Текст книги "Время дождей скоро (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  Планета Маленький Мук встречала прилетающих песчаными красными смерчами и величественными пейзажами – медно-рыжие дюны тянулись под синим небом до самого горизонта. Пассажирские лайнеры совершали посадку здесь редко, обычно это были небольшие машины, из которых выбирались исследователи и учёные, реже – местные, возвращавшиеся с молебна в Заветном каменном лесу на своей луне, которая здесь называлась Нея. Путь на Нею для муков открылся благодаря потянувшимся сюда звездолётам Объединённой Галактики, но аборигенов не смущало, что путь к богу оказался таким простым. Они, улыбаясь и обязательно здороваясь с капитанами, отважно отправлялись в дорогу. «Бог даст путь, надо только увидеть его и пойти по нему», – говорили они, забираясь в звездолёт и идя на цыпочках по удивительному гладкому пластиковому покрытию. Босые и закутанные в новые одеяла, они потом неподвижно, мумиями, сидели до самого прилёта и даже, кажется, не дышали, только иногда обменивались возгласами, похожими на птичьи.

  Грузовые звездолёты везли сюда гуманитарную помощь, которая чаще оказывалась горами хлама, ненужного там, откуда его везли. Эти горы росли сразу за космодромом: еда консервированная, еда для домашних питомцев, строительные смеси, смеси для младенцев, одежда, медикаменты... Здесь же росли горы, брошенные разорившимися предпринимателями и торговцами: холодильники, стиральные машины, игровые автоматы, торговые автоматы... Предприимчивые коммивояжёры, торговцы, аферисты и просто авантюристы давно забыли дорогу сюда. И только земные верблюды, одеяла и железная посуда прижились. Даже огненная вода не вызвала ажиотажа у местных. Вода здесь ценилась, пили её, смакуя и сберегая, поэтому красивые бутыли у продавцов зелья покупались, дарились и пылились в сплетенных из шерсти корзинах, подвешенных по бокам местных юрт кочевников.

  На Маленьком Муке Вяхирев был уже не в первый раз. Доставляли тюки одеял да горы дорогущей посуды из будто бы медицинской стали, местные такую дарили на свадьбы. «Чтобы уж был котёл так котёл – на всю жизнь», – ржал его механик Генка Минин.

  Сегодня привезли верблюдов. Верблюды – те, что стояли в стойлах по правую руку, – с перепугу, при нагрузках, когда вдруг моргнул свет, заплевали тех, что стояли по левую. Те, что стояли по левую, то ли тоже с перепугу, то ли уже оскорбившись, заплевали тех, что напротив. Весь товарный вид потеряли.

  Но солнце здешнее уже закатывалось за горизонт, а заказчик так и не объявился. Вяхирев злился, кружил вокруг машины, слушал рёв голодных верблюдов и вздыхал, настраиваясь завтра отправиться с этой орущей ордой на местный сой, что означало рынок. Тянулся он на многие километры в пустыне. Народ перемещался по сою на местных длинноногих огромных зверях – тору, похожих на кенгуру.

  «Белого только жаль на сой вести», – думал Вяхирев, глядя, как его механик, скучая, идёт по полю космодрома, закутав голову одеялом. Пыль из пустыни несло тучами, единственный робот-чистильщик сновал по полю. Остальная уборочная техника давно вышла из строя от песка.

  Белый верблюд, и даже не верблюд, а верблюжонок, оказался в партии случайно. Заявлено было двадцать взрослых особей, двугорбых, рыжих. При приёмке груза Вяхирев, увидев белого верблюжонка, спросил продавца:

  – Продаём как обычного?

  – Да! – рявкнул толстяк, вытерев платком шею. – Самому жалко. Но один сдох, а неустойка пойдёт по космическим ценам, так что пришлось Джима отправить.

  Уже в сумерках кто-то застучал по корпусу звездолёта. Вяхирев с Мининым переглянулись. Они сидели в капитанской рубке и перебирали варианты. Идти на сой с этой оравой верблюдов и продать за бесценок, или не идти и приготовиться к потерям ещё и из-за долгого перелёта назад?..

  А стук продолжался. Местные относились к звездолётам, как к своим шерстяным юртам-чукам, и принимались стучать по стенам. Юрта содрогалась от стука, и хозяин выбирался наружу. А у машины звукоизоляция хорошая, и муки быстро поняли, что стучать своей палкой лучше в люк. Вот и теперь стучали в люк. Вяхирев спустился вниз, открыл, крикнул в темноту:

  – Кто?

  Муки особой вежливостью не отличались. Им неизвестно было обращение на «вы», переняли его уже позже, и гостеприимство не было у них особенно в почёте, и поэтому Вяхирев сейчас сказал даже вежливо по местным меркам.

  Ответили быстро и коротко:

  – Проводник.

  А голос птичий, как и у всех здесь, но ломкий и мелодичный. «Девица», – про себя отметил капитан.

  – Проходи, – сказал он вслух.

  В темноте фыркнул тору, что-то заскребло по корпусу. «Привязывает, – скривился Вяхирев, – умница какая. Интересно, к чему. Сейчас пойдёт на взлёт верейский грузовоз, эта зверюга рванёт так, что уйдёт с тем, к чему была привязана, и чего мы не досчитаемся? Хорошо, если оторвёт трап, а если стойку посадочную... будем куковать здесь ещё неделю, пока Роб со своей мастерской прибудет».

  Девица быстро поднялась наверх, и они столкнулись с Вяхиревым нос к носу. Высокая, как и все муки, и красивая, что здесь вообще-то редкость. Солнце, оно будто высушивало кожу. Но за плечами девчонки топорщились крылья. Серые, самые обычные. «Наверное, метра два в размахе», – прикинул Вяхирев. Он понял, что стоит и разглядывает девчонку самым нахальным образом, но ведь такая редкость – увидеть своими глазами крылатого с Мука. Летуны жили далеко на севере. Народ из этого племени привычно переправлял грузы – сопровождал стада местных вьючных и прочих, паря в небе и приглядывая за табунами, пикируя и пронзительно вопя, пугая всё живое. Живое пугалось, и не зря. Сила у крылатых была неимоверная, поднимут за шкирку и бросят. А иногда доставляли лёгкие посылки. Девушки, правда, за эту работу брались редко.

  Прибывшая была в кожаных штанах, пончо, а на голову по самые глаза намотано одеяло. «Как они по такой жаре в одеялах этих?!» – подумал Вяхирев и махнул рукой, предлагая пройти сразу в грузовой отсек.

  Девушка умело скользнула вниз, чуть вскинув и раскрыв крылья. И замерла перед верблюдами. Пересчитывает. Повернулась, в глазах вопрос. Глаза круглые, немигающие, сейчас, казалось, округлились ещё больше. Понятно – белого увидела.

  – Так хозяин решил, – сказал на плохом местном Вяхирев, – я тут ни при чем, посмотри накладную, он там указан.

  Девчонка подняла требовательно руку. Мелькнули четыре пальца, щёлкнули. Вяхирев подал накладную, которую из-за плеча уже протягивал Минин. А кому охота везти этот табун назад? Поэтому Минин тоже с трепетом следил за переговорами. Или... Вяхирев обернулся и увидел довольную физиономию механика. Девчонкой он крылатой любуется, а не за сделку переживает! А девчонка вдруг выдала:

  – Доставите сами, я только сопровождаю грузы.

  – Что-о?! – протянул Минин, уже не сияя так радостно. – Не-не...

  – Где же твой напарник, если ты только сопровождаешь? – хмуро спросил Вяхирев, подумав «вот всё и объяснилось, всё-таки девицы в погонщиках редко ходят».

  – Напарник погиб, – сказала, как отрезала, гостья. И тут же насмешливо добавила: – Или вы не хотите продать табун? На сой пойдёте?

  «Хотим ли мы продать табун... издевается, какие из нас продавцы», – Вяхирев отвернулся.

  Они переглянулись с Мининым. Тот скривился и пожал плечами, мол, решай сам. Вяхирев спросил:

  – Что с напарником случилось?

  – Кабуци, – пожала плечами девчонка и отвернулась.

  Ха... Кабуци... Ветер у них так называется. Они верят, что ветер – это чьи-то души, и воздух, и деревья, все они чьи-то души. Но вообще это их глубокомысленное «кабуци», может означать что угодно, всё равно, что с умным видом сказать «мало ли что».

  Разговор больше не клеился. Вяхирев тянул время, спрашивал, далеко ли, потому что совсем не хотелось куда-то тащиться по пустыне. Но выяснилось, что здесь близко, к вечеру они должны добраться до покупателя.

  «Н-да, не думал, что дневной переход – это близко», – подумал Вяхирев, а вслух сказал, что выдвинутся утром.

  Девчонка ушла вниз, к своему тору. Эти зверюги – под два с половиной метра ростом, покрыты то ли пухом, то ли шерстью.

  «Крылатым без них не обойтись, – думал, засыпая, Вяхирев. – Тому, кто летает, не по силам долго месить песок, пересекая пустыню».

  Тору укладывались спать, и хозяин спал рядом, спокойно, как в крепости. А то и забирался в сумку-складку на животе тору. Тепло, что немаловажно, в пустыне ночью дул ледяной ветер.

  Пылевая буря утром так и не улеглась. Но время терять нельзя. Табун, группами по три зверюги, спустили на грузовом лифте вниз. Тут же, возле табуна, наскоро съели по контейнеру с курицей, чечевицей и овощами. Девчонка флегматично отказалась, и всё это время жевала тонкие полоски вяленого мяса, выуживая их одну за другой из кожаного мешка.

  Вяхирев спохватился, что так и не познакомились вчера. Крылатая оказалась Сойкой.

  «Наверняка, по их раскладу имя читается как Сой-Ка, что-нибудь от соя, рынка? Ухохочешься, – думал Вяхирев, взбираясь на одного из верблюдов, – осталось не сверзиться. Стоя-я-ять, гад...»

  Сойка им сама выбрала верблюдов. Она обошла всех, потом зашла в самую середину и завопила во всю глотку. Верблюды шарахнулись в стороны, двое – обплевались с перепугу, а четверо остались стоять, как ни в чём не бывало.

  – Глухие, – констатировал Геннадий.

  – Подходящие, – сказала Сойка.

  Минин усмехнулся и полез на своего зверя. Вяхирев попытался изобразить ту же лёгкость и непринуждённость, с которой механик забрался в седло, перекинутое Сойкой. Но с первого раза не получилось. Свалился. Психанув, Вяхирев перестал усмехаться и полез снова. Лез как в альпинистской секции, ухватившись за упряжь, подтянувшись и упёршись ногами в бок зверюги, прошагал пару раз по нему и уселся в седло.

  – Есть! – буркнул под нос, оглядывая совсем не победно поле с колышущейся верхотуры.

  «Осталось продержаться до конца всего этого мероприятия», – подумал с тоской, переведя взгляд на звездолёт.

  Пришлось немало заплатить в кассу космодрома за охрану машины. Поморщился, опять пожалев, что решил вести табун покупателю. Чёрт бы с ними, с этими деньгами, – пару заказов уже здесь, на Муке, предложили, выкрутились бы. Но и отказаться не получилось, насмешливый взгляд в упор круглых серых глаз не дал отказаться, зло взяло. А потом подумалось, что может ведь и получиться что-нибудь из этой затеи, тогда всё окупится с лихвой, а не получится, так хоть вспомнить будет что. Как говорил бродяга Рю Полле: «Буду старый, дряхлый, никому не нужный, буду сидеть в каморке три на три в общаге для ветеранов и вспоминать. По ободранным стенам будут плыть чьи-то горизонты, будут вставать чужие солнца, кричать странные птицы. Я не смогу вспомнить их названия, буду материться и вспоминать. И на это уйдёт бесконечное время этого самого... как они, чинуши наши, его называют... дожития... ненавижу это слово».

  Набрали воды в пластиковые бутыли, связали попарно. Девчонка перекинула по связке на каждого верблюда, кроме Джима. Вяхирев с Мининым намотали на головы одеяла, а Сойка сдёрнула своё полосатое пончо, сунула его в сумку тору, и осталась в кожаных штанах будто на подтяжках и странном сооружении, похожем на самотканый топик. Крылья распахнулись, и оказалось, что размах их не два метра, а все три. Девчонка сиганула вдруг, подпрыгнув, пробежала метров пять, едва касаясь земли, и оторвалась от поля. Завопила. Тору её припустил вслед, ответив трубно и икающе.

  Экипажу Сойка посоветовала двигаться за ней. Связывать верблюдов вереницей, как предложил Генка, она запретила, сказав, что так можно потерять весь табун. Было непонятно, но объяснять Сойка отказалась. Она торопливо говорила:

  – Верблюды потянутся за теми, что пошли вперёд. Как только весь табун тронется, одному... – тут Сойка оценивающе оглядела парней и кивнула Вяхиреву, – надо будет идти замыкающим.

  Вяхирев хмуро кивнул в ответ. Понятно, что тут непонятного. Непонятно только, за кого она его определила – может, за слабака, и отправила прикрывать тыл. А Сойка тут же сказала:

  – Батуги всегда из-за спины заходят, не пропусти. Вдруг я пропущу, они умеют заставить смотреть в другую сторону.

  – А-а, значит, и она может что-то упустить, – рассмеялся тихо Минин, – ну хоть так, а то прямо убогим совсем себя почувствовал с этими её крыльями. Ну смотри там за этими... батагами, – кивнул он важно и ткнул своего верблюда пятками.

  Минин, коренастый и невысокий, сидел на верблюде, будто там провёл всю жизнь. Вяхирев же со своим ростом метр девяносто всё не мог никак угнездиться. То ноги мешали, то спина ныла. Но монотонное движение зверюги оказалось непривычно-успокаивающим. Оно подчиняло, втягивало в свой ритм. Верблюд пошёл, пошёл, набирая крейсерскую скорость, ныряюще-спокойно, по обочине космодрома, всё это казалось дурным сном. Космодром, пустыня, верблюд. Ещё один бежал-нырял впереди, на нём болтался Минин, ещё дальше прыгал огромными прыжками тору, сверху распласталась птица. Отсюда, снизу, девчонка казалась просто птицей. Вяхирев оглянулся.

  Табун уже не жевал из торб, все повернулись им вслед. Вот один наконец пошёл, за ним выскочил Джим, покатился белым облачком, потом, вытянув шеи, тронулись, потрусили и остальные.

  Вяхирев дождался, пока табун догнал его, и осторожно потянул поводья – пятками долбить он научился, а вот поводьями ещё не пользовался. Его зверь притормозил.

  – Молодец, – похлопал по шерстяной горячей шее Вяхирев, – будешь у меня Быстрым.

  Прошли поле космодрома, миновали Гуманитарные горы, потянулась пустыня. Пыль катилась клубами, в узкую щель в одеяле из-под шерстяного колючего забрала Вяхирев сонно оглядывал окрестности. Окрестности эти усыпляли. Бесконечные рыжие горы песка, намёты на дюнах курились, дышать было нечем. Верблюды мелькали впереди. Белый уже утомился и еле переставлял неловкие длинные лапы.

   Сойка иногда пикировала вниз, ехала на своём тору, в его мешке, её не было видно. «Наверное, отключается и спит как убитая, помаши-ка в этой жаре крыльями», – думал Вяхирев сонно и из интереса замечал время. Минут тридцать самое большое, и Сойка опять уходила в небо.

  Когда девчонка была там, казалось, что всё под контролем, потому что рыжая эта бесконечность, парящая маревом, не давала сосредоточиться, всё плыло перед глазами, перемещалось вместе с песком. Иногда горячий секущий ветер дул прямо в лицо, тогда хотелось сорвать одеяло. Генка и срывал, но опять принимался наматывать его – без одеяла задыхаешься ещё больше.

  На привал встали часа через четыре. Вода в бутылях нагрелась, отдавала пластиком. Но напились все жадно, напоили верблюдов, по четверти бутыли на брата.

  – Им этого мало, – объяснила Сойка, голос её был глуховатым, сиплым, словно колокольчик, звонкий и переливчатый, дал трещину, – но хватит, чтобы не свалиться, дойдут до места. Надо поспать.

  Укрылись с головой, уснули не помнили как. Провалились. Вяхиреву снилось, как он летит на своём верблюде по пустыне, у верблюда крылья... пронзительный крик с неба заставил его крутить головой, искать птицу в небе... птицы не было... Пока Минин не заорал в самое ухо:

  – Рота, подъём, седлать лошадей! – орал он, не прерываясь, видя, что Вяхирев не реагирует и улыбается во сне. – Сашка, вставай, говорю, паразит, сколько я могу орать!

  Эту фразу кричал всегда их инструктор на практике. Вождение технических средств космофлота – когда это было, кажется, в другой жизни. Вяхирев сел хмуро, сцепив руки в замок, обхватив колени. Потом спохватился и подскочил. Потому что Минин уже был в седле, а Сойка пикировала и вновь поднималась в небо.

  Повторив восхождение на Быстрого, Вяхирев ткнул в шерстяные бока пятками. Отправились в путь они в носках – по совету Сойки. Форменные ботинки, перевязанные шнурками, конечно, висели здесь же. Но спать Минин с Вяхиревым скатились, не сговариваясь, как были, в носках.

  Опять потянулась пустыня, ветер стих. День катился к вечеру, и очертания горизонта и нависших гребнями барханов стали резче. Сойка время от времени кричала сверху. Крик пронзительный и долгий летел над головой. Вяхирев следил за девчонкой, как она иногда просто парила в небе, заметно теряла высоту, отставала, кувыркалась в воздухе и опять догоняла их.

  «Устала. Птицы тоже устают», – думал Вяхирев. Ему нравилось смотреть, как Сойка скучает иногда и принимается кружить вправо, влево, вниз, вверх. Сейчас она ушла влево...

  Вяхирев улыбнулся пересохшими губами. А Сойка вдруг крикнула как-то непривычно коротко и спикировала... Вспомнилось её «не пропусти». Лихорадочно обернулся.

  Да нет... Барханы, правее показалась плешина песчаная, ребристая, как тёрка, – перекат, как его назвал Генка. С верхушки бархана стекал песок. Шорох песка, дыхание Быстрого... Табун расползся впереди на добрую полусотню метров. Генка виднелся вдали. Всё спокойно... Чёрт...

  Что-то мелькнуло в воздухе... Сеть?! Легла на верблюда третьего справа от Вяхирева. Легла, затянулась и подсекла как окунька в сачок. Верблюд свалился, задрыгался, но уверенно пополз в своём сачке куда-то в сторону, не было видно куда, к кому или к чему, его просто куда-то тащило.

  Вяхирев вскинул глаза, машинально направляя Быстрого вправо, за верблюдом, утянутым в сетке.

  Сойки не видно!

  Тут Быстрый захрипел и стал подниматься всей тушей на дыбы, переступая и заваливаясь. Прямо перед ним из песка вскинулся тору. Громила тору медленно поднялся из того, что секунду назад казалось просто барханом.

  – Мать твою, – выругался тихо Вяхирев.

  В мешке тору виднелось лицо странного существа. Чёрное, безносое, безглазое. Хрипел и плясал на месте Быстрый. Вяхирев же думал только об одном, как сообщить Минину. Только если...

  Выхватывая короткоствольный армейский автомат, Вяхирев завопил, что есть силы, хлопая себя по губам, изображая вопль индейцев кроу, или каких там ещё, думал он, вопя. Минин услышал, оглянулся, стал разворачивать своего верблюда.

  Дальше Вяхирев уже не видел, тору пошёл на него. «Жаль зверюгу-то», – подумал он, стреляя очередью.

  Существо скрылось в сумке, тору тяжело осел чёрной горой.

  Но где же Сойка?

  Вяхирев ещё смотрел в небо, но каким-то чутьём уловил, что что-то летит. В следующее мгновение на него упала сеть. Сдёрнуло с верблюда, потащило по песку. Успел заметил, как метнулась сверху тень, как Минин шёл наперерез тому, что тащило Вяхирева.

  Вяхирев чертыхнулся, потому что нож был на поясе, а руки притянуло так, что не шевельнуться. Сетка прочная, ячейки мелкие. Только из пушки палить, которую слава всем богам не развернуло вовнутрь. Когда его на очередном бархане подбросило, он и принялся палить. Вдруг шарахнуло по голове. День будто разломился на осколки, осыпался и исчез...

  Очнулся Вяхирев, лёжа на спине, уставившись в небо. Голова болела. Поёрзал, кое-как перекатился, перевернулся. И рассмеялся.

  Сойка резала ножом сеть на верблюде, тот дико вращал глазами. Генка травил анекдоты, лёжа на песке и глядя в небо.

  Виднелась туша тору, существо без лица почти выбралось из него, но было прибито, похоже, Мининым. Вяхирев вскинул глаза на проводницу. Уголок её губ дёрнулся насмешливо:

  – Ты видел теперь батуги. Они всегда так, бросают сеть и таскают одного за другим, потом уйдут тихо. Тебя прихватили, сильные пленники в хорошей цене.

  – На сое? – спросил Вяхирев.

  – На сое не торгуют. Вы их перевозите на Боро.

  – Мы?!

  – Звездолёты, – уклончиво ответила Сойка, – в таких больших...

  Она взмахнула руками.

  – В контейнерах, что ли? – хмуро подсказал Вяхирев, на Боро он ещё не был.

  «Ничего себе, вот тебе и дикари, торгующие невольниками. Они ещё и на галактические рынки посылки отправляют, и досмотр заказа запрещён по правилам лиги грузовозов». Рю Полле, приобщивший Вяхирева к перевозчикам, занудно поучал: «Потому что заказчика порой и формой жизни назвать трудно, а ты берёшься понять, что он везёт. Заказ оформлен человеком, тьфу ты, этой самой формой жизни? Если оформлен, правильно упакован, то бери и вези, придурок!»

  Сойка кивнула, мрачно добавила:

  – В контейнерах. К звёздам. Оттуда не возвращаются.

  Помолчали. Вяхирев уставился в песок, курившийся, тёкший.

  – А что с лицом-то у этих... охотников, твою мать? – спросил Минин.

  – Глина из Чёрного колодца.

  Уже позже, когда вернулись к табуну, Сойка остановилась возле туши тору, убитого Вяхиревым. Она рассматривала его, склонив голову к плечу. Обернулась, взглянула исподлобья и сказала:

  – Хорошо.

  – Я испугался, – рассмеялся Вяхирев, растерянно взмахнув руками, – эта рожа в сумке!

  Похоронив убитых, они отправились дальше. Уже темнело, надо было торопиться...

  Когда сумерки перешли в полную темноту, Сойка спустилась вниз, скрылась в своём громиле-тору и больше не появлялась. Стало холодно, перегрев перешёл в озноб. Табун плёлся еле-еле, Джим белым смутным пятном мотылялся возле Вяхирева. Он бы и отстал уже совсем, если бы Вяхирев не привязал его к своему седлу. Вода в бутылях кончилась, оставалась только у верблюдов.

  «Верблюды не люди, – думал Вяхирев, покачиваясь, ныряя и выныривая на своём Быстром, который давно уже не тянул на Быстрого, – пьют, сколько дали, а люди выхлебали давно всё. Если ещё пару часов будем в пути, прикончим и верблюжью долю».

  Уже глубокой ночью Сойка выбралась из своего убежища, взглянула вокруг, бросила взгляд в небо. Россыпь звёзд, песчаные сопки, Нея плыла в чистом небе. Ни облачка. Звёзды, казалось, обступали в этой темноте, кружили, мерцали. Верблюды шли, пески курились, голубоватый свет лился с неба. Одинокий чук показался неожиданно, из-за очередной вереницы барханов. Из чука кто-то выбежал, совсем небольшой. Он побежал навстречу, двигался неловко, потом будто взлетел, но опять побежал.

  Следом из чука вышел ещё человек. В руках его тлела чаша с огнём. В тусклом свете лампы видно было, что держит её человек одной рукой, другой опёршись на сук.

  Сойка пустила тору вскачь, остановила. Спустилась, цепляясь за шерсть зверюги. Мальчик с куцыми ещё, молодыми, крыльями, обхватил Сойку. Она подхватила его, обняла руками, крыльями. Они что-то говорили, смеялись. Голоса птичьи мелодичные, необычные... и счастливые.

  А Вяхирев подумал, что пустыня словно ожила... она как карагач в их дворе. Стоял себе тихий, мелколистный, корявый и старый. Ветер шумел в его кроне, перебирал листья, шелестел ими, а иногда там селились птицы. Щебетание, перещёлкивание, треньканье наполняло его, и тогда казалось, карагач и не стар вовсе, что он очень-очень рад своим новым жителям, он бы их и не отпустил, так бы и обнимал ветками, укрывал листвой.

  – Будто поют, – сказал тихо Генка, в темноте было слышно, что он улыбается.

  – Поют, да, – откликнулся ещё тише Вяхирев.

  Они уже подошли к самой юрте, устало скатились с верблюдов. Звери шумно опускались в прохладный песок, складывали свои длинные мосластые ноги. Головы лежавших верблюдов виднелись в темноте едва.

  Слышно было фырканье, шорох песка. Какие-то ночные твари носились в воздухе – то ли крылья их, то ли лапы, то ли ещё что постоянно касалось лица.

  У юрты-чука стоял старик.

  – Доброй ночи, – сказал Генка, приложив руку к груди.

  – Доброй ночи, – за ним приветствовал старика Вяхирев.

  Высокий, сутулый, из летунов. Эти их самотканые пончо, полосатые, яркие – ни с кем не спутаешь. Но пончо старика было не полосатым, а в цветах и травах, и крылья перехвачены широким поясом. У крылатых на Муке такой обычай – перевязывать крылья, если тебе больше никогда не подняться в небо.

  Сойка ушла в дом, вернулась, позвала внутрь. В юрте пахло шерстью, пылью и травяным духом. Под потолком сушились травы. Сойка зажгла все лампы, какие были в доме. Глиняные чашки с плавающими фитилями стояли на земле, вокруг очага. Стало светло. Старик на улице, где-то в темноте, разговаривал с верблюдами, с тору. Тору шумно вздыхал в ответ. Потом старик пришёл и стал разводить огонь в очаге.

  – Удивительное пончо, – улыбнулся Минин, – откуда на Муке цветы и травы?

  – В предгорьях и низинах после времени дождей распускаются цветы, – сказала Сойка, она теперь всё время улыбалась, глаза её следили за мальчиком, а тот, свернувшись на лохматой шкуре какого-то зверя, уже спал. Будто ждал, ждал, дождался, упал и уснул. Сойка опять улыбнулась и сказала: – Так всегда.

  Было в этом «так всегда» что-то такое, что казалось очень важным: для неё, для старика, для мальчика.

  «Так бывает, – думал Вяхирев, чувствуя, как слипаются глаза, пахло едой, дымом, было душно и уютно. Все замолчали, но слова Сойки не шли из головы. – Когда плохо, всегда так. Почему-то становится нужно, чтобы всё шло как всегда, начинаешь делать мелкие незначительные дела, всякую неважную важную ерунду... В ней точно чувствуется какая-то беда...»

  – Сегодня я видел первых кану, – сказал старик, вдруг нарушив тишину.

  Он взял кожаный мешок с водой, откинул шкуру в углу. Стал виден древний-предревний автомат для газированной воды. На подложке стоял одноразовый стакан.

  Старик открыл крышку, вылил туда бурдюк воды.

  Генка раскашлялся, силясь не рассмеяться. Но старик делал всё так серьёзно, что вскоре Генка затих, а Вяхирев сидел, чувствуя, что по-дурацки улыбается, но ничего не мог поделать с собой. Потому что увидел, как старик взял монетку и очень важно вставил в щель приёмного устройства. Монетка скользнула в щель. А монетка эта была пробита и привязана шерстяным шнурком. Шнурок тянулся куда-то за корпус механизма.

  Старик нажал кнопку и стал ждать. А Вяхирев почему-то подумал, что это ритуал такой, никакая вода не польётся. Опять же... ведь старик её туда заливал, значит, и до этого заливал, и вода куда-то ушла...

  Автомат вздрогнул и зарычал, затрясся. С фырканьем полилась вода в стакан. Стакан наполнился.

  Старик всё с тем же важным видом выдернул монетку за шнурок и бросил в автомат опять.

  Первым пил Генка. Потом Вяхирев, потом Сойка, старик отказался и наполнил опять стакан, и так по кругу.

  – Но откуда?! – наконец не выдержал Генка, воздев руки к шерстяному потолку. – Откуда он питается, чёрт возьми, где розетка чёртова, ты понимаешь в этом что-нибудь?!

  Старик и Сойка смотрели на них и улыбались, и не понимали, о чем Генка вопит.

   А Вяхирев пожал плечами.

  – Сейчас где-нибудь солнечная батарея отыщется, теперь я уже ничему не удивлюсь, – продолжал вещать Генка. – Но когда же появится покупатель?! Или мы ещё не приехали? – сказал он, придавливая раздражение, обведя глазами улыбающиеся лица.

  «И правда, – подумал Вяхирев, – нет, ну хорошие люди, всё замечательно, приползли, ура, с этими верблюдами, девчонка замечательная, мальчуган ещё лучше. Но тут уже с ног валишься от усталости, охота получить деньги и назад, назад... а сидим, как придурки, воду эту глотаем».

  – Я покупатель, – очень серьёзно сказала Сойка. – Мне бы не справиться одной. Спасибо вам.

  Генка выдохнул:

  – Твою мать.

  Вяхирев подумал, что денег им не видать, а потом подумал – да и чёрт с ними, что он пару-тройку лишних полётов не сделает, машина есть, заказов всегда полно, прыгай в машину и работай, деньги будут. Вяхирев вздохнул, потёр лицо ладонями. «Всё-таки, значит, точно одна... совсем одна здесь. Ребёнок и старик не в счёт. Кто он, тот погибший напарник? Муж? Брат?»

  – Понятно, – сказал вслух.

  А как спросишь, да никак.

  – Раньше здесь стояло девять чуков, – тихо заговорил старик, лицо его в отсветах пламени походило на дубовый лист, старый, жёсткий, но по-прежнему красивый и крепкий. – Но пришли батуги, увели скот, много душ перебили. Остался только один чук, только я, внук и дочь. Надо что-то есть. И дочь стала водить караваны. Я немощен, крылья сложил давно. Этот караван она привела нам. Спасибо, что помогли ей, добрые люди. Ойка, подай мешок, я расплачусь. И пойдём смотреть кану. Время дождей скоро, кану прилетели.

  «Значит, Ойка. „Ой“ у муков означает небо», – отметил Вяхирев с досадой на себя, что неправильно понял имя.

  Тут мальчишка вбежал в юрту и что-то сказал матери. Старик засуетился, встал, заторопился к выходу, замахал руками, торопя всех. Он твердил одно и то же слово «кану». Вяхирев и Минин переглянулись, стали выбираться. Какие ещё кану?

  – Ох ты-ы... – протянул Генка, останавливаясь, как вкопанный.

  Вяхирев его вытолкнул и тоже остановился. Понял, что глупо улыбается. Странный свет разливался от неба и до земли. Будто зажгли мириады свеч. Огни порхали, кружились, кувыркались в воздухе. Они были везде. Что-то касалось лица. Генка махал руками, Вяхирев шлёпнул по щеке, в руке осталась бабочка. Будто мятая. Светящаяся. Она на глазах угасала, а на её место, на ладонь, набилось ещё штук семь. Они взлетали, неслись прямо в лицо. Но Вяхирев уже боялся шевельнуться, чтобы не придавить. Воздух, песок... всё вокруг горело огнём, живым, трепещущим.

  – Я ещё раз вижу это, – бормотал старик, улыбаясь, – кану... кану прилетели!

  Минин успел сделал несколько фотографий, и телефон окончательно сел...

  Утром оказалось, что на крыше чука есть солнечная батарея.

  Вяхирев и Минин вскоре уехали на своих верблюдах. Ойка велела привязать верблюдов на космодроме к ограждению, сказала, что заберёт их к вечеру и продаст на сое, но тут же добавила:

  – А лучше сами продайте их и заберите деньги себе!

  Вяхирев рассмеялся и покачал головой. Генка хитро протянул:

  – Да-а, торговцы из нас ещё те, без штанов останемся.

  Денег они за табун так и не взяли, как старик не убеждал не жалеть их.

  – Мы сильные, мы можем расплатиться, как положено, у нас есть, чем расплатиться, – говорил он, а сам следил с улыбкой за внуком

  Тот сидел на белом верблюжонке. Джим бежал, ноги его, нескладные и длинные, выбрасывались легко, будто и не было вчерашнего долгого перехода по пустыне.

  Ноги мальчишки торчали в разные стороны, он не держался за повод, раскинул руки и крылья, и хохотал.

  – А рассказывали, что есть такие штуковины, которые мир запоминают, – вдруг сказал старик, – мне бы такую. Пусть бы и со мной в последний чук эту штуковину положили.

  «Боится старик, что не доживёт до следующего прилёта кану, хочет запомнить», – подумал Вяхирев. Минин отдал старику свой телефон со снимками...

  «Вот ведь чудной старик. Есть, например, люди-птицы, – думал Вяхирев по дороге назад, качаясь на своём Быстром, потягивая тёплую воду. У Вяхирева была своя особая иерархия людей. Или, как теперь требуют их называть, „разумных“, потому что часто разумное существо и не напоминало человека. Перемещаясь по свету, повидаешь всяких. Но делил Вяхирев их странным образом. – ...люди-птицы – они, конечно, летуны и прочее, небо – оно прекрасно, но люди-птицы не улетают далеко от дома, хоть и могут. Есть люди-рыбы. Порой встретишь такого, и потом всю жизнь вспоминаешь, такая уж она глубина. Но и у них есть границы, дальше которых они не заплывают. Ещё есть люди-перекати-поле. Я перекати-поле, чего уж там. Качусь по миру, не могу остановиться. Иногда и рад бы, да опять срываешься, тянет в дорогу. А люди-деревья есть среди всех. Они живут, не сходя со своего места, и умудряются прорасти в тебя. И ты как дурак, возвращаешься и возвращаешься под его крону. Старик-летун и есть дерево».