал к нему. Алименты платил аккуратно.

– Он быстро к вам привык?

– Относительно. В его возрасте это нетрудно пока еще.

– А конфликты у вас с сыном случались?

– Как и у всех. Он был не слишком дисциплинирован, разболтан. Моя жена не уделяла ему должного внимания. Мне пришлось все это исправлять.

– Как исправляли-то? Педагогикой или, простите, ремнем?

– По-разному. Я отец. А к чему вы меня об этом спрашиваете сейчас?

– К тому, что вы могли поссориться с сыном, и он дал стрекача из дому. Это тоже версия.

– Мы не ссорились. В воскресенье мы собрались к бабушке, к моей матери, в Елманово. Я сорок раз это уже повторял. Автобус должен был быть через четверть часа, и я оставил сына на остановке, а сам на рынок пошел – это же в двух шагах. А когда вернулся через десять минут, Миши на остановке уже не было. И в автобусе, который стоял на остановке, он не сидел.

– Если в ваше отсутствие кто-то позвал его – например, пройти куда-то или сесть в машину, ваш сын сделал бы это?

– Я не знаю.

– Вы до такой степени плохо его знали? Его характер?

– Он характером был в свою мать. А она… она особа слабохарактерная. Невыдержанная. У нее всегда эмоции были на первом плане. Я не знаю, но… Если бы кто-то незнакомый предложил ему нечто, что заинтересовало бы его, то… Возможно, он бы и ослушался моего приказа ждать меня на остановке.

– Ага. У него были какие-нибудь увлечения?

– Понятия не имею. Знаете, он был очень скрытный. Иногда слова от него не добьешься.

– Он таким к вам приехал? Или же стал таким после вашего знакомства с гражданкой Харченко Анжелой Юрьевной?

Катя за дверью насторожилась.

– При чем тут Анжела?

– В городе поговаривают, что у вас, Кирилл Кириллович, роман с нашей аптекаршей.

– Она просто очень хороший человек. И я ее глубоко уважаю.

– А как к ней относился ваш сын?

– Нормально относился. Мы в его присутствии ничего такого себе никогда не позволяли.

– Правда, что вы собираетесь на ней жениться?

– Сейчас этот вопрос лишний, вам не кажется?

– Да? Ну, прощенья прощу.

– Что с розыском моего сына? Что вы будете дальше делать?

– Будем искать.

– Но он… скажите, он… он ведь жив, да?

– Ищут всегда живых.

– Но вы сейчас столько всего наговорили. Про наше время окаянное. В школе мы все, весь наш коллектив педагогический всегда помним о мерах безопасности. У нас даже урок такой предусмотрен, на случай пожарной тревоги и вообще… Но когда меня лично это коснулось, весь этот кошмар с исчезновением Миши, я… я просто потерялся. Не знаю, что мне делать, куда еще обращаться, где его искать. Я, наверное, на десять лет постарел за эти дни. Ничего не соображаю, голова как котел.

– Домой возвращайтесь, вас сейчас отвезут. Вам отдохнуть надо. О том, что из Ростова от вашей жены ответ пришел, вы уже знаете. Собственно, для этого я вас и побеспокоил. А вы ей не звонили сами?

– Нет. И не буду звонить. В том, что произошло, есть и ее вина.

Это учитель Уткин сказал уже в самых дверях. Катя отошла в сторону, притворившись, что ждет кого-то у соседнего кабинета.

Уткин прошел мимо нее. Он был небрит, с красными от бессонницы глазами. Здесь, в коридоре ОВД, он казался обычным посетителем – потрепанным жизнью субъектом, угрюмо сосредоточенным на чем-то своем. Совсем иным он был ночью – там, в отряде городских добровольцев-поисковиков.

Он направился к лестнице. Пока он спускался, облако сигаретного дыма плыло над ним как нимб.

ДЫМ…

МЕЗОЗОЙ…

РИСУНОК…

Катя, зажав рисунок под мышкой, открыла дверь кабинета без стука. Он, этот Шапкин, агитирует за решетки на окнах и забор вокруг школы. А какой забор можно построить вокруг «Далей»? Спросили, помнится, об этом «старого работника культуры» Марусю Петровну, так она сказала, что «забор не спасет».

ЗАБОР… В ЭРУ МЕЗОЗОЯ ЭТО НЕ ЗАЩИТА…

– Кто там еще? Вы ко мне?

Роман Васильевич Шапкин, судя по голосу, не привык церемониться. Только сейчас Катя рассмотрела его по-настоящему. Возраст – сильно за сорок. Русые коротко стриженные волосы тронуты сединой. Из тех, кого называют «крупный мужчина» и «настоящий полковник», но это ничего, в сущности, не значит, потому что в своем предпенсионном возрасте он только еще майор. Или, скорее всего, снова майор, «разжалованный Долохов», если учесть историю с городским транспарантом и последующим суицидом. Лицо красное, то ли от недосыпа, то ли еще от чего покрепче. Выражение на лице не ласковое, не приветливое, если не сказать больше. И среди этой неприветливости, среди этой почти скульптурной резкости черт так странны и так неуместны рассыпанные на носу, на скулах веснушки.

Конопатый мальчик – так называли Рому Шапкина в детстве, и прозвище это сопровождало его от яслей почти до седьмого класса. Как раз в седьмом он за «конопатого» кое-кому из обидчиков навесил больших фонарей, а кое-кому выбил зубы. И его дразнить конопатым в родном Двуреченске перестали. Но Катя об этом, естественно, и не подозревала.

– Ко мне, что ли? – повторил Шапкин.

– К вам. Я ждала в коридоре, пока вы освободитесь. Вот мое удостоверение, – Катя предъявила «корочку». – Екатерина Сергеевна Петровская, капитан милиции.

