Текст книги "Ведьма для инквизитора"

Автор книги: Татьяна Гармаш-Роффе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Татьяна Гармаш-Роффе
Ведьма для инквизитора

Автор благодарит за консультации Клода Роффе и Натана Заблоцкиса

Все события и действующие лица романа являются вымышленными, любое совпадение с действительностью может быть только случайным.

* * *

…Совершенно непонятно, каким образом, но он забыл дома паспорт. Хорошо, вовремя спохватился, до самолета должен успеть, если гнать. И он гнал, за сто зашкаливало. Ярославка была относительно свободной, и гаишники – давно добрые, щедро подмазанные друзья – только ручкой приветственно делали: проезжай, мол, родной, для тебя все, что хочешь.

Марк притормозил перед воротами своего загородного дома, машину во двор заводить не стал, шоферу и охраннику кивнул: «Я туда и обратно».

– Май! Майчонок! – позвал, войдя в дом.

Но жена не откликнулась, должно быть, была наверху. Марк колебался: дозваться все-таки, чтобы поцеловать еще разок свою золотоволосую девочку, или бежать скорее обратно к машине – утром попрощались, чего уж там, она его не ждет, даже не знает, что он за забытым паспортом примчался…

– Майчонок! – крикнул он снова для верности.

Наверное, в наушниках музыку слушает, она их почти не снимает, все делает в них: читает, хозяйничает, гуляет. Марк даже беспокоился: слух, говорят, от них снижается…

Пойти наверх? Нет, надо торопиться. Марк схватил паспорт – он лежал на виду, на каминной полке, и когда только он его туда положил? – потом листок бумаги и, присев на край стула, черкнул: «Забыл паспорт, заезжал домой, тебя не дозвался, тороплюсь, целую, люблю». И поставил свою красивую, с росчерком подпись.

Тихий звук за спиной привлек его внимание, и Марк хотел было обернуться, но неожиданно почувствовал резкий прострел под лопаткой, словно вступил радикулит, какой-то там шейно-плечевой, о котором он знал только понаслышке. Стало трудно дышать.

«Да что же такое? – удивился Марк, тяжело разворачиваясь от стола. – А вдруг инфаркт? – подумал он. – Вдруг разрыв сердца?»

Поворачиваться было неимоверно больно, он сжался, схватился за грудь и еще больше удивился, когда увидел на своей руке кровь. Марк с трудом встал, опираясь окровавленной ладонью о стол, и понял, что рука испачкалась от рубашки, и он бы удивился этому несравненно сильнее, но не успел: он умер.

От разрыва сердца.

Пулевого.

* * *

– А это обязательно? – поморщился Алексей Кисанов, когда Александра, придирчиво изучив содержимое шкафа, выбрала и подала ему галстук.

– Нет, – сказала она, – но ты мне нравишься в галстуке.

– Ага, без галстука я тебе не нравлюсь, надо понимать? – Алексей внимательно следил в зеркале за своими пальцами, не слишком ловко справлявшимися с узлом.

– Нравишься. И без всего остального тоже.

– Звучит обнадеживающе…

– «Надежды юношей питают…»

– О, меня в юноши зачислили! Ты сегодня необыкновенно любезна. А что питает девушек?

– Юноши. Когда становятся их мужьями и перестают питаться надеждами.

– Смотри-ка, до чего ловко мир устроен! Когда я слушаю твои комментарии, мне кажется, что я смотрю передачу «В мире животных».

– А когда их не слушаешь, то просто в мире животных живешь.

– Ага. – Алексей внимательно изучил плоды своих трудов, развязал галстук и принялся заново мастерить подлый узел под насмешливым взглядом Александры. – Это типа того, что люди едят зверей, а звери едят людей?

– В основном люди едят друг друга. Зверям мало достается.

– Невеселая картина.

