Текст книги "Близкие люди"
Автор книги: Татьяна Устинова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Замы смотрели на капитана неприязненно, одинаково прихлебывали кофе из чашек английского фарфора и время от времени косились друг на друга, словно спрашивая совета или делясь информацией на каком-то более высоком и недоступном пониманию уровне. Шеф в их переглядываниях участия не принимал и вообще выглядел подавленно. Капитан Никоненко – человек бывалый и опытный – его подавленность мысленно отнес в графу со знаком «плюс». Было бы гораздо более странно, если бы он не был подавлен. Ему-то как раз ничего, кроме неприятностей, не светит.
– Мы опросили свидетелей, – начал капитан с того места, на котором остановился, когда принесли кофе, – не могу сказать, что это дало какие-то результаты. По словам ваших рабочих, ночью все было тихо и спокойно. Никто не кричал, не шумел, не дрался…
Чернов в который уже раз быстро взглянул на Белова. Слава богу, драки не было. Значит, не было и убийства. Или… не значит?
– Охранники мирно почивали в своем домике, и никто из них даже не проснулся, когда Муркин свалился в котлован.
– Как только вы уедете, всех к чертовой матери уволю, – сообщил Павел Андреевич своему шикарному настольному прибору.
– Подождите, – попросил капитан Никоненко. – Они нам еще понадобятся.
Степанов поднял глаза от прибора и посмотрел на него. Глаза у него были замученные, как у издыхающей от усталости ездовой собаки.
– Нет никаких данных, указывающих на то, что произошло убийство, – сказал Никоненко больше из жалости, чем потому, что это нужно было сказать. – Экспертиза установит, был ли он пьян. Если был, значит, это ваши проблемы. Если не был, значит…
– Значит, ваши, – закончил за него Степан. – А работать когда можно начинать?
«Вот что тебя беспокоит, – подумал Игорь Никоненко. – Ну конечно! Как же это я сразу не догадался? Работа стоит. Ты теряешь свою драгоценную прибыль. Для тебя любые жизненные события и катастрофы оцениваются в долларовом эквиваленте. Нет, пожалуй, ты мне не нравишься, Павел Степанов».
– Сейчас тело увезут, мы произведем дополнительный осмотр места происшествия, потом подождем результатов экспертизы, и можно работать.
Он сладко улыбнулся и отпил очень крепкого и очень горячего кофе. Что же это за чашки такие? Специально, что ли, сделанные? Кофе как был огненный, так и остался. Эх, и чего только не придумают проклятые капиталисты, чтобы лишние денежки из покупателей вытянуть! Вот чашку придумали, в которой кофе не остывает…
Он рассматривал чашку с искренним интересом деда Щукаря и держал паузу, ожидая, когда шеф снова заговорит. Вместо шефа заговорил Белов, кавалергард и красавец, как определил про себя его сущность Никоненко.
– А этой вашей… экспертизы долго ждать придется?
– Смотря как эксперты загружены, – отозвался Никоненко и даже головой помотал, показывая, как заняты порой бывают эксперты. – Вы не поверите, но у нас тоже бывает много работы!
Степан усмехнулся.
– Каков вопрос, – сказал он своему заму и поднялся из-за стола, – таков ответ. Верно, Игорь Владимирович?
– Верно, – согласился Никоненко, – расскажите мне еще что-нибудь, пока я не уехал, Павел Андреевич. Что это за голодранцы с флагами?
– Сие не голодранцы, – объяснил Белов непонятно, – сие есть местные жители, протестующие против нашей стройки. А что? Неужели вы не слышали? У нас тут целая баталия развернулась…
– И что в результате баталии? – спросил Никоненко, обращаясь к спине Степанова. – Виктория или кон-фузия?
– Скорее виктория, – подумав, сказал Степан. – Вернее, нет, не виктория. Пожалуй, один – один. Они продолжают стоять, а мы продолжаем строить, только и всего.
– А в чем суть-то?
– А суть в том, что объявился тут еще зимой защитник села Сафонова, который раскопал какие-то данные о том, что как раз на том месте, где мы сейчас строим, в семнадцатом веке был храм. Потом с ним что-то случилось – то ли он сгорел, то ли рухнул, но восстанавливать его почему-то не стали, а построили новый, который до сих пор стоит. Николая Чудотворца храм. Во-он, его даже отсюда видно. Посмотрите.
