Текст книги "Гений пустого места"
Автор книги: Татьяна Устинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Татьяна Витальевна Устинова
Гений пустого места
Пусть сопутствуют вам всегда теплые слова в холодный вечер, полная луна в темную ночь и дорога с холма к порогу вашего дома!
Ирландский тост
…И еще она сказала, чтобы он отправлялся к своей мамочке или куда угодно, и Хохлов поехал к Лавровскому.
Не ехать же в самом деле к родителям!..
Метель мела, «дворники» не справлялись, Хохлов ехал медленно, время от времени тер рукой запотевшее стекло и растравлял свои раны.
Давно нужно было все это дело закончить!.. Сто раз говорил себе, что уже пора, но у него все никак мужества не хватало, и вот до чего дошло – они стали ссориться так, что она его выгоняет!
Какой ты мужик!.. Тряпка ты, и больше ничего, вот и езжай теперь к Лавровскому, а там еще неизвестно, как примут! Да и что значит – примут! Принять-то, конечно, примут, но не станешь же там жить целую неделю с чужими чадами и домочадцами, когда уже можно помириться с Галчонком и вернуться домой!
Давно нужно было все это дело закончить, ох, давно!.. По большому счету, лучше бы и не начинать!
Тут Хохлов засмеялся, перестал тереть стекло, прицелился, чтобы не угодить под «КамАЗ», и повернул налево, в переулки. Впрочем, в их городе все, что не центральная улица, бывшая Ленина, а теперь имени Жуковского, – это переулки.
До Москвы рукой подать, если до Кольцевой, то всего выходит километров двенадцать, а вокруг провинциальная глушь, и близость столицы ощущается только по красному мареву, которое колышется на горизонте в той стороне, где мегаполис ворочается и ревет в своем ложе, как будто там непрерывно горит невиданное северное сияние.
Повернув, Хохлов перестал видеть сияние. Теперь перед ним лежала тихая, спящая в сугробах улочка, с двух сторон обсаженная липами и застроенная хрущевскими пятиэтажками.
Где дом-то? То ли этот, то ли вон тот, рядом с помойкой! Вечно он путает и никак не может запомнить! Впрочем, это и немудрено, если все вокруг одинаковое – и липы, и дома, и помойки, а фонарь, сколько себя помнил Хохлов, всегда горел только один, на углу, возле школы. Он и по сей день там горит, освещает въезд во двор и несколько торчащих из снега прутиков акации. Эти прутики когда-то во втором классе они ломали, привязывали на них бумажные цветы и маршировали с ними на первомайскую демонстрацию. Тогда так было принято – на Седьмое ноября, день пролетарской революции, прикалывать к драповому пальтецу красный бант, а на Первое мая, день пролетарской солидарности трудящихся, навязывать на голые ветки бумажные цветы. Все считали, что это очень красиво, и Хохлов тоже так считал.
И вообще ему нравилось ходить на демонстрации, кричать «ура» и размахивать цветами.
Так дом-то какой, черт бы его взял?!.
Тут ему пришла в голову гениальная мысль, что хорошо бы позвонить, прежде чем ехать ночевать к старинному другу, обремененному супругой и потомством, а заодно и спросить номер дома, но Хохлов, продолжая и в машине полемизировать с Галчонком, как-то позабыл о таком простом решении.
Он приткнулся под фонарем, выудил из кармана нагретый мобильный телефон, ошибаясь, потыкал толстым от перчатки пальцем в кнопки, все равно не попал, сдернул перчатку зубами и нажал нужную кнопку.
– Алло!
– Диф, эфо я, Фофлов.
– Алло? – с недоумением переспросил Лавровский.
Хохлов выплюнул перчатку и сказал, что он поссорился с Галчонком, а теперь еще и Димкин дом потерял, и где он, этот самый дом, чтоб ему пусто было!
– Хохлов, это ты, что ли?!
– Нет, – мрачно сказал тот. – Ни фига не я.
– А… чего ты звонишь по ночам?!
– По каким еще ночам?! Время полдевятого только!
– Да ты что?! – поразился Лавровский. – А я думал, что уже… а-а-а… – И он вдруг откровенно зевнул в трубку.
– Говори быстро номер дома, – приказал Хохлов, – долго я еще тут буду стоять?
