355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Татьяна Устинова » Чудны дела твои, Господи! » Текст книги (страница 4)
Чудны дела твои, Господи!
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 10:50

Текст книги "Чудны дела твои, Господи!"


Автор книги: Татьяна Устинова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Не знаю, – буркнул Боголюбов. – Я только знаю, что здесь у вас ценностей на многие миллионы.

– Так у нас охранная сигнализация новейшая!

– Кто имеет право снимать музей с новейшей сигнализации? Только не надо уточнять, в каком смысле!

Саша, как раз собиравшийся уточнить, моргнул.

– Да мы все имеем, Андрей Ильич, – ответил он виновато. – У кого ключи, тот и с сигнализации снимает. Нет, бабушки-смотрительницы права не имеют, конечно, а мы…

– Кто вчера снимал?

Боголюбов был уверен, что сейчас Иванушкин дрогнет и выдаст себя – если знает, конечно!.. – и он поймет, врет Саша или нет. Андрей был уверен, что врет Саша плохо, неумело.

– Вчера похороны были, – сказал Иванушкин. – Здесь не было никого. Никто не снимал.

Боголюбов точно знал, что снимали, да еще как!..

– А почему вы спрашиваете? Похороны, да еще и понедельник, никого здесь не могло быть!

– Это очень просто проверить, – сказал Боголюбов. – Позвонить в охрану, и они скажут.

– Можно и позвонить, – легко согласился Саша, – только не было в музее никого. Все пошли на кладбище, а потом на поминки.

Боголюбов еще посмотрел на стену с портретами, широкими шагами направился к высоким дверям и распахнул их. Нина с той стороны отпрыгнула и чуть не упала.

– Вы вчера не снимали музей с охраны? – вежливо спросил Боголюбов.

Нина с ненавистью смотрела на него.

– Я вчера похоронила любимого учителя и близкого человека, – выпалила она ему в лицо. – И если бы вы не прикатили, она была бы жива и здорова!

– Нина!.. – одернул ее Саша.

– А ты выслуживайся, выслуживайся! Может, к майским праздникам премию выпишут за лизоблюдство!.. И ты еще пару полотен вверх ногами повесишь!

Она повернулась и побежала по белому залу с колоннами. При виде колонн Боголюбова затошнило.

Он поднялся на второй этаж и уставился в окно на клумбу, похожую на бело-голубое облако.

– Извините ее, Андрей Ильич. На самом деле никто не думает, что вы виноваты…

– В каком смысле? – уточнил Боголюбов. – На самом деле все думают, что как раз я виноват! Где картина, которую преподнес Анне Львовне писатель?

– Я не знаю, – ответил Саша с изумлением. – Должно быть, у нее дома.

– Я хочу взглянуть на портрет.

– Зачем?!

Боголюбов усмехнулся.

– Из эстетического интереса, Саша! Это можно устроить?

– Не знаю, Андрей Ильич. Анна Львовна жила одна, пока сын не приедет, к ней в дом заходить нельзя, наверное…

– У вас есть ключи? Или у кого они есть? У всех, как водится?..

– У меня нет, – твердо сказал Саша. – Может быть, у Нины или у Алексея Степановича! А у меня нет.

– Кто такой Алексей Степанович?

– Сперанский, писатель!

– Да, да, – согласился Боголюбов, глядя в окно. – Знаменитый, я вспомнил.

Длинная черная тень прочертила клумбу с первоцветами, мрачная фигура выступила на свет. Боголюбов сорвался с места и побежал по лестнице вниз, чуть не падая на ковровой дорожке.

– Андрей Ильич, вы куда?!

Боголюбов выскочил на площадь перед музеем, зажмурился от солнца и вбежал в распахнутые чугунные ворота. Убогая – как же ее зовут?! – неторопливо обходила цветочное облако.

– Постойте!

Она оглянулась и остановилась. Боголюбов подбежал. От резких движений колотило в висках, и голова как будто опять немного треснула.

– Как вы вчера сюда попали? Я видел вас в окно! Ворота были закрыты, калитка тоже! Как вы прошли?

Убогая постояла немного и двинулась дальше. Боголюбов схватил ее за руку.

– Вы не понимаете меня? Как вы вчера здесь оказались?