– Что мне на него смотреть, – пробормотал капитан Никоненко. – Я в этих местах вырос, и в храме этом мою мамашу крестили, а потом и меня… Можно еще кофе?
– Да, – сказал Степан, – конечно.
Почему-то известие о том, что капитана Никоненко крестили в том самом храме, который виден из окошка его вагончика, Степана утешило, хотя это была явная глупость. Не все ли равно, где его крестили?
– Ну вот. Активист собрал вокруг себя каких-то бабок и дедов, которые теперь… стоят.
– А вы терпите? – спросил Никоненко с недоверием.
– Терпим, – согласился Степан, поморщившись. – Не бить же их, в самом деле. Хотя, скажу честно, этого козла я принародно грозился убить. Это недели две назад было или больше даже. Да, Черный? И денег ему предлагал, и с территории вывозил, и чего только не делал. Не унимается, и все тут.
– А за что вы грозились его убить? Степан мельком взглянул на капитана.
– Да они начали под машины ложиться. Остальных ребята-бульдозеристы за ограждение вынесли, а этому козлу я в морду дал. Сказал – еще раз ляжешь, убью. День был такой поганый, ну прямо как… сегодня.
– И тоже с трупом? – удивился капитан Никоненко.
– Нет, слава богу, трупов не было. – Степан улыбнулся. – Но день был поганый.
– Вы пытались установить, кто ему платит за то, что он под бульдозеры ложится, этот активист ваш?
Замы опять переглянулись. На этот раз смысл их переглядываний был Никоненко вполне ясен. Они не ожидали, что милицейский капитан так быстро сообразит, что никто не станет кидаться под бульдозер просто так, ради храма, снесенного при царе Алексее Михайловиче, папе царя Петра Алексеевича, Великого.
– Пытались, – не моргнув глазом сказал Степан, – частного сыщика нанимали.
– Не помог сыщик? – уточнил Никоненко с удовольствием.
– Не помог, – ответил Степан, которому тоже начинал нравиться капитан. – Есть хотите, Игорь Владимирович? У нас здесь буфетчица необыкновенная. Видите, как нас пирогами откормила?
– Нет, – отказался Никоненко, – не хочу. Так что сыщик?
– Ничего. – Степан пожал плечами. – Вон его доклад, на полу валяется. Могу вам дать почитать. Никаких данных, что Леонида Гаврилина кто-то нанял. Он в этих краях объявился лет пять назад, переехал из Узбекистана. Купил дом в Сафоново и живет тем, что зарабатывает на ферме. Говорят, что работает неплохо, старательный. Электрик он там, что ли… Семьи нет. Исправно ходит в церковь, хотя с местным батюшкой расходится во взглядах на православную веру. Денег у него как не было, так и нет, по крайней мере по данным нашего детектива.
– Мы думаем, что это кто-то из конкурентов, – уточнил Белов и закурил сигарету из какой-то невиданной пачки. – Но подтвердить ничего не удалось.
– Понятно, – сказал Никоненко. – Что вчера происходило на стройке? Вы когда уехали, Павел Андреевич?
– Я вчера не приезжал. – Степан отвернулся от окна и посмотрел на капитана. – У нас несколько объектов по всей Москве. Этот самый крупный, конечно, но я бываю здесь не каждый день. Вчера я проторчал в мэрии, объяснялся там с одним начальником по поводу нашего же объекта на Профсоюзной. Потом забрал сына из школы, это уже, наверное, в полвосьмого. Потом был дома.
– Никуда не выходили и не выезжали?
– Куда я могу выехать, когда у меня ребенок маленький! – сказал Степанов с непонятной для Никоненко досадой. – Он один дома никогда не остается. Вон с Черным, с Черновым то есть, по телефону лаялся часа полтора, наверное…
– Когда это было?
– Да около одиннадцати, что ли. Да, Черный? Потом бумажки всякие писал, все в ту же мэрию, потом спал. Утром Чернов позвонил, когда мы в школу собирались. Я Ивана отвез и прямо сюда приехал.
