Текст книги "Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37"

Автор книги: Татьяна Соломатина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Кадр тридцатый
Романтика

Поселились в «Гельвеции». Разумеется, программой конференции была предусмотрена другая гостиница. И хотя отношения Панина и Мальцевой секрета собой не представляли, потому как ни он, ни она секрета из них никогда не делали, минимальные приличия соблюдать стоило. Первый официальный день провели врозь. Как-то не очень хотелось Татьяне Георгиевне глупо улыбаться, находясь заведующей при начмеде, на положенные протоколом вопросы: «Как здоровье Варвары… ммм… Как здоровье законной супруги?» Господи, кто же она у нас? Варвара Андреевна? Варвара Сергеевна? Степановна? Пора тебе, Мальцева, глотать ноотропил. А знаешь ли ты, Татьяна Георгиевна, отчество законной супруги Семёна Ильича? Похоже, что и нет! Там, где всем положено отчество – вроде Сёминой защиты – ты вроде называла её Варварой Степановной (или, всё-таки, Андреевной? Сергеевной?) – и она откликалась, не поправляя. Похоже, Варвара на отчество вовсе никогда и не претендовала. Поначалу она была смирной девочкой Варей с параллельного потока, благодарно подобравшей брошенного тобой красавца Семёна. Затем она стала женой Варей. Матерью Варей. И вот наконец – бабушкой Варей. Нет, похоже, всю жизнь она так и была – просто Варей. Мальцева, а ты заметила, что никогда ты о ней столько не думала? Ну, Варя – и Варя. Места в твоей жизни и мыслей твоих она занимала не больше, чем постер, висящий на стене твоего кабинета (только бы Марго с ним чего не сотворила!). Так что же такое произошло в последнее время, что Варя из безобидной декорации, не отсвечивающей из под слоя пыли, вдруг переместилась чуть ли не на авансцену твоего сознания? О, боже, Мальцева! Неужели это совесть?

– Американо без сливок и по-турецки, – услышала она Сёмин голос.

У столика перетаптывался официант.

– К сожалению, по-турецки нет. Утро…

Сколько раз они останавливались здесь! Сколько раз Сёма слышал это: «К сожалению, по-турецки нет. Утро…» Но всё равно с маниакальным упорством после более чем пристойного включённого завтрака продолжал заказывать американо без сливок для неё, и по-турецки – для себя. Кажется, это знали уже даже официанты. Сейчас Сёма скажет…

– Тогда два американо без сливок. И без сахара.

Да, обязательно добавит: «И без сахара». Хотя сахар – вот он, в деревянной шкатулке, которые стоят тут на каждом столе. Хочешь – с сахаром, хочешь – без сахара. Полная свобода воли и help yourself. Но Сёма обязательно скажет: «И без сахара». Наверняка это самое утомительное в семейной жизни. И если Мальцева так знает Панина, то как его знает Варя?! Варвара… Чёрт, ну как же всё-таки её всамделишное отчество?!

– Как отчество твоей жены?

– Что?! – Сёма чуть не поперхнулся блинчиком с творогом.

– Как отчество твоей жены?

– Андреевна. А что?

– Всё-таки Андреевна. Варвара Андреевна. Прямо так и веет чем-то сильно руссколитературным.

– Нам что, больше поговорить не о чем?

– Не о ком. Твоя жена всё-таки не «что», а «кто». Одушевлённое существительное. Я вдруг стала это отчётливо понимать. Сёма, тебе никогда не было стыдно перед женой?

– Чего это мне перед ней должно быть стыдно? – Семён Ильич зло отодвинул от себя тарелку, которую тут же подхватил услужливый вышколенный официант.

Персонал тут был на пять с плюсом. Слишком много иностранцев – самое сердце Питера. Да и гостиница в русской собственности только наполовину.

– Живёт, как у Христа за пазухой, ни дня не работала – ординатура с очередным беременным животом не в счёт. Горя не знает, копейки не считает, я…

– Разве трое детей – это не работа?

– А она меня спрашивала про тех троих детей? Беременела и рожала.

– Ага, насильно из тебя выдавливала, а ты – невинный мальчик-колокольчик, понятия не имевший, откуда берутся дети. Ты что, их не любишь, своих детей?