– Андрей Ильич, – выговорил подбежавший Саша, – что случилось?

– Вот это, – убогая нагнулась и потрогала нежные лепестки, – мышиные слезы. А это крокусы. Кудрявчики – гиацинты. Беленькие – подснежники. А тюльпанов еще нет. Тюльпаны только пролезают.

– Я вчера вас здесь видел. Как вы попали в парк?..

– Уезжай, – равнодушно сказала убогая. – Может, еще успеешь.

И скорой походкой двинулась в сторону темневших на ярком солнце деревьев. Боголюбов двинулся было за ней, но Саша его удержал.

– Что вы, Андрей Ильич? Она не в себе!

– Насколько не в себе? Вчера она здесь разгуливала, а ворота и калитка были заперты! С той стороны бетонный забор с колючкой, а с другой лес и речка! Как она попала в парк?

– С чего вы взяли, что она попала!

– Я ее видел! Из окна, как сегодня!

– Вы вчера были в музее? Как вы вошли?

– Дверь была открыта! – заорал Боголюбов. – Служебный вход!.. Я зашел, а эта Евпраксия разгуливала по парку!

– Ефросинья, – машинально поправил Саша. – Это совершенно невозможно. Каждую весну Анна Львовна…

При упоминании этого имени Боголюбов застонал, а Саша продолжал с недоумением:

– …непременно нанимает людей, чтобы обошли забор и заделали все дыры. Так повелось с тех пор, как туристы костер разложили и несколько деревьев погибло, они сгорели. Столетние липы! Музей в пять закрывается, сторож обходит парк, всех просит на выход, и так до утра. В выходные парк закрыт, Андрей Ильич.

Тут он посмотрел на Боголюбова как-то жалостливо и придвинулся поближе:

– Может, вам… показалось просто? Вы когда возле решетки гуляли, во сколько?

– Я не гулял, – выговорил Боголюбов сквозь зубы. – Я видел эту вашу Ефросинью со второго этажа из окна. Это она гуляла по парку!..

Саша засмеялся.

– Ну нет, это невозможно.

Тут Боголюбов вдруг сообразил.

Он вернулся к служебному входу, прошел коридорчик с лестницей, толкнул противоположную дверь и оказался во внутреннем дворе почти перед клумбой.

…Вот так она и зашла. Она просто открыла двери. Видимо, тот, кто ударил меня по голове и чуть не убил, тоже был на улице. По крайней мере в помещении его не было! Он вернулся, застал меня в директорском кабинете и ударил. Или это она ударила, убогая Ефросинья? Боголюбов огляделся, как бестолковая охотничья собака, потерявшая дичь. Следы? Какие здесь могут быть следы?!

Он ворвался в помещение и нос к носу столкнулся с Иванушкиным.

– Я вчера пришел сюда, – сказал он Саше. – Эта дверь была открыта, а ту я не проверял. Я поднялся на второй этаж. Директорский кабинет тоже был открыт.

– Как?!

Боголюбов взбежал по ступеням и вошел в кабинет. Там ничего не изменилось, только не было на столе белого кувшина с первоцветами. Папки с тесемками по-прежнему лежали в несгораемом шкафу. Боголюбов вытащил папки.

– Весь архив у меня в том кабинете, – сообщил Саша, вошедший следом, и махнул рукой куда-то в сторону. – Анна Львовна отдала, когда стала собираться. Какие-то незначительные бумаги у нее остались. Вы личные дела будете изучать? Я принесу.

Но Боголюбову было не до личных дел сотрудников. Он быстро перебирал папки.

Папка с надписью «Ремонт», папка с надписью «Личные дела»… Фанера первой категории!.. Зеленая папка, которую он едва успел открыть, исчезла!

– А зеленая? – беспомощно спросил он у Саши. – Здесь совершенно точно была еще одна, зеленая!..

Саша посмотрел на него и пожал плечами, но спрашивать «в каком смысле?» не стал.

Боголюбов сел в неудобное жесткое кресло с высокой спинкой и еще раз переложил туда-сюда папки.

– Мне нужно увидеть картину, которую подарили Анне Львовне, – сказал он наконец. – Устройте мне это.

– Да я даже не знаю…

– В каких отношениях она была с покойным директором?