– Веселая или нет, но через десять минут ты отправишься прямо в пасть к одному из представителей самых опасных человеческих хищников. Если ты об этом забудешь хоть на минуту – ты проиграешь…

«Человеческий хищник», а именно Аркадий Усачев, известный ведущий, около месяца тому назад пригласил Алексея в свою телепередачу «Автопортреты». Известен же был Усачев своими провокационными вопросами, умением втягивать гостей в полемику и вытаскивать из них информацию, интимную и компрометирующую. Невинное на первый взгляд название «Автопортреты» имело самый что ни на есть издевательский подтекст: это были, по существу, авторазоблачения, нечаянный ментальный стриптиз, в орбиту которого были искусно вовлечены не только приглашенные, но и прочие лица, оставшиеся за кадром. И сыпались в эфир семейно-постельные секреты, выставлялась на всеобщее обозрение подноготная бизнеса, выворачивалась изнанка политических деятелей и их деятельности перед глазами миллионов избирателей…

* * *

… Через некоторое время Майя спустилась вниз, закричала, точнее, завизжала, даже за воротами ее услышали охранник и шофер; они уже мчались к дому, пока не понимая, имеют ли право туда ворваться, беда ли приключилась или просто супруги поссорились. Майя, охваченная истерикой, глядела побелевшими от страха глазами на двоих мужчин, замерших у раскрытого окна в короткой напряженной стойке; под их цепкими, быстрыми взглядами ее крик сошел на нет, превратившись в тихое рыдание – «мамочки, мамочки, ой, мамочки», – и она заметалась между неподвижным телом мужа и пистолетом, черное блестящее тельце которого четко выделялось на фоне бледно-зеленого ковра.

Когда двое за окном поняли, что это не супружеская ссора, и ворвались в дом, Майя, пятясь назад, подхватила с пола пистолет и двумя руками наставила на них:

– Это не я… это не я… не трогайте меня, уйдите!.. Это не я!.. не знаю кто… я не видела…

Мужчины растерянно смотрели то на Майю, то на тело Марка, завалившееся в неуклюжей позе на бок возле стула, не зная, что предпринять.

– Что случилось, Майя Максимовна? – спросил шофер Гоша спокойно и строго. – Что с Марком Семеновичем?

– Его уб-били. – Каждый звук был отбит дробью ее зубов.

Шофер шагнул было в сторону тела со словами:

– Возможно, он только ранен, надо посмотреть, может, его еще можно спасти…

– Стоять! – взвизгнула Майя. – Не двигайтесь! Марк мертв, убит, убит, убит…

Ее душили рыдания без слез, жестокие содрогания горла и лица, растянувшие губы в некрасивой гримасе; пистолет прыгал в руках.

– Майя Максимовна, – ласково произнес шофер Гоша, – положите пистолет, зачем вы его подняли?

– Не з-знаю!.. Вы подумаете, что это я!..

– Лучше будет, если мы его положим туда, где он лежал. Надо срочно вызвать милицию! Зря вы подобрали оружие, теперь на нем будут ваши отпечатки, – увещевал ее шофер. – Он ведь лежал на ковре? Дайте мне его, я его оботру и положу на место, пусть милиция разбирается…

Он не стал подходить к Майе, боясь ее напугать, – просто раскрыл ей навстречу ладонь.

Майя, бледная и замедленная, как загипнотизированная сомнамбула, двинулась к мужчинам, протягивая пистолет…

И вдруг ринулась к выходу мимо них. Они не успели ничего понять, как раздался шум мотора: Майя завела свою машину и, едва не врезавшись в стойку ворот, исчезла из виду.

* * *

Когда частный детектив Алексей Кисанов (для своих просто Кис) получил приглашение на телевидение, его первая реакция была: отказаться. Он сразу учуял: Усачев будет подбивать его на конфликтный разговор о милиции. Но Кис все же решил посоветоваться с Александрой, любимой женщиной, а также известной журналисткой в свободное от его любви время[1]1
  См. романы Т.Светловой «Шантаж от Версаче» и «Шалости нечистой силы».


[Закрыть].

…В тот день Алексею удалось закончить дела пораньше, он пришел домой первым и успел комфортно развалиться на диване. Откуда он и вещал, заслышав, что Александра, раздевшись в прихожей, направилась прямиком в душ.

– Свет мой Алексанна Кирилна, не изволите ли сначала осчастливить меня поцелуем?

– А вы, сударь, не изволите ли задницу оторвать от дивана и потрудиться передвинуться за причитающимся поцелуем? – донеслось до него.

– По законам физики, это свет падает на предметы, а не предметы на свет!