– Люблю, – равнодушно ответил Панин. – И вообще, она должна была соображать, почему я на ней женился. Так что никакая она не невинная жертва.

– Ты тоже мало похож на невинную жертву.

– Она всю жизнь так ненавязчиво, но упорно педалировала мою порядочность, что… Варвара Андреевна – весьма умелый манипулятор. Я не говорю, что она отдаёт себе в этом отчёт или сознательно пользуется, но эта растворённость в семье и детях, эти покорные, всё понимающие глаза, – Семёна Петровича передёрнуло. – От чувства вины в отношении Варвары я избавился много лет назад.

– Так почему же ты с ней живёшь?

– Потому что ты не хочешь выходить за меня замуж.

– Жена – это что, туфли?

– В смысле?

– Ходишь в старых, потому что не имеешь возможности купить новые?

– Чушь какая-то!

– Вот и я говорю – чушь! Если любишь – живёшь. Если не любишь – не живёшь. Человек – не туфли. И не «что». И не «потому что».

Семён Ильич бросил на Татьяну Георгиевну странный взгляд. Она не подсмеивалась, как обычно, над его женой. Не язвила. Не пыталась его укусить. Она, похоже, спокойно и на удивление серьёзно размышляла. И он боялся этих её размышлений. Мало ли, к чему они могут привести.

Мальцева, вдруг чуть ли не впервые за всю долгую историю отношений с Паниным, поняла, что Варвара Андреевна вовсе не мебель Сёминой квартиры. Она живая женщина, и детей он с ней делал самым обыкновенным способом, вертя тазом и, возможно, даже подсчитывая фрикции, чтобы не раньше времени, чтобы доставить женщине удовольствие. Возможно – и скорее всего! – что-то нежное шептал ей на ушко. Её лицо скривилось, как от боли.

– Таня, что с тобой?! – обеспокоенно спросил Панин.

– Представила себе, как ты со своей Варварой Андреевной любовью занимался. И занимаешься.

– Бред. Глупости. Прекрати! Если я начну представлять себе, когда, как и с кем ты занималась любовью. И занимаешься. А я этим… Представлениями об этом – полжизни занимаюсь, то… То сойду с ума прямо сейчас, или убью тебя. Убью, а потом – сойду с ума, потому что…

– Но ты же занимаешься с ней любовью? Хотя бы раз в год?

– Всё, хватит!

– У тебя очень крепкая психика, Семён Ильич. И никого ты не убьёшь. И с ума не сойдёшь. Я до сих пор даже не представляла себе, какой же ты всё-таки гад.

– Это я-то гад? Ты на первых курсах с кем хотела, с тем и… А стоило мне ненадолго от тебя уйти и по ревности и глупости трахнуться с этой несчастной Варей, как – опа! – и в мгновение ока ты уже вышла замуж за своего незабвенного, своего…

– Сёма, если ты скажешь ещё хоть слово…

Панин замолчал. К столику подошёл официант.

– Сто граммов водки, – заказал Панин.

– До одиннадцати бар не работает, – извиняющимся тоном произнёс официант.

– Вам что, впадлу зайти за барную стойку, протянуть руку, взять бутылку и налить постоянному клиенту вашей гостиницы сто граммов грёбаной водки?! – с раздражением, которое требовалось на кого-то излить, возмутился доктор наук с задиристыми интонациями гопника, знающего свои права.

– Извините, но касса спиртное пробивает только с одиннадцати, – тихо и ещё более вежливо и виновато пояснил официант, несколько встревожено оглянувшись вокруг.

Немцы лопотали с финнами по-английски, русских в это время года тут было откровенно мало, и никто не обратил внимания на вспышку соотечественника. Официант беспомощно-призывно посмотрел на менеджера, но та была занята знаменитым польским писателем и никак на сигнализацию официанта не отреагировала. Мальцева достала из сумочки фляжку и протянула Семёну Ильичу. Тот схватил, быстро отвинтил крышечку и жадно глотнул.

– Извините, – улыбнувшись, сказала Мальцева официанту. – Он больше не будет.

Официант заученно улыбнулся в ответ, слегка кивнул и с явным облегчением унёсся от их столика, чуть не прижимая к груди кофейник.