– Во… восемь, – с некоторой заминкой ответил Лавровский, но Хохлов был не настолько деликатен, чтобы заминки его смущали. – Квартира сорок пять. А где ты стоишь?
– Возле школы, – буркнул Хохлов. – Давай чайник ставь, я уже поворачиваю.
И он сунул телефон в карман, еще немного поскреб стекло, которое совсем запотело от его разговора и дыхания, и повернул во двор. Нет, нужно менять машину. Менять, менять, и никаких гвоздей! Завтра же поедет в салон и выберет себе… выберет… так, значит, завтра он поедет и выберет…
Приткнуться было некуда – снегом завалило весь двор, и машины стояли в один ряд, а какой-то удалец свою почти что на березу взгромоздил. Хохлов остановился и огляделся. И куда теперь?..
Завтра же он поедет в салон и выберет себе… трактор! А что? Милое дело на тракторе кататься! Раз уж национальная зимняя одежда у нас шапка с ушами и тулуп с валенками, значит, национальной зимней машиной у нас должен быть трактор!
Пришлось встать возле самой помойки. Завтра с утра сюда потянутся пенсионеры с ведрами и будут его ругательски ругать, потому что прямой доступ к такому замечательному месту практически перекрыт, а еще с рассветом на помойку слетятся голуби, божьи птички. Голуби изгадят всю машину, кляксы помета замерзнут и впечатаются в краску, и не отмыть их будет, не оттереть, и придется Хохлову с голубиными метками ездить!..
Впрочем, недолго, ибо завтра он купит трактор и будет ездить на нем.
Хохлов выбрался из машины как раз в ту сторону, где в рядок стояли ящики, и сразу же почувствовал непередаваемый запах, который не мог заглушить даже ядреный русский мороз.
Тут телефон у него зазвонил, и он подумал, что вдруг это Галчонок одумалась и можно теперь поехать домой переночевать, а к Лавровскому не переться!
Звонила мать.
– Митя?
– Вася, – представился матери Хохлов.
– Мить, ты где? Я домой звонила, а там никто трубку не берет!
Галчонок страдает и не отвечает на звонки, понял Хохлов.
– А я… к Димке поехал, мам. Нам поговорить нужно.
– К Лавровскому?
Хохлов промолчал. Он терпеть не мог, когда ему задавали такие вопросы. Все ему казалось, что таится в них ущемление его свободы и вообще поражение в правах. Ну какая разница, к какому именно Диме он поехал?! Матери до этого что за дело?! Ее сыночку сорок лет скоро, а она все спрашивает, все выясняет, все беспокойство проявляет! Зачем, зачем?.. Сидела бы перед телевизором, смотрела бы телеканал СТС, пила бы свой смородиновый чай да перекликалась с отцом, который в последнее время стал глуховат, – отличная жизнь!
– Мить, а когда ты вернешься?
– Куда… вернусь?! – Ему вдруг показалось, что мать знает о его ссоре с Галчонком, и он насторожился.
– Ну, домой-то когда поедешь?
– А что такое?
– Да не ездил бы ты по ночам, – с сердцем выговорила мать. – Сам знаешь, какая нынче обстановка.
– Какая обстановка, мама?!
– Криминогенная, – твердо сказала она. – А криминогенная обстановка очень опасная.
– Все будет хорошо, – уверил ее нежный сын. – И не приставай ко мне, мама!
Она вздохнула.
Когда она задавала дурацкие, с его точки зрения, вопросы, он раздражался до невозможности.
А когда она вздыхала, он чувствовал себя скотиной и раздражался еще больше.
– Мам, пока, – скороговоркой произнес Хохлов, – отцу передавай привет и скажи, чтобы он сам подфарники не ставил, я завтра пришлю кого-нибудь, и машину отвезут на сервис.
– Какой еще сервис, Митя! Это же очень дорого! Папа отлично сам поставит в гараже!
– Мама, я знаю, как он поставит! Сделает на соплях, а потом все равно придется в сервис ехать!
– Митенька, он машину водит уже пятьдесят лет, и, я думаю, он знает…
– Мам, короче, все. Завтра у него машину заберут и завтра же вернут, поняла?
– Поняла, – ответила мать тихо, – все поняла.
Хохлов перелез через сугробы на более или менее расчищенную дорожку и зашагал к подъезду.