– С проверкой? – Шапкин глянул в удостоверение, потом на Катю, затем снова в удостоверение и опять на Катю. – Блох у нас тут ловить? А министр что, прямо за вами следом?

– Министр, по-моему, сейчас на Кавказе, я в новостях слышала. А здесь в городе я стала свидетелем поисковой операции по розыску сына учителя Миши Уткина. – Катя старалась произвести впечатление информированного товарища. Однако по тому, как он вел себя, как смотрел этот Шапкин, ей снова очень захотелось вернуться в дежурку, дождаться «развода» и отыскать себе другого собеседника.

– И как столичный ценный кадр сразу отметили недостатки организации?

– Я здесь в отпуске. – Катя чувствовала, что начинает закипать. – Живу в «Валдайских далях» с подругой.

– Круто, – Шапкин усмехнулся. – У Ольги Борщаковой под крылом?

– Кто-то до смерти напугал дочку Борщаковой. Сегодня днем. Учитывая ситуацию с поисками, я решила проинформировать о происшедшем местных сотрудников. Вот взгляните, – она положила рисунок на стол.

– Народное творчество? – Шапкин ни ухом ни глазом не повел. Сейчас он отчего-то напомнил Кате «изменщика» Лесоповалова, и от этого она еще сильнее разозлилась.

– Вы только что отцу мальчика лекцию читали.

– Я – лекцию?

– Про педофилов. Про меры предосторожности. А сейчас сами себе противоречите.

– Как это?

– Отфутболиваете меня.

– Я отфутболиваю? Садитесь, пожалуйста, товарищ капитан. Извините, что не предложил вам сесть раньше. Окошечко прикрыть, может, дует?

Катя плюхнулась на стул. Правы, ох правы те обыватели, которые ругают милицию. С такими, как Роман Васильевич Шапкин, не только бедным «заявителям», коллегам в погонах общаться трудно!

– Пожалуйста, Роман Васильевич, посмотрите вот этот рисунок.

Шапкин засопел, потер лицо пятерней.

– Она – Борщакова – случаем не родственница вам?

– Нет. Она знакомая моей подруги Анфисы Берг.

– Ну и что тут намалевано? – Шапкин наклонился над рисунком.

Катя следила за ним. Что? Проняло тебя это? Может, будешь теперь разговаривать по-человечески?

– Кто это намалевал? – спросил Шапкин.

– Неизвестно. Рисунок сегодня днем примерно около двенадцати отдали Даше Борщаковой на детской площадке.

– Кто отдал?

– На рисунке изображена сама Даша. Сходство очень большое, мы все это сразу отметили. И… в общем, ее мать и ее бабушка в панике.

– Кто отдал рисунок, установили?

– Я разговаривала с охранником, он дежурил у детского городка. Так вот он клянется, что взрослых ни на самой площадке, ни рядом не было. Никаких незнакомцев, в смысле мужчин, чужаков. Рисунок Даше отдала неизвестная девочка примерно лет пяти. Кудрявая блондинка. – Катя почувствовала, как скудны, как неубедительны ее сведения. Лепет какой-то несусветный…

– Рука-то вроде не детская бумагу марала, – заметил Шапкин.

– Вот именно, очень профессиональный рисунок. И очень натуралистичный. Пугающе натуралистичный. Я подумала… ну в связи с пропажей ребенка… может быть, есть какая-то связь? – Катя вспомнила слова Даши про девочку. Сообщить Шапкину сейчас о том, что эта девочка сказала Даше?

Шапкин рассматривал рисунок.

– Может быть, вы проедете туда, в «Дали», сейчас со мной или пошлете кого-то из своих сотрудников?

У Шапкина заиграл мобильный. Этакий фокстрот-бодрячок ворвался в прокопченный сигаретным дымом кабинетный мирок. Шапкин приложил телефон к уху. Рисунок он держал в руках, а телефон прижимал плечом, и все это выходило так неуклюже, так по-медвежьи, что Кате хотелось плакать. Она и правда достала из сумки носовой платок – не слезы расстройства вытирать, нет, просто высморкаться с досады.

Шапкин слушал молча. Потом так же молча дал отбой, встал, уже более не обращая внимания ни на рисунок, ни на Катю.

– Ну, так как же? – спросила она.

– Я должен срочно уехать. Это… это оставьте, после с этим разберемся.

– Но я подумала, что…

– Товарищ капитан, я вам русским языком говорю – я должен срочно ехать. – Шапкин распахнул настежь дверь. – Прошу вас, товарищ капитан. Приятно было познакомиться, коллега.

Снизу из дежурной части слышался шум, топот. Катя вышла в коридор. Он буквально выпихнул ее, выставил…

Во дворе перед отделом затормозил «газик», потом подъехала «Волга». Из пристройки, с двумя следственными чемоданами в обеих руках, как опаздывающий пассажир, несся эксперт-криминалист. Возле дежурки гудели голоса. Потом Катя увидела Шапкина – он уже садился в «Волгу», натягивая на ходу куртку.

Дежурный за пультом был тоже чем-то взволнован.

– Что опять у вас? – резко спросила Катя. – Нам даже поговорить толком не удалось.

– Кажется, нашли, – шепнул ей помощник. – План «Вулкан» введен, все туда брошены, вон эксперты хозяйство свое грузят.

Катя увидела еще одного эксперта, спускавшегося по лестнице с видеоаппаратурой. Размышляла она не долго.

– Можно я тоже с вашими экспертами туда? – спросила она дежурного.

Тот только махнул рукой: а, делай как знаешь. В такой ситуации каждый сотрудник на счету – пригодится. И Катя ринулась к «газику».