Текст книги "13 историй из жизни Конькова (сборник)"

Автор книги: Татьяна Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Он верил

Он пришел к нам вечером. И сначала, в сумерках, я принял его за простой серый камушек. Таких много на берегу.

Но камушек шевельнулся, пробежал немного, встал столбиком. И я увидел круглые уши, бусинки-глаза, смешную усатую мордочку.

Усы ходили вправо-влево, вправо-влево: кто это очутился на его пути, такой громадный?

А может быть, гостю хотелось попробовать хлеба с колбасой, которые мы ели?

Стараясь не шуметь, я стал тихонько поворачиваться.

Но тетя Рая дернула меня за рукав:

– Что ты все крутишься? Очень тебя прошу, посиди спокойно.

Тетя Рая была расстроенная. И ее муж, дядя Гена, тоже очень расстроенный и сердитый. Они считали, что нам сегодня ужасно не повезло.

Пароход, которым мы должны были ехать от бабушки к себе в город, не пришел.

– И не придет сегодня, – объяснял всем матрос на пристани. – Скоро осень. Вверху по реке большой туман. Все суда будут стоять до завтрашнего утра.

Мы хотели вернуться к бабушке, но последний автобус в ее деревню уже уехал. Пошли на вокзал, в зал ожидания, а там уже набралось полно народу. Люди сидели на скамейках, на чемоданах, прямо на полу.

Мне было жалко тетю Раю. И немножко стыдно за себя. Потому что сам я расстроился только чуть-чуть. В самом начале. Но потом дядя Гена сердитым голосом сказал такое… такое… что я не удержался и закричал «ура».

Он сказал, что, чем валяться ночь в душном зале, лучше просто под открытым небом, на берегу. По крайней мере, на свежем воздухе.

Еще никогда в жизни я не ночевал под открытым небом, на свежем воздухе, на берегу большой реки.

Я только читал и завидовал путешественникам, которые ночуют, завернувшись в походные плащи и подложив под голову дорожные мешки.

А теперь мы сами будем путешественниками!

Правда, тетя Рая, услыхав про голую землю и плащи, не очень обрадовалась. Она сказала, что так нетрудно и простудиться, и велела, чтобы мы с дядей Геной набрали на берегу каких-нибудь досок и принесли от пристани несколько пустых ящиков. Еще она велела выдернуть там, где мы собирались ночевать, все репейные кусты и тщательно перевернуть все прибрежные камни.

Тетя Рая боялась пауков и мокриц.

– У воды, – говорила она, – всегда полно всякой нечисти.

Мы таскали доски, дергали репьи и переворачивали камни, наверное, целый час. И, честно говоря, здорово устали.

Но все равно я бы ни за что не променял такую жизнь на тесный и душный вокзал. Множество интересного, чего не увидишь и не услышишь днем, происходило вокруг в таинственном вечернем мире.

На реке зажглись бакены, и от них по воде бежали светлые дрожащие дорожки. Живым столбом толклись под фонарем у пристани мелкие ночные бабочки. Плескалась в воде рыба. Из темных кустов доносились непонятные, загадочные шорохи.

А в нашем маленьком лагере было светло и уютно. Мы сидели вокруг костра и ужинали хлебом с колбасой.

…В свете этого костра я и увидел мышонка. Он подошел совсем близко. Кусочек хлеба, который я тихонько кинул ему, долетел почти до самого его носа. Но ушастик испуганно отскочил в сторону и скрылся в темноте.

– Не вертись, ешь спокойно, я же просила тебя, – сказала тетя Рая усталым голосом. А дядя Гена посмотрел на меня строго.

Я перестал шевелиться, только голову вытянул, чтобы увидеть, когда «он» придет снова.

Но лучше бы я совсем не смотрел! Потому что тетя Рая тоже начала приглядываться и первая увидела. И вскочила, и закричала так испуганно, словно увидела целого волка.

– Гена, Гена, мышь! Я так и знала! Да мышь же! Прогони. Умоляю тебя.

Но дядя Гена не мог встать, у него болела спина из-за камней и досок.

– Пошел! – И камень, брошенный им, упал в том самом месте, где только что стоял мышонок.

Я закрыл глаза, и колбаса застряла у меня в горле. Вскочил и бросился туда, где глухо стукнул камень. Камень был, а мышонка не было.

Я шарил по земле, но пальцы хватали речные голыши да противные колючие репьи.

– Вымой руки, гадость какая, – брезгливо поморщилась тетя Рая.

А дядя Гена усмехнулся довольно:

– Ищи ветра в поле!

