Текст книги "Естественное убийство. Невиновные"

Автор книги: Татьяна Соломатина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава восьмая

Ночь у Северного выдалась неспокойная. Чёртова Алёна Дмитриевна Соловецкая не шла из головы. Он крутился с боку на бок, хотя бессонница не была его темой. И уж тем более было странно, что уснуть он не мог из-за какой-то бабы! Он взял в руки разлюбезного своего Гоголя и раскрыл на случайной странице:

«– Вам нужно мёртвых душ? – спросил Собакевич очень просто, без малейшего удивления, как бы речь шла о хлебе.

– Да, – отвечал Чичиков и опять смягчил выражение, прибавивши: – несуществующих.

– Найдутся, почему бы не быть… – сказал Собакевич.

– А если найдутся, то вам, без сомнения… будет приятно от них избавиться?

– Извольте, я готов продать, – сказал Собакевич, уже несколько приподнявши голову и смекнувши, что покупщик, верно, должен иметь здесь какую-нибудь выгоду».

Северный захлопнул книгу, встал с кровати и пошёл на кухню. Сварил себе медово-чесночный кофе. Медленно, с наслаждением затянулся сигаретой… Что-то крутилось в голове. Ощущение, не более. Несуществующие души. Будет приятно от них избавиться…

Ладно, Настя Корсакова умерла ненасильственной смертью. Хорошо. Понеслась эта самая по кочкам разнообразных естественно-двинутых и естественной же смертью – точнее сказать, «ненасильственной» – без пособничества врачей-убийц, – и скончалась же, истекая кровью в канализацию. Отлично. Но всё это невмешательство близких ни во что выглядит, мягко говоря, как преступная халатность. С чего бы это? Неужели кто-то всё же имеет выгоду от того, что нынче она так естественно-мертва? Кто? Безутешный отец? Вряд ли. А насколько он безутешен? How many pain? Она же ни фига не much! Боль – её в газовый анализатор не закачаешь, в центрифуге на предмет фракций не прокрутишь и на рентген-аппарате не просветишь. Может отец желать смерти дочери? Насколько известна человеческая природа доброму обывателю – никогда. Но насколько известна человеческая природа судмедэксперту – случается. Так что даже самые безумные версии отрицать не стоит. В конце концов, это всего лишь ночные игры разума. И думать он может всё что угодно. Уж лучше думать об этом, чем об Алёне Дмитриевне. Почему лучше? Потому что лучше думать о чём угодно, но только не о бабе! Вот ещё, с какой такой радости на старости лет ему из-за баб ночами не спать? Другое дело – из-за дела! Гоголя на него нет… Стилистику дум править бесконечно. Так… Допустим, безутешный отец. Предположим – ему выгодно. Но почему? Финансы отпадают – он сам и есть их источник. Тогда что? Психопатия – не годится. Слишком долгоиграющий план – с её детства играть в отцовские чувства. Шизофрения? Шизофреникам по жизни, всем вместе взятым, такие бабки не светят. Нет. Версия «отец-главгад» никуда не годится. Единственная дочь. Мать, она же – любимая и всё ещё единственная женщина, побывавшая у Корсакова в жёнах, умерла в родах. Он создаёт дочери все условия для бездумно-золотого существования, а потом вот так вот? Аффект? На аффективного Корсаков похож так же, как Соколов на «Мистер Олимпия». Нет, это совершенно ненаучная фантастика. Не говоря уже о том, что инстинкт сохранения рода является лишь разновидностью инстинкта самосохранения – и убить родное дитя не может почти никто. Разве что люмпены по бытовухе. Или кое-кто со сдвигом по фазе из психиатрических архивов. Корсаков – не из этих категорий. Сложно представить холёного Леонида Николаевича, гоняющегося за дочерью с топором по подворью или с ножом – по коммунальной кухне. Хотя образ Корсакова как-то не выстраивается. Какой-то он невнятный. Целостности нет. Крепость есть, а целостности – нет. Целостности образа. Вроде и желваки ходят, и в обморок разок рухнул… Ну да человеческая психика – такой тёмный зверь… Кто-то себя до театральной истерики может спокойно довести. Сколько раз было, что самые бьющиеся головой о стены и падающие за гробом в могилы оказывались убийцами. Стоп! Но убийцу рождает убийство. А Настя Корсакова умерла ненасильственной смертью. Вскрывавший её специалист ошибается очень редко. И если он сказал «без уточнений или и с миллионом оных», то миллион не миллион, а уточнений у него запротоколировано в достаточном количестве. Почитаем.