– Учту на будущее, что ты предмет. Что же до людей, то, по законам психологии, люди тянутся к свету, – донеслось до него.

Шум душа послужил точкой в содержательной беседе.

Алексей встал, потянулся и неспешно направился к ванной комнате. Легонько приоткрыл дверь: Александра плескалась за полупрозрачной перегородкой. Мельком подумав, как он любит это тело, смутно и горячо розовеющее в пару ванной, Кисанов уже было вознамерился возлечь обратно на ложе, чтобы доиграть роль капризного патриция, как Александра произнесла, не оборачиваясь:

– Или туда, или сюда. Но закрой дверь.

– У тебя глаза на затылке, – проворчал Алексей, раздосадованный тем, что его застукали.

– На коже. Холодок из двери.

– А причитающийся поцелуй?

– Если не боишься вымокнуть…

Он вымок полностью спустя пять минут. В связи с чем разделся. В связи с чем решил тоже принять душ. В связи с чем…

В связи с чем прошло не менее часа, когда оба вывалились из душа, розовые, распаренные и сытые нежной любовной близостью.

– Меня Усачев зовет в свою передачу, – сообщил Кис, усевшись за стол.

Не желая тратить много времени на кухню, Александра готовила без изысков, но вкусно. После многих лет холостяцкой неустроенности души и быта все, что выходило из-под рук Александры, казалось Кису деликатесом, а приправленная ее обществом еда и вовсе превращалась в райскую пищу.

Их отношения по молчаливому согласию сложились в некую форму свободного союза. Каждый по-прежнему жил у себя, но почти все вечера и ночи они проводили вместе – то у него, то у нее, смотря по обстоятельствам.

Одним из «обстоятельств» негаданно стал Ванька, помощник Алексея, безалаберный студент юрфака, снимавший у детектива маленькую комнату в его трехкомнатной квартире на Смоленке в обмен на необременительную помощь в расследованиях и секретарских делах.

Появление женщины в квартире детектива Ванька принял неожиданно ревниво, как разрушение мужского братства, и всем своим видом демонстрировал Саше, что он имеет приоритетные права на эту квартиру и на ее хозяина, то бишь Алексея Кисанова. Всегдашний разгильдяй, Ванька вдруг даже заделался передовым дежурным по кухне, исправно разогревая каждый вечер полуфабрикаты и моя посуду, лишь бы не допустить самозванку к управлению их холостяцким бытом. Александра посмеивалась, но Кис чувствовал себя не слишком комфортно. Посему они чаще встречались в квартире Александры на Проспекте Мира. Но все же и на Смоленку заглядывали: Ванька ревновать – ревновал; когда Александра приходила, хамил и устраивал демонстрации, но, когда они не появлялись больше трех дней, обижался и скучал.

– Он к тебе относится как к отцу, – резюмировала Александра.

– А то я не вижу, – буркнул Кис и подумал: «Если б я к нему относился как к сыну, уже давно бы штаны спустил наглецу да надавал хорошенько по заднице…»

Впрочем, по истечении первых двух месяцев конфликт «отцы и дети» стал потихоньку рассасываться, Ванька допустил Александру к священному алтарю кухонной плиты, хотя сам неотступно крутился рядом – то ли ревниво следил, то ли помогал. И временами до Алексея, который частенько сиживал за работой по вечерам, стали доноситься взрывы их дружного смеха с кухни.

–Ты ваще качок, Кис, – сказал в один из этих дней Ванька, – я и не знал, что ты в телках разбираешься.

Кис, охваченный педагогическим порывом, едва не ударился в разъяснения по поводу вульгарного «телки», но в конечном итоге сделал выбор в пользу мира и взаимопонимания между поколениями и коротко ответил:

– А то!

Однако спустя несколько недель воцарившийся было мир в старой квартире на Смоленской стал опять расползаться по швам. Ванька в присутствии Александры стал как-то подозрительно бледнеть, заикаться и ронять посуду.

– Если он ко мне относится как к отцу, то в таком случае у него явно наметился эдипов комплекс, – резюмировал Кис.

Александра улыбнулась, но снова стала реже бывать у Киса.