Конечно, он не покажется больше. Я знал это и все-таки смотрел – а вдруг. Есть мне совсем расхотелось. И на берегу почему-то сразу стало холодно и неуютно.

«Он пришел к нам, такой маленький. А мы! Как мы встретили его…»

Тетя Рая внимательно посмотрела на меня:

– Разве мне жалко колбасы? На, положи ему, если тебе так хочется. Только подальше.

– Давайте, давайте, – обиделся дядя Гена. – Поваживайте!

Я сидел и думал, что он сейчас думает про нас, мышонок. Вот он жил на берегу, совсем один, в стране дремучих трав. И вдруг появились мы, такие большие и незнакомые. А может быть, он жил не один и шел к себе домой, где его ждали. Но мы загородили ему дорогу. Или даже разрушили его дом, когда расчищали себе место на берегу. Разрушили чужой дом и даже не обратили внимания.

Я думал про все это, а дядя Гена внимательно смотрел.

И вдруг он пошарил вокруг себя рукой и кинул теперь уже не камень, а палку, небольшую такую палку, но для мышонка, наверное, целое дерево.

– Какой настырный! – удивленно сказал дядя Гена. – Привык, видать, царствовать здесь, у плохих хозяев. – И он показал рукой на ларек, который стоял у пристани: – Вон какие щели везде. Ну ничего, больше не заявится. Можете спать спокойно.

Дядя Гена лег на доски и укрылся плащом. И, наверное, сразу заснул, потому что больше не шевелился.

И мне тетя Рая тоже велела лечь.

Но сон почему-то не шел ко мне. Наверное, мне мешали звезды.

Вдруг чья-то тяжелая рука легла мне на плечо. Оказывается, это дядя Гена не спал под своим плащом и показывал мне глазами на тетю Раю: «Тише».

Я пожал плечами, мол, и так лежу тихо.

Но он опять повторил свое «тише» и внимательно поглядел в камни. Мышонок снова был здесь! И мне стало так трудно. Я обрадовался и тут же испугался. В третий раз дядя Гена не промахнется! А мне нельзя даже крикнуть, чтобы не разбудить тетю Раю.

Я лежал, как настоящий изменник, и горький стыд царапал мне горло.

«Лучше бы мы уехали вечером. Лучше б ночевали в душном вокзале». Мне больше не хотелось быть путешественником.

А дядя Гена все шептал свое «тише» и почему-то тихонько смеялся.

Я хотел отодвинуться от него. Но ночной холод забирался мне под куртку, я чувствовал, что весь дрожу. Последнее, что я запомнил сквозь сон, как дядя Гена накрыл меня своим плащом, а другой край плаща зачем-то вытащил из-под бока и опустил на землю.

…Я проснулся оттого, что солнце било мне прямо в лицо, хотя было еще совсем рано. Тетя Рая спала. А дядя Гена сидел рядом со мной, как будто ждал. Край плаща по-прежнему лежал на земле.

Дядя Гена немножко отодвинул этот край, и… я увидел прямо рядом с собой ушастую мордочку, два блестящих глаза.

Мышонок как ни в чем не бывало шевелил усами вправо-влево, и на груди его было белое пятнышко, словно фартучек. Прямо ладонью дядя Гена взял и накрыл мышонка. А потом легонько подтолкнул пальцами:

– Теперь не замерзнешь, беги!

Он стал мне объяснять шепотом, что это, оказывается, полевая мышь. Мышь-малютка. Есть такая разновидность. Ей не нужны ни наша колбаса, ни хлеб. А просто мышонка потянуло на тепло. Что, наверное, он еще очень молод и неопытен. И это первая в его жизни осень.

Он что-то еще объяснял, дядя Гена, про особенности и повадки полевых зверьков.

Но я знал, я знал одно. Он верил нам, людям, маленький мышонок, глупый, серый и смешной. Он верил.

Если взялся за гуж

Каждый вечер в нашем большом дворе жильцы прогуливают собак и кошек. Каких только зверей здесь нет: большие и совсем маленькие, голосистые и молчаливые, пушистые и гладенькие. Настоящая выставка. И хозяева с гордостью смотрят на своих питомцев и сравнивают – кто самый красивый, самый храбрый, самый умный. И еще с удовольствием окликают животных по именам, потому что эти имена красивые, звучные и приятные.

Мне тоже очень хотелось, чтобы у меня кто-нибудь такой жил. И чтобы я красовался с ним во дворе.

Я долго просил маму, но она все не соглашалась. Она говорила, что вырастить и воспитать животное нелегко. Оно требует постоянного ухода и внимания.