Олегу Плотникову? Выгодна ли ему смерть Насти Корсаковой, его жены? На первый взгляд, нет. Пока дочь жива – он у папаши в фаворе. Бестолочь, но при высокооплачиваемой работе. Живёт, как плавленый сырок в масле. Откуда он вообще взялся, этот Олег? Что за подруга, у которой он так вовремя оказался на вечеринке? Что у Насти за друзья такие? Мажоры тусуются в своём достаточно замкнутом кругу, так откуда у подруги Насти Корсаковой на вечеринке появился «паренёк из провинции», да ещё и в «двоюродных братьях»? Бедных родственников там не очень жалуют. Вдруг это вовсе не «сестра», а первая любовь, удачно устроившаяся в Москве и вновь воспылавшая к былому возлюбленному? И это её идея – сплавить Настю Корсакову на тот свет и зажить на этом со своим Олегом долго и счастливо? Нет, слишком сложно. Тогда бы уже «сестра» появилась со стороны мужа, а не «двоюродный брат» со стороны подруги. Хотя чего только в жизни не бывает. Ни один писатель не придумает. Разве что с натуры спишет, слегка разукрасив, а читатели будут говорить: «Так не бывает!»

Вопросов много. И все – без ответов. Для него, Северного, без ответов. Нужны ли ему эти ответы? Да на кой?! Кроме того, Настя Корсакова умерла именно что – и ещё раз о главном! – ненасильственной смертью. Потому и все вопросы лишние. Но почему? Почему Леонид Николаевич Корсаков готов платить немалые деньги за то, чтобы Северный всё выяснил? Что – всё? Готов платить немалые деньги зато, чтобы Северный всё выяснил, или в том случае, еслиСеверный всё выяснит? А зачем звал? Нет, нелогично. А такие, как Корсаков, – логичны. Так что, скорее всего, чисты и отец и муж, – кроме безразличия, а оно ненаказуемо, – и Корсаков действительно хочет выяснить, что случилось с его дочерью. Или: почему так случилось именно с его дочерью и кто в этом виноват. Кто эти небезразличные люди, помогшие ей отправиться в морг и, далее по маршруту, на кладбище. Так?

Да к чёрту! Ещё не хватало – на старости лет бессонницей страдать. Причины бессонницы чаще всего какие? Психологические. С чем, с чем – а с психологическим равновесием у Всеволода Алексеевича нет и не было никогда никаких проблем.

Он вернулся в постель и продолжил читать. Вскоре он уже крепко спал. Медленные и быстрые фазы сна сменяли друг друга в нужное время и в нужном соотношении. Сновидения его, увы, были преимущественно перцепционные, а не концептуальные. Северному снилась Алёна Дмитриевна, и это вызывало у него очень сильные эмоции – радость, страх, гнев. И, увы, совершенно не возникало никаких мыслей на предмет дела Корсакова. Так что Всеволод Алексеевич мог с полным основанием считать себя человеком чувственным, а не ментальным, как какой-нибудь Менделеев.

Проснулся он в пять утра, несмотря на воскресенье. После пробежки принял душ и развил бурную телефонную деятельность. Он позвонил в морг судебки, Сене, охраннику Саше и вдовцу Олегу. Знакомому следователю с рядом теоретических вопросов и частному детективу – с серией практических заданий. Только до Корсакова не смог дозвониться, хотя абонент вчера клялся быть доступным в любое время.

– Он срочно улетел в Лондон! – ответил охранник Саша. – Кроме того… Кроме того, меня уволили, господин Северный. Так что я вряд ли смогу быть вам полезен.

– Саша, позвольте узнать, почему вас уволили?

– Меня уволили без объяснения причин, Всеволод Алексеевич.

– А что вы сами думаете по этому поводу?

– Я ничего не думаю, Всеволод Алексеевич. Какой смысл думать, если я точно не знаю?

– Да, действительно. Спасибо, Саша. Вы мне очень помогли. Вы ещё будете доступны по этому номеру?

– Да. Это мой телефон.

– Тогда я с вами не прощаюсь.

– До свидания, Всеволод Алексеевич.