Неужели в таком возрасте я буду на них похож?! Да быть того не может! Неужели я тоже не буду слушать разумных советов, все стану переиначивать по-своему, отказываться от того, чтобы мои дети решали за меня все проблемы, а я бы тихонечко сидел в углу и пил свой смородиновый чай? Неужели я тоже буду таким упрямым и перестану понимать жизнь, и меня придется все время тащить в светлое будущее, как мула на веревке, а я превращусь в ретрограда и старую перечницу?! Не может, не может такого быть!.. И чего им не хватает?! Всего им хватает! И ничего не нужно – сын обо всем заботится! И решать ничего не приходится – сын давно уже все порешал, и затруднений никаких у них быть не может, потому что он, Хохлов, давно уже ликвидировал все затруднения в их жизни!
Вот так примерно думал тридцативосьмилетний Дмитрий Хохлов, оскальзываясь на ледяной дорожке, которую экономный дворник лишь слегка поперчил песочком, и невдомек ему было, что все вопросы, которые он себе задает, давно уж заданы, и ответа на них нет и быть не может, и великий русский писатель Тургенев даже книжку на сей счет придумал и назвал ее «Отцы и дети»!
Хохлов уже потянул на себя скрипучую подъездную дверь, когда телефон у него снова зазвонил.
Не иначе отец с разъяснениями, что на сервис он никогда в жизни не поедет, а будет сам в гараже на морозе ковырять свою машину, и вообще, врагу не сдается наш гордый «Варяг»!..
Звонила Арина.
– Ты чего? – не поздоровавшись, спросил Хохлов и придержал дверь, чтобы она не стукнула его по лбу.
– Привет, Мить.
– Здорово.
На том конце тихонько вздохнули, но он услышал.
– Ну что?
– Да ничего особенного, – сказала Арина с досадой. – Кузя решил на мне жениться, представляешь?..
– Как?! – поразился Хохлов.
– Как, как! Обыкновенно! Как люди женятся?
– Кузя решил на тебе жениться?! – переспросил Хохлов, будто не веря себе, и захохотал.
– Мить, ты хочешь, чтобы я обиделась?
– Ничего ты не обидишься, – уверил ее он. – Ерунда какая!.. А Кузя что? Предложение сделал?
– Представь себе, сделал!
– Ну, он же говорил, что после Катьки-заразы ни на ком больше никогда не женится!
– Это он раньше так говорил, а теперь говорит, что… ну, короче, он просит меня выйти за него замуж.
– А ты что?
Она опять вздохнула:
– А я не знаю. Вот тебе звоню. Чтобы посоветоваться.
– Да чего советоваться, – грубо сказал Хохлов. – Ну если хочешь, выходи за него замуж, да и все. Подумаешь, бином Ньютона!..
– Да я сама не знаю, хочу я или нет!
– Ариш, – сменив грубый тон на проникновенный, произнес Хохлов. – Ну, мы же все знаем, что он сумасшедший. Ну хочешь замуж – выходи, но чтобы никаких иллюзий, поняла?!
– Каких иллюзий, Митя?
– А никаких! Выбрала психа, значит, будет у тебя муж-псих! Все равно ты его никогда не перевоспитаешь и нормальным не сделаешь! Превратишь свою квартиру в дурдом и будешь в нем жить со своим мужем-психом. Вот так. И никаких иллюзий.
Тут она вдруг заплакала, и Хохлов совершенно не понял, из-за чего. Ничего такого он ведь не сказал!..
– Все вы, мужики, сволочи и придурки, – всхлипывала она.
– Да это понятно, – подтвердил Хохлов, и она положила трубку.
Ничего. До завтра авось замуж еще не выйдет, а с утра он ей перезвонит, и они все обсудят.
Кузя сделал ей предложения, поди ж ты!.. Поднимаясь по лестнице, где третья ступень была отколота, а последняя торчала вверх, как неправильно выросший зуб первоклассника, Хохлов даже головой покрутил. Эк его разобрало, Кузю-то!.. Впрочем, удивляться нечему. Катька-зараза бросила его уже лет восемь назад, но жизнь идет, нужно как-то устраиваться, так почему бы и не жениться ему на Арине Родиной?! Никакая «новая» женщина за него уж наверняка не пойдет, а Аришка своя и замуж никогда не ходила, самая подходящая для него партия!..