– Если уж тебе так хочется, – предлагала мама, – купи в зоомагазине рыбок или черепаху. Проверь себя. Рыбам, по крайней мере, можно только один раз в день корму насыпать, и все дела.

Но я не хотел рыбок. Я хотел, чтоб по улице гулять. И чтобы все смотрели и завидовали.

И я решил перехитрить маму.

У нас в подъезде, под лестницей, которая ведет в подвал, жила ничейная кошка. Сначала она одна жила, а потом у нее появились маленькие котята.

И вот однажды, в праздник, когда мама была веселая-веселая и к нам пришли гости, я быстро спустился вниз, схватил у кошки одного котенка и притащил домой. Прямо в комнату, где сидели гости. И сказал:

– Вот! У всех праздник, а он – под лестницей. Там темно и холодно. А сегодня всем должно быть хорошо.

Гости зашумели, засмеялись, а одна гостья, тетя Шура, даже засморкалась в платочек:

– Какое доброе сердечко!

И мама только вздохнула.

Я обрадовался и побыстрей оттащил котенка на кухню. Налил ему молока в крышку от консервной банки, разломил котлету и стал ждать, когда он поест, чтобы быстрей идти с ним прогуливаться.

Но котенок почему-то ничего не ел. Да и ходил совсем плохо, все время тыкался мордочкой в пол.

«Завтра прогуляюсь, когда подрастет», – решил я и убежал играть с мальчишками в футбол.

…Когда я вернулся, гости ушли и мама мыла на кухне посуду. Котлета, которую я оставил котенку, по-прежнему лежала на полу нетронутая. Молоко было разлито и размазано. Котенок, мокрый и некрасивый, ползал по полу и пронзительно пищал.

– Он есть просит, – сказала мама. – А хозяин в это время гоняет по улице.

– Так пусть ест, если хочет, – ответил я. – Я ему оставил.

Мне почему-то мокрый котенок уже не так нравился, как раньше. И пищал он довольно противно. И ходить нисколечко не научился, хотя прошло, наверное, уже часа три.

– Хочет есть, но не умеет, – сдвинула брови мама. – Ты подумал об этом, когда брал его?

Я, конечно, ничего такого не подумал. Где мне было думать под лестницей! Кошка так здорово шипела и царапалась, никак не хотела отдавать котенка.

Но мне было стыдно сказать об этом маме. Она всегда говорила: «Семь раз примерь, один раз отрежь. Чтоб потом поздно не было».

А почему поздно? Я вот сейчас отнесу котенка обратно кошке, и все.

Я обрадовался, что так ловко придумал, и быстро побежал вниз. Но под лестницей было уже темно, и я никак не мог отыскать кошку. Я положил котенка на ступеньку – пусть кошка его сама найдет – и ушел.

– Отдал? – спросила мама, когда я вернулся.

Я кивнул, но почему-то мне не хотелось смотреть маме в глаза. И я с трудом проглотил ужин, который приготовила мама.

Мне вдруг стало казаться, что я слышу, как котенок пищит там, на лестнице, один-одинешенек. Хотя, конечно, этого нельзя было услышать у нас, на восьмом этаже.

Я ушел в свою комнату, закрыл дверь и стал читать свою любимую книжку «Незнайка на Луне». Но мои мысли непослушно, наверное назло, все возвращались и возвращались с Луны к темной и холодной лестнице, на которой лежал мокрый котенок.

– Кошка противная, – сказал я маме.

Но она ничего не ответила.

Я хотел помочь маме вымыть посуду, но посуда вся была чистая, а мама такая задумчивая-задумчивая, совсем не праздничная, хотя еще был праздник.

Я взял спички и снова пошел под лестницу. И увидел, что ящик, в котором жила кошка с котятами, пуст. Только в самом дальнем углу под ступенькой лежал мой котенок, такой маленький и холодный.

– Что же теперь делать? – спросила мама, когда я снова принес котенка на кухню. – Ты напугал кошку, и она унесла котят куда-то в другое место. А этот, конечно, не сможет жить самостоятельно. Придется, – вздохнула мама, – обратиться в аптеку. Беги, может быть, еще успеешь до закрытия. Ведь твое сокровище надо поить из соски.

Я бежал в аптеку так, словно мне покажут там сразу две серии «Приключений Синдбада-Морехода». Лишь бы прекратился у пас на кухне голодный писк. Мне было, правда, немножко стыдно просить у тетеньки в белом халате соску, словно я маленький, но я соврал, что это нужно для сестренки.

…Когда мы, наконец, напоили котенка теплым молоком из пузырька и уложили на половичок, праздничный день уже совсем кончился.