Северный подумал, что для робота, коим охранник Саша выглядит большую часть времени, он слишком по-человечески реагировал на мёртвую девушку в кровавой ванне. У этого должна быть причина. И что срочный отлёт в Лондон – весьма странное действие для человека, только-только потерявшего дочь. Хотя он сам, только-только найдя Алёну Дмитриевну, уже пытается себя занять выше крыши, чтобы не думать о ней… Не очень-то получается. Интересно, у Корсакова в Лондоне получается не думать о мёртвой дочери?.. Соколов был бы недоволен аналогией… Он снова набрал номер своего молодого друга.

– Да иду уже, иду я в твою «Благорожану»! – пропыхтел тот в трубку. – Вот сейчас только детское кресло присобачу – и отправляюсь!

– Идёшь? А должен уже ехать! Но я не поэтому… Слушай… – Северный на секунду замялся. – Дай мне номер Алёны Дмитриевны.

В ответ раздалось Сенино довольное ехидное ржание.

– Неужели неотразимому плейбою пришлось проводить ночь в одиночестве?! Мало того, так баба даже телефончик ему не оставила!!! Продинамила тебя Алёнка, да? Ой, не могу!

– Дашь номер или нет?! – рявкнул Северный.

– Я ей позвоню и дам твой. Идёт?

– А это удобно, чтобы она мне первой звонила?

– Да только так и удобно, разве нет? Понравился – позвонит. Нет – молчок. Твоё дело мужское – тихо мучиться…

– С каких это пор яйцо стало курице лекции читать о культуре сексуальных отношений на селе? – съязвил Северный. – И ты уж, пожалуйста, обойдись без развёрнутых комментариев на тему того, как я у тебя просил её телефон, а ты надо мной потешался, как детсадовец над воспитательницей, севшей в кусок пластилина.

– Да за кого ты меня принимаешь?! – притворно обиделся Соколов.

– За тебя. Вот именно, что за тебя! К слову, почему ты мне о ней никогда ничего не рассказывал?

– Потому.

– Вот за то, Соколов, тебя и люблю. До связи.

С полчаса ещё Северный бродил по квартире, как маятник, и думал. Поехать на дачу? А вдруг Алёна Дмитриевна позвонит? Пока что телефон разрывало только «Рамштайном» – Рита очухалась от первых впечатлений и жаждала кровавых разборок, по всей вероятности. Отключить телефон, избавившись от назойливой маменьки, он не мог. Вдруг Алёна всё-таки позвонит?

Глава девятая

Она позвонила как раз по окончании того самого получаса.

– Привет, Всеволод Алексеевич! – сказала она дружелюбно и непринуждённо. – Приезжай к тому самому подъезду, у которого ты оставил меня вчера. Мы поедем в центр, припаркуем машину и будем гулять пешком, есть, пить и снова гулять пешком. А поздно вечером поедем к тебе.

– Скоро буду, – коротко ответил Северный, колоссальным усилием подавляя радость и не разрешая ей заявить о себе вслух.

И уже когда выскочил из дверей квартиры, успел возмутиться, что могла бы хоть спросить, не против ли он за ней заехать? Не занят ли? Он мог простудиться, в конце концов, сломать ногу… Да и хер с ним! Подумаешь, ногу сломать. Главное, что она позвонила! К тому же его всегда возмущали картонные дуры с этим их вечным: «Ты можешь за мной заехать?» Настоящая женщина не просит, а принимает как должное знаки внимания. И готовность. Что это за готовность, если какая-то сломанная нога может помешать проявить то самое внимание. Это как-то не по-мужски. Женщины сами разбаловали мужчин! Блин, что за глупые рассуждения! У него-то нога не сломана. Вот до чего додумался Северный, пока катился по широкому шоссе почти без пробок, что удивительно.

– Я надеюсь, у тебя кровать не с водяным матрасом в шёлковых простынях? – спросила она вечером, едва переступив порог его квартиры.

– Нет!