Саша немного приободрился. Похоже, за последние полчаса он из нейтральной полосы значительно продвинулся в сторону противника, вот-вот окажется по другую линию фронта!.. Уж очень странно ведет себя новый начальник. Странно и подозрительно.

– Анна Львовна со всеми умела ладить, – сказал Саша и пристроился напротив. На этом стуле сидел Боголюбов, когда его ударили по голове. – И с директором она ладила прекрасно! Он ее уважал и с ней считался.

– Он признавал за ней первенство во всех вопросах?

– В каком смысле?

…Опять, что ты будешь делать?!

– Анна Львовна устраивала выставки, принимала иностранцев, гостей из Москвы и была лучом света в темном царстве, – неприятным тоном перечислил Боголюбов. – С ней все дружили, ее все любили. О том, что в музее до последнего времени был директор, никто и не вспоминал! И его такое положение устраивало?

– Наверное, – ответил Саша. – Я как-то не задумывался.

…Ты врешь, холодно подумал Боголюбов, вот сейчас совершенно точно врешь. Зачем? Что я такого спросил?

– Чем он занимался при ней?

– Да я как-то даже… и не знаю. Он научные работы, кажется, писал. В специализированные журналы. Рисованием увлекался, у него мастерская дома была и телескоп. Телескоп потом родственники забрали. У него дочь взрослая и внуки. В Ярославле живут.

– То есть он отдыхал, Анна Львовна трудилась, и это всех устраивало?

– Похоже на правду. Нет, он ее любил! Ее все любили! Он всегда с ней советовался, никаких серьезных решений без нее не принимал…

…Он принял одно очень серьезное решение, подумал Боголюбов. И ни словом не обмолвился о нем Анне Львовне.

– Если приезжало московское начальство, он старался на Анну Львовну все переложить, да она никогда и не возражала. Так всем было удобнее!.. Она в курсе дела была, а он… не очень. Он отпуск всегда полный брал, и академический тоже. Ему ведь академический отпуск полагался! И получалось, что его месяца по три на службе не бывало.

– Где он был? На курорте?

– Ну что вы, Андрей Ильич! Это из Москвы все повально на курорты едут, там у вас жизнь уж очень утомительная, устаете сильно. А здесь все попроще. Сады да озера. Все на месте отдыхают, так сказать, в родных пенатах.

– Директор в пенатах отдыхал по три месяца?

– Ну конечно! Он рыбак был знатный, с Модестом Петровичем на пару, грибы-ягоды тоже любил собирать. Варенье варил самое лучшее в городе. Да у вас в подполе земляничное осталось, родственники не стали забирать, я вам достану. Сока яблочного полно, у нас тут сады…

– Я варенья не ем.

– Если что-то надо подписать или еще какое-то срочное дело, к нему на дом бумаги приносили, ну и все. Анна Львовна прекрасно руководила, а он во всем ее поддерживал.

…Не во всем, подумал Андрей Ильич. По всей видимости, старый директор тоже врал, только вот непонятно когда. Когда во всем соглашался с Анной Львовной или уже потом?..

– Что держали в зеленой папке? Здесь вчера была зеленая папка, довольно увесистая, я ее видел своими глазами. Какие в ней хранились бумаги?

Саша виновато пожал плечами – он не знал.

В распахнутую дверь постучали костяшкой согнутого пальца, и на пороге появилась Настя Морозова, вид постный.

– Извините, пожалуйста. Саша, Нина хочет домой уйти и просит, чтобы ты подошел.

– Он подойдет, когда я его отпущу, – отрезал Андрей Ильич. – Сейчас мы заняты.

Настя моментально скрылась.

– Зря вы так, Андрей Ильич. Все нервничают и беспокоятся…

– Я тоже нервничаю, – заявил Боголюбов. – И беспокоюсь!.. Где ваш кабинет, куда перенесли весь архив? Проводите меня!

Сашин кабинет, заваленный бумагами, оказался за стеной. Папки, конверты, кипы и кучи бумаг громоздились на столе, на подоконниках и стульях. Боголюбов огляделся. На поиски зеленой папки уйдет месяц, не меньше!.. Впрочем, если ее вчера забрал Саша, ударив Боголюбова по голове, вряд ли она найдется в его собственном кабинете!