Начались, как сказала мама, будни. Каждый день мне приходилось вставать на полчаса раньше обычного, греть на плите молоко и поить котенка. И из школы тоже бежать домой, как на пожар. И вечером меньше, чем раньше, играть с мальчишками в футбол.

…Котенок понемножку рос. Но мне казалось, что очень медленно. И еще медленнее становился красивым и умным. Он не умел облизывать себе шкурку после еды, и надо было вытирать ему морду тряпочкой. И подтирать лужицы на полу. И подметать веником песок, который он расшвыривал во все стороны из коробки, которую мы ему поставили в коридоре.

– Всему, чему его должна была научить кошка, теперь придется учить тебе, – сказала мама. – Коли взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Мама любила пословицы. И я учил. Только потихоньку, когда никто не слышит, называл котенка балбесом.

А он вдруг взял и привык к этому слову. И, наверное, подумал, что у него такое имя. И не хотел отзываться ни на какие другие кошачьи имена, которые я ему придумывал.

…Один раз ко мне пришел мой приятель Вовка.

– Смотри ты, совсем большой стал! – удивился он, глядя на котенка. – Давай выйдем с ним на улицу, прогуляемся.

Мы взяли Балбеса и пошли во двор. Нас сразу окружили ребята. Глаза у котенка сделались большими и испуганными, он что есть силы вцепился когтями мне в куртку. Но ребята стали просить, чтобы я спустил его на землю. Всем было интересно посмотреть, что котенок умеет делать.

А он ничего не делал, только прижимался к земле и дрожал.

– Трусоватый, – решили ребята. – Или он вообще у тебя бегать не умеет?

– Он не умеет?! Еще как! Сейчас увидите! – И я подтолкнул легонько Балбеса ногой. Но он только жалобно на меня посмотрел, и ни с места.

Мне стало неудобно перед ребятами, что у меня такой неинтересный и неспособный котенок. Даже пробежаться не может.

– Его издалека надо позвать, – предложил толстый Витька. – Ты как его зовешь – Пушок или Васька?

– Ветер, – вдруг брякнул я. – Ветерок.

«Не хватало еще, чтобы ребята узнали, какое у моего котенка глупое имя».

Ребята стали по очереди звать котенка из разных концов двора, но он сидел по-прежнему.

– Я знаю, – сказал опять толстый Витька. – Ему надо на хвост наступить, сразу побежит. – И поднял ногу в ботинке с подковками.

И я не остановил его. Мне, как в сказке про Снежную королеву, залетел в сердце осколок кривого зеркала. И сердце стало злым и холодным.

«Почему котенок не хочет слушаться меня, если я его хозяин!»

И я сам наступил ногой на тоненький Балбесов хвостик. И Витька за мной, со всей силы.

И котенок в самом деле побежал. Сначала к забору, потом обратно. А так как все ребята кричали, он вообще стал метаться, как сумасшедший.

Мы стали его ловить.

– Ветер, Ветерок!

Несколько раз котенок поворачивал голову на мой голос. Но ведь я стеснялся назвать его настоящим именем. И он совсем растерялся. И вдруг взял и заскочил в такую маленькую дырочку в стене дома, отдушину подвала. И… пропал.

Все ребята сразу замолчали и испуганно на меня посмотрели:

– От матери будет тебе.

А я больше всего на свете не люблю, когда думают, что я трушу. И кусок кривого зеркала опять повернулся где-то внутри меня.

– Ничего не будет! – буркнул я. – Мать сама хотела, чтобы котенок пропал. Потому что глупый.

Я повернулся и ушел домой. Сидел на диване и нагонял на себя злобу:

«Действительно, у других кошки как кошки: сидят себе спокойно или прогуливаются с достоинством, никуда не убегают. А этот… Позорится только…»

Но тонкий чужой голосок напевал где-то внутри меня: «А если б тебя самого первый раз на незнакомую шумную улицу!‥»

«Сидит сейчас распрекрасно в подвале, мышей ловит, – старался я. – Про меня совсем забыл. Как я поил его из соски три раза каждый день. Как учил уму-разуму…»

«Не учил, а только начал учить, совсем чуть-чуть, – перебивал голосок. – А в подвале отродясь не было никаких мышей. Зато крыс – сколько угодно. Водопроводчик дядя Коля показывал одну. Здоровенная, не только котенка слопает, но человеку ногу откусит!»

А стенки в подвале высокие, гладкие. Вниз с перепугу быстро соскочишь, а вот обратно?‥ Мокрые, противные стены обросли, наверное, плесенью и всякими подвальными грибами.