Должно быть, воздержание от встреч с избранницей «внештатного отца» охладило юный Ванькин пыл, поскольку еще пару месяцев спустя он чинно представил Алексею девушку, чем-то неуловимо напоминающую Александру.

– Ну ты качок, Ванька, – сказал ему Кис. – Я и не знал, что ты в телках так хорошо разбираешься…

– А то! – важно ответил шалопай…

– …И ты согласился участвовать в передаче? – спросила Александра.

– Пока нет.

– Боишься?

– Не люблю, когда из меня клоуна делают.

– На это Усачев мастер, собеседников подставляет виртуозно… Что сказал, когда приглашал?

– О, пел соловьем! Лучшие-де кадры милиции ушли в частную практику, остались одни болваны, которые к тому же, раскрыв дело исключительно с помощью высокоодаренного частного детектива, приписывают все подвиги себе и получают звания и премии, а такие настоящие герои, как я, остаются в безвестности. А народ должен знать своих…

– …героев в лицо, – подхватила Александра. – Это девиз его передачи. Понятно. Усачев – великолепный профессионал самой похабной разновидности журналистики. Он нароет любой скандал даже там, где его нет, и любой ценой, включая самые грязные методы. Помнишь, как он едва не довел до суицида Валю Елагину?

– Я не смотрю его передачи.

– Ну, молодая актриса, восходящая звезда, талантливая девочка, – так он принялся полоскать перед всеми проделки ее отца, коррумпированного депутата, намекая, что именно он устроил дочке на фестивале приз за лучшую женскую роль. Полнейшая ложь! Я знаю Елагину, она с пятнадцати лет со своим отцом не разговаривает! Знаешь, что меня больше всего бесит в Усачеве? Что он держит всех за идиотов. Спел лисью песенку: «голубушка, как хороша, какие перышки, что за душа», и уверен, что купил всех с потрохами! После чего беззастенчиво выворачивает эти самые потроха… И Валя, дуреха, тоже купилась на его лесть.

– А знаешь, что больше всего бесит меня? Что он прав: идиотов слишком много. Если бы это было не так, его передача не была бы столь популярна. Но у него отбоя нет ни от «гостей», ни от горячих поклонников.

– Пожалуй, Алеша, я бы на твоем месте согласилась… Просто чтобы доказать ему, что не все такие безмозглые…

– Стоит ли ввязываться в эту лабуду? Зачем? Кому это нужно? Зрителям? Так если у них мозгов нет, то уже и не прибавится…

– Мне. У меня еще за Валю Елагину к нему счеты. Руки пока не дошли, но давно чешутся.

– Ага. Руки чешутся у тебя, а отдуваться должен я?

– Боишься?

– По-моему, мы начинаем разговор сначала: не хочу оказаться в роли клоуна. Я ведь буду в прямом эфире, а нужные ответы иногда находятся слишком поздно. Я не мастер по словесным пикировкам.

– А ты поначалу прикинься дурачком простодушным, подыграй ему. За это время ты сможешь обдумать, как повернуть разговор. И когда он уже будет уверен, что ты у него в кармане, – выдашь Усачеву все, что ему причитается…

Он согласился. Он, собственно, с самого начала знал, что согласится. И не только потому, что Александра его попросила, нет. Просто так он был устроен. Кис давно не верил в торжество справедливости, давно не питал никаких иллюзий на сей счет. Да и само понятие справедливости слишком туманно, неконкретно, «амбивалентно», как выражалась Александра, – или, проще говоря, у каждого всегда находится своя правда. Но несправедливость, напротив, была всегда конкретна, осязаема, и Алексей на нее реагировал кожей, она почему-то всегда оказывалась его личным делом. Разумеется, он знал, что всю грязь никому не под силу одолеть, но считал, что маленький участок, который у тебя под ногами, вычистить можно. Или можно попробовать, скажем так.

И вот теперь он вязал перед зеркалом душегубку-галстук, собираясь в Останкино.

– Значит, ты делаешь польщенный вид, – наставляла его Александра на прощание, – и киваешь-поддакиваешь на все комплименты и лесть Усачева. До тех пор, пока он не расслабится и не предоставит тебе слово, считая, что ты уже вполне прожарился на костре своего тщеславия. Вот тогда ты и скажешь все… Я буду у экрана, Алеша, я буду с тобой…

* * *

Бессмысленно проболтавшись по улицам больше двух часов, Майя остановилась у какого-то бара на Проспекте Мира.

