Текст книги "Теперь ты умеешь (СИ)"

Автор книги: Татьяна Томах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

   – Что? – спросил Паша, почему-то чувствуя холодок в груди от ее взгляда.

   – Просить тебя умереть еще раз.

   Она замолчала, отведя взгляд в сторону.

   – Я... – Паша поперхнулся. – Зачем?

   – Понимаешь... Мы просчитали на Прогнозисте – куда ни кинь, получается, им нужен мессия.

   – Кто?

   – Ну, пророк. Святой. Кто сперва будет делать разные чудеса, спасать людей, говорить им умные вещи. А потом они его как-нибудь жестоко убьют. Сожгут. Или распнут. А после мученической смерти назовут святым и будут ему поклоняться. И все что он говорил, будут учить наизусть, передавать детям и жить по этим заповедям. Одним словом, стремиться к гуманизму и всеобщему братству.

   – А без мучительной смерти никак? – сглотнув, робко спросил Паша. – Просто стремиться  к гуманизму и братству?

   – Неа, – с сожалением покачала головой Аня. – Сам вспомни нашу, земную историю.

   – Это как-то дико и тупо.

   – Что есть, то есть, – Аня пожала плечами. – Плохо, что кроме тебя, некому. Женщину всерьез не воспримут, Игорь Дмитриевич – староват, Макс – ребенок. Егор – слишком...э... простоватый и брутальный... такого забрасывать камнями – никакого удовольствия, сам понимаешь, – Аня усмехнулась. Кажется, ей было неловко уговаривать Пашу умереть. Поэтому она пыталась вот так мрачновато и не очень смешно шутить.

   – То есть, остаюсь я?

   – Точно, – согласилась Аня.

   – А потом... после... – Паша запнулся, чтобы не сказать «если я выживу». Чего нагнетать, если вероятность выжить – целых девяносто пять процентов, если, конечно, вовремя перенести тело в реанимационный блок. – Потом ты разрешишь нарисовать себя?

   – Сколько угодно, – с облегчением сказала Аня и виновато посмотрела на него. Наверное, обрадовалась, что он так легко согласился, но потом ей стало стыдно за эту радость.

***

   Умирать было больно. И обидно. Он ведь хотел этим людям добра. Никого не убил, не искалечил, не обокрал. Наоборот – хотел подарить им немного добра, света, любви. Сделать мир лучше. Почему за это нужно убивать? И убивать так мучительно и больно. Интересно, согласился ли бы он на такое, если бы не Аня? Просто ради...чего? Эксперимента? Модели? Ради этих злых, неблагодарных, жестоких людей... А каково было тому, другому, который умирал просто ради людей и не надеялся на то, что воскреснет?

   А через некоторое время осталась только боль, все мысли и чувства растворились в ней – мучительной и бесконечной. Паша забыл, кто он, и что такое Модель. Забыл, что смерть ненастоящая, и что где-то там, за ее порогом, ждет Аня и чудесные, самые лучшие, ненаписанные картины. Он поверил, что сейчас умрет навсегда, и это было так несправедливо, так невыносимо – потому что ведь жизнь только началась, он не успел...чего? Ничего не успел. Жить, любить, рисовать, увидеть мир... Слезы текли по обожженным щекам, кровь – по израненному телу, воздух царапал пересохшее горло, каждый вздох давался все с большим усилием и болью. Хотелось, чтобы это все прекратилось, но прекращение означало смерть, поэтому Паша жадно и отчаянно цеплялся за каждое наполненное мукой мгновение.

   – Прости, – вдруг сказал плечистый легионер, лицо которого почему-то показалось знакомым – Егор? Но разглядеть Паша ничего не успел, потому что легионер вонзил в его сердце копье, и Паша, наконец, умер.

***

   – Прости, – Анин голос дрожал, в глазах блестели слезы. – Я не знала, что это будет так. Я бы никогда... если...

   – Ничего, – бесцветно ответил Паша, обрывая ее. Чтобы не слушать, как она врет, что никогда не попросила бы его, если бы знала. – Ничего страшного.