Андрей Ильич присел на корточки перед одним из стульев и стал безнадежно перекладывать картонки. От них летела пыль и хотелось чихать.

– Давайте я тоже поищу, – предложил Саша. – Только вы мне скажите, что именно.

– Зеленую старомодную картонную папку с тесемками! В ней были какие-то документы, очень много.

Саша сунул ему под нос одну.

– Не эта?

На папке было выведено «Боровиковский, даты и факты». Боголюбов оттолкнул ее рукой и сел на пол, спиной к стене. В голове у него гудело.

– Давайте отложим зеленые и потом их посмотрим как следует, Андрей Ильич. Так, наверное, быстрее будет…

– Александр Игоревич, я ухожу домой, – объявила с порога Нина. – Я очень плохо себя чувствую. Если понадобится больничный, я вам его предоставлю.

Боголюбов рылся в папках и никак не отреагировал. Иванушкин покосился на него.

– Ну-у-у, – протянул Саша, – иди, конечно, Нин. И не придумывай ты ничего. Не нужны мне никакие больничные…

– Нет, все должно быть по правилам, – отчеканила Нина. – Отныне и навсегда.

– Хорошо бы, – под нос себе пробормотал Боголюбов. – Хорошо, если отныне и навсегда все будет по правилам.

– Я не буду с вами работать, – заявила Нина. – Я хочу уважать себя. Я все равно не смогу выполнять ваши… ценные указания. У меня свои правила и представления. Мне их привила Анна Львовна, и я…

Боголюбов отложил папки и потянул на колени следующую кипу.

– Да вы не трудитесь так-то уж, – сказал он, поднял голову и поморщился, так стало больно в затылке. – Я зафиксировал, что вы меня ненавидите, работать со мной не желаете, будете жить по своим правилам. Окружающие тоже зафиксировали, и достаточно. Вы переигрываете!.. Или у вас в сценарии так написано: девушка Нина отвлекает нового директора своей жгучей ненавистью? Если так, от чего вы меня отвлекаете?

Нина вдруг залилась краской так, что даже уши загорелись, тяжело задышала и выскочила из кабинета. Иванушкин проводил ее взглядом.

– Не нужно сейчас у меня спрашивать, в каком смысле она переигрывает. – Боголюбов не дал Саше рта раскрыть. – Вы же не идиот!.. Она устраивает показательные выступления с самой первой минуты, как мы встретились в «Монпансье» у Модеста. Это видно невооруженным глазом. Она действует согласно сценарию. Кто автор сценария? Ну?..

Саша поднял брови и неловко почесал шею под тесным воротником клетчатой рубашки. Боголюбов мог дать на отсечение свою больную голову, что ему вдруг стало весело. Что такое?..

– А может, она на самом деле… вас ненавидит?

Боголюбов поморщился, перебирая папки:

– Бросьте. Вы все участвуете в заговоре, это очевидно. Каждому определены роли. Ты тихой сапой втираешься ко мне в доверие. Нина каждую минуту заявляет, что она меня ненавидит. Настя Морозова пытается поставить меня в неловкое положение, и желательно публично. Про остальных я пока не понял. Я спрашиваю: сценарий чей?

– Не мой, – быстро ответил Саша.

– Но сценарий есть, – подытожил Боголюбов, и Иванушкин промолчал.

Боголюбов, привыкший действовать методично и со слоновьим упорством, перебрал все папки до единой и, конечно, не нашел той, пропавшей из директорского кабинета, зато, ползая по полу между бумажными завалами, оказался прямо перед мусорной корзиной, стыдливо задвинутой в самый угол.

В корзине лежал привядший букет первоцветов. Этот букет стоял на столе у директрисы, когда Андрей Ильич вчера зашел в ее кабинет.

Выходит, Саша забрал его и выбросил? Интересно, зачем?..

Знаменитый писатель А. С. Сперанский жил на окраине города в старинном особнячке.

Это был именно особнячок с тремя деревянными колоннами, поддерживающими портик, закругленными ступенями широкого крыльца – по обе стороны круглые, чуть взявшиеся зеленеть кусты. На первый взгляд Боголюбов оценил дату постройки примерно началом двадцатого века. Все окрестные дома были самыми обыкновенными, деревенскими, не слишком ухоженными. За заборами брехали и звенели цепями собаки.