Как провели вечер и ночь Степановы замы, Никоненко уже знал. У всех троих вечер прошел примерно одинаково – с работы поехали по домам. Чернов еще заезжал в магазин, а Белов недолго играл в бильярд в каком-то модном клубе.
Да и не похоже, что кто-то из них просто так, забавы ради взял да и столкнул в котлован разнорабочего Муркина.
Солнце неистово светило в окна, грело темный свитер капитана Никоненко. В широком луче неспешно танцевали пылинки, и бронзовое чудище, со всех сторон охваченное солнцем, казалось не таким уж чудищем. Пахло кофе, диковинными сигаретами, смесью разных одеколонов и – немножко – вчерашним дождем из приоткрытого окна. Мерно гудел компьютер, на экране крутились разноцветные спирали, и капитан Никоненко силился понять, что не так в окружающем его мире. Понять никак не удавалось, и он даже рассердился немного.
– А с прорабом можно переговорить?
– Ну конечно. Его будка, – Степанов так и сказал – «будка», – следующая за нашей. С ним, конечно, прямой резон разговаривать, потому что он про рабочих больше знает, чем мы трое, вместе взятые…
Телефон зазвонил так неожиданно и резко, что замы одинаково вздрогнули и посмотрели в изумлении. Степан в два огромных шага пересек вагончик, так что задрожали стекла и бронзовое чудище поползло с бумаг.
– Да!
– Могу я поговорить со Степановым Павлом Андреевичем?
Голос совсем незнакомый.
– Я Степанов Павел Андреевич, но разговаривать мне некогда. А вы кто?
Замы переглянулись. Никоненко положил ногу на ногу.
– Вам все-таки придется со мной поговорить, – сказал голос настойчиво, – меня зовут Инга Арнольдовна, я учительница Ивана. В вашем офисе мне сказали, что я могу застать вас здесь, и дали этот номер.
– Козлы, – пробормотал Степан.
– Что вы сказали? – опешила Инга Арнольдовна. – Алло!
– Ничего я не сказал. – Степан зажал трубку ладонью и неизвестно зачем объяснил аудитории: – Это из школы. Наверное, Иван опять…
– Алло, вы слушаете меня?
– А у меня есть выбор? – спросил Степан подозрительно мягко. – Уважаемая, я не могу сейчас разговаривать. У меня люди.
– Вам придется разговаривать, – отрезала Инга Арнольдовна, – если вы не хотите, чтобы ваш мальчик по моему представлению был отчислен из школы.
– Послушайте, – сказал Степан и повернулся вместе с креслом спиной к слушателям, – я плачу за его обучение бешеные деньги. Я буду обсуждать с вами вопросы его воспитания, когда сочту нужным. Сейчас я этого делать не могу. Вам понятно?
– Павел Андреевич, вы никогда не можете обсуждать вопросы его воспитания. Последний раз вас видели в школе первого сентября минувшего года. Я навела справки. Если вы не в состоянии отвечать за своего сына, дайте мне телефон матери, я позвоню ей.
Степан от злости поперхнулся табачным дымом и стал кашлять так, что неведомая Инга Арнольдовна в трубке изумленно примолкла.
Она позвонит Леночке?! Сука, дрянь! Дайте ей телефон, она позвонит матери! Наверняка же знает, что мать давным-давно не живет с ними! В школе об этом все знают, и ей, конечно же, доложили. Не могли не доложить!
– Вы что? – справившись с кашлем, спросил Степан голосом Карабаса-Барабаса. – Совсем невменяемая? Вы не понимаете русский язык? Объяснить вам по-китайски?
Чернов перехватил взгляд капитана Никоненко, устремленный в спину Степана. Во взгляде было неподдельное любопытство старухи-сплетницы, неожиданно узнавшей о том, что жильцы из пятой квартиры получили наследство. Чернову стало противно. Чтобы отвлечь внимание капитана от Степановой спины, он нарочно громко спросил у Белова:
– А что там на Профсоюзной, не знаешь?
Белов посмотрел вопросительно, и Вадим глазами показал ему на капитана.