   И попытался улыбнуться. Кажется, в нем что-то сломалось. Что-то важное. Умерло там, на помосте для казни, под камнями, плевками и ударом копья в сердце. Как будто он настоящий остался там, а здесь воскресили наскоро слепленный из голографических проекций аватар.

   – Помнишь, ты хотел меня нарисовать? – напомнила Аня и покраснела.

   – Да. Как-нибудь, – неопределенно ответил Паша. Зыбкому призраку, в которого он превратился, больше не хотелось ничего рисовать. Слишком сложно – собирать целые миры из бумаги, карандашных линий и цветных пятен. Ему бы удержать собственную цельность, не рассыпаться на осколки и тени.

   Игорь Дмитриевич сказал, что нужно появиться там, в модели, еще раз. Показать им чудо воскрешения. Паша послушно согласился. Когда он опустился в капсулу, сердце обожгло холодом – будто копье легионера опять  вонзилось в грудь.

   Потом он сказал Игорю Дмитриевичу:

    – Я ведь говорил им хорошие и правильные слова. Но для того, чтобы их услышать, им нужно было меня сперва убить. А потом увидеть, что вопреки здравому смыслу, я воскрес. И только тогда они задумались над тем, что я говорил. Хотя сами слова ничуть не изменились. Вам не кажется, что есть что-то неистребимо порочное и извращенное в человеческой природе? Если истина и добро доходит до них только таким сложным путем?

   Игорь Дмитриевич посмотрел на него с удивлением. Должно быть, он не привык, чтобы Паша так говорил.

   – Пашенька... – мягко и слегка неуверенно начал он. И замолчал, впервые куда-то растеряв свою многословность. Потом извиняющее улыбнулся: – Похоже, я сейчас не могу придумать ничего, кроме избитой сентенции, что не стоит обобщать, потому что все люди разные. И, в конце концов, мы с вами тоже люди, но наша природа, вроде бы...

   – Возможно, – перебил его Паша, – я уже не совсем человек.

   Лицо Игоря Дмитриевича стало изумленным.

   – Видите ли, – попробовал объяснить Паша то, что пока сам толком не понимал, – Мы вообще все здесь делаем то, что обычно делают боги, а не люди. Уже это как-то влияет...  Но главное, в человеческой природе заложена смертность. Она определяет очень многие ключевые вещи. Когда умираешь и опять воскресаешь, эта система ломается. Наверное, чем чаще это происходит, тем меньше от нее остается. И ты постепенно становишься кем-то другим.

   – Кем? – еле слышно спросил Игорь Дмитриевич.

   – Я не знаю.

   Возможно – подумал Паша, – мне стоит умереть еще раз. Чтобы понять. Или чтобы попробовать вернуться назад. Найти какой-то смысл. Например, захотеть снова рисовать.

***

   – Поздравляю! – сказала Ирина, широко улыбаясь. Странно, теперь в ее чертах Паше больше не мерещилась Юля. Более того – он уже с трудом припоминал, кто это. Прежняя жизнь, до Модели, казалась ему далекой, будто скрытой туманом. Как фильм на старой пленке, где силуэты слегка размыты, голоса искажены, а интерьеры подернуты рябью помех. О том Паше он думал, как о каком-то другом, знакомом, но уже слегка подзабытом, человеке. Впрочем, так и было.

   Жил мальчик в сером дождливом городе. Горевал о погибших родителях, тосковал от одиночества, мечтал о любви, дружбе и признании, рисовал этюды, надеялся когда-нибудь написать гениальную картину. Влюбился в девочку – кажется, ее звали Юля. Верил, что это по-настоящему и навсегда. Но она врала ему – что-то про больную мать, кредит, долги, лекарства. Конечно, он отдал все что было – квартиру и родительское наследство, и даже больше. И Юля тотчас исчезла, как и не было, вместе с деньгами, напоследок обозвав мальчика бездарностью и неудачником – чтобы хоть как-то оправдать свое вранье, воровство и постыдное бегство. Трогательная  и глупая история. Тысячи таких. Что о ней вспоминать?

   – Подождите, с чем поздравления? – удивился Игорь Дмитриевич.