Андрей Ильич взошел на крыльцо и постучал в часто переплетенную раму стеклянной двери.

Довольно долго ничего не происходило, и Боголюбов решил, что писателя дома нет. Саша Иванушкин отговаривал его от неурочного визита, утверждал, будто писатель этого не любит, просто терпеть не может, и сопровождать Андрея Ильича наотрез отказался.

Он еще раз постучал, посильнее, и даже подергал хлипкую дверь.

…Должно быть, в этом городе на самом деле не происходит ничего криминального – дверца, как в сказке, сама и откроется, если на нее поднажать хорошенько. И впрямь, должно быть, хулиганствующие элементы всем скопом отбыли в Москву!.. Саша сказал, что им там веселее и простору больше.

– Что вам нужно? – так неожиданно и громко спросили из-за двери, что Боголюбов, собиравшийся уходить, вздрогнул в изумлении.

– Алексей Степанович, я на минутку! Это Андрей Ильич, новый директор музея!..

– Я вас не звал.

– Ничего страшного! – прокричал Боголюбов жизнерадостно. – Я без приглашения явился!..

За дверью подумали.

– Работать не даете, ей-богу…

И дверь распахнулась.

Почему-то Боголюбов был уверен, что писатель Сперанский встретит его в халате с кистями и персидских туфлях. Лицо, представлялось Боголюбову, непременно желтое и отечное, под глазами мешки, перегаром несет так, что рядом стоять нельзя, – по идее, писатель должен в данный момент заливать горе.

Алексей Степанович был в джинсах и футболке, довольно мрачен, но абсолютно свеж, ни перегара, ни мешков, ни даже персидских туфель.

– Проходите. Вон направо, в столовую.

– Да я ненадолго, – неизвестно зачем промямлил Андрей Ильич.

В тесной и темной передней стояли старинная вешалка с перекладиной – за перекладину предполагалось засовывать полы шуб и пальто, чтобы не торчали, – полосатая кушетка и табурет, о который Андрей Ильич немедленно споткнулся. Табурет загрохотал.

В столовой, выходившей окнами в сад, было светлее. Стены сплошь увешаны картинами, на удивление однообразными, и, пожалуй, Андрей Ильич даже узнал руку художника.

– У вас дело или просто визит вежливости? – спросил Сперанский нетерпеливо. – Если визит, прошу меня извинить, я не готов.

И оглянулся на распахнутую дверь, за которой виднелся письменный стол, заваленный какими-то бумагами. На самом деле работает, что ли?..

– Алексей Степанович, – начал Боголюбов проникновенно, – не сердитесь на меня. Я устал уже – все на меня сердятся!

Сперанский криво усмехнулся.

– Я бы хотел взглянуть на картину, которую вы в пятницу преподнесли Анне Львовне. Как мне это сделать?..

– Зачем вам?

К этому вопросу Андрей Ильич подготовился заранее:

– Я у вас человек новый. Приехал надолго и с совершенно определенной целью.

– Какой же?

Боголюбов развел руками:

– Как?.. Возглавить музей и способствовать его, так сказать, процветанию.

Сперанский кивнул, принимая его объяснение.

…Я тебе не верю, не надейся, вот что означал его кивок, но правду ты все равно не скажешь, так что сделаем вид, будто так оно и есть.

– Я раньше никогда не бывал в ваших краях, местной специфики не знаю. Анна Львовна собирала картины вашего отца, так ведь? Ценила их и восхищалась ими. А я ничего не знаю о таком художнике! Мне бы хотелось изучить, понять его творчество. Он же здесь работал, в городе?..

Сперанский оценивающе посмотрел на Боголюбова. Андрей Ильич сомневался, не переигрывает ли на манер девушки Нины или то, что он говорит, звучит убедительно, сценического опыта у него не было никакого. На всякий случай он улыбнулся Сперанскому и попросил кофе.

– Кофе я сейчас сварю, – сказал тот, – а картины отца здесь кругом. Можете пока изучить.

И показал рукой вокруг себя. Андрей Ильич кивнул с благодарностью и уставился на стену. Сперанский вышел и плотно прикрыл за собой дверь.

Боголюбов некоторое время смотрел ему вслед, потом прислушался. За толстыми стенами старого дома расслышать ничего было невозможно. Он вздохнул, повернулся к картинам и стал внимательно их рассматривать.