День, что называется, удался. Давно Северному не было так хорошо. Нет, не так. Хорошо Северному бывало достаточно часто. Но с Алёной Дмитриевной было не просто хорошо. Ну, что такое «хорошо»? Это когда не плохо. Хорошо – это не жарко и не холодно, а комфортно. Хорошо – это когда не голоден, но и не объелся. Хорошо – это когда мышцы требуют нагрузки и радуются после получения «дозы». Хорошо – это порция эндорфинов и энкефалинов. К Алёне Дмитриевне чисто физиологические определения не подходили. И слово «удовольствие» тоже ничего бы не отразило, потому что являлось бы лишь одним из показателей состояния, но не самим состоянием. Удовольствие – это хорошая книга, отличное виски и ощущение, что на сегодня что-то уже сделано, завтра – что-то предстоит, но сейчас – порядок. С Алёной даже посреди людного центра столицы было как на берегу моря в детстве. Нет, Северный не «впал в детство», а просто так сформулировал для себя: «как в детстве», имея в виду свежесть восприятия, новизну ощущений и какой-то беспрерывный… уют. Хотя уж на кого-кого – но на так называемую «уютную женщину» Соловецкая вовсе не походила. Она была достаточно иронична, к месту – саркастична. С удовольствием мелкого хулигана не стеснялась есть на скамье в Александровском парке бутерброды из «Макдоналдса», смеясь и роняя себе на джинсы капусту, а затем – отбирать у толстой вороны картонный контейнер, который та всё время вытаскивала из мусорки. Ворона вытаскивала – Алёна прогоняла ворону и снова заталкивала коробочку в урну, наконец скомкав её и запихав чуть не на дно. В ней чувствовалась в хорошем смысле детская непосредственность. Она не боялась показаться глупой или смешной, хотя иногда внезапно и сильно обижалась, чтобы через пять минут шлёпнуть его по заднице и сказать: «Северный, сам дурак!» И в то же время в ней чувствовались и острый ум, и глубокое чувство, и даже хитрость. Хитрость, впрочем, тоже была какой-то детской, а отнюдь не женской. Или даже собачьей. Ей-ей, к Алёне Дмитриевне так и просился виляющий хвост и выражение глаз «мы все понимаем, что я немного лукавлю, но это просто такая игра…». Такой женщиной мужчины должны увлекаться пачками, звать замуж, безумно ревновать, холить и лелеять, скандалить и нежничать. И любить, любить, любить…

Любой наводящий на жизнь вопрос она или переводила в шутку, или… Или в её глазах появлялся жёсткий стальной блеск – и из женщины-дитя она становилась злой и колючей бабой, которая лопатой зарубит, если попробуешь без спроса передвинуть забор.

Такого хорошего выходного дня у Северного давно не было. Хотя и не любил он прогулки по центру. Особенно в жару. Что уж говорить о жрачке из «Макдоналдса»….

– Я понимаю, как тебя раздражает людское море, – смеялась Алёна. – Оно меня саму раздражает. Но, знаешь, я так люблю здесь гулять… А возможность сейчас выпадает не часто… Я действительно живу за сто первым километром, – кидала она после паузы и не давала никаких дальнейших пояснений.

Северный не спрашивал. Кто он такой, чтобы в душу ей лезть? Хотя очень хотелось залезть именно в душу и вытащить оттуда этот самый злой колючий бабий взгляд, и кремировать его во избежание рецидивов, но… кто он такой?

– А давай пройдёмся по ГУМу! – Алёна хватала Северного за руку и действительно тащила его в ГУМ. – Я когда была маленькая, то так любила ходить и в ГУМ, и в ЦУМ, и особенно в «Детский мир»! Там было мороженое и… И какой-то особенный запах. Я всё время ищу, с детства, этот запах. Ищу его в ГУМе, в метро и… И не нахожу! – совсем по-детски искренне расстраивалась почти сорокалетняя Алёна Дмитриевна. – Мне кажется, что он где-то у меня в голове. Я тяну носом и чую, что он есть. В метро он точно ещё есть иногда. Особенно зимой… Чёрт! Хочу в «Макдоналдс»! И есть на скамейке! И не вздумай смеяться!