   – Эксперимент с Моделью закончен, – сказала Ирина. – Всем спасибо. Молодцы.

   – Но ведь... мы едва добрались о настоящего времени... То есть, примерно начало двадцать первого века, если сравнивать с Землей. А дальше?

   – Это отличный результат, – Ирина улыбнулась. – К тому же, мы уже скоро подлетаем к планете. Вам нужно отдохнуть. Собраться. Подготовиться к настоящей работе.

***

   Паша ждал, когда она придет. И почувствовал, что она уже стоит за дверью – поэтому открыл, не дожидаясь стука.

   – Почему, – спросил он, – мне раньше казалось, что ты очень похожа на одну девушку, а теперь я вообще не замечаю этого сходства?

   – Я стараюсь, – отозвалась Ирина с улыбкой в голосе, – дать каждому облик того, кого он хотел бы видеть.

   – Иногда хочется видеть того, воспоминания о ком причиняют боль. И кого лучше бы не видеть вовсе.

   – Это как-то... парадоксально.

   – Люди вообще парадоксальные существа.

   – Я знаю, – в ее голосе была улыбка и нежность.

   – Собственно, я спросил потому, что сейчас вообще не различаю твоих черт. Человеческих черт. Ты не могла бы...

   – Как тебе угодно. Просто скажи.

   – Хотелось бы твой настоящий облик, – попросил Паша.

   – Тебе будет непривычно.

   – Я попробую привыкнуть.

   Он все-таки ахнул и зажмурился. Она светилась слишком ярко. Белые нити, сплетения огненной проволоки, брызги росы под солнцем, быстрые августовские метеоры в небе.

   – Ты очень красивая, – сказал Паша, стараясь привыкнуть на нее смотреть. Но глаза все равно слезились.

   – Спасибо.

   – А можно... я нарисую тебя? Когда-нибудь потом? Может быть, в другом мире?

   – Конечно! – она засмеялась, и это было как звон серебряных колокольчиков на теплом ветру.

   – А в чем была суть эксперимента?

   – Ты сам знаешь.

   – Мы ведь... вернемся обратно на Землю? Нет никакой дикой отсталой планеты, которую надо спасти?

   – Есть.

   – Это Земля?

   – Я ведь говорила – ты знаешь, – она опять засмеялась.

   – Если сейчас просчитать прогноз развития Земли... или Модели – она ведь теперь ее копия, да? – каков будет этот прогноз?

   – Спроси что-нибудь, на что ты сам не знаешь ответа, – теперь в ее голосе была грусть.

   – Глупый вопрос, – согласился Паша. – Это видно и без Прогнозиста. Люди убивают планету. И друг друга, До сих пор. Как дикари. Только теперь есть шанс уничтожить весь мир разом. Вопрос только во времени, да? И что, мы действительно, можем как-то это изменить?

   – Попробуйте.

   – А...мы вообще покидали Землю? Или это все иллюзия?

   – Конечно, – она будто нахмурилась, свет чуть потускнел, но потом опять вспыхнул: – было необходимо, чтобы вы увидели ее со стороны. Научились менять масштаб, смотреть издалека и вблизи, приближать и удалять, менять скорость течения времени, моделировать вероятности...

   – Мне кажется, – задумчиво сказал Паша, – что мы... что я теперь умею это делать на самом деле. Не с Моделью, а по-настоящему... понимаешь?

   – Конечно, – засмеялась она, – Ты умеешь. Вы все умеете. И умели раньше. Только не знали об этом. Ты теперь знаешь.

   – Для этого и был Эксперимент, да?

   Она промолчала, но Паше и не нужен был ответ.

   – А еще... – он замялся, но потом все-таки решился сказать: – мне кажется, что в промежутках между смертью и жизнью я был кем-то, похожим на тебя. Я теперь вообще человек?

   – Человек, – тихо сказала она и вдруг поцеловала его в лоб – легко и невесомо, как могло бы это сделать существо из света, воздуха и музыки серебряных колокольчиков: – совершенно такой, каким он должен быть. Научи теперь их.