Текст книги "Миссия хомяка Григория (СИ)"

Автор книги: Татьяна Тихонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Хомяк был ангорский. Этот клочок пуха быстро перемещался по полу, иногда деловито мелькая в коридоре. Звали его Григорий. Странное дело, Григорий всегда появлялся на входе в комнату сына перед ужином. Садился и замирал в скорбно-скукоженной позе.

  – Сирота, ещё лапу протяни, – усмехнулся я.

  – Есть просит, – семилетний Петька взял в руки хомяка и посадил в клетку.

  В клетке хомяк всегда оживал, бежал в правый дальний угол, справлял нужду и устремлялся по лестнице из кубиков наверх, в своё гнездо. Так было и сегодня.

  – Новый подвид хомяка, хомяк культурный, вы подумайте только, не хочет у себя в доме гадить, – сказал я.

  И пошёл к столу. Здесь Лена уже тихо закипала. Её синие глаза стали холодными и серыми и метали в нас с Петькой что-то похожее на молнии. Только злиться она долго не умела, и молнии получались смешливые, или, если уж мы её совсем достали, то ехидные.

  – Сколько можно звать? Сели и любуются хомяком. Ешь, Григорий, – тут же добавила она и подложила наглому комку пуха приготовленный кружок свежего огурца. – Ефремов, хватит пропадать в планшете, я твои глаза со вчерашнего дня не видела. Петя, косоглазие будет.

  Хомяк уже сидел на столе, рядом с Петькой. Я, как и обычно, на своём месте и рядом с планшетом. Петька косил глазом в новости спорта. Григорий странным образом смотрел в ту же сторону.

  – Тридцать минут, – сказал я, складывая ногу на ногу и запихивая их под стол. При этом стол всегда приподнимался немного вверх, часто что-то проливалось или опрокидывалось, а на меня обращался раздражённо-восхищённый взгляд жены.

  – Всё как всегда, потрясающая стабильность, – сказала она своё обычное и добавила, раскладывая омлет: – Что тридцать минут?

  «Стабильность – это прекрасно», – подумал я. Пахло поджаренным яйцом, молоком и ветчиной. Горячим чаем и свежим хлебом. Я умиротворённо вздохнул и промолчал, подцепив на вилку трясущийся омлет, прихватил к нему оладью. А Ефремов-младший с набитым ртом ответил:

  – Тридцать минут назад, мам, ты сказала, чтобы мы не мешались на кухне.

  – Потому что это настоящее издевательство, не успеваешь нажарить оладий, как их уже нет, – рассмеялась жена, её глаза потеплели. Казалось, лёд треснул. Но всё-таки у девчонок полностью отсутствует логика, вот она ведь сейчас говорит про нас с Петькой, улыбается, а смотрит при этом на хомяка, застывшего с раздувшимися щеками. – Съел, ты посмотри-ка, всё съел.

  – Схомячил, – обиженно прокомментировал я с набитым ртом.

  Отпил чай, поставил кружку. На вилку. Лена рассмеялась и погладила Григория пальцем по взъерошенной макушке. «В присутствии хомяков за столом есть определённый плюс, – подумал я, вытирая пролитый чай, – всегда не понимал, для чего в доме нужны рыбы, черепахи и хомяки. А у них, оказывается, миссия. В сглаживании углов и заполнении пауз. Ну, сколько можно об одном и том же?»

  Потому что Лена сказала:

  – Надо что-то делать с домом.

  Дом был очень большим и неладно построенным. Фундамент стало здорово водить уже на третий год после покупки дачи. Дачи традиционно покупались для выращивания несинтетической еды. Оранжереи занимали большую часть сада. Садовые трамсы прекрасно справлялись со всеми огородными делами, а новая модификация ещё и косила траву без записи в напоминалку. «Два в одном», – смеялась Ленка, сидя на качелях.

  А дом всё равно постепенно съезжал с горы.

  – Да они специально продали. Поняли, что с домом проблемы, и решили избавиться от него, пока не поздно. Только мы могли купить такой дом. Нам же всегда некогда подумать. А теперь... Что делать теперь?

  Этими словами Елена открывала каждый сезон. С ехидным взглядом и уставив руки в бока. Я сначала здорово психовал, раздумывал, что можно сделать. Слушал Ленку, злился на свою совсем не строительную и не хозяйственную сущность. Листал интернет, местный и всегалактический, в поисках простого и незатратного способа остановить сползание дома, вёл задушевные беседы с друзьями. И в один прекрасный день бодро заявил:

  – Установим сваи, – сказал я, встав с Петром перед окнами дома, – здесь и здесь, и ещё четыре, сделаем обвязку.

  Петька с интересом кивал, размахивал руками, предлагая поставить ещё и вон там. Лена из окна вытягивала шею, ничего не слышала сверху, но гордилась этим нашим великим стоянием с сыном.

  А вечером, отправив кухонного трамса мыть посуду, а Петьку – спать, разложила два листка на столе перед собой и сказала, подозрительно бодро улыбнувшись:

  – Дом домом, но пора писать завещание, Ефремов. Только попробуй сказать, что ты не хочешь быть со мной после смерти.

  Я покосился на большую и радостную картинку в правом верхнем углу листка, с заголовком «Сделай свою жизнь счастливой и после смерти». Новые технологии, чёрт возьми.

  Биомехи эти. Разговариваешь с таким, вроде бы всем доволен человек, а как подумаешь, что от человека только мозг остался, так мороз по коже. Но ведь как заманчиво не умереть-то.

  А отец тогда отказался, и в завещании указал «после смерти хочу остаться человеком». Очень ему не нравилось это новшество с загробной жизнью мозга в андроиде, привезенное с Урании. Её недавно включили в наше Ближнее Галактическое Сообщество.

  – Итак, какие твои пожелания? – деланно веселым аллюром неслась Ленка. – Не тяни, Ефремов!

  Конечно, такие вопросы охота решить быстрее. Но некоторые семьи даже разводятся после отправки завещаний. Жили вроде бы вместе, жили, а после смерти, смотришь, а у половины-то твоей другие планы и в этих планах совсем нет тебя.

  Интересно, есть ли чувства после смерти, тела-то нет. Мозг-то, наверняка, теоретически хочет. А от тела ему только «ждите ответа, ждите ответа...» или «нет ответа», или «нет возможности ответить на ваш вопрос»? И это глубокомысленное «я мыслю, значит, я существую», как-то не особенно вдохновляет в реальности.

  – Что тут решать? Что при жизни делал, то и после смерти придётся, – усмехнулся я, вытянувшись на диване, закинув руку за голову и уставившись философски в панель под потолком, на которой Лена предусмотрительно выключила звук и переключила канал. – Черт возьми, мне тридцать пять! А уже завещание пиши. Кажется, вот только пятнадцать было, мечтал пилотом межпланетных линий стать... Обидно. По зрению отбраковали.

  – И сидела бы я дома по полгода одна!

  – Так и не выучился. Сейчас, если бы было космолётное образование, могли бы вторым пилотом взять. Биомехов берут на вторые должности, – я пропустил мимо ушей слова жены, чуть не выдав, что она могла бы и не дожидаться, тогда мы вообще могли не пожениться.

  Но вовремя прикусил язык, обиделась бы Ленка. Для неё наш брак – судьба, счастье и всё такое. А про иронию судьбы она может только в сериалах смотреть.

  – Я вот тоже не хочу в банке остаток жизни после смерти сидеть канцелярской мухой на мониторе. Почему восстановленным запрещено образование? – Лена сидела, приготовившись писать, подперев голову рукой.

  – Потому что у них мозги плохо работают! – крикнул из своей комнаты Петька, заглядывая к нам.

  – Петя, спать ложись, ночь уже! Григория в клетку посади, а то он эйдолию с Антарекса подъедает! – Лена перевернула листки вниз лицом, не хочет, чтобы сын видел наши завещания.

  – Напиши в лигу по правам разумных существ, – хмыкнул я. – Это колючка та, похожая на чертополох, только посиневший, так красиво называется? А если серьёзно, в общем, так, – махнул рукой я, решив покончить со всем этим, встал, прошёлся по комнате и уже в дверях решительно бросил: – Пиши мне – хочу работать кем угодно на межпланетных лайнерах. На межпланетных лайнерах подчеркнуть.

  И быстро закрыл за собой дверь. Мне в след полетело:

  – ...Ефремов, я с тобой серьёзно разговариваю! Кем угодно! Таких дураков много, тебя уборщиком туалетных комнат определят, ты это понимаешь?! Учителем полжизни отработать, а теперь кем угодно! Всё иронизируешь! А тут серьёзное дело!

   Больше мы в этот вечер с ней не разговаривали. Даже спать легли в разных комнатах и на разных этажах. Я ушёл на второй этаж, открыл окно и долго кормил комаров и слушал тишину.

  Двадцать второй век, корабли межпланетные стали делом привычным, чужие лица-не лица на улицах примелькались. Порой не знаешь, кто идёт, животное или разумное существо. И с ними надо быть поосторожнее, – не так посмотрел, не так усмехнулся, пальцем показал, плюнул, – обидятся, а то и в суд галактический подадут. Последних штанов лишишься с этим судом.

  А у нас комары, лягушки и прочая средневековая живность процветает. Земля с её взбрыкнувшим климатом и слабой цивилизацией теперь мало кого устраивает. Все стремятся уехать отсюда. Вот и мне хотелось. На мир поглядеть... Хотя бы после смерти.

  Комары звенели и звенели. Звенели они уже в ловушках. Утром маленький хлопотливый робот-трамс их выпустит и почистит ловушки. На домашний комплект трамсов я копил три года. Теперь все доходы будут уходить на оплату моей и Ленкиной будущей жизни после смерти... Я лёг на раскинутый диван так, чтобы было видно окно. Упала звезда, где-то капала вода, надо трамса отправить закрыть, почему он сам этого не сделал, железяка ленивая...

  Ход у меня мягкий. Спящие в каютах пассажиры не слышат, когда я на своих траках из металлопласта мимо их кают к хозблоку прошелестел. Работу я уже всю сделал. Да и работа смешная. Включить встроенных в стены огромных уборщиков коридоров, запустить промышленных трамсов – чистильщиков небольших помещений. Обеспечить очистку мусорных...

  Пока еду от одного пассажирского блока к другому, проверяю почту и улыбаюсь: сын сообщает, что у него всё хорошо. Посылает смешного долговязого, четырёхрукого Бакса из комикса, который одной рукой пишет письмо, другой управляет тренажёром звездолёта, третьей – суёт в рот пятиэтажный слоп из хлеба, листьев салата, кариокских зелёных острых помидорчиков, мяса марсианских червей и ещё чего-то, капающего ему на форменную рубашку. Четвёртой – ведёт под руку восьмирукую богиню в мини юбке и с множеством колечек на всех её прелестных ручках...

  Я хмыкнул. Пока эти чудесные ручки в колечках, а потом в одной будет памперс, в другой – ложка, в третьей – даже не представляю, что. У инопланетных леди всё такое инопланетное.

  Открываю письмо Лены. С грустью читаю, что она скучает, что в её банке всё по-прежнему, что она никому не нужна в этом мире, что она подала заявление о переводе в межпланетное отделение банка на Антарексе, что ей уже пришёл положительный ответ. Я несколько раз перечитываю письмо.

  Но что поделаешь, если я умер раньше. Да и писал я своё завещание в самом легкомысленном настроении. Тридцать пять лет. Как сейчас помню, ночь тёплая, звёзды светят, сверчки стрекочут, комары и прочая живность летает, в ловушках бьётся и крови моей желает напиться. Ленка там, внизу, на первом этаже обижается, а я характер, на втором, выдерживаю. Так приятно знать, что она думает обо мне, а я могу вот сейчас спуститься, подойти к ней и поцеловать... Разве можно думать всерьёз о смерти, когда так глубоко жив.

  Вот и я даже представить не мог, что спустя всего полгода попаду в аварию на своей воздушной пилюле, как мы называли двухместные летательные капсулы.

   Между письмами жены и сына напоминаю себе, что надо не забыть проверить подготовку завтрака, просмотреть автопилот, который отработал смену, пока я спал – биомехам тоже сон нужен. Проверить наличие экстренных ситуаций, отмеченных автопилотом, как требующих вмешательства разумного существа второго уровня. Обычно эта графа пустует, но сегодня для меня нашлась работа.

  «В каюте первого уровня найден труп жителя Земли».

  Первый раз за мою службу такое, да ещё и землянин. Всё как-то простыми межрасовыми потасовками обходились. То житель с Андромеды, у которого диапазон слуха в двадцать раз шире, чем у землян, подаст иск на сильный храп соседа с Крокса. А то представитель ледяного мира на Одиссее решит принять освежающую ванну и запоёт свои унылые высокочастотные песни. Даже я, признаться, не выношу этого дикого воя, похожего на плач одинокого дельфина, оказавшегося случайно во льдах Антарктики.

  Так, раздумывая над своим ответом Лене, над странными стечениями жизни и смерти, над несчастным землянином, умершим так далеко от родного дома, я оказался перед каютой первого уровня, где обычно летели те, у кого хватало достатка только на пятиместную конуру.

  Здесь обычно пассажиры выбирали спящий режим, сразу укладывались в свои анабиозные люльки и спали до прилёта, экономя при этом на еде, освещении, отоплении, утилизации отходов, уменьшая своё жизненное пространство до минимума. Будто прикручивали фитилёк жизни на время. Мудрое решение.

  Я подошёл к анабиозной капсуле погибшего землянина.

  Чёрт побери.

  В ней лежал хомяк Григорий.

   У него на лохматой по-хомяковски груди лежало письмо. Я его распечатал и увидел завещание. «После смерти хочу остаться хомяком».

  Растерявшись, схватил окоченевшего давно Григория. Потащил зачем-то к себе в каюту. Но для животных, умерших без хозяев, полагалась утилизация. Я с тоской уставился на своё отражение в зеркале. Обычный андроид, каких много. С хомяком на руках. А вот таких идиотов ещё нужно поискать. Если узнают о таком неадеквате с моей стороны, приведшему к неисполнению инструкций, то спишут и не задумаются.

  Я гладил свалявшуюся клочками шерсть на загривке Григория. Думал о том, какая ирония судьбы забросила его сюда, на межпланетный лайнер. То мне казалось, что это Лена купила ему билет и отправила его ко мне. Чтобы наши руки встретились, гладя Григория. То мне виделся этот его взгляд на пороге перед ужином, строгий и вопросительный, он будто спрашивал оттуда, из прошлого: «А ты записался в хомяки?» Покрутив своей андроидной головой, отогнал воспоминание. Закутал хомяка в одноразовое полотенце и поехал хоронить. В роскошном зимнем саду лайнера, по странной иронии судьбы – под эйдолией с Антарекса, в искусственном почвогрунте серии AS-380, я его и похоронил.

  Вернулся в каюту совсем измотанный, подкатил к столу и написал завещание: «После смерти хочу остаться хомяком».

  Я проснулся. Лицо мокрое. В окно в мутных предрассветных сумерках видна была макушка берёзы, пластиковая крыша соседского дома с панорамными окнами и допотопный флюгерок в виде Дон Кихота и Санчо Пансы. Помню, мы с соседом вместе его прикручивали. Долго ломали голову, куда его закрепить. Ведь открывающаяся для посадки летучей капсулы крыша не предусматривала никаких посторонних приспособлений. Пластик у этой крыши такой прочности, что мы, в конце концов, просто прикрепили Санчо Пансу нашего к вентиляционной решётке.

  Я понял, что улыбаюсь. Сам с собой, как идиот.

  Спустился вниз, нашёл свой бланк завещания с требованием мелким шрифтом, чтобы завещание писалось от руки и было заверено не меньше, чем двумя родственниками. Лист оказался чистым. Лена так и не вписала это моё «кем угодно на межпланетных лайнерах». Её лист тоже не был заполнен.

  И я не стал ничего писать. Интересно, сколько хомяки живут? Два или три года? Ты это брось, Григорий, у тебя миссия, думал я, забравшись под одеяло к Ленке, обняв её. Тепло. Август, ночи уже прохладные.