Рассуждая таким образом, Хохлов довел себя прямо-таки до белого каления и, когда Лавровский открыл дверь, уже пребывал в состоянии быка, который роет копытом землю и готов боднуть первого, кто попадется ему на рога, хоть своего собрата-быка, хоть матадора, хоть забор.
Лавровский на пути был первым.
– А ты чего, спать, что ль, в полвосьмого ложишься?! Как в голландском городе бюргеров?!
– Мить, ты чего?
– И двор ни хрена не чищен! Или у жильцов денег не хватает дворника нанять?!
– Митя!
– Если не хватает, так я могу ссудить! Только на дворника и по карманам не тырить! Машину некуда поставить, твою мать…
– Дмитрий, – громко перебила его излияния жена Лавровского Света, появляясь в тесной прихожей. – Я прошу тебя не выражаться. У нас дети.
– Ах, пардон, пардон! – вскричал Хохлов. – Прощения просим! Недоглядел! Ошибся! Больше не повторится!
– Митька, – миролюбиво сказал Лавровский. – Ну чего ты ерепенишься? Поругался со своей, и ладно!.. Мы-то ни в чем не виноваты!
Виноваты были все – и Лавровские с их детьми, и родители с их машиной, и Арина с Кузей.
– Ты останешься ночевать? – спросила Света. Голос был недовольный, и это тоже понятно.
Кому охота суетится, организовывать «спальное место», до полшестого прислушиваться к кухонным разговорам и звону стаканов, до полседьмого старательно зажмуривать глаза, когда гость лезет через «большую комнату», где спят хозяева, в туалет! А утром встать помятой, невыспавшейся, разбитой, быстренько ликвидировать на тесной кухне последствия возлияний, быстренько собрать детей в школу, сушить одежду муженьку, который сидит на краю тахтюшки в трусах, таращит мутные глаза и невыносимо воняет перегаром! Да и неизвестно, насколько гость прибыл, может, на три дня, а может, на неделю! По молодости бывало и так, что они по месяцам друг у друга ночевали, когда ссорились с женами и начинали «жизнь заново»!
– Светик! – провозгласил Хохлов. – Я все понимаю, но деваться тебе некуда. Твой муж работает на меня, и поэтому я тиран и самодур и с подчиненными веду себя как хочу. Сегодня я изволю у тебя ночевать, и ничего ты с этим поделать не можешь!
– Какой я тебе подчиненный! – себе под нос пробормотал Лавровский.
У него была «особенная гордость», и этой гордости трудно было смириться с тем, что Хохлов платит ему деньги. Вот трудно, и все тут!..
– Наш Кузя сделал Арине Родионовне предложение, – сказал Хохлов, нагнулся и стал искать тапки под обувной полкой. Вытащил серые от пыли и не стал надевать.
– Да ты что? – изумилась повеселевшая Света. – Ну… и отлично! Они хорошая пара, и, в конце концов, ей замуж давно пора!..
Тут Лавровский и Хохлов одновременно вскрикнули, но разное. Лавровский укоризненно вскрикнул:
– Света!
А Хохлов:
– Ну, не за Кузю же!..
Света же, напротив, ответила обоим сразу:
– А что – Света? И почему не за Кузю? Ну, если разобраться, он ведь совершенно нормальный мужик! Очень даже хороший! – И она отправилась на кухню.
– И если очень приглядеться, он отличный пацан, – блеснул Хохлов знаниями русской поп-культуры. – Жениха хотела, вот и залетела, лай-лай-ла-ла-лай!
Света моментально вернулась из кухни. Вид у нее был совершенно счастливый:
– Залетела?! Арина залетела от Кузи?!
– Это песня, – объяснил Хохлов. – Я пою, ты что, не слышишь? Лай-лай-ла-ла-лай!
– Не залетела? – переспросила разочарованная Света, по хохловскому лицу она поняла, что ее надежды не сбылись, и вернулась обратно на кухню.
– А откуда ты узнал? – шепотом спросил Лавровский. – Ну, что Кузя предложение сделал?
– От Родионовны, откуда же еще!..
Памятуя о няне великого поэта Пушкина, свою подругу Арину Родину они звали, разумеется, Ариной Родионовной. Звали так уже лет, ну, восемнадцать, и все это время сия шутка их смешила.
– Он мне тоже звонил, – сообщил Лавровский.
– Он – это кто? – уточнил Хохлов. – Тебе тоже «звонил» Арина? Наш «девочка» звонил тебе?