– Там сегодня на пятом этаже плитку кладут, – все поняв, заговорил Белов деловито, – которую вчера завезли. На сегодня должно хватить, а остальное под вечер доставят. Мне, наверное, часа через два туда придется уехать, посмотреть, что там происходит. Еще кофе хотите, Игорь Владимирович?
– Вы можете грубить мне сколько угодно, Павел Андреевич, – между тем говорил голос в трубке, – это ничего не изменит. Или мы с вами встречаемся и обсуждаем положение дел, или я делаю представление на отчисление.
От бешенства Степану стало жарко. Придерживая трубку плечом, он неловко содрал с себя жилетку.
– Хорошо, – сказал он, швырнув жилетку на соседний стул, – завтра вечером. В шесть. В семь я должен забрать Ивана, у вас будет час.
И, не дожидаясь ответа и не спрашивая, подходит это ей или не подходит, он с силой бахнул трубку на аппарат. Потом потер затылок и пробормотал в стену:
– Идиотизм.
Проделав все это, он повернулся лицом к капитану и замам, которые активно несли какую-то ересь, и произнес неловко:
– Извиняюсь. Что-то там опять с Иваном…
– Сколько ему? – спросил Никоненко с искренним интересом.
– Восемь, – ответил Степан. – Нет, он совершенно замечательный парень. Он мой… друг, если вы понимаете, о чем я говорю.
– Думаю, что понимаю. – Никоненко задумчиво покрутил в чашке остатки кофе. – Спасибо за угощение.
Пойду еще с прорабом потолкую. Как, вы сказали, его зовут?
– Фирсов, Валентин Петрович, – Степан тоже поднялся, увидев, что капитан встает. – Он с нами уже лет… пять работает. Да, Черный?
Почему-то с вопросами он обращался исключительно к Чернову. Ни разу он не спросил: «Да, Белый?», и это было странно, но думать об этом просто так Никоненко было лень. Он еще успеет надуматься, если выяснится, что Муркина все-таки убили, а пока – неохота.
– Вас проводить? – спросил кавалергард Белов.
– Найду, – лучезарно улыбнулся капитан Никоненко, – до свидания.
Он вышел в тесный предбанник и неторопливо прикрыл за собой дверь. Иногда этот несложный маневр позволял ему услышать кое-что интересное, но сейчас за тоненькой фанерной дверцей царило молчание.
Умные, черти. Впечатлениями делиться не спешат. Выжидают.
За черным офисным столом сидела давешняя Клаудиа Шиффер и делала вид, что читает. Никоненко готов был голову дать на отсечение, что ничего она не читала, а все время подслушивала под дверью – такое искренне незаинтересованное лицо у нее было.
– Спасибо вам за кофе, – сказал Никоненко галантно, с удовольствием глядя в славную мордашку с широкими скулами, острым подбородком и матовой гладкой кожей. Ему очень хотелось потрогать ее щеку. Он был совершенно уверен, что на ощупь она – как крымский персик из его детства.
– Это не я, – уверила его Клаудиа Шиффер и улыбнулась так, что капитан Никоненко едва не застонал, – это у нас Зина варит. Павел Андреич ей даже специальный кофейник купил. Вам понравилось?
– Очень, – подтвердил капитан, смеясь над собой и своим энтузиазмом. – Еще раз спасибо.
Она посмотрела на него, и он понял, что она мучительно пытается заставить себя то ли что-то сказать, то ли спросить о чем-то.
– Да? – спросил он, подбадривая ее. – Что вы хотите сказать?
В конце концов, ему всего тридцать четыре, а она так хороша… Не пугающе хороша, а расслабляюще хороша.
Глаза у нее округлились, как будто он застал ее за чем-то неприличным, но она быстро взяла себя в руки.
– Не сказать, – уточнила она и мило улыбнулась, – спросить… Можно?
– Можно, – кивнул капитан. Из-за тонкой двери по-прежнему не было слышно голосов, и это свидетельствовало о том, что трое начальников знают, что он до сих пор толчется в предбаннике.
– Вам уже известно, кто это… сделал?
– Нет, – честно сказал капитан, – неизвестно. Я даже не знаю, делал ли вообще. А что? Вы можете сообщить какие-нибудь подробности?