«Б-р-р, – мне даже от одного представления стало не по себе. – Б-р-р, т-р-р».

Тут еще Вовка по телефону душу травит:

– Как мать, ругается?

– Если бы! И то, наверное, легче б было…

Но мама словно и не замечала, что пошел уже десятый час, а я не ложился в постель. Напевала ни с того ни с сего веселую песенку про друзей, которые познаются в беде… А я все ждал, что стихнет на улице дневной шум и, может быть, котенок вылезет…

Но он не вылез.

И на следующий день, когда мы с Вовкой привязали за нитку сосиску и спустили через отдушину в подвал, нам никто не отозвался…

…Водопроводчик дядя Коля, которому я на третий день рассказал про котенка, выслушал меня недоверчиво:

– Убег он, наверное, десять раз!‥

Но все-таки выбрал из большой связки ключей, которая висела у него на поясе, самый длинный:

– На полчасика, не баловать чтобы только!

Хорошо бы, конечно, лезть в подвал не одному. Ну хотя бы вдвоем с Вовкой. Но Вовка во вторую смену, он еще не скоро придет.

Время летело, пока я спускался в подвал медленно-медленно. Вот лестница, где когда-то я отнял у матери маленького, полуслепого котенка. Вот ступенька, где я кинул его, беспомощного, одного. Угол, где он лежал, уткнувшись головой, и чуть не задохнулся… Наверное, этот подвал сделали специально, чтобы испытывать мою совесть!

Я ободрал все пальцы, пока повернул ключ в ржавом замке. Тяжелая железная дверь открылась с отвратительным скрипом, меня сразу обдало холодом и вонючей сыростью.

– Кис-кис, Балбес, Балбесик, – просунул я в эту сырость голову.

«Может быть, он отзовется, выскочит, и мне не придется идти в зловещую темноту».

Но темнота молчала. Впопыхах я забыл спросить у дяди Коли спички. А в подвале, будто специально, чтобы было страшней, кто-то настроил тысячи закоулков, и в каждом, так и чудилось, кто-то таится.

Я протянул вперед руку, и тотчас мои пальцы уперлись во что-то мягкое и мохнатое. Внутри этого мягкого и мохнатого заскрипело и забулькало. Как будто невидимое чудовище разевало вонючую пасть.

Моя рука дернулась назад, и я тут же больно ударился локтем о противоположную стенку.

Я решил обмануть того, невидимого, влипнуть в стенку и не шевелиться. Но сердце стучало, выдавая меня, на весь подвал, локоть нестерпимо саднил, а ноги отчего-то сделались мягкими и непослушными.

Еле-еле, когда глаза немножко привыкли к темноте, я разобрался, что принял за чудовище толстую трубу, обмотанную ватой и мешками. Сквозь вату капала горячая вода, труба хрипела и булькала, как живая.

Я углублялся в подвал все дальше и дальше, звал и звал кота. Но котенок не отзывался. Да и было ли кому отзываться мне? Может быть, давно лежат где-нибудь в углу обглоданные крысами косточки?

И вдруг я с ужасом услышал, как где-то позади, далеко за моей спиной заскрипела, лязгнула, а потом с грохотом захлопнулась железная дверь.

«Все! Захлопнули, захлопнули, как крысу!»

Я рванулся к выходу, но на моем пути вырос невидимый каменный выступ. Я что есть силы ударился о него коленкой, предательские слезы больше не могли удержаться у меня в глазах…

Я даже не сразу услышал глухой голос дяди Коли, который звал где-то в темноте:

– Мальчонок! Ты здесь, мальчонок? Чего ж не отзываешься?

Как слепой, я пошел на голос и уткнулся головой в твердую и пахнущую брезентом грудь дяди Коли. А когда он вывел меня на свет, я увидел, что на его плече… как ни в чем не бывало сидит мой Балбес! И его усатая мордашка, кажется, выражает вопрос: «Где это ты так долго пропадал?»

– Я иду, а он сидит при входе, – объяснял, посмеиваясь, дядя Коля. – На приступочке. Он, видать, сразу проскочил, как ты дверь открыл. А тебе не отозвался. Глупый еще, дурашка!

«Да, дурашка! – хотел я крикнуть. – Обманул меня, и его же жалеют!»

Но поглядел на худую спину котенка, на его запавшие за три дня бока и ничего не сказал.

И тетеньке около подъезда, которая увидела нас, пыльных и грязных, и засмеялась – «какие ж мы красивые!» – я тоже ничего не сказал. Только сцепил зубы и крепче прижал к себе котенка.

Он будет еще, обязательно будет и умным, и смелым, и красивым.