Бар был пустым, в нем по западной причуде почти не кормили и только предлагали разные напитки, от соков до самых крепких, да несколько видов легких закусок с тяжелыми ценами в у.е. Она села за столик и заказала коньяк. Бармен с любопытством смотрел на хорошенькую девушку, гадая, что же могло так испугать эту крошку, которую он, кажется, уже видел в своем баре… Над стойкой работал телевизор, начиналась передача «Автопортреты», Майя тупо смотрела на экран, на самодовольное лицо Усачева – уж этот-то портрет вся страна знает…

Усачев объявил гостя передачи, частного детектива Алексея Кисанова, и Майя сморщила нос: где-то она слышала эту фамилию… В голове гудело, будто ее огрели чем-то весьма увесистым, и мысли обтекали случившееся, как толпа обтекает раздавленную кошку, отводя глаза и стараясь не фиксировать в памяти жалкое зрелище поруганной маленькой жизни. Она уткнулась в рюмку коньяка, обхватив ее обеими руками, словно хотела о нее погреться, склонившись носом, шеей, спиной к янтарному напитку, вдыхая его терпкий запах… И вдруг снова уставилась на экран. Потом вскочила. Дернулась было к выходу, но тут же обратно к столику, сделала два глотка коньяку, и опять к выходу.

– Эй, а платить кто будет? – крикнул бармен ей вслед, но Майя уже была на улице. Он не стал ее догонять: убытку почти никакого, два глотка. Он вылил остаток рюмки обратно в бутылку и покачал головой.

Добравшись до Останкина, Майя снизу позвонила: «Аленка, мне нужно срочно с тобой увидеться, закажи пропуск! Случилось, случилось, просто ужас, сейчас объясню».

Нервно переминалась у окошечка, пока не получила заветную бумажку, промчалась мимо постового и кинулась к лифтам.

Алена уже ждала ее в холле у лифтов на шестом этаже, обеспокоенная. Майка, со своей маленькой ладной фигуркой, светло-рыжими, золотыми волосами и зеленовато-голубыми глазами, с белой кожей и легкими веснушками по первому солнцу, была похожа на какую-нибудь принцессу из рисованного мультика, прозрачную и невесомую, очаровательную и взбалмошную. А у рисованной принцессы в ее рисованной жизни не может, по определению, случиться ничего плохого; в ней надежные друзья в виде ослика и пса распевают стройным хором жизнерадостные песенки, принц появляется строго в назначенное время, а злодеи всегда побеждены и выставлены на посмешище.

Но сейчас голосок Майи встревожил ее не на шутку. Алена нетерпеливо поглядывала на лифты, но почему-то ни один не желал останавливаться на ее этаже.

И только когда истекли пятнадцать минут, в которые можно было пятнадцать раз спуститься и подняться на шестой этаж, Алена вдруг, отчего-то холодея, вспомнила их разговор двухнедельной давности…

* * *

…Посреди захватывающей беседы о марках губной помады Майя внезапно спросила: «Показать тебе мои статьи?»

Девушки утонули в низких диванчиках и полумраке бара телецентра в Останкине. Алена сидела прямо, едва склоняясь к низкому столику, на котором стояли коктейли и кофе, заказанные подругами. Майя, напротив, почти уткнулась в свой стакан и пыталась достать соломинкой вишенку со дна. Они были ровесницами, двадцать шесть лет, но издалека можно было их принять за маму с дочкой: высокая Алена с величавой осанкой и мелкая хрупкая Майя, со шкодливыми и нетерпеливыми повадками ребенка. Алена никогда не меняла разворот плеч и свой интерес к собеседнику или предмету обозначала лишь легким наклоном головы, тогда как Майя, казалось, гибко группировалась всем телом, как обезьянка, вокруг объекта ее интереса. С Аленой, крупной, статичной в своей пластике и солидной в манерах, они абсолютно не сочетались, но, может, именно поэтому и дружили: они были настолько разными, что соперничать было бессмысленно.