То, что все они написаны одной рукой, не вызывало никаких сомнений. Андрей Ильич колупнул краску и понюхал холст.

…В основном пейзажи и портреты. Портреты крестьян и крестьянок, то есть колхозников и колхозниц. Вот колхозники в поле, вот они же на току, вот на фоне красного знамени, позади трактор. Пейзажи смотреть было веселее. В основном, конечно, осень и ненастье – именно осенью и в ненастье среднерусская природа делается особенно унылой и прекрасной, милой сердцу каждого. Березка в поле, по небу плывут свинцовые тучи. Всклокоченная от дождя речка, на берегу плакучие ивы. Солнечный день, зеленые елки и разноцветный кряжистый дуб – контраст между умиранием и продолжением жизни, надо понимать. Городской пейзаж тоже был широко представлен. Собор с колокольней, ракурс такой, как будто памятник Ленину поставлен прямо перед нею – должно быть, шутка художника, столкновение идеологий, так сказать. Вот обличитель попов и борец со всяческим «опиумом для народа», а прямо за ним колоколенка – триста лет стояла и еще столько же простоит! А вон и собственный Андрея Ильича домик, а за ним сад, яблони в цвету. Здание музея, чугунные ворота в завитушках, копья решетки жарко горят под солнцем.

Боголюбов оглянулся на дверь.

…Таких картин сколько угодно именно в провинции, где жизнь нетороплива и бессуетна. Такие картины учат писать в изостудии при Доме пионеров. Они могут быть чуть лучше или чуть хуже, по мере таланта живописца, но в них нет ничего особенного, великого, гениального!.. Анна Львовна, искусствовед и тонкий ценитель, не могла этого не понимать и все-таки пришла в неописуемый восторг, когда Алешенька, писатель Сперанский, преподнес ей бородатого мужчину с косой. В чем тут дело?.. Ее и отца Сперанского что-то связывало? Некие личные мотивы, воспоминания, может, давняя любовная история? Как узнать?

И еще. Андрей Ильич решительно не понимал, как теперь быть – восхищаться или сказать как есть? Они все – все до одного! – что-то скрывают, прячут от него, путают следы, отвлекают, как Нина с ее показательной ненавистью. Если поспешить, они станут прятать еще старательней, и тогда он, Боголюбов, никогда ничего не поймет!..

Сперанский возник на пороге с подносом в руках. Его он держал за витые серебряные ручки. Поднос, как и весь особнячок, был настоящий, старинный, правильный.

…А сам писатель? Настоящий?

Андрей Ильич взял предложенную чашку с полустертыми вензелями и спросил:

– Анна Львовна и ваш отец дружили?

Алексей Степанович усмехнулся:

– Картины вас удивили, да?.. Вы ожидали увидеть шедевры?

Боголюбов посмотрел на него внимательно.

– Мой отец не Рокотов и не Левицкий! Он был просто очень хороший художник, писавший исключительно наши места. Вы не поймете, конечно, со своим московским менталитетом, но для всех нас это очень важно. И Анна Львовна ценила его именно за это.

– Чего я не пойму… со своим менталитетом? – уточнил Боголюбов.

– Да ничего не поймете, – грубо сказал Сперанский и чашкой показал на стену. – Не шедевры, конечно, но зато честные и приятные глазу работы, которые художник посвящал родной земле и своим корням.

– Ну, это-то немудрено понять, – пробормотал Андрей Ильич.

– Мудрено-немудрено, но никто не понимает! А те, кто понимал, потихоньку вымирают. Скоро все перемрут, никого не останется! Вот Анна Львовна ушла… Вы откуда родом?

– Из Москвы, – удивился Боголюбов.

– Нет, это вы приехали из Москвы! А родились где? В Пензе? В Тамбове?

– В Потаповском переулке я родился, – ответил Андрей Ильич. – Это если по Маросейке ехать, налево надо повернуть, знаете?.. Там еще поблизости костел и синагога. Так сказать, свобода вероисповедания! В праздники народ со всей Москвы собирается.

На этот раз удивился Сперанский:

– Надо же! А я был уверен, что вы, как и все, покинули родные места в поисках лучшей доли.