– Всё, полусемейная сцена окончена, Семён Ильич. Не волнуйся, мы тут не за этим. Мы тут за вопросами урогенитальных инфекций, и чтобы отдохнуть, отвлечься и поразвратничать вволю. Чеши на утреннюю сходку президиума.

– А ты? – Панин ещё раз приложился к фляжке и вернул её Мальцевой.

– А я выпью рюмку-другую, полежу в ванне и пойду гулять по городу. У меня нет никакого желания лицемерно улыбаться нашим коллегам, лицезреть ехидную харю Елизаветы Петровны и выслушивать, как тебя поздравляют с рождением внучки. После обеда доклад Юрия Владимировича – я и подойду.

– Будешь по Невскому туда-сюда ходить? Ностальгировать? Ну да! Это же ваш с Матвеем город!

– Это ничей город, Сёма. Этот город – свой собственный. В этом его особенная прелесть, – мягко ответила Татьяна Георгиевна, вдруг утратившая желание расчёсывать область и без того зудящих моральных рефлексий, мацерированных нравственных парадигм и прочей гангренозной совокупности гнуси человеческого бытия. Пара рюмочек. Ванна. Прогулка по аэродинамической трубе Невского проспекта. После этого будет особенно приятно согреться в Сёминых крепких объятиях, ни о чём не думая и предварительно хорошенько оглушив себя вечерней дозой спиртного. Романтика!

Даже доцент Матвеев ничем таким не блеснул. Нет, действительно, что такого всерьёз нового можно сказать об урогенитальных инфекциях, их этиологии, патогенезе, терапии и последствиях? Количество представителей фармфирм зашкаливало. Спасибо им. Молодые мальчики и девочки, в лучшем случае – не успевшие побывать врачами выпускники медицинских вузов и даже не желавшие становиться учёными выпускники биофаков, химфаков и прочих профильных факов. В худшем – «профессиональные менеджеры», хотя бог их знает, кто они такие. Конференция как конференция. Ничего необычного. Возможность потусоваться с коллегами, обновить арсенал сплетен, собрать свежие слухи о творящемся в медицине беспределе. При профессорах ординарцами были аспиранты, катающиеся на подобные мероприятия за свой счёт. При академиках – юные любовницы в доцентских званиях и при доцентских должностях, уже обладающие привилегией ничего не платить за СВ, бизнес-класс и номера-люкс. И забавные интерны, ещё частично верящие в… Во что? В великую медицинскую идею? В «доктора Хауса»? Зачем тут интерны и молодые врачи? Неужели всерьёз в поисках нового? Читайте журналы, дети. Хорошие узкоспециальные книги в этой стране уже немножечко перевелись, увы. Татьяна Георгиевна вспомнила, как сходила на сентябрьскую Международную московскую книжную выставку-ярмарку. И шлялась по ней часов пять, задавшись целью найти хоть одну толковую профильную книгу. Книгопродавцы стендов под вывесками, где так или иначе обыгрывались слова «наука», «знание» и «медицина», предлагали Мальцевой травники, книжечки на мотив «в ожидании малыша», а заслышав фамилии Кулаков и Айламазян, делали круглые глаза и тут же лезли в свои айфоны и айпады выяснять, кто это такие. Она была готова потратить приличную сумму на что-нибудь толковое, но в результате вернулась с одной-единственной тематической книгой – переводной ерундой кокрановского руководства. Приличная сумма была потрачена на переиздания «Алисы в Стране Чудес» в разнообразных переводах и с иллюстрациями разных художников.

– А у наследников Калиновского права откуплены? – поинтересовалась она на одном из стендов, приобретая «Алису…» в пересказе Бориса Заходера.

– Кто такой Калиновский? – ответил вопросом на вопрос мальчик, к рубашке которого был приколот бейдж, гордо гласивший: «продавец-консультант».

Что уж тут говорить о науке, когда «консультанты» издательств интересуются, кто такой Калиновский?

Вечер был, сияли звёзды… То есть, вечер был, но звёзды не сияли. В Питере звёзды сияют редко. Татьяна Георгиевна стояла у окна банкетного зала гостиницы, в конференц-зале которой проводилась конференция, и курила. Позади грохотала музыка, столики утратили первоначальную нарядность, зияя прорехами в блюдах с нарезкой и похабно раскинувшись развороченными салатами. Научный банкет переходил в ту благостную стадию, за которой они все сюда и едут, уходя в отрыв от реалий работы и семьи. Лошадки, бегающие по кругу на корде, вырываются в поле, на лужок, свежей травки пожевать, размять застоявшуюся мускулатуру бессмысленным гоном.

– Здрвст-ТЕ, Татьянгеорг-НА! Прекрс-НО выгльде-ТЕ! Впрчем, как всг-ДА!

Мальцева обернулась. Позади неё стоял доцент кафедры урологии и нефрологии, работающий в отделении больницы, в состав которой входил родильный дом. Они были знакомы, но не так чтобы близко.

– Вы же слыш-ли, ккккие у нас ново-СТИ?! Патан-цу… – ЕМ?!

С виду доцент не был слишком пьян, но язык у него заплетался капитально. За его спиной маячила девушка, неловко перетаптываясь и явно не зная, как себя вести.

«Интерн? – подумала Мальцева. – Представительница фармфирмы?» Нет, представительницы одевались побогаче, и не то чтобы интеллекта, но яркости и наглости в глазах у них было побольше. Эдакая вечная готовность продавать в любое время дня и ночи. Продавать всё, включая себя. В первую очередь – себя. В глазёнках же этой девицы, неловко пристроившейся в кильватере доцента-уролога, была скучная неопределённость, усиливаемая очками с диоптриями. «Как его зовут?.. Игорь, Игорь… Его отчество, в отличие от Варвариного, я точно знаю. Он несколько лет консультировал моё отделение. Редкая гнида. Игорь…»

– Василич, ты как уже успел так набраться?! Впрочем, у тебя и у трезвого с дикцией проблемы! – Подошедший доцент Матвеев, по обе руки которого имелись бравые фармакологические феи, спас положение. Не то Мальцева уже всерьёз стала опасаться за пробои в регистрах памяти собственного головного мозга.

«Точно! Игорь Васильевич!»

– Наш прекрасный и замечательный доцент, Игорь Васильевич! Рекомендую, девицы! – представил Матвеев смежного специалиста своим спутницам. – Ему вы сможете втюхать весь арсенал своих таблеток. Он у нас очень любит залечивать гонореи до полностью стёртых клинических форм. Иногда мне даже кажется, – он понизил голос до таинственного шёпота, – что таких образом он создаёт себе пул пожизненной клиентуры. Чтобы иметь свою трудовую копейку с каждой стриктуры уретры. Кто как может, тот так и выкручивается.

– Вы, Юривладимрыч в своём ррр-петруа-РЕ! – криво усмехнулся уролог.

– Да, характерной особенностью Игоря Васильевича является то, что даже будучи совершенно трезвым, он разговаривает, как Никита Сергеевич. Это, девицы, был такой в стародавние времена на Руси царь. Любил кукурузу и первым завёл моду вывозить цариц за границу. Я вам потом расскажу. У вас что в школе по истории было?

И не дожидаясь ответа ярких девиц, доцент Матвеев тут же продолжил:

– Ни в коем случае, Татьяна Георгиевна, не задерживайтесь рядом с Игорем Васильевичем долее трёх положенных светским протоколом минут. Не то он вас измотает рассказами, как от него жена уехала на подаренном им Порше прямо в США, причём в сопровождении роты спецназа – её любовников. А он их догонял на спортивном Камазе и всю ту роту спецназа голыми руками положил. Но жена была такая хитрая и жадная сволочь, что всё равно уехала в США, погрузив все накопленные Игорем Васильевичем скарбы в кармашек той крохотной сумочки, с которой она от него и ушла пешком, без шапки, в ночь холодную. Квартиру тоже умудрилась себе за пазуху упихнуть. Ту самую квартиру, с балкона которой Игорь Васильевич хотел кинуться вниз головой, после того, как целые сутки провисел, цепляясь руками за карниз, размышляя о любви к ушедшей жене. Хотя на самом деле он цеплялся всего лишь за край кухонного стола в попытках осознать своё тело в пространстве.

Фармакологические девы ехидно захихикали. Матвеев картинно раскланялся. Невзрачная девица в очках тихонечко пропела:

– Игорь Васильевич, идё-о-о-мте!

– Да! Я любил её! Я и сейчас её люблю! А она – гадина! Гадина! Я ей никогда ничего не жалел!

– Да! – подхватил доцент Матвеев. – Наш Игорь Васильевич никогда не жалел рассказов о том, как он ничего не жалел для своей жены. Красивой, умной, яркой, талантливой женщины, которая непонятно за каким макаром вышла замуж за подобное ничтожество! Девочки, у вас есть мужья? – обратился он к своим красоткам. – Нет-нет, молчите! Ничего не говорите! Лучше я буду думать, что их у вас нет. Вот у нашей Татьяны Георгиевны нет мужа, и это очень здорово! Вот женщина, знающая себе цену и не разменивающаяся на мудаков. По крайне мере, не разменивающаяся на законный брак с мудаками!

И доцент Матвеев унёсся с замечательной для его возраста прытью, утянув за собой бравых фармдилеров.

– Ну, Игоо-о-рь Васильеви-и-ич, ну идё-о-о-мте, – снова пропела фоновая девица.

Слава богу, к Мальцевой подошёл Панин, еле отделавшийся от солидных академических дам. Солидные академические дамы были явно недовольны тем, что все присутствующие на банкете мужики, более-менее соответствующие им рангами, были увлечены бабьём помоложе: аспирантками, ассистентками и всё теми же «пилюлькиными» девицами. И потому солидные дамы изматывали академических мужчин солидными же разговорами на академические же темы. Мальцева не любила подобные сборища. Они были лицемерными по сути, а после очередного стакана становились неприемлемыми и по форме. Понятно же, что солидные академические дамы разойдутся по своим номерам злые и, как обычно, неудовлетворённые. Академические же мужи будут гудеть всю ночь в обществе молоденьких инженю. Кое-кто даже променяет своих официальных, специально для этого дела прихваченных спутниц, на девчушек помоложе и посвежее. Такова обратная сторона научных конференций, где хлебать начинают с самого поезда, продолжают за занавесом перед выходом в президиум, а заканчивают… О, нет! Нет-нет! Научные конференции – серьёзное мероприятие, где собираются исключительно сливки академического общества, чтобы поделиться друг с другом и научной молодёжью последними достижениями в области медицинской науки. И никак иначе! Никакой обратной стороны у подобных мероприятий нет! Гнусная клевета!

– Вовремя Матвеев от тебя этого доцентика шуганул. Неприятная личность.

– Матвеев или доцентик? – улыбнулась Мальцева.

– Да оба два! Но Юра – друг. И товарищ. И умён, шельма. И специалист высококлассный. И знает, где бабки брать, а где – бескорыстно делу служить. А этот из дутых. Глуп, амбициозен и жаден. Худшее из возможных сочетаний. Он же после смерти заведующего… – Панин бросил на Мальцеву быстрый и не слишком понятный гипотетическому стороннему наблюдателю взгляд. – Когда урология осталась без заведующего, – тут же изменил Семён Ильич формулировку, – хотел на его место прорваться, но… Ты же знаешь, что у них там… Идём, пообщаемся с министерскими тузами, пока они ещё в сознании.

Семён Ильич ухватил Татьяну Георгиевну за талию и увлёк от приоконного одиночества, нарушаемого лишь «мелкими сошками», в компанию «министерских тузов».

Да, Татьяна Георгиевна знала, что «у них там», в урологии. Как бы велика ни была больница, подобное не остаётся незамеченным. И не только в больнице. Такое не остаётся незамеченным всей медицинской и около общественностью города и области. Прежний заведующий урологией недавно скончался от… рака предстательной железы.

Анатолий Васильевич Семёнов, врач уролог-нефролог-андролог высшей квалификационной категории, доктор медицинских наук, возглавлял отделение урологии больницы более двадцати лет. Он достаточно рано получил эту должность – достаточно рано по медицинским меркам, где «успешными менеджерами» становятся, как правило, ну никак не раньше сорока лет. И так долго держал бразды правления «хлебным» департаментом благодаря целому комплексу общечеловеческих и профессиональных качеств. Анатолий Васильевич был добрым человеком. Но при этом – отменным администратором. Как в нём уживались эти две противоречивые по сути ипостаси – загадка. Никто и никогда не слышал, чтобы Семёнов кричал или просто повышал голос. Никто и никогда не «съёживался» под его «холодным взглядом». Он всегда был улыбчив, и ему невероятно шли гусиные лапки, радиально разбегавшиеся от внешних уголков его лучистых голубых глаз. Прежний заведующий никогда и никого «не зажимал», не отбирал клиентуру, как это свойственно большинству заведующих. Контроль его был ненавязчив и не унизителен. Не демонстративен. Но все и всегда знали: в случае «если что» Семёнов выручит, прикроет и никогда не вынесет сор из избы. Он умел «выбивать» оборудование и собрал отличный костяк высокопрофессиональных врачей, потому никакие бродящие стадами молодые специалисты и многочисленные интерны его отделению были не страшны. Если когда-то и существовал на свете идеальный заведующий отделением не в теории, а на практике – так это был Анатолий Васильевич Семёнов. Как и любой оперирующий уролог, он собаку съел на гипертрофиях предстательной железы. Целую упряжку собак. Вместе с нартами и поклажей. Он всегда крайне настороженно относился даже к самым безобидным с виду аденомам простаты и предпочитал лишний раз перестраховаться и отправить пациента на консультацию в онкодиспансер, если гистология вызывала хоть малейшие сомнения. И по горькой иронии судьбы – точнее, по злому её сарказму – сам он умер от рака предстательной железы. Болезни, развивающейся, как общеизвестно, медленно. И произрастающей из той самой безобидной доброкачественной гиперплазии простаты. Ещё Анатолий Васильевич, разумеется, знал, что рак простаты – самое распространённое онкологическое заболевание у мужчин. И что в начальных стадиях болезнь может протекать без особых симптомов. И что мужчинам после сорока пяти лет нужно регулярно проходить осмотр и не менее регулярно сдавать анализы. Семёнов был в курсе, что у него аденома простаты. Седьмой десяток, налицо симптомы инфравезикальной обструкции – вялая и прерывистая струя мочи, ощущение неполного опорожнения мочевого пузыря, учащённое мочеиспускание. Никтурия. «Надо бы попросить Зотова в задницу залезть, – подумывал он ночами, глотая таблетки и запивая их крепким кофе. – Хреново это, Толя, императивные позывы! Всё! Завтра же после пятиминутки!» Да и потенция была уже явно не та, не зря молодая, всего лишь сорокапятилетняя жена, смотрела на него зло и неудовлетворённо. Ну да не так страшна импотенция – на седьмом десятке-то! – как слабый напор струи и перерывы во время мочеиспускания. Напор и прицельность струи – вот настоящие мужские качества!

Но «завтра же после пятиминутки» наваливались неотложные дела. Административные, лечебные, семейные. Бесконечная круговерть неотложных дел, которые требовали немедленного разрешения. А что до поссать – пардон, помочиться, – уролог что, не знает какие таблетки глотать?

«Всё! Дальше откладывать некуда! В понедельник с утра тащу Зотова в смотровую!»

Но в понедельник с утра вызывали в горздрав, в министерство, на летальную комиссию, Зотов уходил в отпуск (а никому, кроме старого друга, Анатолий Васильевич не хотел доверять свою задницу).

– Так, Семёнов! – строго сказал как-то раз тот самый Зотов, стоя у соседнего писсуара. Они гуляли в ресторане и, прям как девочки, пошли в туалет вместе. – Или ты мне клянёшься здоровьем сына, что завтра мы тебя обследуем, или я тебя прямо тут делаю пальцевое исследование! – категорически завершил он тираду, сперва скептически понаблюдав за мучениями товарища, а затем задрав голову и свирепо поглядев на старого друга снизу вверх. Сильно снизу и сильно вверх. Анатолий Васильевич был ростом под два метра и весьма атлетического телосложения. Коротышка Зотов доставал ему разве что до плеча.

– Ну ладно, Коля, ну чего ты… Чего тут клясться?! Написано же: «не клянись!» – залебезил Семёнов. – Тем более – сегодня. Завтра как с куста! Это всего лишь аденома. Аденома – она вовнутрь, потому и… – Он печально потрусил кое-каким органом, заправил его в штаны и, несколько бравируя, застегнул ширинку. – Рак уже дал бы о себе знать. Были бы боли в суставах и прочие прелести метастазов. Я аденому торможу пилюльками, не ссы!

– Я-то как раз ссу, а не выдавливаю из себя по капле!.. – мрачно констатировал Зотов. – Ладно, так и быть, не сегодня. И – так и быть, ладно, – сегодня не клянись. Но завтра!..

В ресторане справляли свадьбу Семёнова-младшего. Василий Анатольевич Семёнов, врач-уролог, бывший чуть не на голову выше своего почти двухметрового отца, наконец решил узаконить свои отношения с коротышечкой-однокурсницей, еле-еле дотягивающейся разве что до его груди и уже родившей ему крохотную дочурку.

«Завтра» случилось через неделю. После того, как Зотов прибегнул почти ко всем возможным способам – упрашиваниям, угрозам и даже шантажу: дал слово чести рассказать жене Семёнова о интрижке её супруга с главной сестрой ургентного оперблока (десятилетней давности). Анатолий Васильевич, отчаянно струсив (ибо нрав у его супруги был ох как крут), согласился на осмотр и сдачу анализов. А затем – и на биопсию простаты. На основе комбинации факторов, таких как Gleason score, скорости повышения уровня ПСА в сыворотке крови и, наконец, количестве раковых клеток в ткани простаты, пациенту Иванову И.И., на которого была заведена карта, был поставлен диагноз: «Рак предстательной железы. T1N3M3». Что в переводе с медицинского на людской означает: «Запущенный. Неоперабельный. С метастазами в жизненно важные органы».

– Как же так? – после чуть не залпом опорожнённой пол-литровой бутылки водки, наконец смог заговорить Семёнов. – Связи между доброкачественной аденомой простаты и раком не обнаружено… Исследования не указали статистически достоверной зависимости.

– Значит ты – внестатистический счастливчик, – загробным тоном подытожил Зотов.

– Коля, но как же?! У меня же ничего не болело!

– А лимфоузлы у себя в паху ты, мудак, не мог пощупать?!

– Лизе – не слова! – сказал Семёнов.

– Ладно. Ни слова не скажу Лизе. Втайне от неё пройдём парочку курсов химиотерапии – она, разумеется, не заметит, как ты похудеешь, облысеешь, посереешь и станешь жидко срать и блевать дальше, чем видишь. А потом я – разумеется, втайне от Лизы – незаметно прикопаю твой хладный труп где-нибудь в окрестностях городской свалки. Не волнуйся, Лиза ничего не узнает!

И старые друзья внезапно разразились долго не прекращающимся идиотическим хохотом, вызвав удивление и беспокойство метрдотеля кабака.

– Что-то радостное празднуете, господа? – любезно поинтересовался он, подойдя к ним.

– Ага! Поминаем этого идиота! – утирая выступившие слёзы, ответил Зотов, кивнув на своего товарища.

– Э-э-э… Ещё чего-нибудь желаете?

Они заказали ещё водки. И закуски, разумеется.

Семёнов умер после первого же курса химиотерапии. Даже не успев попрощаться с женой, которой сообщил, что ему «надо немного подлечиться», категорически запретив другу ставить её в известность, от чего именно. Единственное, о чём Семёнов переживал до последнего мгновения, так это о том, «как же теперь Лиза?» Лиза чуть не убила Зотова, впала в депрессию и похудела на двадцать килограммов за месяц. Всю жизнь она мечтала быстро похудеть. Бойтесь своих желаний. Зотов подарил ей щенка. Купил на птичьем рынке, не стал заморачиваться с «элитными питомниками». Как-то вечером Лиза уже собрала все имеющиеся в доме таблетки и, достав из холодильника бутылку своего любимого вина, приготовилась её выпить вприкуску с антидепрессантами, снотворными, препаратами дигиталиса и всем остальным арсеналом домашней фармакопеи, за исключением активированного угля. Но у маленького бассет-хаунда начался понос – и он, жалобно поскуливая, посмотрел на неё такими глазами, что… Лиза спасла его от чумки, а болезнь щенка – вытащила Лизу из депрессии. Невестка на Лизу обиделась. Потому что жена сына добросовестно пыталась помочь Лизе, чуть не каждый день после похорон привозя маленькую Семёнову к бабушке. Но та бабушку только раздражала.

– Твоей матери пёс главнее нашей дочери! – пилила она Семёнова-младшего.

– Заткнись! – добродушно кидал тот жене-пигалице с высоты своей фенотипически безусловной доминанты. – Да хоть сверчок за холодильником. Главное, что выкарабкалась.

Но бабы – гнусное отродье. Невестку не волновало, что свекровь выкарабкалась. Очень даже может быть, что в глубине своей души она как раз надеялась на обратное. Гоня подобные надежды и желания прочь (или – загоняя их поглубже). У свёкра и свекрови была трёхкомнатная квартира в историческом центре Москвы, доставшаяся старшему Семёнову от родителей. И если бы свекровь не выкарабкалась, то… Ох, нехорошо так думать, нехорошо! А теперь она выкарабкалась – и найдёт себе мужика. Здоровая, тварь. Высокая, красивая, её сорок пять ей никак не дашь. Теперь она, гадина, – стройная дама с собачкой и крутой недвижимостью. И дачей в ближнем Подмосковье! Найдёт себе мужика – и хрен сыну и внучке что достанется. Это как дважды два. Хорошо, конечно, что выкарабкалась, но всё же…

– Пусть она тебя в свою квартиру пропишет, – таская туда-сюда маленькую дочурку на руках между диваном и телевизором (на диване возлежал Семёнов-младший, по телевизору транслировался футбольный матч), – ныла Лизина невестка своему муженьку.

– С какой такой радости? – спокойно и скорее риторически, нежели заинтересовано вопрошал сын покойного. – У меня своя есть.

– Не у тебя, а у нас! – взвизгивала жёнушка, и уже было успокоенная дочурка начинала пищать.

– Дай сюда!

Семёнов-младший отбирал у жены дочь, подбрасывал, агукал и, в конце концов, укладывал себе на живот, где та, насмеявшись и нагулившись, удовлетворённо засыпала.

– У нас, у нас, – примирительно шептал Семёнов, пытаясь рассмотреть за маячившей женой перипетии футбольного матча. – Напоминаю тебе, что нам эту квартиру мой папа купил. Эта – у нас. Мамина – у мамы. И она вольна с ней делать всё, что заблагорассудится.

– О дочери хотя бы подумай!

– Нашей дочери надо жрать, беспрепятственно пукать и спать! Для этого ей созданы все условия. Так, всё, съебалась на кухню! – начинал свирепо шептать Семёнов-младший жене, ласково прижимая к себе мирно спящую дочурку.

И та беспрекословно подчинялась. Достаточно изучив добродушный, но временами гневливый нрав здоровенного мужа, она точно знала, за какие флажки не стоит переть.

Смерть такого человека, как Семёнов-старший, всегда трагедия для семьи. Особенно смерть скоропостижная. Смерть, к которой никто не сумел подготовиться. Такая смерть, которая не изматывает многочисленными посещениями врачей, привычкой к стационарам с их тягостным запахом дезрастворов, не приучает привычно держать удар перед очередными диагнозами, не присылает извещений в виде муторного запаха лекарств и затухающей плоти в доме, – страшна, как лобовое столкновение с дальнобойной фурой. Это не та смерть, которую ждут. Не та, которая «лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас», когда родня делает скорбные лица, про себя молясь лишь об одном (и долевое участие в мраморном памятнике уже подсчитано в соответствии с полученным от умирающего бонусами). Внезапная смерть – сильнейший шок. Для тех, кто любит по-настоящему. Но, как и в случае любой смерти, все, кто не умер – живут дальше. Татьяне Георгиевне Мальцевой был очень хорошо знаком подобный шок. И когда она узнала обстоятельства смерти Семёнова – её вывернуло наизнанку. В буквальном смысле слова. Она еле успела добежать до умывальника. Хорошо, что Панин рассказал ей эту историю у себя в кабинете. Хорошо, что в кабинете Панина после очередного ремонта появился комфортный санузел.