– Статьи? Ты стала писать? – Алена с сомнением посмотрела на подругу. Пожалуй, она так и относилась к Майе: как к милому ребенку, которого можно баловать (что и делали все поголовно), но от которого невозможно ждать серьезных шагов.

– Вернее, репортажи. Уже четыре вышло. Смотри.

– Марк тебя пристроил? – спросила Алена, принимая стопочку тонких еженедельных развлекательных дамских журналов.

– Ага! – беспечно отозвалась Майя.

Она никогда не стеснялась рассказывать о том, кто и как устроил ее дела. На факультете журналистики Майя вызывала ярую, возмущенную зависть сокурсниц, оттого что у нее постоянно и неотвратимо находились поклонники или просто доброхоты, которые помогали ей подготовить доклад или курсовую, провести ее на элитарное мероприятие, куда остальные не смели и мечтать попасть, – у мужчин Майка стабильно провоцировала неуемное желание ее опекать и о ней заботиться. Поднесенные дары и услуги она принимала весело и охотно, без малейших комплексов, словно так и должно быть. Никто и не удивился, когда Майя выскочила замуж за богача и очаровашку Марка Щедринского: все привыкли, что судьба (в лице мужчин) ее балует.

– Я могу взять? – спросила тактичная Алена, мазнув взглядом по первым строчкам статьи: не хотела читать при подруге, была уверена, что Майка способна написать только полную чушь.

– Бери.

Алена хотела было уже убрать журналы в сумку, как вдруг ее внимание привлекла одна фотография. Она ткнула аккуратным ногтем со светлым лаком: «Где это?»

– На открытии культурного центра при Швейцарском посольстве. А что?

– Это Касьянова, Александра?

Майя заглянула в журнал.

– Ну да. Терпеть ее не могу! Задается – тушите свет!

– Но пишет отлично.

– Плевать, как она пишет, – дернула плечиком Майя. – Не люблю, когда на меня смотрят свысока.

Алена не знала, была ли тут игра слов, Майка могла иметь в виду всем известную манеру Касьяновой себя держать, холодноватую и как будто отчужденную, которую многие находили высокомерной. Однако для Майки проблема могла оказаться не в манере, или не только в ней, а еще и в росте: маленькая Майка не выносила высоких женщин, а Касьянова была высокой. Алена не в счет: она свой, прирученный гигант, домашний мамонт с уздечкой, который по своему врожденному добродушию покладисто подставлял спину норовистой Дюймовочке.

– А вот, позади Касьяновой, видишь? – решила не вдаваться в тему Алена. – Это ее бойфренд… Между прочим, Димка Усачев его в передачу к нам заманил.

– Ну ты скажешь! – фыркнула Майка. – Какой же он «бой»? Ему крепко за сорок!

– Не придирайся. Пусть будет любовник. Или как тебе больше нравится: хахаль? Сожитель?

– Да никак он мне не нравится!

– А по-моему, вполне ничего… Он частный детектив, знаешь? Кисанов Алексей.

– Слыхала, слыхала… На киску не похож.

– При чем тут?.. – удивилась Алена.

– Ну, фамилия – Кисанов.

Алена озадаченно посмотрела на Майю.

– Да нет, я шучу, фамилия тут ни при чем. Просто, чтоб такую стерву терпеть, надо быть ручной киской. А он не похож. Интересно, как он ее выносит?

– Ага… – пробормотала Алена. – Понимаю… Ты ей свои статьи показывала? И она их зарубила?

– Вот еще, – дернулась всем телом Майя, – Маркуша все устроил, я ни у кого ничего не просила. Просто пришел и сказал: будешь писать для начала вот для этого еженедельника. – Майя ткнула пальчиком в журнальчики. – И все.

Алена не стала вдаваться в подробности. Самолюбия у рисованной принцессы было предостаточно. Майкиному замужеству, безбедному, беспечному и бездетному (разве могут быть дети у Питера Пена или Дюймовочки? Нет, леденец на палочке приватизирован Майкой пожизненно и по наследству не передается!), завидовало пол-Москвы, но Алена знала, что сама Майка комплексует, видя, что бывшие сокурсницы успешно делают карьеру.

– На самом деле эти статьи – это так, ерунда, для отвода глаз, – небрежно произнесла Майя.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня есть кое-что посущественней… Кое-что, что произведет ба-а-альшой переполох. И очень скоро!