На персиковом личике вдруг проступил ужас, как кровавое пятно на белоснежном платке. Проступил и схлынул. Она справилась с собой.
Это еще что такое? Клаудиа Шиффер что-то знает или просто она уж такая тонкая натура?
– Конечно, я ничего не могу сообщить, – сказала она быстро, поднялась из-за стола и зачем-то полезла в шкаф. – Просто это все ужасно. Не знаю, как вы работаете, когда вокруг вас сплошные трупы.
– Ну, не сплошные, – сказал Никоненко, изучая ее спину с водопадом платиновых волос, – и не всегда трупы…
Зазвонил телефон, и Клаудиа кинулась к нему, словно ей должны были сию минуту сообщить о выигрыше в «Русское лото».
Никоненко тихонько попрощался и вышел из вагончика прямо в весну. Некоторое время он постоял на крылечке, жмурясь и вдыхая запах апреля, а потом пошел в сторону будки прораба, увязая ботинками в грязи.
Он понял наконец, что не так в окружающем его мире.
Тишина.
Тишина стояла такая, что слышно было, как кричит ошалевшая от весны птица в ближайшем лесочке. Из-за тишины громадная стройка казалась совершенно мертвой. Неизвестные капитану Никоненко машины, оранжевые, желтые и красные, с черными иероглифами, шедшими сверху вниз поперек мощных металлических тел, казались великанами, которых наказал за что-то всемогущий волшебник, лишив их голоса и способности двигаться. Не было видно людей, никто не перекликался под синим бездонным небом, и только мерно поскрипывал трос гигантского крана, который раскачивал теплый апрельский ветер.
Капитану стало не по себе.
Черт знает что тут происходит. Может, и прав местный активист и правозащитник, по совместительству электрик с молочной фермы, может, и не надо тут ничего строить. Вон тишина какая… странная. Оказывается, даже шума шоссе отсюда не слышно.
У Никоненко уже давно чесалось между лопатками – верный признак того, что за ним наблюдают. Он перешагнул лужу и, старательно удерживая равновесие, оглянулся.
Ему показалось, что кто-то внимательно смотрит на него через тонкую штору, которой было завешено оконце прицепа. Он даже вроде различил контур головы и лица. Кто это? Мастерица варить кофе по имени Зина? Или кто-то другой?
И еще эта чертова тишина, совершенно не подходящая для такого индустриального пейзажа!
«Зачем я теряю здесь время? – мысленно возмутился капитан Никоненко. – Да еще раздумываю над всякой ерундой, как будто мне нечего делать! А меня, между прочим, работа ждет. Вся эта бодяга выеденного яйца не стоит, а я тут полдня проковырялся!»
Он потопал ногами по сухой и твердой земле, сбивая с ботинок комья песка и глины, и решительно постучал в хлипкую дверцу прорабской будки.
«Два вопроса, – пообещал он себе. – Два вопроса, и я уеду. Делать мне здесь совершенно нечего, несмотря на всех платинововолосых красавиц, вместе взятых».
Впервые в жизни интуиция подвела капитана Никоненко.
…Степан в окно видел, как закрывается за капитаном дверь, и представлял себе, как он сейчас входит в вагончик к прорабу, как осматривает все вокруг ленивым, но очень внимательным взглядом, как Петрович поднимается ему навстречу, неловко прижав к уху вечную телефонную трубку, как протягивает ему огромную мозолистую лапищу, жестом приглашает сесть и тут же выбегает из-за стола, волоча за собой телефон, чтобы расчистить место на стуле, и скидывает бумаги прямо на пол, и задевает головой оранжевую каску, которая висит очень неудобно, над самым столом, так что все непрерывно ее роняют.
– Ну что? – Пульсация в голове набирала обороты. Запустилась она во время разговора с этой идиоткой из школы, и – Степан знал это по опыту – запустилась всерьез и надолго.
– Что «что»? – спросил Чернов. – В каком смысле «что»?
– Без всякого смысла, – пробормотал Степан и потер затылок. – Спрашиваю, что будем делать?
– А что нужно делать? – подал голос Белов.