– Кузя звонил. С полчаса назад. Говорил загадками, наверное, из-за того, что жениться собрался.
Хохлов сел на диван. За тонкой дверкой из крашенной под мореный дуб фанеры раздавались голоса. Девочка верещала: «Отдай!», а мальчик монотонно повторял: «Не отдам, не ной!» На кухне Света гремела посудой, и слышимость была такая, как будто она накрывала стол прямо тут, на диване.
Вот интересно, можно накрывать стол на диване?!
Лавровский походил по комнате, зачем-то выглянул в окно, поправил занавеску, вернулся и примостился рядом с Хохловым.
– А откуда у него могут быть деньги, а? – спросил он, и беспокойство, самое настоящее, словно выпавший снег, вдруг покрыло все его лицо и даже длинный нос. – Или он гранты какие-то добыл?
– Кто добыл гранты? – спросил Хохлов и зевнул.
– Я имею в виду Кузю.
– Да какие у него гранты, Дим! Ты же знаешь! Чтобы гранты были, нужно на конференции ездить, в научных журналах печататься, умные речи произносить, с нужными людьми сходиться! А Кузя сидит всю жизнь на одной теме да все толкует про то, что кооператоры родину продали! А раньше толковал, что коммунисты ее продали! Ты чего? Забыл?
– Да я помню, – согласился Лавровский, – но тогда откуда у него деньги?!
– Какие деньги? Полтинник к зарплате прибавили?! Госдума приняла закон о поддержке молодых дарований вместе с поправкой, что отныне молодым дарованием считается каждый научный работник младше восьмидесяти пяти?!
– Ты не ори, – попросил Лавровский и показал головой на кухонную дверь, за которой орудовала Света. – Ты же знаешь, как она… болезненно относится…
Света Лавровская очень переживала из-за того, что ее муж не выбился в олигархи или, на худой конец, в управляющие небольшой нефтяной или алмазодобывающей компании.
– А чего ты пристал, – покорно зашептал Хохлов. – Какие у Кузи деньги, откуда?
– Да я и сам не знаю, – признался Лавровский. – Он мне сегодня сорок минут мозги парил, что у него теперь будет много денег. Может, он на Аринины рассчитывает!
– Приваловские миллионы! – провозгласил Хохлов, позабыв о конспирации. – Миллионер женится на миллионерше, и состояния объединяются!
Света выглянула из кухни.
– Какие миллионы? Вы о чем?
Лавровский отвернулся.
– Я! – сказал Хохлов. – Я никак не могу сосчитать свои миллионы. Что-то много их стало, беда прямо!..
– Вот-вот, – согласилась Света и скорбно поджала губы. – Некоторые зарабатывают, а мой муж только на посылках бегает!..
– Светик!
– Да ладно тебе! Вон Хохлов как устроился, сам себе хозяин, и наниматель, и начальник. А ты!.. Ведь какие надежды подавал, какие надежды!
Хохлов уж был не рад, что затеял этот разговор, не рад, что помянул дурацкие «приваловские миллионы», не рад, что приехал и бросил на помойке машину, а еще ведь придется здесь ночевать.
Может, к матери поехать?.. Или к Родионовне?.. Небось примет, не выгонит же! В конце концов, он в кресле-кровати может спать, а она на диване или на раскладушке на кухне.
Пожалуй… пожалуй, это мысль.
За псевдодеревянной дверкой послышался звук плюхи, потом была некоторая пауза, а после нее трубный рев:
– Ма-ама! Ма-ама!
И еще голос, несколько встревоженный:
– А я сколько раз тебе говорил – не лезь! Сколько раз я говорил?! А ты все лезешь и лезешь!
Растрепанная девочка в фиолетовой юбочке и спущенных колготках вылетела из «детской», как шикарно называлась в этой семье боковая комнатушка, и пролетела мимо Хохлова с Лавровским.
– Ма-ама! Владик дерется! Он меня ударил!
– А я сколько раз тебе говорил, чтобы ты к нему не лезла!
– А я и не лезла!
– За что же тогда он тебя ударил?
– Я поиграть хочу, а он мне не дае-е-ет!..
– Владик! – закричала из кухни Света. – Владик, пойди сюда немедленно!
– Ну чего, чего надо? Сказал, не дам, значит, не дам! И вообще, это мой компьютер!
– Владик, вы должны играть вместе!
– А зачем тогда мне компьютер купили?! Зачем, а? Чтобы она играла?! Это мой комп, и я на нем играю, когда хочу, а ей не дам!
– Я его выброшу, этот ваш комп! – загремел Лавровский и поднялся с дивана. Хохлов потер лицо. – Это что за война на ночь глядя?! Всем немедленно спать!
– Да что я, малолетка, что ли, чтобы спать в девять?! Вот она пусть и ложится, а я не буду!
– Дети, вы должны играть вместе.
– Я не хочу с ни-им игра-ать! Он дерется-а-а!
– А что ты лезешь?! Что она лезет, пап?!
– Здравствуйте, дети! – громко сказал Хохлов, которому надоел концерт. – Я пришел к вам в гости.
Девочка моментально повернулась к ним спиной, а Владик буркнул:
– Здрасти.
– Клара! – строго сказала Света. – Немедленно поздоровайся с дядей Митей, как следует.
– Не хочу.
– Клара!
– Свет, отстань от нее, – попросил Хохлов. Ему было все равно, поздоровалась с ним Клара или нет.
…угораздило же Кузю свататься к Родионовне! На семнадцатом году знакомства! Впрочем, Родионовна еще молодая, младше их всех лет на пять, ну, может, на четыре. Вот теперь они поженятся, и будет еще одна счастливая пара, вроде Лавровских. Кузя станет тянуть лямку, а она его пилить за то, что плохо тянет или тянет не в ту сторону.
Впрочем, не будет Кузя ничего тянуть. Он привык жить так, как ему нравится, и Катька-зараза когда-то сказала, что развелась с ним не потому, что он не может быть хорошим отцом и мужем, а потому, что он не хочет, а это слишком обидно.
Если Кузя станет обижать Арину Родину, он, Хохлов, собственноручно набьет ему физиономию.
И что от этого изменится? Ничего не изменится, ровным счетом!.. И это тоже очень обидно.
– Чай готов! – провозгласила Света. – Митя, тебе черный или зеленый?
Хохлов хотел есть и, следовательно, не хотел ни черного, ни зеленого чаю, но делать было нечего, и он сказал, что хочет черного. На тесной кухоньке было не уместиться, да еще вместе с гостем, а накрыто было именно там, и некоторое время все «переезжали» в большую комнату, двигали стол, освобождали его от газет, телефонных счетов и случайных бумажек, под которыми вдруг обнаружился журнал «Женская прелесть». Хохлов, знавший по опыту, что чай дадут еще не скоро, углубился в «Прелесть» и вычитал там, что звезда экрана Елена Прошкина каждое утро купается в своим личном бассейне, гуляет босиком по своему личному саду, даже когда он засыпан снегом, ест только французскую говядину, которую специально для нее выращивают в Нормандии и присылают специальным самолетом почти парную, и запивает ее только итальянским вином, которое специально для звезды доставляют из Италии тоже специальным самолетом, чтобы вино не взбалтывалось и не выпадало в осадок.
– Ишь ты!.. – удивился Хохлов.
Ему казалось, что в здравом уме и твердой памяти никак невозможно проделывать такие штуки, какие проделывала Елена Прошкина, а потому он был уверен, что все написанное – вранье от первого до последнего слова.
Просто в Отечестве в наше время стало модно быть «звездой по западному образцу». Что там у нас дано в образце? Ну, вот это самое вино из Бургундии, виски из Шотландии, личный бассейн, личный самолет, личный замок на берегу Луары или, ладно уж, в Монако. Какой-нибудь смутный и трудно формулируемый порок, например, страсть к шубам из меха шимпанзе или разведение плотоядных цветов. Экзотическое увлечение, что-то вроде прыжков с парашютом или полетов на параплане, но непременно с горы Монблан. Ну, еще повенчаться в православной церкви Иерусалима или принять католичество, и тогда уж в соборе Святого Петра в Риме. Так, что там еще? Ну, подружиться с Пьером Карденом, разумеется, чтоб «как Майя Плисецкая». Можно еще с этими двумя… как же их… с Дольчей и Габбаной и заказывать у них наряды, такие, чтобы на спине бриллиантами была выложена надпись русскими буквами «Герман + Роза», в том случае если «звезду» зовут Розой или Германом. Ну, и еще парк раритетных автомобилей, пара эскизов Ван Гога на даче, а между Ван Гогами фотография самой звезды в вечернем туалете с Джорджем Бушем под ручку.