– Где произведет переполох? – не понимала Алена.

– Там, – Майя подняла глаза к потолку.

– Ты о чем, Майка?

– Я пока не могу тебе сказать. – Майя приняла важный и таинственный вид. – Но скоро у меня будут такие материалы… Закачаешься! Разоблачительные. В высшей степени!

– Ой, ты меня заинтриговала! – произнесла Алена, только чтобы польстить подружке. Она не очень-то верила Майке. – И кого разоблачать будем?

– Мафию, – серьезно ответила Майя. – И коррупцию на самом верху.

– Коррупцию – в чем?

– Нелегальный бизнес. Проституция и наркотики.

– Ну ты даешь! Откуда же у тебя такие материалы?

– Да так… Секрет. Я кое-что случайно узнала, подумала, навела справки и поняла, что напала на золотую жилу. Удалось уломать кое-кого, мне обещали достать документы, видеозаписи… В общем, это будет бомба.

– А Марк тебе твои материалы поможет напечатать? – выдвинула предположение Алена.

– Ты что?! Он ничего не знает! Иначе он бы меня уже давно дома запер и охрану приставил! Нет, Марику и знать не надо. Да и никакая помощь мне не нужна! Когда моя «бомба» будет готова – все средства массовой информации сами встанут в очередь с протянутой рукой, вот посмотришь! Но пока я не хочу ничего рассказывать. Чтоб не сглазить.

– Ну, раз не хочешь, так не надо, – согласилась Алена, гадая, что, по разумению вечного ребенка, может называться «бомбой».

– Зачем этот детектив Усачу занадобился? – вдруг вернулась к оставленной теме Майя.

– Хочет стравить частников с милицией.

– Бог в помощь. Вернее, дьявол. А я могу на запись прийти?

– Он в прямом эфире будет. Ты же знаешь, у Усачева в передаче всегда есть «живые» пятнадцать-двадцать минут для тех гостей, на которых он делает особую ставку. Если ему удастся детектива расколоть, так сразу в эфир пойдет. А при записи, ты же понимаешь, начнет гость права качать: вырежьте эти слова, вырежьте те…

– И чего Касьянова в нем нашла, в этом детективе, интересно? – презрительно прищурилась Майя.

– Оно тебе не до фени?

– И он согласился?

– Как видишь.

– Я бы на его месте не пошла к Усачу. Он своих гостей уделывает, как котят!

– Тем не менее людям приглашение в передачу льстит. Как любит говорить Усачев: «Вам трудно себе представить, как далеко может завести человеческое тщеславие!» И, как видишь, он прав: на передачу ломятся желающие явить миру «автопортрет», а зрителя присасывает к экранам.

– Циник он, твой Усачев. Ему надо было назвать свою передачу не «Автопортреты», а «Ню»[2]2
  Обнаженная натура.


[Закрыть]!

– Или – «Автоню»! – засмеялась Алена. – Гости-то сами раздеваются!

– Ага, после такого промыва мозгов, который Усач устраивает, и не то сделаешь! Впрочем, если этот дефектив Касьянову ухитряется выносить, так ему и Усачев не страшен.

– Сдалась тебе Касьянова!

– Думаешь, Усачев его расколет? Этот детектив, он же сам бывший мент, своих не продаст!

– Обычно у Димки сбоев не бывает, ты же знаешь. «Вам трудно себе представить, как далеко может завести человеческое тщеславие…»

– Ты с ним разговаривала?

– С Кисановым? Да.

– И как он тебе?

– Не так прост, как кажется. Сдержан в манерах, смотрит мягко, но чувствуется определенная жесткость в характере… Думаю, мужик порядочный, но не слюнтяй. Такой, знаешь, тип, с принципами…

– Мент, одним словом, – подытожила Майя. – Хоть и бывший. Пусть Усачев меня в передачу пригласит: если у мента окажется тщеславия недостаточно, то перед красивой женщиной он наверняка дрогнет!

– Майка, ну смотрю я на тебя и не понимаю: ты и впрямь глупая или придуриваешься?

– А чего я такого сказала? – пожала плечиками Майя.