– Вы дурака-то не валяйте! – прикрикнул Степан. – Работать мы не можем, и хрен его знает, когда сможем. Я, конечно, этому Никоненко позвоню сегодня сорок раз, но боюсь, ничего не поможет… Я, блин, даже не знаю, как денег ему предложить!..
– А за что предлагать-то? – не понял Чернов. В стратегических вопросах он был наивен, как выпускник духовной семинарии. – Чтобы дело закрыл? Так мы ведь даже еще не знаем…
– Денег ему сейчас предлагать нельзя, Паш, – задумчиво перебил его Белов. – Ты ему денег сунешь, а он еще сочинит невесть что, подумает, что мы тут какие-нибудь миллионы в землю зарываем или нефтепровод кладем.
– Какой еще нефтепровод? – удивился Чернов. Белов посмотрел на него и усмехнулся. Несмотря на то что они – все трое – дружили уже лет сто или двести, между заместителями существовала некая конкуренция за близость и доверие шефа.
«Строительные технологии» принадлежали Степану, это было его детище, его пот и кровь, его бессонные ночи, его риск и его ответственность. Чернов и Белов делили с ним повседневные дела и заботы, но отвечал за все он один. Они оба находились приблизительно на одинаковом уровне и ниже Степана. Иногда их глупая конкуренция его забавляла, иногда – как сейчас – раздражала.
– Руднев так и не позвонил, – сказал Степан, наливая себе холодного кофе. – Боюсь, приедет он и вместо работы застанет тут… ментов.
– Не приедет. Что ему тут делать, Паш? Он на прошлой неделе был. Кроме того, он никогда без звонка не приезжает. Боится врасплох застать. Ему ведь тоже перед своим начальством отвечать неохота.
– Как не вовремя этот Муркин сдохнуть вздумал! – вдруг выпалил Чернов. – И что бы ему где-нибудь в другом месте сдохнуть!
– Да не в Муркине дело! – вдруг взбеленился Степан. – Дело в том, что наша охрана все про… проспала! Уволю к едрене фене всех до одного!..
– А может, и не было никого, Паш, – сказал Белов успокаивающе. – Мы же не знаем. Может, он гулял, гулял, да и упал.
– Гулял, блин! Ночью по объекту гуляет человек. Поди в потемках разгляди, наш он или не наш! У нас только один фонарь горит, остальные переколотили! Ну хоть для порядка они должны были высунуть рыла из своей конуры или не должны?! Кстати, Черный, я сорок раз говорил, что фонари должны гореть! Все! Все до единого!
– Да бьют же их, сволочи!
– Значит, надо один раз поймать и по шее дать – и перестанут! А пока не перестали, пусть Петрович лампы каждый день меняет! Это что? Непонятно?
– Понятно, – буркнул Чернов.
Степан был не слишком крикливый начальник. Как правило, замов он жалел – или просто так уважал – и голос на них повышал редко. Сейчас он был слишком раздражен, чтобы думать о таких пустяках, как то, что через тонкие стены вагончика его крик разносится, наверное, по всей стройке, не говоря уж о том, что Саша в предбаннике сидит, навострив свои хорошенькие розовые ушки.
Отбойный молоток в голове стучал неистово.
«У тебя вполне аристократические головные боли, Паша», – говорила ему мама, а он злился. Мама умерла, а головная боль осталась.
Да еще эта идиотка из школы добавила энергии молотку, который дробил его череп. Чем Иван мог так уж ей не угодить? Что такого сложного и судьбоносного в литературе для второго класса?! Или это намек на то, что он и ей должен заплатить?
– Паш, ты успокойся, – посоветовал Белов негромко, – пока мы все равно ничего предпринять не сможем. Я сейчас на Профсоюзную уеду, а ты тут разберешься не торопясь.
Белов как бы уравнивал себя со Степаном, давая ему понять, что Чернов в данном случае им не помощник.
– Надо чем-то людей занять, – сказал Чернов злым голосом. Когда Белов был так важен и уверен в себе, Чернов почему-то чувствовал себя дураком, – или они к вечеру перепьются и утром у нас будет еще десяток трупов.
Степан усмехнулся.
– Вот ты и займи, Черный! Саша! – заорал он неожиданно. – Заходи, хватит подслушивать!
Все трое уставились на дверь, которая тихонько приоткрылась, и показалась пунцовая Саша с какой-то папкой в руках.
– Как ты догадался, что я подслушиваю? – спросила она у Степана тоненьким голосом.
Мужики переглянулись. Сначала Белов посмотрел на Чернова, потом Чернов на Степана, потом они все трое перевели взгляды на Сашу и захохотали.
Никому – ни одной другой сотруднице или сотруднику – они не спустили бы подслушивания под дверью. Но почему-то им даже в голову не приходило, что Сашино подслушивание ничем не лучше, чем чье-то еще.
Они – все трое – относились к ней с некоторым налетом романтического рыцарства, в котором было всего понемножку – тоски по тому, что не сбудется никогда, по собственной юности, уже скрывшейся за поворотом, по необременительным, легким, ни к чему не обязывающим отношениям, которых не бывает на самом деле, странной смеси бесшабашности, удовольствия, молодецкой удали, снисходительности и желания защищать. И еще где-то совсем глубоко было нечто трудноопределимое – сухое щелканье на крепком ветру рыцарских штандартов, шум моря в скалах, развевающиеся вуали, очертания нежных губ под струящимся шелком, топот лошадиных копыт по плотной и сырой от росы земле, запах вереска и тумана, крепостная стена до неба в серых пятнах лишайника и в прекрасных холодных северных глазах – обещание верности и счастья на следующие десять столетий.
Не то чтобы она об этом знала – знать она не могла, потому что они и сами этого не знали и никогда об этом не думали, – но чувствовала что-то такое и иногда пользовалась этим.
– Не смейтесь, – попросила она и улыбнулась робкой улыбкой. – Просто мне страшно и противно. Я же понимаю, что вы мне ничего не расскажете, даже если я к вам приставать буду.
– Это точно, – подтвердил Степан. – Да и рассказывать нечего. Поэтому возвращайся-ка ты на Дмитровку, Александра. Да, предупреждаю всех, что завтра в шесть я должен быть у Ивана в школе, там какая-то училка отчислять его вздумала. Так что завтра вечером меня не будет. Саш, попроси Зину чай принести. У меня от кофе в голове октябрьская революция происходит.
– Как вы думаете, – спросила Саша, обращаясь сразу ко всем, – ничего страшного не будет? Все… обойдется?
Чернов запустил пальцы в короткие волосы и стал энергично драть кожу.
Ему все меньше и меньше нравилось ее беспокойство. Почему, черт возьми, Степан этого не видит?! Она озабочена как-то явно преувеличенно, ненатурально, что-то там есть еще, кроме обычного женского страха перед мертвым телом, к которому она, кстати сказать, и не приближалась.
Что же?
В кармане у Степана заверещал мобильный, и он вытащил его, выворачивая подкладку.
– Да.
– Степка! – радостно сказала Леночка. – Ты где? Сегодня очень плохой день. Совсем плохой. Давно у него не было такого поганого дня. И Леночка, как всегда, точно знает, когда нужно позвонить, чтобы совсем добить его.
– Я на работе, – ответил он хрипло и махнул рукой замам и Саше, чтобы они оставили его одного.
Разговаривать с Леночкой прилюдно он так и не научился. Замы задвигали стульями, загрохотали по хлипкому полу ботинками. Проскрипела фанерная дверца. Проскрипела и затихла, приглушив голоса и создав видимость уединения.
– Зачем ты звонишь? – спросил Степан. – Деньги кончились?
– И деньги тоже кончились, – засмеялась Леночка, – ты мой хороший, ты все отлично понимаешь!
– Понимаю, – согласился он.
– Ты чего не приезжаешь, Степа? Я скуча-аю, пла-ачу, жду-у…
– Плачешь? – переспросил Степан, и она опять засмеялась.
Как же его угораздило когда-то жениться на ней?!
– Конечно, плачу, – подтвердила Леночка. – Нет, правда, почему ты не приезжаешь?
– Мне некогда, – выдавил Степан.
Несмотря на то, что они давно разошлись, она продолжала считать Степана своей собственностью, как считала собственностью все вокруг, что ей нравилось или было нужно. Или не нравилось и не было нужно, но почему-то хотелось это получить.
Наверное, Степан никогда не решился бы расстаться с ней, если бы она не ушла сама. Она порабощала и закабаляла его, безоговорочно и целиком, как лихой татарский воин безоружного славянина, и, чувствуя свое унизительное рабское положение, Степан ничего не мог с этим поделать.
Он продолжал встречаться с ней – правда, довольно редко, раз в месяц, а то и реже. Она была ненасытна и изобретательна в постели, и после секса с ней Степан чувствовал себя так, как будто наелся жирных черных пиявок. Он хотел – и не мог – относиться к ней так же легко и весело, как она к нему. Он хотел стать таким же, как она – свободным, раскованным, хватающим все, что подворачивалось под руку, никому и ничем не обязанным. По крайней мере в отношениях с ней. И не мог.
Она вышла за него замуж «на спор», как однажды призналась после очередной неистовой ночи, забравшей у Степана все силы. «Господи, неужели ты думал, что именно тебя я хотела получить в мужья! – кричала она в другой раз. – Кому ты нужен, жирный, уродливый мешок с дерьмом! Ты в зеркало-то на себя смотришь, когда бреешься?!»
Она бросила бы его сразу, если бы у него не было денег.
Леночка была сказочно хороша собой, и на поддержание этой сказочной красоты требовались средства, и немалые. Почему-то, несмотря на буйную красу, желающих содержать ее постоянно не находилось, но она была оптимисткой и твердо верила, что в один прекрасный день все-таки уведет Билла Гейтса у его тупой американской женушки.
Иван был кредитной карточкой, по которой Степан постоянно выплачивал Леночке деньги. «В конце концов, если бы не я, – говорила она весело, – у тебя никогда не было бы детей! А так… пожалуйста! И у тебя есть ребенок, как у всех нормальных людей. Ты ценишь мое благородство? Я даже фигуру не пожалела!»
Степан ненавидел ее и не мог отказать, когда ей приходила прихоть позвать его в постель.
– У Ивана в школе какие-то проблемы, – выдавил Степан неизвестно зачем.
– Господи, да у них всегда сплошные проблемы, – очевидно, она имела в виду детей, – и чем дальше, тем больше. Смотри, Степка, он через год-другой начнет девчонок водить, вот тогда ты попляшешь! Будешь график устанавливать, когда ты трахаешься, а когда он, как в кино, где этот… как его… ну толстый такой… ну еще они вдвоем… Ширвиндт, вот кто!
Почему-то Степану была отвратительна мысль о том, что Иван станет приводить домой каких-то там девчонок. Леночка была большая мастерица вызывать в людях отвратительные чувства.
– Слушай, а чего ты его не отдашь в интернат? – спросила Леночка неожиданно. – Так сейчас все делают, с ними давно уже никто не валандается так, как ты. – Очевидно, она снова имела в виду детей. – Или тебе заняться нечем? Если нечем, то приезжай ко мне, Степочка, миленький…
– Я переведу тебе денег, – пообещал Степан с ненавистью. – Все, Лен. Пока.
– Нет, не пока! – засмеялась Леночка. – Хочешь, я найду ему интернат? Я как раз вчера встретилась с одной девчонкой, которая содержит элитный интернат. Она замужем за Маратиком. Помнишь Маратика?
Степан не помнил никакого Маратика.
– И ему проще будет. Он должен к самостоятельной жизни привыкать!
– Лен, не будет никакого Маратика и интернатика! Надо тебе, сама туда устройся. Ты бы лучше в школу к нему заехала. У них праздник намечается через неделю. А?
– Ой, ну зачем я поеду, – заканючила Леночка, которой совершенно не улыбалось проторчать полдня в какой-то никому не нужной школе, – что мне там делать? С толстожопыми мамашами языком чесать?! Это совсем не в моем духе, ты же знаешь! Только время убивать, а у меня его совсем нет…
– На Ивана бы посмотрела…
– Степ, ну что мне на него смотреть! Только нервировать. И вообще… что ты пристал?! – Еще она виртуозно умела как-то так повернуть любой разговор, что Степан оказывался виноватым. – Ну что? Договорились? Ты сегодня заедешь?