Андрей Ильич засмеялся:

– Все правильно! Я и покинул. Из Москвы сюда приехал, жить здесь собираюсь!

…Ну, если не прикончат, пронеслось в голове. Один раз уже пытались, видимо, будет и второй. Двери вы не запираете, ключи от музея есть у половины города, местных художников почитаете, все это так. Но среди вас есть кто-то, готовый убивать и уже совершивший попытку. Как мне с моим московским менталитетом понять, кто из вас ее сделал?..

– Нынче жить там, где родился, не принято, – продолжал Сперанский. – Считается, что жить можно только в Москве и Питере. Москва – порт пяти морей и город великих возможностей!.. Все мальчики и девочки взапуски мчатся в Москву. Да что мальчики! Взрослые люди едут, и все за возможностями. Не хватает им возможностей!

– Знаете, – сказал Боголюбов, которого занимал разговор, – я с детства не понимал песню «Снится мне деревня», помните такую? Ну, про лужок, про то, что «печеным хлебом пахнет в доме нашем и бежит куда-то под горой река»?

Сперанский пожал плечами.

– Я никак не мог понять, в чем дело!.. Если в деревне человеку было так хорошо, какого лешего его понесло в город, где ему так плохо, что он об этом даже песню сложил?

– За возможностями! – с силой произнес Сперанский. – Ведь он в городе песню-то сложил. Про деревню. В городе есть все возможности для творчества, а в деревне никаких. Человеку нужны возможности! В большинстве случаев он сам не знает, какие именно и зачем, но просто необходимы! А мой отец никогда никуда не рвался, и за одно это его можно уважать. Хотя он был человек не без способностей, как и тот, по всей видимости, который песню про деревню придумал.

– Но песню услышали миллионы, я вот даже слова помню, а вашего отца так никто и не знает.

– Хорошо, а если бы миллионы не услышали песню про деревню?.. Это что-то серьезно изменило бы в их жизни?

Андрей Ильич не знал.

– Моего отца почитал и любил небольшой круг людей, и этого ему было достаточно. Он жил, как хотел и как считал нужным, а не как ему предписывали правила соревнования за успех! Вы ведь все там, в вашей Москве, соревнуетесь за успех. Участвуете в забеге.

– Далась вам моя Москва, Алексей Степанович!

– Мне-то она не нужна, – твердо сказал Сперанский и посмотрел на картины, как показалось Боголюбову, с грустью. – Я туда не собираюсь. Но если бы вы знали, сколько от нас молодых уехало! И еще уедет!.. И все – за возможностями! Мой отец прекрасно знал цену своим способностям и возможностям. И делал дело, только и всего.

– Анна Львовна любила вашего отца или все-таки его картины?

Тут писатель Сперанский как будто с силой захлопнул дверь перед любопытным носом Андрея Ильича.

– Она ценила его работы, – произнес он совершенно другим тоном. – И уважала его личность. У вас еще какие-то вопросы? Мне работать надо.

Андрей Ильич поспешно извинился за вторжение, похвалил кофе, еще, сколько было прилично, посмотрел на картины, подал свою визитную карточку со всеми телефонами. Сперанский нетерпеливо дергал головой.

– А ваши книги есть в городской библиотеке? – с фальшивой заинтересованностью спросил Андрей Ильич уже на крыльце. – Я бы с удовольствием почитал.

Сперанский помедлил.

– Да зачем в библиотеке, – сказал он с досадой, как будто Андрей Ильич собирался не читать его книги, а занять у него денег, – сейчас, минутку.

Следом за ним Боголюбов неслышным шагом прошел по узкому коридору и заглянул в кабинет.

Роскошный письменный стол был завален бумагами, и это были бумаги явно… делового человека, а вовсе не писателя. По крайней мере, как это представлялось Андрею Ильичу. Ни книг, ни справочников, ни рукописей. Повсюду файловые папки, какие-то таблицы, похожие на бухгалтерские, счета на желтой бумаге и компьютерные диски. Сперанский оглянулся, и они встретились глазами.

– Автограф дадите? – спросил Андрей Ильич, чтобы что-нибудь сказать.

Писатель распахнул книгу и что-то быстро написал.

– Спасибо! Я обязательно прочитаю!