Другая бы, наверное, на месте Алены обиделась: Алена была вполне хороша собой, и Майкина нахальная постановка вопроса была вопиющей бестактностью. Но Алена привыкла к выходкам рисованной принцессы, к ее невинному, непосредственному эгоцентризму: Майка была главной и единственной героиней своего мультипликационного существования, так было задумано в сценарии и утверждено худсоветом окончательно и бесповоротно.

– Это же передача Усачева, он всегда ведет ее сам и гостей своих колет вполне виртуозно – ну при чем тут ты?

– Ну… Я просто не успела подумать. Ты же знаешь, я иногда говорю раньше, чем думаю.

– Уж знаю, – фыркнула Алена, предположив про себя, что Майка, может, и впрямь размечталась, что Усачев тоже «перед красивой женщиной дрогнет» и ее в передачу пригласит. Раз уж Майка статьи в дамском журнале принялась писать, значит, ей окончательно наскучило безделье. И самолюбие загрызло. А телевидение-то и для веселья, и для самолюбия – развлечение покруче, чем тоненькие еженедельные издания для домохозяек… Хотя она тут что-то говорила о разоблачениях на самом верху, которые она якобы готовит… Придумала небось, мифоманка! Впрочем, никогда не знаешь, какие мысли могут порхать в золотой стрекозиной головке.

– Майчик, мне пора, а то меня небось уже ищут. – Алена вознеслась на всю высоту своего роста, перекинула волосы за плечи, сумку на плечо, одернула тугой пиджак и двинулась к выходу. Майя семенила рядом, словно дитя, не поспевающее за деловитой мамой. – Приходи на следующей недельке, – говорила Алена, шагая, – я тебе пропуск закажу, скажешь, на какой день. С этими чертовыми съемками только в рабочее время и можно повидаться с подружками…

В холле у лифтов они распрощались. Алена поднялась на шестой этаж, Майя танцующей походкой направилась к выходу, небрежно сунув постовому подписанный пропуск, мельком с привычным удовлетворением отметив заблестевший в мужских глазах интерес…

…Вот этот-то всплывший в памяти разговор и заставил Алену вдруг похолодеть: Усачев как раз сейчас был в эфире, а ну как бедовая Майка и впрямь решила в передаче поучаствовать? Она испугалась не на шутку – ведь потом легко выяснится, кто Дюймовочке пропуск заказывал, и, случись что, Алена будет виновата!

Алена резко вскочила в подъехавший как раз лифт, нажала кнопку второго этажа, на котором находились студии, и холодок в ее животе сгустился.

* * *

…Майя вышла на третьем, где располагались аппаратные. В коридор вела кодовая дверь, у всех сотрудников, имеющих допуск, был магнитный ключ, но Майя знала, что обычно сотрудникам лень без конца открывать эту дверь и они – о человеческая халатность, неистребимая и вечная! – просто прикрывали ее, не защелкивая.

Майя оказалась права, дверь была всего лишь прикрыта. По тихому ворсистому коридору, вбирающему звуки, она двинулась к нужной аппаратной – любопытная Майя столько раз бывала здесь с Аленой, что теперь ориентировалась безошибочно.

Она потянула на себя дверь и окинула беглым взглядом человек пять, сидящих у многоцветного сияющего пульта с мониторами, – режиссер, ассистент, техники. Позади был еще один пульт, отделенный стеклянной перегородкой, – Майя знала, что на нем работают звуковики. А впереди находилась огромная стеклянная стена, за которой внизу была видна студия. Она поняла, что не ошиблась дверью: на мониторах и за стеклом внизу, на ярко освещенной площадке, торчали Дмитрий Усачев, ведущий, и Алексей Кисанов, частный детектив и гость передачи.

Почти никто не повернулся в ее сторону. А те, кто повернулся, тут же уставились обратно на мониторы: мало ли кто тут шастает, то ли ищет кого, то ли случайно заглянул.

Но когда Майя шагнула в аппаратную и рванула к лестнице, ведущей вниз, в студию, вслед ей закричали: «Девушка, куда вы, туда нельзя!» Но Майя не повернула и головы, она сбежала по лесенке вниз, обогнула какую-то декорацию и увидела залитую светом выгородку, окруженную камерами и осветительными приборами.