Северный и не думал смеяться. Он с ужасом размышлял о том, что влюбился. И с ещё большим ужасом – что и не влюбился вовсе, а полюбил. Надо это ему на старости лет? Он же о ней ничего не знает! Но почему-то выяснять в привычной, характерной для него манере не хотелось. Именно о ней, об Алёне – не хотелось. Можно расспросить Сеню. Но не нужно… Можно уточнить у знакомых из структур, по долгу службы обязанных всё знать. Но не нужно… Алёна Дмитриевна была настолько самоценной, что ему ничего не хотелось, кроме неё самой. Хотелось медленно и вкусно, со всеми её скамейками, запахами, вывалившейся из гамбургера на джинсы капустой… Хотелось нежно, и долго, и немного терпко. И чтобы она ничего не делала. Совсем-совсем ничего. А потом – бесконечно гладить, единолично получая от этого удовольствие, потому что она уснёт моментально. А когда проснётся – болтать, болтать за утренним кофе. И пусть примет ванну. И постоит под душем. Раскидает по дому помады и ничего не смывает после себя. У неё такой чудесный золотистый пушок на удивительно красивых, ровно в меру для женщины рельефных руках. Иногда она выглядит на двадцать пять максимум. А иногда, если не знает, что на неё смотришь, – видится смешной старушкой, ругающей их терьера за то, что он погрыз тапки. Новые красивые домашние туфли-тапки, которые она так жутко хотела, что они, два старых дурака, пилили с дачи через весь город в какой-то магазин за этими тапками, которые она нашла в Интернете, но с доставкой на дом отказалась, потому что «знаю я, как они по области доставляют!». Она была так счастлива этими тапками, эта старушка-дитя, а их пёс погрыз в первый же вечер, и она чуть не впервые в жизни его всерьёз отшлёпала, а потом плакала и расстраивалась – не из-за тапок, а потому что отшлёпала собаку по ерундовому поводу. И вот она уже со злостью, со всей своей мимолётной, но сильной злостью выбрасывает эти изжёванные комнатные туфли в мусорное ведро и кричит ему:

– Сева! Отвези это проклятое ведро на помойку, видеть не могу эти тапки!

А вечером они выпивают на дачной веранде, и она сперва немножко плачет за всё про всё – и за то, что отшлёпала, и из-за тапок, которые ей и правда сильно нравились. Терьер ластится к ней, а она то гладит его, то берёт его за бородатую морду и говорит прямо в нос:

– У-у-у!!! Скотина паршивая!!! Дрянь неблагодарная!

Терьер лижет старушку Алёну в нос. И она весело смеётся и требовательно извещает:

– Сева! У меня рюмка пустая!

И позже они в спальне смотрят какое-нибудь кино. Он смотрит, а она – сразу засыпает у него на плече. Он заботливо укладывает её на бок и гладит ей спинку. У неё всё ещё красивая спина, у его старушки-ребёнка Алёнушки…

Как же?! Как же имя терьера?! Дьявол, никак не придумывается! Это неудивительно. У Северного никогда не было собак. И Алён у него никогда не было. В смысле, может быть, Алёны и были – кто там помнит, как их зовут, и кто придаёт значения их именам? Но Алёны у него не было. И как же зовут этого чёртового терьера?!

– Сева! – дёрнула его за рукав свободной белой рубахи далеко ещё не старушка, а очень красивая и молодая Алёна Дмитриевна. – Ты куда выпал? О чём задумался?

– Ничего такого, извини, – он предложил ей руку, церемонно согнув её в локте. – Придумывал имя собаке.

Алёна посмотрела на него как-то странно. С опаской, что ли? С сожалением? С опаской грядущего сожаления? Или даже – о нет, только не это! – с разочарованием?

– Не стоит, – почти холодно сказала она. Но тут же сменила тон и шутовски взяла его под предложенную руку. И тут же потащила его дальше, прискакивая, как девчонка.

Северный усмехнулся про себя, вспомнив Дария с его частым: «Откуда ты знаешь, о чём я мечтал?» Оттуда! Говоришь им, говоришь, что – на лбу написано! А они не верят.

Так что никаких разговоров о чём-то… О чём-то там. Никаких пафосных ресторанов. Особенно после его предложения отужинать в…

– Киса хочет поразить Лизу широтой размаха? – тут же насмешливо бросила она. – Я не люблю рестораны. Особенно именно такие. Я с удовольствием зайду с тобой в супермаркет из приличных. И если ты хочешь доставить мне удовольствие – то разреши мне накупить всего, чего я пожелаю, даже если потом я к этому не притронусь. Ладно? Всё равно «на круг» выйдет дешевле, чем три искусно поданных корочки хлеба в этом заведении. И – да-да, – не маши руками. Я знаю, что деньги не важны. Я бы не гуляла сейчас с тобой, если бы для тебя были важны деньги, вне зависимости от того, есть они у тебя или нет. Для нормального мужчины деньги не важны. Именно поэтому нормальный мужчина, как правило, вполне нормально зарабатывает, – она улыбнулась. – Но так уж характерен это павлиний выкрик: «Деньги не важны!» – без него нормальный мужик не мужик. Никуда не денешься. Поехали в приличный магазин тратить твои не важные деньги.

После её весьма ехидного: «Я надеюсь, у тебя кровать не с водяным матрасом в шёлковых простынях?» – Северный чуть не скончался от счастья и решил, что к чёрту всю аналитику, потом… Потом.

– О боже мой!!! – вдруг ахнула Алёна Дмитриевна. – Это он, да? – она кивнула подбородком в сторону книжных полок. – Он, Гоголь, которого издали, несмотря на войну, тюрьму и прочие «кризисы»? Можно я потрогаю? – спросила она, ну совсем как внезапно поражённый восторгом ребёнок.

– Ну конечно! – с готовностью откликнулся Всеволод Алексеевич.

Алёна Дмитриевна подошла к полке и с благоговением погладила корешки книг.

– Это то самое издание? С арестованными, пущенными в расход, убитыми на войне, но частично выжившими и сделавшими это до конца текстовиками-редакторами-корректорами? Всё-всё-всё полностью? Можно?..

На сей раз, не дожидаясь разрешения, она бережно достала один из томов и раскрыла его.

– Ух ты! – в идеальном почти состоянии! Я как-то искала такое… Букинист нашёл, но… И состояние не такое хорошее, и цена… Не то чтобы слишком уж неподъёмная, но для меня в моём нынешнем… – Алёна Дмитриевна замялась, как будто подбирая точные слова. – В настоящее время для меня не слишком доступная. Хотя иногда хочется стать эгоисткой и ни о чём и ни о ком не думать, а просто взять и купить то, что тебе нравится. То, что тебе нужно. Но у меня дочь, домик, велосипед… – Она рассмеялась, неловко пряча своё смущение от того, что, кажется, наговорила лишнего. И тут же состроив потешную старушечью мину, проговорила скрипучим голосом:

–  …Душ-то в ней, отец мой, без малого восемьдесят…да беда, времена плохи; вот и прошлый год был такой неурожай, что Боже храни.

– Однако ж мужички на вид дюжие, избёнки крепкие. А позвольте узнать фамилию вашу. Я так рассеялся… приехал в ночное время… – подхватил Всеволод Алексеевич.

– Коробочка, коллежская секретарша, – отбила подачу Алёна Дмитриевна и рассмеялась.

– Я дарю его тебе! – неожиданно для самого себя брякнул Северный.

Ещё секундой прежде он не собирался дарить ни чёрту, ни дьяволу, ни даже Алёне Дмитриевне четырнадцать томов полного – самого полного! – собрания сочинений Николая Васильевича Гоголя.

– Нет, спасибо, дорогой. Мне вполне достаточно того, что у тебя не шёлковые простыни, – она поставила книгу на место.

Алёна подошла к нему и крепко-крепко прижалась. Всеволод Алексеевич обнял её и, нежно гладя по волосам, ждал… Ждал, когда можно будет. Того самого момента между «ещё нельзя» и «ты уже опоздал». Слишком юные или слишком глупые мужчины почти никогда не чувствуют этого тонкого-тонкого недолгого момента. Им кажется, что женщина всегда готова, как придурковатый пионер. А если не готова – то уж они-то заставят её испытать страсть! Заставить испытать страсть нельзя! Поймать момент наибольшего благоприятствования женского желания мужскому – всё равно что приготовить японскую рыбу фугу как следует. Требуется большое мастерство. Иначе – кураризация [9]9
  Кураризация – блокада нейромышечной проводимости.


[Закрыть]. Со всеми её неблагоприятными последствиями.

Северный момент не упустил. И на сей раз это не было ремеслом. Это стало искусством.

– Сева… – прошептала она почти два часа спустя. И тут же уснула.

А он не мог заснуть, сидел на кухне, курил, пил виски и думал, что ему теперь делать. И как же, чёрт возьми, зовут терьера?

От этих мыслей Северного отвлёк телефонный звонок. Он мельком глянул на часы. Ещё совсем не поздно, двадцать пять минут одиннадцатого. Звонил Соколов.

– Сева! Я был там!!! Я сейчас к тебе приеду!!!

– Где там? – удивлённо уточнил Всеволод Алексеевич.

– Ну, в «Благорожане»! Примотал к себе Георгишу для благонадёжности и заявился туда чадолюбивым отцом, жаждущим наставить супругу на путь истинный. Я сейчас буду, жди!

Северный совсем забыл и о Корсакове, и о теле его дочери в кровавой ванне, и вообще обо всём на свете. Но тут дадут поблаженствовать, как же!

– Сеня, давай до завтра! – он попытался было избежать визита друга, но Соколов уже нажал отбой.

Всеволод Алексеевич поставил на плиту кофе.