«Шестисотые», Рублевка и добротные английские костюмы давно устарели, что вы, ей-богу!..
А может, ну его, этот чай? Позвонить Родионовне, да и ехать прямо к ней, авось приютит, не выгонит! Да, а если там… Кузя? Ну, на правах жениха?! Тогда придется к Галчонку возвращаться, да и наплевать, все лучше, чем здесь! О чем он думал, когда поехал к Лавровскому?!
– Клара, давай сахар, Владик, а ты подай дяде Мите чашку. Де-ети! Прекратите!
– Мам, она на меня плюнула!
– Вот сколько раз я просила его не покупать детям компьютер! – в сердцах сказала Света. – Сколько раз! Нет, он все-таки купил и приволок, и теперь из-за этого у нас сплошные ссоры и драки!
– За детьми смотреть надо!
– Вот и смотрел бы! Чего ж не смотришь?!
– Свет, я на работу хожу!
– И я хожу! Все люди ходят на работу, и что в этом такого?! Мить, ну вот ты подумай! Сколько он денег угрохал на компьютер, почти штуку! Приволок, и теперь они по очереди сидят и стреляют. Ну, ничегошеньки больше не делают, и ничегошеньки их не интересует! Дала книжку прочитать, так Владик ее бросил! Дала другую, так он и ту бросил!
– Поздно сейчас давать, – философски заметил Хохлов. – Надо было давать, когда они еще читать не умели, авось потихонечку и привыкли бы! А сейчас зачем она им, книжка-то? По башке друг друга лупить, а больше и незачем!
– Вот-вот, – согласился Света, не уловив никакого подвоха. – И лупят, представляешь! А в школе мне говорят, что он в классе самый безграмотный! Клара, неси сахар. Владик, подай дяде Мите чашку! Дим, а тебе особое приглашение нужно?
Хохлова всегда интересовало, что это за «особое приглашение» такое, и никогда он не мог этого понять! Ладно бы, если бы всех зазывали какими-то обыкновенными приглашениями, а одному требовалось «особое», но ведь всех приглашают одинаково!..
Он придвинулся к столу, взял из рук Владика чашку, с которой тот стоял столбом, очевидно позабыв, кому он должен ее отдать, и пристроил ее на блюдце.
– Чай свежий, – объявила Света. – Утром заваривала, перед работой.
Хохлов вздохнул, налил себе полчашки заварки и добавил кипятку. Чай вышел холодный и невкусный.
– Ма-ам! Я не буду с ним рядом сидеть, он мне на голову сахар сыплет!
– Клара, пересядь к папе! Все из-за проклятого компьютера!
– Я его в спальню заберу, – пригрозил отец семейства, – и без моего разрешения к нему никто не подойдет!
– Не надо было эту дрянь вообще в дом тащить!.. И столько денег за него отдал, лучше бы на отпуск оставил!
– Свет, отстань.
– Да что отстань! У мамы больше года не были, и денег нет, чтобы поехать!
– Да есть у нас деньги, чтобы к твоей маме ехать! – Лавровскому было неудобно, и время от времени он искоса взглядывал на Хохлова, как бы извиняясь. Тот хлебал коричневую жидкость и делал вид, что ничего не замечает.
– Ты мне комп подарил, – встрял сын Владик. – Значит, он мой и есть! И ты права не имеешь забирать его в спальню!
– Если вы будете из-за него драться, заберу!
– А я тогда из дома убегу!
– Владик, ну что ты болтаешь? Митя, может, ты поесть хочешь, а я даже не предложила!
– Нет! – испуганно сказал Хохлов. – Не хочу.
Света посмотрела на него, как будто в раздумье.
– А ты чего приехал? – вдруг спросила она. – С Галкой поругался?
– Галка села на заборе, – произнес Хохлов, которого весь вечер тянуло на цитаты, – и сказал ребятам Боря просто так!..
– Ты бы женился на ней, – посоветовал Лавровский добродушно. – Жили бы, как все люди! А то, что ни неделя, так вы в ссоре!
– Не хочу я, как люди, – еще больше перепугался Хохлов. – Что хорошего-то?
– А бобылем лучше? – мягко сказала Света.
Почему-то, если разговоры заходили о женитьбе, неважно о какой именно, даже такой несостоятельной, как его женитьба на Галчонке или Кузина на Родионовне, все друзья и подруги приходили в необыкновенно лирическое состояние, смотрели добрыми глазами и говорили добрыми голосами. Вот этого Хохлов решительно не понимал. Жить как все люди – это значит поминутно выражать друг другу неудовольствие, поминутно раздражаться из-за мелочей, поминутно разнимать дерущихся детей и мечтать вырваться хоть на денек на рыбалку или к подруге с ночевкой?! Не хотел он такой жизни, не нравилась она ему!..
– Если хочешь, давай я ей позвоню, Мить, и вы помиритесь! Ну, я же все про вас знаю! Вы жить друг без друга не можете и ругаетесь поэтому!
Тут Света ни с того ни с сего прислонилась к Лавровскому плечом и даже как будто нежно потерлась. Тот слегка потрепал ее по затылку и отстранился. Ему было неловко, и Хохлов отлично понимал, отчего ему неловко.
– Позвонить, Мить? – И она даже приподнялась, чтобы бежать к телефону и мирить Хохлова с его подругой.
Это было «интересно». Гораздо «интереснее», чем разбирать домашние дрязги и накрывать на стол.
– Боже сохрани, – сказал Хохлов и допил невкусный чай. В животе, куда тот пролился, как-то скорбно засосало, и показалось, что это ветер засвистел. Все-таки Хохлов не ел с самого утра, да и на завтрак ничего вкусного не было. Галчонок ленилась готовить, и Хохлов, как правило, довольствовался невразумительным мусором, состоящим из фруктовых очисток, отходов от обмолота злаковых и изюмной крошки, которая скрипела на зубах, как песок. Мусор продавался за деньги и назывался «Мюсли».
Фу, какое слово противное! Тоже скрипящее на зубах.
– Ну ладно, бойцы! – сказал Хохлов и поднялся. – Вы тут допивайте, спасибо вам за любовь, за ласку, а я поехал.
– Ты разве ночевать не будешь? – обрадованно спросила Света.
– Нет.
– Я тебя провожу, – решительно сказал Лавровский. – И зря ты, Мить! Оставался бы!..
– Куда ты пойдешь его провожать?! Десятый час! Он что, маленький?! Не дойдет до своей машины, что ли?
– Свет, угомонись! Я на пять минут выйду и вернусь.
Она посмотрела на одного, потом на другого. И поджала губы:
– У вас какие-то тайны?
– Нет у нас никаких тайн. Ты лучше детей спать положи, а я через пять минут приду!
Она помолчала и сказала:
– Тогда мусор захвати. У дверей пакет, на кухне пакет, и я еще сейчас из ведра достану.
– Свет, я завтра мусор вынесу!
– Завтра ты на работу уедешь, и я опять все попру сама! Знаю я, как ты завтра вынесешь! Давай бери пакеты и иди!..
– Мама, он мне в чай соль насыпал!! Ма-ама!
– Дурдом, – сказал Лавровский и пошел на кухню за мусором. Хохлов быстро обувался.
Но что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король!
Ну, вот, например, Лавровский. Женился по безусловной и пламенной любви. Они даже встретились очень романтично, как в кино семидесятых, то ли на выставке картин, то ли на симфоническом концерте.
Нет, кажется, на выставке, потому что Лавровский всегда очень хорошо рисовал, «подавал большие надежды» и в этом отношении тоже, и однажды расписал сказочными картинами стены в студенческой столовой, за что получил повышенный «общественный балл» от деканата.
Они встретились, и случилась у них любовь, как все в том же кино. Светка была похожа на всех тогдашних героинь – худенькая, большеглазая, стриженная «под Мирей Матье». Носила джинсы и водолазки, чудесно пела, чудесно играла на гитаре и смеялась нежным заразительным смехом. На Лавровского она смотрела снизу вверх, как будто обожала глазами, и внутри ее зрачков горели ласковые золотистые искры. Он покупал ей осенние лохматые астры, и на подольской электричке они ехали в Царицыно и гуляли там меж старинных развалин, и она прятала лицо в свои лохматые астры, и, когда поднимала голову, отсвет от цветов ложился ей на щеки. По пруду плыл желтый лист, в высоком и холодном небе стояли редкие облака, и вся жизнь еще только начиналась.