– Можете не трудиться. Уже достаточно политеса – вы попросили книгу, я дал вам автограф. Все по правилам!

Андрей Ильич с книгой в руке вышел на улицу в весну, солнце и теплый воздух.

– Погода-то! – сказал он с дорожки. – Вчера было еще холодно, а сегодня уже совсем лето!.. Помните у Толстого? Пасха была на снегу?.. Когда в этом году Пасха, не помните?

– Всего доброго, – попрощался Сперанский и захлопнул дверь.

Андрей дошел до калитки, вышел и посмотрел по сторонам. Никого не было на тихой и чистой улице, только в отдалении фырчала машина и дядька в кепке вытаскивал с прицепа длинные громыхавшие доски.

…Все не так. Все неправильно!.. Тот Сперанский, который преподнес Анне Львовне шедевр своего отца, был совершенно другим человеком! Он по-другому выглядел, по-другому держался, по-другому говорил. Он говорил «фигу с маслом», называл Боголюбова «юношей», а Анну Львовну «голубушкой» и тогда полностью соответствовал роли барина, уездной знаменитости и всеобщего любимца. Сегодняшний Сперанский был мрачен, сдержан, деловит и толковал о возможностях, которые так и не реализовал его отец, и до конца непонятно было, гордится он им, осуждает или завидует.

Боголюбов открыл книгу. На первом листе стояли размашистая подпись и дата, больше ни слова. Он перелистнул на середину и прочитал наугад: «Я всегда опасался подлости и предательства, этих неизменных спутников любой благородной человеческой натуры. Натура благородная не умеет различать предателей и подлецов, ибо сама ни на что подобное не способна».

Андрей Ильич захлопнул книгу, оглянулся на дом в зеленоватой дымке распускающихся деревьев и вернулся на участок писателя.

Стараясь не шуметь, он поднялся по широким ступеням и осторожно потянул на себя холодную дверную ручку. Он точно знал, что Сперанский не поворачивал замок.

– …только что, – говорил Алексей Степанович в глубине дома. Голос его звучал глухо. – Картины его интересовали!.. Говорю тебе, он догадался! Как, как, не знаю как!.. А тогда почему картины?! Ну и что?! Да я не психую!.. Не знаю. Не знаю, говорю, надо думать!.. Только быстрей, иначе поздно… Подожди, у меня дверь открылась. Подожди секунду!

Боголюбов неслышным шагом ринулся обратно, скатился с террасы, сиганул в сторону, понимая, что бежать ему некуда – весенний прозрачный сад, залитый солнцем, как на ладони, – и спрятался за круглым густым кустом. Сердце колотилось в горле, и голова опять как будто треснула в том месте, где его вчера ударили.

Сперанский выглянул на улицу, посмотрел по сторонам и скрылся. В замке повернулся ключ. Андрей Ильич под кустом переместился – так, чтобы его не заметили из окна, – еще немного посидел, а потом быстро ушел.

На его собственном участке с утра многое изменилось. Иглами пролезла молодая трава – когда Андрей Ильич уходил на работу, не было никакой молодой травы, – ожила и повеселела сирень перед крыльцом, и старые яблони уже не казались умершими, а, наоборот, приободрились и расправились.

– Вот молодцы, – сказал яблоням Боголюбов.

Он разыскал в сарае грабли с длинной, как будто отполированной ручкой и стал сгребать прошлогодние листья. Андрей Ильич сгребал листья и думал, и то, о чем он думал, пугало его.

Вскоре посреди участка получилась огромная куча, и Андрей Ильич, с непривычки тяжело дыша, оглянулся в поисках ржавой бочки. На таких участках обязательно должна быть ржавая бочка без дна, установленная на кирпичи. В бочке жгут листья, ветки и всякий мусор. Бочка оказалась в самом углу, возле штакетника, и Андрей Ильич стал охапками носить и утрамбовывать в ней листья.

Откуда-то явилась его припадочная собака, остановилась в отдалении и стала смотреть, как он носит листья.

– Помогай, – велел ей Боголюбов. – И так целый день без дела болтаешься!..

Собака неуверенно шевельнула хвостом, и это движение так поразило Боголюбова, что он даже приостановился с ворохом листьев в руках.

– Ну ты даешь! – оценил он. – Собака – друг человека, да?..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю