Текст книги "Невроз"
Автор книги: Татьяна Воронцова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Что же заставляло вас опасаться наказания, которое, как вы сами только что признались, так ни разу и не последовало?
– Рассказы приятелей, разумеется. Менее изнеженных и избалованных мальчишек, чем я.
– Слушая их, вы не испытывали возбуждения?
– Сексуального? Подобного тому, какое испытывал старина Руссо? – Он слегка оскалился, на долю секунды вновь сделавшись похожим на голодного волка... или на вервольфа. – Нет. В то время еще нет. Я на полном серьезе побаивался, потому что не знал, как в этом случае следует себя вести: в чем каяться, что обещать, словом, к какой прибегнуть лжи, – ведь в любом случае я не собирался становиться другим. Даже под угрозой самого сурового наказания.
– Вы много думали об этом?
– Не слишком. Гораздо больше меня интересовали другие вещи: загадка притягательности всех без исключения существ противоположного пола, даже самых вредных и капризных; ночная возня родителей в спальне за стеной... Зачем им вообще такая громадная общая кровать? И почему это им позволено спать вместе, а нам с сестрой нет? Почему, когда Ольге становится страшно после просмотра какого-нибудь телефильма и она в ночной рубашке забирается ко мне в постель, нас тут же с криками разгоняют по местам? «Как не стыдно!» – слышали мы в такие минуты от бабки и от матери. А чего нам следовало стыдиться?
– В семилетнем возрасте вы уже задумывались о таких вещах?
– Конечно. А вы?
– Речь не обо мне, Грэм.
– Прошу прощения. Только не говорите мне про трансфер и тому подобную чепуху. Мне все равно не удастся забыть о том, что я мужчина, а вы женщина. Более того, я готов признаться прямо сейчас, что считаю вас очень интересной женщиной. Надеюсь, вы не расцениваете это как личное оскорбление?
Рита спокойно встретила его взгляд. О, как же это было непросто! Глаза визионера... Тот, кто сказал, что глаза – это зеркало души, никогда не встречал человека с глазами Грэма Мастерса.
– Ни в коем случае. Однако мы собрались здесь не для того, чтобы оценивать сексуальную привлекательность друг друга, а чтобы проделать определенную работу. И наша цель – не банальная интрижка, а возвращение вам утраченного душевного равновесия. – Она немного помолчала. – Быть может, вы предпочитаете иметь дело с психотерапевтом-мужчиной? Если да, то скажите об этом прямо сейчас, а я обещаю не расценивать это как личное оскорбление.
– Звучит заманчиво. – Откинувшись на спинку кресла, он смотрел на нее с легким прищуром, сонным и в то же время заинтересованным взглядом. – В этом случае, я полагаю, уже ничто не помешает нам подумать о банальной интрижке.
Рита молчала. Ей было ясно, что Грэм провоцирует ее, что в настоящий момент им руководит простое желание отплатить ей за то минутное замешательство, какое он испытал, услышав вопрос о родителях. Да, отношения явно не складывались. И хотя ей давно уже следовало привыкнуть к мысли, что первый сеанс никогда не бывает плодотворным, откровенная враждебность некоторых пациентов неизменно расстраивала ее.
– Как вам кажется, тот, кто схватил вас в подземелье, действительно хотел, чтобы вы остались там навсегда? Или наоборот, хотел заставить вас повернуть обратно? Напугать и таким образом помешать вам двигаться вперед.
– Скорее, помешать мне двигаться вперед, – ответил он сразу же, хотя до этого утверждал обратное.
– И кто же это мог быть?
– Мои предрассудки, очевидно.
– Предрассудки в отношении меня. Вы не считаете меня опытным врачом, способным помочь вам справиться с вашими затруднениями. Я права?
Настал его черед держать смертоносную паузу. Держать ее, точно рукоять меча, которая под действием чар нагревается прямо в ладони. Держать до судорог, до скрежета зубовного... И он справился с этим блестяще. Ни минутой больше и ни минутой меньше.
Слабая улыбка, подчеркнуто снисходительный тон.
– Да. Но, возможно, вам удастся доказать мне обратное.
Поединок с пациентом... О, как бы посочувствовал ей профессор Циммерман, ее духовный наставник и научный руководитель! Впрочем, это еще не самое худшее. Дать втянуть себя в манящий сумрак бессознательного, разыграть драму сопричастности – вот самая кошмарная, самая непоправимая из ошибок, которые способен совершить психотерапевт.
И она совершит ее позже – увы, увы! Опасное очарование этого ущербного и в то же время невероятно харизматичного человека окажется сильнее ее хваленого инстинкта самосохранения, и все случившееся шестью неделями позже (она запомнила каждую из этих недель, каждый из этих дней), по сути, явится неизбежным следствием той первой и единственной (о, врачебное тщеславие!), но такой желанной ошибки...
Рита посмотрела на часы.
– Ваше время истекло. Вернемся к этому в четверг, если не возражаете.
Глава 4
Сколько лет должно пройти, чтобы все это забылось, ушло в небытие? Четырех явно недостаточно. А бывает такое, что не забывается никогда? Вот уж кошмар так кошмар! Его руки с переплетенными пальцами, расслабленно лежащие на коленях... те же руки, судорожно стискивающие подлокотник кресла... темные, запавшие от усталости глаза.
– Вы сейчас работаете над книгой?
– Я всегда работаю.
Бывало, он сразу садился в кресло напротив и оставался в нем до конца беседы; в другой раз мог расположиться поодаль, а потом внезапно пересесть. Рите не хотелось думать, что он играет с ней, на свой особый манер проверяет ее на прочность, но временами это предположение напрашивалось само собой.
– Итак, на чем мы остановились?
– На ваших детских страхах, одним из которых был страх перед наказанием.
– О! – Он на мгновение задумался. – Не думал, что вы это запомните.
– Я запоминаю все, что говорят мои пациенты. Иначе в наших беседах не было бы никакого смысла.
– Согласен. Итак, страх. – Грэм медленно откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. – Я вообще много чего боялся. И в детстве, и в юности...
– Темноты?
– Нет. Темноты – никогда.
– Чего же?
– Уличных драк, к примеру. При этом меня нельзя было назвать хилым или болезненным. Я занимался спортом и был нормально развит для своего возраста.
– То есть в случае необходимости вы могли за себя постоять.
– В общем, да. И все равно боялся. Боялся, что такая необходимость возникнет.
– Вы боялись наказания за проступки – наказания, связанного с применением физической силы. Вы боялись уличных драк. Можем ли мы предположить, что все ваши страхи в конечном итоге сводились к одному – страху перед физической болью?
– Это очевидно. Но страх перед болью был не только страхом, вот в чем дело, но еще и... – Он улыбнулся и открыл глаза. – Соблазном. Понимаете, о чем я?
– Конечно.
– Я имею в виду ту разновидность боли, в которой присутствует эротический компонент. Эрос и Танатос. Да, я довольно рано сделал открытие, что эти явления взаимосвязаны. Любовь и смерть – и тому и другому сопутствует боль. Предсмертная агония – для всех тварей из плоти и крови. Родовые схватки, разрыв девственной плевы – для женщин. А для мужчин... ну, доктор, подскажите же мне! Придумайте что-нибудь.
– По-моему, вы не нуждаетесь в подсказках.
– Вы правы. Это обычное кокетство. Я всегда осознаю собственную правоту или НЕправоту.
– Пока что вы не сказали ничего нового.
Он снова улыбнулся своей особенной улыбкой, лукавой и рассеянной одновременно, которая делала его совершенно неотразимым. Скользнув по губам подобно бледному лучику света, она мгновенно таяла, вызывая у собеседника смутное желание увидеть ее еще раз.
– Ах, что за удовольствие беседовать с врачами! Их невозможно шокировать. Простите, я отвлекся... О чем мы собирались поговорить?
– О вашем первом сексуальном опыте, если не возражаете.
– О самом первом? Или о первом настоящем?
– О том, с которого вам будет легче начать свой рассказ.
– Что ж, ладно. – Из кармана пиджака Грэм извлек пачку сигарет, вопросительно посмотрел на Риту и, когда она кивнула, придвинул к себе пепельницу и закурил. – Однажды в подростковом возрасте мне довелось побывать в так называемом пионерском лагере, слышали о таких? Туда замороченные родители могли сбыть на время летних каникул своих до смерти надоевших отпрысков, чтоб те не болтались без дела по улицам и не учились плохому. Теперь это называется «летний лагерь труда и отдыха», этакий пережиток советских времен. Я оказался там в результате происков все той же бабки, которая считала, что тепличная атмосфера нашего дома отнюдь не способствует превращению мальчика в настоящего мужчину. В каком-то смысле она была права, но, боюсь, не в том, в каком сама полагала. Недостаток мужского воспитания – в этом она видела причину всех моих странностей, в том числе привычки фантазировать и пропускать мимо ушей большую часть ее бесценных рекомендаций. Короче, меня отправили в эту исправительную колонию для несовершеннолетних. Не буду утомлять вас подробностями, тем более что в итоге все сложилось не так плохо, как я ожидал. Конечно, мне, домашнему мальчику, пришлось в неравных боях отстаивать свое право на честь и достоинство – дети безжалостны, знаете ли, и вовсе не так невинны, как принято считать... Я делал это не очень умело, но с неизменным ожесточением, за что заслужил прозвище Больной. В этом смысле. – Он покрутил пальцем у виска. – Так я избавился от своих детских страхов. Хотя «избавился» – в данном случае не совсем правильное слово. Просто они перешли в другое качество. Я опять не сказал ничего нового?
– Я жду от вас не новизны, а правдивого изложения фактов.
– И что же? Я достаточно правдив?
Рита натянуто улыбнулась.
– Прошу вас, продолжайте.
– Уверен, во всех этих летних лагерях творилось примерно одно и то же. Пока пионеры рисовали стенгазеты и разучивали патриотические песни, вожатые предавались пороку в своих крошечных комнатушках с тумбочкой и кроватью или в подсобках лагерного клуба. А по ночам... По ночам будущие комсомольцы тоже давали себе волю, с той разницей, что по причине юного возраста не всегда осмеливались довести дело до конца. В большинстве случаев все сводилось к очередной вылазке на вражескую территорию и безобидному бою подушками, плавно переходящему в неуклюжую молчаливую возню на измятом постельном белье.
– Вы тоже принимали участие в этих набегах?
– А как же. Мне тоже нравилась глупенькая, миловидная блондинка (постойте, как же ее звали?.. ах да, Вика), за которой волочились все мальчики старше двенадцати лет. Помню, как мы с приятелем впервые забрались к ним в спальню. Предвидя вторжение, чертовки забаррикадировались изнутри, придвинув к двери одну из кроватей, и, несмотря на распахнутое окно, чувствовали себя в полной безопасности. Первый этаж в здании был довольно высоким, но что это значит для пары долговязых подростков, в крови которых играют гормоны! Мы влезли практически бесшумно и, не долго думая, сдернули с них одеяла: я – со своей блондиночки, Серега – со своей рыжей. Что мы собирались делать дальше? Черт, да ничего особенного. Приятен был сам факт попрания каких-то норм и правил. Бунт против установленного порядка. Хотелось чего-то низменного, животного, какой-то мерзости и грязи. Что смотрите? Вам это не знакомо? Мы хотели ворваться в спальню этих надменных девственниц, которым вскоре предстояло превратиться в надменных шлюх, вытряхнуть их из накрахмаленных постелей и посмотреть, чем это, черт подери, они так гордятся, какое такое сокровище прячут под своими ситцевыми юбочками.
– У вас получилось?
– Более-менее. Конечно, было немыслимо заниматься сексом в таких условиях – девчонки перепугались, едва не подняли крик, тем более что в спальне их было не двое, а шестеро, – но нам удалось вволю потискать их, и это уже можно было назвать первым сексуальным опытом, разве нет?
– Безусловно. Что побудило вас искать подобных удовольствий, сопряженных с опасностью быть пойманными и переданными на суд администрации?
– Сама опасность, разумеется. Плюс половой инстинкт. Я же сказал, мне нравилась эта девчонка. Я мечтал дорваться до ее тела, сделаться на какое-то время диким и необузданным, как варвар, оставить на ее нежной шейке след своих зубов.
– Оставить след? Это интересно.
– Еще бы! К тому времени я уже достаточно насмотрелся на своих ровесников, да и на тех, кто постарше, тоже. Я заметил, что девочкам нравится чувствовать чью-то силу. А мальчикам нравится демонстрировать силу. Совсем как в младших классах школы: если ты таскаешь девочку за косички, значит, ты в нее влюблен. Во всех случаях ключевым является слово «сила». Сила духа или сила мускулов... Я же не мог похвастаться ни тем ни другим. Значит, следовало в срочном порядке обзавестись этими качествами или выходить из игры.
– И вы пришли за этим к девочке-подростку.
– А к кому же еще, господи боже мой? Да, я пришел к ней, и она дала мне все, в чем я нуждался. Все, в чем я нуждался и чего искал.
– Она сопротивлялась?
– Да, был такой момент. К счастью, все они оказались не такими дурами, как мы предполагали, к тому же им тоже хотелось поразвлечься, так что они не стали поднимать шум, хитренькие бестии, а сделали именно то, на что мы в глубине души и рассчитывали, – накинулись на нас вшестером и задали нам трепку. И знаете, что самое интересное? После этого моя блондиночка так запала на меня, что сама уже до конца смены бегала за мной как привязанная. Что вы на это скажете?
– Скажу, что ваше время истекло. Продолжим в следующий раз.
– Эй, так нечестно! – вскричал он тоном шутливого негодования. – Ответьте, или ноги моей здесь больше не будет!
– Я отвечу вам, Грэм. Но не сейчас. В понедельник.
Дома, лежа в холодной постели (гладкие шелковистые простыни цвета лососины, кружево ручной работы – жалкая попытка сделать свои ночи романтичнее), она мысленно прокручивала в голове детали состоявшейся беседы. Этот пациент с самых первых дней занимал лидирующую позицию в ее личном хит-параде невротиков. Не то чтобы из-за него она стала явно пренебрегать остальными (она была профессионалом и никогда не позволяла себе ничего подобного), однако он был единственным, кто занимал ее мысли даже в свободное от работы время, а это являлось не симптомом, но предупреждением.
О своих детских впечатлениях он рассказал достаточно, это не вызвало у него никаких затруднений, из чего Рита сделала вывод, что его детство в общем и целом можно назвать счастливым. Никто не запрещал любознательному и впечатлительному ребенку заниматься тем, чем ему нравилось (а нравилось ему в основном разглядывать разные взрослые книжки с красочными репродукциями из дедовой библиотеки да бродить по большому сумеречному саду, окружающему дедов же загородный дом, где семья имела обыкновение проводить лето), рисовать красками и цветными мелками, лепить из глины (дед, как выяснилось, был скульптором, причем довольно известным), а позже исписывать горы тетрадей в тщетных попытках выразить невыразимое. Впечатления от этого, а также ИНОГО мира. Где он располагался, это мир, такой реальный для него и недоступный для окружающих? Никто из взрослых не мог дать ответа на этот вопрос. И никто не пытался вторгнуться в этот странный, неведомый мир, где маленький мальчик чувствовал себя как дома, за что Грэм был им безмерно благодарен. Похвальная родительская деликатность (бабушку, уничтожившую заветные тетрадки, в счет не берем) привела к тому, что он довольно рано осознал свою непохожесть на других детей – то самое, что при первой же встрече Рита назвала знаком избранности. Грэм знал это, да. Он был отмечен с самого раннего детства.
Итак, о детстве он говорил свободно, но стоило вступить в сексуальную сферу, моментально забуксовал. Рита привыкла к такой реакции со стороны пациентов-мужчин, поэтому постаралась сразу же растолковать ему, что и как.
«Это всего лишь часть работы, Грэм. Не главная, но необходимая. И чем меньше вам хочется этой работой заниматься, тем больше у меня оснований настаивать. Обойдя вниманием эту сторону вашей жизни, мы сведем на нет все усилия, как последующие, так и предыдущие».
«Насколько я понимаю, сейчас мы заняты поиском травмирующих обстоятельств, послуживших причиной невроза. Но искать их, поверьте, следует не здесь. Моя сексуальная жизнь в полном порядке. Если бы это было не так, я бы об этом знал».
«Ваша сексуальная жизнь в порядке – так подсказывает вам мыслящая часть вашего „я“, ваше сознание. Но ваше бессознательное, возможно, считает иначе».
«Объясните».
«Порой оказывается, что травма, якобы ставшая причиной заболевания, в действительности лишь толчок к проявлению чего-то ранее не осознанного, а именно существенного эротического конфликта. В этом случае травма утрачивает свое исключительное значение, поскольку патогенным фактором является вовсе не она, а тот самый, выявленный в результате кропотливого анализа, эротический конфликт».
«Но почему причиной неврозов должен быть обязательно эротический, а не какой-то другой конфликт?»
«Никто не говорит, что так должно быть, но чаще всего бывает именно так. Любовь включает не только сексуальность – все ее проблемы и конфликты имеют фундаментальное значение для человеческой психики, а при тщательном исследовании выясняется, что они гораздо важнее, чем предполагает пациент».
«Но вы же не станете утверждать, что нарушения в этой области являются единственным источником неврозов».
«Конечно, нет. Есть масса возможностей получить нервное расстройство. Не имея согласия с самим собой, вы оказываетесь близки к невротическому состоянию».
Некоторое время он хмурился на здоровенный колючий цереус в керамической плошке, и Рита уже приготовилась выслушать очередную шутку о фаллических символах, на что неизменно пробивало всех оказывающихся в кабинете мужчин, но ничего подобного не произошло. Вместо этого Грэм вздохнул и задал тот самый вопрос: «Итак, на чем мы остановились?»
Когда он протягивал руку, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, рукав его пиджака приподнимался, увлекая за собой манжету рубашки, и становился виден металлический браслет, больше похожий на оковы, чем на украшение: массивные плоские звенья, запаянный раз и навсегда замок... Браслет был явно тяжеловат для узкого запястья. Символом чего он являлся? Кем и когда был надет?
Засыпая, Рита твердо решила в самое ближайшее время прочесть какую-нибудь из его книг.
* * *
– Прежде чем вы продолжите рассказ о ваших юношеских подвигах, мне бы хотелось прояснить один момент. Это касается вашей бабушки, той самой, что изъяла из-под кровати некие рукописные шедевры, а позже настаивала на ссылке строптивого мальчишки в пионерский лагерь. Впервые упомянув о ней, вы назвали ее «добрейшая бабушка», в дальнейшем уже просто «бабка». Но и в том и в другом случае в вашем голосе слышался сарказм. Значит ли это, что со старшей женщиной семьи вас связывали какие-то особые отношения? Враждебность, скрытая неприязнь?
– Неприязнь, хм... Не совсем так. Она страшно баловала меня в раннем детстве, а потом ей вдруг захотелось, чтобы я стал героем. – Грэм пожал плечами. – С чего бы?
– А вы никогда не видели себя героем? К примеру, во сне.
– Смотря какой смысл вы вкладываете в это слово.
– Герой – это тот, кто совершает необыкновенные поступки, которые принято называть подвигами, во имя общезначимой цели, и таким образом превосходит пределы собственного бытия.
– О, так мы говорим о мифологии! Обо всех этих героях-полубогах вроде Геракла и Персея.
– О них в том числе.
– Должен признаться, что ни один из этих персонажей не казался мне до такой степени привлекательным, чтобы говорить об отождествлении... Разве что царь Иксион.
– Что? – Рита не сдержала изумления. – Иксион, самый дерзкий из бунтовщиков! Гордец, соблазнитель... Очень интересный образ, но он редко фигурирует и в художественной литературе, и в сновидениях. Давно вы заинтересовались им?
– Точно не помню. Впервые я прочел о нем... у Грэйвса, да. Затем у Юнга, у Кэмпбелла, у Камю. Хотя это не художественная литература, вы правы. Сновидения? – Грэм ненадолго задумался. Перевел на нее взгляд странно заблестевших глаз. – А знаете, ведь вы правы и в этом. Черт меня подери! – Он рассмеялся как мальчишка и всей пятерней взъерошил волосы. – Я и думать забыл про эти чертовы сны!..
– Похоже, вам есть что сказать, – улыбнулась Рита.
Его реакция на вернувшиеся из страны забвения сны была такой непосредственной, что она подумала: «Лед сломан». Но это было далеко не так.
Закурив сигарету, Грэм некоторое время обдумывал то, что собирался сказать.
– Была серия снов, очень ярких, повторяющихся с промежутком в несколько месяцев. В них я видел себя похищающим некую вещь (что это было, я так и не понял) у существ, которых с натяжкой можно назвать богами, а чуть позже – после целого ряда невнятных и сумбурных сцен – распятым на огненном колесе, как это было с царем лапифов.
– Позвольте уточнить. Что было раньше: сны о царе Иксионе или же книги о нем?
– Сны, причем как бы сильно они ни различались в деталях, основными мотивами оставались похищение и распятие.
– Что же вы могли похитить?
– Понятия не имею. Огонь у богов, как известно, похитил Прометей, за что был не распят на колесе, а прикован к скале. Это большая разница, поскольку колесо...
– Не что иное, как катящийся по небу солнечный диск, – кивнула Рита. – Неплохая компенсаторная реакция! Чем вы занимались в то время? Этот период вашей жизни был отмечен какими-нибудь знаменательными событиями?
– Пожалуй. Мне удалось издать сразу два полноценных романа, и мое имя замелькало на страницах журналов и газет.
– Те существа, у которых вы похитили некую ценную вещь (назовем ее труднодоступным сокровищем, в соответствии с традицией), действительно были богами?
– Ну, что-то нуминозное в них определенно было. Я имею в виду не внешний облик, а собственные ощущения от их присутствия. Но знаете, что меня удивляет? Абсолютное несоответствие классическому мифу. На колесе был распят Иксион, Зевс покарал его за посягательство на богиню Геру. Но я никогда не посягал на чужих жен! Я что-то украл, завладел, как вы говорите, труднодоступным сокровищем. Но был наказан не как Прометей, похититель огня, а как Иксион, похититель женщин!
– Для Зевса его супруга Гера является не просто женщиной, но в каком-то смысле и собственностью. Иксион посягнул на чужую собственность, на божественную собственность! То же самое сделали и вы.
– ???
– Прометей похитил огонь не для себя, он похитил огонь для людей. Вы же похитили сокровище для себя лично. Следовательно, ваш поступок следует приравнивать к поступку Иксиона, а вовсе не Прометея. Вы пожелали нечто для себя (нечто такое, что могут дать только боги), и царь Иксион пожелал нечто для себя – в результате вас постигла одна и та же участь. Мне очень жаль, Грэм, но в таких случаях расплата неизбежна.
– Собственность богов, – задумчиво пробормотал он, глядя в окно. – Огонь.
– Когда раскрылся ваш дар? – спросила Рита, заранее зная ответ. – Я имею в виду сверхчувственное восприятие. В детстве?
– Нет. – Грэм нахмурился и почему-то опустил голову, упорно избегая ее взгляда. – Как раз тогда, когда мне начали по-настоящему удаваться книги. Когда я поверил в собственные силы. Когда пришел успех.
– Ну что ж, вот мы и добрались до сути дела. Ваш дар и есть то самое сокровище.
– Но разве можно сказать, что я похитил его?
– А разве нет? Вы не прилагали для этого никаких усилий? С самого раннего детства вы работали над собой, развивали свои способности, прислушивались к своему внутреннему голосу. Вы лепили из глины, рисовали, исписывали тетрадь за тетрадью – это, по-вашему, не работа? Вы ломились и ломились в эту дверь, и в конце концов она открылась. Вы вошли в нее – да-да, я знаю точно, что вошли! А ведь никто не говорил вам, что это безопасно.
– Выходит, каждый одаренный человек – похититель огня?
– В символах бессознательного – да. Несомненно. Боги, знаете ли, не отличаются альтруизмом и мало что жалуют просто так.
– А вы язычница, – заметил он с удовольствием.
Ее это не смутило.
– Все психиатры по большому счету язычники. Как вы думаете, почему практически вся психологическая символика основана на древнегреческой мифологии?
– Ну, Древняя Греция – это колыбель современной цивилизации.
– Верно. Ключевое слово – «древность». Мифологические содержания фантазий или сновидений свидетельствуют о том, что вы прикоснулись к самому древнему слою бессознательного, где дремлют общечеловеческие, изначальные образы, так называемые архетипы.
– Если можно, подробнее.
– Вы образованный человек, Грэм, и наверняка слышали о том, что, помимо сознания и личного (индивидуального) бессознательного, существуют определенные базовые структуры мозга, единые для всего человечества. Это и есть коллективное бессознательное. Личное бессознательное содержит утраченные воспоминания, вытесненные (намеренно забытые), тягостные для субъекта впечатления, а также некоторые подпороговые восприятия, которые оказались недостаточно сильны, чтобы достичь сознания. Коллективное бессознательное – это царство изначальных образов. Они представляют собой одновременно и чувство, и мысль; они даже обладают неким подобием собственной, самостоятельной жизни, вроде жизни частичных душ в философии гностиков, из-за чего их еще принято называть автономными комплексами. Ваш сон, где вы разделяете участь царя Иксиона, построен отнюдь не на индивидуальном материале, он говорит на универсальном языке – языке мифа, – и мы вполне можем позволить себе, отыскав соответствующие параллели, выстроить весь контекст.
– Похоже, это самое коллективное бессознательное уже давно не является для вас загадкой.
– Напротив. Доктор Юнг постоянно подчеркивал, что не следует поддаваться иллюзии, будто действительная природа бессознательных процессов уже познана. Нам никогда не удастся продвинуться дальше некой условной аналогии.
– Ладно, сдаюсь. Я в самом деле недооцениваю вас, сам не знаю, почему. Извините. А теперь, когда я низвергнут и растоптан, быть может, вы наконец объясните, что означают эти повторяющиеся сновидения?
Он признавал себя низвергнутым с той же высокомерной улыбкой, с какой говорил «но, возможно, вам удастся доказать мне обратное». Гнусный манипулятор!
– Сновидения не играют с нами в кошки-мышки. Они всегда говорят именно то, что хотят сказать. Правда, мы не всегда понимаем их язык, но в данном случае это не очень трудно. Вы видели себя повторяющим судьбу Иксиона, стало быть, вы и есть Иксион. То есть та часть вашего драгоценного «я», которая доступна для обозрения, имеет вид талантливого и успешного писателя, весьма довольного собой и безжалостно высмеивающего любые попытки призвать его к благоразумию. Но тайная, невидимая часть, ваш темный двойник, ваше sol nigredo[3]3
«Черное солнце» (лат.) – алхимический термин, психологическое значение которого впервые раскрыл К.Г. Юнг в своей работе «Психология и алхимия».
[Закрыть] – это царь Иксион.
– Гордец и соблазнитель, – медленно повторил Грэм ее слова. Покачал головой. – Так вот я каков...
– Не вы. Та часть вашей психе, которая отозвалась на идею присвоения божественной собственности с последующим распятием и таким образом активизировала архетип. Однако следует помнить не только о преступлении и наказании, но и о том, что это было за наказание. Распятие на колесе – отнюдь не то же самое, что распятие на кресте. Надеюсь, вы это понимаете.
– Да.
– Идея колеса-солнца необычайно стара, возможно, это древнейшая из всех религиозных идей. Распятие на нем является жертвой, при помощи которой предполагают умилостивить солнечное божество, подобно тому как плодородие земли обеспечивается ритуальным совокуплением на пашне.
Неожиданно он встал и, держа руки в карманах, прошелся по кабинету. Нервная, развинченная походка... Сшитая точно по фигуре, слегка измятая одежда... Рите отчего-то вспомнилось знаменитое выражение – «героиновый шик». Кажется, так говорили про Кейт Мосс, вечно сидящую на опиатах.
– Скажите, Грэм, вы отдаете себе отчет в том, какое впечатление производите на окружающих?
– Думаю, самое разное. Это зависит от обстоятельств и от того, какого рода отношения связывают меня с этими людьми.
– Вас интересует чужое мнение?
Он широко улыбнулся:
– Боюсь, что нет. Это очень плохо?
– Плохо? Не знаю. Я здесь не для того, чтобы отчитывать вас за плохое поведение или пытаться что-либо в вас изменить. Люди бесконечно разные. Вы такой, какой есть, и с этим ничего не поделаешь.
– Тогда чего ради мы пережевываем эту жвачку: мои впечатления, мои воспоминания, мои сны?
– Я стараюсь помочь вам обрести утраченную целостность. Хотя, конечно, достичь абсолютной целостности все равно не удастся, да это и не нужно. Естественное состояние человеческой психе состоит в столкновении различных ее частей. То есть ей присущ определенный уровень разъединенности – состояние, которое буддисты называют «десятью тысячами вещей». – Она немного помолчала. Стоит ли объяснять так подробно? – Где-то внутри вас произошел болезненный раскол, так называемая диссоциация личности, вызванная наличием комплексов. В их наличии нет ничего патологического, но если комплексы несовместимы, то некоторые из них, наиболее оппозиционные сознанию, откалываются и начинают жить собственной жизнью. Когда расщепление достигает органических структур, можно с полным правом говорить о психозе. В вашем же случае это обыкновенный невроз.
Глубоко засунув руки в карманы и от этого немного сутулясь, он стоял посреди кабинета и мрачно смотрел на сидящую за столом Риту.
– Почему вы решили, что вам это удастся?
– Удастся что?
– Помочь мне обрести утраченную целостность.
– Послушайте, Грэм. – Она чуть подвинулась к спинке кресла и аккуратно сложила руки на коленях. – Вы писатель, для вас естественно иметь дело с образами, идеями и их словесным выражением, но вы никуда не годитесь как врач, поскольку не имеете для этого ни соответствующих знаний, ни опыта. Я же не в состоянии написать ни строчки, если только это не медицинское заключение, зато в кресле психиатра чувствую себя на своем месте. Я пользуюсь авторитетом у коллег, и мне доверяют пациенты. Если бы речь шла о литературе, то вы были бы экспертом, а я – дилетантом. Но поскольку речь идет о психологии неврозов, смиритесь, что я эксперт, а вы дилетант.
Он молчал. Трудно было сказать, о чем он думает. Может, о том, что пора сматываться? Браслет из белого металла сполз и слегка провис на запястье, показавшись из-под манжеты рукава.
– Не хотите присесть и продолжить рассказ? – поинтересовалась Рита как можно дружелюбнее.
– Рассказ? – в замешательстве переспросил Грэм.
– Ну да. О ваших ночных похождениях в лагере труда и отдыха.
– Ах да! Как я был бойскаутом. – Он скорчил гримасу. – Неужели это о чем-то вам говорит, доктор?
– Представьте, да. Если вы не возражаете, хотелось бы услышать окончание истории. Итак? Вы с приятелем забрались в девичью спальню, и девчонки задали вам трепку...
